— Себастьян! — со страхом тихо позвал я. Он на минуту умолк и спросил с досадой:
— Чего тебе?
— Нет, ничего. Чудно здесь как-то.
Себастьян снова попытался залаять, но тщетно: то ли сбился с ритма, то ли забыл, как это делается, — и протяжно, хрипло завыл. Я невольно взглянул на небо, ожидая увидеть полную луну, однако ни следа, ни хотя бы намека на луну не обнаружил. Такая уж она была, эта августовская ночь, — на редкость звездная, но безлунная.
— Я здесь, — тоненько сказал кто-то.
Это была Эва. Она стояла за нами в своем белом платье, держа в руке белые туфельки, и тяжело, точно после долгого бега, дышала.
— Ну наконец-то, слава богу, — задрожав всем своим могучим телом, сказал Себастьян. — Вы готовы?
— Сама не знаю, — неуверенно проговорила Эва. — Может, я делаю глупость?
— Бежать. Бежать, пока не поздно, — зарычал Себастьян. — Мало вы настрадались? Сколько можно томиться в неволе? — мягче добавил он.
— Тсс, внимание, — прошипел я, потому что рядом раздались странные звуки.
— Лошадей из реки выводят, — сказал Себастьян, настороженно шевеля ушами.
Действительно, вскоре послышался мерный топот стреноженных лошадей; казалось, кто-то раскачивает гигантскую колыбель.
— Ну, в путь, ночи теперь короткие, — приказал Себастьян. — Ты иди последним и оберегай нашу даму.
— Куда мы идем? Я боюсь темноты и вообще… — шепнула Эва.
— В город. Там чего-нибудь придумаем.
Мы стали спускаться по пологому склону. Себастьян поминутно останавливался и поджидал нас, потому что мы то и дело запутывались в кустах и высоких травах.
— Ему можно доверять? — тихо спросила Эва.
— Кому?
— Ну псу этому. Какой-то у него подозрительный вид.
— Он в предыдущем воплощении был лордом-путешественником. Получил прекрасное воспитание. Вы разве его не знаете?
— Тут столько разных тварей вертится…
— А Себастьян вас давно знает. Это он организовал побег.
Эва внимательно посмотрела на покачивающийся перед нами могучий корпус Себастьяна Пес-изобретатель ступал очень осторожно, придерживая своими огромными, типично английскими зубами мокрые ветки, чтобы они не хлестали Эву.
— Ах, если бы папа был с нами, — вздохнула Эва. — Мой папа — астроном. Я родилась на южных островах, мама тоже оттуда. Вы, наверно, обратили внимание на мои глаза. Там у всех такие. Мама умерла, когда я была совсем маленькая, — не вынесла здешнего климата. И теперь мы одни на свете. Но вам до этого нет дела.
Ее слова меня укололи, и я невольно спросил:
— А какова общая масса вашего солнца?
— Почему нашего? Ведь оно и для вас светит.
— Простите. Я оговорился.
— Не знаю. Папа бы вам сказал. Но папа сейчас ужасно далеко, кажется на Северном полюсе. Изучает солнечную корону.
Мы чуть не наткнулись на Себастьяна, который остановился, вытянув шею, у какого-то полуистлевшего забора.
— Внимание. Соблюдать осторожность, — беззвучно шепнул он.
Перед нами были невысокие раскидистые деревья. Казалось, на них напялили белые гетры, но то был всего лишь большой старый сад с побеленными для защиты от вредителей стволами. В его темной глубине через равные промежутки времени раздавалось какое-то постукиванье.
— Это сторожа колотят палками по деревьям — отпугивают воров, — еще тише прошептал Себастьян.
Эва ощупью нашла в темноте мою руку. Я почувствовал в своей ладони тоненькие, слегка дрожащие пальцы.
— Как я ненавижу эту проклятую долину.
— Почему? Здесь очень красиво. Я когда-то страшно по ней тосковал.
— Как вас зовут?
— Петр.
Эва немного помолчала. Себастьян встревоженно за нами наблюдал.
— Странно, — наконец вздохнула она.
— Что странно?
— Имя Петр — перевернутое Терп.
— Ну не совсем, — сердито пробормотал Себастьян. — Хватит разговаривать. Вы когда-нибудь сдвинетесь с места? Зря теряем время.
И принялся тщательно обнюхивать какие-то высокие растения, которые вполне могли быть крапивой. Потом припал к земле и медленно пополз в глубь сада.
— За нами кто-то идет, — сообщил он скорее самому себе, чем нам.
Эва еще сильней вцепилась в мою руку. На цыпочках, затаив дыхание мы бесшумно крались за псом-изобретателем. Миновали шалаш сторожей и выбрались из сада на межу, по обеим сторонам которой росло что-то высокое, возможно кукуруза или горох. Над головой назойливо звенели комары — как-то плаксиво, словно жалуясь, что хотят, но никак не могут заснуть.
— Ну вот, — хрипло пробормотал Себастьян. — Здесь нас никто не увидит. Незачем держаться за руки.
— А я так увереннее себя чувствую, — сказала Эва.
Себастьян задумался, печально глядя на межу.
— Но это стесняет движения.
— Я лучше знаю, что меня стесняет. Себастьян хотел почесать за ухом (у него это обозначало смущение), но только бессильно уронил лапу в траву и, ничего больше не сказав, пошел вперед.
— Я все время о вас думала, — шепнула Эва, когда мы двинулись следом за Себастьяном.
У меня перехватило дыхание.
— Я тоже, — невнятно пробормотал я.
— Правда? — Она крепко сжала мою руку. — Ох, как я рада.
Опять Себастьян загородил нам дорогу.
— Господи, я ведь просил не разговаривать, — недовольно буркнул он.
— Мне никто не имеет права приказывать.
— Простите, если я что-то не то сказал. Но от осторожности зависит наша жизнь.
— Мне на свою жизнь наплевать. Себастьян только тяжело вздохнул, но, когда я с ним поравнялся, довольно больно толкнул меня своим костлявым бедром. Он даже ухом не повел, когда через секунду в этой кукурузе или горохе что-то тяжело плюхнулось на землю, а потом раздались негромкие звуки, похожие на сдавленные проклятия.
Некоторое время мы шли молча, а над нами поминутно загорались и гасли падающие звезды.
— Я страшно болела, очень долго, — вдруг шепнула Эва. В темноте сверкнули две точки. Это были ее глаза. — Они говорят, что поэтому так меня берегут. Они ужасные, оба. Даже не знаю, кто хуже.
— Не думайте об этом. Нам бы только добраться до города.
— Вы меня возьмете с собой? Вам можно доверять? — Она опять стиснула мою руку.
— Да. Нам можно доверять.
— А где вы живете?
Я немного растерялся, не зная, что ответить. Какие-то жуки, но не майские, другие, кружили над нашими головами, то и дело о нас ударяясь. Потом, упав, отчаянно жужжали в траве.
— Я живу в Варшаве. Не знаю, слыхали ли вы.
— Ах в Варшаве, — обрадовалась Эва. — Прекрасно.
Я вовсе не был уверен, что она слыхала об этом городе.
— Хотите кусочек яблока?
— Яблока?
— Да, я подобрала в саду.
Себастьян остановился, поджидая нас. На этот раз он не стал ворчать, только предостерегающе поднял переднюю лапу. Мы послушно замерли. Рядом что-то скрипело, как несмазанная дверь, кто-то громко фыркал.
— Телеги едут в город. Крестьяне везут зерно, или торговцы, — тихо сказал Себастьян.
— Давайте пойдем вдоль дороги. Так скорей доберемся до города, — несмело предложил я.
— Ох, нет, — возразила Эва. — На этой дороге нас и будет искать Терп.
— У меня такое ощущение, будто за нами следят, — добавил я еще.
Себастьян молчал, насторожив уши. На дороге вдруг кто-то выругался: «Чтоб тебя ни сном, ни духом!» Характерный гнусавый голос показался мне знакомым. Но Себастьян, похоже, не обратил на это внимания и не торопясь свернул на гороховое поле.
— Может быть, вы устали? Может, хотите отдохнуть? — с непонятным волнением в голосе спросил он, не поворачивая головы.
— Ох, что вы! Я очень выносливая. Могу делать такие вещи, каких никто не умеет. Например, на пятнадцать минут задержать дыхание. Прошу вас, проверьте.
И прижала мою руку к губам; со стороны могло показаться, что я веду слепца. Я почувствовал медленно расползающееся по руке тепло. Ни малейшего дуновения не коснулось моей ладони, только, почудилось мне, ее сердце бьется все сильнее и сильнее. Себастьян начал нервно оглядываться, даже чуть не упал, споткнувшись о камень.
Я отнял руку, немного вспотевшую от ее тепла.
— Верю, — шепнул я. — Нельзя отвлекаться. Мы вошли в лес. Высокий, мрачно шелестящий верхушками, пахнущий горячей смолой и мокрыми травами. Себастьян несколько раз фыркнул, верно от этих крепких запахов. Морду он опустил очень низко, будто хотел землей заткнуть себе пасть.
— Я вообще совершенно не такая, как все, — вдруг сказала Эва. — Знаете, я часто встречаю маму. Мы подолгу разговариваем, она меня ласкает, заплетает мне косы. Один раз так заплела, что никто не мог расплести.
Конечно же, высоко над головой, как в страшной сказке, заухала неясыть. Даже Себастьян немного замедлил шаг.
— Ведь вашей матери давно нет в живых.
— Да-а, — сказала Эва, но прозвучало это скорее как вопрос.
А я подумал, что где-то меня ждут мои дела. Что я запустил занятия в школе, что, наверно, мне названивают из фильма «Чудесное путешествие на Андромеду». Но тепло Эвиной руки как будто рассеивало угрызения совести.
Мы продирались сквозь колючие мокрые кусты, опутанные паутиной. Пауки с перепугу кидались наутек прямо по лицу, по волосам. Кто-то выскочил у меня из-под ног и понесся в глубину черного, шумящего, как большая река, леса.
— Себастьян, ты знаешь, куда мы идем? — негромко спросил я.
Он посмотрел на небо, но там уже не было звезд. Ничего не ответив, пошел дальше.
Вскоре впереди показался свет. Или даже не свет, а робкое, то и дело гаснущее мерцание. Постепенно этот мерцающий свет стал разгораться, хотя еще часто исчезал за толстыми замшелыми стволами. Потом мы увидели искры, рассыпавшиеся довольно высоко над землей; можно было подумать, дьявол задел хвостом ветку. Себастьян стал сосредоточенно принюхиваться. В воздухе чувствовался едкий запах скипидара.
Пройдя еще немного, мы притаились за нагромождением выкорчеванных пней, похожих на окаменевших осьминогов. Сквозь путаницу корней увидели приземистое строение, а перед ним, в дюжине шагов от нас, двух человек у костра, над которым чернел висящий на жерди дымящийся котелок.
Один, полулежа возле кучи хвороста, что-то напевал, другой палкой разбивал головешки.
— И чего ты там, наверху, видишь? — спросил тот, который разбивал головешки.
— Ничего не вижу. Только думаю, что там, на том свете?
— Говорят же, ангелы, и святые, и спасенные души.
— А где тогда ад?
— У тебя других забот нету? Где-то там и ад. Может, на самом верху, а может, чуток пониже.
Тот, что полулежал на земле, долго молчал, а потом сказал задумчиво:
— А сегодня целый вечер звезды падали одна за одной. Может, скоро конец света?
— В эту пору они всегда падают.
— Но ведь когда-нибудь и звезды кончатся.
— Поди лучше погляди, что с печами.
— Неохота. Чудно сегодня в лесу, зверье попряталось, птицы молчат. Точно кто-то немой ходит-бродит, ищет спасения. А ты не боишься конца света?
Второй, с палкой, ничего не ответил, только ударил по костру, и в небо взметнулись и погасли крупные искры.
— Это смолокуры. Я их знаю, — шепнула Эва. — Они тут же донесут.
— Надо обойти смолокурню, — пробормотал Себастьян. — Попробуем справа.
— Смолокуры? Впервые слышу. Что они здесь делают? — спросил я.
— Кажется, гонят из пней скипидар, а может, делают древесный уголь. Терп к ним часто заглядывает, у них тут разные прирученные зверюшки.
— Не будем терять время, — сказал Себастьян, вставая.
И мы побрели дальше по черному неприветливому лесу. Мне все время казалось, что позади трещат под чьими-то ногами ветки. Потом мы углубились в заросли огромных папоротников, они были такие высокие, что плотно закрыли небо.
— Знаете, — сказала Эва и опять взяла меня за руку, — я в этом году нашла цветок папоротника.
— Никто еще не находил цветов папоротника.
— А я нашла Они его у меня отобрали. Его мать.
Эва мне, в общем-то, нравилась, но одновременно немного пугала. Я не видел ее лица, лишь глаза иногда вспыхивали, как тусклые огоньки, когда она искоса на меня посматривала. Мне захотелось вспомнить, как она выглядит, я мучительно пытался представить себе ее улыбку или внезапно появляющийся в глазах страх, но только слышал низкий и почему-то очень волнующий голос.
Лес становился все гуще. Мы с трудом пробирались между могучими стволами — старыми, потрескавшимися, на которых даже мох не хотел расти. Почва здесь была болотистая, под ногами противно хлюпала какая-то мерзкая жижа. Себастьян, замедлив шаг, неуверенно принюхивался, кривя свою огромную морду.
— Далеко еще, Себастьян? — спросил я.
Он пробурчал что-то невразумительное и стал идти еще медленнее.
— Ты знаешь, где мы? Пес-изобретатель остановился, понурил голову.
— Мы заблудились, старик, — тихо проговорил он. — Чернота такая, хоть глаз выколи.
— Что же теперь будет? Ведь они нас схватят, — чуть не крикнула Эва.
— А как прикажете ориентироваться? — потерянно пробормотал Себастьян.
— А твой замечательный нюх? — иронически спросил я.
— Отстань, старик. Это когда-то у меня был нюх. У кого в городе нормальные органы чувств?
Какая-то шишка тяжело шмякнулась на землю у наших ног.
— Знаю! — крикнула Эва и, повернувшись, бросилась назад.
— Чего вы там знаете? — несмело спросил Себастьян, на всякий случай загораживая ей дорогу.
— Камень. Волшебный камень с нашего острова. Мамин подарок.
— Нам бы больше пригодился компас, — сказал Себастьян.
— Это и есть компас. Как я могла его забыть? В наказание мы и заблудились. Боже, меня все время что-то мучило, не давала покоя какая-то мысль. А это оно и было. Немедленно возвращаемся.
К ровному шуму леса примешался новый, едва слышный звук: то ли тихая мелодия флейты, то ли журчание переливаемой из бутылки в бутылку воды.
— Это еще зачем? — вздохнул Себастьян. — Столько потратили времени…
— Я не могу оставить там камень. Это мое самое большое сокровище.
— Никуда вы не пойдете, — еще печальнее вздохнул Себастьян. — Я за вас отвечаю.
— Уговорите его. — Эва начала быстро гладить мою руку.
— Себастьян, — шепотом сказал я, — слышишь бульканье?
— Слышу. Слух у меня, слава богу, еще хоть куда.
— Тут где-то неподалеку река.
— Возможно.
— Если мы пойдем вверх по течению, то дойдем до усадьбы, а оттуда попытаемся еще раз.
— Да, да, — опять чуть не закричала Эва, впиваясь ногтями в мою ладонь. — Это прекрасный выход. Мы спасены.
— Не говори гоп, — простонал Себастьян.
— Возвращаемся, старик.
— Как хотите, — сказал Себастьян и побрел в ту сторону, откуда из-за стены пышного ольшаника доносился монотонный шум.
Обратный путь был, конечно, гораздо труднее и показался нам бесконечно долгим. Мы продирались сквозь мокрую чащу ольшаника, ломая упругие ветки, с которых стекала вода. Эва все время хныкала, хотя это недостаточно сильно сказано. Она то и дело судорожно всхлипывала от отчаяния, что забыла свой волшебный камень и мы наказаны за ее забывчивость.
В конце концов заросли стали совершенно непроходимыми. Тогда мы по скользкому и холодному берегу спустились к реке, показавшейся нам теплой, как стынущий чай. Воды не было видно, только чувствовалось, как она щекочет покрывшиеся гусиной кожей икры, а иногда и бедра.
— Себастьян, а если по звездам? — спросил я в какой-то момент.
— Где ты видишь звезды, старик? — угрюмо буркнул Себастьян.
Я посмотрел на небо в разрывах между черными кронами деревьев. Звезд не было. Может, уже все попадали на землю, или их заслонили ночные тучи, предвещающие перемену погоды.
Эва шла передо мной, одной рукой подобрав подол платья. Себастьян вел нас уверенно, как бывалый солдат, но время от времени бросался вперед и ужасно смешно колотил передними лапами по воде. Вначале я подумал, что бывший лорд-путешественник от сильных переживаний слегка спятил, но потом понял: подталкиваемый инстинктом, он охотился за рыбками, сновавшими у него между ног. Да уж, ничего не поделаешь. У Себастьяна душа разумного существа, но он не в силах противостоять требованиям своей собачьей натуры. Такой внутренний разлад, по-видимому, очень унизителен. И трудно этому удивляться.
Я, конечно, мог бы и не поверить, что в предыдущем воплощении Себастьян был английским лордом. Многие из вас — самые умненькие и трезвомыслящие, — возможно, не верят ни единому его слову. Но у меня совсем другой характер. Если кому-то хочется, чтобы я его считал таким, каким он желает быть, — пожалуйста. Именно в этом и заключается культура общения. Стремление быть умнее всех — штука небезопасная. Ею можно подавиться, как рыбьей костью.
Наконец берега стали заметно круче. Река теперь бежала в овраге, один склон которого был просто отвесным. Себастьян, внимательно оглядевшись, начал взбираться вверх по глинистому обрыву, отчаянно дрыгая задними лапами. Я знал, что он стесняется Эвы, боится показаться смешным, но деваться было некуда.
Над собой мы увидели луг, вернее, его смутные очертания. Где-то неподалеку фыркали лошади, одна из них, стреноженная, неуклюже скакала, глухо стуча копытами по торфяным бугоркам. Пастухи сонно тянули какую-то песню. В темноте вспыхивали огоньки цигарок.
Мы поднялись еще выше, обогнули несколько деревьев.
— Себастьян, за нами кто-то идет, — сказал я. — С самого начала.
— Тебе кажется, — пыхтя ответил Себастьян. Язык высунуть он не решался, как ни трудно ему было дышать.
— Я слышал, кто-то шлепал по воде.
— Это река бурлит на камнях.
Началась знакомая ограда. Мы перелезли через нее.
— О боже, — шепнула Эва. — Мне опять страшно.
— Может, плюнем на этот камень, — тихо сказал я.
— Нет! Ни за что! — Она крикнула так громко, что пришлось зажать ей рот. — Я вас очень прошу.
И с каким-то отчаянием поцеловала мой мизинец. Мне стало неловко. — Сзади войдем, Себастьян? — спросил я.
— Угу, — буркнул он и направился к черной громаде дома, в котором не светилось ни одного окна.
Я смахнул прицепившиеся к одежде клубки паутины, стряхнул ползавших по спине гусениц и жучков.
— Ох, только бы Терп не проснулся. Дайте руку. Я ужасно боюсь, наверно, сейчас умру со страху.
Она судорожно схватила меня за руку. И тут я увидел на кустах одичавшей сирени какой-то колеблющийся отблеск и невольно замедлил шаг. Себастьян уже плюхнулся в траву.
— Внимание! Прячьтесь, — скомандовал он. Притаившись в чахлом бурьяне, мы смотрели, как из-за угла дома выплывает фонарь — закопченная лампа, какими раньше пользовались в конюшнях. Под лампой маячили белые ноги, такие белые, что у меня вдруг мелькнула мысль, не покойник ли это, и по спине побежали мурашки.
Позади нас кто-то тяжело шлепнулся на землю, ломая хворост. Потом послышалось шуршание: казалось, невидимка прутиком царапает кору. Кто же это за нами шпионит? — едва успел подумать я, как фонарь приблизился к зарослям сорняков. В тишине раздался сладкий, певучий голос старичка Константия:
— Какой бес вас по ночам носит, а?
Мы молча забились еще глубже в бурьян.
— Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.
— Это не мы, — глупо пискнула Эва.
— Эх, барышня, некрасиво-то как, — запел Константий. — Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.
— Выбирайте слова, — сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. — Мы здесь жили на даче.
— Да, да, — добавил я. — Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.
— Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.
— Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? — захлебывалась Эва. — Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?
Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.
— А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.
— Мы нашли, — быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. — Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.
— Ну и как он, хорошо живет?
— Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, — пришел мне на помощь Себастьян.
— Экая хитрющая сявка, — умилился Константий.
— Хорошо живет ваш внук, — добавил я. — Даже людей иногда изводит.
— По злобе или зазря навряд ли, — неуверенно сказал серебряный Константий. — Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?
— Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, — убежденно ответил я.
— Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.
— Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.
— Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.
— Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.
— Не будем терять время, — в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. — Вы помните, где его искать?
— Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.
Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.
Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.
За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.
— Феля не советует заходить в дом, — сказал Себастьян, выслушав ее сбивчивый рассказ.
— Это она все время кралась рядом?
— Нет. Она за нас.
— Умоляю вас, заклинаю, — задыхаясь, шептала Эва. — Не слушайте вы эту глупую старуху. Отец Терпа приютил ее из жалости, когда ее выгнали из цирка. Она там уже никого не могла напугать. У нее нет ни одного зуба. Полное ничтожество.
Говоря это, Эва снова судорожно вцепилась в мою руку. Теперь я уже различал ее глаза необычного разреза: как будто вдоль, а не поперек лица.
— Себастьян, — понизив голос, сказал я, — раз уж мы решились…
— Сам не знаю, старик, — неуверенно пробормотал он.
И тогда я дернул ржавую дверную ручку, похожую на скелет птичьего крыла. Дверь со вздохом подалась. Повеяло теплым запахом зерна, словно бы из кладовки, заваленной мешками с рожью.
— Я первая, — шепнула Эва, протискиваясь вперед.
Спотыкаясь на неровном полу, я осторожно последовал за ней, то есть за расплывчатым пятном ее белого платья. Из-под ног с яростным фырканьем кто-то выскочил; Себастьян невольно зарычал. Вероятно, это была та самая кошка, которая любила лежать на рояле.
Эва открыла какую-то дверь. Мы оказались в комнате, где увидели ее в прошлый раз. Там еще стоял жаркий дух летнего вечера, то есть пахло дозревающими на подоконнике яблоками, остывающей виноградной лозой — в общем, каким-то веселым однообразием деревенского житья-бытья.
Ловко огибая мебель, Эва подбежала к столику, стоящему под окном. И тут мы услышали сильный стук, но не в наше окно, а, по-видимому, в соседнее. Кто-то барабанил по оконной раме, одновременно со скрежетом царапая каким-то предметом по стеклу.
— Не шевелитесь, — прошипел я Эве в ухо. Себастьян хотел остановиться, но поскользнулся и поехал на прямых ногах по паркету.
— Ну и каток, бляха муха, — смущенно пробормотал он.
— Послюнявь лапы, — посоветовал я.
Он послушно стал лизать свои черные подошвы, немного напоминающие ягоды ежевики. А тем временем кто-то уже открывал громко дребезжащее окно.
— Кто там? — узнали мы голос Терпа.
— Это я, Цыпа, — ответили ему хрипло.
— Чего тебе?
— Жребий перейден, — сказал Цыпа; с поговорками у него дело обстояло плохо. — Барышню похитили.
Терп не спросил, ни кто похитил, ни как. Вероятно, раздумывал, что делать.
— Ты их видел?
— Да. Они подались в город. Убегали садами, потом лесом, мимо смолокурни. Жутко петляли, заметали следы.
— Молодец, что прибежал.
— Я для вас всё. А этих бы я… вот так, вот так. — Послышалось хлопанье, а точнее говоря, слабый шелест крыльев.
— Погоди, покажешь дорогу, — сказал Терп и, похоже, отступил в глубь комнаты.
Мы услышали металлическое щелканье затвора.
— Господи Боже! — почти закричала Эва. — Он ни за что не простит. Он нас убьет.
Я попытался ее удержать, но она уже лихорадочно обшаривала стол. Наконец нашла деревянную шкатулку, похожую на швейцарский домик, приподняла крышку и что-то вынула изнутри. Вероятно, волшебный камень. Но тут музыкальная шкатулка начала играть. Мелодия была вроде бы веселая, но одновременно печальная, какая-то пронзительная; в спящем доме она звучала пугающе громко. Надо было как можно скорее захлопнуть эту проклятую крышку. Я стал дрожащими руками ощупывать стол, застеленный нитяной салфеткой, что-то — книжки или ноты — свалилось на пол, а печальная музыка между тем заполнила всю комнату, зазвенела в каких-то шкафчиках с посудой. Казалось, что ее слышит вся долина, что ветер несет странные звуки над рекой прямо в город.
— Чего тебе?
— Нет, ничего. Чудно здесь как-то.
Себастьян снова попытался залаять, но тщетно: то ли сбился с ритма, то ли забыл, как это делается, — и протяжно, хрипло завыл. Я невольно взглянул на небо, ожидая увидеть полную луну, однако ни следа, ни хотя бы намека на луну не обнаружил. Такая уж она была, эта августовская ночь, — на редкость звездная, но безлунная.
— Я здесь, — тоненько сказал кто-то.
Это была Эва. Она стояла за нами в своем белом платье, держа в руке белые туфельки, и тяжело, точно после долгого бега, дышала.
— Ну наконец-то, слава богу, — задрожав всем своим могучим телом, сказал Себастьян. — Вы готовы?
— Сама не знаю, — неуверенно проговорила Эва. — Может, я делаю глупость?
— Бежать. Бежать, пока не поздно, — зарычал Себастьян. — Мало вы настрадались? Сколько можно томиться в неволе? — мягче добавил он.
— Тсс, внимание, — прошипел я, потому что рядом раздались странные звуки.
— Лошадей из реки выводят, — сказал Себастьян, настороженно шевеля ушами.
Действительно, вскоре послышался мерный топот стреноженных лошадей; казалось, кто-то раскачивает гигантскую колыбель.
— Ну, в путь, ночи теперь короткие, — приказал Себастьян. — Ты иди последним и оберегай нашу даму.
— Куда мы идем? Я боюсь темноты и вообще… — шепнула Эва.
— В город. Там чего-нибудь придумаем.
Мы стали спускаться по пологому склону. Себастьян поминутно останавливался и поджидал нас, потому что мы то и дело запутывались в кустах и высоких травах.
— Ему можно доверять? — тихо спросила Эва.
— Кому?
— Ну псу этому. Какой-то у него подозрительный вид.
— Он в предыдущем воплощении был лордом-путешественником. Получил прекрасное воспитание. Вы разве его не знаете?
— Тут столько разных тварей вертится…
— А Себастьян вас давно знает. Это он организовал побег.
Эва внимательно посмотрела на покачивающийся перед нами могучий корпус Себастьяна Пес-изобретатель ступал очень осторожно, придерживая своими огромными, типично английскими зубами мокрые ветки, чтобы они не хлестали Эву.
— Ах, если бы папа был с нами, — вздохнула Эва. — Мой папа — астроном. Я родилась на южных островах, мама тоже оттуда. Вы, наверно, обратили внимание на мои глаза. Там у всех такие. Мама умерла, когда я была совсем маленькая, — не вынесла здешнего климата. И теперь мы одни на свете. Но вам до этого нет дела.
Ее слова меня укололи, и я невольно спросил:
— А какова общая масса вашего солнца?
— Почему нашего? Ведь оно и для вас светит.
— Простите. Я оговорился.
— Не знаю. Папа бы вам сказал. Но папа сейчас ужасно далеко, кажется на Северном полюсе. Изучает солнечную корону.
Мы чуть не наткнулись на Себастьяна, который остановился, вытянув шею, у какого-то полуистлевшего забора.
— Внимание. Соблюдать осторожность, — беззвучно шепнул он.
Перед нами были невысокие раскидистые деревья. Казалось, на них напялили белые гетры, но то был всего лишь большой старый сад с побеленными для защиты от вредителей стволами. В его темной глубине через равные промежутки времени раздавалось какое-то постукиванье.
— Это сторожа колотят палками по деревьям — отпугивают воров, — еще тише прошептал Себастьян.
Эва ощупью нашла в темноте мою руку. Я почувствовал в своей ладони тоненькие, слегка дрожащие пальцы.
— Как я ненавижу эту проклятую долину.
— Почему? Здесь очень красиво. Я когда-то страшно по ней тосковал.
— Как вас зовут?
— Петр.
Эва немного помолчала. Себастьян встревоженно за нами наблюдал.
— Странно, — наконец вздохнула она.
— Что странно?
— Имя Петр — перевернутое Терп.
— Ну не совсем, — сердито пробормотал Себастьян. — Хватит разговаривать. Вы когда-нибудь сдвинетесь с места? Зря теряем время.
И принялся тщательно обнюхивать какие-то высокие растения, которые вполне могли быть крапивой. Потом припал к земле и медленно пополз в глубь сада.
— За нами кто-то идет, — сообщил он скорее самому себе, чем нам.
Эва еще сильней вцепилась в мою руку. На цыпочках, затаив дыхание мы бесшумно крались за псом-изобретателем. Миновали шалаш сторожей и выбрались из сада на межу, по обеим сторонам которой росло что-то высокое, возможно кукуруза или горох. Над головой назойливо звенели комары — как-то плаксиво, словно жалуясь, что хотят, но никак не могут заснуть.
— Ну вот, — хрипло пробормотал Себастьян. — Здесь нас никто не увидит. Незачем держаться за руки.
— А я так увереннее себя чувствую, — сказала Эва.
Себастьян задумался, печально глядя на межу.
— Но это стесняет движения.
— Я лучше знаю, что меня стесняет. Себастьян хотел почесать за ухом (у него это обозначало смущение), но только бессильно уронил лапу в траву и, ничего больше не сказав, пошел вперед.
— Я все время о вас думала, — шепнула Эва, когда мы двинулись следом за Себастьяном.
У меня перехватило дыхание.
— Я тоже, — невнятно пробормотал я.
— Правда? — Она крепко сжала мою руку. — Ох, как я рада.
Опять Себастьян загородил нам дорогу.
— Господи, я ведь просил не разговаривать, — недовольно буркнул он.
— Мне никто не имеет права приказывать.
— Простите, если я что-то не то сказал. Но от осторожности зависит наша жизнь.
— Мне на свою жизнь наплевать. Себастьян только тяжело вздохнул, но, когда я с ним поравнялся, довольно больно толкнул меня своим костлявым бедром. Он даже ухом не повел, когда через секунду в этой кукурузе или горохе что-то тяжело плюхнулось на землю, а потом раздались негромкие звуки, похожие на сдавленные проклятия.
Некоторое время мы шли молча, а над нами поминутно загорались и гасли падающие звезды.
— Я страшно болела, очень долго, — вдруг шепнула Эва. В темноте сверкнули две точки. Это были ее глаза. — Они говорят, что поэтому так меня берегут. Они ужасные, оба. Даже не знаю, кто хуже.
— Не думайте об этом. Нам бы только добраться до города.
— Вы меня возьмете с собой? Вам можно доверять? — Она опять стиснула мою руку.
— Да. Нам можно доверять.
— А где вы живете?
Я немного растерялся, не зная, что ответить. Какие-то жуки, но не майские, другие, кружили над нашими головами, то и дело о нас ударяясь. Потом, упав, отчаянно жужжали в траве.
— Я живу в Варшаве. Не знаю, слыхали ли вы.
— Ах в Варшаве, — обрадовалась Эва. — Прекрасно.
Я вовсе не был уверен, что она слыхала об этом городе.
— Хотите кусочек яблока?
— Яблока?
— Да, я подобрала в саду.
Себастьян остановился, поджидая нас. На этот раз он не стал ворчать, только предостерегающе поднял переднюю лапу. Мы послушно замерли. Рядом что-то скрипело, как несмазанная дверь, кто-то громко фыркал.
— Телеги едут в город. Крестьяне везут зерно, или торговцы, — тихо сказал Себастьян.
— Давайте пойдем вдоль дороги. Так скорей доберемся до города, — несмело предложил я.
— Ох, нет, — возразила Эва. — На этой дороге нас и будет искать Терп.
— У меня такое ощущение, будто за нами следят, — добавил я еще.
Себастьян молчал, насторожив уши. На дороге вдруг кто-то выругался: «Чтоб тебя ни сном, ни духом!» Характерный гнусавый голос показался мне знакомым. Но Себастьян, похоже, не обратил на это внимания и не торопясь свернул на гороховое поле.
— Может быть, вы устали? Может, хотите отдохнуть? — с непонятным волнением в голосе спросил он, не поворачивая головы.
— Ох, что вы! Я очень выносливая. Могу делать такие вещи, каких никто не умеет. Например, на пятнадцать минут задержать дыхание. Прошу вас, проверьте.
И прижала мою руку к губам; со стороны могло показаться, что я веду слепца. Я почувствовал медленно расползающееся по руке тепло. Ни малейшего дуновения не коснулось моей ладони, только, почудилось мне, ее сердце бьется все сильнее и сильнее. Себастьян начал нервно оглядываться, даже чуть не упал, споткнувшись о камень.
Я отнял руку, немного вспотевшую от ее тепла.
— Верю, — шепнул я. — Нельзя отвлекаться. Мы вошли в лес. Высокий, мрачно шелестящий верхушками, пахнущий горячей смолой и мокрыми травами. Себастьян несколько раз фыркнул, верно от этих крепких запахов. Морду он опустил очень низко, будто хотел землей заткнуть себе пасть.
— Я вообще совершенно не такая, как все, — вдруг сказала Эва. — Знаете, я часто встречаю маму. Мы подолгу разговариваем, она меня ласкает, заплетает мне косы. Один раз так заплела, что никто не мог расплести.
Конечно же, высоко над головой, как в страшной сказке, заухала неясыть. Даже Себастьян немного замедлил шаг.
— Ведь вашей матери давно нет в живых.
— Да-а, — сказала Эва, но прозвучало это скорее как вопрос.
А я подумал, что где-то меня ждут мои дела. Что я запустил занятия в школе, что, наверно, мне названивают из фильма «Чудесное путешествие на Андромеду». Но тепло Эвиной руки как будто рассеивало угрызения совести.
Мы продирались сквозь колючие мокрые кусты, опутанные паутиной. Пауки с перепугу кидались наутек прямо по лицу, по волосам. Кто-то выскочил у меня из-под ног и понесся в глубину черного, шумящего, как большая река, леса.
— Себастьян, ты знаешь, куда мы идем? — негромко спросил я.
Он посмотрел на небо, но там уже не было звезд. Ничего не ответив, пошел дальше.
Вскоре впереди показался свет. Или даже не свет, а робкое, то и дело гаснущее мерцание. Постепенно этот мерцающий свет стал разгораться, хотя еще часто исчезал за толстыми замшелыми стволами. Потом мы увидели искры, рассыпавшиеся довольно высоко над землей; можно было подумать, дьявол задел хвостом ветку. Себастьян стал сосредоточенно принюхиваться. В воздухе чувствовался едкий запах скипидара.
Пройдя еще немного, мы притаились за нагромождением выкорчеванных пней, похожих на окаменевших осьминогов. Сквозь путаницу корней увидели приземистое строение, а перед ним, в дюжине шагов от нас, двух человек у костра, над которым чернел висящий на жерди дымящийся котелок.
Один, полулежа возле кучи хвороста, что-то напевал, другой палкой разбивал головешки.
— И чего ты там, наверху, видишь? — спросил тот, который разбивал головешки.
— Ничего не вижу. Только думаю, что там, на том свете?
— Говорят же, ангелы, и святые, и спасенные души.
— А где тогда ад?
— У тебя других забот нету? Где-то там и ад. Может, на самом верху, а может, чуток пониже.
Тот, что полулежал на земле, долго молчал, а потом сказал задумчиво:
— А сегодня целый вечер звезды падали одна за одной. Может, скоро конец света?
— В эту пору они всегда падают.
— Но ведь когда-нибудь и звезды кончатся.
— Поди лучше погляди, что с печами.
— Неохота. Чудно сегодня в лесу, зверье попряталось, птицы молчат. Точно кто-то немой ходит-бродит, ищет спасения. А ты не боишься конца света?
Второй, с палкой, ничего не ответил, только ударил по костру, и в небо взметнулись и погасли крупные искры.
— Это смолокуры. Я их знаю, — шепнула Эва. — Они тут же донесут.
— Надо обойти смолокурню, — пробормотал Себастьян. — Попробуем справа.
— Смолокуры? Впервые слышу. Что они здесь делают? — спросил я.
— Кажется, гонят из пней скипидар, а может, делают древесный уголь. Терп к ним часто заглядывает, у них тут разные прирученные зверюшки.
— Не будем терять время, — сказал Себастьян, вставая.
И мы побрели дальше по черному неприветливому лесу. Мне все время казалось, что позади трещат под чьими-то ногами ветки. Потом мы углубились в заросли огромных папоротников, они были такие высокие, что плотно закрыли небо.
— Знаете, — сказала Эва и опять взяла меня за руку, — я в этом году нашла цветок папоротника.
— Никто еще не находил цветов папоротника.
— А я нашла Они его у меня отобрали. Его мать.
Эва мне, в общем-то, нравилась, но одновременно немного пугала. Я не видел ее лица, лишь глаза иногда вспыхивали, как тусклые огоньки, когда она искоса на меня посматривала. Мне захотелось вспомнить, как она выглядит, я мучительно пытался представить себе ее улыбку или внезапно появляющийся в глазах страх, но только слышал низкий и почему-то очень волнующий голос.
Лес становился все гуще. Мы с трудом пробирались между могучими стволами — старыми, потрескавшимися, на которых даже мох не хотел расти. Почва здесь была болотистая, под ногами противно хлюпала какая-то мерзкая жижа. Себастьян, замедлив шаг, неуверенно принюхивался, кривя свою огромную морду.
— Далеко еще, Себастьян? — спросил я.
Он пробурчал что-то невразумительное и стал идти еще медленнее.
— Ты знаешь, где мы? Пес-изобретатель остановился, понурил голову.
— Мы заблудились, старик, — тихо проговорил он. — Чернота такая, хоть глаз выколи.
— Что же теперь будет? Ведь они нас схватят, — чуть не крикнула Эва.
— А как прикажете ориентироваться? — потерянно пробормотал Себастьян.
— А твой замечательный нюх? — иронически спросил я.
— Отстань, старик. Это когда-то у меня был нюх. У кого в городе нормальные органы чувств?
Какая-то шишка тяжело шмякнулась на землю у наших ног.
— Знаю! — крикнула Эва и, повернувшись, бросилась назад.
— Чего вы там знаете? — несмело спросил Себастьян, на всякий случай загораживая ей дорогу.
— Камень. Волшебный камень с нашего острова. Мамин подарок.
— Нам бы больше пригодился компас, — сказал Себастьян.
— Это и есть компас. Как я могла его забыть? В наказание мы и заблудились. Боже, меня все время что-то мучило, не давала покоя какая-то мысль. А это оно и было. Немедленно возвращаемся.
К ровному шуму леса примешался новый, едва слышный звук: то ли тихая мелодия флейты, то ли журчание переливаемой из бутылки в бутылку воды.
— Это еще зачем? — вздохнул Себастьян. — Столько потратили времени…
— Я не могу оставить там камень. Это мое самое большое сокровище.
— Никуда вы не пойдете, — еще печальнее вздохнул Себастьян. — Я за вас отвечаю.
— Уговорите его. — Эва начала быстро гладить мою руку.
— Себастьян, — шепотом сказал я, — слышишь бульканье?
— Слышу. Слух у меня, слава богу, еще хоть куда.
— Тут где-то неподалеку река.
— Возможно.
— Если мы пойдем вверх по течению, то дойдем до усадьбы, а оттуда попытаемся еще раз.
— Да, да, — опять чуть не закричала Эва, впиваясь ногтями в мою ладонь. — Это прекрасный выход. Мы спасены.
— Не говори гоп, — простонал Себастьян.
— Возвращаемся, старик.
— Как хотите, — сказал Себастьян и побрел в ту сторону, откуда из-за стены пышного ольшаника доносился монотонный шум.
Обратный путь был, конечно, гораздо труднее и показался нам бесконечно долгим. Мы продирались сквозь мокрую чащу ольшаника, ломая упругие ветки, с которых стекала вода. Эва все время хныкала, хотя это недостаточно сильно сказано. Она то и дело судорожно всхлипывала от отчаяния, что забыла свой волшебный камень и мы наказаны за ее забывчивость.
В конце концов заросли стали совершенно непроходимыми. Тогда мы по скользкому и холодному берегу спустились к реке, показавшейся нам теплой, как стынущий чай. Воды не было видно, только чувствовалось, как она щекочет покрывшиеся гусиной кожей икры, а иногда и бедра.
— Себастьян, а если по звездам? — спросил я в какой-то момент.
— Где ты видишь звезды, старик? — угрюмо буркнул Себастьян.
Я посмотрел на небо в разрывах между черными кронами деревьев. Звезд не было. Может, уже все попадали на землю, или их заслонили ночные тучи, предвещающие перемену погоды.
Эва шла передо мной, одной рукой подобрав подол платья. Себастьян вел нас уверенно, как бывалый солдат, но время от времени бросался вперед и ужасно смешно колотил передними лапами по воде. Вначале я подумал, что бывший лорд-путешественник от сильных переживаний слегка спятил, но потом понял: подталкиваемый инстинктом, он охотился за рыбками, сновавшими у него между ног. Да уж, ничего не поделаешь. У Себастьяна душа разумного существа, но он не в силах противостоять требованиям своей собачьей натуры. Такой внутренний разлад, по-видимому, очень унизителен. И трудно этому удивляться.
Я, конечно, мог бы и не поверить, что в предыдущем воплощении Себастьян был английским лордом. Многие из вас — самые умненькие и трезвомыслящие, — возможно, не верят ни единому его слову. Но у меня совсем другой характер. Если кому-то хочется, чтобы я его считал таким, каким он желает быть, — пожалуйста. Именно в этом и заключается культура общения. Стремление быть умнее всех — штука небезопасная. Ею можно подавиться, как рыбьей костью.
Наконец берега стали заметно круче. Река теперь бежала в овраге, один склон которого был просто отвесным. Себастьян, внимательно оглядевшись, начал взбираться вверх по глинистому обрыву, отчаянно дрыгая задними лапами. Я знал, что он стесняется Эвы, боится показаться смешным, но деваться было некуда.
Над собой мы увидели луг, вернее, его смутные очертания. Где-то неподалеку фыркали лошади, одна из них, стреноженная, неуклюже скакала, глухо стуча копытами по торфяным бугоркам. Пастухи сонно тянули какую-то песню. В темноте вспыхивали огоньки цигарок.
Мы поднялись еще выше, обогнули несколько деревьев.
— Себастьян, за нами кто-то идет, — сказал я. — С самого начала.
— Тебе кажется, — пыхтя ответил Себастьян. Язык высунуть он не решался, как ни трудно ему было дышать.
— Я слышал, кто-то шлепал по воде.
— Это река бурлит на камнях.
Началась знакомая ограда. Мы перелезли через нее.
— О боже, — шепнула Эва. — Мне опять страшно.
— Может, плюнем на этот камень, — тихо сказал я.
— Нет! Ни за что! — Она крикнула так громко, что пришлось зажать ей рот. — Я вас очень прошу.
И с каким-то отчаянием поцеловала мой мизинец. Мне стало неловко. — Сзади войдем, Себастьян? — спросил я.
— Угу, — буркнул он и направился к черной громаде дома, в котором не светилось ни одного окна.
Я смахнул прицепившиеся к одежде клубки паутины, стряхнул ползавших по спине гусениц и жучков.
— Ох, только бы Терп не проснулся. Дайте руку. Я ужасно боюсь, наверно, сейчас умру со страху.
Она судорожно схватила меня за руку. И тут я увидел на кустах одичавшей сирени какой-то колеблющийся отблеск и невольно замедлил шаг. Себастьян уже плюхнулся в траву.
— Внимание! Прячьтесь, — скомандовал он. Притаившись в чахлом бурьяне, мы смотрели, как из-за угла дома выплывает фонарь — закопченная лампа, какими раньше пользовались в конюшнях. Под лампой маячили белые ноги, такие белые, что у меня вдруг мелькнула мысль, не покойник ли это, и по спине побежали мурашки.
Позади нас кто-то тяжело шлепнулся на землю, ломая хворост. Потом послышалось шуршание: казалось, невидимка прутиком царапает кору. Кто же это за нами шпионит? — едва успел подумать я, как фонарь приблизился к зарослям сорняков. В тишине раздался сладкий, певучий голос старичка Константия:
— Какой бес вас по ночам носит, а?
Мы молча забились еще глубже в бурьян.
— Не прячьтесь, аманы, я вас с сеновала видел.
— Это не мы, — глупо пискнула Эва.
— Эх, барышня, некрасиво-то как, — запел Константий. — Шляетесь по ночам неведомо с кем. Может, они просто жулики, охламоны.
— Выбирайте слова, — сердито сказал Себастьян, поднимаясь с земли. — Мы здесь жили на даче.
— Да, да, — добавил я. — Зашли попрощаться. Мы уезжаем. Навсегда.
— Это ночью-то? Ой нехорошо, барышня. Вы ж еще молоденькая.
— Ты никому не скажешь, правда, Константий, никому-преникому? — захлебывалась Эва. — Не проболтаешься, что они меня проводили домой после прогулки?
Серебристый старец прикрутил в лампе фитиль. В желтоватом свете он немного смахивал на доброго дедушку, который вот-вот начнет рассказывать сказку.
— А они обещались Винцуся отыскать и письмецо привезти.
— Мы нашли, — быстро сказал я, хотя ужасно не люблю врать. — Мы уже знаем, что ваш Винцусь делает.
— Ну и как он, хорошо живет?
— Он начальник моего хозяина, а хозяин тоже большая шишка, — пришел мне на помощь Себастьян.
— Экая хитрющая сявка, — умилился Константий.
— Хорошо живет ваш внук, — добавил я. — Даже людей иногда изводит.
— По злобе или зазря навряд ли, — неуверенно сказал серебряный Константий. — Коли изводит, значит, любя. Он всякому добра желает, вот иной раз и нажмет, чтоб ему добром платили. Важный, говоришь, начальник?
— Жутко важный. Вот управится с неотложными делами и сразу за вами приедет, — убежденно ответил я.
— Ладно, так уж и быть, не скажу панычу, что вы по ночам колобродите.
— Спокойной ночи. Мы навсегда уезжаем. Только проводим барышню до крылечка.
— Но сявка чтоб не брехала. Упаси бог. Весь дом спит.
— Мы тихонько, как мышки. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
И пошел куда-то в сторону хозяйственных построек, может на ту пивоварню, которой мы еще ни разу не видели. Фонарь мерно раскачивался, вырывая из темноты островки травы, мокрые от росы ветки и босые ноги Константия.
— Не будем терять время, — в третий раз за эту ночь повторил Себастьян. — Вы помните, где его искать?
— Конечно. Я весь дом наизусть знаю. Не могла спать, когда болела, и целыми ночами бродила по комнатам.
Мы бегом бросились на зады усадьбы, к знакомой веранде с выбитыми окошечками. То ли жук, то ли большая навозная муха, словом, какое-то крупное насекомое с жужжанием, шурша жесткими крылышками, билось об остатки стекла. Под ногами застонали прогнившие доски.
Внезапно кто-то метнулся из зарослей за угол дома. Казалось, темная полоса ночной тени упала на росистую траву. Мы в испуге замерли. Себастьян мотнул головой, приказывая нам подождать, сам же направился к выщербленной дощатой резной балюстраде.
За углом притаилась Феля. Тряся головой и подвывая на диво тоненьким голоском, она лихорадочно рыла передними лапами землю.
— Феля не советует заходить в дом, — сказал Себастьян, выслушав ее сбивчивый рассказ.
— Это она все время кралась рядом?
— Нет. Она за нас.
— Умоляю вас, заклинаю, — задыхаясь, шептала Эва. — Не слушайте вы эту глупую старуху. Отец Терпа приютил ее из жалости, когда ее выгнали из цирка. Она там уже никого не могла напугать. У нее нет ни одного зуба. Полное ничтожество.
Говоря это, Эва снова судорожно вцепилась в мою руку. Теперь я уже различал ее глаза необычного разреза: как будто вдоль, а не поперек лица.
— Себастьян, — понизив голос, сказал я, — раз уж мы решились…
— Сам не знаю, старик, — неуверенно пробормотал он.
И тогда я дернул ржавую дверную ручку, похожую на скелет птичьего крыла. Дверь со вздохом подалась. Повеяло теплым запахом зерна, словно бы из кладовки, заваленной мешками с рожью.
— Я первая, — шепнула Эва, протискиваясь вперед.
Спотыкаясь на неровном полу, я осторожно последовал за ней, то есть за расплывчатым пятном ее белого платья. Из-под ног с яростным фырканьем кто-то выскочил; Себастьян невольно зарычал. Вероятно, это была та самая кошка, которая любила лежать на рояле.
Эва открыла какую-то дверь. Мы оказались в комнате, где увидели ее в прошлый раз. Там еще стоял жаркий дух летнего вечера, то есть пахло дозревающими на подоконнике яблоками, остывающей виноградной лозой — в общем, каким-то веселым однообразием деревенского житья-бытья.
Ловко огибая мебель, Эва подбежала к столику, стоящему под окном. И тут мы услышали сильный стук, но не в наше окно, а, по-видимому, в соседнее. Кто-то барабанил по оконной раме, одновременно со скрежетом царапая каким-то предметом по стеклу.
— Не шевелитесь, — прошипел я Эве в ухо. Себастьян хотел остановиться, но поскользнулся и поехал на прямых ногах по паркету.
— Ну и каток, бляха муха, — смущенно пробормотал он.
— Послюнявь лапы, — посоветовал я.
Он послушно стал лизать свои черные подошвы, немного напоминающие ягоды ежевики. А тем временем кто-то уже открывал громко дребезжащее окно.
— Кто там? — узнали мы голос Терпа.
— Это я, Цыпа, — ответили ему хрипло.
— Чего тебе?
— Жребий перейден, — сказал Цыпа; с поговорками у него дело обстояло плохо. — Барышню похитили.
Терп не спросил, ни кто похитил, ни как. Вероятно, раздумывал, что делать.
— Ты их видел?
— Да. Они подались в город. Убегали садами, потом лесом, мимо смолокурни. Жутко петляли, заметали следы.
— Молодец, что прибежал.
— Я для вас всё. А этих бы я… вот так, вот так. — Послышалось хлопанье, а точнее говоря, слабый шелест крыльев.
— Погоди, покажешь дорогу, — сказал Терп и, похоже, отступил в глубь комнаты.
Мы услышали металлическое щелканье затвора.
— Господи Боже! — почти закричала Эва. — Он ни за что не простит. Он нас убьет.
Я попытался ее удержать, но она уже лихорадочно обшаривала стол. Наконец нашла деревянную шкатулку, похожую на швейцарский домик, приподняла крышку и что-то вынула изнутри. Вероятно, волшебный камень. Но тут музыкальная шкатулка начала играть. Мелодия была вроде бы веселая, но одновременно печальная, какая-то пронзительная; в спящем доме она звучала пугающе громко. Надо было как можно скорее захлопнуть эту проклятую крышку. Я стал дрожащими руками ощупывать стол, застеленный нитяной салфеткой, что-то — книжки или ноты — свалилось на пол, а печальная музыка между тем заполнила всю комнату, зазвенела в каких-то шкафчиках с посудой. Казалось, что ее слышит вся долина, что ветер несет странные звуки над рекой прямо в город.