Страница:
– короткий меч (средняя длина – 40 см), который в латинских текстах, видимо, назывался semispatha;
– меч с одним лезвием, который археологи предлагают идентифицировать с саксом и скрамасаксом ( лат.sax, scramasax; другие возможные синонимы – scramus, mucro, cultellus); скрамасакс мог достигать 85 см в длину, от 4 до 6,5 см в ширину, и в толщину возле рукояти от 1 до 1,2 см. Существовали также маленькие саксы, длиной от 20 см, которые использовались как на войне, так и в повседневной жизни.
4. Лук, который присутствует в меровингских захоронениях VI-VII вв., и многочисленные наконечники для стрел.
2. Доспех ( лат.lorica, thorax, bruina) чаще всего, видимо, делался из металлических колец (для аламаннской кольчуги – в форме рубахи с капюшоном и двумя очень короткими рукавами, доходившей до бедер или колен, необходимо было 35-40 тысяч колец), но мог быть также кожаным, покрытым металлическими чешуйками. Набедренники ( лат.ocreae, герм.bagnbergae) упоминаются лишь в «Рипуарской правде» (Lex ribuaria) [393].
3. Шлем (лат. galea, helmo) представлял собой или простой металлический колпак, или металлический остов, покрытый кожей или тканью.
Принадлежность этих видов оружия зависела от социального ранга владельца, таким образом археологи считают возможным определять его по содержащимся в захоронениях драгоценностям и оружию. После раскопок аламаннских могильников в Вюртемберге они пришли к выводу, что захоронения с мечом и саксом принадлежат свободным людям, захоронения с копьями, стрелами или топорами – полусвободным людям, а захоронения без оружия – несвободным людям. Была предложена и другая классификация: присутствие меча свидетельствует о погребении свободного и зажиточного крестьянина, сакс является принадлежностью мелкого свободного крестьянина, копье – принадлежностью полусвободного крестьянина, а несвободным не клали вообще никакого оружия.
Распространение оружия предопределялось не только политическими и экономическими причинами, но и использовавшейся военной тактикой, о чем нередко забывают. Так, в эпоху великого переселения народов и в начале меровингских времен преобладание меча и боевого топора отвечало тактике индивидуального боя, когда сражение распадалось на серию параллельных, одновременных поединков; позднее, когда сражения стали вести объединенными отрядами, преимущество перешло к саксу (см. рис.) [394].
Так или иначе, у каждого народа были свои военные обычаи; говоря, например, об использовании коней, можно противопоставить франков и англосаксов (у которых конные воины были исключением) вандалам, остготам, вестготам и лангобардам, у которых конница была заметной частью войска, иногда даже преобладающей.
2. ПРОБЛЕМА СТРЕМЕНИ
3. БРОНЯ, БОЛЬШАЯ И МАЛАЯ КОЛЬЧУГИ
4. КОЛЛЕКТИВНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ И УНИФОРМА
– меч с одним лезвием, который археологи предлагают идентифицировать с саксом и скрамасаксом ( лат.sax, scramasax; другие возможные синонимы – scramus, mucro, cultellus); скрамасакс мог достигать 85 см в длину, от 4 до 6,5 см в ширину, и в толщину возле рукояти от 1 до 1,2 см. Существовали также маленькие саксы, длиной от 20 см, которые использовались как на войне, так и в повседневной жизни.
4. Лук, который присутствует в меровингских захоронениях VI-VII вв., и многочисленные наконечники для стрел.
Оборонительное оружие
1. Щит ( лат.clypeus, parma, scutum) был характерным оружием воина, символом его статуса и обязанностей. Его вручали тогда, когда человек в первый раз становился в ряды сражающихся. Утрата щита была позором. Если воин погибал в бою, его выносили на щите. На собраниях воины выражали одобрение предлагаемым решениям, ударяя по металлическим выступам на своих щитах. Поднятием на большом щите человека провозглашали королем. Круглые и овальные щиты делали из деревянных планок и обтягивали кожей; диаметр был от 80 до 90 см, толщина – от 0,8 до 1,2 см. В центре – металлический выступ (средний диаметр от 15 до 17 см, средняя высота – от 6 до 10 см). Форма выступа была различной: около 500 г. – вогнутый, позднее выпуклый, а около 700 г. – в виде сахарной головы.2. Доспех ( лат.lorica, thorax, bruina) чаще всего, видимо, делался из металлических колец (для аламаннской кольчуги – в форме рубахи с капюшоном и двумя очень короткими рукавами, доходившей до бедер или колен, необходимо было 35-40 тысяч колец), но мог быть также кожаным, покрытым металлическими чешуйками. Набедренники ( лат.ocreae, герм.bagnbergae) упоминаются лишь в «Рипуарской правде» (Lex ribuaria) [393].
3. Шлем (лат. galea, helmo) представлял собой или простой металлический колпак, или металлический остов, покрытый кожей или тканью.
Принадлежность этих видов оружия зависела от социального ранга владельца, таким образом археологи считают возможным определять его по содержащимся в захоронениях драгоценностям и оружию. После раскопок аламаннских могильников в Вюртемберге они пришли к выводу, что захоронения с мечом и саксом принадлежат свободным людям, захоронения с копьями, стрелами или топорами – полусвободным людям, а захоронения без оружия – несвободным людям. Была предложена и другая классификация: присутствие меча свидетельствует о погребении свободного и зажиточного крестьянина, сакс является принадлежностью мелкого свободного крестьянина, копье – принадлежностью полусвободного крестьянина, а несвободным не клали вообще никакого оружия.
Распространение оружия предопределялось не только политическими и экономическими причинами, но и использовавшейся военной тактикой, о чем нередко забывают. Так, в эпоху великого переселения народов и в начале меровингских времен преобладание меча и боевого топора отвечало тактике индивидуального боя, когда сражение распадалось на серию параллельных, одновременных поединков; позднее, когда сражения стали вести объединенными отрядами, преимущество перешло к саксу (см. рис.) [394].
Так или иначе, у каждого народа были свои военные обычаи; говоря, например, об использовании коней, можно противопоставить франков и англосаксов (у которых конные воины были исключением) вандалам, остготам, вестготам и лангобардам, у которых конница была заметной частью войска, иногда даже преобладающей.
2. ПРОБЛЕМА СТРЕМЕНИ
На фоне постоянных поражений Франкского королевства в конце VII – начале VIII в. впечатляюще выглядят большие военные успехи каролингской эпохи начиная со времени правления майордома Карла Мартелла (ум. 741 г.). В основе этих побед лежат, конечно, причины политического порядка – восстановление власти франков под руководством новой династии, которая, опираясь на могущественный и широкий слой вассалов, смогла создать и использовать очень сильную армию. Но эта сила во многом была обеспечена революцией в области тактики: если в конце VII в. франкская армия состояла главным образом из пехотинцев, то с VIII в. (если не в количественном, то в качественном отношении) преобладающей стала конница. Согласно концепции Г. Бруннера
[395], майордом быстро произвел эти перемены после того, как столкнулся с мусульманами в битве при Пуатье (25 октября 732 г.). Чтобы создать тяжелую кавалерию, он произвел массовую систематическую конфискацию церковных имуществ, за счет чего прямо или косвенно, часто в форме прекариев, наделил землей своих вассалов, обязав их нести конную службу. Таким образом, сразу же или, по крайней мере, за короткий период сложились основы феодализма.
Несколько лет назад американский историк Линн Уайт добавил новый аргумент к концепции Г. Бруннера, довольно глубоко ее переработав [396]. По его мнению, Карла Мартелла и его сыновей Пипина Короткого и Карломана вынуждала развивать конное войско суровая необходимость, и с этой целью они проводили реорганизацию королевства, создавая бенефициальные и феодальные структуры. Но эта необходимость не была напрямую связана с борьбой против мусульман, ибо, с одной стороны, эта борьба в действительности занимала второстепенное место в их стратегических планах, а с другой – первые конфискации церковных имуществ осуществлялись, по-видимому, еще до битвы при Пуатье. Если потребность в коннице действительно дала о себе знать в первой половине VIII в., то это, вероятно, произошло благодаря тому, что во франкском обществе в это время быстро распространялось стремя, неизвестное греко-римскому миру, засвидетельствованное в Китае в V в., а в Иране и у аваров – в конце VII в. Последствия этого можно легко понять. «Попробуйте представить себе всадника без стремян, сидящего на попоне вместо седла <...> вступающего в бой с другим всадником или пехотинцем. Этот всадник вооружен копьем, мечом или топором. Может ли он, держа копье наперевес, ударить по противнику? Очевидно нет, ибо без седла и стремян от этого удара он слетит с коня. А может ли тот же самый всадник нанести противнику мощный удар мечом? Тоже нет, поскольку необходимость сохранять равновесие на коне не позволяет разить с силой. А теперь представим себе того же всадника со стременами и в седле. Все, что ранее было невозможным, оказывается легко выполнимым. Малоэффективный прежде конный воин (если только он не лучник) становится страшной силой в наступательном бою, а если предположить, что всадник хорошо защищен броней, то он действительно становится королем на поле боя» [397]. «Античность придумала кентавра, а раннее Средневековье сделало его владыкой Европы» [398].
Некоторые ученые разделяют мнение Линна Уайта. Так, Ж. Дондт замечает, что «хотя точно не известно, когда стремя и седло распространились на Западе», зато установлено, что это произошло, самое позднее, во второй половине IX в. «Было бы слишком просто сказать, что у Карла Мартелла неожиданно возникла потребность в обширных землях, дабы привязать к себе побольше вассалов; но все становится намного яснее, если к этой потребности прибавить преобразование военной организации, которое было полностью оправдано благодаря появлению нового типа воина – тяжеловооруженного кавалериста, способного наносить мощные удары копьем и мечом, что обеспечивало королевской армии превосходство и над внутренними, и над внешними врагами» [399].
Однако против этой теории были высказаны возражения. Так, Б. С. Бегрек [400], проанализировав главные аргументы, взятые из письменных источников, отвергает их.
1. В 758 г. дань саксов в 500 коров была заменена Пипином Коротким данью в 300 коней, но следует заметить, что еще в 748 г., т. е. после того, как во франкской армии якобы появилась большая кавалерия, тот же Пипин принимал дань в 500 коров.
2. Согласно «Анналам Петавия» (Annales Petaviani), в 755 г. «Тассилон прибыл на мартовские поля, но они были перенесены с марта на май». Этот перенос уже давно связывали с необходимостью дождаться появления травы, чтобы отправиться в поход. Но выражение «мартовские поля» (campus martius) в строгом смысле слова означает, безусловно, сбор ополчения не в определенном месяце года, а лишь в определенном месте, которое в подражание римской традиции называли полем бога войны Марса [401]. Впрочем, если Каролинги и проявляли заботу об обеспечении конницы фуражом [402], то ведь и при Пипине, как и при Карле Великом военные кампании иногда начинались в первые месяцы года и, бывало, затягивались на всю зиму, как поход против саксов 784-785 гг. Добавим, что «майские поля» берут начало с 612 г.
3. Говоря о Дильском сражении 891 г., «Фульдские анналы» (Annales Fuldenses) отмечают, что «у франков не принято сражаться „pedetemptim“. Но за этим наречием стоит представление не о пешем строе, а о медленном, осторожном ведении боя.
В любом случае, даже если принять традиционное толкование этих трех свидетельств, ничто не говорит о том, что в правление Карла Мартелла произошла «революция» в военном деле. И до, и после 732 г. франкская военная тактика оставалась, кажется, неизменной; при Пипине Коротком кавалерия еще не играет главную роль, поскольку основной целью военных действий были осада, взятие и защита городов и крепостей. Стремя распространялось весьма медленно: византийцы познакомились с ним в VI в., самые богатые франки стали использовать его с VIII в., но еще накануне битвы при Гастингсе англосаксы, хотя и знали стремя, им не пользовались. Даже если длинный меч и копье с треугольным наконечником вошли в широкое употребление в VIII в., ничто не указывает на то, что ими могли воспользоваться только конники со стременами. Иначе говоря, даже и без стремян конница могла быть очень эффективной и грозной.
Линн Уайт провел также филологический анализ текстов. По его мнению, использование стремени повлекло за собой изменения в лексике: для обозначения посадки на лошадь и спешивания стали вместо глаголов insilireи desilireпользоваться глаголами scandereи descandere.Гипотеза очень остроумная, но ее стоит проверить с помощью системного анализа лексики.
Наконец, иконография почти не проливает света на эту проблему. Самое древнее изображение стремени в Западной Европе дают миниатюры Санкт-Галленской рукописи «Золотой псалтырь» (библиотека Санкт-Галленского монастыря, ms. 22; см. также «Codex Perizonianus» из библиотеки Лейденского университета) [403]. Но эта рукопись датируется третьей четвертью IX в., и ее свидетельство было слишком позднее, чтобы быть полезным нам. К тому же, даже там если одни конные воины с копьями изображены, по крайней мере, с одним стременем, то другие, также с копьями, – без них.
Концепции Бруннера, обновленной и дополненной Линном Уайтом, при современном состоянии наших знаний стоит предпочесть такую точку зрения, которая бы подчеркивала медленность эволюции. С меровингской эпохи лошади, вероятно, не были редкостью во франкских войсках, по крайней мере, как средство передвижения для предводителей и богатых людей. И даже во время сражений всадники отнюдь не всегда спешивались. Одно из наиболее ясных описаний франкской тактики Григория Турского показывает, как тюринги, дабы отбить нападение войск Теодоберта I, использовали классическую хитрость: «<...> на равнине, где должна была состояться битва, они вырыли рвы, края которых прикрыли дерном с густой травой, отчего создавалась видимость ровного поля. И вот, когда началось сражение, в эти рвы и упали многие из франкских всадников» [404], понеся большой урон. В VII в. кавалерия, вероятно, получила определенное развитие благодаря росту могущества знати, но, тем не менее, оставалась малочисленной: из 704 воинских захоронений с конца VII до начала IX в. в восточной части Франкского королевства от силы 135 захоронений принадлежит конникам, из которых лишь 13 несомненно пользовались стременами [405]. Видимо, наиболее сильной и эффективной частью армии конница стала только при Карле Великом.
Но это не значит, что с IX в. все конники вступали в бой с копьем наперевес. В действительности всадник мог использовать копье четырьмя разными способами: он мог метать его как дротик или мог наносить им удары сверху вниз вытянутой рукой, или прямые удары – опущенной рукой, слегка согнутой в локте; наконец, что было важной технической новацией Средневековья, он мог, держа древко подмышкой, рукой направлять острие копья, образуя вместе с ним и конем единую ударную силу, опасную тем более, чем быстрее движется конь. Остается открытым вопрос, когда этот последний способ прижился и получил распространение. В иконографии наиболее древнее свидетельство «нового конного боя» дает ковер из Байе (ок. 1080 г.), но на нем же изображены и другие конные воины, которые, держа копья одной рукой, потрясают ими без труда, как если бы это было очень легкое оружие (наподобие пик уланов до 1914 г.). Иконография могла, конечно, отставать от реальности, но и литературные тексты, как «Песнь о Роланде», не являются более ранними [406].
Несколько лет назад американский историк Линн Уайт добавил новый аргумент к концепции Г. Бруннера, довольно глубоко ее переработав [396]. По его мнению, Карла Мартелла и его сыновей Пипина Короткого и Карломана вынуждала развивать конное войско суровая необходимость, и с этой целью они проводили реорганизацию королевства, создавая бенефициальные и феодальные структуры. Но эта необходимость не была напрямую связана с борьбой против мусульман, ибо, с одной стороны, эта борьба в действительности занимала второстепенное место в их стратегических планах, а с другой – первые конфискации церковных имуществ осуществлялись, по-видимому, еще до битвы при Пуатье. Если потребность в коннице действительно дала о себе знать в первой половине VIII в., то это, вероятно, произошло благодаря тому, что во франкском обществе в это время быстро распространялось стремя, неизвестное греко-римскому миру, засвидетельствованное в Китае в V в., а в Иране и у аваров – в конце VII в. Последствия этого можно легко понять. «Попробуйте представить себе всадника без стремян, сидящего на попоне вместо седла <...> вступающего в бой с другим всадником или пехотинцем. Этот всадник вооружен копьем, мечом или топором. Может ли он, держа копье наперевес, ударить по противнику? Очевидно нет, ибо без седла и стремян от этого удара он слетит с коня. А может ли тот же самый всадник нанести противнику мощный удар мечом? Тоже нет, поскольку необходимость сохранять равновесие на коне не позволяет разить с силой. А теперь представим себе того же всадника со стременами и в седле. Все, что ранее было невозможным, оказывается легко выполнимым. Малоэффективный прежде конный воин (если только он не лучник) становится страшной силой в наступательном бою, а если предположить, что всадник хорошо защищен броней, то он действительно становится королем на поле боя» [397]. «Античность придумала кентавра, а раннее Средневековье сделало его владыкой Европы» [398].
Некоторые ученые разделяют мнение Линна Уайта. Так, Ж. Дондт замечает, что «хотя точно не известно, когда стремя и седло распространились на Западе», зато установлено, что это произошло, самое позднее, во второй половине IX в. «Было бы слишком просто сказать, что у Карла Мартелла неожиданно возникла потребность в обширных землях, дабы привязать к себе побольше вассалов; но все становится намного яснее, если к этой потребности прибавить преобразование военной организации, которое было полностью оправдано благодаря появлению нового типа воина – тяжеловооруженного кавалериста, способного наносить мощные удары копьем и мечом, что обеспечивало королевской армии превосходство и над внутренними, и над внешними врагами» [399].
Однако против этой теории были высказаны возражения. Так, Б. С. Бегрек [400], проанализировав главные аргументы, взятые из письменных источников, отвергает их.
1. В 758 г. дань саксов в 500 коров была заменена Пипином Коротким данью в 300 коней, но следует заметить, что еще в 748 г., т. е. после того, как во франкской армии якобы появилась большая кавалерия, тот же Пипин принимал дань в 500 коров.
2. Согласно «Анналам Петавия» (Annales Petaviani), в 755 г. «Тассилон прибыл на мартовские поля, но они были перенесены с марта на май». Этот перенос уже давно связывали с необходимостью дождаться появления травы, чтобы отправиться в поход. Но выражение «мартовские поля» (campus martius) в строгом смысле слова означает, безусловно, сбор ополчения не в определенном месяце года, а лишь в определенном месте, которое в подражание римской традиции называли полем бога войны Марса [401]. Впрочем, если Каролинги и проявляли заботу об обеспечении конницы фуражом [402], то ведь и при Пипине, как и при Карле Великом военные кампании иногда начинались в первые месяцы года и, бывало, затягивались на всю зиму, как поход против саксов 784-785 гг. Добавим, что «майские поля» берут начало с 612 г.
3. Говоря о Дильском сражении 891 г., «Фульдские анналы» (Annales Fuldenses) отмечают, что «у франков не принято сражаться „pedetemptim“. Но за этим наречием стоит представление не о пешем строе, а о медленном, осторожном ведении боя.
В любом случае, даже если принять традиционное толкование этих трех свидетельств, ничто не говорит о том, что в правление Карла Мартелла произошла «революция» в военном деле. И до, и после 732 г. франкская военная тактика оставалась, кажется, неизменной; при Пипине Коротком кавалерия еще не играет главную роль, поскольку основной целью военных действий были осада, взятие и защита городов и крепостей. Стремя распространялось весьма медленно: византийцы познакомились с ним в VI в., самые богатые франки стали использовать его с VIII в., но еще накануне битвы при Гастингсе англосаксы, хотя и знали стремя, им не пользовались. Даже если длинный меч и копье с треугольным наконечником вошли в широкое употребление в VIII в., ничто не указывает на то, что ими могли воспользоваться только конники со стременами. Иначе говоря, даже и без стремян конница могла быть очень эффективной и грозной.
Линн Уайт провел также филологический анализ текстов. По его мнению, использование стремени повлекло за собой изменения в лексике: для обозначения посадки на лошадь и спешивания стали вместо глаголов insilireи desilireпользоваться глаголами scandereи descandere.Гипотеза очень остроумная, но ее стоит проверить с помощью системного анализа лексики.
Наконец, иконография почти не проливает света на эту проблему. Самое древнее изображение стремени в Западной Европе дают миниатюры Санкт-Галленской рукописи «Золотой псалтырь» (библиотека Санкт-Галленского монастыря, ms. 22; см. также «Codex Perizonianus» из библиотеки Лейденского университета) [403]. Но эта рукопись датируется третьей четвертью IX в., и ее свидетельство было слишком позднее, чтобы быть полезным нам. К тому же, даже там если одни конные воины с копьями изображены, по крайней мере, с одним стременем, то другие, также с копьями, – без них.
Концепции Бруннера, обновленной и дополненной Линном Уайтом, при современном состоянии наших знаний стоит предпочесть такую точку зрения, которая бы подчеркивала медленность эволюции. С меровингской эпохи лошади, вероятно, не были редкостью во франкских войсках, по крайней мере, как средство передвижения для предводителей и богатых людей. И даже во время сражений всадники отнюдь не всегда спешивались. Одно из наиболее ясных описаний франкской тактики Григория Турского показывает, как тюринги, дабы отбить нападение войск Теодоберта I, использовали классическую хитрость: «<...> на равнине, где должна была состояться битва, они вырыли рвы, края которых прикрыли дерном с густой травой, отчего создавалась видимость ровного поля. И вот, когда началось сражение, в эти рвы и упали многие из франкских всадников» [404], понеся большой урон. В VII в. кавалерия, вероятно, получила определенное развитие благодаря росту могущества знати, но, тем не менее, оставалась малочисленной: из 704 воинских захоронений с конца VII до начала IX в. в восточной части Франкского королевства от силы 135 захоронений принадлежит конникам, из которых лишь 13 несомненно пользовались стременами [405]. Видимо, наиболее сильной и эффективной частью армии конница стала только при Карле Великом.
Но это не значит, что с IX в. все конники вступали в бой с копьем наперевес. В действительности всадник мог использовать копье четырьмя разными способами: он мог метать его как дротик или мог наносить им удары сверху вниз вытянутой рукой, или прямые удары – опущенной рукой, слегка согнутой в локте; наконец, что было важной технической новацией Средневековья, он мог, держа древко подмышкой, рукой направлять острие копья, образуя вместе с ним и конем единую ударную силу, опасную тем более, чем быстрее движется конь. Остается открытым вопрос, когда этот последний способ прижился и получил распространение. В иконографии наиболее древнее свидетельство «нового конного боя» дает ковер из Байе (ок. 1080 г.), но на нем же изображены и другие конные воины, которые, держа копья одной рукой, потрясают ими без труда, как если бы это было очень легкое оружие (наподобие пик уланов до 1914 г.). Иконография могла, конечно, отставать от реальности, но и литературные тексты, как «Песнь о Роланде», не являются более ранними [406].
3. БРОНЯ, БОЛЬШАЯ И МАЛАЯ КОЛЬЧУГИ
Большинство археологов и историков, особенно французских, храня верность классификации, восходящей, по крайней мере, к Э. Виолле-ле-Дюку, полагали и полагают, что до XI-XII вв. воины были защищены доспехом, называемым броней (
лат.brunea), т. е. рубахой из толстой ткани или кожи, покрытой маленькими металлическими чешуйками, пластинами, а иногда металлическими кольцами; позднее, с XI в., броня стала постепенно вытесняться кольчугой из более или менее тесно сочлененных железных колец без основы. Исходя из многочисленных изображений, разнообразие которых приводит в замешательство, и письменных текстов, полагали даже, что можно определить восемь способов изготовления кольчуги: из решетчатообразно расположенных колец, плотно пригнанных, склепанных, расположенных крестообразно и черепицеобразно, простых колец, сдвоенных и, наконец, колец, усиленных металлическими пластинами.
Однако другие специалисты, отказываясь от такой дихотомии, считают, что кольчуга и броня были одним и тем же военным одеянием из клепаных металлических колец. Такова была, например, англосаксонская «byrnie» – «плетеная боевая сеть», о которой говорится в «Беовульфе». Речь идет об очень древнем способе изготовления доспеха, о чем, между прочим, свидетельствует барельеф колонны Траяна, хотя римляне предпочитали доспех из бронзовых либо железных блях или пластин. Рассматривая вооружение времен ковра из Байе, характерный представитель этого направления сэр Джеймс Манн пишет, например: «Мы можем предположить, что дюжины кольчуг, которые, судя по ковру из Байе, носили всадники и пехотинцы, делались из переплетенных клепаных колец, представляя собой мягкий, легкий при ношении в бою доспех, способный защитить от колющих и рубящих ударов, но тяжелый, плохо предохраняющий от контузии, если не поддевалась толстая одежда. Если колечко разрывалось, железная проволока могла проникнуть в рану и вызвать инфекцию. Таковы были недостатки, из-за которых примерно через 250 лет после появления ковра из Байе кольчуга была заменена пластинчатым доспехом» [407].
Совсем иные объяснения недавно предложил Ф. Бюттен [408]. Остановимся только на основных положениях. По мнению этого автора, броня – доспех, защищающий все тело, а что касается «haubert» (halsberga), то речь идет о мягком «военном головном уборе», «в форме капюшона», защищающего шею и плечи [409]. В XIII в. слово «броня» выходит из употребления и заменяется главным образом терминами «железная»или – гораздо реже – кольчужная кошта,а особенно – «haubergon», этимологию которого Бюттен ведет от «haubertgone», где «gone» – вид одежды. При этом все три доспеха (haubert, brogne, haubergon) явно имели одну и ту же конструкцию из круглых блях (или колец (mailles)). Существовали два основных типа колец: или цельные пластины, ковавшиеся молотом (malleus) и затем приклепывавшиеся к тканой или кожаной основе (отсюда – характерные выражения: «кольца полуклепанные», или наклепанные кольца», или «кольчуга наклепанная»), или металлические кольца, сплетением которых создавались броня и «haubert». Действительно, с XIII в. «haubert» (в том значении, которое придает ему Бюттен) чаще всего изготовлялся из круглых колец, которые делались из волоченой железной проволоки. Напротив, «haubergon» всегда делали из «цельных пластин, иногда железных, или чаще всего стальных, приклепывавшихся к подкладке из кожи или ткани или же соединявшихся друг с другом без основы, с помощью шнуров» [410]. И когда савойские тексты конца XIV в. упоминают, например, «auberjon d'acier de toute botte» и «auberjonde botte cassee d'acier», то под первым нужно понимать доспех, испытанный луком или простым арбалетом, а под вторым – испытанный более мощным арбалетом «a tour». Когда один из бургундских счетов сообщает о покупке 1600 стальных «блях» для доспеха «haubergon», то речь идет о плоских круглых пластинах. Наконец, если железная котта делалась из колец (так, найденные при раскопках в Висби железные котты обычно были сделаны из колец диаметром 0,8-1 см), то стальная – всегда только из кованых или цельных пластин. Поэтому ремесло оружейника состояло в изготовлении и соединении таких плоских цельных пластин.
Несмотря на обилие приводимых в доказательство цитат, новые определения, предложенные Бюттеном, нельзя принять безоговорочно. Наиболее спорными кажутся его определения понятий «haubert» и «haubergon». Ведь тексты со всей очевидностью позволяют утверждать, что «haubert» – это доспех, прикрывающий тело, a «haubergon» есть не что иное, как малый, более короткий доспех. Так, Филипп де Мезьер пишет: «Доспех (haubert) защищает тело рыцаря» [411]. «Большие французские хроники» описывают один из эпизодов битвы при Бувине следующим образом: «Затем приподнялась пола его доспеха (haubert), и тот (противник) решил вонзить ему кинжал в живот, но кинжал не прошел через железные штаны, настолько хорошо они были пригнаны к доспеху» [412]. Французский перевод книги Иоанна Генуэзского «Catho-licon» дает слово «haubert» для латинского «Iorica». Слово «thorax» переводится как «панцирь (в значении „грудь“) или короткий доспех», тогда как другой словарь то же слово объясняет как «панцирь или доспех (haubert)» [413].
Неверным кажется и утверждение, что «haubergeon» всегда делался из металлических пластин. Доказательством тому может быть французская загадка XV в.: «Угадайте, что это: чем больше дыр, тем тяжелее. – Ответ: Это haubregon» [414].
С другой стороны, обычным, расхожим значением слова «maille» было значение «железное кольцо». Так, в старофранцузском переводе трактата Фридриха II «Об искусстве соколиной охоты» (De arte venandi cum avibus) говорится: «А еще нужно иметь два кольца, или два кольца доспеха, и неважно, железные они или бронзовые» [415]. Кстати, обычным было сравнение рыболовной сети ( старофр.«rois»), брони и доспеха. «Из брони своей сделали невод. / Хорошо забросили его. / Но знаю, ничего не поймали: / угри прошли сквозь кольца (mailles)» [416]. Согласно упоминавшимся выше словарям, лат. « macula(пятно, кольцо) – кольцо кольчуги или рыболовной сети» («maille de hauberjon ou de roiz»), и « macula– вина, грех или кольцо доспеха или рыболовная сеть из железных колец» («maille de haubregon ou de rois de coffes de fer»). В IX в. Рабан Мавр разъяснял, что «панцирь» (Iorica) «называется так потому, что не имеет кожаной основы и сплетен из одних железных колец» [417].
При всем этом нельзя исключать того, что в классическое Средневековье иногда использовали доспехи из металлических чешуек или пластин. Существует несколько указаний на это: прежде всего иконография, если, правда, допустить, что она воспроизводила реальное вооружение, а не старалась представить, например, воображаемых античных воинов (так же, как солдат, охраняющих могилу Христа) [418]. Затем – археологические находки: металлические пластинки и чешуйки, найденные в оссуарии Висби; чешуйчатый доспех неопределенного времени (между X и XII вв.) в оружейной экспозиции Музея Алава (Витория, Испания) [419]. О том, что монголы тоже использовали доспехи из пластинок, свидетельствует Джованни ди Плано Карпини: «Они делают тонкую, шириной в палец и длиной в ладонь пластину, и изготовляют их одного размера в большом количестве. В каждой пластине они просверливают восемь маленьких отверстий, подкладывают три узких крепких ремня, и на них укладывают другие пластины, одну над другой, как ступеньки, прикрепляя их к ремням тонкими шнурами, которые продевают через отверстия, так чтобы все пластины были хорошо соединены» [420]. Гиральд Кембрийский упоминает, что датчане, напавшие на Дублин в 1171 г., были защищены доспехами «из искусно сшитых железных пластин» (laminis ferreis arte consutis). Адам дю Пти-Пон говорит о «панцирях, сплетенных из колец и кругом обшитых пластинами» (loricas textas ex circulis et circumsquamatas ex laminis). А Жюльен де Везеле описывает доспех солдата, охранявшего Христа, следующим образом: «Кираса из пластинок, находящих друг на друга, как сплошная чешуйчатая туника» [421].
Остается неясной проблема клепаных, полуклепаных, накладных петель. Не стоит ли, вопреки гипотезе Ф. Бюттена, предполагающего, что имеются в виду петли, наклепанные или наложенные на какую-то основу,сохранить традиционное представление «clorure» – это «пробивание петель в заготовках, чтобы сделать кольца» (Годфруа)? Неясного, конечно, много, и одной из заслуг пространного исследования Бюттена является то, что оно показало, насколько вроде бы ясные понятия нуждаются во внимательном критическом анализе [422].
Однако другие специалисты, отказываясь от такой дихотомии, считают, что кольчуга и броня были одним и тем же военным одеянием из клепаных металлических колец. Такова была, например, англосаксонская «byrnie» – «плетеная боевая сеть», о которой говорится в «Беовульфе». Речь идет об очень древнем способе изготовления доспеха, о чем, между прочим, свидетельствует барельеф колонны Траяна, хотя римляне предпочитали доспех из бронзовых либо железных блях или пластин. Рассматривая вооружение времен ковра из Байе, характерный представитель этого направления сэр Джеймс Манн пишет, например: «Мы можем предположить, что дюжины кольчуг, которые, судя по ковру из Байе, носили всадники и пехотинцы, делались из переплетенных клепаных колец, представляя собой мягкий, легкий при ношении в бою доспех, способный защитить от колющих и рубящих ударов, но тяжелый, плохо предохраняющий от контузии, если не поддевалась толстая одежда. Если колечко разрывалось, железная проволока могла проникнуть в рану и вызвать инфекцию. Таковы были недостатки, из-за которых примерно через 250 лет после появления ковра из Байе кольчуга была заменена пластинчатым доспехом» [407].
Совсем иные объяснения недавно предложил Ф. Бюттен [408]. Остановимся только на основных положениях. По мнению этого автора, броня – доспех, защищающий все тело, а что касается «haubert» (halsberga), то речь идет о мягком «военном головном уборе», «в форме капюшона», защищающего шею и плечи [409]. В XIII в. слово «броня» выходит из употребления и заменяется главным образом терминами «железная»или – гораздо реже – кольчужная кошта,а особенно – «haubergon», этимологию которого Бюттен ведет от «haubertgone», где «gone» – вид одежды. При этом все три доспеха (haubert, brogne, haubergon) явно имели одну и ту же конструкцию из круглых блях (или колец (mailles)). Существовали два основных типа колец: или цельные пластины, ковавшиеся молотом (malleus) и затем приклепывавшиеся к тканой или кожаной основе (отсюда – характерные выражения: «кольца полуклепанные», или наклепанные кольца», или «кольчуга наклепанная»), или металлические кольца, сплетением которых создавались броня и «haubert». Действительно, с XIII в. «haubert» (в том значении, которое придает ему Бюттен) чаще всего изготовлялся из круглых колец, которые делались из волоченой железной проволоки. Напротив, «haubergon» всегда делали из «цельных пластин, иногда железных, или чаще всего стальных, приклепывавшихся к подкладке из кожи или ткани или же соединявшихся друг с другом без основы, с помощью шнуров» [410]. И когда савойские тексты конца XIV в. упоминают, например, «auberjon d'acier de toute botte» и «auberjonde botte cassee d'acier», то под первым нужно понимать доспех, испытанный луком или простым арбалетом, а под вторым – испытанный более мощным арбалетом «a tour». Когда один из бургундских счетов сообщает о покупке 1600 стальных «блях» для доспеха «haubergon», то речь идет о плоских круглых пластинах. Наконец, если железная котта делалась из колец (так, найденные при раскопках в Висби железные котты обычно были сделаны из колец диаметром 0,8-1 см), то стальная – всегда только из кованых или цельных пластин. Поэтому ремесло оружейника состояло в изготовлении и соединении таких плоских цельных пластин.
Несмотря на обилие приводимых в доказательство цитат, новые определения, предложенные Бюттеном, нельзя принять безоговорочно. Наиболее спорными кажутся его определения понятий «haubert» и «haubergon». Ведь тексты со всей очевидностью позволяют утверждать, что «haubert» – это доспех, прикрывающий тело, a «haubergon» есть не что иное, как малый, более короткий доспех. Так, Филипп де Мезьер пишет: «Доспех (haubert) защищает тело рыцаря» [411]. «Большие французские хроники» описывают один из эпизодов битвы при Бувине следующим образом: «Затем приподнялась пола его доспеха (haubert), и тот (противник) решил вонзить ему кинжал в живот, но кинжал не прошел через железные штаны, настолько хорошо они были пригнаны к доспеху» [412]. Французский перевод книги Иоанна Генуэзского «Catho-licon» дает слово «haubert» для латинского «Iorica». Слово «thorax» переводится как «панцирь (в значении „грудь“) или короткий доспех», тогда как другой словарь то же слово объясняет как «панцирь или доспех (haubert)» [413].
Неверным кажется и утверждение, что «haubergeon» всегда делался из металлических пластин. Доказательством тому может быть французская загадка XV в.: «Угадайте, что это: чем больше дыр, тем тяжелее. – Ответ: Это haubregon» [414].
С другой стороны, обычным, расхожим значением слова «maille» было значение «железное кольцо». Так, в старофранцузском переводе трактата Фридриха II «Об искусстве соколиной охоты» (De arte venandi cum avibus) говорится: «А еще нужно иметь два кольца, или два кольца доспеха, и неважно, железные они или бронзовые» [415]. Кстати, обычным было сравнение рыболовной сети ( старофр.«rois»), брони и доспеха. «Из брони своей сделали невод. / Хорошо забросили его. / Но знаю, ничего не поймали: / угри прошли сквозь кольца (mailles)» [416]. Согласно упоминавшимся выше словарям, лат. « macula(пятно, кольцо) – кольцо кольчуги или рыболовной сети» («maille de hauberjon ou de roiz»), и « macula– вина, грех или кольцо доспеха или рыболовная сеть из железных колец» («maille de haubregon ou de rois de coffes de fer»). В IX в. Рабан Мавр разъяснял, что «панцирь» (Iorica) «называется так потому, что не имеет кожаной основы и сплетен из одних железных колец» [417].
При всем этом нельзя исключать того, что в классическое Средневековье иногда использовали доспехи из металлических чешуек или пластин. Существует несколько указаний на это: прежде всего иконография, если, правда, допустить, что она воспроизводила реальное вооружение, а не старалась представить, например, воображаемых античных воинов (так же, как солдат, охраняющих могилу Христа) [418]. Затем – археологические находки: металлические пластинки и чешуйки, найденные в оссуарии Висби; чешуйчатый доспех неопределенного времени (между X и XII вв.) в оружейной экспозиции Музея Алава (Витория, Испания) [419]. О том, что монголы тоже использовали доспехи из пластинок, свидетельствует Джованни ди Плано Карпини: «Они делают тонкую, шириной в палец и длиной в ладонь пластину, и изготовляют их одного размера в большом количестве. В каждой пластине они просверливают восемь маленьких отверстий, подкладывают три узких крепких ремня, и на них укладывают другие пластины, одну над другой, как ступеньки, прикрепляя их к ремням тонкими шнурами, которые продевают через отверстия, так чтобы все пластины были хорошо соединены» [420]. Гиральд Кембрийский упоминает, что датчане, напавшие на Дублин в 1171 г., были защищены доспехами «из искусно сшитых железных пластин» (laminis ferreis arte consutis). Адам дю Пти-Пон говорит о «панцирях, сплетенных из колец и кругом обшитых пластинами» (loricas textas ex circulis et circumsquamatas ex laminis). А Жюльен де Везеле описывает доспех солдата, охранявшего Христа, следующим образом: «Кираса из пластинок, находящих друг на друга, как сплошная чешуйчатая туника» [421].
Остается неясной проблема клепаных, полуклепаных, накладных петель. Не стоит ли, вопреки гипотезе Ф. Бюттена, предполагающего, что имеются в виду петли, наклепанные или наложенные на какую-то основу,сохранить традиционное представление «clorure» – это «пробивание петель в заготовках, чтобы сделать кольца» (Годфруа)? Неясного, конечно, много, и одной из заслуг пространного исследования Бюттена является то, что оно показало, насколько вроде бы ясные понятия нуждаются во внимательном критическом анализе [422].
4. КОЛЛЕКТИВНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ И УНИФОРМА
Существуют две противоположные модели: с одной стороны, система или военная организация, где каждый воин совершенно свободно, по своей инициативе сам обеспечивает себя оружием, снаряжением, боевым конем, исходя из своих финансовых возможностей, соображений безопасности и военной эффективности, при косвенном, однако, контроле как использующих его властей, так и ближайшего окружения, а с другой – система, при которой обеспечение войск полностью берет на себя государство, строго определяя и регламентируя виды снаряжения, дабы оно было унифицированным, стандартным, одним своим видом демонстрирующим принадлежность к армии и ее иерархии.
В общем, на протяжении всего Средневековья широко использовалась первая модель. Даже в XV в. значительная часть вооружения находилась в частных руках не только у профессиональных военных, но и у гражданского населения городов и сельской местности. Что касается второй модели, то Средневековье приблизилось к ней, но сколько-нибудь полно и систематически ею не пользовалось. Между этими двумя крайностями существовали различные решения, предполагавшие и разную ответственность индивидов, сообществ и властей.
Крайне упрощая дело, можно сделать следующие замечания:
1. Снаряжение воинов, когда оно не зависело от ответственности и частной инициативы, могли обеспечивать вовсе не высшие власти, а власти и начальники среднего уровня: сеньор, капитан отряда, городская или сельская коммуна.
2. Государственная власть очень часто не брала на себя приобретение снаряжения, а контролировала и регламентировала его с помощью указов: свидетельством того являются ассиза о вооружении Генриха II Плантагенета, проверка оружия горожан муниципальными властями во время периодических «сборов» и «смотров», военные ордонансы герцога Карла Бургундского, до мелочей расписывавшие вооружение регулярных войск.
3. Иногда, вместо прямого обеспечения войск, власти ограничивались заботой о том, чтобы в нужное время последние могли без труда найти оружие в изобилии и по дешевой цене. В результате – запреты вывозить оружие и коней во время войны, налоговые и другие льготы, предоставлявшиеся главным образом изготовителям шлемов, кольчуг, лат и полулат.
4. С течением времени вмешательство государства, несомненно, становилось все более значительным и определенным. Оно коснулось пехоты раньше, чем конницы, флота раньше, чем сухопутной армии, и проявилось в завоевательных походах прежде, чем в оборонительных действиях на своей территории.
Во Французском королевстве, например, Капетингская монархия с начала XIII в. стала создавать небольшие склады оружия в разных замках и крепостях, где были не только арбалеты и стрелы, но и щиты, копья, топоры и полные доспехи [423]. Документ 1295 г. сообщает о массовой закупке оружия в Тулузском сенешальстве за счет Филиппа Красивого [424]. В начале Столетней войны Филипп Валуа для снаряжения парусных судов и галер широко использовал арсеналы нормандского побережья [425]. Еще более систематическими стали заказы оружия во второй половине XV в. при Карле VII, Людовике XI и Карле VIII. В 1465 г., например, герцог Немурский Жак д'Арманьяк получил от Людовика XI 6000 турских ливров в виде компенсации – сумму, примерно равную той, что он заплатил оружейникам за экипировку полной ордонансной роты из 100 кавалеристов и 200 лучников
В общем, на протяжении всего Средневековья широко использовалась первая модель. Даже в XV в. значительная часть вооружения находилась в частных руках не только у профессиональных военных, но и у гражданского населения городов и сельской местности. Что касается второй модели, то Средневековье приблизилось к ней, но сколько-нибудь полно и систематически ею не пользовалось. Между этими двумя крайностями существовали различные решения, предполагавшие и разную ответственность индивидов, сообществ и властей.
Крайне упрощая дело, можно сделать следующие замечания:
1. Снаряжение воинов, когда оно не зависело от ответственности и частной инициативы, могли обеспечивать вовсе не высшие власти, а власти и начальники среднего уровня: сеньор, капитан отряда, городская или сельская коммуна.
2. Государственная власть очень часто не брала на себя приобретение снаряжения, а контролировала и регламентировала его с помощью указов: свидетельством того являются ассиза о вооружении Генриха II Плантагенета, проверка оружия горожан муниципальными властями во время периодических «сборов» и «смотров», военные ордонансы герцога Карла Бургундского, до мелочей расписывавшие вооружение регулярных войск.
3. Иногда, вместо прямого обеспечения войск, власти ограничивались заботой о том, чтобы в нужное время последние могли без труда найти оружие в изобилии и по дешевой цене. В результате – запреты вывозить оружие и коней во время войны, налоговые и другие льготы, предоставлявшиеся главным образом изготовителям шлемов, кольчуг, лат и полулат.
4. С течением времени вмешательство государства, несомненно, становилось все более значительным и определенным. Оно коснулось пехоты раньше, чем конницы, флота раньше, чем сухопутной армии, и проявилось в завоевательных походах прежде, чем в оборонительных действиях на своей территории.
Во Французском королевстве, например, Капетингская монархия с начала XIII в. стала создавать небольшие склады оружия в разных замках и крепостях, где были не только арбалеты и стрелы, но и щиты, копья, топоры и полные доспехи [423]. Документ 1295 г. сообщает о массовой закупке оружия в Тулузском сенешальстве за счет Филиппа Красивого [424]. В начале Столетней войны Филипп Валуа для снаряжения парусных судов и галер широко использовал арсеналы нормандского побережья [425]. Еще более систематическими стали заказы оружия во второй половине XV в. при Карле VII, Людовике XI и Карле VIII. В 1465 г., например, герцог Немурский Жак д'Арманьяк получил от Людовика XI 6000 турских ливров в виде компенсации – сумму, примерно равную той, что он заплатил оружейникам за экипировку полной ордонансной роты из 100 кавалеристов и 200 лучников