Семенов вытащил последнюю сигарету из пачки «Мальборо», плеснул себе виски и поставил запись на стирание. Хранить документ такого горячего содержания было по меньшей мере глупо. Спецдиктофон фирмы «Сони» негромко зажужжал. Кассету, рассчитанную на трехсотминутную запись, он стерилизовал всего за шесть минут. Семенов выпил теплое виски — за льдом вставать не хотелось — и подумал, что уничтожение носителя информации никогда не решает проблемы секретности полностью. Самый главный носитель — человек, и его память нельзя стереть нажатием кнопки.
Догорела сигарета, умолк диктофон. Полковник устало поднялся из кресла. Мысль о людях как о секретоносителях возникла в его голове не случайно: капитан Берг сидел в венской тюрьме. Майор Андреев вообще пропал без вести. Оба владели практически той же информацией, которую он только что стер… Нет никаких сомнений, что сотрудники австрийской полиции связали появление Берга в Вене с событиями вокруг банка «Австрийский кредит». Сейчас его интенсивно допрашивают. В прошлые, советские времена Саня бы точно молчал как рыба. А теперь? Как поведет себя Александр Берг теперь? Ответа на этот вопрос полковник дать не мог… Роман Константинович надел плащ, сунул скомканный галстук в карман и вышел из кабинета.
Дежурный сидел за столом в холле и изучал какие-то бумаги. При приближении шефа он перевернул верхний лист лицевой стороной вниз. Раньше надо было соображать, — с неожиданным раздражением подумал Семенов. — И у Соловьева не появилось бы возможности сдать Гургену ребят. Он тут же оборвал себя. Понял, что не прав и в отношении дежурного, и в более широком плане. Режим секретности в «Консультанте» соблюдался, пожалуй, серьезней, чем в госструктурах. Случай с Игорем Соловьевым — скорее, случайность. Мотивацию предателя понять было вообще трудно… он ведь и сам обязан был сознавать, что рано или поздно будет обнаружен. И уничтожен… так и вышло.
Полковник попрощался с дежурным, шагнул в тамбур. Стальная дверь за его спиной закрылась. Вторая, наружная дверь распахнулась только после того, как была заблокирована внутренняя, а дежурный через наружные камеры осмотрел улицу.
Роман Константинович вдохнул вечерний сентябрьский воздух, подошел к своей восьмерке. Разжиревшая Москва уже давно пересела на «мерсы» и джипы. Советские автомобили были признаком нищеты, в потоке сверкающих импортных автомонстров они выглядели золушками. Полковник дал прогреться двигателю и выехал со стоянки. На ближайшей улице он остановился возле таксофона и сделал два телефонных звонка. Оба разговора были короткими, в обоих случаях Роман Константинович договаривался о встречах. Одна была назначена на завтра, а другую собеседник Семенова согласился провести прямо сейчас.
— Я в «Шаровне», — сказал он. — Подъезжай, раскатаем пару партий. Заодно и обговорим твой вопрос.
Полковник сел в машину и двинулся к Садовому кольцу. Движение здесь не стихало даже в полночь. Машины шли сплошным потоком. Барыжно-бандитско-чиновничья Москва расслаблялась в уик-энд. Впрочем, для большого числа этого насосавшегося денег быдла жизнь была одним сплошным уикэндом. Сверкали бриллиантовые небеса, слегка припудренные кокаином, извивались вокруг отполированного шеста стриптизерки, халдеи во фраках несли виски и текилу. Шелестел долларовый листопад. Очумевшие от этой новой сладкой жизни, от вседозволенности, от страха, что завтра всего этого может и не быть, нувориши неслись по жизни без оглядки. Довольно часто их бег останавливала пуля. На московских кладбищах вставали новые обелиски. Друзья по бизнесу произносили над гробом косноязычные речи, падали в свои иномарки и судорожно втягивали серебристый порошок. Ах, угарная жизнь московская!
«Шаровня» была очень дорогой бильярдной, носила статус клуба. В последнее время это стало модно. Стоимость членского билета в «Шаровне» составляла полторы тысячи баксов. Директор агентства «Консультант» получил членский билет почти даром — ему довелось однажды оказать серьезную услугу одному партийному боссу. Бильярдной владел сынок партийного функционера. Роман Константинович подъехал к дворику, перекрытому шлагбаумом, посигналил. Вспыхнул прожектор, высветил номер, и полосатый, как жезл гаишника, шлагбаум взмыл вверх.
На стоянке «Шаровни» восьмерка Семенова была единственной. Остальные машины представляли собой продукцию ведущих автомобильных концернов мира. Полковник втиснул свое авто между «мицубиси-паджеро» и «вольво»-850… В просторном холле он сбросил плащ на руки швейцару, подтянутому строгому мужчине лет сорока.
— Добрый вечер, Роман Константинович, — сказал тот. — Давно у нас не были.
— Да вот… дела. Петр Захарыч?
— Петр Захарыч ждет вас в третьем зале. Степанов взлетел по лестнице на второй этаж, пересек зал с горящим камином, на ходу поприветствовал двух мужчин, попивающих коньяк у стойки, и прошел в зал N 3.
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, — бодро отрапортовал он с порога, вытягиваясь по стойке смирно.
— Брось, Рома, — сказал, не оборачиваясь, высокий мужчина в штатском. Он с треском вогнал шар в лузу и выпрямился. На лице играла довольная улыбка. — Брось ты меня званием-то попрекать. И без тебя мудаков с подначками хватает.
Мужчины пожали друг другу руки. Полковник снял пиджак, повесил на плечики рядом с пиджаком генерала.
— Что-то ты, Роман, совсем седой стал.
— Ну, это ты, Петр, и пять лет назад говорил. Служительница в строгом деловом костюме принесла личный кий Семенова.
— Партейку? — спросил генерал. — Или сперва дело?
— Сперва партейку, — ответил полковник. — Давно, Петя, не играл.
Негромко разговаривая, подшучивая друг над другом, разыграли партию. Семенов проиграл восемь-семь. Он не расстроился — генералу он проигрывал довольно часто. Петр Захарович играл почти профессионально. Полковник положил кий и подошел к телефону без диска. Снял трубку, заказал «Джонни Уокер» себе и «Кровавую Мэри» генералу. После того как служитель принес напитки и удалился, сели у небольшого столика в углу. Чокнулись, выпили, помолчали.
— Ну, Роман, излагай, что у тебя за проблема?
— Да не то чтобы проблема, Петр… так, проблемка. Но без твоей помощи никак. Ты помнишь покойного Гончарова?
Генерал-лейтенант слегка напрягся: второй раз за неделю его спрашивали о погибшем шесть лет назад человеке.
— Ты не Вадима ли Петровича имеешь в виду, Рома?
— Как раз его. Припоминаешь? Автокатастрофа на Кутузовском в сентябре восемьдесят восьмого.
— Помню, — ответил генерал. Недавно покойничком, вернее — его вдовой, интересовался Наумов из Питера. Сегодня — Роман. В силу своего служебного положения Петр Захарович знал, чем занимался Семенов в прошлые времена. Вернее, догадывался. Знать о сути работы Отдела консультации и перспективного планирования было позволен только членам Политбюро… Итак, два разных человека в течение одной недели вдруг вспомнили про дело шестилетней давности. Совпадение? Человек проведший тридцать с лишним лет на разведывательной работе, в совпадения не верит.
— Помню, — сказал генерал. — А у тебя что за интерес?
Рассказать правду Семенов не мог. Лгать матерому разведчику было глупо. Да и не хотелось — полковник по-настоящему уважал генерала. Ценил его как профессионала и как человека.
— Извини, Петр, но сейчас ничего не могу рассказать.
Петр Захарыч покосился на своего собеседника, крякнул.
Он бы мог при такой постановке запросто послать Семенова куда подальше. Но дело в том, что генерал-лейтенант тоже уважал своего собеседника.
— Ладно, — сказал генерал. — А что конкретно ты бы хотел от меня?
— Понимаешь, Петр, — Семенов сделал паузу, посмотрел Петру Захаровичу в глаза, — у покойничка осталась вдова. Есть основания предполагать, что она проживает вне страны. Возможная фамилия — Даллет, подданство — Израиль или Канада. Нельзя ли навести справки? Вот здесь (Семенов взял пиджак и вытащил из внутреннего кармана нетолстый конверт) информация, которую я успел собрать о Екатерине Дмитриевне Гончаровой. Фотографии.
Полковник протянул конверт генералу, но Петр Захарович не торопился взять досье Гончаровой. Он внимательно смотрел в глаза Семенова. Рука с конвертом застыла в воздухе. Внутри конверта улыбалась молодая Катя Гончарова.
— Скажи мне откровенно, Рома… ты на себя играешь?
— Да, — кивнул головой Семенов.
— А Наумов? — спросил генерал.
— Что — Наумов? — переспросил полковник.
— Видишь ли, Роман Константиныч, — сказал Петр Захарович задумчиво, вертя в руках стаканчик со следами томатного сока. — Видишь ли… другому бы не сказал. А тебя считаю нужным предупредить: седьмого, нет — шестого числа, вдовой Вадима Петровича Гончарова интересовался питерский Наумов. Понятно?
Полковник Семенов убрал конверт в задний карман брюк. В соседнем зале с треском разлетелась пирамида.
Сутки, назначенные Наумовым, были на исходе. В черной машине под окнами сменился экипаж. Утром Андрей решил посмотреть, как эти ребята поведут себя, если он попытается скрыться. Он оделся и вышел из дому. Подошел к «Ниве». В «Волге» сразу заработал движок. Пустился он легко, ровно. Очевидно, его периодически прогревали. Обнорский задумчиво постоял возле давно не мытой «Нивы», пнул ногой колесо. Из салона черной машины его, не скрываясь, разглядывали.
Андрей резко повернулся и быстро пошел прочь. Сразу же за спиной хлопнула дверца. Он обернулся: мужик в джинсах, джинсовой куртке и темных очках шел за ним. Ну-ну… интересно, каков ты в рукопашной?… Следом поехала «Волга».
Светило неяркое солнце, было тихо. Город замер в предчувствии бабьего лета. Прихрамывая на изувеченную левую ногу, по Охте шел питерский журналист Андрей Серегин. Для тех, кто шел за ним, он назывался объект. Вполне вероятно, что ему присвоили какое-нибудь оперативное прозвище. Например: Хромой. Или — Шрам. Или: Журналист… этого Андрей не знал. Это его не интересовало.
Обнорский зашел в магазин, купил стандартный холостяцкий набор: сосиски, масло, хлеб, помидоры. Усмехнулся… не много ли набираешь, журналюга?
Сутки быстро пройдут. Потом он взял бутылку водки и пару пива. Кажется все. Джинсовый в темных очках постоянно крутился рядом.
На улице Андрей вытащил сигарету, похлопал себя по карманам — зажигалки не было. Он обернулся к выходящему из магазина Джинсовому:
— Огоньку не будет?
Топтун без слов вытащил из кармана зажигалку, щелкнул, поднес к сигарете. Андрей прикурил, сказал: Спасибо, — и выдохнул струю дыма в лицо Джинсовому. Тот невозмутимо убрал крикет в карман и сделал шаг в сторону. С выдержкой у него все в порядке. Неожиданно для себя Обнорский рассмеялся весело и беззаботно. Из черной машины на него пристально смотрел второй топтун.
…Это было утром. Сутки, назначенные Наумовым, истекали. Андрей пил водку, изредка посматривал на часы. Дисплей жизнерадостно отсчитывал секунды, минуты, часы. Впервые Обнорский подумал, что часы измеряют жизнь. Банально и страшно.
Когда зазвонил телефон, Андрей вздрогнул. Катя, — понял он и протянул руку к светлой пластиковой коробке. Снял трубку и действительно услышал Катин голос.
Мужчина в черной машине под окном взял один наушник и услышал женский голос. Беззвучно крутилась кассета в магнитофоне.
— Здравствуй, — сказала она. — Как ты?
— Нормально, — ответил он. — Слушай меня внимательно, родная. Я должен был сказать это еще в Стокгольме… я просто не успел.
— Не нужно ничего объяснять, Андрюша.
— Нет, нужно. Слушай, Катя… ты сейчас в большой опасности, на тебя, вернее, на твои деньги, скоро начнется охота…
— Она уже началась, Андрей. Они уже убили моего мужа.
— Ка… какого мужа? — оторопел Обнорский.
— Вадима.
— О-о Господи, Катя! Постарайся меня не перебивать. Я сейчас говорю о тех событиях, что происходят сейчас, а не…
Он услышал всхлипывание, осекся.
— Вадима убили позавчера, в Вене. Обнорский угрюмо молчал. Он не знал, как отнестись к сказанному Катей. Он ощущал ее тревогу, видел родное лицо со слезинками в уголках зеленых глаз…
— Шесть лет, — говорила Катя. — Шесть лет он скрывался от них. Но все равно они выследили и убили его.
— Катенька, родная, — сказал он нежно. — Подумай, что ты говоришь.
— Я сейчас, — сказала она сквозь всхлипывание. — Я соберусь…
— Выслушай меня, Катя, — твердо произнес Обнорский. — На тебя идет охота. Очень серьезные люди хотят получить твои деньги. Потом они возьмут и твою жизнь… ты слышишь меня?
— Да, — прошептала она. — Я слышу, родной.
— Тебе сейчас нужно лечь на дно.
— Что? На какое дно?
— Катенька, соберись, пожалуйста. Тебе нужно исчезнуть, раствориться. Они будут искать, и они умеют искать. Лучше всего сменить документы. В Стокгольме и в Вене не появляйся ни под каким видом. А в России тем более. Они будут пытаться заманить тебя. Ни под каким видом, ни под каким предлогом не возвращайся. Возвращение — смерть. Ты поняла?
— Да, родной, я поняла…
— Смени телефон. Этот твой номер уже засекли. Они скоро будут знать, откуда ты звонила. Выброси телефон и немедленно — слышишь! — немедленно покидай этот город и эту страну. Возможности этих людей очень велики. Ты поняла?
— Да, Андрей, поняла, — тихо сказала Катя. — А как же ты?
— Я-то? — он засмеялся. — Я-то выкручусь. Я-то сам по себе никому не нужен. Да и лимиты у смерти на меня все выбраны.
Он смеялся весело, искренне, заразительно. Он увидел, как Катя смахнула слезинку и улыбнулась.
И еще он увидел, как скептически переглянулись двое мужчин в черной машине.
Спустя сорок две минуты запись перехвата прослушал Наумов. В кабинете взорвалась бомба с долларовым эквивалентом 60'000'000 долларов.
— Идиот! — зло выдохнул человек с железной выдержкой и грохнул ладонью по столешнице. Дрогнули карандаши в стаканчике, выточенном из карельской березы. Колыхнулась долька лимона в стакане с чаем.
— Идеалист херов! — почти выкрикнул Николай Иванович, и это прозвучало еще более презрительно, чем идиот. — Ладно… ты пожалеешь! Ты еще сто раз пожалеешь, когда тебя Палыч начнет на куски резать… Где он сейчас, писака этот?
Начальник отдела внешней безопасности СБ банка «Инвестперспектива», которому и был задан последний вопрос, ответил:
— Должен быть дома. Если бы вышел, ребята обязательно сообщили. У них инструкция: докладывать обо всех перемещениях объекта.
— Едем, — решительно сказал Наумов. — Навестим идиота.
Через две минуты его бронированный «мерседес» и «мицубиси-паджеро» с охраной отъехали от офиса. В машине Наумов приказал выключить магнитолу — верный признак дурного настроения. Водитель знал Николая Ивановича давно, возил его еще в советские времена. Он мгновенно и правильно оценил настроение хозяина. Помалкивал, хотя обычно любил поболтать…
А скромный банковский служащий Наумов принял решение отдать Обнорского Антибиотику. Он редко принимал решения на одних эмоциях — серьезному бизнесмену и политику это не к лицу. Это, в конце концов, вредно для дела… Но сейчас Николай Иванович был откровенно не в себе. Шестьдесят миллионов баксов исчезли, испарились, улетучились. Это было глупо и… чертовски несправедливо!
— Боже, какой идиот, — прошептал большой бизнесмен и политик.
Водитель не повернул головы.
Судьба идиота-идеалиста была решена. Даже если он прямо сегодня сможет из-под земли достать шестьдесят миллионов баксов — его судьба решена. Благообразный старичок с Библией может точить свой ржавый нож. Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит. Дата. Подпись. Фиолетовый оттиск печати.
…Если бы громкость звука была пониже — Андрей смог бы услышать звонок. Но он не услышал — из динамиков звучали битлы. Он не услышал — он просто увидел сквозь дверь трех мужчин. Двое — собраны и спокойны, третий в высоком градусе эмоционального накала. Следовало встать, открыть дверь… он сидел неподвижно.
— Открывай, — сказал Николай Иванович, и один из охранников вытащил из внутреннего кармана отмычку. Он посмотрел на своего напарника. Тот пожал плечами.
— Открывай, — повторил Наумов. Охранник вставил хромированную отмычку из сингапурского магазина SPY[28] в прорезь замка. В Сингапуре такие железки стоили раза в два дороже, чем в Европе, зато продавались свободно. Второй охранник вытащил пистолет и довольно-таки бесцеремонно отодвинул ОП[29] в сторону. Наумов промолчал.
Стальной бородок отмычки пошуровал в недрах замка. Обнорский сидел спиной к двери. Он четко видел движение ригеля замка и слышал легкий щелчок предохранителя ПМ. Он сидел неподвижно — сжимал в руке граненый стакан с водкой. Самый обычный общепитовский граненый стакан. Те за дверью, не собирались его убивать… Дверь распахнулась, и быстрое тренированное тело скользнуло вперед. Человек был напряжен и готов к любым неожиданностям. Дульный срез уперся в затылок Андрея Обнорского. Он усмехнулся, буркнул:
— Ваше здоровье!
И начал поднимать стакан с водкой ко рту.
— Сидеть, — негромко, но властно приказал человек с пистолетом за спиной. — Не двигаться.
Андрей выпил водку. Она была безвкусной и теплой.
Сбоку появился другой мужчина. Он быстро обогнул стол и ударил Обнорского по руке. Стакан вылетел, вдребезги разлетелся от удара об стену. Мужчина взял со стола нож и бутылку с водкой, отставил за спину, на подоконник. Второй убрал пистолет, начал ощупывать Андрея. Он работал ловко, умело.
— Можно, Николай Иваныч, — сказал он наконец, и Обнорский понял, кто же этот третий, в высоком градусе.
Наумов вошел. Хрустнуло стекло под подошвой. Он по-бабьи подхватил полы длинного светло-серого плаща и сел напротив Андрея. Презрительно покосился на грубо вскрытую банку со шпротами, нарезанный ломтями черный хлеб.
— Эй, ребята, — сказал Обнорский, — баночку забыли убрать. А она тоже может служить оружием. Охранник взял банку и поставил ее на подоконник.
— Выйдите, — коротко бросил Обнорский. Охранники переглянулись. Хозяин посмотрел на них слегка сузившимися глазами. Оба охранника вышли и плотно затворили дверь кухни, в душе крепко обложив своего шефа. Сквозь матовое стекло они видели только силуэты.
— Выпить хотите, Николай Иваныч? — спросил Обнорский.
— Зачем ты это сделал? — четко произнес Наумов.
Андрей усмехнулся, вытащил сигарету из пачки с верблюдом.
— Объясни — зачем ты это сделал? Это уже ничего не меняет, но я хочу понять мотив.
Обнорский поднес сигарету ко рту… Дверь кухни резко распахнулась, влетел охранник.
— Вон! — заорал Наумов. — Вон!
Дверь захлопнулась, Обнорский улыбнулся.
— Ну, что ты скалишься? Я считал тебя разумным человеком. Я что, плохо к тебе относился? (Наумов потер лоб правой рукой.) Тебя, как щенка, поставили на дорогу — иди! Показали направление — иди! Там — все: деньги, перспектива, карьера… все! Ты хоть догадываешься, какие люди добиваются моего расположения? А? Нет, ты не знаешь… Ты получил все на блюдечке с голубой каемочкой. Ну, сейчас-то… сейчас, когда уже все равно, объясни — ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ?
Андрей щелкнул зажигалкой, затянулся, выпустил струйку дыма.
— Я объясню… вот только поймешь ли ты?
— Да уж как-нибудь постараюсь.
— Ну-ну… Ты, значит, Николай Иваныч, на дорогу меня вывел и направление показал? Все верно… вот только не на дорогу, а на панель. Ты, значит, мне карьеру предложил? Опять верно. Только это карьера проститутки.
— Идиот! Так устроена жизнь. Каждый так или иначе, но продается. Вопрос только в цене.
— Нет, Николай Иваныч, вопрос не в цене. И продается не каждый. У человека всегда есть выбор.
— У тебя, Серегин, его уже нет. Ты — труп. Андрей весело засмеялся и ответил:
— Конечно, нет. Я его уже сделал. Да и выбор-то был простой: либо предать человека и жить сладко-сладко. Либо…
— Умереть херовой смертью, — перебил Наумов.
— Да, наверно, херовой… Вот только жить сладкой жизнью предателя для меня еще херовей. Ты можешь это понять? Ты можешь допустить, что не все такие, как ты и Антибиотик? Что есть люди, которые не предают друзей?
И вдруг что-то изменилось в Наумове. Андрец понял это сразу. Он не мог сказать, что изменилось. Но точно знал — что-то произошло. Так же текла из динамиков «Желтая река», струился голубоватый дымок сигареты… а что-то уже произошло. Лязгнули вдали сцепки вагонов спецэшелона N 934 МВД РФ.
— Да, — сказал Наумов странным голосом. — Я могу допустить, что есть люди, которые не предают друзей.
Спецэшелон N 934 тронулся. Николай Иванович улыбнулся.
— Очень даже могу, Андрюша…
Что-то было не так. Что-то происходило не так. Обнорский очень остро понимал, что допустил какую-то фатальную ошибку. Вот только не мог понять — какую? Где?
— …очень даже могу. Что же я, монстр? Наумов подмигнул Андрею, улыбнулся. Обнорский почувствовал холодок между лопаток. А в глазах Николая Ивановича появилась обычная ирония.
— Благодарю вас, Андрей Викторович, за беседу. Она открыла мне глаза. Не прощаюсь — мы еще встретимся. Всего вам доброго…
Наумов легко поднялся, шагнул к двери. В нем не было ничего от монстра. Скорее, он напоминал калькулятор.
Вот тогда-то Обнорскому стало страшно по-настоящему.
А человек-калькулятор, насвистывая, спустился к машине. Он нашел решение. Идиот-идеалист сам подарил Николаю Наумову простое и изящное решение: калькулятор понял, что пока у него в руках Обнорский — у него в руках заложник стоимостью в шестьдесят миллионов баксов. Собственно, мысль не блистала новизной. Андрей и до этого разговора находился в роли заложника. Однако человек-калькулятор считал, что реально журналист этих денег не стоит. Ну кто за придурка выложит не то что шестьдесят, а хотя бы шесть зеленых лимонов?
Бред-нонсенс. Полная, господа, дребедень. Но слушая горячий и одновременно спокойный голос Андрея, Наумов вдруг осознал: та баба, которая ему так нужна, — она такая же. Она тоже идиотка-идеалистка. И вся эта трескотня про предательство для нее тоже имеет какой-то особый смысл.
…Ты можешь допустить, что не все такие, как: ты и Антибиотик? Что есть люди, которые не предают друзей?
— Очень даже могу, Андрюша. Что же я — монстр?
Наумов шлепнулся на заднее сиденье. Водитель уже уловил перемену в настроении хозяина, но пока помалкивал.
— Ну, Петруха, чего молчишь? — весело сказал Наумов.
— Так я ничего… Куда едем, Николай Иванович?
— Едем, Петруха, на Литейный. В домик номер четыре. А там мы пристроим на длительное ответственное хранение одну куклу.
— Куклу? — машинально переспросил водитель.
— Да, Петруха, одну забавную куклу. Сперва я хотел оторвать ей головенку. А потом понял, что лучше ее продать. Но пока, дружище, не нашлась дура-покупательница на мою куклеху, ей придется полежать на пыльных полках. В счастливой стране с романтическим названием ГУИН.
Смерть массажистки и охранника произвела на Палыча неизгладимое впечатление. Не нужно быть великим детективом, чтобы понять: целили в хозяина, а обслуга погибла случайно, от желания кайфануть на халяву, попить винца из барских погребов. Тела Карины и Игоря сбросили в Финский залив. Все продукты и все спиртное из квартиры отдали на экспертизу. Проводилась она частным образом — за немалые деньги — и сделана была в высшей степени качественно. Заключение экспертов было однозначным: никаких признаков токсинов не обнаружено.
Их и не могло быть обнаружено. Во-первых, Бабуин зарядил только одну бутылку «Хванчкары», а во-вторых, использованный токсин обладал очень сложной химической структурой и почти не поддавался идентификации.
Антибиотик запсиховал. Сделался зол, раздражителен. Приказал уничтожить все запасы спиртного и продуктов из всех своих нор. В результате были безжалостно уничтожены несколько сот бутылок «Хванчкары», коллекционных вин, коньяков, виски. Сотни килограммов продуктов были выброшены на свалку. То-то праздничек бомжам!
Следствие, проведенное Бабуином, ничего не дало… Из предосторожности заменили весь персонал, непосредственно обслуживающий квартиры. Та еще эпопея… С каждым кандидатом Палыч беседовал лично. Душу выматывал, глазками буравил. Кандидаты на роль лакеев уходили от Антибиотика в полуобморочном состоянии. Начальник охраны Палыча — Игорь Царицын — предложил купить за границей детектор лжи. Палыч наорал на Игоря, заявил, что никакой детектор ему не нужен: он сам детектор. При этом он брызгал слюной и стучал кулаком по Библии. Бабуин кивал головой с квадратной нижней челюстью… Среди братвы поползли слухи о новом покушении на Антибиотика. Поговаривали, что к этому явно приложили руку менты. А может, и чекисты. Слухи распускал Бабуин. Он же подкинул версию, что покушение не последнее, что таинственная «Белая стрела» уже вынесла Палычу приговор. Он же докладывал шефу о слухах.
Обстановка накалялась. Озлобленный Палыч подозревал всех, психовал, метался, устраивал разносы налево и направо.
В воскресенье вечером он позвонил Наумову и попросил о срочной встрече. Серый кардинал удивился, но дал согласие. Приезжайте, Палыч, — сказал он. Спустя сорок минут Антибиотик шагнул в калитку особняка Наумова. Охрана, как и прошлый раз, осталась за оградой. Хозяин встретил гостя приветливо, провел к столику, где стоял коньяк и… бутылка «Хванчкары». Палыч впился в бутылку взглядом маленьких острых глаз. А что если… а что если Наумов? — подумал он. От этой мысли стало холодно.