Страница:
[375].
Крепости, которые считались «ключами к стране», охранялись, порой десятилетиями, не просто горсткой стражников, а настоящими гарнизонами. Это относится, например, к Кале даже во времена мира или длительного перемирия между Францией и Бургундией. Во второй половине XV в. существует тенденция к росту числа гарнизонов: во Франции при Карле VII, Людовике XI и Карле VIII для этого использовались, в первую очередь, отряды «малого ордонанса», малооплачиваемые воины и старые гарнизонные солдаты. В начале XVI в. английская монархия постоянно содержала от 2000 до 3000 человек на сотню крепостей; больше всего воинов находилось в Кале, Дувре и Бервике-на-Твиде [376].
В типологии постоянных вооруженных сил следует выделить телохранителей, усиление роли которых особо ощутимо после 1350 г. С этого времени многие монархи ради безопасности окружают себя одной или несколькими элитными частями; вид отборных лошадей последних, роскошь их оружия и униформы («ливреи») также должны превозносить величие господина. У этих частей подчеркнуто более военизированный внешний вид, чем у привратников, сержантов и приставов, которые, как и прежде, несут охрану при дворе. Однако иногда трудно провести четкую границу между этой традиционной категорией и новой – телохранителями. Так, в римской курии при авиньонских папах от 100 до 150 человек «несли охрану верховного понтифика и подчеркивали блеск его двора» [377]. Первая группа – это главные привратники, или старшие портье, младшие привратники и стражники у дверей; вторая группа – сержанты, или пристава, числом не менее полусотни со времен Бенедикта XII, в обязанности которых входили: сопровождение папского кортежа, поддержание внутренней безопасности во дворце, арест клириков, совершивших преступление, охрана тюрем и выполнение некоторых заданий для Апостолической палаты (в XV в. этих сержантов регулярно набирали из числа дворян); наконец, третья группа – это папские оруженосцы, или постуланты.
«Воинский» аспект отчетливо заметен у Гастона Фебюса, графа де Фуа, окружившего себя «военным домом» приблизительно в 200 всадников [378], и еще больше очевиден – у Ричарда II Английского, у которого к концу правления набралось телохранителей на настоящую небольшую армию. С 1397 г. несомненно для того, чтобы осуществить свои политические замыслы, Ричард II начал набирать в графстве Честер воинов, обязанных за ежегодное жалованье сопровождать его во всех разъездах. В сентябре 1398 г. «мастеров чеширской стражи» насчитывалось 750 человек, в том числе 10 рыцарей, 97 оруженосцев и 311 лучников; ежегодное содержание этих чрезвычайно непопулярных сил превышало 5000 фунтов стерлингов [379].
В XV в. последовали новые шаги в этом направлении. Например, в герцогстве Миланском: с 1420 г. Филиппо-Мария Висконти окружает себя «братьями по оружию» (familiares ad arma) (600-700 всадников); в 1467 г. численность 11 эскадронов герцогского окружения увеличивается до 2000 человек, и то же число можно получить по данным за 1497 г., если к «дружине дома» (famiglia di casa) добавить «дружину вне дома» (famiglia fuori casa). Личная гвардия монархов династии Валуа, в зачатке существовавшая уже при Карле V и Карле VI, с 1440 г. до конца XV в. становится значительно более заметной силой. В 1511 г. она включает в себя: 200 дворян королевского дворца, 100 шотландских лучников, 100 французских лучников, 200 других французских лучников, 100 швейцарцев – итого 700 или даже 900 бойцов, если предположить, что при каждом дворянине был кутилье, способный сражаться [380].
Даже принц со столь мизерными доходами, как Рене II, герцог Бара и Лотарингии, имел свою личную гвардию, численность которой, например, в 1496 г. намного превышала 50 человек [381].
Двор дома Карла Смелого описан как в «Мемуарах» Оливье де Ла Марша, так и в «Хрониках» Жана Молине. Последуем за вторым, менее многословным автором, который пишет: «По обычаю при доме и семье герцога Бургундского всегда имеется 40 рыцарей и 40 кавалеристов под началом четырех знатных рыцарей, не считая прочих рыцарей в большом количестве, согласно обычным старинным условиям, и 20 камер-юнкеров. Имеется также 50 хлебодаров, 50 виночерпиев, 50 стольников, режущих мясо, 50 конюших, и при каждом свой кутилье; над ними начальствуют четыре эскадронных командира. Кроме того, есть 50 лучников личной охраны и 2 рыцаря, начальники над ними. С другой стороны <...> его гвардия насчитывает 130 кавалеристов и столько же вооруженных кутилье, а равно 130 лучников, и над ними всеми купно начальствует один рыцарь, весьма доблестный и испытанный в боях, и четыре оруженосца как эскадронные командиры». Подобная ситуация была отмечена во время осады Нейса, в 1474-1475 гг.: добрая тысяча бойцов, считая кутилье [382]. В своих амбициях герцог на этом не остановился: согласно ордонансу, утвержденному в мае 1476 г. в Лозанне, Карл Смелый должен был располагать более чем 2000 бойцов под названием гвардии: 40 шамбелланов и конных камергеров, четыре эскадрона кавалеристов из четырех состояний, или служб, двора, четыре эскадрона гвардейских кавалеристов, восемь рот английских конных лучников и восемь рот пехоты герцогского дворца [383].
В Кастильском королевстве тоже существовал корпус «королевских стражников» (guardas reales), насчитывавший в 1481 г. 893 копья, а в 1496 г. – 1100 тяжеловооруженных кавалеристов и 130 легких кавалеристов.
Даже Англия не смогла избежать этой тенденции. Генрих VII Тюдор в 1486 г. сумел создать роту йоменской гвардии. В сообщении о свадьбе Артура, принца Уэльского, бойцы этой роты упоминаются следующим образом: «Лица, отобранные по всей стране, испытанные лучники, сильные, мужественные и храбрые мужи <...>, одетые в широкие куртки из белого и зеленого дамаста с прекрасным шитьем на груди и спине в виде гирлянд, окруженных виноградными лозами» [384]. Их численность оценивалась в 150-200, а в начале царствования Генриха VIII – даже в 600 человек; тогда же появились «королевские копья» (King's Spears), куда входили дворяне по рождению.
Одной из целей, ради которых короли и принцы создавали или расширяли свой «военный дом», была возможность вводить в свое непосредственное окружение молодых дворян, чтобы оплачивать, контролировать и «приручать» их.
Что касается собственно постоянных армий, то они появлялись чаще всего неявным, опосредованным образом, скорее как результат стечения обстоятельств, чем как следствие отчетливо выраженного решения властей. Чтобы армия была постоянной в полном смысле слова, необходимы следующие условия:
1) существование стабильных, регулярных структур, иначе говоря – воинских частей, которые сохранялись бы независимо от смены личного состава;
2) желание властей держать на службе и в боевой готовности эти воинские соединения независимо от состояния войны или мира, и хотя бы смутное понимание того, что постоянные части, оплачиваемые как во время войны, так и в мирное время, дают неоспоримое, надежное преимущество и в любом случае являются лучшей опорой, нежели временно мобилизованные войска;
3) наличие среди населения достаточно большого количества молодых людей, стремящихся стать кадровыми военными, несмотря на длительность службы, ее непрерывность, отрыв от родных мест, подчиненность и утрату свободы, которые предполагает это понятие;
4) наличие регулярных и достаточных доходов для содержания этой постоянной армии, т. е. на практике, постоянного налога, который плательщики признают более или менее обоснованным, поскольку благодаря ему страна может иметь постоянные вооруженные силы.
Короче говоря, постоянная армия – не просто следствие развития институтов, определенного уровня денежной экономики и даже не следствие чисто военных потребностей: это еще и вопрос менталитета. Постоянную армию можно создать лишь при условии, что те, кого призывают на службу, правящие круги и все население видят в этом свое дело, нормальную и естественную часть военно-политического комплекса.
В этой сфере Франция времен Валуа оказывается передовой во всех отношениях. Именно военные нужды разного рода, введение постоянного налога, позиция части французского дворянства, реакция населения, весьма страдающего от внешних опасностей, позволили Карлу V, по крайней мере с момента возобновления в 1369 г. военных действий против англичан, создать более или менее постоянные отряды кавалеристов и роты пеших и конных арбалетчиков. Это просто стечение обстоятельств – ничто не указывает на то, что король или его окружение собирались продолжать этот опыт, благодаря которому удалось отвоевать провинции, оставленные несколько лет назад по условиям мира в Кале (1360 г.). Во всяком случае, постоянное ядро этой «армии освобождения» практически перестало существовать как реальная боевая сила в период острого финансового кризиса, которым отмечены первые годы царствования Карла VI, в то время, когда продление перемирия между Францией и Англией ощутимо изменило военные потребности. В конце XIV в. постоянные части сохранились только в некоторых гарнизонах на севере, юго-западе и в Нормандии.
«Распри» с англичанами и последовавшая вскоре английская агрессия снова вынудили Валуа прибегнуть к помощи войск. После 1418-1419 гг. отряды и капитаны «арманьяков», несмотря на распад военных институтов, оказывают постоянное сопротивление действиям Генриха V, а потом регента Бедфорда. Даже Аррасский мир 1435 г. не вынудил их исчезнуть – многие превратились в «живодеров»; став вопреки своему желанию «маргиналами» военного дела, они надеялись рано или поздно вновь обрести покровительство короля или вельмож.
Чтобы положить конец беспорядку, дошедшему до крайности, Карл VII развил многостороннюю деятельность. Во-первых, он попытался отучить этих воинов от привычки бесконтрольно бродить по стране, поселив их в приграничных гарнизонах, в непосредственной близости от территорий королевства, еще подчиненных иностранной власти. Во-вторых, поскольку большинство воинов фактически и даже юридически зависело от принцев и магнатов, король попытался уничтожить эту исключительную лояльность, чтобы право вести любую войну и власть над всеми воинами королевства принадлежали ему одному. «Война короля» и «война королевства» должны были в конечном счете стать синонимами. В-третьих, в 1445-1446 гг. Карл VII начал вовсе не набор постоянной армии, как иногда говорили, а операцию сортировки, отбора зерна от плевел среди всей массы имеющихся воинов, придавая официальный статус лишь определенным людям и одинаковым по составу отрядам. Это были ордонансные роты, состоящие из 1800 комплектных «копий», т. е. из 1800 кавалеристов, 3600 лучников, 1800 кутилье (7200 бойцов). Используя Турское перемирие 1444 г., – поскольку необходимый для их оплаты налог собирать в масштабах всего королевства тогда было сложно, – он расквартировал эти несколько тысяч кавалеристов в разных провинциях, или округах, возложив на население обязанность содержать их за счет выплат отчасти натурой, отчасти деньгами. Расселенные таким образом ордонансные роты собирали потом для освобождения Нормандии (1449-1450 гг.), а затем для первого и второго завоеваний Гиени (1451 и 1453 гг.). По завершении этих походов англичане сохранили на континенте только Кале – крепость, окруженную бургундскими владениями.
После этого мог встать вопрос о полном роспуске ордонансных рот, включая даже размещенные в гарнизонах, охранявших две недавно воссоединенных провинции. Многие склонялись к такому решению. Епископ Тома Базен, например, считал постоянную армию, как и постоянный налог, формой тирании – тирании тем более бесполезной, добавлял он, что король может по своему усмотрению располагать огромной массой дворян и ленников (50 000 бойцов, по его собственной оценке). Столь пламенный и бдительный патриот, как Робер Блондель, не предлагает в конечном счете ничего другого и высказывает пожелание: пусть в будущем «во время мира детей дворян и прочих зажиточных людей городов и селений обучают обращаться с оружием, чтобы, когда настанет надобность, мы не призывали их, начиная все сызнова, а были бы всегда готовы и способны встретить противников наших и отразить их от наших очагов, и дабы небеспричинный страх лишил оных смелости впредь нападать на нас, и не было бы нам нужды посылать за шотландцами либо иными иноземцами ради защиты наших земель во Франции, как делали мы прежде, бесконечно растрачивая наши богатства» [385]. Иначе говоря, чтобы избежать как использования иностранных наемников, которых, следуя гуманистической традиции, восходящей к Вегецию [386], порицали все благонамеренные умы, так и постоянной армии, не лучшим ли средством была бы организация резервной армии– арьербана или вольных лучников?
Эти советы не были приняты во внимание ни в последние годы царствования Карла VII, ни при восшествии на престол Людовика XI, когда эта проблема возникла вновь. Приблизительно до 1470 г. численность постоянных войск всеми правдами и неправдами сохраняли на уровне времен Карла VII. Потом начался ее рост, особенно быстрый и ощутимый после 1475 г. В конце своего царствования, сокрушается Тома Базен, Людовик XI «увеличил до 4000 копий численность своей конницы, набрал в Нормандии вместо вольных лучников <...> 4000 пеших воинов, именуемых алебардщиками, и во всем королевстве соразмерно произвел то же; многим же, коих оставил в покое по домам, назначил постоянное жалованье – пять франков в месяц. Кроме того, он выписал из Германии от 6000 до 8000 пеших воинов, швейцарцев, каковых держал без дела в королевстве многие годы и до своей смерти, ибо, хотя им регулярно платили жалованье, часто они не использовались ни в какой кампании» [387]. Итак, одним из нововведений Людовика XI было создание постоянной пехоты, что вызывало еще большее возмущение, чем создание постоянной кавалерии, набиравшейся в основном из дворян.
Примечательно, что реакция, последовавшая за смертью Людовика XI в 1483 г., отнюдь не привела к уничтожению постоянной армии. Все шло так, словно депутаты Генеральных штатов в Туре (1484 г.) и не выразили стремления вернуть страну к положению, существовавшему до 1445 г.: уступив требованиям депутатов, демобилизовали лишь некоторые пехотные части (в лагере короля) и сократили численность ордонансных рот и старых гарнизонных солдат. Идеалом же считалось возвращение армии к уровню 1450-1460 гг., считавшемуся допустимым.
В целом в последней четверти XV в. из года в год французская монархия содержала постоянные войска численностью от 20 000 до 25 000 человек, т. е. – если принять число подданных за десять миллионов – около 1% взрослых мужчин при сроке службы от 18 до 25 лет.
Бургундский дом, доходы которого были менее высокими и, прежде всего, менее регулярными, а положение – гораздо более надежным, в течение долгого времени прибегал к традиционным методам набора войск: городские контингента плюс ополчение феодалов, которым платили в зависимости от длительности кампании. При этом результат был удовлетворительным: Филипп Добрый без труда укрепил свое господство за счет королевства; его вооруженные силы считались достаточно большими, чтобы он мог вести активную дипломатию в отношениях с Империей; городские восстания в Нидерландах были подавлены; в битве при Монлери (1465 г.) бургундский арьербан оказал сопротивление регулярным частям Людовика XI. Но честолюбие нового герцога не могло удовлетвориться столь архаичными структурами. Карлу Смелому была необходима такая военная машина, которая бы включала в себя и учитывала все лучшее из новшеств и традиций военного дела в великих державах Запада. В частности, во Франции была позаимствована организационная модель – и после переходного варианта с «домашним жалованьем» (нечто вроде половинного жалованья для резервистов) с конца 1470 г. стали набирать ордонансные роты. Абвильский ордонанс от 31 июля 1471 г. узаконил эмпирически развивавшийся процесс, создав армию в 1250 «копий» (почти 10 000 бойцов), разделенную на дюжину рот. Ордонанс, изданный в Боэне-ан-Вермандуа 13 ноября 1472 г., немного изменил ее структуру: предполагалось, что она будет состоять из 1200 «копий» по 3 всадника, 3000 конных лучников и 600 конных арбалетчиков, вооруженных арбалетами с воротом, 2000 копейщиков, 1000 пеших лучников и 600 кулевринеров – приблизительно те же 10 000 бойцов. Последующие ордонансы (Санкт-Максимин в Трире, 1473 г.; Лозанна, 1476 г.) внесли значительные изменения в организацию войск, иерархию командования, оснащение, проведение индивидуальных и коллективных учений, но они не предусматривали существенного превышения общей численности в 10 000 бойцов. Конечно, гибель Карла Смелого в 1477 г. и политическая нестабильность, последовавшая за ней, привели к практическому уничтожению бургундских ордонансных рот; но через несколько лет, с укреплением власти эрцгерцога Филиппа Красивого, они в довольно скромных масштабах возникают вновь, одновременно с воскрешением административных и государственных механизмов, созданных герцогами Бургундскими из династии Валуа.
Испания в самом конце XV в. тоже сочла необходимым создать постоянную армию, которую, например, Антуан де Лален в своем рассказе о путешествии Филиппа Красивого в Испанию (1501-1502 гг.) описывает следующим образом: у Изабеллы Кастильской «было три тысячи ордонансных воинов на ее жалованьи и четыре тысячи воинов, пребывающих в своих домах и получающих половинное жалованье, которые готовы, как только она их призовет, служить на войне за полное жалованье».
Наконец, можно было бы предполагать, что итальянские государства, сила которых состояла в отработанной системе кондотты, не испытывали необходимости в создании постоянной армии. Однако реальность была иной: с одной стороны, какие бы предосторожности ни предпринимались, никогда нельзя было совершенно полагаться на верность и надежность кондотьеров, с другой – нужно было надежно обеспечить безопасность и охрану крепостей. «Наша политика – всегда иметь достойных людей как во время мира, так и во время войны», – заявляет сенат Венеции в 1421 г. Действительно, особенно с середины XV в., некоторые итальянские государства (Светлейшая республика, Милан и Неаполитанское королевство) постоянно держали в крепостях части, находящиеся под контролем правительства.
Появление постоянных армий усилило тенденции и черты, которые, конечно, были известны и заметны и раньше, однако в гораздо меньшей степени: оно повлекло за собой разработку все более и более сложных уставов; позволило проводить коллективные учения как конницы, так и пехоты (ходьба в ногу); привело к более частому использованию униформы и знаков различия – символов воинской иерархии (например, вымпелы, штандарты и знамена в бургундской армии); породило целую лагерную цивилизацию с ее ритуалами, развлечениями, зрелищами, с ее низостями и величием. Однако к 1500 г. только зарождался феномен, который в Европе того времени (во всяком случае, абсолютистской) получит значительное развитие: пока еще нет настоящих казарм; нет постоянных пехотных и артиллерийских полков; и, главное, многие народы (например, англичане) еще упорно противятся внедрению новых военных структур. И более важный факт: в бою представители этих народов чувствуют себя не ниже солдатов профессиональных армий, а те считают их достойнми противниками.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА V
1. ВООРУЖЕНИЕ ВАРВАРОВ
Крепости, которые считались «ключами к стране», охранялись, порой десятилетиями, не просто горсткой стражников, а настоящими гарнизонами. Это относится, например, к Кале даже во времена мира или длительного перемирия между Францией и Бургундией. Во второй половине XV в. существует тенденция к росту числа гарнизонов: во Франции при Карле VII, Людовике XI и Карле VIII для этого использовались, в первую очередь, отряды «малого ордонанса», малооплачиваемые воины и старые гарнизонные солдаты. В начале XVI в. английская монархия постоянно содержала от 2000 до 3000 человек на сотню крепостей; больше всего воинов находилось в Кале, Дувре и Бервике-на-Твиде [376].
В типологии постоянных вооруженных сил следует выделить телохранителей, усиление роли которых особо ощутимо после 1350 г. С этого времени многие монархи ради безопасности окружают себя одной или несколькими элитными частями; вид отборных лошадей последних, роскошь их оружия и униформы («ливреи») также должны превозносить величие господина. У этих частей подчеркнуто более военизированный внешний вид, чем у привратников, сержантов и приставов, которые, как и прежде, несут охрану при дворе. Однако иногда трудно провести четкую границу между этой традиционной категорией и новой – телохранителями. Так, в римской курии при авиньонских папах от 100 до 150 человек «несли охрану верховного понтифика и подчеркивали блеск его двора» [377]. Первая группа – это главные привратники, или старшие портье, младшие привратники и стражники у дверей; вторая группа – сержанты, или пристава, числом не менее полусотни со времен Бенедикта XII, в обязанности которых входили: сопровождение папского кортежа, поддержание внутренней безопасности во дворце, арест клириков, совершивших преступление, охрана тюрем и выполнение некоторых заданий для Апостолической палаты (в XV в. этих сержантов регулярно набирали из числа дворян); наконец, третья группа – это папские оруженосцы, или постуланты.
«Воинский» аспект отчетливо заметен у Гастона Фебюса, графа де Фуа, окружившего себя «военным домом» приблизительно в 200 всадников [378], и еще больше очевиден – у Ричарда II Английского, у которого к концу правления набралось телохранителей на настоящую небольшую армию. С 1397 г. несомненно для того, чтобы осуществить свои политические замыслы, Ричард II начал набирать в графстве Честер воинов, обязанных за ежегодное жалованье сопровождать его во всех разъездах. В сентябре 1398 г. «мастеров чеширской стражи» насчитывалось 750 человек, в том числе 10 рыцарей, 97 оруженосцев и 311 лучников; ежегодное содержание этих чрезвычайно непопулярных сил превышало 5000 фунтов стерлингов [379].
В XV в. последовали новые шаги в этом направлении. Например, в герцогстве Миланском: с 1420 г. Филиппо-Мария Висконти окружает себя «братьями по оружию» (familiares ad arma) (600-700 всадников); в 1467 г. численность 11 эскадронов герцогского окружения увеличивается до 2000 человек, и то же число можно получить по данным за 1497 г., если к «дружине дома» (famiglia di casa) добавить «дружину вне дома» (famiglia fuori casa). Личная гвардия монархов династии Валуа, в зачатке существовавшая уже при Карле V и Карле VI, с 1440 г. до конца XV в. становится значительно более заметной силой. В 1511 г. она включает в себя: 200 дворян королевского дворца, 100 шотландских лучников, 100 французских лучников, 200 других французских лучников, 100 швейцарцев – итого 700 или даже 900 бойцов, если предположить, что при каждом дворянине был кутилье, способный сражаться [380].
Даже принц со столь мизерными доходами, как Рене II, герцог Бара и Лотарингии, имел свою личную гвардию, численность которой, например, в 1496 г. намного превышала 50 человек [381].
Двор дома Карла Смелого описан как в «Мемуарах» Оливье де Ла Марша, так и в «Хрониках» Жана Молине. Последуем за вторым, менее многословным автором, который пишет: «По обычаю при доме и семье герцога Бургундского всегда имеется 40 рыцарей и 40 кавалеристов под началом четырех знатных рыцарей, не считая прочих рыцарей в большом количестве, согласно обычным старинным условиям, и 20 камер-юнкеров. Имеется также 50 хлебодаров, 50 виночерпиев, 50 стольников, режущих мясо, 50 конюших, и при каждом свой кутилье; над ними начальствуют четыре эскадронных командира. Кроме того, есть 50 лучников личной охраны и 2 рыцаря, начальники над ними. С другой стороны <...> его гвардия насчитывает 130 кавалеристов и столько же вооруженных кутилье, а равно 130 лучников, и над ними всеми купно начальствует один рыцарь, весьма доблестный и испытанный в боях, и четыре оруженосца как эскадронные командиры». Подобная ситуация была отмечена во время осады Нейса, в 1474-1475 гг.: добрая тысяча бойцов, считая кутилье [382]. В своих амбициях герцог на этом не остановился: согласно ордонансу, утвержденному в мае 1476 г. в Лозанне, Карл Смелый должен был располагать более чем 2000 бойцов под названием гвардии: 40 шамбелланов и конных камергеров, четыре эскадрона кавалеристов из четырех состояний, или служб, двора, четыре эскадрона гвардейских кавалеристов, восемь рот английских конных лучников и восемь рот пехоты герцогского дворца [383].
В Кастильском королевстве тоже существовал корпус «королевских стражников» (guardas reales), насчитывавший в 1481 г. 893 копья, а в 1496 г. – 1100 тяжеловооруженных кавалеристов и 130 легких кавалеристов.
Даже Англия не смогла избежать этой тенденции. Генрих VII Тюдор в 1486 г. сумел создать роту йоменской гвардии. В сообщении о свадьбе Артура, принца Уэльского, бойцы этой роты упоминаются следующим образом: «Лица, отобранные по всей стране, испытанные лучники, сильные, мужественные и храбрые мужи <...>, одетые в широкие куртки из белого и зеленого дамаста с прекрасным шитьем на груди и спине в виде гирлянд, окруженных виноградными лозами» [384]. Их численность оценивалась в 150-200, а в начале царствования Генриха VIII – даже в 600 человек; тогда же появились «королевские копья» (King's Spears), куда входили дворяне по рождению.
Одной из целей, ради которых короли и принцы создавали или расширяли свой «военный дом», была возможность вводить в свое непосредственное окружение молодых дворян, чтобы оплачивать, контролировать и «приручать» их.
Что касается собственно постоянных армий, то они появлялись чаще всего неявным, опосредованным образом, скорее как результат стечения обстоятельств, чем как следствие отчетливо выраженного решения властей. Чтобы армия была постоянной в полном смысле слова, необходимы следующие условия:
1) существование стабильных, регулярных структур, иначе говоря – воинских частей, которые сохранялись бы независимо от смены личного состава;
2) желание властей держать на службе и в боевой готовности эти воинские соединения независимо от состояния войны или мира, и хотя бы смутное понимание того, что постоянные части, оплачиваемые как во время войны, так и в мирное время, дают неоспоримое, надежное преимущество и в любом случае являются лучшей опорой, нежели временно мобилизованные войска;
3) наличие среди населения достаточно большого количества молодых людей, стремящихся стать кадровыми военными, несмотря на длительность службы, ее непрерывность, отрыв от родных мест, подчиненность и утрату свободы, которые предполагает это понятие;
4) наличие регулярных и достаточных доходов для содержания этой постоянной армии, т. е. на практике, постоянного налога, который плательщики признают более или менее обоснованным, поскольку благодаря ему страна может иметь постоянные вооруженные силы.
Короче говоря, постоянная армия – не просто следствие развития институтов, определенного уровня денежной экономики и даже не следствие чисто военных потребностей: это еще и вопрос менталитета. Постоянную армию можно создать лишь при условии, что те, кого призывают на службу, правящие круги и все население видят в этом свое дело, нормальную и естественную часть военно-политического комплекса.
В этой сфере Франция времен Валуа оказывается передовой во всех отношениях. Именно военные нужды разного рода, введение постоянного налога, позиция части французского дворянства, реакция населения, весьма страдающего от внешних опасностей, позволили Карлу V, по крайней мере с момента возобновления в 1369 г. военных действий против англичан, создать более или менее постоянные отряды кавалеристов и роты пеших и конных арбалетчиков. Это просто стечение обстоятельств – ничто не указывает на то, что король или его окружение собирались продолжать этот опыт, благодаря которому удалось отвоевать провинции, оставленные несколько лет назад по условиям мира в Кале (1360 г.). Во всяком случае, постоянное ядро этой «армии освобождения» практически перестало существовать как реальная боевая сила в период острого финансового кризиса, которым отмечены первые годы царствования Карла VI, в то время, когда продление перемирия между Францией и Англией ощутимо изменило военные потребности. В конце XIV в. постоянные части сохранились только в некоторых гарнизонах на севере, юго-западе и в Нормандии.
«Распри» с англичанами и последовавшая вскоре английская агрессия снова вынудили Валуа прибегнуть к помощи войск. После 1418-1419 гг. отряды и капитаны «арманьяков», несмотря на распад военных институтов, оказывают постоянное сопротивление действиям Генриха V, а потом регента Бедфорда. Даже Аррасский мир 1435 г. не вынудил их исчезнуть – многие превратились в «живодеров»; став вопреки своему желанию «маргиналами» военного дела, они надеялись рано или поздно вновь обрести покровительство короля или вельмож.
Чтобы положить конец беспорядку, дошедшему до крайности, Карл VII развил многостороннюю деятельность. Во-первых, он попытался отучить этих воинов от привычки бесконтрольно бродить по стране, поселив их в приграничных гарнизонах, в непосредственной близости от территорий королевства, еще подчиненных иностранной власти. Во-вторых, поскольку большинство воинов фактически и даже юридически зависело от принцев и магнатов, король попытался уничтожить эту исключительную лояльность, чтобы право вести любую войну и власть над всеми воинами королевства принадлежали ему одному. «Война короля» и «война королевства» должны были в конечном счете стать синонимами. В-третьих, в 1445-1446 гг. Карл VII начал вовсе не набор постоянной армии, как иногда говорили, а операцию сортировки, отбора зерна от плевел среди всей массы имеющихся воинов, придавая официальный статус лишь определенным людям и одинаковым по составу отрядам. Это были ордонансные роты, состоящие из 1800 комплектных «копий», т. е. из 1800 кавалеристов, 3600 лучников, 1800 кутилье (7200 бойцов). Используя Турское перемирие 1444 г., – поскольку необходимый для их оплаты налог собирать в масштабах всего королевства тогда было сложно, – он расквартировал эти несколько тысяч кавалеристов в разных провинциях, или округах, возложив на население обязанность содержать их за счет выплат отчасти натурой, отчасти деньгами. Расселенные таким образом ордонансные роты собирали потом для освобождения Нормандии (1449-1450 гг.), а затем для первого и второго завоеваний Гиени (1451 и 1453 гг.). По завершении этих походов англичане сохранили на континенте только Кале – крепость, окруженную бургундскими владениями.
После этого мог встать вопрос о полном роспуске ордонансных рот, включая даже размещенные в гарнизонах, охранявших две недавно воссоединенных провинции. Многие склонялись к такому решению. Епископ Тома Базен, например, считал постоянную армию, как и постоянный налог, формой тирании – тирании тем более бесполезной, добавлял он, что король может по своему усмотрению располагать огромной массой дворян и ленников (50 000 бойцов, по его собственной оценке). Столь пламенный и бдительный патриот, как Робер Блондель, не предлагает в конечном счете ничего другого и высказывает пожелание: пусть в будущем «во время мира детей дворян и прочих зажиточных людей городов и селений обучают обращаться с оружием, чтобы, когда настанет надобность, мы не призывали их, начиная все сызнова, а были бы всегда готовы и способны встретить противников наших и отразить их от наших очагов, и дабы небеспричинный страх лишил оных смелости впредь нападать на нас, и не было бы нам нужды посылать за шотландцами либо иными иноземцами ради защиты наших земель во Франции, как делали мы прежде, бесконечно растрачивая наши богатства» [385]. Иначе говоря, чтобы избежать как использования иностранных наемников, которых, следуя гуманистической традиции, восходящей к Вегецию [386], порицали все благонамеренные умы, так и постоянной армии, не лучшим ли средством была бы организация резервной армии– арьербана или вольных лучников?
Эти советы не были приняты во внимание ни в последние годы царствования Карла VII, ни при восшествии на престол Людовика XI, когда эта проблема возникла вновь. Приблизительно до 1470 г. численность постоянных войск всеми правдами и неправдами сохраняли на уровне времен Карла VII. Потом начался ее рост, особенно быстрый и ощутимый после 1475 г. В конце своего царствования, сокрушается Тома Базен, Людовик XI «увеличил до 4000 копий численность своей конницы, набрал в Нормандии вместо вольных лучников <...> 4000 пеших воинов, именуемых алебардщиками, и во всем королевстве соразмерно произвел то же; многим же, коих оставил в покое по домам, назначил постоянное жалованье – пять франков в месяц. Кроме того, он выписал из Германии от 6000 до 8000 пеших воинов, швейцарцев, каковых держал без дела в королевстве многие годы и до своей смерти, ибо, хотя им регулярно платили жалованье, часто они не использовались ни в какой кампании» [387]. Итак, одним из нововведений Людовика XI было создание постоянной пехоты, что вызывало еще большее возмущение, чем создание постоянной кавалерии, набиравшейся в основном из дворян.
Примечательно, что реакция, последовавшая за смертью Людовика XI в 1483 г., отнюдь не привела к уничтожению постоянной армии. Все шло так, словно депутаты Генеральных штатов в Туре (1484 г.) и не выразили стремления вернуть страну к положению, существовавшему до 1445 г.: уступив требованиям депутатов, демобилизовали лишь некоторые пехотные части (в лагере короля) и сократили численность ордонансных рот и старых гарнизонных солдат. Идеалом же считалось возвращение армии к уровню 1450-1460 гг., считавшемуся допустимым.
В целом в последней четверти XV в. из года в год французская монархия содержала постоянные войска численностью от 20 000 до 25 000 человек, т. е. – если принять число подданных за десять миллионов – около 1% взрослых мужчин при сроке службы от 18 до 25 лет.
Бургундский дом, доходы которого были менее высокими и, прежде всего, менее регулярными, а положение – гораздо более надежным, в течение долгого времени прибегал к традиционным методам набора войск: городские контингента плюс ополчение феодалов, которым платили в зависимости от длительности кампании. При этом результат был удовлетворительным: Филипп Добрый без труда укрепил свое господство за счет королевства; его вооруженные силы считались достаточно большими, чтобы он мог вести активную дипломатию в отношениях с Империей; городские восстания в Нидерландах были подавлены; в битве при Монлери (1465 г.) бургундский арьербан оказал сопротивление регулярным частям Людовика XI. Но честолюбие нового герцога не могло удовлетвориться столь архаичными структурами. Карлу Смелому была необходима такая военная машина, которая бы включала в себя и учитывала все лучшее из новшеств и традиций военного дела в великих державах Запада. В частности, во Франции была позаимствована организационная модель – и после переходного варианта с «домашним жалованьем» (нечто вроде половинного жалованья для резервистов) с конца 1470 г. стали набирать ордонансные роты. Абвильский ордонанс от 31 июля 1471 г. узаконил эмпирически развивавшийся процесс, создав армию в 1250 «копий» (почти 10 000 бойцов), разделенную на дюжину рот. Ордонанс, изданный в Боэне-ан-Вермандуа 13 ноября 1472 г., немного изменил ее структуру: предполагалось, что она будет состоять из 1200 «копий» по 3 всадника, 3000 конных лучников и 600 конных арбалетчиков, вооруженных арбалетами с воротом, 2000 копейщиков, 1000 пеших лучников и 600 кулевринеров – приблизительно те же 10 000 бойцов. Последующие ордонансы (Санкт-Максимин в Трире, 1473 г.; Лозанна, 1476 г.) внесли значительные изменения в организацию войск, иерархию командования, оснащение, проведение индивидуальных и коллективных учений, но они не предусматривали существенного превышения общей численности в 10 000 бойцов. Конечно, гибель Карла Смелого в 1477 г. и политическая нестабильность, последовавшая за ней, привели к практическому уничтожению бургундских ордонансных рот; но через несколько лет, с укреплением власти эрцгерцога Филиппа Красивого, они в довольно скромных масштабах возникают вновь, одновременно с воскрешением административных и государственных механизмов, созданных герцогами Бургундскими из династии Валуа.
Испания в самом конце XV в. тоже сочла необходимым создать постоянную армию, которую, например, Антуан де Лален в своем рассказе о путешествии Филиппа Красивого в Испанию (1501-1502 гг.) описывает следующим образом: у Изабеллы Кастильской «было три тысячи ордонансных воинов на ее жалованьи и четыре тысячи воинов, пребывающих в своих домах и получающих половинное жалованье, которые готовы, как только она их призовет, служить на войне за полное жалованье».
Наконец, можно было бы предполагать, что итальянские государства, сила которых состояла в отработанной системе кондотты, не испытывали необходимости в создании постоянной армии. Однако реальность была иной: с одной стороны, какие бы предосторожности ни предпринимались, никогда нельзя было совершенно полагаться на верность и надежность кондотьеров, с другой – нужно было надежно обеспечить безопасность и охрану крепостей. «Наша политика – всегда иметь достойных людей как во время мира, так и во время войны», – заявляет сенат Венеции в 1421 г. Действительно, особенно с середины XV в., некоторые итальянские государства (Светлейшая республика, Милан и Неаполитанское королевство) постоянно держали в крепостях части, находящиеся под контролем правительства.
Появление постоянных армий усилило тенденции и черты, которые, конечно, были известны и заметны и раньше, однако в гораздо меньшей степени: оно повлекло за собой разработку все более и более сложных уставов; позволило проводить коллективные учения как конницы, так и пехоты (ходьба в ногу); привело к более частому использованию униформы и знаков различия – символов воинской иерархии (например, вымпелы, штандарты и знамена в бургундской армии); породило целую лагерную цивилизацию с ее ритуалами, развлечениями, зрелищами, с ее низостями и величием. Однако к 1500 г. только зарождался феномен, который в Европе того времени (во всяком случае, абсолютистской) получит значительное развитие: пока еще нет настоящих казарм; нет постоянных пехотных и артиллерийских полков; и, главное, многие народы (например, англичане) еще упорно противятся внедрению новых военных структур. И более важный факт: в бою представители этих народов чувствуют себя не ниже солдатов профессиональных армий, а те считают их достойнми противниками.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ
ГЛАВА V
ВООРУЖЕНИЕ
Войну ведут люди. Ее ведут с оружием в руках, чтобы убивать, нападать или защищаться. В количественном и качественном отношении оружие зависит от уровня технического развития общества, от военных обычаев народов, от инициатив и реакций как индивидов, так и коллективов и властей. Но, прежде всего, военная история восходит к истории техники. Несколько примеров, взятых из тысячелетней истории Средневековья, позволят продемонстрировать эту устойчивую и органическую связь.
1. ВООРУЖЕНИЕ ВАРВАРОВ
Если наши знания о тактике, использовавшейся варварскими народами, которые завоевали римский Запад, весьма фрагментарны, то сведения об их вооружении гораздо полнее, благодаря источникам нарративным (Прокопий, Агафий, Григорий Турский), литературным (эпос о Беовульфе), юридическим («Аламаннская правда» (Lex Alamannorum)), иконографическим и, особенно, археологическим. Действительно, у разных германских народов (особенно у франков и аламаннов, отчасти у бургундов, англосаксов и лангобардов) был обычай захоранивать усопших в их лучшей одежде, с драгоценностями, а также с оружием. Прямым следствием такой практики было умаление имущества живых, ибо она лишала их оружия, часто ценного и дорогостоящего. Этот обычай опирался на традиционное германское представление, согласно которому покойный, «живя в потустороннем мире, сохраняет как во время похорон, так и в той жизни, неотъемлемое право на свое наследственное имущество, в частности, на движимое имущество»
[388]. Приношение по случаю погребения мужчины должно было включать в себя все его
военное снаряжение(vestis bellica): оружие, доспех, боевого коня. Оно являлось следствием двух разных верований: согласно первому, душа усопшего обретает место своего упокоения вместе со всем принесенным в жертву, а согласно второму – умерший в своей могиле ведет новую жизнь в окружении привычных ему по земной жизни вещей
[389].
Этот обычай, как кажется, получил распространение в VI в., захватив даже «римское» по происхождению население, вероятно, потому, что в это время «стало легче обзаводиться оружием и украшениями, и выросло число людей, имеющих право ими пользоваться» [390].
Позже стало проявляться влияние, с одной стороны, римское – ибо по римскому праву умерший не может брать с собой существенную часть движимого имущества, – а с другой стороны, христианское, поскольку наличие в захоронении каких-либо вещей стало считаться признаком язычества. Кроме того, остготы, вестготы и вандалы вообще не клали в могилы оружие. Поэтому с археологической точки зрения интересна небольшая часть захоронений, принадлежащих, видимо, богатым людям. Отсюда три ограничения по времени, месту и социально-экономическому положению.
Рассмотрим наиболее полно представленное франкское вооружение.
2. Копье ( лат.lancila, hasta) [391]. Оно было деревянным, с довольно коротким, широким и заточенным с двух сторон наконечником. Ангон ( лат.ango) – вид копья с весьма тонким круглым, многоугольным или квадратным в сечении железным стержнем, длина которого колебалась от 80 до 125 см. Один конец завершался наконечником, обычно с шипами или зубцами, другой надевался на древко. О его использовании в бою Агафий пишет: «Ангоны – это пики, не короткие, но и не очень длинные. При необходимости их можно метать, как дротики, или использовать в рукопашном бою. Большая часть их покрыта железом таким образом, что древка почти не видно, только нижний конец. На верхнем конце пики – со всех сторон и даже на самом конце острые зубцы, загнутые книзу, как крюки. Когда франк во время схватки бросает ангон и тот попадает в противника, то из-за этих кривых зубцов вытащить его не под силу ни раненому, ни другому человеку и он причиняет жестокие мучения. Человек, даже не сильно раненый ангоном, все равно умирает от полученной раны. Если же ангон попадает в щит, то застревает в нем и повсюду за ним волочится. Пораженный им человек не может из-за вонзившихся зубцов ни вытащить пику, ни мечом отрубить ее, поскольку почти все древко покрыто железом. Как только франк увидел беспомощность своего противника, то он быстро наступает ногой на нижний конец ангона, хватает его и вырывает щит, обнажая голову и грудь противника. Таким образом франк лишает противника защиты и легко убивает его ударом топора по голове или вонзая другую пику ему в шею» [392]. В поэме о Вальтаре (X в.) упоминается другой способ использования ангона, впрочем, маловероятный: к древку привязывается веревка с тремя концами, каждый из которых держит один воин; когда брошенный ангон застревает в щите противника, эти три воина одновременно дергают на себя веревку, вырывая у врага щит, чтобы оставить его беззащитным.
3. Меч. Сопоставление археологических находок с данными письменных источников позволяет установить следующие типы меча:
– большой симметричный обоюдоострый меч ( лат.spatha, ensis, gladius): клинок довольно тонкий, длиной от 75 до 90 см, шириной – 6 см (это сравнительно редкое, часто украшавшееся оружие, которое хвалил Кассиодор в начале VI в.; рукоять и гарда у него были легкими, и центр тяжести был относительно близок к острию, что, вероятно, делало его оружием всадников);
Этот обычай, как кажется, получил распространение в VI в., захватив даже «римское» по происхождению население, вероятно, потому, что в это время «стало легче обзаводиться оружием и украшениями, и выросло число людей, имеющих право ими пользоваться» [390].
Позже стало проявляться влияние, с одной стороны, римское – ибо по римскому праву умерший не может брать с собой существенную часть движимого имущества, – а с другой стороны, христианское, поскольку наличие в захоронении каких-либо вещей стало считаться признаком язычества. Кроме того, остготы, вестготы и вандалы вообще не клали в могилы оружие. Поэтому с археологической точки зрения интересна небольшая часть захоронений, принадлежащих, видимо, богатым людям. Отсюда три ограничения по времени, месту и социально-экономическому положению.
Рассмотрим наиболее полно представленное франкское вооружение.
Наступательное оружие
1. Боевой топор ( лат.secuns, secuns missihs, francisca, bipennis). Хотя он мог использоваться в условиях ближнего боя, чаще всего он был метательным оружием, которое франки, согласно Прокопию, «нападая, по данному сигналу», все вместе бросали во врага. Испытания показали, что, бросив франциску (общая масса – 1,2 кг, длина рукояти – 40 см, длина топора – 18 см), вращающуюся в полете, воин мог поразить противника при одном повороте франциски на расстоянии 4 м, при двух – 8 м и при трех – 12 м. Боевые топоры встречаются во франкских захоронениях с середины V в. до начала VII в. Их использовали и пехотинцы, и всадники. Вес топорищ варьировался примерно от 300 до 900 г.2. Копье ( лат.lancila, hasta) [391]. Оно было деревянным, с довольно коротким, широким и заточенным с двух сторон наконечником. Ангон ( лат.ango) – вид копья с весьма тонким круглым, многоугольным или квадратным в сечении железным стержнем, длина которого колебалась от 80 до 125 см. Один конец завершался наконечником, обычно с шипами или зубцами, другой надевался на древко. О его использовании в бою Агафий пишет: «Ангоны – это пики, не короткие, но и не очень длинные. При необходимости их можно метать, как дротики, или использовать в рукопашном бою. Большая часть их покрыта железом таким образом, что древка почти не видно, только нижний конец. На верхнем конце пики – со всех сторон и даже на самом конце острые зубцы, загнутые книзу, как крюки. Когда франк во время схватки бросает ангон и тот попадает в противника, то из-за этих кривых зубцов вытащить его не под силу ни раненому, ни другому человеку и он причиняет жестокие мучения. Человек, даже не сильно раненый ангоном, все равно умирает от полученной раны. Если же ангон попадает в щит, то застревает в нем и повсюду за ним волочится. Пораженный им человек не может из-за вонзившихся зубцов ни вытащить пику, ни мечом отрубить ее, поскольку почти все древко покрыто железом. Как только франк увидел беспомощность своего противника, то он быстро наступает ногой на нижний конец ангона, хватает его и вырывает щит, обнажая голову и грудь противника. Таким образом франк лишает противника защиты и легко убивает его ударом топора по голове или вонзая другую пику ему в шею» [392]. В поэме о Вальтаре (X в.) упоминается другой способ использования ангона, впрочем, маловероятный: к древку привязывается веревка с тремя концами, каждый из которых держит один воин; когда брошенный ангон застревает в щите противника, эти три воина одновременно дергают на себя веревку, вырывая у врага щит, чтобы оставить его беззащитным.
3. Меч. Сопоставление археологических находок с данными письменных источников позволяет установить следующие типы меча:
– большой симметричный обоюдоострый меч ( лат.spatha, ensis, gladius): клинок довольно тонкий, длиной от 75 до 90 см, шириной – 6 см (это сравнительно редкое, часто украшавшееся оружие, которое хвалил Кассиодор в начале VI в.; рукоять и гарда у него были легкими, и центр тяжести был относительно близок к острию, что, вероятно, делало его оружием всадников);