Страница:
Несмотря на неясность вопроса, связанную с недостатком источников, в каролингские времена войны между христианами, по-видимому, несколько утратили ожесточенность и животную свирепость, свойственные им в меровингскую эпоху. Битва при Фонтенуа (25 июня 841 г.), произошедшая во время братоубийственной войны, была выиграна Карлом Лысым и Людовиком Немецким. И Нитхард рассказывает, что победители решили не преследовать побежденных, дабы, «<...> враги, наказанные Божьим судом и этим поражением, оставили свои беззаконные помыслы и с Божьей помощью соединились с ними воедино». Именно эта «милость Господня» прервала кровавую бойню и грабеж, это она пробудила милосердие к убитым и раненым и дала прощение бежавшим. Тот же Нитхард высказывает мысль, что война или сражение являются предметом морального суждения: коль скоро воля Божья была ясна, то «<...> союзники боролись за право и справедливость <...>». Поэтому невинным считается каждый священник, посоветовавший вступить в бой или даже принявший в нем участие; однако тот, кто из гнева, ненависти, тщеславия или другого злого чувства посоветовал или совершил предосудительное деяние, «<...> должен в тайной исповеди покаяться в сокрытых грехах и получить воздаяние по мере своей». Тем не менее, всем воинам после сражения предписывался трехдневный пост
[674].
Это событие, о котором мы знаем благодаря надежному источнику, показывает не только то, что сражение воспринималось как Божий суд и что справедливость непременно была на стороне победителя, но, в соответствии с требованиями христианской морали, оно обнаруживает желание ограничить ужасы войны, ибо даже в справедливой войне некоторые действия могут считаться преступными. Если война справедлива, то участвующих в ней клириков не в чем упрекнуть, однако, какой бы война ни была, она всегда оскверняет и требует очищения всеобщим покаянием.
В ту же эпоху постепенно исчез обычай обращать военнопленных в рабство. Выкуп пленников – благочестивая миссия святых людей в меровингские времена – утратил смысл. Практика убийства пленных или их порабощения, работорговля оказались на периферии западнохристианского мира. Отныне подобные действия допускались только при столкновениях с язычниками. Папа св. Николай I в своем знаменитом Послании болгарам (Ad consulta Bulgarorum: 866) писал, что они свершают великий грех, после победы убивая врагов и отнимая жизнь у женщин и невинных детей («Мы знаем, что вы поступили так скорее по неведению, нежели по злоумышлению; тем не менее, вы должны принести покаяние») [675]. Иначе говоря, болгары, недавно обратившиеся в христианскую веру, не осознавали своего заблуждения; то, что было нормой для язычников, стало предосудительным для христиан.
Благодаря точной и строгой классификации раскаяния и покаяния и благодаря убеждению, что пролитие крови при любых условиях является осквернением, требующим очищения, обычай налагать официальное покаяние на всякого свершившего убийство воина просуществовал до XI в. Еще Василий Великий (330-379 гг.) рекомендовал на три года лишать причастия всех, кто пролил чью-либо кровь на войне. Кентерберийский архиепископ Теодор (668-690 гг.) проявлял меньшую строгость. В послании священнику Эоде он писал: «Кто убил человека по приказу своего сеньора, тот не должен посещать церковь в течение сорока дней, а свершившему убийство на войне должно сорок дней каяться» [676]. В англосаксонском пенитенциалии той же эпохи находим схожие слова: «Если в королевстве король выводит армию против восставших или бунтовщиков и ведет войну в защиту королевства и христианской справедливости, то на совершившего в этих условиях убийство не падет тяжкий грех; но по причине пролития крови пусть тот не посещает сорок дней церковь и постится несколько недель, и когда смиренный и примиренный будет принят епископом, то пусть получит причастие через сорок дней. Если на земли нападут язычники, грабя церкви и вызывая христианский народ на войну, то учинивший убийство не совершает тяжкого греха, и пусть он только не посещает церковь в течение семи, четырнадцати или сорока дней, а затем, очистившись, получит допуск в церковь» [677]. Согласно пенитенциалию Беды, солдат, убивший во время войны, должен соблюсти сорокадневный пост [678]. Такое же покаяние и на тот же срок находим в двух более поздних пенитенциалиях: «Paenitentiale Valhcellanum pnmum») (вторая половина VIII в.), и в «Paenitentiale Valhcellanum secundum» (конец X в.), но в последнем уточняется, что поститься нужно «на хлебе и воде» (in pane et aqua). Пенитенциалии Арундела (конец X в.) возвращается к трем годам покаяния, предусмотренным св. Василием для тех, «кто убил врага за свободу отчизны». Фульберт Шартрский в начале XI в. требует только одного года [679]. В ту же эпоху Бурхард Вормсский в трактате «Исправитель или лекарь» (Corrector sive inedicus) предлагает исповедникам задавать кающимся вопросы, которые выдают влияние св. Августина. «Убил ли ты по приказу законного государя, ведшего войну за восстановление мира? Убил ли ты тирана, который старался нарушить мир? Если да, то ты будешь соблюдать три поста в предписанные дни. Но если убил не по приказу законного государя, то необходимо совершить покаяние, как за своевольное убийство» [680].
Из этих пенитенциалиев следует, что можно и нужно проводить различие между войнами несправедливыми, где человекоубийство сурово наказывается, и войнами оборонительными, законными, где совершающие убийства подлежат покаянию, но весьма легкому [681]. Подобное суждение предполагает такую войну, на которой каждый сражающийся, как предполагается, знает, совершил он преступное убийство или нет. И если оно расходится с мнением св. Августина, для которого на войне, даже несправедливой, любой солдат остается невинным, ибо он лишь повинуется государю, то, несомненно, не столько по причине обострения чувства личной ответственности, сколько из-за изменения принципа набора армий, где понятие обязательной службы стало весьма абстрактным.
По мнению некоторых, всякое покаяние, даже самое малое, за убийство на справедливой войне неоправданно. Об этом свидетельствует послание Рабана Мавра, которое было написано вскоре после битвы при Фонтенуа и включено в его же пенитенциалии, а затем в трактат: «О синодальных делах и церковных наставлениях» (De Synodahbus causis et disciphnis ecclesiasticis) Регинона Прюмского и в «Декреты» Бурхарда Вормсского [682]. «Кое-кто извиняет убийства, учиненные недавно во время распри и сражения между нашими государями, полагая, что нет нужды каяться в этом, поскольку война велась по приказу государей и Бог будет им судией <...> (Но) желающим оправдать это ужасное побоище следует подумать, смогут ли они пред очами Господа представить невинными тех, кто презрел Бога вечного из алчности, источника всех зол <...> и из-за покровительства своих светских сеньоров и кто, поправ Его заповеди, учинил это человекоубийство не случайно, а по своей воле» [683].
По меньшей мере, в двух случаях Церковь потребовала всеобщего покаяния за участие в открытой войне:
1. После кровопролитного боя у Суассона в воскресенье 15 июня 923 г., когда войска Карла Простоватого взяли верх над армией «тирана» Роберта, графа Парижского и узурпатора королевской короны, Синод в Реймсе вынес следующее постановление о покаянии участников с обеих сторон: «Пусть они на протяжении трех лет во время трех постов совершают покаяние и в первый пост не посещают церкви, а затем примиряются, причастившись. Во второе, четвертое и шестое воскресенья во время этих трех постов пусть воздерживаются от хлеба, соли и воды, если не искупятся, то же самое пусть делают пятнадцать дней до Рождества св. Иоанна Крестителя и пятнадцать дней до Рождества Спасителя и каждое шестое воскресенье на протяжении всего года, если только не искупятся или на эти дни не выпадут праздники, или не заболеют, либо не будут призваны на войну» [684].
2. В 1070 г., через четыре года после битвы при Гастингсе, собор нормандских епископов под председательством Эрменфрида наложил покаяние на воинов Вильгельма Завоевателя, и это несмотря на то, что завоевание было совершено под знаменем папы и направлено против клятвопреступника [685].
Религиозное сознание в период раннего Средневековья было еще более чувствительным к проблеме участия в войне клириков. В 400 г. Толедский собор заявил, что «если кто-нибудь после крещения участвовал в войне и носил хламиду или портупею и даже не совершил более тяжких поступков, то, став клириком, он не получит чина дьякона». В 451 г. Халкедонский собор запретил клирикам и монахам вступать в армию. Этот запрет, который в общем был частным случаем запрещения служителям Бога участвовать в мирских делах [686], оставался в силе и позднее. Он был восстановлен капитулярием Карла Великого (ок. 769 г.) в следующем, более детальном изложении: «Мы полностью запрещаем клирикам носить оружие и ходить на войну, за исключением тех, кто был избран по причине их сана для служения мессы и несения святых мощей. Поэтому государя могут сопровождать один или два епископа со своими капелланами. А всякий военачальник пусть держит при себе священника для исповедания воинов и наложения епитимьи» [687]. Еще более жестокое постановление вынес Трибурский синод 895 г., запретивший заупокойную службу по клирикам, убитым в драке, на войне или во время языческих празднеств, не возбраняя, однако, их христианского погребения.
Естественно, что эти исходившие от духовных и светских властей предписания далеко не всегда соблюдались. Клирики носили оружие, дрались, убивали, без смущения вливались в отряды солдат, вместе с тем могли быть невоздержанными пьяницами и заядлыми охотниками.
В любом случае запрет не мог касаться клириков, которые в силу политических обстоятельств были наделены мирскими полномочиями. В меровингскую эпоху епископ как «защитник города» (defensor civitatis) обязательно был связан с военными делами. В войнах своего времени участвовали св. Арнульф и св. Элигий. При Каролингах такое положение дел закрепилось: Карл Великий желал, чтобы епископы и аббаты сопровождали его во время кампаний, если только они не пользовались привилегиями или иммунитетом, и это несмотря на протесты, например, патриарха Паулина Аквилейского, писавшего королю франков в 789-790 гг., что священники не могут служить двум господам и должны сражаться с помощью духовного оружия [688].
Эта, подчас невольная, милитаризация высшего духовенства только усилилась при норманнских, сарацинских и венгерских нашествиях, обрушившихся на Запад начиная со второй половины IX в. К таким же последствиям вела и братоубийственная борьба между франками. Источники сообщают, что между 886 и 908 г. в сражениях погибли десять немецких епископов. Епископ Бернард был командующим силами императора Отгона III (около 1000 г.) и сражался с помощью копья, в которое в качестве реликвий были вбиты гвозди из истинного Святого Креста. Даже папы не могли этого избежать: в середине X в. Иоанн XII с оружием в руках защищал Рим.
Глубоко вовлеченная в войны своего времени, церковная иерархия по тем же причинам неизбежно секуляризировалась в своих нравах, принципах формирования и даже по внешнему виду. Параллельно она была вынуждена сакрализовать и идеализировать воинские ценности. Эта тенденция особенно ясно прослеживается на уровне папства: по разным случаям – сначала ввиду лангобардской, затем сарацинской угрозы – папы обещали вечное спасение всем, кто возьмется за оружие, дабы защитить Римскую Церковь. Так, Стефан II в 753 г. говорил: «Будьте уверены, что за борьбу, которую вы поведете в защиту Церкви (св. Петра), вашей матери духовной, Царь апостолов отпустил ваши грехи». Веком позже то же говорил Лев IV: «Для тех, кто умрет в сражении (с сарацинами), царствие небесное закрытым не будет».
Итак, военная деятельность и пастырские заботы были вполне совместимыми, свидетельством чего является жизнь Адальберона I, епископа Меца (929-962 гг.), физически крепкого прелата и реформатора монастыря Горце, или жизнь архиепископа Кельнского, св. Бруно (953-965 гг.), реализовывавшего свой тройственный идеал «мир, страх и ужас» (pax, timor et terror) [689].
2. БОЖИЙ МИР И БОЖЬЕ ПЕРЕМИРИЕ. РЫЦАРСКАЯ ЭТИКА И КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ
Это событие, о котором мы знаем благодаря надежному источнику, показывает не только то, что сражение воспринималось как Божий суд и что справедливость непременно была на стороне победителя, но, в соответствии с требованиями христианской морали, оно обнаруживает желание ограничить ужасы войны, ибо даже в справедливой войне некоторые действия могут считаться преступными. Если война справедлива, то участвующих в ней клириков не в чем упрекнуть, однако, какой бы война ни была, она всегда оскверняет и требует очищения всеобщим покаянием.
В ту же эпоху постепенно исчез обычай обращать военнопленных в рабство. Выкуп пленников – благочестивая миссия святых людей в меровингские времена – утратил смысл. Практика убийства пленных или их порабощения, работорговля оказались на периферии западнохристианского мира. Отныне подобные действия допускались только при столкновениях с язычниками. Папа св. Николай I в своем знаменитом Послании болгарам (Ad consulta Bulgarorum: 866) писал, что они свершают великий грех, после победы убивая врагов и отнимая жизнь у женщин и невинных детей («Мы знаем, что вы поступили так скорее по неведению, нежели по злоумышлению; тем не менее, вы должны принести покаяние») [675]. Иначе говоря, болгары, недавно обратившиеся в христианскую веру, не осознавали своего заблуждения; то, что было нормой для язычников, стало предосудительным для христиан.
Благодаря точной и строгой классификации раскаяния и покаяния и благодаря убеждению, что пролитие крови при любых условиях является осквернением, требующим очищения, обычай налагать официальное покаяние на всякого свершившего убийство воина просуществовал до XI в. Еще Василий Великий (330-379 гг.) рекомендовал на три года лишать причастия всех, кто пролил чью-либо кровь на войне. Кентерберийский архиепископ Теодор (668-690 гг.) проявлял меньшую строгость. В послании священнику Эоде он писал: «Кто убил человека по приказу своего сеньора, тот не должен посещать церковь в течение сорока дней, а свершившему убийство на войне должно сорок дней каяться» [676]. В англосаксонском пенитенциалии той же эпохи находим схожие слова: «Если в королевстве король выводит армию против восставших или бунтовщиков и ведет войну в защиту королевства и христианской справедливости, то на совершившего в этих условиях убийство не падет тяжкий грех; но по причине пролития крови пусть тот не посещает сорок дней церковь и постится несколько недель, и когда смиренный и примиренный будет принят епископом, то пусть получит причастие через сорок дней. Если на земли нападут язычники, грабя церкви и вызывая христианский народ на войну, то учинивший убийство не совершает тяжкого греха, и пусть он только не посещает церковь в течение семи, четырнадцати или сорока дней, а затем, очистившись, получит допуск в церковь» [677]. Согласно пенитенциалию Беды, солдат, убивший во время войны, должен соблюсти сорокадневный пост [678]. Такое же покаяние и на тот же срок находим в двух более поздних пенитенциалиях: «Paenitentiale Valhcellanum pnmum») (вторая половина VIII в.), и в «Paenitentiale Valhcellanum secundum» (конец X в.), но в последнем уточняется, что поститься нужно «на хлебе и воде» (in pane et aqua). Пенитенциалии Арундела (конец X в.) возвращается к трем годам покаяния, предусмотренным св. Василием для тех, «кто убил врага за свободу отчизны». Фульберт Шартрский в начале XI в. требует только одного года [679]. В ту же эпоху Бурхард Вормсский в трактате «Исправитель или лекарь» (Corrector sive inedicus) предлагает исповедникам задавать кающимся вопросы, которые выдают влияние св. Августина. «Убил ли ты по приказу законного государя, ведшего войну за восстановление мира? Убил ли ты тирана, который старался нарушить мир? Если да, то ты будешь соблюдать три поста в предписанные дни. Но если убил не по приказу законного государя, то необходимо совершить покаяние, как за своевольное убийство» [680].
Из этих пенитенциалиев следует, что можно и нужно проводить различие между войнами несправедливыми, где человекоубийство сурово наказывается, и войнами оборонительными, законными, где совершающие убийства подлежат покаянию, но весьма легкому [681]. Подобное суждение предполагает такую войну, на которой каждый сражающийся, как предполагается, знает, совершил он преступное убийство или нет. И если оно расходится с мнением св. Августина, для которого на войне, даже несправедливой, любой солдат остается невинным, ибо он лишь повинуется государю, то, несомненно, не столько по причине обострения чувства личной ответственности, сколько из-за изменения принципа набора армий, где понятие обязательной службы стало весьма абстрактным.
По мнению некоторых, всякое покаяние, даже самое малое, за убийство на справедливой войне неоправданно. Об этом свидетельствует послание Рабана Мавра, которое было написано вскоре после битвы при Фонтенуа и включено в его же пенитенциалии, а затем в трактат: «О синодальных делах и церковных наставлениях» (De Synodahbus causis et disciphnis ecclesiasticis) Регинона Прюмского и в «Декреты» Бурхарда Вормсского [682]. «Кое-кто извиняет убийства, учиненные недавно во время распри и сражения между нашими государями, полагая, что нет нужды каяться в этом, поскольку война велась по приказу государей и Бог будет им судией <...> (Но) желающим оправдать это ужасное побоище следует подумать, смогут ли они пред очами Господа представить невинными тех, кто презрел Бога вечного из алчности, источника всех зол <...> и из-за покровительства своих светских сеньоров и кто, поправ Его заповеди, учинил это человекоубийство не случайно, а по своей воле» [683].
По меньшей мере, в двух случаях Церковь потребовала всеобщего покаяния за участие в открытой войне:
1. После кровопролитного боя у Суассона в воскресенье 15 июня 923 г., когда войска Карла Простоватого взяли верх над армией «тирана» Роберта, графа Парижского и узурпатора королевской короны, Синод в Реймсе вынес следующее постановление о покаянии участников с обеих сторон: «Пусть они на протяжении трех лет во время трех постов совершают покаяние и в первый пост не посещают церкви, а затем примиряются, причастившись. Во второе, четвертое и шестое воскресенья во время этих трех постов пусть воздерживаются от хлеба, соли и воды, если не искупятся, то же самое пусть делают пятнадцать дней до Рождества св. Иоанна Крестителя и пятнадцать дней до Рождества Спасителя и каждое шестое воскресенье на протяжении всего года, если только не искупятся или на эти дни не выпадут праздники, или не заболеют, либо не будут призваны на войну» [684].
2. В 1070 г., через четыре года после битвы при Гастингсе, собор нормандских епископов под председательством Эрменфрида наложил покаяние на воинов Вильгельма Завоевателя, и это несмотря на то, что завоевание было совершено под знаменем папы и направлено против клятвопреступника [685].
Религиозное сознание в период раннего Средневековья было еще более чувствительным к проблеме участия в войне клириков. В 400 г. Толедский собор заявил, что «если кто-нибудь после крещения участвовал в войне и носил хламиду или портупею и даже не совершил более тяжких поступков, то, став клириком, он не получит чина дьякона». В 451 г. Халкедонский собор запретил клирикам и монахам вступать в армию. Этот запрет, который в общем был частным случаем запрещения служителям Бога участвовать в мирских делах [686], оставался в силе и позднее. Он был восстановлен капитулярием Карла Великого (ок. 769 г.) в следующем, более детальном изложении: «Мы полностью запрещаем клирикам носить оружие и ходить на войну, за исключением тех, кто был избран по причине их сана для служения мессы и несения святых мощей. Поэтому государя могут сопровождать один или два епископа со своими капелланами. А всякий военачальник пусть держит при себе священника для исповедания воинов и наложения епитимьи» [687]. Еще более жестокое постановление вынес Трибурский синод 895 г., запретивший заупокойную службу по клирикам, убитым в драке, на войне или во время языческих празднеств, не возбраняя, однако, их христианского погребения.
Естественно, что эти исходившие от духовных и светских властей предписания далеко не всегда соблюдались. Клирики носили оружие, дрались, убивали, без смущения вливались в отряды солдат, вместе с тем могли быть невоздержанными пьяницами и заядлыми охотниками.
В любом случае запрет не мог касаться клириков, которые в силу политических обстоятельств были наделены мирскими полномочиями. В меровингскую эпоху епископ как «защитник города» (defensor civitatis) обязательно был связан с военными делами. В войнах своего времени участвовали св. Арнульф и св. Элигий. При Каролингах такое положение дел закрепилось: Карл Великий желал, чтобы епископы и аббаты сопровождали его во время кампаний, если только они не пользовались привилегиями или иммунитетом, и это несмотря на протесты, например, патриарха Паулина Аквилейского, писавшего королю франков в 789-790 гг., что священники не могут служить двум господам и должны сражаться с помощью духовного оружия [688].
Эта, подчас невольная, милитаризация высшего духовенства только усилилась при норманнских, сарацинских и венгерских нашествиях, обрушившихся на Запад начиная со второй половины IX в. К таким же последствиям вела и братоубийственная борьба между франками. Источники сообщают, что между 886 и 908 г. в сражениях погибли десять немецких епископов. Епископ Бернард был командующим силами императора Отгона III (около 1000 г.) и сражался с помощью копья, в которое в качестве реликвий были вбиты гвозди из истинного Святого Креста. Даже папы не могли этого избежать: в середине X в. Иоанн XII с оружием в руках защищал Рим.
Глубоко вовлеченная в войны своего времени, церковная иерархия по тем же причинам неизбежно секуляризировалась в своих нравах, принципах формирования и даже по внешнему виду. Параллельно она была вынуждена сакрализовать и идеализировать воинские ценности. Эта тенденция особенно ясно прослеживается на уровне папства: по разным случаям – сначала ввиду лангобардской, затем сарацинской угрозы – папы обещали вечное спасение всем, кто возьмется за оружие, дабы защитить Римскую Церковь. Так, Стефан II в 753 г. говорил: «Будьте уверены, что за борьбу, которую вы поведете в защиту Церкви (св. Петра), вашей матери духовной, Царь апостолов отпустил ваши грехи». Веком позже то же говорил Лев IV: «Для тех, кто умрет в сражении (с сарацинами), царствие небесное закрытым не будет».
Итак, военная деятельность и пастырские заботы были вполне совместимыми, свидетельством чего является жизнь Адальберона I, епископа Меца (929-962 гг.), физически крепкого прелата и реформатора монастыря Горце, или жизнь архиепископа Кельнского, св. Бруно (953-965 гг.), реализовывавшего свой тройственный идеал «мир, страх и ужас» (pax, timor et terror) [689].
2. БОЖИЙ МИР И БОЖЬЕ ПЕРЕМИРИЕ. РЫЦАРСКАЯ ЭТИКА И КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ
Хотя раннее Средневековье (особенно с VIII по X в.) и принесло некоторые изменения концепции войны, которые следовало бы определить более четко, все же более плодотворным был период с 1000 г. до начала XII в. Различные течения современной историографии стремятся подчеркнуть сложность этого периода; одно из них выделяет целостную программу мира, возникшую на Западе: это не просто борьба с грабежами, парализовавшими повседневную жизнь, но, так сказать, метафизическая и космологическая борьба со всеми виновниками насилия и беспорядка на уровне тела, души и общества
[690]; другое течение выявило органическую связь между движениями за мир, появлением рыцарства и становлением идеи крестовых походов
[691]; третье акцентирует преобразование социальных отношений, напряженные отношения и конфликты не столько между Церковью и светскими сеньорами, сколько между магнатами и бедными, что отражает эволюцию понятий, идеалов и ценностей
[692]. По большому счету перестройка общества происходила, не без волнений и кризисов, именно в соответствии с представлением о мире и благодаря ему. Что можно взять из этих исследований, нередко частных, иногда весьма противоречивых, для того сюжета, который нас занимает?
Прежде всего – факты [693]. Первый период – время Божьего мира (975-1025 гг.), или, если использовать понятия той эпохи – «договор о мире», «установление мира», «восстановление мира и справедливости», «мир, подлежащий восстановлению» (pactum pacis, constitutio pacis, restauratio pacis et justitial, pax reformanda). Во время собора в Пюи в 975 г. епископ Ги Анжуйский собрал на открытом воздухе на поле Сен-Жермен крестьян и рыцарей своей епархии, «чтобы услышать, каково их мнение о поддержании мира». Он сразу же прояснил всю важность вопроса, сказав: «Поскольку мы знаем, что без мира никто не узрит Господа, то предупреждаем людей, во имя Господа, чтобы они стали сынами мира». Главным результатом стала клятва: рыцари волей-неволей должны были поклясться, что будут уважать владения церкви и крестьян, по крайней мере, тех, что живут за пределами тех земель, которые эти рыцари держат в качестве аллодов, бенефициев или комменд. Епископ Ги столкнулся с сопротивлением, которое он преодолел благодаря вооруженной помощи своих родственников – графов Бриуда и Жеводана: это значит, что движение за мир было направлено не против магнатов вообще (магнаты были заинтересованы в том, чтобы имущество зависимых от них людей защищалось), а только против грабителей и возмутителей спокойствия. На последующих ассамблеях мира будут вместе трудиться представители трех категорий светского общества: князья, знать и народ (Рауль Глабер).
Собор в Шарру (июнь 989 г.), собравший епископов Аквитании под председательством Гомбо, архиепископа Бордо, провозгласил тройное проклятие: разорителям церквей; расхитителям «имущества крестьян или других бедняков, как то: овец, быков, ослов, коров, коз, козлов, свиней, если только это случилось не по собственной вине» владельцев; и, наконец, тем, кто совершает насилие над клириками, не носящими оружие. Таким образом, защита крестьян была весьма ограниченной: она касалась лишь захвата имущества, если он был несправедливым. Собор в Верден-сюр-ле-Ду (1016 г.) пошел дальше, обещая защиту самих крестьян во время войны.
За первым этапом, когда требовалась только клятва, последовал второй, когда появились лиги мира. Инициативу взял на себя Эмон, архиепископ Буржа, в 1038 г., когда обязал всякого верного христианина с 15-летнего возраста объявить себя врагом нарушителей мира и обещать в случае необходимости взяться за оружие против них.
Так появились границы движения за мир: оно стремилось покончить с каждодневным насилием, незаконными изъятиями и штрафами, с грабежамии набегами(depraedationes et invasiones). Поэтому земли, сами люди (клирики, купцы, паломники, крестьяне, знатные женщины и их свиты в отсутствие мужей, вдовы, монахини и др.) пользовались особым покровительством. Речь шла также об ограничении файды, или кровной мести (werra); но что касается «большой войны» ( войныв прямом смысле слова), которая ведется публичной властью с помощью войска и военных походов, то на нее эти меры не распространялись.
Божье перемирие (treuga Dei) следует тем же настроениям, хотя и имеет свои особенности. Оно появилось на соборе в городе Тулуж (1027 г.); согласно «договору, или перемирию» (pactum sive treuga), который был провозглашен там и распространялся на епархию Эльн и графство Руссильон, всякое насилие должно быть приостановлено с девятого часа в субботу вечером до часа первой молитвы в понедельник утром: постановление того же порядка, что и постановление, запрещающее по воскресеньям судебные тяжбы, ручной труд и торги.
В 1041 г. епископ Прованса, несомненно, под влиянием аббата Клюни Одилона, от своего имени и от имени всех епископов Галлии отправил епископам Италии послание, в котором просил их принять и хранить «Божий мир и перемирие, кои нам ниспосланы с небес Божьим милосердием и коих мы твердо держимся, приняв их. Они состоят в том, чтобы с начала вечерни в четверг и до восхода солнца в понедельник утром среди всех христиан, друзей и врагов воцарялись твердый мир и перемирие».
Несколько лет спустя Божье перемирие было введено в Аквитании, в Бургундии, в Нормандии, в епархиях Вьенна и Безансона. Папство, сначала во времена Николая II, а затем Урбана II, оказало, в свою очередь, содействие в распространении движения за мир на все христианские страны. К прежним были добавлены новые периоды воздержания от войны: Рождественский пост, Рождество, Великий пост, Пасха, время между Вознесением и Пятидесятницей, включая оба праздника, три праздника Девы Марии и дни некоторых святых.
Движение за мир, в двух своих проявлениях, имело разнообразные последствия. Возникшее из-за несостоятельности публичной власти в некоторых странах Запада, оно побудило королей и князей взять инициативу на себя: Людовик VII в 1155 г. указом против «нарушителей мира» предусматривал «подавление разгула зловредности и обуздание насилия разбойников» [694]; Фридрих Барбаросса в 1158 г. провозгласил мир во всей Италии; многочисленные «земские миры», коими отмечена история Священной Римской империи, порождены той же идеей. В результате война не была изжита, а лишь стала уделом небольшого числа власть имущих, обладавших, по словам Макса Вебера, монополией на насилие. Меры Людовика Святого и его преемников против частных войн были логическим следствием движения за мир.
Оно привело к созданию народных милиций, дало явный толчок борьбе народа с феодалами и содействовало освобождению городов. Действительно, милициям мира «был присущ антииерархический дух: не только потому, что сеньорам-грабителям они противопоставляли крестьян, но главным образом потому, что они заставляли людей защищаться самостоятельно, не ожидая помощи от законных властей <...>. Именно с карательных походов с развевающимися церковными хоругвями против замков сеньоров-грабителей в Мане в 1070 г. началось французское коммунальное движение» [695].
Людовик VI, явно по совету монахов Сен-Дени, искусно использовал эту народную инициативу в интересах капетингскои монархии. Таков с самого начала был смысл его деятельности. «Поскольку старость и болезнь вынудили Филиппа (I) сойти с высот королевского достоинства и сила правосудия в отношении тиранов слишком ослабла, то Людовик, чтобы покончить с тиранией грабителей и мятежников, первым делом обратился за помощью к епископам всей Франции <...>. И прелаты тогда постановили, что священники со знаменами и всеми своими прихожанами будут участвовать с королем в осадах и сражениях» [696]. Одним из многих свидетельств движения за мир была, например, орифламма Сен-Дени, принесенная на поле битвы при Бувине, как знамя мира, знамя-покровитель коммун [697].
Предписаниями Божьего перемирия было запрещено в любое время года только насилие, не связанное собственно с войной.Что же касается справедливой войны, то большинство знатоков канонического права и теологов считали бесполезным накладывать на нее какие-либо временные ограничения. Св. Фома Аквинский допускал даже, что в случае необходимости (а справедливая война всегда необходима) можно воевать в дни самых торжественных праздников. Однако некоторые мыслители были более требовательными: мэтр Руфин «Свод декретов» (Summa Decretorum, ок. 1157 г.) предписывал уважать церковные праздники, соответственно, в эти дни наказание злодеев, даже и заслуженное, должно было приостанавливаться. С другой стороны, и общественное мнение, согласно разным свидетельствам, возможно, из суеверного страха считало ненормальным воевать в сакральные времена года [698].
Божий мир, напротив, в значительной мере содействовал оформлению понятия естественной неприкосновенности невоюющих и их имущества. Непосредственно с идеей Божьего мира связан перечень тех, кто во время войны имеет «охранную грамоту без требования»: людей Церкви, от прелатов до паломников, включая капелланов, послушников и отшельников, «пастухов и всяких работников», крестьян, купцов, женщин, стариков и детей. Вот что пишет Оноре Бове в «Древе сражений» (около 1386 г.): «Хотя выяснение обычаев, коих воины раньше придерживались, – дело сложное и не бесспорное, тем не менее я уверен, что согласно старому праву и старым обычаям для добрых воинов бесчестно пленять стариков, если те не воюют, а также женщин и невинных детей. Несомненно, что требовать за них выкуп очень дурно, ибо известно, что они не способны сражаться <...>. Те же, кто так поступает, должны называться грабителями» [699]. Предлагая английскому правительству в 1435 г. план всеобщей войны без всякой пощады к мирным жителям, сэр Джон Фастолф столкнулся с необходимостью найти оправдание и представил ее как неизбежный, естественный ответ на действия противника.
С движением за мир можно также связать анафему, объявленную Латеранским собором 1139 г. лучникам и арбалетчикам, которые пользуются своим ненавистным оружием в войнах между христианами. Этот запрет, на который в «Декрете» Грациана нет и намека, был в «Декреталиях» Григория IX. Конечно, как уже было сказано, он получил лишь временное и ограниченное применение. И если Пьерле Шантр (ок. 1200 г.) допускал использование лука и арбалета против неверных, язычников, катаров, а также в справедливых войнах, то Ричард Английский, Раймунд де Пеньяфорт и Жан де Дье придерживались запрета, введенного II Латеранским собором. Примечательно, однако, что ни усовершенствование метательной артиллерии, ни появление огнестрельной артиллерии не вызвали со стороны Церкви подобного осуждения [700]. Возможно, что в конечном счете II Латеранский собор имел в виду не столько вид оружия, сколько тип воина. Это те профессиональные военные, о которых Пьер ле Шантр сказал, что их ремесло относится к неизбежно пагубным для души, поскольку они получают жалованье за убиение невинных.
Наконец, движение за мир благоприятствовало формированию и распространению рыцарского идеала. Церковь действительно стремилась использовать рыцарей и вовлечь их в борьбу с насилием, одновременно противодействуя их воинственности. Она несколько раз провозглашала создание «рыцарства мира», пользующегося, как и крестоносцы, привилегией иммунитета.
Одно из первых свидетельств отношения Церкви к тому, что станет позднее рыцарским призванием, содержится в «Житии» св. Геральда Орильякского, написанном около 930 г. св. Одоном, аббатом Клюни. Впервые, как замечает Жорж Дюби, здесь показано, что знатный, властный человек может достичь святости, стать «воином Христовым» (miles Christi), не отвергая оружия (но и не проливая крови) [701]. Военная служба как особая функция одного из сословий общества приобретала духовную ценность и становилась спасительной. Отныне появилось законное воинство.Ансельм Луккский около 1082 г. писал, что «военные могут быть людьми праведными». Немного позднее Бонизон Сутрийский посвятил отдельную главу своей «Книги о христианской жизни» (Liber de vita Christiana) обязанностям рыцарей: они должны даже с риском для жизни хранить верность своему сеньору, защищая его, воздерживаться от грабежей, преследовать еретиков и схизматиков, защищать бедных, вдов и сирот, не нарушать данной клятвы. Затем светские или ученые литературные сочинения (от героических песней до «Поликратикона» (Policraticon) Иоанна Солсберийского) стали популяризировать рыцарский идеал, в чем-то уточняя его, и в середине XII в. он получил свое классическое определение [702]. В дальнейшем этот идеал будет развиваться в том же направлении, о чем свидетельствует перечень 31 греха или порока рыцарей, который в начале XIV в. составил Альварес Пелайо в книге «О плаче Церкви» (De planctu Ecclesie): 1) рыцари обычно живут грабежом, особенно в Галисии; 2) они часто воюют против своей отчизны и своих сеньоров, коим обязаны служить; 3) они участвуют в несправедливых войнах; 4) они сражаются на турнирах, особенно во Франции; 5) они в любое время готовы вызвать на поединок или принять вызов; 6) получая плату, они не служат или приходят на службу с меньшим количеством лошадей, чем нужно; 7) они считают себя рыцарями, еще не став ими; 8) будучи посвященными в рыцари и поучаствовав в войнах, они вступают в духовные ордены; 9) они сражаются не за Бога и общественное дело, а ради добычи и умножения своих богатств; 10) многие, особенно в Ломбардии, Тоскане и Патримонии св. Петра, посвящаются в рыцари родственниками или друзьями, а не императором, королями или князьями; 11) они часто дезертируют во время справедливых войн, бросая своих сеньоров на произвол судьбы и становясь виновными в оскорблении его величества; 12) они унижают себя, принимая административные должности; 13) они клятвопреступники, поскольку обычно не верны присяге, данной в том, чтобы презирать смерть ради спасения общественного дела; 14) они покидают государственную службу, не имея на то разрешения, а получив его и живя дома, желают и рыцарскими привилегиями пользоваться, и жалованье получать; 15) некоторые вновь становятся рыцарями после торжественного покаяния; 16) многие, убив священника, остаются рыцарями; 17) они пользуются рыцарским достоинством, забыв, что рыцарство было учреждено для того, чтобы карать несправедливых и мстить нечестивым; 18) они не соблюдают рыцарские обычаи и нормы; 19) они воюют безжалостно и жестоко, чтобы мстить, господствовать и вредить; 20) сражаясь, они имеют в виду не общественное, а личное благо; 21) они не подчиняются своим старшим в делах полезных и законных; 22) они берут сверх жалованья; 23) они убивают людей и воюют без законного разрешения старших; 24) они часто виновны в симонии; 25) некоторые становятся рыцарями после публичного покаяния; 26) в рыцарском сословии некоторые продвигаются к почетным должностям не постепенно, а сразу; 27) в справедливых войнах они участвуют нехотя, как трусы, а значит – без заслуги; 28) они покидают войско до победы или до окончания срока службы; 29) они часто убивают своих пленников; 30) рыцари часто занимаются грабежом, особенно в Испании; 31) они бахвалятся победами даже во время мира
Прежде всего – факты [693]. Первый период – время Божьего мира (975-1025 гг.), или, если использовать понятия той эпохи – «договор о мире», «установление мира», «восстановление мира и справедливости», «мир, подлежащий восстановлению» (pactum pacis, constitutio pacis, restauratio pacis et justitial, pax reformanda). Во время собора в Пюи в 975 г. епископ Ги Анжуйский собрал на открытом воздухе на поле Сен-Жермен крестьян и рыцарей своей епархии, «чтобы услышать, каково их мнение о поддержании мира». Он сразу же прояснил всю важность вопроса, сказав: «Поскольку мы знаем, что без мира никто не узрит Господа, то предупреждаем людей, во имя Господа, чтобы они стали сынами мира». Главным результатом стала клятва: рыцари волей-неволей должны были поклясться, что будут уважать владения церкви и крестьян, по крайней мере, тех, что живут за пределами тех земель, которые эти рыцари держат в качестве аллодов, бенефициев или комменд. Епископ Ги столкнулся с сопротивлением, которое он преодолел благодаря вооруженной помощи своих родственников – графов Бриуда и Жеводана: это значит, что движение за мир было направлено не против магнатов вообще (магнаты были заинтересованы в том, чтобы имущество зависимых от них людей защищалось), а только против грабителей и возмутителей спокойствия. На последующих ассамблеях мира будут вместе трудиться представители трех категорий светского общества: князья, знать и народ (Рауль Глабер).
Собор в Шарру (июнь 989 г.), собравший епископов Аквитании под председательством Гомбо, архиепископа Бордо, провозгласил тройное проклятие: разорителям церквей; расхитителям «имущества крестьян или других бедняков, как то: овец, быков, ослов, коров, коз, козлов, свиней, если только это случилось не по собственной вине» владельцев; и, наконец, тем, кто совершает насилие над клириками, не носящими оружие. Таким образом, защита крестьян была весьма ограниченной: она касалась лишь захвата имущества, если он был несправедливым. Собор в Верден-сюр-ле-Ду (1016 г.) пошел дальше, обещая защиту самих крестьян во время войны.
За первым этапом, когда требовалась только клятва, последовал второй, когда появились лиги мира. Инициативу взял на себя Эмон, архиепископ Буржа, в 1038 г., когда обязал всякого верного христианина с 15-летнего возраста объявить себя врагом нарушителей мира и обещать в случае необходимости взяться за оружие против них.
Так появились границы движения за мир: оно стремилось покончить с каждодневным насилием, незаконными изъятиями и штрафами, с грабежамии набегами(depraedationes et invasiones). Поэтому земли, сами люди (клирики, купцы, паломники, крестьяне, знатные женщины и их свиты в отсутствие мужей, вдовы, монахини и др.) пользовались особым покровительством. Речь шла также об ограничении файды, или кровной мести (werra); но что касается «большой войны» ( войныв прямом смысле слова), которая ведется публичной властью с помощью войска и военных походов, то на нее эти меры не распространялись.
Божье перемирие (treuga Dei) следует тем же настроениям, хотя и имеет свои особенности. Оно появилось на соборе в городе Тулуж (1027 г.); согласно «договору, или перемирию» (pactum sive treuga), который был провозглашен там и распространялся на епархию Эльн и графство Руссильон, всякое насилие должно быть приостановлено с девятого часа в субботу вечером до часа первой молитвы в понедельник утром: постановление того же порядка, что и постановление, запрещающее по воскресеньям судебные тяжбы, ручной труд и торги.
В 1041 г. епископ Прованса, несомненно, под влиянием аббата Клюни Одилона, от своего имени и от имени всех епископов Галлии отправил епископам Италии послание, в котором просил их принять и хранить «Божий мир и перемирие, кои нам ниспосланы с небес Божьим милосердием и коих мы твердо держимся, приняв их. Они состоят в том, чтобы с начала вечерни в четверг и до восхода солнца в понедельник утром среди всех христиан, друзей и врагов воцарялись твердый мир и перемирие».
Несколько лет спустя Божье перемирие было введено в Аквитании, в Бургундии, в Нормандии, в епархиях Вьенна и Безансона. Папство, сначала во времена Николая II, а затем Урбана II, оказало, в свою очередь, содействие в распространении движения за мир на все христианские страны. К прежним были добавлены новые периоды воздержания от войны: Рождественский пост, Рождество, Великий пост, Пасха, время между Вознесением и Пятидесятницей, включая оба праздника, три праздника Девы Марии и дни некоторых святых.
Движение за мир, в двух своих проявлениях, имело разнообразные последствия. Возникшее из-за несостоятельности публичной власти в некоторых странах Запада, оно побудило королей и князей взять инициативу на себя: Людовик VII в 1155 г. указом против «нарушителей мира» предусматривал «подавление разгула зловредности и обуздание насилия разбойников» [694]; Фридрих Барбаросса в 1158 г. провозгласил мир во всей Италии; многочисленные «земские миры», коими отмечена история Священной Римской империи, порождены той же идеей. В результате война не была изжита, а лишь стала уделом небольшого числа власть имущих, обладавших, по словам Макса Вебера, монополией на насилие. Меры Людовика Святого и его преемников против частных войн были логическим следствием движения за мир.
Оно привело к созданию народных милиций, дало явный толчок борьбе народа с феодалами и содействовало освобождению городов. Действительно, милициям мира «был присущ антииерархический дух: не только потому, что сеньорам-грабителям они противопоставляли крестьян, но главным образом потому, что они заставляли людей защищаться самостоятельно, не ожидая помощи от законных властей <...>. Именно с карательных походов с развевающимися церковными хоругвями против замков сеньоров-грабителей в Мане в 1070 г. началось французское коммунальное движение» [695].
Людовик VI, явно по совету монахов Сен-Дени, искусно использовал эту народную инициативу в интересах капетингскои монархии. Таков с самого начала был смысл его деятельности. «Поскольку старость и болезнь вынудили Филиппа (I) сойти с высот королевского достоинства и сила правосудия в отношении тиранов слишком ослабла, то Людовик, чтобы покончить с тиранией грабителей и мятежников, первым делом обратился за помощью к епископам всей Франции <...>. И прелаты тогда постановили, что священники со знаменами и всеми своими прихожанами будут участвовать с королем в осадах и сражениях» [696]. Одним из многих свидетельств движения за мир была, например, орифламма Сен-Дени, принесенная на поле битвы при Бувине, как знамя мира, знамя-покровитель коммун [697].
Предписаниями Божьего перемирия было запрещено в любое время года только насилие, не связанное собственно с войной.Что же касается справедливой войны, то большинство знатоков канонического права и теологов считали бесполезным накладывать на нее какие-либо временные ограничения. Св. Фома Аквинский допускал даже, что в случае необходимости (а справедливая война всегда необходима) можно воевать в дни самых торжественных праздников. Однако некоторые мыслители были более требовательными: мэтр Руфин «Свод декретов» (Summa Decretorum, ок. 1157 г.) предписывал уважать церковные праздники, соответственно, в эти дни наказание злодеев, даже и заслуженное, должно было приостанавливаться. С другой стороны, и общественное мнение, согласно разным свидетельствам, возможно, из суеверного страха считало ненормальным воевать в сакральные времена года [698].
Божий мир, напротив, в значительной мере содействовал оформлению понятия естественной неприкосновенности невоюющих и их имущества. Непосредственно с идеей Божьего мира связан перечень тех, кто во время войны имеет «охранную грамоту без требования»: людей Церкви, от прелатов до паломников, включая капелланов, послушников и отшельников, «пастухов и всяких работников», крестьян, купцов, женщин, стариков и детей. Вот что пишет Оноре Бове в «Древе сражений» (около 1386 г.): «Хотя выяснение обычаев, коих воины раньше придерживались, – дело сложное и не бесспорное, тем не менее я уверен, что согласно старому праву и старым обычаям для добрых воинов бесчестно пленять стариков, если те не воюют, а также женщин и невинных детей. Несомненно, что требовать за них выкуп очень дурно, ибо известно, что они не способны сражаться <...>. Те же, кто так поступает, должны называться грабителями» [699]. Предлагая английскому правительству в 1435 г. план всеобщей войны без всякой пощады к мирным жителям, сэр Джон Фастолф столкнулся с необходимостью найти оправдание и представил ее как неизбежный, естественный ответ на действия противника.
С движением за мир можно также связать анафему, объявленную Латеранским собором 1139 г. лучникам и арбалетчикам, которые пользуются своим ненавистным оружием в войнах между христианами. Этот запрет, на который в «Декрете» Грациана нет и намека, был в «Декреталиях» Григория IX. Конечно, как уже было сказано, он получил лишь временное и ограниченное применение. И если Пьерле Шантр (ок. 1200 г.) допускал использование лука и арбалета против неверных, язычников, катаров, а также в справедливых войнах, то Ричард Английский, Раймунд де Пеньяфорт и Жан де Дье придерживались запрета, введенного II Латеранским собором. Примечательно, однако, что ни усовершенствование метательной артиллерии, ни появление огнестрельной артиллерии не вызвали со стороны Церкви подобного осуждения [700]. Возможно, что в конечном счете II Латеранский собор имел в виду не столько вид оружия, сколько тип воина. Это те профессиональные военные, о которых Пьер ле Шантр сказал, что их ремесло относится к неизбежно пагубным для души, поскольку они получают жалованье за убиение невинных.
Наконец, движение за мир благоприятствовало формированию и распространению рыцарского идеала. Церковь действительно стремилась использовать рыцарей и вовлечь их в борьбу с насилием, одновременно противодействуя их воинственности. Она несколько раз провозглашала создание «рыцарства мира», пользующегося, как и крестоносцы, привилегией иммунитета.
Одно из первых свидетельств отношения Церкви к тому, что станет позднее рыцарским призванием, содержится в «Житии» св. Геральда Орильякского, написанном около 930 г. св. Одоном, аббатом Клюни. Впервые, как замечает Жорж Дюби, здесь показано, что знатный, властный человек может достичь святости, стать «воином Христовым» (miles Christi), не отвергая оружия (но и не проливая крови) [701]. Военная служба как особая функция одного из сословий общества приобретала духовную ценность и становилась спасительной. Отныне появилось законное воинство.Ансельм Луккский около 1082 г. писал, что «военные могут быть людьми праведными». Немного позднее Бонизон Сутрийский посвятил отдельную главу своей «Книги о христианской жизни» (Liber de vita Christiana) обязанностям рыцарей: они должны даже с риском для жизни хранить верность своему сеньору, защищая его, воздерживаться от грабежей, преследовать еретиков и схизматиков, защищать бедных, вдов и сирот, не нарушать данной клятвы. Затем светские или ученые литературные сочинения (от героических песней до «Поликратикона» (Policraticon) Иоанна Солсберийского) стали популяризировать рыцарский идеал, в чем-то уточняя его, и в середине XII в. он получил свое классическое определение [702]. В дальнейшем этот идеал будет развиваться в том же направлении, о чем свидетельствует перечень 31 греха или порока рыцарей, который в начале XIV в. составил Альварес Пелайо в книге «О плаче Церкви» (De planctu Ecclesie): 1) рыцари обычно живут грабежом, особенно в Галисии; 2) они часто воюют против своей отчизны и своих сеньоров, коим обязаны служить; 3) они участвуют в несправедливых войнах; 4) они сражаются на турнирах, особенно во Франции; 5) они в любое время готовы вызвать на поединок или принять вызов; 6) получая плату, они не служат или приходят на службу с меньшим количеством лошадей, чем нужно; 7) они считают себя рыцарями, еще не став ими; 8) будучи посвященными в рыцари и поучаствовав в войнах, они вступают в духовные ордены; 9) они сражаются не за Бога и общественное дело, а ради добычи и умножения своих богатств; 10) многие, особенно в Ломбардии, Тоскане и Патримонии св. Петра, посвящаются в рыцари родственниками или друзьями, а не императором, королями или князьями; 11) они часто дезертируют во время справедливых войн, бросая своих сеньоров на произвол судьбы и становясь виновными в оскорблении его величества; 12) они унижают себя, принимая административные должности; 13) они клятвопреступники, поскольку обычно не верны присяге, данной в том, чтобы презирать смерть ради спасения общественного дела; 14) они покидают государственную службу, не имея на то разрешения, а получив его и живя дома, желают и рыцарскими привилегиями пользоваться, и жалованье получать; 15) некоторые вновь становятся рыцарями после торжественного покаяния; 16) многие, убив священника, остаются рыцарями; 17) они пользуются рыцарским достоинством, забыв, что рыцарство было учреждено для того, чтобы карать несправедливых и мстить нечестивым; 18) они не соблюдают рыцарские обычаи и нормы; 19) они воюют безжалостно и жестоко, чтобы мстить, господствовать и вредить; 20) сражаясь, они имеют в виду не общественное, а личное благо; 21) они не подчиняются своим старшим в делах полезных и законных; 22) они берут сверх жалованья; 23) они убивают людей и воюют без законного разрешения старших; 24) они часто виновны в симонии; 25) некоторые становятся рыцарями после публичного покаяния; 26) в рыцарском сословии некоторые продвигаются к почетным должностям не постепенно, а сразу; 27) в справедливых войнах они участвуют нехотя, как трусы, а значит – без заслуги; 28) они покидают войско до победы или до окончания срока службы; 29) они часто убивают своих пленников; 30) рыцари часто занимаются грабежом, особенно в Испании; 31) они бахвалятся победами даже во время мира