Страница:
[526].
В эпоху позднего Средневековья было написано и несколько оригинальных трактатов по военному искусству таких авторов, как Феодор Палеолог, Жан де Бюэй, Робер де Бальзак [527].
Чтобы как можно точнее определить влияние теории на практику, нужно параллельно провести несколько видов исследования. Анализ нарративных и исторических источников выявляет ссылки на «военных» авторов. Так, в «Жане де Сентре» Антуана де Ла Саля Вегеций говорит: «Любые неразумные ошибки можно исправить, кроме бесповоротных ошибок, проигранных войн и сражений, когда ничто не способно помочь – за ними без промедления следует кара» [528]; Жан Молине в связи с осадой Нейса сетует, что его господин, герцог Бургундский, не последовал совету Вегеция, «который учит ставить палатки или укрепления в таких местах, которым не угрожает внезапное наводнение» [529]. Встречаются и прямые свидетельства практического использования книг по военному искусству: 30 ноября 1415 г. (вероятно, в то время, когда размышляли средства взятия Гарфлера) библиотекарь Лувра Жан Молен по приказу Карла VI привез из Парижа в Руан книгу «Королевская сокровищница», где «изображены некоторые осадные машины» [530]. Систематический перечень рукописей и инкунабул военных трактатов дал бы, очевидно, представление об их распространенности. От позднего Средневековья дошло немало «наставлений», «советов», правил и инструкций, написанных в связи с определенными планами кампаний, осад или сражений. Это – диспозиция сражения, предложенная в сентябре 1417 г. герцогу Бургундскому Иоанну Бесстрашному, когда он со своей армией подошел к Парижу; инструкции по поводу штурма Понтуаза в 1441 г. [531]; советы сэра Джона Фастолфа правительству Генриха VI в 1435 г., содержащие лучшее теоретическое обобщение больших английских рейдов времен Столетней войны: английский капитан предложил отправить из Кале или Кротуа две экспедиции по 3000 воинов каждая (из них 750 копейщиков), которые с 1 июня до 1 ноября прошли бы через Артуа, Пикардию, область Лана и Шампань, сжигая и разрушая все на своем пути [532]. Наконец, показательны библиотеки военных, обычно дворян, занимавших определенные должности, облеченных военными полномочиями. Два примера: в начале XV в. в библиотеке командующего арбалетчиками Франции Гишара Дофена сеньора де Жалиньи, помимо разных хроник, имелись рукописи Тита Ливия, жизнеописания Александра и Цезаря, книги о турнирах и гербовники, трактат Феодора Палеолога, книга Жоффруа де Шарни о джострах, турнирах и войне, «маленькая книжка об уходе за лошадьми» и, наконец, «Древо сражений» Оноре Бове [533]. В описи книг Бернара Беарнского, бастарда Комменжского, составленной в 1497 г., из военных книг упоминаются «Хроники» Фруассара, «Декады» Тита Ливия, жизнеописание Бертрана дю Геклена, «Древо сражений» и «Юноша» Жана де Бюэя [534].
Каково бы ни было значение (в любом случае минимальное) теоретического, или интеллектуального, образования, практическое, несомненно, преобладало во всех отношениях. Благодаря роли кавалерии в армиях того времени любые конные упражнения, включая охоту, могли расцениваться как подготовка к войне. Вспомним здесь и игру «квинтана», и джостры, и турниры (или бугурты); кроме того, нужно отметить, что если во времена Вильгельма Маршала турниры по числу участников, характеру и масштабу боя, призам были очень близки к настоящим сражениям, то в позднее Средневековье все было иначе, и турниры скорее стали ритуализированным спектаклем, формально благоговейной демонстрацией все более жестких этикетных норм. К тому же не только папство (начиная с 1130 г.), но позднее и короли (например, Филипп Красивый) силились запретить или ограничить турниры, видя в них опасную и тщеславную забаву, где растрачиваются силы в ущерб собственно военной деятельности, которую они хотели сделать своей монополией [535].
Практиковались также и индивидуальные упражнения, поэтому в позднее Средневековье в городах были учителя фехтования, охотно предлагавшие свои услуги [536]. Иногда упоминается настоящая военная физкультура, которую в некоторых отношениях можно сравнить с учебными занятиями в современных армиях. Один из наиболее ярких – пример маршала Бусико, показывающий, вопреки устойчивой легенде, какой ловкости можно было достичь если не в жестком стальном доспехе, то по крайней мере в гибкой кольчуге. «Бусико прыгал в полном вооружении, за исключением бацинета, и танцевал в стальном панцире; в полном вооружении вскакивал на своего коня, не ставя ногу в стремя; вскакивал с земли на коня за спину движущемуся всаднику, ухватившись лишь одной рукой за рукав этого всадника; взявшись одной рукой за седельную луку, а другой ухватившись за холку, перепрыгивал через большого коня; между двух стен высотой в башню, стоящих в сажени друг от друга, мог подняться до верха, упираясь лишь руками и ногами и не упав ни при подъеме, ни при спуске; мог в стальной кирасе подняться по обратной стороне длинной лестницы, поставленной к стене, до самого верха без помощи ног, хватаясь только руками за поперечины, а без кирасы мог одной рукой подняться на несколько поперечин» [537].
В позднее Средневековье особенно очевидны усилия властей по развитию военных спортивных состязаний в противовес «гражданским» играм и соревнованиям. У некоторых народов, например, у швейцарцев [538]или шотландцев, давно уже сложился обычай регулярно проводить воинские состязания. В эту эпоху преобладание воинских искусств стало всеобщей тенденцией, проявляющейся как в английских селах, так и в итальянских и немецких городах. Статут Ричарда II от 1389 г. обязывал «слуг и работников» обзаводиться луками и стрелами и по воскресеньям и праздникам заниматься стрельбой, а не игрой в мяч (руками или ногами) или «<...> другими пустыми играми» [539]. Во Франции монархи из дома Валуа перед лицом английской угрозы принимали аналогичные меры, особенно со времени правления Карла VI. Правда, по соображениям общественного порядка они, видимо, колебались и не шли в своих мерах до конца. Жан Жювенель дез Юрсен рассказывает, что в 1384 г. по случаю перемирия между Францией и Англией правительство Карла VI запретило всякие игры, кроме состязаний в стрельбе из лука и арбалета. Результат не заставил себя ждать: за очень короткое время французские лучники превзошли английских. И тогда появилось осознание опасности социального переворота: «Ведь если они соберутся все вместе, то станут сильнее государей и знати». Поэтому Карл VI отказался от идеи всеобщего обучения стрельбе и ограничился созданием в некоторых городах и областях определенных контингентов стрелков, «после чего народ вновь стал играть и развлекаться, как и раньше» [540].
Таким образом, для постижения военного искусства, по крайней мере в индивидуальном порядке, открывались разнообразные пути. Зато коллективные занятия, большие или малые «маневры», никогда, кажется, регулярно не проводились. И только в ордонансах Карла Смелого, т. е. в самом конце Средневековья, можно найти указания уставного характера по этому поводу [541]. Остается только удивляться тому, как могли маневрировать на поле боя без предварительного обучения в мирное время компактные соединения примерно в 10 000 человек (именно так маневрировали швейцарцы в битвах при Грансоне, Муртене, Нанси и в других сражениях) [542]. К тому же Средневековье не знало военных школ и академий для подготовки кадров, они появились в Италии только в XVI в., а во Франции «первым учреждением, сопоставимым с военной школой, была, вероятно, Академия упражнений, созданная в 1606 г. герцогом Бульонским» [543].
Таким образом, военное дело изучалось на войне, на поле боя, а следовательно, возникала необходимость начинать обучение очень рано, еще в юношеском возрасте, и постепенно с годами накапливать опыт. Авторы подчеркивают важность прежнего опыта, зрелости при продвижении на ответственные посты. Эта идея лежит в основе сочинения Жана де Бюэя «Юноша», разделенного на три части – «моностику, экономику и политику»: «в первой говорится об управлении человеком самим собой, во второй – об управлении самим собой и другими, а в третьей – об управлении государей и капитанов, ответственных за страну и народ» [544].
Война – это область проявления опыта, знаний, разума, осторожности, так утверждает средневековая литература. Можно еще раз обратиться к Жану де Бюэю, который заявлял, что «главным залогом успеха в любой войне, помимо Бога, является осторожность командующего». О знаменитом Ла Гире он отозвался как о «добром докторе военных наук», подчеркивая, что «ведение войны – дело искусное и тонкое, требующее знаний и учености, коих совершенство достигается мало-помалу» [545]. Что касается выражения «военное искусство» (art militaire), то близкое к нему выражение (art militant) использовал Молине в XV в. Само же оно появилось не ранее середины XVI в., например во французском переводе трактата Роберто Вальтурио [546].
2. СТРАТЕГИЯ: ОСВОЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ
В эпоху позднего Средневековья было написано и несколько оригинальных трактатов по военному искусству таких авторов, как Феодор Палеолог, Жан де Бюэй, Робер де Бальзак [527].
Чтобы как можно точнее определить влияние теории на практику, нужно параллельно провести несколько видов исследования. Анализ нарративных и исторических источников выявляет ссылки на «военных» авторов. Так, в «Жане де Сентре» Антуана де Ла Саля Вегеций говорит: «Любые неразумные ошибки можно исправить, кроме бесповоротных ошибок, проигранных войн и сражений, когда ничто не способно помочь – за ними без промедления следует кара» [528]; Жан Молине в связи с осадой Нейса сетует, что его господин, герцог Бургундский, не последовал совету Вегеция, «который учит ставить палатки или укрепления в таких местах, которым не угрожает внезапное наводнение» [529]. Встречаются и прямые свидетельства практического использования книг по военному искусству: 30 ноября 1415 г. (вероятно, в то время, когда размышляли средства взятия Гарфлера) библиотекарь Лувра Жан Молен по приказу Карла VI привез из Парижа в Руан книгу «Королевская сокровищница», где «изображены некоторые осадные машины» [530]. Систематический перечень рукописей и инкунабул военных трактатов дал бы, очевидно, представление об их распространенности. От позднего Средневековья дошло немало «наставлений», «советов», правил и инструкций, написанных в связи с определенными планами кампаний, осад или сражений. Это – диспозиция сражения, предложенная в сентябре 1417 г. герцогу Бургундскому Иоанну Бесстрашному, когда он со своей армией подошел к Парижу; инструкции по поводу штурма Понтуаза в 1441 г. [531]; советы сэра Джона Фастолфа правительству Генриха VI в 1435 г., содержащие лучшее теоретическое обобщение больших английских рейдов времен Столетней войны: английский капитан предложил отправить из Кале или Кротуа две экспедиции по 3000 воинов каждая (из них 750 копейщиков), которые с 1 июня до 1 ноября прошли бы через Артуа, Пикардию, область Лана и Шампань, сжигая и разрушая все на своем пути [532]. Наконец, показательны библиотеки военных, обычно дворян, занимавших определенные должности, облеченных военными полномочиями. Два примера: в начале XV в. в библиотеке командующего арбалетчиками Франции Гишара Дофена сеньора де Жалиньи, помимо разных хроник, имелись рукописи Тита Ливия, жизнеописания Александра и Цезаря, книги о турнирах и гербовники, трактат Феодора Палеолога, книга Жоффруа де Шарни о джострах, турнирах и войне, «маленькая книжка об уходе за лошадьми» и, наконец, «Древо сражений» Оноре Бове [533]. В описи книг Бернара Беарнского, бастарда Комменжского, составленной в 1497 г., из военных книг упоминаются «Хроники» Фруассара, «Декады» Тита Ливия, жизнеописание Бертрана дю Геклена, «Древо сражений» и «Юноша» Жана де Бюэя [534].
Каково бы ни было значение (в любом случае минимальное) теоретического, или интеллектуального, образования, практическое, несомненно, преобладало во всех отношениях. Благодаря роли кавалерии в армиях того времени любые конные упражнения, включая охоту, могли расцениваться как подготовка к войне. Вспомним здесь и игру «квинтана», и джостры, и турниры (или бугурты); кроме того, нужно отметить, что если во времена Вильгельма Маршала турниры по числу участников, характеру и масштабу боя, призам были очень близки к настоящим сражениям, то в позднее Средневековье все было иначе, и турниры скорее стали ритуализированным спектаклем, формально благоговейной демонстрацией все более жестких этикетных норм. К тому же не только папство (начиная с 1130 г.), но позднее и короли (например, Филипп Красивый) силились запретить или ограничить турниры, видя в них опасную и тщеславную забаву, где растрачиваются силы в ущерб собственно военной деятельности, которую они хотели сделать своей монополией [535].
Практиковались также и индивидуальные упражнения, поэтому в позднее Средневековье в городах были учителя фехтования, охотно предлагавшие свои услуги [536]. Иногда упоминается настоящая военная физкультура, которую в некоторых отношениях можно сравнить с учебными занятиями в современных армиях. Один из наиболее ярких – пример маршала Бусико, показывающий, вопреки устойчивой легенде, какой ловкости можно было достичь если не в жестком стальном доспехе, то по крайней мере в гибкой кольчуге. «Бусико прыгал в полном вооружении, за исключением бацинета, и танцевал в стальном панцире; в полном вооружении вскакивал на своего коня, не ставя ногу в стремя; вскакивал с земли на коня за спину движущемуся всаднику, ухватившись лишь одной рукой за рукав этого всадника; взявшись одной рукой за седельную луку, а другой ухватившись за холку, перепрыгивал через большого коня; между двух стен высотой в башню, стоящих в сажени друг от друга, мог подняться до верха, упираясь лишь руками и ногами и не упав ни при подъеме, ни при спуске; мог в стальной кирасе подняться по обратной стороне длинной лестницы, поставленной к стене, до самого верха без помощи ног, хватаясь только руками за поперечины, а без кирасы мог одной рукой подняться на несколько поперечин» [537].
В позднее Средневековье особенно очевидны усилия властей по развитию военных спортивных состязаний в противовес «гражданским» играм и соревнованиям. У некоторых народов, например, у швейцарцев [538]или шотландцев, давно уже сложился обычай регулярно проводить воинские состязания. В эту эпоху преобладание воинских искусств стало всеобщей тенденцией, проявляющейся как в английских селах, так и в итальянских и немецких городах. Статут Ричарда II от 1389 г. обязывал «слуг и работников» обзаводиться луками и стрелами и по воскресеньям и праздникам заниматься стрельбой, а не игрой в мяч (руками или ногами) или «<...> другими пустыми играми» [539]. Во Франции монархи из дома Валуа перед лицом английской угрозы принимали аналогичные меры, особенно со времени правления Карла VI. Правда, по соображениям общественного порядка они, видимо, колебались и не шли в своих мерах до конца. Жан Жювенель дез Юрсен рассказывает, что в 1384 г. по случаю перемирия между Францией и Англией правительство Карла VI запретило всякие игры, кроме состязаний в стрельбе из лука и арбалета. Результат не заставил себя ждать: за очень короткое время французские лучники превзошли английских. И тогда появилось осознание опасности социального переворота: «Ведь если они соберутся все вместе, то станут сильнее государей и знати». Поэтому Карл VI отказался от идеи всеобщего обучения стрельбе и ограничился созданием в некоторых городах и областях определенных контингентов стрелков, «после чего народ вновь стал играть и развлекаться, как и раньше» [540].
Таким образом, для постижения военного искусства, по крайней мере в индивидуальном порядке, открывались разнообразные пути. Зато коллективные занятия, большие или малые «маневры», никогда, кажется, регулярно не проводились. И только в ордонансах Карла Смелого, т. е. в самом конце Средневековья, можно найти указания уставного характера по этому поводу [541]. Остается только удивляться тому, как могли маневрировать на поле боя без предварительного обучения в мирное время компактные соединения примерно в 10 000 человек (именно так маневрировали швейцарцы в битвах при Грансоне, Муртене, Нанси и в других сражениях) [542]. К тому же Средневековье не знало военных школ и академий для подготовки кадров, они появились в Италии только в XVI в., а во Франции «первым учреждением, сопоставимым с военной школой, была, вероятно, Академия упражнений, созданная в 1606 г. герцогом Бульонским» [543].
Таким образом, военное дело изучалось на войне, на поле боя, а следовательно, возникала необходимость начинать обучение очень рано, еще в юношеском возрасте, и постепенно с годами накапливать опыт. Авторы подчеркивают важность прежнего опыта, зрелости при продвижении на ответственные посты. Эта идея лежит в основе сочинения Жана де Бюэя «Юноша», разделенного на три части – «моностику, экономику и политику»: «в первой говорится об управлении человеком самим собой, во второй – об управлении самим собой и другими, а в третьей – об управлении государей и капитанов, ответственных за страну и народ» [544].
Война – это область проявления опыта, знаний, разума, осторожности, так утверждает средневековая литература. Можно еще раз обратиться к Жану де Бюэю, который заявлял, что «главным залогом успеха в любой войне, помимо Бога, является осторожность командующего». О знаменитом Ла Гире он отозвался как о «добром докторе военных наук», подчеркивая, что «ведение войны – дело искусное и тонкое, требующее знаний и учености, коих совершенство достигается мало-помалу» [545]. Что касается выражения «военное искусство» (art militaire), то близкое к нему выражение (art militant) использовал Молине в XV в. Само же оно появилось не ранее середины XVI в., например во французском переводе трактата Роберто Вальтурио [546].
2. СТРАТЕГИЯ: ОСВОЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ
В средневековой стратегии доминировали, по-видимому, два основных принципа: один – боязнь полевых сражений, столкновений на открытой местности, а другой – своего рода «осадный рефлекс», иначе говоря «автоматическая реакция на атаку, состоящая в том, чтобы скрыться в укрепленном месте, способном обеспечить оборону»
[547]. Отсюда своеобразный характер подавляющего большинства вооруженных конфликтов Средневековья: очень медленное продвижение нападающих, упорная оборона атакуемых, ограниченные во времени и в пространстве операции, «лихоимная война», «стратегия побочных выгод», когда каждый сражающийся или отряд, часто сам по себе, искал прежде всего немедленной материальной прибыли. У современников имелось особое выражение для обозначения таких ограниченных военных действий – «воинственная война» (guerre guerroyante), состоящая из взятия и сдач крепостей, неожиданных нападений, рейдов, засад и вылазок
[548]. «На войне <...> прежде всего грабят, часто ведут осады и иногда вступают в сражения». Более того, за недостатком денег, людей, вооружения, провианта многие военные планы не реализовывались: «Кампания, доведенная до конца, была исключением, а прерванная – правилом»
[549].
Чтобы сдерживать возможных агрессоров, некоторые государства строили протяженные линии обороны. Это, прежде всего, знаменитая Великая китайская стена Срединной империи, возведенная против степных кочевников в III в. до н. э., позднее несколько раз достраивавшаяся и перестраивавшаяся, особенно в XV в. при династии Мин. Такова и пограничная линия Римской империи, представлявшая собой иногда просто ров с валом (Сирия, Северная Африка), а в других местах – целую систему укреплений со рвами, валами, стенами, сторожевыми башнями, шанцами и лагерями (на протяжении 500 км германской границы, проходящей через Декуматские поля; стена Адриана в Британии от устья Тайна до Солвей Ферт, а севернее – стена Антонина).
Средневековому Западу было глубоко чуждо такое решение проблемы по нескольким причинам: государственные структуры долгое время были слабы, поэтому не хватало финансов и рабочих рук; из-за многочисленности мелких политических организмов складывалась ситуация, когда помимо внешней опасности могла возникнуть и внутренняя; в системе фортификаций привилегированное место отводилось, и вполне справедливо, изолированным пунктам обороны.
Это не означает, что на Западе не было пограничных зон (или марок), организованных и понимаемых как оборонные; то были англо-шотландская и англо-уэльская границы, германские марки (против славян), бретонская марка, границы Ливонии, Гранады и области Кале [550]. В XIV-XV вв. по завершении кампании принято было распускать большую часть армии и организовывать защиту границ с помощью сети гарнизонов, или «постоев». Эта сеть могла быть плотной и глубокой, дабы помешать просачиванию или прорыву сил противника, который или рисковал оказаться раздробленным и отрезанным от своих баз при отступлении и прохождении между оборонными пунктами такой сети, или должен был брать одну крепость за другой со всей неизбежной медлительностью этого процесса. Прекрасный образец такой глубокой обороны дает карта «постоев», содержавшихся правительством Филиппа Валуа по обоим берегам Гаронны в сентябре 1340 г. накануне перемирия, подписанного в Эплешене, которое сразу же прекратило вражду (карта 3).
Карта 3. Глубокая оборона. Основные французские гарнизоны к северу и югу от Гаронны (сентябрь 1340 г.).
МАРМАНД – гарнизон численностью не менее 200 всадников и пехотинцев.
Эгийон– гарнизон численностью от 100 до 200 всадников и пехотинцев.
Лаплюм – гарнизон численностью менее 100 всадников и пехотинцев.
Робер де Бальзак, рассуждая о том, что следует, по его мнению, предпринять государю, которому угрожает нашествие, рекомендует «охранять пограничные укрепления». А далее есть две возможности: или собрать большую армию, которая встретит противника «при вступлении в свою страну», или «отремонтировать, снабдить припасами, артиллерией и людьми главные крепости на границе и снести те, что невозможно удержать, а также увести весь скот от границы в глубь страны, а все продукты из сельской местности свезти в укрепленные места, дабы враг ничего не нашел, когда войдет, чтобы осаждать и воевать» [551].
Однако можно привести и несколько примеров протяженной линейной системы фортификаций: это ров Оффы (VIII в.) против бриттов Уэльса; в начале IX в. датчане возвели земляной вал, укрепленный деревом, чтобы перекрыть 15-километровый Ютландский перешеек; в тех же краях Карл Великий устроил против ободритов «саксонский рубеж» (limes saxonicus), проходивший примерно с севера на юг [552]. Чаще же всего достаточно надежным препятствием для вторжения войск, действия которых были близки к разбою, считались простые рвы: так, по приказу епископа Льежской области в 1454 г. (как и в 1439, а также в 1465 г.) был создан «пояс безопасности», который «состоял из широких рвов вкупе с естественными и более ранними искусственными препятствиями и шел от Юи до Сен-Трона», а далее до западных рубежей графства Лооз [553]; согласно Роберу де Ториньи, в 1169 г. Генрих II «велел прорыть глубокие рвы между Нормандией и Францией против бандитов» – это были так называемые Королевские рвы (Fosses-le-Roi) в Перше, которые располагались вдоль рек Авр и Сарт и тянулись от Нонанкура до Мель-сюр-Сарта [554](карта 4).
О стратегии вспоминали даже при проведении небольших операций, если сознательно определяли приемы и средства достижении цели. Свидетельством тому является непродолжительный поход Эдуарда III в Камбрези, Вермандуа и Тьераш осенью 1339 г., совершенный для того, чтобы устрашить противника, Филиппа Валуа, максимально подорвав его экономический потенциал, и по возможности спровоцировать его на полевое сражение. При этом король Англии мог рассчитывать на 1600 кавалеристов, 1500 конных лучников и 1650 пеших лучников и пикинеров из Англии, а также на 800 кавалеристов, набранных в Нидерландах и Германии; к этому значительному по тем временам экспедиционному корпусу присоединялись контингента союзников – герцогов Гельдернского и Брабантского, маркграфа Юлихского и графа Геннегау [555]. Экспедиция началась 20 сентября в Камбрези; в ожидании полного сбора войск англичане сделали несколько попыток («приступов, стычек, нападений») захватить Камбре. Эдуард III выступил 9 октября и, переправившись через Шельду, обрушился на Французское королевство; вечером он остановился в аббатстве Мон-Сен-Мартен близ Перонна, тогда как герцог Брабантский расположился в аббатстве Восель. 10 октября к Эдуарду III прибыли отправленные папой Бенедиктом XII кардиналы, которые безуспешно пытались склонить его к мирным переговорам; в течение нескольких дней Эдуард III оставался на месте, а в это время его войска попытались взять приступом замок Оннекур-на-Шельде и предприняли рейды до Бапома, Перонна и Сен-Кантена. 14 октября король двинулся дальше, разрушив по пути монастырь Ориньи-Сент-Бенуат, тогда как графы Нортгемптон и Дерби опустошали область Лана до Креси. После остановки в аббатстве Фервак (коммуна Фонсом) Эдуард III перешел Уазу (16 или 17 октября), некоторое время провел в аббатстве Боэри (коммуна Макиньи), прошел южнее Гиза, затем поднялся на северо-восток и остановился между Ла Фламангри и Ла Капель-ан-Тьераш до 23 октября. Там он расставил свою армию в боевом порядке, поджидая войска Филиппа VI, которые, собравшись между Сен-Кантеном, Перонном и Нуайоном, пошли затем тем же путем, что и Эдуард III, и 20 октября дошли до деревни Бюиронфосс. В течение нескольких часов 22 октября обе армии были готовы вступить в сражение, но советники французского короля убедили его не выдвигать свои силы, приведя несколько доводов: это была пятница (наследие запрета, восходящего к Божьему перемирию), лошади устали после перехода в 5 лье и были не кормлены, наконец, его армии пришлось бы идти плохой дорогой. В ночь с 23 на 24 октября Эдуард III неожиданно ушел в Брюссель, а затем в Антверпен. Битва не состоялась, но экспедиция оставила глубокие следы: один источник говорит о 2117 «сожженных и разрушенных городах и замках»; даже если эта цифра сильно преувеличена, тем не менее ущерб был нанесен огромный. Об этом свидетельствует благотворительная миссия по разоренным областям папского посланца Бертрана Кари, прибывшего несколько месяцев спустя [556](карта 5).
Карта 4. Граница между Першем и Нормандией в XII в.
(По: Jouaux B. Les Fosses-le-Roi dans Chateaux forts et guerres au Moyen Age. // Cahiers percherons. 1978. N. 58).
Экспедиции другого типа проводились на большее расстояние и в более быстром темпе. Классический пример – поход Черного принца в октябре-ноябре 1335 г. от Атлантики до Средиземного моря через Лангедок; менее чем за 2 месяца он прошел 900 км, в среднем по 15 км в день – результат удивительный, если вспомнить, что он взял несколько городков и пригородов (Авиньоне, Монжискар, Кастельнодари, нижний город Каркассона) и что на обратном пути шел с колоссальной добычей, замедлявшей продвижение [557](карта 6).
Карта 5. Миссия милосердия Бертрана Кари в областях Северной Франции (Камбрези, Вермандуа, Тьераш), разграбленных во время похода Эдуарда III в 1339 г.
(По: Carolus-BarreL. Op. cit.)
Карта 6. Поход Эдуарда, принца Уэльского (октябрь-ноябрь 1355 г.).
В более крупных кампаниях также проявляется продуманная общая стратегия, как, например, в походах Карла Великого против Саксонии, завоевании Англии нормандским герцогом Вильгельмом [558], английских экспедициях 1346 и 1356 гг. [559], в завоевательной войне Эдуарда I с Уэльсом в 1294-1295 гг. [560]Наиболее удачной в этом роде была, возможно, кампания Карла VII (1449-1450 гг.) по отвоеванию Нормандии. Она началась в конце июля после разрыва Турского перемирия, вследствие взятия Фужера отрядом Франсуа де Сюрьенна (24 марта 1449 г.), и проводилась сосредоточенным наступлением трех корпусов. На востоке, со стороны Бове, графы д'Э и Сен-Поль переправились через Сену, взяли Понт-Одемер, Пон-л'Евек и Лизье и приступили к методичному освобождению области Бре. На юге Дюнуа в звании генерального наместника вошел в Верней, затем соединился с Карлом VII в Лувье, захватил Мант и Верной и продолжил наступление до Аржантана. А на западе армия герцога Бретонского Франциска I и коннетабля Франции Артюра де Ришмона взяла Кутанс, Сен-Ло, Карантан и Фужер.
Пока эта последняя армия размещалась на зимние квартиры, другие, перегруппировавшись в начале ноября, добились капитуляции Руана и взяли Гарфлер, Беллем, Онфлер и Френе-ле-Виконт.
Английское правительство отреагировало с запозданием, послав на помощь небольшую армию под командованием Томаса Кириэла, которая высадилась в Шербуре 15 марта 1450 г. Этот экспедиционный корпус, отбив несколько местечек в Котантене, двинулся к Бессену, но был разбит у Форминьи (15 апреля) объединенными силами графа Клермона и коннетабля де Ришмона.
Последний этап кампании отмечен падением Кана, куда бежала большая часть англичан, оказавшихся осажденными четырьмя армиями: королей Карла VII и Рене Сицилийского, герцога Алансонского и канцлера Франции Жана Жювенеля, коннетабля и графа Клермона, наконец – Дюнуа и сеньора д'Орваля. Последние опорные пункты англичан: Фалез, Донфрон и Шербур – пали, как перезревшие плоды. Жан Шартье, как и другие хронисты, не мог скрыть восхищения. Он писал: «И завоевано было все герцогство Нормандское, все бурги, города и замки изъявили покорность королю всего лишь за год и шесть дней, и это великое чудо достойно удивления» [561].
Поскольку сухопутных карт тогда не было, следует предположить, что штабы, способные спланировать и осуществить подобные операции, были хорошо осведомлены о местностях, где должны были разворачиваться войска; для этого использовали «путеводители», постоянно прибегали к помощи «проводников», шпионов или изменников, купцов, монахов, авантюристов, что почти не являлось проблемой для того общества, одной из характерных черт которого, бесспорно, была мобильность [562]. Напомним, что морские карты стали регулярно использоваться при подготовке и осуществлении плаваний по Средиземному морю с середины XIII в., а свидетельство использования сухопутных карт в военных целях относится к самому концу Средневековья: в отделе карт и эстампов Национальной библиотеки в Париже хранится военная карта Ломбардии, составленная, несомненно, по случаю войны Венеции с Миланом (1437-1441 гг.); на этой карте среди прочего отмечены каменные и деревянные мосты, дороги (с указанием арабскими цифрами расстояний в милях), укрепления. Во Франции одним из первых, кто предлагал государю, пожелавшему захватить какую-либо страну, «делать ее зарисовку», был Робер де Бальзак (1502 г.), считавший, что это нужно не только для того, чтобы знать путь следования от города к городу, но и для того, чтобы иметь представление о естественных препятствиях – реках и горных хребтах [563].
Таким образом, можно сказать, что военачальники Средневековья хорошо ориентировались на местности и способны были постигать и осуществлять «большую стратегию», управляя подчас очень широкими театрами военных действий. Но умели ли они учитывать и время? По этому поводу следует высказать два соображения: во-первых, из-за ограниченных государственных финансов содержание и оплата значительной армии более 4 или 5 месяцев были замечательным достижением даже для могущественной монархии позднего Средневековья, а во-вторых, по самым разным причинам было гораздо легче и приятнее вести войну в теплое время года, и слова Фруассара, что «когда возвращается мягкое летнее время, то пора войска собирать в лагеря», были «общим местом», почти аксиомой [564].
Однако война отнюдь не считалась просто занятием, своего рода спортом с соответствующим образом жизни, вещью в себе. В основе своей она была средством достижения определенных целей, и ради этого власти без колебаний, в пренебрежение к сезонным ритмам, требовали или приказывали своим финансистам, маркитантам, следующим за армией, военачальникам и войскам прилагать усилия, подчас далеко выходящие за рамки общепринятых и приемлемых норм. Поэтому имели место и кампании, продолжавшиеся без перерывов целый год, и осады, не прерывавшиеся и посередине зимы (Кале, Орлеан, Нейс). Как заметил еще Филипп Киевский, в Испании, Италии и тем более в Святой земле необходимость приостановки военных действий на зимние месяцы была менее настоятельной, нежели в Европе за Пиренеями и Альпами. Но даже далеко на севере, не колеблясь, выступали в поход в конце года, если находили в этом какое-либо стратегическое преимущество. Так было в шотландскую войну 1337 г.: «В это время король Англии узнал от мудрых людей, что, по общему мнению, Шотландию можно завоевать только зимой; поэтому он, собрав свое войско на праздник св. Луки Евангелиста, направил его в западные области». Иначе говоря, экспедиция должна была начаться 18 октября, в день св. Луки [565].
Нельзя даже сказать, что зимними кампаниями, в их процентном отношении к летним, можно пренебречь. На протяжении XV в. льежские войска, например, воевали в январе по меньшей мере девять раз [566]. Хронология 120 битв, сражений и столкновений XIV-XV вв. дает следующую картину [567]:
Наконец, если чаще всего в наиболее амбициозные планы и расчеты глав государств и военачальников входили кампании максимум на год, то, бывало, рассматривались и предприятия изначально гораздо более долговременные, особенно походы в Святую землю: в начале XIV в. Марино Сануто Торселло представил папе военный бюджет на три года в размере 2 100 000 флоринов, из расчета 700 000 флоринов в год
Чтобы сдерживать возможных агрессоров, некоторые государства строили протяженные линии обороны. Это, прежде всего, знаменитая Великая китайская стена Срединной империи, возведенная против степных кочевников в III в. до н. э., позднее несколько раз достраивавшаяся и перестраивавшаяся, особенно в XV в. при династии Мин. Такова и пограничная линия Римской империи, представлявшая собой иногда просто ров с валом (Сирия, Северная Африка), а в других местах – целую систему укреплений со рвами, валами, стенами, сторожевыми башнями, шанцами и лагерями (на протяжении 500 км германской границы, проходящей через Декуматские поля; стена Адриана в Британии от устья Тайна до Солвей Ферт, а севернее – стена Антонина).
Средневековому Западу было глубоко чуждо такое решение проблемы по нескольким причинам: государственные структуры долгое время были слабы, поэтому не хватало финансов и рабочих рук; из-за многочисленности мелких политических организмов складывалась ситуация, когда помимо внешней опасности могла возникнуть и внутренняя; в системе фортификаций привилегированное место отводилось, и вполне справедливо, изолированным пунктам обороны.
Это не означает, что на Западе не было пограничных зон (или марок), организованных и понимаемых как оборонные; то были англо-шотландская и англо-уэльская границы, германские марки (против славян), бретонская марка, границы Ливонии, Гранады и области Кале [550]. В XIV-XV вв. по завершении кампании принято было распускать большую часть армии и организовывать защиту границ с помощью сети гарнизонов, или «постоев». Эта сеть могла быть плотной и глубокой, дабы помешать просачиванию или прорыву сил противника, который или рисковал оказаться раздробленным и отрезанным от своих баз при отступлении и прохождении между оборонными пунктами такой сети, или должен был брать одну крепость за другой со всей неизбежной медлительностью этого процесса. Прекрасный образец такой глубокой обороны дает карта «постоев», содержавшихся правительством Филиппа Валуа по обоим берегам Гаронны в сентябре 1340 г. накануне перемирия, подписанного в Эплешене, которое сразу же прекратило вражду (карта 3).
МАРМАНД – гарнизон численностью не менее 200 всадников и пехотинцев.
Эгийон– гарнизон численностью от 100 до 200 всадников и пехотинцев.
Лаплюм – гарнизон численностью менее 100 всадников и пехотинцев.
Робер де Бальзак, рассуждая о том, что следует, по его мнению, предпринять государю, которому угрожает нашествие, рекомендует «охранять пограничные укрепления». А далее есть две возможности: или собрать большую армию, которая встретит противника «при вступлении в свою страну», или «отремонтировать, снабдить припасами, артиллерией и людьми главные крепости на границе и снести те, что невозможно удержать, а также увести весь скот от границы в глубь страны, а все продукты из сельской местности свезти в укрепленные места, дабы враг ничего не нашел, когда войдет, чтобы осаждать и воевать» [551].
Однако можно привести и несколько примеров протяженной линейной системы фортификаций: это ров Оффы (VIII в.) против бриттов Уэльса; в начале IX в. датчане возвели земляной вал, укрепленный деревом, чтобы перекрыть 15-километровый Ютландский перешеек; в тех же краях Карл Великий устроил против ободритов «саксонский рубеж» (limes saxonicus), проходивший примерно с севера на юг [552]. Чаще же всего достаточно надежным препятствием для вторжения войск, действия которых были близки к разбою, считались простые рвы: так, по приказу епископа Льежской области в 1454 г. (как и в 1439, а также в 1465 г.) был создан «пояс безопасности», который «состоял из широких рвов вкупе с естественными и более ранними искусственными препятствиями и шел от Юи до Сен-Трона», а далее до западных рубежей графства Лооз [553]; согласно Роберу де Ториньи, в 1169 г. Генрих II «велел прорыть глубокие рвы между Нормандией и Францией против бандитов» – это были так называемые Королевские рвы (Fosses-le-Roi) в Перше, которые располагались вдоль рек Авр и Сарт и тянулись от Нонанкура до Мель-сюр-Сарта [554](карта 4).
О стратегии вспоминали даже при проведении небольших операций, если сознательно определяли приемы и средства достижении цели. Свидетельством тому является непродолжительный поход Эдуарда III в Камбрези, Вермандуа и Тьераш осенью 1339 г., совершенный для того, чтобы устрашить противника, Филиппа Валуа, максимально подорвав его экономический потенциал, и по возможности спровоцировать его на полевое сражение. При этом король Англии мог рассчитывать на 1600 кавалеристов, 1500 конных лучников и 1650 пеших лучников и пикинеров из Англии, а также на 800 кавалеристов, набранных в Нидерландах и Германии; к этому значительному по тем временам экспедиционному корпусу присоединялись контингента союзников – герцогов Гельдернского и Брабантского, маркграфа Юлихского и графа Геннегау [555]. Экспедиция началась 20 сентября в Камбрези; в ожидании полного сбора войск англичане сделали несколько попыток («приступов, стычек, нападений») захватить Камбре. Эдуард III выступил 9 октября и, переправившись через Шельду, обрушился на Французское королевство; вечером он остановился в аббатстве Мон-Сен-Мартен близ Перонна, тогда как герцог Брабантский расположился в аббатстве Восель. 10 октября к Эдуарду III прибыли отправленные папой Бенедиктом XII кардиналы, которые безуспешно пытались склонить его к мирным переговорам; в течение нескольких дней Эдуард III оставался на месте, а в это время его войска попытались взять приступом замок Оннекур-на-Шельде и предприняли рейды до Бапома, Перонна и Сен-Кантена. 14 октября король двинулся дальше, разрушив по пути монастырь Ориньи-Сент-Бенуат, тогда как графы Нортгемптон и Дерби опустошали область Лана до Креси. После остановки в аббатстве Фервак (коммуна Фонсом) Эдуард III перешел Уазу (16 или 17 октября), некоторое время провел в аббатстве Боэри (коммуна Макиньи), прошел южнее Гиза, затем поднялся на северо-восток и остановился между Ла Фламангри и Ла Капель-ан-Тьераш до 23 октября. Там он расставил свою армию в боевом порядке, поджидая войска Филиппа VI, которые, собравшись между Сен-Кантеном, Перонном и Нуайоном, пошли затем тем же путем, что и Эдуард III, и 20 октября дошли до деревни Бюиронфосс. В течение нескольких часов 22 октября обе армии были готовы вступить в сражение, но советники французского короля убедили его не выдвигать свои силы, приведя несколько доводов: это была пятница (наследие запрета, восходящего к Божьему перемирию), лошади устали после перехода в 5 лье и были не кормлены, наконец, его армии пришлось бы идти плохой дорогой. В ночь с 23 на 24 октября Эдуард III неожиданно ушел в Брюссель, а затем в Антверпен. Битва не состоялась, но экспедиция оставила глубокие следы: один источник говорит о 2117 «сожженных и разрушенных городах и замках»; даже если эта цифра сильно преувеличена, тем не менее ущерб был нанесен огромный. Об этом свидетельствует благотворительная миссия по разоренным областям папского посланца Бертрана Кари, прибывшего несколько месяцев спустя [556](карта 5).
(По: Jouaux B. Les Fosses-le-Roi dans Chateaux forts et guerres au Moyen Age. // Cahiers percherons. 1978. N. 58).
Экспедиции другого типа проводились на большее расстояние и в более быстром темпе. Классический пример – поход Черного принца в октябре-ноябре 1335 г. от Атлантики до Средиземного моря через Лангедок; менее чем за 2 месяца он прошел 900 км, в среднем по 15 км в день – результат удивительный, если вспомнить, что он взял несколько городков и пригородов (Авиньоне, Монжискар, Кастельнодари, нижний город Каркассона) и что на обратном пути шел с колоссальной добычей, замедлявшей продвижение [557](карта 6).
(По: Carolus-BarreL. Op. cit.)
В более крупных кампаниях также проявляется продуманная общая стратегия, как, например, в походах Карла Великого против Саксонии, завоевании Англии нормандским герцогом Вильгельмом [558], английских экспедициях 1346 и 1356 гг. [559], в завоевательной войне Эдуарда I с Уэльсом в 1294-1295 гг. [560]Наиболее удачной в этом роде была, возможно, кампания Карла VII (1449-1450 гг.) по отвоеванию Нормандии. Она началась в конце июля после разрыва Турского перемирия, вследствие взятия Фужера отрядом Франсуа де Сюрьенна (24 марта 1449 г.), и проводилась сосредоточенным наступлением трех корпусов. На востоке, со стороны Бове, графы д'Э и Сен-Поль переправились через Сену, взяли Понт-Одемер, Пон-л'Евек и Лизье и приступили к методичному освобождению области Бре. На юге Дюнуа в звании генерального наместника вошел в Верней, затем соединился с Карлом VII в Лувье, захватил Мант и Верной и продолжил наступление до Аржантана. А на западе армия герцога Бретонского Франциска I и коннетабля Франции Артюра де Ришмона взяла Кутанс, Сен-Ло, Карантан и Фужер.
Пока эта последняя армия размещалась на зимние квартиры, другие, перегруппировавшись в начале ноября, добились капитуляции Руана и взяли Гарфлер, Беллем, Онфлер и Френе-ле-Виконт.
Английское правительство отреагировало с запозданием, послав на помощь небольшую армию под командованием Томаса Кириэла, которая высадилась в Шербуре 15 марта 1450 г. Этот экспедиционный корпус, отбив несколько местечек в Котантене, двинулся к Бессену, но был разбит у Форминьи (15 апреля) объединенными силами графа Клермона и коннетабля де Ришмона.
Последний этап кампании отмечен падением Кана, куда бежала большая часть англичан, оказавшихся осажденными четырьмя армиями: королей Карла VII и Рене Сицилийского, герцога Алансонского и канцлера Франции Жана Жювенеля, коннетабля и графа Клермона, наконец – Дюнуа и сеньора д'Орваля. Последние опорные пункты англичан: Фалез, Донфрон и Шербур – пали, как перезревшие плоды. Жан Шартье, как и другие хронисты, не мог скрыть восхищения. Он писал: «И завоевано было все герцогство Нормандское, все бурги, города и замки изъявили покорность королю всего лишь за год и шесть дней, и это великое чудо достойно удивления» [561].
Поскольку сухопутных карт тогда не было, следует предположить, что штабы, способные спланировать и осуществить подобные операции, были хорошо осведомлены о местностях, где должны были разворачиваться войска; для этого использовали «путеводители», постоянно прибегали к помощи «проводников», шпионов или изменников, купцов, монахов, авантюристов, что почти не являлось проблемой для того общества, одной из характерных черт которого, бесспорно, была мобильность [562]. Напомним, что морские карты стали регулярно использоваться при подготовке и осуществлении плаваний по Средиземному морю с середины XIII в., а свидетельство использования сухопутных карт в военных целях относится к самому концу Средневековья: в отделе карт и эстампов Национальной библиотеки в Париже хранится военная карта Ломбардии, составленная, несомненно, по случаю войны Венеции с Миланом (1437-1441 гг.); на этой карте среди прочего отмечены каменные и деревянные мосты, дороги (с указанием арабскими цифрами расстояний в милях), укрепления. Во Франции одним из первых, кто предлагал государю, пожелавшему захватить какую-либо страну, «делать ее зарисовку», был Робер де Бальзак (1502 г.), считавший, что это нужно не только для того, чтобы знать путь следования от города к городу, но и для того, чтобы иметь представление о естественных препятствиях – реках и горных хребтах [563].
Таким образом, можно сказать, что военачальники Средневековья хорошо ориентировались на местности и способны были постигать и осуществлять «большую стратегию», управляя подчас очень широкими театрами военных действий. Но умели ли они учитывать и время? По этому поводу следует высказать два соображения: во-первых, из-за ограниченных государственных финансов содержание и оплата значительной армии более 4 или 5 месяцев были замечательным достижением даже для могущественной монархии позднего Средневековья, а во-вторых, по самым разным причинам было гораздо легче и приятнее вести войну в теплое время года, и слова Фруассара, что «когда возвращается мягкое летнее время, то пора войска собирать в лагеря», были «общим местом», почти аксиомой [564].
Однако война отнюдь не считалась просто занятием, своего рода спортом с соответствующим образом жизни, вещью в себе. В основе своей она была средством достижения определенных целей, и ради этого власти без колебаний, в пренебрежение к сезонным ритмам, требовали или приказывали своим финансистам, маркитантам, следующим за армией, военачальникам и войскам прилагать усилия, подчас далеко выходящие за рамки общепринятых и приемлемых норм. Поэтому имели место и кампании, продолжавшиеся без перерывов целый год, и осады, не прерывавшиеся и посередине зимы (Кале, Орлеан, Нейс). Как заметил еще Филипп Киевский, в Испании, Италии и тем более в Святой земле необходимость приостановки военных действий на зимние месяцы была менее настоятельной, нежели в Европе за Пиренеями и Альпами. Но даже далеко на севере, не колеблясь, выступали в поход в конце года, если находили в этом какое-либо стратегическое преимущество. Так было в шотландскую войну 1337 г.: «В это время король Англии узнал от мудрых людей, что, по общему мнению, Шотландию можно завоевать только зимой; поэтому он, собрав свое войско на праздник св. Луки Евангелиста, направил его в западные области». Иначе говоря, экспедиция должна была начаться 18 октября, в день св. Луки [565].
Нельзя даже сказать, что зимними кампаниями, в их процентном отношении к летним, можно пренебречь. На протяжении XV в. льежские войска, например, воевали в январе по меньшей мере девять раз [566]. Хронология 120 битв, сражений и столкновений XIV-XV вв. дает следующую картину [567]: