Обнаженная, избитая девушка на полу ванной сжалась в комок.
А теперь мы поступим некорректно… мы частично процитируем заключение судебно-медицинской экспертизы:
При исследовании трупа Смирновой обнаружены следующие телесные повреждения:
Множественные колото-резаные и резаные повреждения лица, живота и половых органов: девять колото-резаных проникающих слепых ран живота с повреждением тонкого и толстого отделов кишечника… полное отсечение части кишечника с грубыми разрывами брыжеек тонкого и толстого кишечника… Одна колото-резаная рана правой глазницы, две колото-резаные раны правой ушной раковины. Множественные телесные повреждения, причиненные тупыми предметами… Поперечно-циркулярные замкнутые странгуляционные полосовидные кровоподтеки в области обоих луче-запястных суставов, которые образовались в результате связывания рук или сковывания их наручниками либо подобными средствами. Кровоподтеки на обеих щеках, в области нижней челюсти справа, кровоподтек ни нижней губе слева и соответственно ему перелом третьего зуба нижней челюсти могли образоваться при давлении на эту область тупого предмета (рук человека) при насильственном закрытии рта потерпевшей…
Конец цитаты, читатель. Извини.
Извини, но мы были обязаны привести здесь эту цитату.
В иллюминаторах заблестела широкая лента Дуная. Голос стюардессы предложил пристегнуть ремни. «Боинг» заходил на посадку в венском аэропорту Швехат. Вслед за объявлением посадки зазвучала простенькая мелодия Августина Oh, du lieber Augustin, Augustin, Augustin…
Валентин Кравцов, заместитель директора агентства «Консультант», хмыкнул: раз Августин — значит Австрия. Австрия — это Моцарт, Шуберт, Гайдн… это Шуман, Кальман, Легар. Это король вальса великий Штраус… А вот любят венцы незатейливую мелодию Августина.
Садилось солнце, на земле уже были сумерки, а самолет еще купался в солнечном свете. Его серебристый корпус плыл в закатных лучах и медленно опускался на бетонную ладонь аэропорта. Клавесин напоминал о судьбе трактирного певца и пьяницы Августина. Валентин Кравцов смотрел в иллюминатор и вспоминал свой последний вояж в Вену.
Это было в августе девяносто первого. Все было точно так же… Oh, du lieber Augustin, Augustin, Augustin… — наигрывал клавесин. Капитан спецслужбы ЦК КПСС с документами гражданина Израиля Натана Когля прилетел в Вену из Москвы, где он был по коммерческим делам. В его чемодане лежали детали новой модели бытового фильтра для воды.
До отеля «Хилтон» Натан Когль добрался на автобусе. Это стоило всего семьдесят шиллингов, то есть раза в четыре, а то и в пять дешевле, чем на такси. Менеджер фирмы, торгующей фильтрами, человек небогатый. Шиковать ему ни к чему. В городе Натан прогулялся по Мариахильфер мимо бесконечной стены витрин. Магазины были уже закрыты, манекены улыбались странными улыбками. Казалось, они знали, зачем бедный еврей прилетел в Вену. Натан спустился в метро на станции Западный вокзал и по линии U6 доехал до станции Badenbergerstrasse линии U2. Это обошлось ему всего в семнадцать шиллингов. Натан Когль вышел из метро и направился к гостинице. Отель Ратхаус, скромный, но добротный и элегантный, со старинной шарманкой под стеклянным колпаком в холле, принял бедного еврея.
В номере капитан Кравцов позвонил по телефону. Он сказал только одну фразу. Его собеседник тоже произнес всего несколько слов. Они разговаривали по-немецки. После того как Натан Когль положил трубку, он шепотом загнул длинную матерную фразу на русском.
Потом бедный еврей выкурил сигарету у распахнутого окна и раскрыл свой чемодан. Черные пластмассовые детали фильтра для воды лежали в полиэтиленовом пакете. Натан Когль быстро и умело стал собирать детали в уродливую конструкцию. Отдаленно эта хреновина напоминала пистолет. Натан положил конструкцию во внутренний карман пиджака, выкурил еще одну сигарету и вышел из номера.
— Пойду прогуляюсь по Вене, — сказал он портье.
— Вы впервые в Вене? — спросил тот.
— К сожалению, да, — ответил Натан. — Еще хуже то, что я уже завтра улетаю.
— О, какая досада, дорогой господин Когль. Веной нужно дышать, наслаждаться. Один день — это так мало.
Портье был намерен потрепаться, а капитан Кравцов нет. Он выслушал несколько фраз о соборе святого Стефана, о Моцарте. О венской кухне и, разумеется, о бедном Августине… Натан Когль кивал головой, вздыхал, сожалея о том, что у него нет времени, чтобы ознакомиться с достопримечательностями Вены. Сорок минут спустя ему предстояло убить человека. Он вежливо кивал головой, улыбался, сокрушался и думал про себя: чтоб ты сдох, мой дорогой герр Штаубе. Вместе с Моцартом, императрицей Марией Терезией и Августином.
Спустя сорок минут бедный еврей Когль входил в двери дорогущего ресторана Schawarzenbery. Музыканты в белых париках с буклями играли «Розы с юга». Колыхались огоньки свечей, в правом кармане Натана Когля лежала уродливая пластмассовая конструкция. Она была изготовлена в спеццехе Тульского оружейного завода и предназначалась для разового использования.
Официант в парике и камзоле подал Натану меню в кожаной папке с золотым тиснением Schawarzenbery.
С невозмутимым видом бедный еврей сделал заказ на сумму более девятисот шиллингов. По меркам элитного венского ресторана это было не особенно круто, по меркам же шикарных московских кабаков — вообще мелочь, меньше сотни долларов.
— И, пожалуй, Morchelravioli[17], — добавил Натан, усмехаясь.
Официант почтительно склонил голову. Стоимость заказа перевалила через отметку в тысячу шиллингов. Это означало, что его чаевые, которые будут лежать в салфетке со счетом, составят около сотни шиллингов. Официант удалился.
Музыканты заиграли «На прекрасном голубом Дунае». В зал вошла пара: молодая дама и пожилой господин в сером костюме. У него было испитое, нервное лицо.
— Сюда, Нина, — сказал мужчина, показывая на столик справа от Кравцова.
— Если ты опять собираешься нажраться, как свинья, — говорила женщина, — и будешь потом стонать про свою печень…
— Ну что ты, Нинок, — ответил мужчина. Они сели за соседний столик, и Натан Когль обрадовался: дальность действия спецпистолета Б-6 не превышала десяти метров.
— Ну что ты, Нинок… разве что глоток граппы. «На прекрасном голубом Дунае» играли музыканты в белых париках. В ушах женщины, которую покойник назвал Нина, блестели бриллианты. Изготовленный на ТОЗ спецпистолет ждал своей минуты. Натан Когль вытащил его из кармана и положил на колени.
— Значит, опять нажрешься… Свинья!
— Ну что ты, Нинок, — сказал покойник. Капитан Кравцов нажал черную пластмассовую кнопку. Удар сжатого воздуха колыхнул скатерть, и В-6 выплюнул отравленную иглу диаметром один и восемь десятых миллиметра.
— Чтоб ты сдох, свинья, — сказала Нина. Игла преодолела расстояние в четыре метра. Мужчина с испитым лицом ощутил укол в ляжку левой ноги, широко открыл рот и поднял руку к сердцу… Лицо исказила гримаса. Он начал медленно валиться на свою спутницу.
Колеса «Боинга» коснулись бетона аэропорта Швехат. Кравцов вздохнул. Второй раз в жизни он прилетел в Вену. И снова с тайной миссией.
— Чего, Валя, вздыхаешь? — спросил Серега Вепринцев.
— Да ничего, Сережа. Вспомнил свою предыдущую поездочку сюда. Три года назад.
— А-а, — понимающе протянул Вепринцев. Он был воспитан в той же школе, что и Кравцов, имел сходный с ним послужной список. И отлично знал, каких нервов стоили некоторые командировки. Разумеется, не все они были связаны с кровью. Такие — напротив — были редкостью. Но практически все совершались с чужими документами, с легендой, нелегально. И в случае провала ты на хрен никому не нужен. Один из ребят сыпанулся в восемьдесят седьмом в Португалии. До сих пор сидит… Наверно, ради торжества дела КПСС.
Таможенный и паспортный контроль консультанты прошли без осложнений. Прямо в аэропорту взяли напрокат два автомобиля. Проще было бы добраться до банка на такси, но машины арендовали с перспективой: охота на покойника Гончарова была бы невозможна без транспортных средств.
Кравцов — единственный из тройки консультантов, кто работал ранее в Вене, — поехал впереди на скромном «фиате». Сзади — Вепринцев и Берг на «бээмвухе» пятой модели. В машине Валентин включил магнитолу, и в салон ворвалась мелодия вальса Венская кровь. Ах, вальс! Странный вальс у подножия холма из шестидесяти миллионов долларов. Из иллюминатора «Боинга» компании «Austrian Airlines» холмик был не виден. Но теперь он стал ближе. Высокий, как Монблан, и зеленый, как трава на альпийских лугах… Штраус, вальс, парики и кринолины, мерцание свечей. Впрочем, президент Франклин, известный также по кликухе ONE HUNDRED DOLLARS[18], занимал прилетевших из Москвы посланцев полковника Семенова и Гургена значительно больше.
В плотном потоке отъезжающих из аэропорта Швехат автомобилей люди Гургена красиво сели на хвост сотрудникам агентства «Консультант». Кавказцев встретили представители диаспоры на своих машинах.
О великая сила землячества! За тысячи километров от вершин и ущелий Кавказа боевиков Гургена встретила дружеская поддержка соплеменников. А это очень много значит в чужой стране. Тем более если ситуация предполагает проведение криминальной акции, но нет здесь возможности опереться на купленных ментов, судей, прокуроров и народных избранников. Здесь все против тебя. И если ты совершишь ошибку, то гарантированно сядешь на нары старинной венской тюрьмы.
Серый Дом[19] — это, конечно, не Бутырка и не Кресты. Сидеть здесь можно с комфортом. И даже получить профессию или приличное образование. Вах! Зачем учиться умному и гордому горцу? Зачем, если можно все взять силой?… Но не в австрийской тюрьме. Здесь не удастся подкупить охрану. И никто не принесет в камеру водку и порцию кайфа. Никто не пришлет гостинчик с воли. Не подогреет.
Дикая страна эта Австрия, господа! Нецивилизованная, с дремучей пенитенциарной системой.
Итак, консультанты на арендованных машинах поехали в Вену. Их сопровождали целых четыре автомобиля представителей грузинской диаспоры. Меньше чем через час сотрудники агентства «Консультант» сняли два номера в отеле «Старый мельник» недалеко от бульвара Ринг. Спустя еще десять минут четверо бойцов Гургена сняли два номера в соседнем отеле. Гостиницы разделяла улица. Из окон обоих отелей открывался вид на площадь и расположенный на противоположной ее стороне банк. Золотом сияла табличка у входа. Банк был основан более трехсот лет назад. Трехвековая история банка включала в себя пожар, две попытки ограбления и одно крупное мошенничество. Среди его клиентов были коронованные особы, международные аферисты, знаменитости всех мастей…
Пожалуй, впервые его клиентом стал воскресший мертвец — бывший советский чиновник с криминальной подкладкой. Пожалуй, впервые охоту на клиента банка вели бывшие сотрудники секретного отдела ЦК КПСС и одновременно группа кавказских бандитов. Сияла золотом литая солидная табличка у входа. Вращающаяся зеркальная дверь впускала и выпускала клиентов. Из-за шторы отеля «Старый мельник» за входом в банк наблюдали внимательные глаза. Охота на воскресшего мертвеца началась. Скоро, очень скоро в Вене произойдут события, которые окажут роковое влияние на жизнь питерского журналиста Серегина-Обнорского. И не только его.
Но об этом пока никто ничего не знает.…Oh, du lieber Augustin, Augustin, Augustin…
Из одиннадцати человек, находившихся в зале ресторанчика Gun Bus, в живых остался один. Да еще уцелел повар. Он был в кухне, отделался шоком. Тот бычара, что находился в зале, спрятался за колонну при первых выстрелах. Остальные десять человек… Взрывы четырех гранат в ограниченном пространстве не оставили им ни малейшего шанса.
Второй раз за день в городе произошла массовая бойня. На место очередного происшествия съехались те же руководители ГУВД и прокуратуры. Стоянку у Оружейного автобуса заполнили автомобили. Толпились возбужденные жильцы дома, крутились шустрые ребята с телевидения и радио.
В подсобке разгромленного ресторанчика подполковник Кудасов допрашивал уцелевшего бандита. Парень еще не отошел от пережитого, на вопросы отвечал путано, со страхом поглядывал на перебинтованную руку — зацепило рикошетом…
— Ладно, — сказал Кудасов. Он уже начинал сердиться. — Не знаешь так не знаешь… Ладно. Но учти: не убили сегодня — обязательно убьют завтра.
— Это почему же? — спросил бычара растерянно. Кудасов хмыкнул. Старший опер Вадим Резаков тоже зловеще ухмыльнулся. Прокурорский важняк Быстров, закуривая очередную болгарскую сигарету, окинул бандита скучным усталым взглядом.
— Ты чего, Витя, совсем дурной? — сказал Резаков. — Или тебе взрывами мозги отшибло? Почему? Ну е!… Антибиотик проводит показательную акцию. Сам рассуди: ну зачем было ресторан взрывать? А? Можно было его взять под себя, качать бабульки. Так нет — изуродовали, искалечили. Значит — что?
— Что? — повторил бык Витя непонимающе.
— Значит, Палыч хочет ужас навести, — ответил Резаков. — Продемонстрировать абсолютную беспощадность. Он дал команду всю группировку уничтожить… а ты живой. Думай, Витя.
— Где Колобок? — спросил Кудасов жестко.
— В Кричи-не-кричи поехал, — ответил Витя тихо. — На стрелку.
Опера и следователь переглянулись. Кудасов крякнул и сказал:
— Ну что, мужики? Надо по-шустрому ехать на Петроградскую.
Быстров закашлялся, раздавил окурок в консервной банке, заменяющей пепельницу, и заметил:
— Да уж теперь, Никита Никитич, спешить-то незачем. Там уже одни жмурики.
Все замолчали. Было совершенно очевидно, что важняк прав… Резаков поднялся и вышел из подсобки. Через пятнадцать минут он позвонил Кудасову и сказал:
— Подтвердилось… Как эксперты освободятся — присылайте, жду.
— Понял, — ответил Кудасов и — после паузы добавил: — Сколько, Вадим?
— Четверо, Никита Никитич, — сказал Резаков.
После того, как откланялся и уехал Антибиотик, Николай Иванович Наумов поднялся в свой рабочий кабинет. Ему требовалось обдумать информацию, полученную от Палыча. Если вдовушка Гончарова крутит деньгами из тайной партийной кассы… О, какие тут открываются перспективы! Негоже, очаровательная Екатерина Дмитриевна, сидеть в сытой Швеции на мешке ворованных денег. Надо бы вернуть их своей разоренной Родине. Отчизне, так сказать. Не всей, конечно, отчизне: велика мать-Расея, всем не хватит… Вернуть денежки нужно совершенно конкретному человеку, который сумеет ими как следует распорядиться… И этот человек — я, Николай Иванович Наумов. О, какие открываются горизонты!
Даже если речь идет не о шестидесяти миллионах долларов, а хотя бы о половине этой суммы… Наумов быстро прикинул, как именно он распорядился бы этими деньгами на предстоящих выборах. Внезапный вброс в оборот крупной суммы в решающий момент подобен нокауту. Конкуренты ведь тоже не спят — они подсчитывают твои ресурсы, отслеживают и технические возможности, и кадровые. И, разумеется, финансовые потоки. А большие деньги всегда оставляют след… Это только дяденьки из налоговой службы не умеют считать доходы. Скрывают, понимаешь, олигархи свои бабки. И никак нам их за руку не схватить. Серьезные же люди знают, как это делается. И делают.
Да, вброс тридцати-сорока-пятидесяти зеленых лимонов в нужный момент позволит резко изменить предвыборный расклад. Если, разумеется, эти деньги реально существуют… В таком случае будем считать, что Палыч сполна расплатился и за освобождение из Крестов, и за сохранение трона.
Наумов улыбнулся. Криминальный мир… авторитеты… воры в законе. Сколько вокруг этого накручено всяких сплетен, слухов, страстей. Когда в девяносто первом — девяносто втором казалось, что рушится и разваливается вообще все, многие из них захотели самостоятельности. Чувство вседозволенности вскружило головы… нет, ребята, так не бывает. Вы что же думаете: Система развалилась? Нет, ребята, Система развалиться не может. Это вам не Советский Союз… Тем, кто не понял, объяснили. Кому-то хватило просто душевного разговору. Кого-то пришлось переселить в тюремки. Если человек начинал понимать свою ошибку, его освобождали. Ну а уж самых упертых и тупых — извините! — учили снайперы. Особенно наглядно это все происходило в Москве и Подмосковье. Там воров в законе покрошили дай Бог! Команда майора Солонника свои бабки не зря получала…
А в Питере все проходило спокойней. Хитрый Палыч не стал бежать впереди паровоза. Он спокойно осмотрелся, оценил ситуацию и, наученный примером всяких Бобонов, Глобусов, Сильвестров[20], понял: тягаться с Системой не стоит. Антибиотик убедился: криминальный мир и Система могут сосуществовать параллельно. Временами помогая друг другу, дополняя. Они, в принципе, живут по одинаковым законам. Система не вмешивается в жизнь криминальных сообществ, пока те соблюдают некие оговоренные правила и отстегивают положенный процент. Ну и не беспредельничают, разумеется…
Наумов снял с базы трубку «Панасоника», набрал номер заместителя начальника ГУВД Тихорецкого. Полковник в это время находился возле разгромленного ресторана Колобка.
— Слушаю, — сказал в трубку Тихорецкий.
— Пал Сергеич, Наумов беспокоит.
— Да, слушаю вас.
Полковник никак не назвал своего собеседника, и Наумов понял: первый зам. начальника ГУВД находится среди людей и не хочет афишировать их отношения.
— Слушай задачу, Сергеич, — сказал скромный банковский служащий. — Во-первых, мне требуется вся информация, какую ты сможешь добыть, по некоему Обнорскому Андрею Константиновичу. Он же — Серегин. Во-вторых, всю информацию по Гончаровой Екатерине Дмитриевне. Сейчас, предположительно, проживает в Швеции. Вероятно, под другой фамилией. Понял, Сергеич?
— Понял, — ответил полковник. — А сроки?
— Вчера, — сказал Наумов.
— Понял. Что касается первого персонажа, то, как говорится, подмогнем… А вот по второму…
— Ты постарайся, Пал Сергеич.
Наумов положил трубку. Потом подумал и набрал еще один номер. Когда собеседник отозвался, Николай Иванович бодро отрапортовал:
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант. Капитан запаса Наумов беспокоит.
— А-а, Николай Иваныч… Рад тебя слышать-сказал генерал и добавил, обращаясь к кому-то еще: — Это Коля Наумов из Питера звонит. А у меня тут, Николай Иваныч, Вольфыч сидит… Привет тебе передает.
— Ну и ему от меня передай хрен в жопу.
— Это я с удовольствием, — сказал генерал и, обращаясь к Вольфычу, произнес: — Тебе, Владимир Вольфыч, взаимный привет. Горячий такой приветище.
— Я ведь к тебе по делу, Петр Захарыч, — сказал Наумов.
— Ну, излагай, капитан запаса.
— Нельзя ли по твоим каналам навести справочки о некоей Гончаровой Екатерине Дмитриевне. Предположительно, проживает в Швеции, в Стокгольме. Вероятно, под чужой фамилией.
— А это не вдова ли…
— Да, она, — перебил генерал Наумов. — Но ты ее при этом сыне юриста не упоминай. Не хочу свой интерес афишировать.
— Понял, Коля. Постараюсь, но сам понимаешь…
— В долгу не останусь, господин генерал.
— Я не о том, Иваныч. Наши позиции в той стране не особенно крепки. Возможно, не получится. Тут время требуется.
— И тем не менее, Петр Захарыч…
— Да, конечно, Николай Иваныч, постараемся.
— Ну, тогда больше не отрываю от государственных дел. А сыну юриста передай еще один хрен в жопу. Горячий.
— Это я с огромным удовольствием.
Женщина, о которой говорили генерал СВР и питерский банкир, сидела в это время на полу своего дома в Стокгольме и грустно смотрела на треснувший телефон.
Журналист Обнорский-Серегин спал в кухне своей однокомнатной квартиры на Охте. Эксперты-криминалисты, следователи прокуратуры и оперативники РУОПа работали в Кричи-не-кричи. Количество трупов в городе выросло в черный вторник шестого сентября до двадцати трех. И было подозрение, что итог не окончательный. На эту мысль наводил окровавленный нож в руке мертвого Кости Спецназа.
Ни у кого из сотрудников правоохранительных органов не было сомнений, что за всеми убийствами стоит Виктор Палыч Говоров — Антибиотик. Зато были серьезные сомнения, что это удастся доказать.
Шел дождь, смывал кровь с тел, с травы и орудий убийства — ножей и бейсбольных бит. В свете автомобильных фар работали усталые криминалисты. В кустах мелькали фонари: оперативники осматривали местность в надежде найти еще какие-либо следы. Все было обычно, знакомо, понятно. И все же подполковника Кудасова не отпускало чувство нереальности. Бредятины какой-то. Он слышал монотонный голос эксперта, описывающего труп, автоматически запоминая и фиксируя детали. Сам отдавал положенные в таких случаях указания… Вместе с тем он находился в каком-то ином измерении.
Двадцать три трупа! Боже мой… Что же это происходит? Как это стало возможно? Как же мы это допустили? Двадцать три убийства за один день! А человек, организовавший все это, на свободе. И я, подполковник милиции, не знаю, как остановить этого человека. Если мы вот ЭТО называем правовым государством… Если бандиты и убийцы правят бал, нагло и цинично бросая вызов правоохранительной системе… Если это и есть движение к демократии и свободе… Двадцать три трупа!
Обнорский с трудом разлепил веки. Первое, что он увидел, оказалось бутылкой водки. Первым ощущением была головная боль. Андрей негромко застонал и со страхом уставился на водочную этикетку. Все это было знакомо… путь неудачников. Ты неудачник? Да, я неудачник.
Обнорский протянул руку к бутылке. Взял и поднес ко рту. Его передернуло от запаха водки и отвращения к самому себе… Будешь пить?… Конечно, буду.
Значит, ты действительно неудачник и слабак.
…Ага! Это ты тонко подметил. Неудачник и слабак.
Он проглотил водку, справился с тошнотой и стал ждать, когда станет легче. В окно кухни било солнце. Не было никаких признаков вчерашнего ненастья. Это что-то меняет? Ни хрена это не меняет. Андрей закурил. Солнце пробивалось сквозь зелень деревьев за окном. Как у Кати… там, в Стокгольме. Он полетел к ней прямо после выписки из больницы. Он прихромал на перебитой ноге навстречу своей новой потере. Он радостно улыбался беззубым ртом. Веселенький дурачок Андрюшенька из мультяхи про мертвый город Санкт-Петербург… Его встретила самая желанная и красивая женщина на свете. Самая красивая и желанная на свете женщина заплакала, когда увидела его лицо со шрамом и выбитыми зубами, когда увидела его ковыляющую походку. Она плакала навзрыд посреди зала прибытия, посреди сытого скандинавского рая, и граждане рая удивленно обходили их.
— Ну что ты, Катя? — говорил он. — Ну… все уже нормально.
И еще что-то такое глупое он говорил. И гладил ее по голове. И улыбался беззубым ртом. А жители рая глазели на эту странную пару: плачущую элегантную даму и какого-то бандитского вида верзилу.
А потом она сказала слова, страшного смысла которых он тогда не понял:
— Ты никогда больше туда не вернешься. Я тебя не пущу.
Он улыбался глуповатой улыбкой и кивал головой.
…Догоревшая сигарета обожгла пальцы. Обнорский закурил новую и сделал большой глоток водки.
Швеция… Швеция — это такая страна. Там у всех все хорошо. Все — о'кей! И тень Антибиотика не достает до ее берегов. И у русского журналиста Серегина там тоже все было о'кей: и любимая женщина, и интересная высокооплачиваемая работа. И даже, как в сказке, новые зубы выросли у него. В счастливом неведении шел он к своей беде… расслабился в скандинавском раю, журналюга. Размяк.
Когда Катя второй раз завела разговор о том, что возвращаться в Россию не стоит, он опять не придал этому значения. Он еще не понимал, что беда уже близко… Он отшутился. А она посмотрела странно. Как на больного. Он снова не обратил внимания, не почувствовал, что в их отношениях появилась первая трещинка. Такая это страна — Швеция. Здесь магически притупляется чувство опасности…
— Ты это серьезно? — спросил Обнорский, когда Катя в третий раз завела разговор о переезде в Стокгольм.
— Серьезней некуда, милый мой. ТАМ жить нельзя.
Андрей озадаченно молчал, всматривался в зеленую глубину Катиных глаз… там жить нельзя… серьезней некуда, мой милый.
— И что же ты предлагаешь?
— Все просто, Андрюша… Я уже навела справки. Тебе будет нетрудно получить вид на жительство здесь или в Австрии. Можно и в Израиле. Мой адвокат подготовит все необходимые документы. А если мы оформляем брак, то процедура еще более упростится.
— Ты что же, — вымученно улыбнулся Андрей, — берешь меня замуж?
— Нет, это ты меня берешь замуж, — засмеялась Катя. — Ну, решайся, сочинитель… Я ведь невеста с приданым.
— Да, действительно, очень выгодный брак, — отозвался он.
Андрей и Катя лежали в постели. Утомленные любовью, расслабленные. В такие минуты обычно возникает чувство общности. Единства. В этот раз ничего подобного не было.
Нужно было что-то ответить, но Обнорский молчал. Он просто не знал, что сказать. Не к месту вспомнился вдруг Леня Голубков. Куплю жене сапоги!… Господи, глупость какая.
Катя привстала, потянулась за сигаретами. Андрей смотрел на ее загорелую золотистую кожу, на идеальной формы грудь… Какая женщина! Девяносто процентов мужиков приняли бы ее предложение не задумываясь… Куплю жене сапоги!
— Я ведь серьезно, Андрей.
Она щелкнула зажигалкой, выдохнула струйку дыма. Приглушенный свет двух бра золотился на загорелой коже.