Страница:
С середины XIV в. пушки, несомненно, небольшого калибра прочно заняли свое место в обороне замков рядом с арбалетами, камнеметами и другим оружием. Так, в замке Биуль в 1347 г., согласно распоряжению его сеньора Гуго де Кардайака, «ворота напротив площади», среди прочих, должны были защищаться следующим образом: «На первом этаже – два человека, чтобы стрелять из пушек большими каменными ядрами, на втором этаже – два человека, чтобы стрелять из двухфутового арбалета; далее, на стене – два арбалетчика и два человека для стрельбы каменными ядрами величиной с кулак». А в общем оборона замка предусматривала 22 пушки
[478].
Спустя целое столетие объектом обстоятельных инструкций стала оборона города Бург-ан-Бресс, которому угрожали войска Людовика XI. Предусматривалось, что заботами капитана города и синдика у каждых из шести ворот города на постоянном месте будут «размещены, поставлены на лафет и нацелены» по две средних пушки (veuglaire и serpentine). У каждой из них, таким образом, должны быть свои «бойница» и направление стрельбы, для чего необходимо было расчистить бульвары и равелины. Кроме того, у ворот намеревались поставить по две тяжелых железных кулеврины и по две латунных, на сей раз подвижных, кулеврины. В башнях предполагалось сделать бойницы по соседству с амбразурами для стрельбы из лука; кажется, некоторые башни приходилось засыпать землей до определенного уровня, «чтобы иметь возможность установить пушки и удобнее было из них стрелять» [479].
В общем, большая часть артиллерии размещалась у ворот как наиболее уязвимых мест и на башнях, которые, следовательно, нужно было усилить [480].
К мысли о бойницах у основания башен и куртин для стрельбы из пушек пришли, вероятно, не ранее конца XIV в. Одним из первых примеров является бойница в помещении опускной решетки Мон-Сен-Мишеля (сделана в 1393 г.) [481]. Позднее они стали обычным делом. В 1417 г. договор о реконструкции ворот замка Ламбаль предусматривал устройство пушечной амбразуры рядом с «бойницей для арбалетчиков» [482]. А вот как описывает в середине XV в. замок Ла Брюйер-Лобеспен в известном «Гербовнике» Гийом Ревель: «Перед его стенами – невысокое заграждение с многочисленными бойницами, коими могут пользоваться как лучники, так и пушкари, поскольку бойницы для этого расширены посредине и приобрели округлое отверстие» [483]. Согласно документу 1473 г., касающегося города Монтивилье, предусматривалось «пробить внизу стены от одной башни до другой бойницы, коих нет» [484]. В 1480 г. в Кодебеке, «чтобы укрепить оборону города и стены со стороны реки Сены», рассматривался вопрос о постройке двух больших башен средней высоты и толщины: одна, со стороны Танкарвиля, позволила бы вести огонь на юг – через Сену, на восток – вдоль стены до следующей башни, на запад – в сторону Танкарвиля и на север – до Гарфлерских ворот, из другой башни возле Руанских ворот следовало «бить» на запад – до первой башни и в других направлениях – до Руанских ворот и в сторону г. Ко. Предполагалось также сделать на уровне рва «воробьи», т. е. низкие укрытия для стрелков [485].
Схожая система обороны была предложена еще в 1461 г. известным специалистом Франсуа де Сюрьенном в проекте фортификации Дижона. В соответствии с этом проектом предусматривались:
а) бойницы наверху и у основания стен Нижние бойницы расположены так, чтобы ядра летели на 3 фута выше бульваров перед рвом, а если края рвов слишком высоки, нужно проделать в них канавы «для наводки и стрельбы пушек»,
б) во рвах низкие башни, не выше 4 футов, округлые спереди и прямолинейные по бокам, отстоящие от стены на 5 м и имеющие спереди, слева и справа три «окна» для кулеврин и серпантин, эти башни, в коих следует видеть низкие укрытия, «воробьи», или, как будут говорить немного позднее, – капониры, расположены так, «чтобы можно было вести прицельную стрельбу из пушек вдоль рва и стен от одной башни до другой» [486].
Поэтому Робер де Бальзак выразил известную идею, когда около 1500 г. рекомендовал «поставить во рву воробьев», дабы «в безопасности стрелять вдоль рва» [487].
На протяжении долгого времени защитники крепости заботились, во-первых, об увеличении толщины стен (рекорд – стены построенного коннетаблем де Сен-Полем около 1470 г донжона замка Ам толщиной 11 м) и устройстве гласиса у их основания, а во-вторых, о размещении легкой артиллерии, чтобы не допустить возможного штурма. Об этом свидетельствуют, например, следующие распоряжения об укреплении Монтюэля в 1443 г. «А также решено сделать гласис вокруг холма, где стоит круглая башня, и устроить бойницы для пушек, чтобы башня и гласис полностью охраняли холм» [488]. Можно сказать, что и бульвар (это слово появилось во Франции в начале XV в.), представлявший собой выдвинутое вперед оборонительное сооружение главным образом перед воротами, заменившее прежний барбакан ( лат.propugnacula), вписывался в оборонительную систему. Если принять эту точку зрения, то можно сделать вывод, что сочинение Леона Баттиста Альберти «О строительном деле» (De re aedificatoria) (1440-1450 гг.) весьма традиционно в своих рекомендациях фланкирования и непременного мощного гласиса; то же впечатление производят «Трактат об архитектуре» Филарете (ок. 1460 г.) и соображения Роберто Вальтурио, когда он хвалит пологую форму вала и расположение бойниц крепости Сиджизмондо Малатесты в Римини [489].
Но уже иначе обстояло дело с артиллерийскими башнями ( итал.torrioni), где на платформах неподвижно устанавливались пушки большого калибра; на самом деле эти башни должны были быть более приземистыми, поэтому появилась идея строить их не выше куртин, дабы облегчить передвижение пушек и обеспечение их припасами; кроме того, мерлоны и амбразуры были заменены бруствером. Возможно, что усовершенствование таких башен, расположенных по углам укреплений, привело к появлению бастиона. Само слово «бастион» – итальянского происхождения, оно встречается с конца XIV в. Сами бастионы появились гораздо позже, и благодаря отнюдь не Леонардо да Винчи и не Франческо ди Джорджо Мартини, а Джулиано де Сангалло (1445?-1516 гг.) (Борго Сан-Сеполькро, проект 1500 г., строительство 1502-1505 гг.; Неттуно, строительство 1501-1503 гг.; Ареццо, проект 1502 г., реализованный в 1503 г.) [490]. Если учесть, что в туже эпоху Неаполитанское королевство, с одной стороны, и Венеция и Ломбардия – с другой, оставались верны традиционным формам укреплений, то следует допустить, что бастион был местным изобретением Центральной Италии. Именно здесь, вероятно, появился настоящий бастион, т. е., согласно классическому определению, опоясанный или прикрытый стеной земляной массив, в плане треугольный, многоугольный или округлый, образующий мощные углы куртин.
Нельзя, однако, исключать того, что бастионы появились в результате трансформации не артиллерийских башен, а бульваров (или равелинов) и даже ложных валов. Бульвары Бонагиля, например, представляют собой прообраз бастиона, как и бульвары-платформы, пристроенные к замку Бреста между 1489 и 1499 г. [491]А круглое и массивное сооружение, возведенное в Меце в 1466 г. напротив Серпенуазских ворот, можно признать «бастионом до появления самого понятия» [492]. Одно из первых употреблений слова «бастион» во французском языке встречается в воспоминаниях Жана Молине об осаде Нейса в 1475 г. По поводу укреплений города Молине говорит о «большом и мощном бастионе, укрепленном траншеями», а также о «другом бастионе <...> удивительно искусно обложенном землей и песком <...>, с прекрасными бойницами и прочими грозными средствами защиты». Третья цитата ясно показывает, что речь идет о специально устроенных бульварах: Нейс, говорит Молине, имеет четыре главных въезда, и у ворот каждого из них имеется «большой, мощный и хорошо обороняемый бульвар в виде бастиона, снабженный всеми военными припасами, главным образом, для стрельбы из пушек» [493].
Чтобы это выяснить, необходимы более глубокие исследования – в частности, смысла, появления и распространения технических терминов, а для этого следует детально изучить в масштабах всего Запада сохранившиеся укрепления, их изображения, а также дидактические трактаты, исторические рассказы и финансовые документы. Тогда, может быть, обнаружится, что примерно в одно и то же время в разных, подчас далеких друг от друга, странах нескольким анонимным мастерам, строителям, или известным архитекторам пришло на ум сделать из крепости не инертную, пассивную массу, а место динамичной обороны, которое обеспечивало возможность при удобном случае перейти к контратаке.
В заключение еще три замечания, позволяющие понять, какое место занимала артиллерия на исходе Средневековья [494].
Прежде всего, новое оружие стало представлять угрозу для жизни воен-нокомандующих и капитанов. Один из первых примеров такой жертвы приводит Фруассар. Говоря об осаде Ипра в 1383 г., он пишет: «Пушечным выстрелом там был убит очень опытный англичанин, оруженосец Луи Лин» [495]. Упомянем далее Луи Павио, убитого при осаде Мелана (1423 г.), графа Солсбери – при осаде Орлеана (1428 г.), графа Арундела (1435 г.), Педро Кастильского (1438 г.), адмирала Прижана де Коэтиви и Тугдуаля Ле Буржуа при осаде Шербура (1450 г.), «доброго рыцаря мессира Жака де Ладена» (1453 г.). Танги дю Шателя (1477 г.), Байара (1524 г.) и Луи де ла Тремуйя (1525 г.). Даже князья и государи не были вне опасности: выстрел из аркебузы, убивший Танги дю Шателя, едва не унес жизнь Людовика XI; в 1465 г. во время сражений под Парижем два ядра французских пушек «попали в комнату, где обедал граф де Шароле, и убили трубача, несшего по лестнице блюдо с мясом» [496]. Теперь о появлении огнестрельного оружия на судах. Согласно договору о фрахте 23 мая 1394 г., каталонский корабль Франческо Фогассо, направлявшийся из Барселоны в Александрию, должен был иметь три бомбарды и 60 каменных ядер [497]; в начале XV в. каждое из 40 «больших судов», которые предполагалось снарядить на помощь флоту Ла-Рошели, должно было быть обеспечено четырьмя «кулевринами» с порохом и свинцовыми ядрами и двумя большими пушками, каждой из которых полагалось 120 каменных ядер и 60 фунтов пороха [498]; в начале XVI в. Филипп Киевский предусмотрел для своего главного судна 19 тяжелых орудий, дюжину фальконетов и неопределенное количество аркебуз и кулеврин [499]. Начиная примерно с 1500 г. артиллерия заняла свое место в арсенале почестей, оказываемых власть имущим. Посетивший в 1496 г. Рим в качестве паломника Арнольд фон Харфф писал о залпе из 200 орудий при въезде папы Александра VI в замок Святого Ангела: «Это было сделано в честь папы, когда он верхом проезжал мост, а когда проезжает кардинал, то в его честь стреляют из трех пушек» [500]. В 1501 г. при приближении короля Людовика XII и эрцгерцога Филиппа Красивого «в знак радости из замка (Амбуаз) был сделан выстрел из нескольких тяжелых орудий» [501].
ГЛАВА VII
1. ОБУЧЕНИЕ ВОЕННОМУ ИСКУССТВУ
Спустя целое столетие объектом обстоятельных инструкций стала оборона города Бург-ан-Бресс, которому угрожали войска Людовика XI. Предусматривалось, что заботами капитана города и синдика у каждых из шести ворот города на постоянном месте будут «размещены, поставлены на лафет и нацелены» по две средних пушки (veuglaire и serpentine). У каждой из них, таким образом, должны быть свои «бойница» и направление стрельбы, для чего необходимо было расчистить бульвары и равелины. Кроме того, у ворот намеревались поставить по две тяжелых железных кулеврины и по две латунных, на сей раз подвижных, кулеврины. В башнях предполагалось сделать бойницы по соседству с амбразурами для стрельбы из лука; кажется, некоторые башни приходилось засыпать землей до определенного уровня, «чтобы иметь возможность установить пушки и удобнее было из них стрелять» [479].
В общем, большая часть артиллерии размещалась у ворот как наиболее уязвимых мест и на башнях, которые, следовательно, нужно было усилить [480].
К мысли о бойницах у основания башен и куртин для стрельбы из пушек пришли, вероятно, не ранее конца XIV в. Одним из первых примеров является бойница в помещении опускной решетки Мон-Сен-Мишеля (сделана в 1393 г.) [481]. Позднее они стали обычным делом. В 1417 г. договор о реконструкции ворот замка Ламбаль предусматривал устройство пушечной амбразуры рядом с «бойницей для арбалетчиков» [482]. А вот как описывает в середине XV в. замок Ла Брюйер-Лобеспен в известном «Гербовнике» Гийом Ревель: «Перед его стенами – невысокое заграждение с многочисленными бойницами, коими могут пользоваться как лучники, так и пушкари, поскольку бойницы для этого расширены посредине и приобрели округлое отверстие» [483]. Согласно документу 1473 г., касающегося города Монтивилье, предусматривалось «пробить внизу стены от одной башни до другой бойницы, коих нет» [484]. В 1480 г. в Кодебеке, «чтобы укрепить оборону города и стены со стороны реки Сены», рассматривался вопрос о постройке двух больших башен средней высоты и толщины: одна, со стороны Танкарвиля, позволила бы вести огонь на юг – через Сену, на восток – вдоль стены до следующей башни, на запад – в сторону Танкарвиля и на север – до Гарфлерских ворот, из другой башни возле Руанских ворот следовало «бить» на запад – до первой башни и в других направлениях – до Руанских ворот и в сторону г. Ко. Предполагалось также сделать на уровне рва «воробьи», т. е. низкие укрытия для стрелков [485].
Схожая система обороны была предложена еще в 1461 г. известным специалистом Франсуа де Сюрьенном в проекте фортификации Дижона. В соответствии с этом проектом предусматривались:
а) бойницы наверху и у основания стен Нижние бойницы расположены так, чтобы ядра летели на 3 фута выше бульваров перед рвом, а если края рвов слишком высоки, нужно проделать в них канавы «для наводки и стрельбы пушек»,
б) во рвах низкие башни, не выше 4 футов, округлые спереди и прямолинейные по бокам, отстоящие от стены на 5 м и имеющие спереди, слева и справа три «окна» для кулеврин и серпантин, эти башни, в коих следует видеть низкие укрытия, «воробьи», или, как будут говорить немного позднее, – капониры, расположены так, «чтобы можно было вести прицельную стрельбу из пушек вдоль рва и стен от одной башни до другой» [486].
Поэтому Робер де Бальзак выразил известную идею, когда около 1500 г. рекомендовал «поставить во рву воробьев», дабы «в безопасности стрелять вдоль рва» [487].
На протяжении долгого времени защитники крепости заботились, во-первых, об увеличении толщины стен (рекорд – стены построенного коннетаблем де Сен-Полем около 1470 г донжона замка Ам толщиной 11 м) и устройстве гласиса у их основания, а во-вторых, о размещении легкой артиллерии, чтобы не допустить возможного штурма. Об этом свидетельствуют, например, следующие распоряжения об укреплении Монтюэля в 1443 г. «А также решено сделать гласис вокруг холма, где стоит круглая башня, и устроить бойницы для пушек, чтобы башня и гласис полностью охраняли холм» [488]. Можно сказать, что и бульвар (это слово появилось во Франции в начале XV в.), представлявший собой выдвинутое вперед оборонительное сооружение главным образом перед воротами, заменившее прежний барбакан ( лат.propugnacula), вписывался в оборонительную систему. Если принять эту точку зрения, то можно сделать вывод, что сочинение Леона Баттиста Альберти «О строительном деле» (De re aedificatoria) (1440-1450 гг.) весьма традиционно в своих рекомендациях фланкирования и непременного мощного гласиса; то же впечатление производят «Трактат об архитектуре» Филарете (ок. 1460 г.) и соображения Роберто Вальтурио, когда он хвалит пологую форму вала и расположение бойниц крепости Сиджизмондо Малатесты в Римини [489].
Но уже иначе обстояло дело с артиллерийскими башнями ( итал.torrioni), где на платформах неподвижно устанавливались пушки большого калибра; на самом деле эти башни должны были быть более приземистыми, поэтому появилась идея строить их не выше куртин, дабы облегчить передвижение пушек и обеспечение их припасами; кроме того, мерлоны и амбразуры были заменены бруствером. Возможно, что усовершенствование таких башен, расположенных по углам укреплений, привело к появлению бастиона. Само слово «бастион» – итальянского происхождения, оно встречается с конца XIV в. Сами бастионы появились гораздо позже, и благодаря отнюдь не Леонардо да Винчи и не Франческо ди Джорджо Мартини, а Джулиано де Сангалло (1445?-1516 гг.) (Борго Сан-Сеполькро, проект 1500 г., строительство 1502-1505 гг.; Неттуно, строительство 1501-1503 гг.; Ареццо, проект 1502 г., реализованный в 1503 г.) [490]. Если учесть, что в туже эпоху Неаполитанское королевство, с одной стороны, и Венеция и Ломбардия – с другой, оставались верны традиционным формам укреплений, то следует допустить, что бастион был местным изобретением Центральной Италии. Именно здесь, вероятно, появился настоящий бастион, т. е., согласно классическому определению, опоясанный или прикрытый стеной земляной массив, в плане треугольный, многоугольный или округлый, образующий мощные углы куртин.
Нельзя, однако, исключать того, что бастионы появились в результате трансформации не артиллерийских башен, а бульваров (или равелинов) и даже ложных валов. Бульвары Бонагиля, например, представляют собой прообраз бастиона, как и бульвары-платформы, пристроенные к замку Бреста между 1489 и 1499 г. [491]А круглое и массивное сооружение, возведенное в Меце в 1466 г. напротив Серпенуазских ворот, можно признать «бастионом до появления самого понятия» [492]. Одно из первых употреблений слова «бастион» во французском языке встречается в воспоминаниях Жана Молине об осаде Нейса в 1475 г. По поводу укреплений города Молине говорит о «большом и мощном бастионе, укрепленном траншеями», а также о «другом бастионе <...> удивительно искусно обложенном землей и песком <...>, с прекрасными бойницами и прочими грозными средствами защиты». Третья цитата ясно показывает, что речь идет о специально устроенных бульварах: Нейс, говорит Молине, имеет четыре главных въезда, и у ворот каждого из них имеется «большой, мощный и хорошо обороняемый бульвар в виде бастиона, снабженный всеми военными припасами, главным образом, для стрельбы из пушек» [493].
Чтобы это выяснить, необходимы более глубокие исследования – в частности, смысла, появления и распространения технических терминов, а для этого следует детально изучить в масштабах всего Запада сохранившиеся укрепления, их изображения, а также дидактические трактаты, исторические рассказы и финансовые документы. Тогда, может быть, обнаружится, что примерно в одно и то же время в разных, подчас далеких друг от друга, странах нескольким анонимным мастерам, строителям, или известным архитекторам пришло на ум сделать из крепости не инертную, пассивную массу, а место динамичной обороны, которое обеспечивало возможность при удобном случае перейти к контратаке.
В заключение еще три замечания, позволяющие понять, какое место занимала артиллерия на исходе Средневековья [494].
Прежде всего, новое оружие стало представлять угрозу для жизни воен-нокомандующих и капитанов. Один из первых примеров такой жертвы приводит Фруассар. Говоря об осаде Ипра в 1383 г., он пишет: «Пушечным выстрелом там был убит очень опытный англичанин, оруженосец Луи Лин» [495]. Упомянем далее Луи Павио, убитого при осаде Мелана (1423 г.), графа Солсбери – при осаде Орлеана (1428 г.), графа Арундела (1435 г.), Педро Кастильского (1438 г.), адмирала Прижана де Коэтиви и Тугдуаля Ле Буржуа при осаде Шербура (1450 г.), «доброго рыцаря мессира Жака де Ладена» (1453 г.). Танги дю Шателя (1477 г.), Байара (1524 г.) и Луи де ла Тремуйя (1525 г.). Даже князья и государи не были вне опасности: выстрел из аркебузы, убивший Танги дю Шателя, едва не унес жизнь Людовика XI; в 1465 г. во время сражений под Парижем два ядра французских пушек «попали в комнату, где обедал граф де Шароле, и убили трубача, несшего по лестнице блюдо с мясом» [496]. Теперь о появлении огнестрельного оружия на судах. Согласно договору о фрахте 23 мая 1394 г., каталонский корабль Франческо Фогассо, направлявшийся из Барселоны в Александрию, должен был иметь три бомбарды и 60 каменных ядер [497]; в начале XV в. каждое из 40 «больших судов», которые предполагалось снарядить на помощь флоту Ла-Рошели, должно было быть обеспечено четырьмя «кулевринами» с порохом и свинцовыми ядрами и двумя большими пушками, каждой из которых полагалось 120 каменных ядер и 60 фунтов пороха [498]; в начале XVI в. Филипп Киевский предусмотрел для своего главного судна 19 тяжелых орудий, дюжину фальконетов и неопределенное количество аркебуз и кулеврин [499]. Начиная примерно с 1500 г. артиллерия заняла свое место в арсенале почестей, оказываемых власть имущим. Посетивший в 1496 г. Рим в качестве паломника Арнольд фон Харфф писал о залпе из 200 орудий при въезде папы Александра VI в замок Святого Ангела: «Это было сделано в честь папы, когда он верхом проезжал мост, а когда проезжает кардинал, то в его честь стреляют из трех пушек» [500]. В 1501 г. при приближении короля Людовика XII и эрцгерцога Филиппа Красивого «в знак радости из замка (Амбуаз) был сделан выстрел из нескольких тяжелых орудий» [501].
ГЛАВА VII
ВОЕННОЕ ИСКУССТВО
Долгое время размышления о военном искусстве были уделом историков, которые пытались сравнить Средневековье с античностью и Новым временем. Почти неизбежно они приходили к выводу о посредственности, примитивности, бездарности (и даже отсутствии) военного искусства в Средние века как продуманной, упорядоченной и конституированной системы знаний, приложимых к разным ступеням военной организации в зависимости от их ранга и функций. Многие из этих историков, офицеры действующей армии или запаса, более или менее сознательно исследуя военное искусство с практической, утилитарной точки зрения, применительно к обучению будущих офицеров и преподаванию в военных школах, заключали, что из средневековых кампаний, сражений и осад нельзя извлечь почти ничего поучительного. В общем, в истории военного искусства было отмечено то же явление, что и в истории философии: получалось, что между античностью и Ренессансом пролегает тысячелетняя пустота.
Приведем несколько примеров таких весьма общих рассуждений историков. В статье «Стратегия» Британской энциклопедии признанный английский военный историк Г. Б. Лиддел-Арт, расхвалив выдающиеся стратегические заслуги Ганнибала и Сципиона, выносит суровый приговор западному Средневековью: «Воинский дух западного рыцарства был чужд искусству, хотя смутную бестолковость его деяний и прорезают несколько ярких лучей. Истинное понимание стратегии имел Иоанн Безземельный, а принц Эдуард, будущий Эдуард I, в битве при Ивземе (1265 г.) дал наглядный пример использования центральной позиции для обеспечения мобильности войск». Далее, после почти бесплодных столетий, появился Оливер Кромвель, представляемый как «первый великий стратег эпохи Нового времени» [502]. Схожее суждение выносит и Р. Ван Оверстретен, когда характеризует Средневековье следующим образом: «Ставшая многочисленной кавалерия играет главную роль. Сеньор носит полный доспех и имеет прекрасную лошадь. Вся жизнь его проходит в седле и при оружии; война – его ремесло, занятие и развлечение. Никогда еще армия не была столь однородной и отборной; и, тем не менее, никогда военное искусство не было столь несовершенным и примитивным, это – блестящее доказательство того, что воинский дух и личная доблесть без хорошей организации и строгой дисциплины ни к чему не приводят <...>. Все сеньоры равны, и никто не согласится сражаться во вторых рядах. Армия выстраивается в одну линию, рыцари беспорядочно бросаются в бой, каждый выбирает себе достойного противника. Сражение представляет собой массу поединков, и командующий армией участвует в нем как простой боец» [503]. И последний диагноз, который сравнительно недавно поставил Эрик Мюрез. Он утверждает, что в Средние века «диспозиции сражений были неопределенны, войсковые соединения тяжеловесны, маневры незначительны, связь между войсками была слабая или вообще отсутствовала <...>. Невозможно переоценить регресс (по сравнению с античностью) кавалерийской тактики, особенно во Франции, где упорно продолжали атаковать „отрядами“ без всякого маневрирования очень узким фронтом <...>. Очень часто в Средние века сражения не имели руководства и выливались в сплошные независимые поединки <...>. Уже не существовало больших смешанных соединений войск, а феодальная раздробленность мало соответствовала широкомасштабным военным расчетам. У военной политики не было иных целей, кроме округления владений, и Европе только дважды представился случай раздвинуть узкие рамки своих амбиций и мечтаний: Каролингская империя <...> и крестовые походы. Распространившиеся повсюду укрепления приобрели настолько важное значение, что вытеснили военную культуру <...>. Все тактическое искусство сводилось к тому, чтобы не атаковать первым, ибо по всеобщему правилу атакующий всегда терпит поражение, поскольку при общем наступлении теряет всякую возможность командовать и совершать маневры в избранном противником и потому неудобном месте» [504].
Однако некоторые последние работы показали, что реальность была более сложной и что вполне возможно: 1) определить несколько очень общих принципов средневековой тактики; 2) выделить кампании, развитие которых предполагало некую направляющую идею, иначе говоря, стратегию; 3) установить достаточно обширный набор решений и приемов, использовавшихся, в зависимости от обстоятельств, в полевых сражениях; 4) допустить, что на ментальном уровне средневековые военные ясно сознавали преимущества, которые могло дать как можно более полное и разнообразное применение практического опыта и теории.
Приведем несколько примеров таких весьма общих рассуждений историков. В статье «Стратегия» Британской энциклопедии признанный английский военный историк Г. Б. Лиддел-Арт, расхвалив выдающиеся стратегические заслуги Ганнибала и Сципиона, выносит суровый приговор западному Средневековью: «Воинский дух западного рыцарства был чужд искусству, хотя смутную бестолковость его деяний и прорезают несколько ярких лучей. Истинное понимание стратегии имел Иоанн Безземельный, а принц Эдуард, будущий Эдуард I, в битве при Ивземе (1265 г.) дал наглядный пример использования центральной позиции для обеспечения мобильности войск». Далее, после почти бесплодных столетий, появился Оливер Кромвель, представляемый как «первый великий стратег эпохи Нового времени» [502]. Схожее суждение выносит и Р. Ван Оверстретен, когда характеризует Средневековье следующим образом: «Ставшая многочисленной кавалерия играет главную роль. Сеньор носит полный доспех и имеет прекрасную лошадь. Вся жизнь его проходит в седле и при оружии; война – его ремесло, занятие и развлечение. Никогда еще армия не была столь однородной и отборной; и, тем не менее, никогда военное искусство не было столь несовершенным и примитивным, это – блестящее доказательство того, что воинский дух и личная доблесть без хорошей организации и строгой дисциплины ни к чему не приводят <...>. Все сеньоры равны, и никто не согласится сражаться во вторых рядах. Армия выстраивается в одну линию, рыцари беспорядочно бросаются в бой, каждый выбирает себе достойного противника. Сражение представляет собой массу поединков, и командующий армией участвует в нем как простой боец» [503]. И последний диагноз, который сравнительно недавно поставил Эрик Мюрез. Он утверждает, что в Средние века «диспозиции сражений были неопределенны, войсковые соединения тяжеловесны, маневры незначительны, связь между войсками была слабая или вообще отсутствовала <...>. Невозможно переоценить регресс (по сравнению с античностью) кавалерийской тактики, особенно во Франции, где упорно продолжали атаковать „отрядами“ без всякого маневрирования очень узким фронтом <...>. Очень часто в Средние века сражения не имели руководства и выливались в сплошные независимые поединки <...>. Уже не существовало больших смешанных соединений войск, а феодальная раздробленность мало соответствовала широкомасштабным военным расчетам. У военной политики не было иных целей, кроме округления владений, и Европе только дважды представился случай раздвинуть узкие рамки своих амбиций и мечтаний: Каролингская империя <...> и крестовые походы. Распространившиеся повсюду укрепления приобрели настолько важное значение, что вытеснили военную культуру <...>. Все тактическое искусство сводилось к тому, чтобы не атаковать первым, ибо по всеобщему правилу атакующий всегда терпит поражение, поскольку при общем наступлении теряет всякую возможность командовать и совершать маневры в избранном противником и потому неудобном месте» [504].
Однако некоторые последние работы показали, что реальность была более сложной и что вполне возможно: 1) определить несколько очень общих принципов средневековой тактики; 2) выделить кампании, развитие которых предполагало некую направляющую идею, иначе говоря, стратегию; 3) установить достаточно обширный набор решений и приемов, использовавшихся, в зависимости от обстоятельств, в полевых сражениях; 4) допустить, что на ментальном уровне средневековые военные ясно сознавали преимущества, которые могло дать как можно более полное и разнообразное применение практического опыта и теории.
1. ОБУЧЕНИЕ ВОЕННОМУ ИСКУССТВУ
Греко-римская античность создала целый свод военной литературы: от Энея Тактика, предводителя греческих наемников IV в. до н. э., до Вегеция (конец IV или, возможно, середина V в. н. э.)
[505], а между ними были Филон Византийский, Герон Александрийский и Фронтин.
На протяжении большей части Средневековья только один из них был довольно широко известен, по крайней мере на Западе, – Вегеций, который в области военного дела был одновременно и главным автором,и главным авторитетом.Отрывки из его произведений включались в разные сборники, его упоминали как в проповедях, так и в духовных трактатах церковные авторы. Когда в XIII в. Винцент из Бове пожелал рассказать о военном искусстве в своем «Большом зеркале» (Speculum majus), то он почти полностью механически переписал трактат «О военном деле» (Epitoma de re militari) Вегеция. To же самое сделали Альфонс X Мудрый (1252-1284 гг.) в «Siete Partidas», Эгидий Римский в «Об управлении государей» (ок. 1280 г.) и Кристина Пизанская в «Рыцарском искусстве». До нас дошли десятки рукописей Вегеция. Они довольно рано был переведены на народные языки: французские переводы были сделаны Жаном де Меном, «Мэтром Ришаром», Жаном Приора и Жаном де Винье; итальянский перевод – Боно Джимабони. Работы Вегеция имелись в библиотеке герцога Эврара Фриульского в IX в. [506], у принца Эдуарда, будущего короля Англии Эдуарда I, в XIII в. [507], у сэра Джона Фастолфа в XV в. [508]Естественно, что его не мог не процитировать Дионисий Картезианец в своем труде «О жизни военных» (De vita militarium) [509], а Кристина Пизанская советовала почитать по крайней мере IV книгу Вегеция «благородной баронессе», которой придется защищать свои земли в отсутствие мужа, отправившегося на войну [510]. Были даже рукописи Вегеция карманного формата [511]. И среди книг, которые Жан Жерсон рекомендовал для библиотеки дофина, упомянуты «Об управлении государей» Эгидия Римского (составной частью ее был Вегеций), сочинение Валерия Максима, «О военных хитростях» (De stratagematibus bellicis) Фронтина и «О военном деле» самого Вегеция [512].
Конкретное влияние этого авторитета определить трудно, поскольку, с одной стороны, армия, которую имеет в виду Вегеций, по своему набору, составу, задачам и даже по самому воинскому духу была глубоко отличной от средневековых армий, а с другой – в большинстве случаев можно только предполагать наличие теоретических знаний у военных предводителей и командующих. Известны лишь редкие случае прямого использования Вегеция с более или менее успешными результатами: в IX в. Рабан Мавр советовал Лотарю I перечитать Вегеция, чтобы оказать сопротивление норманнам [513]; тот же автор составил по Вегецию краткое руководство со своими вставками, где был сделан многозначительный акцент на роль кавалерии [514]. В 1147 г., когда граф Анжуйский Жоффруа Плантагенет осаждал некий замок в долине Луары, он поинтересовался у монахов Мармутье, как изготовить зажигательную бомбу, и она была сделана по рукописи Вегеция и затем использована [515]. Немного позднее о епископе Оксерра Гуго де Нуайе (1183-1206 гг.) писали, что он «с радостью собирал множество рыцарей и охотнее обсуждал с ними военные вопросы, а также часто читал Вегеция, писавшего об этом, и давал рыцарям много наставлений, почерпнутых у него [516]. Во время осады Нейса Карлом Смелым в 1474-1475 гг. один кастильский рыцарь, которого «уважали за большую ловкость и изобретательность», вдохновившись «Вегецием и другими известными, почитаемыми и авторитетными писателями по военному искусству», убедил герцога Бургундского сделать машину под названием «журавль» и набросал на бумаге ее схему; герцог Карл согласился, и была построена машина, своего рода башня на колесах, снабженная лестницей высотой в 60 футов, которую, «наподобие подъемного моста», можно было во время штурма перебросить к стене; но из-за топкого грунта башня увязла в грязи, под смех осажденных [517].
Наряду с Вегецием следует упомянуть и занимавшие более скромное место «Стратагемы» Фронтина, которые были, например, в книжном собрании Никола де Бэ в начале XV в. [518]; их перевели на французский в начале правления Карла VII [519], и позднее Антуан де Ла Саль сделал из них обильные заимствования для своего сборника «Салад» [520].
Средневековье использовало не только античные тексты. Постепенно создавалась собственная литература по военному делу. Примером могут служить уставы духовно-рыцарских орденов, особенно ордена тамплиеров, где даются ценные тактические наставления [521]. В конце XII в. Гиральд Кембрийский, участник похода принца Иоанна против Ирландии (1185 г.), в своем сочинении «Завоевание Ирландии» (Expugnatio Hibernica) указывал, как можно победить ирландцев: «В войне с ирландцами нужно прежде всего следить затем, чтобы кавалерийским эскадронам придавались лучники и со всех сторон отбивали бы ирландцев, ибо те при столкновении с тяжеловооруженными войсками обычно забрасывают их камнями, атакуют и быстро без потерь отступают» [522].
Начиная со второй половины XIII в. появились произведения политико-военной литературы, побуждавшие светских и духовных лидеров западнохристианского мира к возобновлению крестовых походов против неверных. Таково, например, сочинение францисканца Фиденцо Падуанского «Книга о возвращении Святой земли», написанное между 1274 и 1291 г.; на создание этого трактата автора вдохновил папа Григорий X во время II Лионского собора, а преподнесен он был Николаю IV в начале 1291 г., т. е. всего за несколько месяцев до падения Акры. В нем содержится полный план отвоевания Святой земли. В частности, определяется необходимое количество войск, выражается сожаление, что христианский мир не располагает «постоянной, регулярной армией», и выдвигается предположение, что таковая была бы возможна, если бы многочисленные города, епископства и монастыри содержали в Святой земле хотя бы по одному, двум или трем рыцарям. Автор отмечает, что у сарацин, несмотря на их многочисленность, мало отважных воинов и недостаточно больших сильных лошадей, а имеющиеся тем более уязвимы, что, в отличие от западных, не защищены. Поэтому против них нужно проводить решительные атаки с использованием пеших копейшиков, способных, ощетинившись копьями, создавать заграждения, а также конных лучников и арбалетчиков [523]. Еще более полный и детальный план был разработан между 1306 и 1321 г. венецианцем Марино Сануто Торселло, предложившим его папе Иоанну XXII. С удивительной осведомленностью автор указывает маршрут движения и определяет численный состав войск, вооружение, снабжение и финансирование; говорит о военных машинах и предлагает полное географическое описание «Земли обетованной»; определяет, какие меры нужно принять, чтобы избежать прошлых ошибок, как устраивать лагерь, давать сражение и вести осаду; перечисляет множество военных хитростей, почерпнутых из древней и современной истории. Этот предложенный папе план был снабжен четырьмя картами: Средиземного моря, «моря и земли», Святой земли и Египта [524].
По нашему мнению, к тому же типу относится и мемуар XV в., составленный Бертрандоном де Ла Брокьером для бургундского герцога Филиппа Доброго (1432 г.). Изложив тактику турок, справедливо сравниваемую с тактикой парфян и персов, и оценив, что их главной силой являются лучники, а копейщики ничего не стоят, ибо «вооружены так, что пешими не способны выдержать сильной атаки», он переходит к походу, который христиане могли бы организовать против турок, и мечтает о смешанной армии, собравшей все лучшие силы Северной Европы: максимальное число французских тяжелых кавалеристов и стрелков, немецкую знать с пешими и конными стрелками, а также 1000 кавалеристов и 10 000 лучников из Англии. В качестве защитного вооружения достаточны были бы светлые легкие доспехи или полудоспехи, ибо турецкие стрелы бьют не сильно. Конным воинам потребовались бы легкие копья с острыми наконечниками, прочные острые мечи и маленькие топорики; пешим воинам – гвизармы или хорошие острые пики. На случай полевых сражений предусматривался один боевой отряд для центра, тогда как фланги должны были прикрываться авангардом и арьергардом. Стрелков следовало размещать среди других сражающихся, так же как и 2-3 сотни повозок с огнестрельным оружием, которые нужно было бы взять с собой. И, наконец, запрещалось вступать в стычки до начала боя и «гнать» (иначе говоря, преследовать) бегущих в конце боя» [525].
Не забудем и нарративную историческую литературу, содержавшую ценный дидактический материал по военному делу, благодаря чему для какого-нибудь государя или сеньора слушать чтение из Юлия Цезаря, Саллюстия, Валерия Максима, истории крестовых походов, Фруассара или «Больших французских хроник» значило не только развиваться, развлекаться, но и учиться в прямом смысле слова. Иногда такие знания немедленно находили приложение: так, осаждавший Неаполь Фердинанд Арагонский, прочитав один из эпизодов «Войны с готами» Прокопия, нашел уловку, которая позволила ему проникнуть в город через акведук
На протяжении большей части Средневековья только один из них был довольно широко известен, по крайней мере на Западе, – Вегеций, который в области военного дела был одновременно и главным автором,и главным авторитетом.Отрывки из его произведений включались в разные сборники, его упоминали как в проповедях, так и в духовных трактатах церковные авторы. Когда в XIII в. Винцент из Бове пожелал рассказать о военном искусстве в своем «Большом зеркале» (Speculum majus), то он почти полностью механически переписал трактат «О военном деле» (Epitoma de re militari) Вегеция. To же самое сделали Альфонс X Мудрый (1252-1284 гг.) в «Siete Partidas», Эгидий Римский в «Об управлении государей» (ок. 1280 г.) и Кристина Пизанская в «Рыцарском искусстве». До нас дошли десятки рукописей Вегеция. Они довольно рано был переведены на народные языки: французские переводы были сделаны Жаном де Меном, «Мэтром Ришаром», Жаном Приора и Жаном де Винье; итальянский перевод – Боно Джимабони. Работы Вегеция имелись в библиотеке герцога Эврара Фриульского в IX в. [506], у принца Эдуарда, будущего короля Англии Эдуарда I, в XIII в. [507], у сэра Джона Фастолфа в XV в. [508]Естественно, что его не мог не процитировать Дионисий Картезианец в своем труде «О жизни военных» (De vita militarium) [509], а Кристина Пизанская советовала почитать по крайней мере IV книгу Вегеция «благородной баронессе», которой придется защищать свои земли в отсутствие мужа, отправившегося на войну [510]. Были даже рукописи Вегеция карманного формата [511]. И среди книг, которые Жан Жерсон рекомендовал для библиотеки дофина, упомянуты «Об управлении государей» Эгидия Римского (составной частью ее был Вегеций), сочинение Валерия Максима, «О военных хитростях» (De stratagematibus bellicis) Фронтина и «О военном деле» самого Вегеция [512].
Конкретное влияние этого авторитета определить трудно, поскольку, с одной стороны, армия, которую имеет в виду Вегеций, по своему набору, составу, задачам и даже по самому воинскому духу была глубоко отличной от средневековых армий, а с другой – в большинстве случаев можно только предполагать наличие теоретических знаний у военных предводителей и командующих. Известны лишь редкие случае прямого использования Вегеция с более или менее успешными результатами: в IX в. Рабан Мавр советовал Лотарю I перечитать Вегеция, чтобы оказать сопротивление норманнам [513]; тот же автор составил по Вегецию краткое руководство со своими вставками, где был сделан многозначительный акцент на роль кавалерии [514]. В 1147 г., когда граф Анжуйский Жоффруа Плантагенет осаждал некий замок в долине Луары, он поинтересовался у монахов Мармутье, как изготовить зажигательную бомбу, и она была сделана по рукописи Вегеция и затем использована [515]. Немного позднее о епископе Оксерра Гуго де Нуайе (1183-1206 гг.) писали, что он «с радостью собирал множество рыцарей и охотнее обсуждал с ними военные вопросы, а также часто читал Вегеция, писавшего об этом, и давал рыцарям много наставлений, почерпнутых у него [516]. Во время осады Нейса Карлом Смелым в 1474-1475 гг. один кастильский рыцарь, которого «уважали за большую ловкость и изобретательность», вдохновившись «Вегецием и другими известными, почитаемыми и авторитетными писателями по военному искусству», убедил герцога Бургундского сделать машину под названием «журавль» и набросал на бумаге ее схему; герцог Карл согласился, и была построена машина, своего рода башня на колесах, снабженная лестницей высотой в 60 футов, которую, «наподобие подъемного моста», можно было во время штурма перебросить к стене; но из-за топкого грунта башня увязла в грязи, под смех осажденных [517].
Наряду с Вегецием следует упомянуть и занимавшие более скромное место «Стратагемы» Фронтина, которые были, например, в книжном собрании Никола де Бэ в начале XV в. [518]; их перевели на французский в начале правления Карла VII [519], и позднее Антуан де Ла Саль сделал из них обильные заимствования для своего сборника «Салад» [520].
Средневековье использовало не только античные тексты. Постепенно создавалась собственная литература по военному делу. Примером могут служить уставы духовно-рыцарских орденов, особенно ордена тамплиеров, где даются ценные тактические наставления [521]. В конце XII в. Гиральд Кембрийский, участник похода принца Иоанна против Ирландии (1185 г.), в своем сочинении «Завоевание Ирландии» (Expugnatio Hibernica) указывал, как можно победить ирландцев: «В войне с ирландцами нужно прежде всего следить затем, чтобы кавалерийским эскадронам придавались лучники и со всех сторон отбивали бы ирландцев, ибо те при столкновении с тяжеловооруженными войсками обычно забрасывают их камнями, атакуют и быстро без потерь отступают» [522].
Начиная со второй половины XIII в. появились произведения политико-военной литературы, побуждавшие светских и духовных лидеров западнохристианского мира к возобновлению крестовых походов против неверных. Таково, например, сочинение францисканца Фиденцо Падуанского «Книга о возвращении Святой земли», написанное между 1274 и 1291 г.; на создание этого трактата автора вдохновил папа Григорий X во время II Лионского собора, а преподнесен он был Николаю IV в начале 1291 г., т. е. всего за несколько месяцев до падения Акры. В нем содержится полный план отвоевания Святой земли. В частности, определяется необходимое количество войск, выражается сожаление, что христианский мир не располагает «постоянной, регулярной армией», и выдвигается предположение, что таковая была бы возможна, если бы многочисленные города, епископства и монастыри содержали в Святой земле хотя бы по одному, двум или трем рыцарям. Автор отмечает, что у сарацин, несмотря на их многочисленность, мало отважных воинов и недостаточно больших сильных лошадей, а имеющиеся тем более уязвимы, что, в отличие от западных, не защищены. Поэтому против них нужно проводить решительные атаки с использованием пеших копейшиков, способных, ощетинившись копьями, создавать заграждения, а также конных лучников и арбалетчиков [523]. Еще более полный и детальный план был разработан между 1306 и 1321 г. венецианцем Марино Сануто Торселло, предложившим его папе Иоанну XXII. С удивительной осведомленностью автор указывает маршрут движения и определяет численный состав войск, вооружение, снабжение и финансирование; говорит о военных машинах и предлагает полное географическое описание «Земли обетованной»; определяет, какие меры нужно принять, чтобы избежать прошлых ошибок, как устраивать лагерь, давать сражение и вести осаду; перечисляет множество военных хитростей, почерпнутых из древней и современной истории. Этот предложенный папе план был снабжен четырьмя картами: Средиземного моря, «моря и земли», Святой земли и Египта [524].
По нашему мнению, к тому же типу относится и мемуар XV в., составленный Бертрандоном де Ла Брокьером для бургундского герцога Филиппа Доброго (1432 г.). Изложив тактику турок, справедливо сравниваемую с тактикой парфян и персов, и оценив, что их главной силой являются лучники, а копейщики ничего не стоят, ибо «вооружены так, что пешими не способны выдержать сильной атаки», он переходит к походу, который христиане могли бы организовать против турок, и мечтает о смешанной армии, собравшей все лучшие силы Северной Европы: максимальное число французских тяжелых кавалеристов и стрелков, немецкую знать с пешими и конными стрелками, а также 1000 кавалеристов и 10 000 лучников из Англии. В качестве защитного вооружения достаточны были бы светлые легкие доспехи или полудоспехи, ибо турецкие стрелы бьют не сильно. Конным воинам потребовались бы легкие копья с острыми наконечниками, прочные острые мечи и маленькие топорики; пешим воинам – гвизармы или хорошие острые пики. На случай полевых сражений предусматривался один боевой отряд для центра, тогда как фланги должны были прикрываться авангардом и арьергардом. Стрелков следовало размещать среди других сражающихся, так же как и 2-3 сотни повозок с огнестрельным оружием, которые нужно было бы взять с собой. И, наконец, запрещалось вступать в стычки до начала боя и «гнать» (иначе говоря, преследовать) бегущих в конце боя» [525].
Не забудем и нарративную историческую литературу, содержавшую ценный дидактический материал по военному делу, благодаря чему для какого-нибудь государя или сеньора слушать чтение из Юлия Цезаря, Саллюстия, Валерия Максима, истории крестовых походов, Фруассара или «Больших французских хроник» значило не только развиваться, развлекаться, но и учиться в прямом смысле слова. Иногда такие знания немедленно находили приложение: так, осаждавший Неаполь Фердинанд Арагонский, прочитав один из эпизодов «Войны с готами» Прокопия, нашел уловку, которая позволила ему проникнуть в город через акведук