Андрей Константинов
Александр Новиков
Арестант
От авторов
Дорогой Друг!
Мы думаем, что вправе обратиться к тебе именно так — на ты, и именно так — Друг. Мы позволили себе эту вольность потому, что наше знакомство состоялось уже давно, в 94-м. Тогда, когда вышел первый роман Андрея Константинова — «Адвокат»… А потом — «Журналист»… потом — «Сочинитель». О-о, как давно все это было. Кажется, прошла эпоха!
Трилогия рассказала о некоторых сторонах жизни Петербурга начала девяностых и некоторых страницах жизни военного переводчика и журналиста Андрея Обнорского. Коли ты помнишь, мы расстались с ним на последних страницах «Сочинителя» летом девяносто четвертого.
И вновь встречаемся осенью того же девяносто четвертого на страницах «Арестанта».
…Итак — «Арестант». Этот роман мы, Андрей Константинов и Александр Новиков, написали вдвоем. Мы собирались сделать это раньше, но наша стремительно меняющаяся жизнь заставила взяться за другие темы… Работа над «Арестантом» была отложена потому, что мы сели работать над романом «Специалист». А после, когда казалось: вот! Вот сейчас!… Вот сейчас-то мы вплотную подошли к «Арестанту». И закатали рукава, и написали уже несколько страниц… И снова жизнь подтолкнула нас к другой теме. Называется она — террор. Мы стали работать над «Ультиматумом»… О, это совсем особенная история! О ней нужно говорить отдельно…
«Ультиматум губернатору Петербурга» был закончен нами в середине августа 99-го. А уже в сентябре в Москве зазвучали взрывы! Честное слово, нам было тогда здорово не по себе…
…И все же «Арестант» написан. Мы просто не могли его не написать. Когда прочтешь — поймешь сам…
В заключение добавим только, что «Арестант» — это первая книга новой трилогии. Удачи тебе и — до новой встречи.
Санкт-Петербург, 05.02.2000
Андрей Константинов, Александр Новиков
Часть первая. Заложник
Тот, кто никогда не сидел в тюрьме, не сможет понять человека, в ней побывавшего. Тот, за кем никогда не скрипели, выпуская на волю, тюремные двери, не поймет красоты этого звука.
Пятого сентября девяносто четвертого года двери следственного изолятора ИЗ-45/1 отворились, чтобы выпустить на свободу одного из многочисленных его постояльцев. После того как адвокат привез постановление суда об изменении меры пресечения, после муторного ожидания, пока спецчасть подготовит документы, после нудного формального опроса (Ф.И.О.? Время и место рождения? Место постоянного жительства? Место работы? Специальность и занимаемая должность? Семейное положение? Предыдущие судимости? И т.д., и т.п.), прозвучало наконец:
— Ну ладно, Говоров, пальцы катать не будем. Расписывайся.
Антибиотик расписался и получил «Справку об освобождении». Этот бланк зеленого цвета, означающий, что освободили его в связи с изменением меры пресечения, он держал в руках впервые. Низкий свод тюремного коридора еще давил, но сквозь него уже просвечивало голубое небо. Такое же чистое, как на гербе СИЗО Кресты… Лязгали замки на стальных дверях, суетились шныри[1], индифферентным взглядом проводили Палыча Демчук и Павлов[2].
После еще одного формального опроса на КПП Антибиотик вышел из Крестов. Светило нежаркое сентябрьское солнце, тусклая лежала в граните Нева, плотным потоком катили по Арсенальной набережной автомобили. Они наполняли воздух ревом двигателей и едким бензиновым выхлопом. Немолодому уже человеку, который стоял у главного входа в Кресты, воздух казался чистым и прозрачным.
Виктор Палыч Говоров, он же Антибиотик, не первый раз в своей жизни выходил на свободу. И не второй. И не третий… а привыкнуть не мог. Кто на себе этого не испытал — не поймет. Виктор Палыч стоял возле Крестов и вдыхал бензиновый чад. Старая петербургская тюрьма, легендарная, именитая, построенная более ста лет назад, находится почти в центре города. И звуки города, и запахи города легко проникают туда поверх темно-красных кирпичных стен… но там они становятся другими. ТАМ ВСЕ ДРУГОЕ. Даже для опытного, матерого зэка. Крытая[3] — она крытая и есть. Кто был — тот знает.
Антибиотик не был ни сентиментален, ни глуп, ни слаб. А все равно — цепляло. Он прижимал к себе Библию с вложенной в нее справкой об освобождении и вдыхал пьяный воздух свободы. Над Питером плыли легкие перистые облака, светило осеннее солнце, стремительно пикировали на невскую воду чайки.
В тюрьме Виктор Палыч провел девяносто пять дней. И вот вышел на волю.
С противоположного берега Невы за этим внешне заурядным, но очень значительным для Санкт-Петербурга событием наблюдали двое мужчин. Оптика шестикратных полевых биноклей съела несколько сот метров речного пространства и приблизила бледное лицо Антибиотика. Рассмотреть в деталях, поймать выражение было нельзя. Но двое мужчин в серой семерке на левом берегу Невы и так знали это лицо во всех подробностях. Они видели десятки, если не сотни фотографий этого человека. Да и вживую с ним пообщались последнее время немало.
К Антибиотику подкатили два огромных джипа и — между ними — обычная советская «Волга». Машины остановились под знаком «Остановка запрещена». С позиции двух наблюдателей разглядеть номера было невозможно. Но мужчин в семерке это не смущало — номера всех трех автомобилей они знали наизусть.
Правая передняя дверь «Волги» распахнулась, и оттуда быстро выскочил высокий крепкий мужик. В кожаной куртке, в кепке, с массивной нижней челюстью.
— А вот и Бабуин, — негромко сказал один из наблюдателей.
— Как же без Валеры? — отозвался другой. — Без Валеры, Вадим Романыч, никак.
— Так ведь правая рука. Можно сказать, продолжатель. Есть кому подхватить знамя, а, Никита Никитич?
Вместо ответа подполковник Кудасов нецензурно выругался. Опер пятнадцатого отдела РУОП Вадим Резаков взглянул на него удивленно: всему управлению было известно — Никита никогда не матерится. Резаков понимающе вздохнул.
На правом берегу Невы Бабуин и Антибиотик сели в «Волгу», и три автомобиля, быстро набирая скорость, рванули в сторону Литейного моста. Руоповцы одновременно опустили бинокли. Никакой новой информации они не получили. Впрочем, и не рассчитывали получить. Желание посмотреть, как Антибиотик покинет Кресты, было спонтанным и, в сущности, ненужным… пустая трата времени.
— А скромно дедушку встречают, — сказал Вадим. — Для фигуры такого калибра очень скромно.
— Скромность дедушку украшает, — буркнул Кудасов и повернул ключ зажигания. Он уже злился на себя за то, что приехал на набережную, потратил полчаса драгоценного времени, которого и так не хватает. А теперь, после выхода Палыча на подписку, хронический цейтнот просто гарантирован. Сейчас начнется, подумал Кудасов.
— Начнется сейчас мочилово, — вслух сказал Резаков.
Невзрачный пожилой мужчина, о котором говорили руоповцы, ехал в это время на заднем сиденье черной «Волги» и держал на коленях Библию. Весь криминальный мир Санкт-Петербурга знал о выходе Антибиотика из Крестов.
— Сейчас начнется мочилово, — говорили между собой братки.
В камере следственного изолятора Антибиотик оказался три месяца назад, в ночь на второе июня. Тогда это было для него шоком. Палыч давно уже занимал такое положение, которое как бы автоматически ограждало его от уголовного преследования. Он имел деньги, он имел связи… о, какие он имел связи! И в прокуратуре, и в самом РУОПе, и в городской администрации. Адвокаты? Тут и говорить нечего! Антибиотик мог покупать их и оптом, и в розницу. Причем самых лучших. Еще он мог покупать депутатов. А еще журналистов. Ну, этих-то совсем даром… иная проститутка дороже себя ценит! Хотя… Хотя именно с журналиста все неприятности у Виктора Палыча и начались. С писаки мерзкого! Да с Катьки-сучки. Спелись! Их дуэт оказался почти погибельным для Антибиотика… Впрочем, даже не дуэт — трио. Без участия Никиты-Директора журналистик был бы уже трупом…
Непроизвольно Антибиотик скрипнул белоснежными фарфоровыми зубами. Лидер тамбовских Валерий Ледогоров по кличке Бабуин покосился на него. Вообще-то Виктор Палыч всегда отлично владел собой, но уж больно велика была ненависть его к троице Серегин — Катька — Кудасов, вот и не сдержался, выдал свои чувства.
— Куда едем? — спросил каркающим голосом Антибиотик, продолжая держать Библию на коленях.
— На Наличную, — быстро ответил Валера. — Хата подготовлена, Карина ждет.
— Нет, — сказал Антибиотик, — давай на Суворовский.
— Так ведь там не ждали… — начал было Бабуин, но Палыч жестко сказал:
— На Суворовский! Поблядошке позвони, пусть туда едет.
Бабуин нехотя вытащил телефон, отдал Карине команду срочно ехать в квартиру на Суворовском проспекте. В этот момент ему хотелось задушить старика. В квартирке на Наличной он подготовил для Палыча сюрприз. После ужина старый не прожил бы и часа… И никаких следов. За порцию яда, заряженного в бутылку «Хванчкары», Бабунин заплатил две тысячи баксов. Он давно метил на трон Антибиотика, в мае этого года даже организовал на него покушение. Тогда сорвалось. И сейчас непруха! Нюх у старого черта…
Валера по переговорнику отдал команду в головной джип, Игорю Царицыну, бывшему майору ОМОНа, а нынче старшему охраны Антибиотика. Три машины резко развернулись через двойную осевую напротив гостиницы «Ленинград». Опешивший от такой наглости гаишник только покачал головой. Совсем бандюганы оборзели, подумал он. «Волга» под прикрытием двух джипов поехала на Суворовский. У Палыча было несколько квартир в городе. Он редко ночевал в одной хате две ночи подряд.
От резкого разворота Антибиотика прижало к дверце машины. Он недовольно поморщился, но промолчал и вернулся к своим мыслям. Вновь, в который уже раз вспомнил события трехмесячной давности. Хотя на самом деле корни тех событий уходили глубже, гораздо глубже. Они росли из августа девяносто второго года, когда вынужденно пришлось ликвидировать одного барыгу. Оттуда, оттуда корешки… А ведь потом пригрел его сынка, приблизил, в люди вывел. Из мусорка бывшего сделал человека… Белого Адвоката.
Потом, правда, пришлось обоих Адвокатов — и Белого, и Черного — перечеркнуть. Уже больше года прошло, как их под Лугой замочили. Так по делам и воздалось. А Катька и с тем и с другим спала… сука! Зло затаила. Не помнят люди добра, не помнят. Ведь спас ее от Гургена. А что взамен получил? Черную неблагодарность и ненависть. Трех мужиков Катька сгубила. И… тут же легла под фраерка этого — Серегина-Обнорского. Настроила его против старого человека… Я людям худа никогда не делал, а платят неблагодарностью черной…
Антибиотик поглаживал корешок Библии и не замечал, что лицемерит даже перед самим собой. Лгать, лицедействовать давно стало у Палыча второй натурой. За три последних месяца эта привычка еще более укрепилась.
За свою жизнь Виктор Павлович Говоров обокрал, ограбил или убил огромное количество людей. Уже давно он делал это только чужими руками. Сам оставался в тени, в стороне. Но в мае этого года не удалось: питерский криминальный репортер Андрей Обнорский и Екатерина Званцева волею случая объединились. И у Кати, и у Андрея были большие основания для мести Антибиотику. Вдвоем они задумали операцию, которая должна была привести Палыча на тюремные нары. Сложная, многоходовая комбинация вокруг партии контрабандной шведской водки «Абсолют» была спланирована Обнорским толково, но целый букет случайностей, ошибок, непредсказуемых действий участников не позволил реализовать ее в полном объеме.
Говоров, однако, на нары попал, и, казалось, надолго. Однако совместные усилия лучших питерских адвокатов и братвы позволили ему выйти из следственного изолятора на подписку о невыезде. Это была еще не победа! Но уже было сделано главное: свидетели — наемный киллер Туз и бизнесмен Бутов — из игры выбыли. Туз замолчал навсегда. Дело трещало, а в перспективе могло и вовсе развалиться.
Машины остановились у дома на Суворовском проспекте. Из джипов высыпала охрана. Двое сразу вошли в подъезд. Четверо контролировали улицу. Антибиотик сидел с каменным лицом, поглаживал кончиками пальцев переплет Библии. Если бы у Палыча спросили, почему он отказался ехать в квартиру на Наличной улице, он бы не смог ответить. Ехать на Суворовский ему подсказала интуиция. Антибиотик ничего не мог знать о смертельной дозе яда в бутылке «Хванчкары». Он не знал — не догадывался даже! — как сильно жаждет его смерти сидящий рядом Валера Ледогоров.
Он принял внезапное, вроде бы немотивированное решение не появляться в подготовленной к приему квартире на Наличной, и это спасло ему жизнь.
Охранник по переговорнику доложил, что все чисто. Можно входить. Бабуин и Антибиотик вышли из салона «Волги». Охранники простреливали глазами улицу. В любой момент они были готовы отразить нападение. В былые времена так охраняли только членов Политбюро ЦК КПСС.
Антибиотик и Бабуин скрылись в подъезде. Охрана несколько расслабилась. Через десять минут к дому подъехала личная массажистка Палыча — Карина. Молодая брюнетка с сексапильной фигурой выполняла разные виды массажа. Охранники проводили ее недвусмысленными взглядами и понимающе переглянулись: ну, сейчас хозяина отмассируют!
В квартире Антибиотик выпил фужер любимой им «Хванчкары». (Если бы он видел, каким взглядом смотрел Бабуин на благородную рубиновую жидкость!) Антибиотик выпил, удобно откинулся в кресле и спросил:
— Каринка где?
— Скоро должна быть, — ответил Ледогоров, отводя глаза.
— Грязь с себя хочу смыть тюремную. Запах богомерзкий узилища… К шести вечера — сбор. Всем передай.
— Понял, Виктор Палыч.
— Ну, коли понял, ступай. Сам приходи пораньше — потолкуем.
Раздался вызов уоки-токи. Охранник снизу доложил, что прибыла Карина.
Бабуин вернулся к пяти. Антибиотик встретил его посвежевший, в барском халате с кистями на поясе.
— Ну вот, Валера, смыл я дух тюремный, омерзительный.
— Так… чего ж… — неопределенно сказал Ледогоров. Он, по правде говоря, и раньше, когда вез Антибиотика из Крестов, никакого такого духа тюремного не уловил.
— Присаживайся, дорогой, — радушно продолжал Палыч, — угощайся чем Бог послал. Вина отведай. В виноградной лозе сила скрыта благородная.
Антибиотик собственноручно налил «Хванчкару» в хрустальный фужер Бабуина. И снова не заметил, как у того дернулся кадык под мощной челюстью. Ледогоров отлично понимал, что та, заряженная, бутылка стоит на Наличной, но никак не мог отделаться от нехорошего чувства. Из темно-рубиновой глубины фужера веяло могилой. Пересиливая себя, он все-таки сделал глоток. Следов яда в организме не будет уже через четыре-шесть часов, — говорил спец. — Более того, остаточные токсины практически не подлежат идентификации… А диагноз гарантирован: острая сердечная недостаточность. От этого яда уже умер в тюремной больнице главный свидетель по делу Антибиотика — киллер по кличке Туз. Диагноз был тот же.
Бабуин сделал глоток… Дернулся кадык. Палыч смотрел маленькими ласковыми глазами.
— Ну, Валера, рассказывай. Хочу в дело до прихода остальных въехать.
Ледогоров сдержанно похвалил вино и начал свой доклад. Антибиотик, собственно, не терял контроля над своей империей даже в тюрьме. Контролеры в Крестах несколько раз отбирали у него сотовые телефоны. Но информация все равно поступала. Причем шла в обе стороны. Все так! И тем не менее, слушая Бабуина, Виктор Палыч на глазах мрачнел. Трехмесячное личное отсутствие уже сказалось. Уже ощущался разброд, понизились взносы в общак, братва стала позволять себе шалости. Три бригадира заявили о своей автономии. А это уже серьезно!
Палыч не знал, что сепаратистские тенденции сам же Бабуин тайно и подогревал, распространяя слухи, что из Крестов Антибиотик отправится на зону. А оттуда уже не вернется. Ледогоров сознательно разваливал криминальную империю. Он был не ахти какой стратег, но верно предположил: ослабляя империю, он ослабляет Палыча. А потом… потом он сумеет всех поодиночке подмять под себя.
Бабуин излагал свою версию. Виктор Палыч мрачнел все больше. Три месяца, думал он. Всего три месяца! А если бы упаковали на год? За это время его место успел бы занять другой… трон пустовать не должен.
К шести часам вечера, когда собрался круг приближенных, Антибиотик уже имел представление о том криминальном раскладе, который лег на карту Санкт-Петербурга. И этот расклад Палычу сильно не нравился. Еще меньше он стал нравиться после доклада министра финансов — Моисея Лазаревича Гутмана. Дела-то, оказывается, обстоят еще хуже, чем изложил Валера Ледогоров. А отвечать придется за все ему, Виктору Палычу. Большие люди с него спросят. Не с Бабуина, не с Гутмана — с него!
Опыт подсказывал — порядок нужно наводить немедленно и железной рукой. Только так можно восстановить утраченные позиции и вернуть уплывающие на сторону деньги.
Трем отколовшимся бригадирам были назначены стрелки.
Для большинства жителей Санкт-Петербурга арест Антибиотика прошел почти незамеченным.
Обыватели посудачили об этом, решили: все равно выпустят, — и забыли. Когда городские средства массовой информации сообщили о выходе Палыча на свободу, об этом в очередной раз посудачили (А? Что я говорил?) — и снова забыли.
Но информированные сотрудники правоохранительной системы рассматривали этот факт по-другому. Они понимали, что освобождение Палыча повлечет за собой много событий, иные из которых можно спрогнозировать, иные — нет… В питерской криминальной колоде Виктор Палыч Говоров был, несомненно, козырным тузом.
Но больше всех и арест, и освобождение Антибиотика касались того самого криминального мира, о котором сейчас так часто говорят и пишут. Так вот, братва была обеспокоена. Не те рядовые быки, которые ездят на ржавых ведрах и понтуют золотыми цепями да отключенными за неуплату сотовыми телефонами. Их мнение, собственно, никого и не интересовало… Напряг и беспокойство царили в среде серьезных людей. Авторитетов. Многие предполагали, что в самое ближайшее время в городе начнется война, мочилово на бандитском жаргоне, передел сфер влияния — на официальном. Бойня — на обычном человеческом. Все притихли в ожидании.
Ждать пришлось недолго. Пятого сентября, в понедельник вечером, трем пожелавшим самостоятельности бригадирам были назначены стрелки. Первая произошла ранним утром во вторник, шестого сентября.
Четыре автомобиля съехались на северной окраине города, в районе метро «Девяткино». Место было глухое — с одной стороны тянулись поля совхоза Бугры, с другой раскинулся целый гаражный город. Тысячи унылых бетонных и металлических коробок, построенных вдоль железной дороги, видом своим навевали тоску. В семь утра было уже светло. Плыл над полем туман, пасмурное небо сочилось мелким дождиком. На горизонте высились уродливые контуры башен-градирен. В жидких кустах у назначенного места стрелки затаились двое молодых мужчин в камуфляже. У каждого было по помповому ружью и паре гранат Ф-1.
В 6.58 на левой обочине остановились две темные девятки с тонированными стеклами. Прогрохотала электричка. Спустя минуту напротив, на правой обочине, встали БМВ-725 и девятка. Стекла этих машин тоже были тонированы.
Ровно в 7.00 дверцы всех автомобилей почти синхронно распахнулись. Точность при проведении стрелки — обязательное условие, своеобразный бандитский этикет.
Дверцы машин распахнулись, и двенадцать мужчин — по шесть с каждой стороны — ступили на плотно укатанную грунтовку. Водители остались в машинах.
Провести стрелку Антибиотик поручил Кащею. Бывший офицер-пограничник был умен, хладнокровен и жесток. Стрелка изначально планировалась кровавая, и Кашей для показательной акции устрашения подходил как нельзя лучше.
Они стоят — шесть против шести. Противники внимательно ощупывали взглядами друг друга, пытаясь определить наличие стволов и бронежилетов… Шел мелкий дождь, стояли на обочинах четыре темных автомобиля. Из салона БМВ доносился голос Пугачевой. Старый добрый Арлекино заливался страшненьким смехом… умирать не хотелось. А семизарядные помповые ремингтоны в придорожных кустах уже приготовились к работе. На вороненых стволах конденсировалась влага, оседали дождинки… Противники по-прежнему не сводили друг с друга глаз. Высматривали оружие. В том, что оно есть, никто не сомневался. И время, и место стрелки предполагали жесткий вариант. Ремингтоны в кустах озябли… хотели огня.
Кашей сделал шаг вперед. Навстречу ему двинулся Илья-Счетчик, один из трех мятежных бригадиров. Арлекино хохотал. Что-то жуткое было в этом смехе.
Лидеры сошлись посредине дороги, сдержанно поздоровались. На секунду повисло молчание, только смеялся Арлекин.
— Ну? — негромко сказал Счетчик. — Какие проблемы?
— Предъява вам, — так же негромко ответил Кащей. — Палыч велел передать: от чужого откусываешь. Не по понятиям живешь, Илья.
— Какая предъява, Валера? Чужого не брали, никому не должны. Просто жить хотим самостоятельно.
— Предъява вам, — повторил Кащей. Он стоял, широко расставив ноги, руки — в карманах черной кожанки. — За фирму «Тревел». Тебя ведь, Счетчик, к ней Палыч подвел… Считай — подарил. Год назад ты с голой жопой бегал, на убитой шестерке катался. А теперь, значит, заматерел? Ответил борзотой Палычу на заботу отеческую.
— Не пойму, Валера, что мы перетираем? «Тревел»? Это наша была тема, тут предъяв нет никаких и быть не может.
— Зря так думаешь, — сказал Кащей. — Палыч велел передать: хотите жить сами — живите, а за «Тревел» придется отстегнуть сорок тонн отступного.
Это была провокация, откровенный вызов. Дело даже не в том, что цифра сорок тонн завышена многократно. Просто условия выдвигались заведомо унизительные, неприемлемые. Обозначался некий край, после которого либо — война, либо — безоговорочная капитуляция. Формальность, конечно, соблюдалась: тему перетирали, пытались со Счетчиком найти компромисс… да он борзонулся.
— …сорок тонн отступного, — сказал Кащей. И повисла тишина. Только хохотал Арлекино, да нарастал шум поезда вдали. Умирать страшно не хотелось. А край уже обозначился.
— А я не считаю нужным Палычу отстегивать, — хрипло сказал Счетчик. Этими словами он подписал свой приговор.
Шум поезда нарастал.
— Значит, за братанскую идею пострадать хочешь? — ухмыляясь произнес Кащей. В его голосе почти не слышалось вопросительной интонации. Он, скорее, утверждал. — Ну что ж, твое право.
Правая пола его кожанки полыхнула желтым огнем. Толстая кожа смягчила звук выстрела… Счетчик ощутил сильный толчок в левый бок. Снова вспыхнул огонек. Вторая пуля попала в грудь. Счетчик упал на спину. Мгновенно все пришло в движение.
Шансы противников изначально были не равны хотя бы потому, что люди Антибиотика заранее настроились на бойню. Но самым серьезным фактором стали два стрелка в засаде. Выстрелы Кащея послужили сигналом, и ремингтоны заработали, выплевывая горячую картечь. Звуки выстрелов, лязг передергиваемых ружейных механизмов растворялся, тонул в грохоте движения груженного цементом товарняка. Выстрел — и опрокидывается на землю здоровенный бугай по кличке Мясник, и рассыпается на куски боковое стекло бээмвухи за его спиной. Выстрел! Вскидывает руки, хочет схватиться за пробитое горло другой боец… но не успевает — вторая порция картечи попадает ему в голову. Пытается выхватить пистолет третий, но свинцовые шарики вспарывают в нескольких местах его кожаную куртку, и он валится на тело Мясника.
Девятка, на которой приехали бойцы Счетчика, резко рвет с места, задевает левое заднее крыло БМВ, и очередная порция картечи попадает в лобовое стекло. Изрешеченный триплекс покрывается густой сетью трещин. Хлещет горячий тосол из пробитого радиатора. Грохочет товарняк.
На дороге беззвучно кричит раненый. Один из стрелков — крепкий мужик с неестественно большими зрачками — азартно передергивает цевье и стреляет ему в голову. Кащей и Петруха шмаляют из двух ТТ.
Только один из людей Счетчика успел выхватить пистолет. Выстрелил, но в следующий момент в него попали заряд картечи и пистолетная пуля.
Акция продолжалась четырнадцать секунд. Когда машины с бойцами Кащея уехали, на дороге остались только трупы, искалеченные автомобили, брошенное оружие да стреляные гильзы.
Директор агентства «Консультант» Роман Константинович Семенов задумчиво смотрел на картонный четырехугольник формата визитной карточки. Картон был очень высокого качества, белый и плотный. Шариковой ручкой на четырехугольнике было написано всего несколько цифр и букв: N 164'355 ZARIN. Непосвященному эти цифры и буквы ничего не говорили. А для Романа Константиновича они означали ни много ни мало шестьдесят миллионов долларов США. Именно такая сумма лежала на счете N 164'355 ZARIN в банке Gothard, Лозанна, Швейцария.
Лежала до сегодняшнего утра…
Семенов взял кусочек картона со стола и убрал в бумажник. Собственно говоря, номер счета он знал наизусть. Уже шесть лет хранил его в голове. И думал, что зря, что никогда не доведется воспользоваться…
Семенов протянул руку, снял трубку и набрал номер. Когда абонент отозвался, Роман Константинович сказал:
— Зайди ко мне, Валя.
Директору фирмы с совершенно неопределенным названием — агентство «Консультант» — было сорок пять лет. Свою нынешнюю фамилию — Семенов — он носил чуть больше года. А до этого ему доводилось жить с разными фамилиями. В конце восьмидесятых на Ближнем Востоке он носил фамилию Сектрис. В Литве девяносто второго — Ефимов. Двадцать с лишним лет из своих сорока пяти Роман Константинович отдал службе в секретном отделе ЦК КПСС. За невыразительным названием Отдел консультаций и перспективного планирования скрывалась самая секретная полицейская организация бывшего Союза. Невидимая, не упоминаемая в документах… Достаточно сказать, что о работе отдела знали только члены Политбюро ЦК. Несколько десятков офицеров занимались вопросами коррупции в самых высших эшелонах власти СССР под прикрытием этого отдела.