Страница:
— Когда пробку вынимают, то вместе с ней удаляются и впитавшиеся в нее или приставшие к ней осадки. Умная идея, правда? — Тело его дрожало в ответ на прикосновения ее пальцев, однако он продолжал бубнить скучным монотонным голосом экскурсовода: — После этого вино нюхают, чтобы убедиться, что оно в хорошем состоянии, и наконец — это ты увидишь в следующем погребе — в него добавляют самую малость сладкого ликера, сделанного из старого вина и тростникового сахара…
Он издал легкий умиротворенный вздох. Они перешли на следующий участок. Там Чарльз взял мензурку с ликером и дал ее Максине понюхать.
— Для сорта брют — он обычно считается лучшим среди всех сортов шампанского — надо добавить очень немного, — сказал он. — Чем слаще хочешь сделать шампанское, тем больше надо добавить ликера. Соответственно будет получаться очень сухое, сухое, полусладкое и сладкое. Это последнее до противности сладкое, за моим столом его никогда не подают.
— За нашим столом, — поправила его Максина. Когда они двинулись дальше, она добавила: — Мне кажется, теперь я уже и сама могла бы составить нужную дозу.
— Ты еще не видела самый последний участок. Он впереди. Там в бутылки вставляют новые пробки и ставят проволочную петлю, которая их удерживает. После этого бутылки еще несколько лет лежат в дальнем конце погреба, потом мы наклеиваем на них этикетки и отправляем в торговлю.
Максина посмотрела в глубину высокого сводчатого туннеля: по обеим сторонам он до самого потолка был заполнен темно-зелеными бутылками с шампанским, образовывавшими какой-то причудливый узор. Внезапно Чарльз снова потянул ее в глубокую нишу и прижал спиной к меловой стене. Их бы обязательно тут увидели, случись кому-нибудь проходить мимо, но теперь Максине было уже все безразлично, так страстно она хотела Чарльза. Их страсть и напряжение дошли до верхней точки, и взрыв был подобен пробке, выстреливающей из бутылки шампанского.
16
Он издал легкий умиротворенный вздох. Они перешли на следующий участок. Там Чарльз взял мензурку с ликером и дал ее Максине понюхать.
— Для сорта брют — он обычно считается лучшим среди всех сортов шампанского — надо добавить очень немного, — сказал он. — Чем слаще хочешь сделать шампанское, тем больше надо добавить ликера. Соответственно будет получаться очень сухое, сухое, полусладкое и сладкое. Это последнее до противности сладкое, за моим столом его никогда не подают.
— За нашим столом, — поправила его Максина. Когда они двинулись дальше, она добавила: — Мне кажется, теперь я уже и сама могла бы составить нужную дозу.
— Ты еще не видела самый последний участок. Он впереди. Там в бутылки вставляют новые пробки и ставят проволочную петлю, которая их удерживает. После этого бутылки еще несколько лет лежат в дальнем конце погреба, потом мы наклеиваем на них этикетки и отправляем в торговлю.
Максина посмотрела в глубину высокого сводчатого туннеля: по обеим сторонам он до самого потолка был заполнен темно-зелеными бутылками с шампанским, образовывавшими какой-то причудливый узор. Внезапно Чарльз снова потянул ее в глубокую нишу и прижал спиной к меловой стене. Их бы обязательно тут увидели, случись кому-нибудь проходить мимо, но теперь Максине было уже все безразлично, так страстно она хотела Чарльза. Их страсть и напряжение дошли до верхней точки, и взрыв был подобен пробке, выстреливающей из бутылки шампанского.
16
Через три месяца после свадьбы Максина, к радости своей, обнаружила, что беременна. К сожалению, на протяжении всей своей беременности чувствовала она себя очень плохо, поэтому планы реконструкции и отделки шато пришлось отложить. И в «Парадизе» тоже она могла выполнять самый минимум работы. Тогда-то она и возблагодарила небо, пославшее ей флегматичную и упорную Кристину, которая теперь занималась всеми повседневными делами их фирмы. Чем сильнее раздавалась Максина, тем более вялой и сонной она становилась. «Я-то думала, что у меня всегда будет прекрасная фигура и вообще все и всегда будет в порядке, — кричала она как-то Чарльзу из-за двери своей ванной, — а теперь я похожа на корову и все время хожу как будто в летаргическом сне. Нет, и не думай сюда входить! Я сейчас втискиваюсь в этот противный бандаж. Наверное, на последних месяцах я вообще откажусь от одежды и буду валяться на диване голая».
У нее родился сын, которого назвали Жераром. Роды прошли очень легко. Счастливые родители радостно пересчитывали пальчики малыша и разбирались, на кого он похож.
— У него вылитый твой нос, — восхищался Чарльз.
— А ротик твой, — добавляла Максина.
— И волосики почти совсем как у меня, — говорил Чарльз, нежно поглаживая сына по мягкой светлой шелковистой головке.
— Никогда не думал, что буду столь счастлив от того, что стал отцом, — признался четыре месяца спустя Чарльз. Он оттянул кружевную кремовую ночную сорочку Максины и нежно поцеловал ее у основания шеи.
— Ну тогда, Чарльз, готовься к еще большему счастью.
Он резко выпрямился и удивленно-вопросительно посмотрел на нее:
— Господи… Не хочешь же ты сказать… Но ведь Жерару всего четыре месяца!
— Господь здесь ни при чем, — шутливо поддела Максина.
На этот раз роды были исключительно трудными. Мучительные схватки продолжались трое суток. В конце концов родился мальчик, которого окрестили Оливером.
Роды до предела вымотали Максину, и она впала в депрессию. При малейшем движении у нее начинало болеть все тело. Из-за любого пустяка она кидалась в слезы, могла ни с того ни с сего наброситься на Чарльза, нагрубить ему. Поскольку в глубине души она отлично понимала, что она — счастливая женщина, которой очень повезло и которой не на что жаловаться, то ее саму всерьез беспокоили эти приступы меланхолии. Что с ней происходит? По секрету от нее Чарльз поговорил с врачом насчет этих слез и вспышек раздражения. После рождения Жерара с Максиной ничего подобного не было. Врач ответил, что полностью оправиться после родов она сможет, наверное, еще только месяца через два. Может быть, в течение этого времени с ней мог бы побыть кто-нибудь, в чьем присутствии она бы немного взбодрилась, например, мать, или сестра, или подруга? Кто-то из тех, кого она хорошо знает и чье присутствие не будет для нее обременительно.
Как только врач ушел, Чарльз взялся за телефон. Пэйган все еще была в Египте, у Кейт никто не отвечал, а Джуди он застал дома с первой попытки. Чарльз объяснил ей, в чем дело.
— Ну, я не могу все бросить и сразу же приехать, — ответила Джуди. — У меня все-таки работа. Но мне полагается отпуск, а, кроме того, через два месяца я в любом случае должна буду приехать в Париж на демонстрации новых коллекций. Если хотите, я бы могла приехать недели на две раньше и прожить это время у вас.
Максина, услышав о предстоящем приезде Джуди, разрыдалась. Она не хочет никого видеть вообще! Уставший, не на шутку встревоженный всем этим, Чарльз забрал своих собак и отправился с ними на прогулку. Несмотря на дождь, гулял он очень долго. Ох уж эти женщины! Но проходила неделя за неделей, Максина постепенно приходила в себя, здоровье ее крепло, настроение улучшалось, и к тому времени, когда должна была появиться Джуди, Максине уже не терпелось снова увидеть подругу.
Каждое утро Джуди завтракала в отделанной голубым шелком спальне Максины. Сама Максина в это время лежала на вышитых кружевами подушках под складками голубого шелка, ниспадающего от закрепленной высоко над изголовьем кровати золоченой короны. Потом они отправлялись на небольшую прогулку, толкая перед собой по замерзшему саду две детские коляски. После обеда они усаживались в детской и болтали без устали.
Буквально с момента появления в доме Джуди настроение Максины заметно пошло вверх. Ей нравилась способность Джуди всегда смотреть в корень вещей.
— При тебе я становлюсь умнее, Джуди, — говорила Максина с восхищением и ноткой сожаления в голосе. — Ты умеешь как-то выделить самое главное, а не то, что просто кажется сегодня срочным и неотложным. И у тебя это получается как-то естественно, само собой. Мне приходится затрачивать для этого колоссальные усилия. На работе каждый день одни сплошные проблемы. И возникает сильное искушение отложить крупные в сторону: мелкими трудностями заниматься гораздо легче.
— Это потому, что ты толстая, ленивая и тебе страшно повезло с замужеством, — ответила Джуди.
— Я создана для семейной жизни, — тягуче произнесла Максина. — А почему бы и тебе не попробовать?
— Ну, потому что мне не нравятся ни слишком молодые, ни слишком старые. Мне нравятся мужчины среднего возраста, но никто из них не хочет признать, что он уже достиг среднего возраста.
— Нет, серьезно, Джуди, неужели у тебя нет своего парня? Ты никогда об этом не говоришь, но не может быть…
— Я знаю достаточно многих, Максина, но ни один из них меня особенно не интересует, вот и все. Иногда я с кем-нибудь встречаюсь, но, похоже, я никогда еще не влюблялась. Знаю, что другие женщины влюбляются постоянно. Но со мной этого почему-то не происходит. Да ездить мне приходится столько, что любой серьезный роман был бы невозможен просто по географическим причинам.
— Может быть, ты просто боишься Посвятить себя мужчине, отдаться ему?
— Чепуха. Брось это, Максина. Просто в жизни есть другие, более стоящие вещи… Мне ведь всего только двадцать два! Мужчины моего возраста не жалуются и не впадают в тоску, если они ни в кого не влюблены. По-моему, женщины придают любви слишком большое значение.
— Ты так говоришь только потому, что сама еще не влюблялась!
— Если не заткнешься, — по-дружески произнесла Джуди, — мне придется запустить в тебя этим бокалом шампанского. — Она подняла узкий, на длинной ножке бокал, по форме напоминавший цветок тюльпана. В нем отразилось холодное красноватое солнце, уже клонившееся за горизонт. — Кстати, почему у тебя в доме нет настоящих бокалов для шампанского? Как это получилось?
— Это и есть настоящий бокал для шампанского, — ответила Максина, сцепляя руки за головой и откидываясь на спинку кресла, на которую был надет малиновый бархатный чехол. — Настоящий бокал для шампанского не должен быть широким и мелким. В широком бокале никогда не почувствуешь букет вина. А кроме того, пню в нем больше соприкасается с воздухом и из него быстрее выходит газ. — Она зевнула, потянулась и почесала лежавшую перед камином черную кошку. — Видишь, я знаю о шампанском абсолютно все, так что даже тоскливо становится.
Джуди уставилась в яркое пламя, а потом обвела взглядом комнату и посмотрела на Максину.
— У тебя абсолютно все есть, — сказала она с усмешкой.
— А знаешь, как мне приходится ради всего этого работать! — Максина внезапно как будто бы обиделась, и даже кошка напружинилась от удивления. — Чертовски трудно вести дом и домашнее хозяйство, будь он большой или маленький. По-моему, бизнесом заниматься легче, там сразу видишь свои результаты. А домашнюю работу никто не замечает. Но, стоит только чего-то не сделать, сразу же все начинают жаловаться. На работе ты только восемь часов в день и пять дней в неделю. А домашней работой занимаешься по шестнадцать часов в день и круглый год, особенно если у тебя в доме маленькие дети. — Она вздохнула. — Но, по крайней мере, я теперь не испытываю чувства вины из-за того, что ухожу от детей на работу. Хотя сестрички Чарльза постоянно порицают меня за это. — Она успокоилась, успокоилась и кошка. — Помнишь, после рождения Жерара я тоже по непонятной причине впала на некоторое время в депрессию? Чарльз тогда был весь занят работой, домашние дела мне были уже не в новинку, ездить с официальными представлениями, как и в первое время после свадьбы, уже не было нужды… У меня тогда появилось чувство вины из-за моей депрессии. Мне показалось, депрессия доказывала, что у меня слабы материнские чувства, что я плохая мать. А иначе с чего бы мне впадать в депрессию, правда? Я ведь должна была быть счастлива, что у меня ребенок. — На лице у нее появилась ироническая улыбка. — Поэтому я начала взбадривать себя тем, что все время хватала кусочки между едой. Не то чтобы по секрету от всех, но тогда, когда этого никто не видел. Ну, ты сама понимаешь… Помнишь, что шоколад — это моя слабость? Я все время ела шоколадные пирожные, шоколадное мороженое, пила какао со сливками. Я еще люблю, чтобы сливок было побольше… Потом, когда я здорова прибавила в весе, я просто перестала становиться на весы. А потом я опять забеременела так быстро, что у меня появилось удобное оправдание, почему я… ну, я, конечно, никогда не называла себя толстой. — Она посмотрела прямо перед собой, продолжая машинально гладить кошку, лежавшую теперь у нее на коленях. — Потом как-то раз, когда я шла по улице, я вдруг увидела свое отражение в витрине и не смогла себя узнать! Это было настоящим потрясением. Я подумала: господи, скоро я стану такой же бочкой, какой была, когда впервые приехала в Швейцарию. Но тогда это была детская упитанность, которую нетрудно сбросить. А сейчас, после двух детей, врач предупредил меня, что похудеть мне будет очень трудно. — Кошка вытянула передние лапы, выпустила когти и вонзила их Максине в коленку. Та легонько шлепнула ее и продолжала: — Поэтому, чтобы не думать постоянно о диете, которую он мне прописал, я вернулась на работу в «Парадиз». Я проработала там целый месяц, изо дня в день, и к концу этого месяца, к своему удивлению, почувствовала себя снова счастливой! Мне некогда было есть, скучать, жалеть себя. — Она зевнула. — Поэтому, как только я перестану кормить Оливера, я опять вернусь на работу. Я уже обо всем подумала, посоветовалась с доктором. И мы решили, что детям лучше, если вокруг них не суетится круглосуточно толстая и озабоченная мать, которая постоянно не в духе. Шестнадцать часов в день дома — это больше чем достаточно.
— Ты все-таки на редкость неблагодарная, — сказала Джуди. — Тебе двадцать четыре года, у тебя прекрасный муж, два чудесных младенца, процветающий бизнес, титул и шато. Что еще тебе надо?
— Денег, — коротко ответила Максина.
— Я думала, ты богата.
— Это еще одна причина, почему я хочу назад на работу. Все свои личные расходы мы оплачиваем только из тех денег, что дает «Парадиз». Хотя та прибыль, что он приносит, должна была бы вкладываться в дело. Кристина уже сердится на меня за это, и она права. Но что я могу поделать? Мы бедны. То, что я получаю в «Парадизе», практически наш единственный доход. — Она помолчала немного, а потом торопливо добавила: — По правде тебе сказать, мы, наверное, и в этом доме сможем прожить еще очень недолго. Он становится нам не по карману. Вот почему я так рада, что ты смогла приехать. Чарльз упрям как осел, он категорически отказывается продавать шато. Но на нас просто могут в любой момент обвалиться потолки. Чарльз утверждает, что его виноградники должны начать приносить прибыль. Но весь будущий урожай уже заложен, он взял под него кредит. Так что, если урожай будет хороший, мы просто не получим ничего. Но, если он окажется плохим, вот тогда мы попадем в ужаснейшее положение. Папа на этой неделе говорил с Чарльзом. Он занимается экспортом и, может быть, сможет чем-нибудь помочь в этом и нам. Но в производстве шампанского такая конкуренция, а о шампанском «Шазалль» никто не слышал. Все покупают у Моэ или у других крупных фирм.
Джуди проговорила задумчиво:
— Прости, но у тебя шесть слуг. В моем представлении это не очень вяжется с бедностью.
— Да. Но две горничные необходимы просто для того, чтобы содержать этот домище в чистоте. Чарльзу необходима секретарша. Если я стану работать, то детям понадобится нянька. При четырех слугах надо уже нанимать повара, а при пяти нужен дворецкий, который бы всеми ими командовал.
Джуди скептически повела бровью, откинулась на спинку кресла и засмотрелась на гипнотизирующее пламя камина.
— Макси, ты сидишь на золоте. Не возражай, я знаю. Я это просто чувствую. Я еще не могу сообразить, на чем ты можешь зарабатывать. Но, знаешь, я у вас за эти дни так хорошо отдохнула, что мне даже пришла в голову мысль: тут гораздо лучше, чем в самых великолепных гостиницах. Во всяком случае, мне так показалось. Этот месяц был просто сказкой. За всю жизнь я не получала такого удовольствия. Мне никогда не было так хорошо, и я никогда не чувствовала себя такой счастливой. Ты прирожденная хозяйка дома, Максина. А может быть, тебе превратить это шато в нечто вроде гостиницы? Не в гостиницу в прямом смысле слова. Но, допустим, сюда приезжали бы, как будто в гости, те, кто хотел бы пожить в старинном замке. И платил бы за это. Допустим, на уикенды, по шестьдесят долларов за уикенд. Тебе ничего не стоило бы сделать так, чтобы этим людям здесь очень понравилось!
Максина выпрямилась в кресле. Великолепная мысль! И почему она сама об этом не подумала? Она ведь уже в каком-то смысле именно этим и занималась: сестры Чарльза приезжали к ним отдыхать постоянно. А в конюшнях можно было бы открыть антикварный магазин.
— Я могу помочь тебе организовать рекламу в Америке, — вызвалась Джуди. — Тебе нужен постоянный приток американцев, их потянет пожить некоторое время в шато. Для начала пригласи каких-нибудь хорошо известных американцев погостить тут бесплатно.
— Я думала, ты мне предлагаешь способ заработать деньги, — запротестовала Максина.
— Конечно. Но если пригласишь парочку голливудских звезд, а они бывают в Париже постоянно, то получишь в Америке потрясающую известность. О тебе начнут говорить, начнут писать в газетах. Пойдут слухи! Честное слово, Максина, я знаю этот бизнес. Не думай, что известность достается даром; не повторяй ошибку, которую делают все твои соотечественники, чтоб их черт побрал! За известность надо платить. Так же как за рекламу, только немного иначе.
Джуди закатила глаза, как бы выражая тем самым свое отчаяние из-за того, что во Франции не понимают столь простых и очевидных вещей.
— Конечно, это более рискованно, чем реклама: здесь ты не можешь проконтролировать, какого рода известность получишь. Но если у тебя есть доброкачественный товар, а организация известности находится в руках профессионала, то результат обычно хороший.
— Поговорю в этот уикенд с папой, — задумчиво сказала Максина. — И постараюсь сделать это до того, как он поговорит с Чарльзом насчет виноградников.
Чарльза идея Джуди повергла в ужас, и он категорически заявил, что и слышать ни о чем подобном не желает. Одна мысль о том, что его собственный дом будет открыт для посторонних, казалась ему святотатственной и причиняла боль. Он понимал, что необходимо что-то делать, чтобы шато просто не развалилось; но он уже и так работал как вол, чтобы модернизировать имение и заставить его приносить доход, и у него не было ни времени, ни сил на новые начинания. В конце концов, однако, объединенными усилиями Джуди с ее оптимизмом и Максимы с ее решительностью Чарльза удалось переубедить. Измотанный бесконечными заботами и хлопотами, сознавая, что что-то предпринимать все равно придется, он разрешил Максине поступать так, как та считает нужным, при условии, что она не будет вкладывать в это начинание остатки его капиталов — тем более что никаких остатков на самом деле и не было.
Максина испытывала необычайный прилив энергии и вдохновения. Ей было трудно полностью сосредоточиться на практических сторонах воплощения своего замысла, потому что в ее мозгу постоянно возникали непроизвольные, но привлекательные сопутствующие идеи. Она была уверена, например, что в огромных и бесполезных конюшнях можно было организовать пассаж из маленьких магазинчиков. Некоторые из них можно было бы сдать кому-нибудь в аренду, как это делают в парижских гостиницах, а в одном можно было бы продавать их шампанское в бутылках или наборами, в специальных коробках и корзинках.
Отец Максины, когда его познакомили с замыслом, осторожно сказал, что, по его мнению, в идее что-то есть и из нее может выйти толк; но сам он не имеет возможности финансировать такие предприятия. Впрочем, они могут взять кредит в банке.
Как только они принялись всерьез все просчитывать, то сразу же поняли, что на ремонт и реставрацию шато понадобится гораздо больше средств, нежели они смогут получить, если станут использовать шато как гостиницу. Максина прослышала, что некоторые английские родовые поместья были превращены в места для семейного отдыха. Переоборудованные таким образом, они сочетали в себе музей, парк, какие-нибудь развлечения. Мысль сделать нечто подобное и у них показалась ей заманчивой, однако Максина не рискнула упомянуть о ней Чарльзу, прежде чем не просчитала всего во всех подробностях: ей нетрудно было вообразить, в какую ярость придет Чарльз, услышав предложение превратить родовое имение, дом своих предков в парк развлечений.
После того как Джуди улетела назад в Америку, Максина тоже отправилась в двухнедельное путешествие в долину Луары, где рассчитывала познакомиться с уже открытыми для публики шато и историческими зданиями. Интерьеры во всех этих местах не представляли никакого интереса, кроме сугубо научного. Потом она поехала в Анг лию. Там она посетила Лонглит — принадлежащий маркизу Бэтскому редкостный образец архитектуры времен королевы Елизаветы; побывала в прекрасном Уобурнском аббатстве, весьма успешно функционирующем в новом его качестве; совершила утомительную поездку в Дербишир, чтобы увидеть Четсуорт — блистающее холодным великолепием имение герцога Девонширского. В Эперне она вернулась уже с четким планом в голове: в их собственном замке не будет обычных экскурсий по старинному зданию. Она постарается воссоздать здесь саму атмосферу прошлого; используй для этого методы сценических постановок.
Максина вместе с отцом и бухгалтером, который обслуживал имение де Шазаллей, заново обсчитали все, что она замыслила. У обоих мужчин ее план вызвал серьезнейшие сомнения; но Максина была преисполнена решимости. Она только хотела, чтобы каждая деталь ее замысла была бы предварительно тщательно взвешена с финансовой стороны. Итоговая цифра повергла Максину в отчаяние. Тогда-то она и позвонила Джуди:
— Нам понадобится примерно 177 тысяч долларов. По-моему, это совершенно невозможно.
— Все возможно, пока не доказано обратное. Поэтому держись уверенно и не показывай никому своих сомнений.
С тех пор когда она составляла первый в своей жизни финансовый план расширения ее магазина антиквариата, Максина успела научиться уже многому. И теперь с помощью отца и бухгалтера она разработала хорошее обоснование своего предложения, и они вчетвером — Чарльз неохотно согласился участвовать в этой части работы — отправились в Париж, чтобы обсудить это предложение с коммерческим банком. Им нужен был заем в 33 миллиона франков: если бы такой заем удалось получить, то для оплаты всех текущих расходов и получения небольшой прибыли им было бы достаточно годового оборота в 39 миллионов франков. Если повезет, то за пятнадцать лет они рассчитаются с долгами. А если не повезет, то они окажутся и безработными, и бездомными: все имение было теперь заложено и перезаложено, не говоря уж о том, что отец Максимы согласился выступить гарантом по отношению к банку под тот кредит, которого она добивалась.
Естественно, что Чарльзу все это не нравилось, и он сопротивлялся как мог: «Я сказал, что я согласен в принципе, при том условии, что мой капитал останется неприкосновенным!»
— Я и не трогаю твой капитал. Речь о том, чтобы все, что еще не заложено, использовать как заклад под кредит.
— Но, если дело не пойдет, мы же окажемся банкротами!
— А если оно пойдет, тебе не придется покидать дом своих предков. Твои сыновья смогут вырасти в нем так же, как вырос здесь ты сам.
Максина победила.
Начиная с того дня, когда банк дал им кредит — с которого пошел отсчет процентов, — уже нельзя, было терять ни минуты. Максина взяла секретаршу, аккуратную и толковую девушку с узким, всегда сжатым ртом, и теперь трудно было разобраться, Максина ли командовала мадемуазель Жанин или, наоборот, та распоряжалась Максиной.
Чарльзу становилось не по себе при одно мысли о том, в скольких местах может все сорваться. Максина же думала только о своей работе, которую предстояло выполнить. Утром она просыпалась с мыслью о недоделанном вчера, вся ее жизнь крутилась вокруг смет, перечней и перечней смет, но, несмотря на все это, она переживала состояние торжествующего вдохновения. Джуди уже прислала ей эскиз названия ее будущего заведения. Красивым традиционным шрифтом там было написано:
За исключением той относительно небольшой части дома, в которой практически жила их семья, все остальные комнаты и коридоры шато все еще находились в состоянии крайнего запустения и хаоса, способных кого угодно вывести из душевного равновесия. Рядом с вещами огромной ценности — о которых, правда, все позабыли — висела примитивная мазня: акварельки, нарисованные еще прабабушками Чарльза. Комнаты и мебель были покрыты толстым слоем пыли, затянуты паутиной, засижены мухами и загажены мышами. Весь чердак западной башни был забит картинами. На писанных маслом холстах были изображены лошади и собаки, овцы и племенные быки и разные другие животные, которых высоко ценили предки Чарльза. К сожалению, картины хранились в очень плохих условиях, а некоторые оказались даже порваны. От одной мысли о том, каких усилий и средств потребует приведение их в порядок, можно было впасть в отчаяние.
«Парадиз» подготовил план реставрации, переоборудования и отделки дома и следил за выполнением всех работ. Максина нашла молодого парижского дизайнера, вместе с которым работала сейчас над планом музейной части и исторической экспозиции. Максине не хотелось, чтобы у них было так, как во всех домах-музеях: толпы глазеющих по сторонам туристов, переходящих из одной великолепной комнаты в другую в сопровождении монотонно бубнящего гида, которому давно надоело повторять одно и то же. Она стремилась добиться того, чтобы каждая экскурсия становилась чем-то вроде увлекательного театрального представления. «Мне хочется, чтобы наши гости испытывали радость и удивление», — говорила она дизайнеру, от которого еще никто и никогда не требовал ничего подобного.
У нее родился сын, которого назвали Жераром. Роды прошли очень легко. Счастливые родители радостно пересчитывали пальчики малыша и разбирались, на кого он похож.
— У него вылитый твой нос, — восхищался Чарльз.
— А ротик твой, — добавляла Максина.
— И волосики почти совсем как у меня, — говорил Чарльз, нежно поглаживая сына по мягкой светлой шелковистой головке.
— Никогда не думал, что буду столь счастлив от того, что стал отцом, — признался четыре месяца спустя Чарльз. Он оттянул кружевную кремовую ночную сорочку Максины и нежно поцеловал ее у основания шеи.
— Ну тогда, Чарльз, готовься к еще большему счастью.
Он резко выпрямился и удивленно-вопросительно посмотрел на нее:
— Господи… Не хочешь же ты сказать… Но ведь Жерару всего четыре месяца!
— Господь здесь ни при чем, — шутливо поддела Максина.
На этот раз роды были исключительно трудными. Мучительные схватки продолжались трое суток. В конце концов родился мальчик, которого окрестили Оливером.
Роды до предела вымотали Максину, и она впала в депрессию. При малейшем движении у нее начинало болеть все тело. Из-за любого пустяка она кидалась в слезы, могла ни с того ни с сего наброситься на Чарльза, нагрубить ему. Поскольку в глубине души она отлично понимала, что она — счастливая женщина, которой очень повезло и которой не на что жаловаться, то ее саму всерьез беспокоили эти приступы меланхолии. Что с ней происходит? По секрету от нее Чарльз поговорил с врачом насчет этих слез и вспышек раздражения. После рождения Жерара с Максиной ничего подобного не было. Врач ответил, что полностью оправиться после родов она сможет, наверное, еще только месяца через два. Может быть, в течение этого времени с ней мог бы побыть кто-нибудь, в чьем присутствии она бы немного взбодрилась, например, мать, или сестра, или подруга? Кто-то из тех, кого она хорошо знает и чье присутствие не будет для нее обременительно.
Как только врач ушел, Чарльз взялся за телефон. Пэйган все еще была в Египте, у Кейт никто не отвечал, а Джуди он застал дома с первой попытки. Чарльз объяснил ей, в чем дело.
— Ну, я не могу все бросить и сразу же приехать, — ответила Джуди. — У меня все-таки работа. Но мне полагается отпуск, а, кроме того, через два месяца я в любом случае должна буду приехать в Париж на демонстрации новых коллекций. Если хотите, я бы могла приехать недели на две раньше и прожить это время у вас.
Максина, услышав о предстоящем приезде Джуди, разрыдалась. Она не хочет никого видеть вообще! Уставший, не на шутку встревоженный всем этим, Чарльз забрал своих собак и отправился с ними на прогулку. Несмотря на дождь, гулял он очень долго. Ох уж эти женщины! Но проходила неделя за неделей, Максина постепенно приходила в себя, здоровье ее крепло, настроение улучшалось, и к тому времени, когда должна была появиться Джуди, Максине уже не терпелось снова увидеть подругу.
Каждое утро Джуди завтракала в отделанной голубым шелком спальне Максины. Сама Максина в это время лежала на вышитых кружевами подушках под складками голубого шелка, ниспадающего от закрепленной высоко над изголовьем кровати золоченой короны. Потом они отправлялись на небольшую прогулку, толкая перед собой по замерзшему саду две детские коляски. После обеда они усаживались в детской и болтали без устали.
Буквально с момента появления в доме Джуди настроение Максины заметно пошло вверх. Ей нравилась способность Джуди всегда смотреть в корень вещей.
— При тебе я становлюсь умнее, Джуди, — говорила Максина с восхищением и ноткой сожаления в голосе. — Ты умеешь как-то выделить самое главное, а не то, что просто кажется сегодня срочным и неотложным. И у тебя это получается как-то естественно, само собой. Мне приходится затрачивать для этого колоссальные усилия. На работе каждый день одни сплошные проблемы. И возникает сильное искушение отложить крупные в сторону: мелкими трудностями заниматься гораздо легче.
— Это потому, что ты толстая, ленивая и тебе страшно повезло с замужеством, — ответила Джуди.
— Я создана для семейной жизни, — тягуче произнесла Максина. — А почему бы и тебе не попробовать?
— Ну, потому что мне не нравятся ни слишком молодые, ни слишком старые. Мне нравятся мужчины среднего возраста, но никто из них не хочет признать, что он уже достиг среднего возраста.
— Нет, серьезно, Джуди, неужели у тебя нет своего парня? Ты никогда об этом не говоришь, но не может быть…
— Я знаю достаточно многих, Максина, но ни один из них меня особенно не интересует, вот и все. Иногда я с кем-нибудь встречаюсь, но, похоже, я никогда еще не влюблялась. Знаю, что другие женщины влюбляются постоянно. Но со мной этого почему-то не происходит. Да ездить мне приходится столько, что любой серьезный роман был бы невозможен просто по географическим причинам.
— Может быть, ты просто боишься Посвятить себя мужчине, отдаться ему?
— Чепуха. Брось это, Максина. Просто в жизни есть другие, более стоящие вещи… Мне ведь всего только двадцать два! Мужчины моего возраста не жалуются и не впадают в тоску, если они ни в кого не влюблены. По-моему, женщины придают любви слишком большое значение.
— Ты так говоришь только потому, что сама еще не влюблялась!
— Если не заткнешься, — по-дружески произнесла Джуди, — мне придется запустить в тебя этим бокалом шампанского. — Она подняла узкий, на длинной ножке бокал, по форме напоминавший цветок тюльпана. В нем отразилось холодное красноватое солнце, уже клонившееся за горизонт. — Кстати, почему у тебя в доме нет настоящих бокалов для шампанского? Как это получилось?
— Это и есть настоящий бокал для шампанского, — ответила Максина, сцепляя руки за головой и откидываясь на спинку кресла, на которую был надет малиновый бархатный чехол. — Настоящий бокал для шампанского не должен быть широким и мелким. В широком бокале никогда не почувствуешь букет вина. А кроме того, пню в нем больше соприкасается с воздухом и из него быстрее выходит газ. — Она зевнула, потянулась и почесала лежавшую перед камином черную кошку. — Видишь, я знаю о шампанском абсолютно все, так что даже тоскливо становится.
Джуди уставилась в яркое пламя, а потом обвела взглядом комнату и посмотрела на Максину.
— У тебя абсолютно все есть, — сказала она с усмешкой.
— А знаешь, как мне приходится ради всего этого работать! — Максина внезапно как будто бы обиделась, и даже кошка напружинилась от удивления. — Чертовски трудно вести дом и домашнее хозяйство, будь он большой или маленький. По-моему, бизнесом заниматься легче, там сразу видишь свои результаты. А домашнюю работу никто не замечает. Но, стоит только чего-то не сделать, сразу же все начинают жаловаться. На работе ты только восемь часов в день и пять дней в неделю. А домашней работой занимаешься по шестнадцать часов в день и круглый год, особенно если у тебя в доме маленькие дети. — Она вздохнула. — Но, по крайней мере, я теперь не испытываю чувства вины из-за того, что ухожу от детей на работу. Хотя сестрички Чарльза постоянно порицают меня за это. — Она успокоилась, успокоилась и кошка. — Помнишь, после рождения Жерара я тоже по непонятной причине впала на некоторое время в депрессию? Чарльз тогда был весь занят работой, домашние дела мне были уже не в новинку, ездить с официальными представлениями, как и в первое время после свадьбы, уже не было нужды… У меня тогда появилось чувство вины из-за моей депрессии. Мне показалось, депрессия доказывала, что у меня слабы материнские чувства, что я плохая мать. А иначе с чего бы мне впадать в депрессию, правда? Я ведь должна была быть счастлива, что у меня ребенок. — На лице у нее появилась ироническая улыбка. — Поэтому я начала взбадривать себя тем, что все время хватала кусочки между едой. Не то чтобы по секрету от всех, но тогда, когда этого никто не видел. Ну, ты сама понимаешь… Помнишь, что шоколад — это моя слабость? Я все время ела шоколадные пирожные, шоколадное мороженое, пила какао со сливками. Я еще люблю, чтобы сливок было побольше… Потом, когда я здорова прибавила в весе, я просто перестала становиться на весы. А потом я опять забеременела так быстро, что у меня появилось удобное оправдание, почему я… ну, я, конечно, никогда не называла себя толстой. — Она посмотрела прямо перед собой, продолжая машинально гладить кошку, лежавшую теперь у нее на коленях. — Потом как-то раз, когда я шла по улице, я вдруг увидела свое отражение в витрине и не смогла себя узнать! Это было настоящим потрясением. Я подумала: господи, скоро я стану такой же бочкой, какой была, когда впервые приехала в Швейцарию. Но тогда это была детская упитанность, которую нетрудно сбросить. А сейчас, после двух детей, врач предупредил меня, что похудеть мне будет очень трудно. — Кошка вытянула передние лапы, выпустила когти и вонзила их Максине в коленку. Та легонько шлепнула ее и продолжала: — Поэтому, чтобы не думать постоянно о диете, которую он мне прописал, я вернулась на работу в «Парадиз». Я проработала там целый месяц, изо дня в день, и к концу этого месяца, к своему удивлению, почувствовала себя снова счастливой! Мне некогда было есть, скучать, жалеть себя. — Она зевнула. — Поэтому, как только я перестану кормить Оливера, я опять вернусь на работу. Я уже обо всем подумала, посоветовалась с доктором. И мы решили, что детям лучше, если вокруг них не суетится круглосуточно толстая и озабоченная мать, которая постоянно не в духе. Шестнадцать часов в день дома — это больше чем достаточно.
— Ты все-таки на редкость неблагодарная, — сказала Джуди. — Тебе двадцать четыре года, у тебя прекрасный муж, два чудесных младенца, процветающий бизнес, титул и шато. Что еще тебе надо?
— Денег, — коротко ответила Максина.
— Я думала, ты богата.
— Это еще одна причина, почему я хочу назад на работу. Все свои личные расходы мы оплачиваем только из тех денег, что дает «Парадиз». Хотя та прибыль, что он приносит, должна была бы вкладываться в дело. Кристина уже сердится на меня за это, и она права. Но что я могу поделать? Мы бедны. То, что я получаю в «Парадизе», практически наш единственный доход. — Она помолчала немного, а потом торопливо добавила: — По правде тебе сказать, мы, наверное, и в этом доме сможем прожить еще очень недолго. Он становится нам не по карману. Вот почему я так рада, что ты смогла приехать. Чарльз упрям как осел, он категорически отказывается продавать шато. Но на нас просто могут в любой момент обвалиться потолки. Чарльз утверждает, что его виноградники должны начать приносить прибыль. Но весь будущий урожай уже заложен, он взял под него кредит. Так что, если урожай будет хороший, мы просто не получим ничего. Но, если он окажется плохим, вот тогда мы попадем в ужаснейшее положение. Папа на этой неделе говорил с Чарльзом. Он занимается экспортом и, может быть, сможет чем-нибудь помочь в этом и нам. Но в производстве шампанского такая конкуренция, а о шампанском «Шазалль» никто не слышал. Все покупают у Моэ или у других крупных фирм.
Джуди проговорила задумчиво:
— Прости, но у тебя шесть слуг. В моем представлении это не очень вяжется с бедностью.
— Да. Но две горничные необходимы просто для того, чтобы содержать этот домище в чистоте. Чарльзу необходима секретарша. Если я стану работать, то детям понадобится нянька. При четырех слугах надо уже нанимать повара, а при пяти нужен дворецкий, который бы всеми ими командовал.
Джуди скептически повела бровью, откинулась на спинку кресла и засмотрелась на гипнотизирующее пламя камина.
— Макси, ты сидишь на золоте. Не возражай, я знаю. Я это просто чувствую. Я еще не могу сообразить, на чем ты можешь зарабатывать. Но, знаешь, я у вас за эти дни так хорошо отдохнула, что мне даже пришла в голову мысль: тут гораздо лучше, чем в самых великолепных гостиницах. Во всяком случае, мне так показалось. Этот месяц был просто сказкой. За всю жизнь я не получала такого удовольствия. Мне никогда не было так хорошо, и я никогда не чувствовала себя такой счастливой. Ты прирожденная хозяйка дома, Максина. А может быть, тебе превратить это шато в нечто вроде гостиницы? Не в гостиницу в прямом смысле слова. Но, допустим, сюда приезжали бы, как будто в гости, те, кто хотел бы пожить в старинном замке. И платил бы за это. Допустим, на уикенды, по шестьдесят долларов за уикенд. Тебе ничего не стоило бы сделать так, чтобы этим людям здесь очень понравилось!
Максина выпрямилась в кресле. Великолепная мысль! И почему она сама об этом не подумала? Она ведь уже в каком-то смысле именно этим и занималась: сестры Чарльза приезжали к ним отдыхать постоянно. А в конюшнях можно было бы открыть антикварный магазин.
— Я могу помочь тебе организовать рекламу в Америке, — вызвалась Джуди. — Тебе нужен постоянный приток американцев, их потянет пожить некоторое время в шато. Для начала пригласи каких-нибудь хорошо известных американцев погостить тут бесплатно.
— Я думала, ты мне предлагаешь способ заработать деньги, — запротестовала Максина.
— Конечно. Но если пригласишь парочку голливудских звезд, а они бывают в Париже постоянно, то получишь в Америке потрясающую известность. О тебе начнут говорить, начнут писать в газетах. Пойдут слухи! Честное слово, Максина, я знаю этот бизнес. Не думай, что известность достается даром; не повторяй ошибку, которую делают все твои соотечественники, чтоб их черт побрал! За известность надо платить. Так же как за рекламу, только немного иначе.
Джуди закатила глаза, как бы выражая тем самым свое отчаяние из-за того, что во Франции не понимают столь простых и очевидных вещей.
— Конечно, это более рискованно, чем реклама: здесь ты не можешь проконтролировать, какого рода известность получишь. Но если у тебя есть доброкачественный товар, а организация известности находится в руках профессионала, то результат обычно хороший.
— Поговорю в этот уикенд с папой, — задумчиво сказала Максина. — И постараюсь сделать это до того, как он поговорит с Чарльзом насчет виноградников.
Чарльза идея Джуди повергла в ужас, и он категорически заявил, что и слышать ни о чем подобном не желает. Одна мысль о том, что его собственный дом будет открыт для посторонних, казалась ему святотатственной и причиняла боль. Он понимал, что необходимо что-то делать, чтобы шато просто не развалилось; но он уже и так работал как вол, чтобы модернизировать имение и заставить его приносить доход, и у него не было ни времени, ни сил на новые начинания. В конце концов, однако, объединенными усилиями Джуди с ее оптимизмом и Максимы с ее решительностью Чарльза удалось переубедить. Измотанный бесконечными заботами и хлопотами, сознавая, что что-то предпринимать все равно придется, он разрешил Максине поступать так, как та считает нужным, при условии, что она не будет вкладывать в это начинание остатки его капиталов — тем более что никаких остатков на самом деле и не было.
Максина испытывала необычайный прилив энергии и вдохновения. Ей было трудно полностью сосредоточиться на практических сторонах воплощения своего замысла, потому что в ее мозгу постоянно возникали непроизвольные, но привлекательные сопутствующие идеи. Она была уверена, например, что в огромных и бесполезных конюшнях можно было организовать пассаж из маленьких магазинчиков. Некоторые из них можно было бы сдать кому-нибудь в аренду, как это делают в парижских гостиницах, а в одном можно было бы продавать их шампанское в бутылках или наборами, в специальных коробках и корзинках.
Отец Максины, когда его познакомили с замыслом, осторожно сказал, что, по его мнению, в идее что-то есть и из нее может выйти толк; но сам он не имеет возможности финансировать такие предприятия. Впрочем, они могут взять кредит в банке.
Как только они принялись всерьез все просчитывать, то сразу же поняли, что на ремонт и реставрацию шато понадобится гораздо больше средств, нежели они смогут получить, если станут использовать шато как гостиницу. Максина прослышала, что некоторые английские родовые поместья были превращены в места для семейного отдыха. Переоборудованные таким образом, они сочетали в себе музей, парк, какие-нибудь развлечения. Мысль сделать нечто подобное и у них показалась ей заманчивой, однако Максина не рискнула упомянуть о ней Чарльзу, прежде чем не просчитала всего во всех подробностях: ей нетрудно было вообразить, в какую ярость придет Чарльз, услышав предложение превратить родовое имение, дом своих предков в парк развлечений.
После того как Джуди улетела назад в Америку, Максина тоже отправилась в двухнедельное путешествие в долину Луары, где рассчитывала познакомиться с уже открытыми для публики шато и историческими зданиями. Интерьеры во всех этих местах не представляли никакого интереса, кроме сугубо научного. Потом она поехала в Анг лию. Там она посетила Лонглит — принадлежащий маркизу Бэтскому редкостный образец архитектуры времен королевы Елизаветы; побывала в прекрасном Уобурнском аббатстве, весьма успешно функционирующем в новом его качестве; совершила утомительную поездку в Дербишир, чтобы увидеть Четсуорт — блистающее холодным великолепием имение герцога Девонширского. В Эперне она вернулась уже с четким планом в голове: в их собственном замке не будет обычных экскурсий по старинному зданию. Она постарается воссоздать здесь саму атмосферу прошлого; используй для этого методы сценических постановок.
Максина вместе с отцом и бухгалтером, который обслуживал имение де Шазаллей, заново обсчитали все, что она замыслила. У обоих мужчин ее план вызвал серьезнейшие сомнения; но Максина была преисполнена решимости. Она только хотела, чтобы каждая деталь ее замысла была бы предварительно тщательно взвешена с финансовой стороны. Итоговая цифра повергла Максину в отчаяние. Тогда-то она и позвонила Джуди:
— Нам понадобится примерно 177 тысяч долларов. По-моему, это совершенно невозможно.
— Все возможно, пока не доказано обратное. Поэтому держись уверенно и не показывай никому своих сомнений.
С тех пор когда она составляла первый в своей жизни финансовый план расширения ее магазина антиквариата, Максина успела научиться уже многому. И теперь с помощью отца и бухгалтера она разработала хорошее обоснование своего предложения, и они вчетвером — Чарльз неохотно согласился участвовать в этой части работы — отправились в Париж, чтобы обсудить это предложение с коммерческим банком. Им нужен был заем в 33 миллиона франков: если бы такой заем удалось получить, то для оплаты всех текущих расходов и получения небольшой прибыли им было бы достаточно годового оборота в 39 миллионов франков. Если повезет, то за пятнадцать лет они рассчитаются с долгами. А если не повезет, то они окажутся и безработными, и бездомными: все имение было теперь заложено и перезаложено, не говоря уж о том, что отец Максимы согласился выступить гарантом по отношению к банку под тот кредит, которого она добивалась.
Естественно, что Чарльзу все это не нравилось, и он сопротивлялся как мог: «Я сказал, что я согласен в принципе, при том условии, что мой капитал останется неприкосновенным!»
— Я и не трогаю твой капитал. Речь о том, чтобы все, что еще не заложено, использовать как заклад под кредит.
— Но, если дело не пойдет, мы же окажемся банкротами!
— А если оно пойдет, тебе не придется покидать дом своих предков. Твои сыновья смогут вырасти в нем так же, как вырос здесь ты сам.
Максина победила.
Начиная с того дня, когда банк дал им кредит — с которого пошел отсчет процентов, — уже нельзя, было терять ни минуты. Максина взяла секретаршу, аккуратную и толковую девушку с узким, всегда сжатым ртом, и теперь трудно было разобраться, Максина ли командовала мадемуазель Жанин или, наоборот, та распоряжалась Максиной.
Чарльзу становилось не по себе при одно мысли о том, в скольких местах может все сорваться. Максина же думала только о своей работе, которую предстояло выполнить. Утром она просыпалась с мыслью о недоделанном вчера, вся ее жизнь крутилась вокруг смет, перечней и перечней смет, но, несмотря на все это, она переживала состояние торжествующего вдохновения. Джуди уже прислала ей эскиз названия ее будущего заведения. Красивым традиционным шрифтом там было написано:
«ШАТО ДЕ ШАЗАЛЛЬ „ЭПЕРНЕ“. ФРАНЦИЯ».
На протяжении многих последующих месяцев Максина не могла уделять детям столько времени, сколько она хотела бы; но, как бы ни бывала она занята, послеобеденное время она проводила всегда с ними. Когда дети укладывались спать, Максина еще долго сидела и работала — причем каждый день, — на ней висела вся ответственность за перестройку шато, а, кроме того, надо было продолжать и прежнюю работу, которую она запустила из-за двух беременностей.За исключением той относительно небольшой части дома, в которой практически жила их семья, все остальные комнаты и коридоры шато все еще находились в состоянии крайнего запустения и хаоса, способных кого угодно вывести из душевного равновесия. Рядом с вещами огромной ценности — о которых, правда, все позабыли — висела примитивная мазня: акварельки, нарисованные еще прабабушками Чарльза. Комнаты и мебель были покрыты толстым слоем пыли, затянуты паутиной, засижены мухами и загажены мышами. Весь чердак западной башни был забит картинами. На писанных маслом холстах были изображены лошади и собаки, овцы и племенные быки и разные другие животные, которых высоко ценили предки Чарльза. К сожалению, картины хранились в очень плохих условиях, а некоторые оказались даже порваны. От одной мысли о том, каких усилий и средств потребует приведение их в порядок, можно было впасть в отчаяние.
«Парадиз» подготовил план реставрации, переоборудования и отделки дома и следил за выполнением всех работ. Максина нашла молодого парижского дизайнера, вместе с которым работала сейчас над планом музейной части и исторической экспозиции. Максине не хотелось, чтобы у них было так, как во всех домах-музеях: толпы глазеющих по сторонам туристов, переходящих из одной великолепной комнаты в другую в сопровождении монотонно бубнящего гида, которому давно надоело повторять одно и то же. Она стремилась добиться того, чтобы каждая экскурсия становилась чем-то вроде увлекательного театрального представления. «Мне хочется, чтобы наши гости испытывали радость и удивление», — говорила она дизайнеру, от которого еще никто и никогда не требовал ничего подобного.