– Не натыкался я что-то в Сети на Пушкина, – сказал Сергей и встрепенулся: – Слушай, вот тебе самое простое объяснение: твой белоглазый – обыкновенный компьютерный глюк.
– Как это?
– А очень просто. Если представить нашу жизнь как сверхсложную компьютерную программу, то в ней непременно должны быть глюки. Твой белоглазый – это и есть один из таких глюков. Так что можешь просто не обращать на него внимания.
Он помолчал и добавил:
– В принципе, избавиться от него не сложно – надо всего лишь перезагрузиться.
– То есть откинуть коньки и потом вновь родиться? – уточнил Кононов.
– Да, где-то так, – согласился Сергей.
Кононов хмыкнул, потер подбородок, потом взглянул на брата:
– Вот что меня всегда умиляло, так это стремление разных сапиенсов объяснить весь мир с позиций какого-то одного нового открытия. Изобрели голограмму и тут же: Вселенная – это голограмма. Открыли торсионные поля – мгновенно разложили по полочкам всякие парапсихологические явления. Внедрили компьютеры – сразу же Вселенная превратилась в компьютер, в единое информационное поле. Завтра изобретут еще какую-нибудь хреновину – и весь мир будет этой самой хреновиной. По-моему, все-таки, с этим отмороженным все гораздо проще и традиционнее. Да, он глюк, но глюк одной только моей черепушки. Мой, блин, черный человек.
– О чем я тебе и говорил, – сказал Сергей. – У каждого свои шизы. Ты крещеный? – неожиданно спросил он.
– Нет.
– А надо бы. Вдруг да поможет.
– Для крещения вера нужна, Сережа, – не сразу отозвался Кононов. – Это же не то что в партию вступить. Сердцем-то я верить хочу, а головой понимаю, что сам-то объект веры отсутствует, нет его. Такой же глюк, как мой белоглазый. И чем больше народу в этот глюк верит, тем он устойчивей.
– Как знать... – задумчиво сказал Сергей. – Слушай, давай поищем сейчас твоего. Если я тоже его увижу – значит, не в глюках дело, нужно искать другое объяснение.
– Не стоит, – отмахнулся Кононов. – Никто его не видит, кроме меня. Ладно, будет досаждать – сам напрошусь в психушку, пусть мозги прочистят.
– А вот это ты совершенно зря. Там уж точно психом станешь, они же мозги не чистят, а вовсе их ликвидируют. Не будем зацикливаться на глюках, он ведь и не только глюком может быть.
– А чем же еще?
– Н-ну... знаком каким-то. Может через какое-то время смысл и откроется. Знаешь, Андрей, просто так, ни с того ни с сего на свете ничего не бывает. Во всем есть смысл, только не всегда его можно определить.
– Кирпич ни с того ни с сего никому на голову не свалится, – пробормотал Кононов.
– Правильно говоришь.
– Это не я говорю, это Воланд...
– Ты сам посмотри, – оживился Сергей, пропустив мимо ушей последнюю реплику Кононова. – В меня машинку всунули, тебе белоглазого подкинули. Не одни ли и те же пацаны стараются, а? Мы с тобой общей картины не знаем, не видим, а они знают, и сверху им видно все, из космоса...
Кононов помял подбородок, усвоил услышанное:
– Уж не кролики ли мы с тобой подопытные, Сережа? Не только ценный мех, но и полтора центнера легкоусваи-вае-мого сала.
Сергей возбужденно заворочался на скамье, заставив толстуху очнуться от дремоты.
– А что, это мысль! Они знали, что мы братья, и умышленно свели нас здесь! С какой-то определенной целью. Значит, нужно ждать подсказки. Уверен, будет подсказка!
– Поживем – увидим, – меланхолично отозвался Кононов. – А вообще иногда мне кажется, что вся моя теперешняя жизнь – нереальна. Накачали меня сулимовские ребятки какой-то фигней, вот и пребываю я в мире грез. По-моему, у Фета сказано: «И рано ль, поздно ль пробужденье, а должен наконец проснуться человек».
– Ну да, ну да, – скептически покивал Сергей. – Еще скажи, что вообще жизнь – это сон, а смерть – пробуждение. Старо, Андрей. Хотя вполне возможно, что так оно и есть. Мы с тобой действуем во сне... – Он поднял палец: – Но даже во сне – действуем! Вот сейчас приедем – и ты меня сводишь в «Селигер», давно мечтал пообедать в «Селигере»... Сон не сон, а хавать уже хочется вполне конкретно. Это, видать, нервное...
– Завидово, – буркнул динамик.
– Добро пожаловать в Тверскую губернию, – сказал Кононов. – В «Селигер» так в «Селигер» – это запросто.
11
– Как это?
– А очень просто. Если представить нашу жизнь как сверхсложную компьютерную программу, то в ней непременно должны быть глюки. Твой белоглазый – это и есть один из таких глюков. Так что можешь просто не обращать на него внимания.
Он помолчал и добавил:
– В принципе, избавиться от него не сложно – надо всего лишь перезагрузиться.
– То есть откинуть коньки и потом вновь родиться? – уточнил Кононов.
– Да, где-то так, – согласился Сергей.
Кононов хмыкнул, потер подбородок, потом взглянул на брата:
– Вот что меня всегда умиляло, так это стремление разных сапиенсов объяснить весь мир с позиций какого-то одного нового открытия. Изобрели голограмму и тут же: Вселенная – это голограмма. Открыли торсионные поля – мгновенно разложили по полочкам всякие парапсихологические явления. Внедрили компьютеры – сразу же Вселенная превратилась в компьютер, в единое информационное поле. Завтра изобретут еще какую-нибудь хреновину – и весь мир будет этой самой хреновиной. По-моему, все-таки, с этим отмороженным все гораздо проще и традиционнее. Да, он глюк, но глюк одной только моей черепушки. Мой, блин, черный человек.
– О чем я тебе и говорил, – сказал Сергей. – У каждого свои шизы. Ты крещеный? – неожиданно спросил он.
– Нет.
– А надо бы. Вдруг да поможет.
– Для крещения вера нужна, Сережа, – не сразу отозвался Кононов. – Это же не то что в партию вступить. Сердцем-то я верить хочу, а головой понимаю, что сам-то объект веры отсутствует, нет его. Такой же глюк, как мой белоглазый. И чем больше народу в этот глюк верит, тем он устойчивей.
– Как знать... – задумчиво сказал Сергей. – Слушай, давай поищем сейчас твоего. Если я тоже его увижу – значит, не в глюках дело, нужно искать другое объяснение.
– Не стоит, – отмахнулся Кононов. – Никто его не видит, кроме меня. Ладно, будет досаждать – сам напрошусь в психушку, пусть мозги прочистят.
– А вот это ты совершенно зря. Там уж точно психом станешь, они же мозги не чистят, а вовсе их ликвидируют. Не будем зацикливаться на глюках, он ведь и не только глюком может быть.
– А чем же еще?
– Н-ну... знаком каким-то. Может через какое-то время смысл и откроется. Знаешь, Андрей, просто так, ни с того ни с сего на свете ничего не бывает. Во всем есть смысл, только не всегда его можно определить.
– Кирпич ни с того ни с сего никому на голову не свалится, – пробормотал Кононов.
– Правильно говоришь.
– Это не я говорю, это Воланд...
– Ты сам посмотри, – оживился Сергей, пропустив мимо ушей последнюю реплику Кононова. – В меня машинку всунули, тебе белоглазого подкинули. Не одни ли и те же пацаны стараются, а? Мы с тобой общей картины не знаем, не видим, а они знают, и сверху им видно все, из космоса...
Кононов помял подбородок, усвоил услышанное:
– Уж не кролики ли мы с тобой подопытные, Сережа? Не только ценный мех, но и полтора центнера легкоусваи-вае-мого сала.
Сергей возбужденно заворочался на скамье, заставив толстуху очнуться от дремоты.
– А что, это мысль! Они знали, что мы братья, и умышленно свели нас здесь! С какой-то определенной целью. Значит, нужно ждать подсказки. Уверен, будет подсказка!
– Поживем – увидим, – меланхолично отозвался Кононов. – А вообще иногда мне кажется, что вся моя теперешняя жизнь – нереальна. Накачали меня сулимовские ребятки какой-то фигней, вот и пребываю я в мире грез. По-моему, у Фета сказано: «И рано ль, поздно ль пробужденье, а должен наконец проснуться человек».
– Ну да, ну да, – скептически покивал Сергей. – Еще скажи, что вообще жизнь – это сон, а смерть – пробуждение. Старо, Андрей. Хотя вполне возможно, что так оно и есть. Мы с тобой действуем во сне... – Он поднял палец: – Но даже во сне – действуем! Вот сейчас приедем – и ты меня сводишь в «Селигер», давно мечтал пообедать в «Селигере»... Сон не сон, а хавать уже хочется вполне конкретно. Это, видать, нервное...
– Завидово, – буркнул динамик.
– Добро пожаловать в Тверскую губернию, – сказал Кононов. – В «Селигер» так в «Селигер» – это запросто.
11
Солнце пробивалось сквозь листву раскидистой яблони, мелкими светлыми пятнышками рассыпаясь по траве. Кононов, закинув руки за голову, лежал на рваном ватном одеяле и отрешенно смотрел в утреннее небо, ощущая себя князем Андреем Болконским на поле под Аустерлицем. Небо было прозрачным и невесомым, небо уходило в бесконечность и в то же время казалось совсем домашним; в нем можно было жить – об этом свидетельствовали юркие ласточки и расползающиеся пушистые инверсионные следы, оставленные промчавшейся недавно в вышине парочкой истребителей, словно связанных невидимой нитью. Хорошо было лежать так, ни о чем не думая, заперев по клеткам разные неуместные мысли, имея, к тому же, под рукой бутылку «Жигулевского» пива. Впрочем, стоящая в траве темно-коричневая бутылка оставалась непочатой – состояние, в котором пребывал Кононов, было вполне самодостаточным и не требовало никакого пива. Такое состояние невольно вызывало у него ассоциации с далекими временами детства – просыпаешься утром и знаешь, что сегодня воскресенье, и не нужно идти в школу, и можно сколько угодно валяться в постели, разглядывая настенный коврик с медвежатами и мухоморами, и строить какие-то причудливые фантастические планы, возводить целые кварталы воздушных замков...
Кононов не хотел ни о чем думать. Не хотел принимать никаких решений.
Ночью ему приснился Сулимов-Корлеоне. В огромных черных итальянских глазах Сулимова читался укор. Укор ему, Кононову, за его нерешительность, за его нежелание, за его наплевательское отношение... «Вы губите будущее, – сказал Сулимов. – Вы губите себя и нас. Очнитесь, вспомните о своей ответственности...»
Кононов не хотел вспоминать. Ему было хорошо под пока еще не обзавевшейся плодами яблоней, растущей в окружении кустов смородины и малины, на обнесенном невысоким штакетником дачном участке, ничем не отличающемся от других дачных участков возле деревни Константиновка. И дом Мерцаловых тоже не выделялся среди других – не слишком просторное деревянное строение с верандой, увитой виноградной лозой. «Отец» Сергея был начальником отдела кадров экскаваторного завода да еще и заместителем секретаря партбюро – а значит мог позволить себе обзавестись дачей, чего нельзя было сказать о подавляющем большинстве рядовых горожан.
Кустарник скрывал Кононова от посторонних глаз. Он смотрел в небо, а вокруг стояла тишина, словно в самые первые дни творения в Эдемском саду. Впрочем, временами издалека доносился треск мотоцикла – но эти звуки можно было отнести к проделкам коварного райского змия, разминающегося перед тем, как дискредитировать людей в глазах Господа.
Накануне, когда электричка прибыла на калининский вокзал, Кононов намеревался взять такси, но Сергею захотелось прогуляться до «Селигера» пешком. Они неторопливо шли по проспекту Чайковского, где еще стоял всегда умилявший Кононова дорожный знак «Переход для слепых», указывающий точнехонько на придорожную канаву, и Сергей все глядел и глядел по сторонам, читал вывески, рассматривал витрины. Кононов прекрасно понимал его: Сергей вернулся в Калинин собственного детства, в тот Калинин, воспоминания о котором, конечно же, уже изрядно потускнели у него, покрывшись патиной прошедших трех с половиной десятков лет.
Миновав культпросветучилище и трампарк, дошли до площади Капошвара, где высились две новенькие, первые в Калинине, девятиэтажки, и наконец-то обнаружили будку телефона-автомата с висящей на своем месте трубкой; во всех ранее попадавшихся им на пути будках трубки были срезаны местными добрыми молодцами – явление обычное и привычное. Зашли внутрь, и Кононов набрал подсказанный ему Сергеем номер.
– Алло? – раздался возле его уха негромкий мягкий женский голос; в трубке слегка потрескивало.
– Нина Павловна?
– Да.
– Это я по просьбе Ольги Ильиничны звоню, вашей соседки по даче, – начал Кононов, воплощая в жизнь заранее разработанный вместе с Сергеем не очень уклюжий сценарий. – Она просила вам позвонить, и номер сказала.
– Что случилось? – обеспокоенно спросили в трубке. – Что с Ольгой Ильиничной?
– Да нет, ничего. Я ее сосед, она просила позвонить. Я шел звонить по своим делам, по телефону-автомату, а она с балкона позвала. Спрашивает, на даче вы завтра будете? У нее к вам какое-то дело. А телефона у нее дома нет. И у меня тоже.
– А-а, – с облегчением сказали в трубке. – Нет, у нас же завтра отработочная. И у Толи тоже. А в воскресенье буду обязательно. Так и передайте. Чего она хотела-то?
– Не знаю, Нина Павловна, она не говорила. Хорошо, так и передам. До свидания.
Не дожидаясь ответа, Кононов повесил трубку на рычаг и взглянул на Сергея.
– Что? – спросил Сергей.
– Да, ты прав: у них отработочная. Так что суббота наша. А в воскресенье с утра пораньше надо будет смыться оттуда и вернуться вечером – ты же говорил, они на даче не ночуют. Только ничего там не переворачивать, чтобы не заметили... Выходим, а то уже очередь, – Кононов кивнул на остановившуюся у телефонной будки пожилую, явно супружескую, пару.
– Мне бы только с машинкой разобраться, – сказал Сергей и открыл стеклянную дверь. – Тогда, думаю, будет попроще...
Мечты Сергея о ресторане гостиницы «Селигер» не удалось воплотить в реальность – туда никого не пускали по причине «спецобслуживания» делегации из венгерского города Капошвара – побратима Калинина. Пришлось перенести обед в Заволжье, в ресторан на речном вокзале, из высоких окон которого открывался великолепный вид на Волгу, Тверцу и затверецкие церквушки. Оттуда они, отоварившись в гастрономе коньяком, пивом и прочей снедью, на трамвае добрались до силикатного завода и, пройдя через редкий сосняк и миновав затянутый ряской пруд, прибыли в дачный поселок. С проникновением на дачу могли возникнуть проблемы, но, к счастью, запасной ключ лежал там же, где он лежал и десяток лет спустя – в банке из-под сгущенного молока под крыльцом. Вздремнули с полчасика, а потом Сергей приступил к проверке работоспособности машин времени – и своей, и Кононова.
Внешне это выглядело совершенно не впечатляюще. Кононов, полулежа на кушетке, застеленной старым ватным одеялом, смотрел на Сергея, который устроился на табурете за столом, у окна, выходящего на огород. Сергей неподвижно сидел, поставив локти на стол и закрыв лицо ладонями, и со стороны могло показаться, что человек просто заснул сидя, утомившись от трудов праведных или перебрав дурманящих напитков. Однако это было не так: Кононов теперь отчетливо ощущал свой имплантат, ощущал, как что-то почти непрерывно меняется... Словно кто-то крошечный проник в сознание и щекочет мягким куриным перышком...
Кононов не выдержал и с силой поскреб ногтями голову – и Сергей тут же, не отрывая ладоней от лица, прикрикнул на него:
– Не расслабляйся! Настройку сбиваешь. Сосредоточься, Андрей!
Еще раньше Кононов полюбопытствовал, каким образом Сергей намерен производить «техосмотр» машины времени и откуда он знает, как этот осмотр производить.
«Все это в меня вложено, – последовал ответ. – Просто мысленно открываю файл «Подсказка» и шпарю в соответствии с ним. Вижу все файлы, и знаю, что с каждым из них делать. Пацаны инопланетные разжевали все до мелочей, тут и школьник разобраться может... И знаешь, что я думаю, Андрей? Это ведь никакие не файлы на самом деле, не компьютерные программы – это я, компьютерщик Сергей Мерцалов, все представляю именно в таком виде. А если бы они впендюрили эту машинку не мне и не в две тысячи восьмом, а какому-нибудь математику в девятнадцатом веке, когда компьютеров и в помине не было – то математику все представлялось бы в виде формул. А Чайковскому, может быть, – как ноты...»
Так прошел час, а то и больше – Сергей сидел, уткнувшись лицом в ладони, и лишь изредка то вытягивал ноги под стол, то забирал их под табурет, а Кононов, подперев голову рукой, лежал на боку, прислонившись спиной к оклеенной цветастыми обоями стене, сосредоточившись на своей машине времени и заставляя себя не обращать внимания на легкий внутренний зуд. И наступил момент – словно что-то сдвинулось в нем. Наконец-то повернулся в замочной скважине не совсем подходящий ключ; прорвала запруду все напиравшая и напиравшая весенняя вода; после долгих усилий задвинулся перекошенный ящик письменного стола; попал, слава тебе, Господи, в гнездо непокорный шуруп... Кононов ощутил, как неуловимо преобразился имплантат, приобретя какое-то новое содержание.
– Есть, – удовлетворенно констатировал Сергей, не отрывая ладони от лица. – Только не дергайся, закачка пошла.
Еще минут через пятнадцать Сергей наконец опустил руки, откинулся назад – и чуть не свалился с табурета, в последний момент успев ухватиться за ножку стола.
– Блин! – воскликнул он. – Привык к своему креслу! Финиш, Андрей. Приплыли.
– Что, неужели все? – недоверчиво спросил Кононов. – Получилось?
– Думаю, да, получилось. Но нужно будет проверить на практике.
– Практика – критерий истины, – изрек Кононов. – Так нас учила марксистско-ленинская философия. Почему же раньше моя машинка не пахала? Я нарушил правила эксплуатации? Или бензин хреновый попался?
– Потому что у тебя копия, а не оригинал, – пояснил Сергей, – А при копировании всегда могут возникать проблемы и копия получается не тождественной оригиналу. Сбой произошел – и все, кранты: какой-то файл не пашет. Простейший пример, из практики: у меня на сканере стоит девятый «файн ридер», распознает даже написанное от руки тупым карандашом. И вдруг летит мой «файн ридер», хоть и лицензионный. Удаляю, ставлю новую версию – не пашет! Что за дела, думаю, начинаю разбираться. Оказывается, какой-то скрытый файл от прежней программы остался и всю малину обсирает. И пока его не найдешь – делов не будет. Вот и у тебя что-то подобное получилось. Но теперь должно фурычить: и в прошлое – до момента рождения, и в будущее – до момента старта.
– Проверим? – предложил Кононов. У него все дрожало внутри. Неужели появился шанс вернуться в собственное время?
Сергей взял со стола спичечный коробок, принялся сосредоточенно вертеть его в руках, разглядывая так, словно впервые увидел продукцию Чудовской фабрики.
– Чего молчишь? – встревоженно спросил Кононов и сел на кушетке, спустив ноги на пол. – Сам же говорил – нужно на практике проверить. Что-то не так?
– Страшновато, – признался Сергей и бросил коробок обратно на стол. – Вдруг ничего не выйдет? Они же мне вдолбили, что обратного хода нет. Что, сами не знали? Это вряд ли. Значит, обманывали? Зачем? Этот файлик я только сейчас обнаружил; не знаю, откуда он нарисовался...
– Ты, Сережа, в электричке очень верную мысль озвучил. Насчет того, что просто так ничего не бывает. И насчет того, что нам тут, внизу, не видно общей картины, общего замысла. По каким-то неведомым нам причинам этим марсианам было нужно, чтобы ты не знал, что у машинки есть задний ход. И по тем же неведомым нам причинам им нужно, чтобы, оказавшись в прошлом, ты узнал, что можно вернуться. Именно оказавшись в прошлом узнал, а не раньше.
– Но я ведь вообще ни в какое прошлое не собирался! – воскликнул Сергей. – Меня просто вынудили, у меня просто выхода другого не было!
– И меня тоже заставили. И я тоже никуда не собирался.
– Вот, блин, шарада! – Сергей с силой щелкнул ногтем по спичечному коробку, так что тот, скользнув по столу, долетел до стены и, ударившись об нее, упал на пол, рассыпав свое содержимое. – Что им от меня нужно-то?
– «Пикник на обочине», – сказал Кононов. – Случайно тебе эту машинку всунули. Шли марсиане по своим делам и обронили машинку – прямо в твою черепушку. Без всякого умысла.
– А что, не самая плохая версия, – немного помолчав, сделал вывод Сергей. – Жалко, нельзя проверить правильная ли...
– Почему нельзя? – возразил Кононов. – Вернуться в первое января две тысячи восьмого, на турбазу, постучаться в шарик к марсианам, а когда откроют – задать вопросы.
Сергей некоторое время сидел неподвижно, а потом хлопнул себя ладонями по коленям и произнес тоном Ширвиндта из ширвиндтовско-державинской сценки на каком-то старом отеле-«огоньке»:
– Мысль, конечно, очень интересная. – Помолчал и повторил, уже никого не копируя: – Очень интересная мысль, Андрей. Только боюсь, не откроют они мне, не пустят в свою посудину. И насчет переноса в ночь на первое... Мы же еще не проверяли...
– Так давай проверим, – голос Кононова звучал не очень уверенно. Ему тоже было страшновато – а вдруг, действительно, ничего не получится?..
– Нет! – решительно сказал Сергей и поднялся с табурета. – Проверять будем завтра, куда нам спешить? А сейчас давай лучше коньячку выпьем, расслабимся. И зуб заодно пополощу – что-то опять он ныть начинает.
– Коньяк – ништяк! – охотно согласился Кононов. Нет ничего лучше, чем отложить на завтра предприятие, в благополучном исходе которого совершенно не уверен.
– Кто лакает коньячок, тот клевый чувачок, – подхватил Сергей, направляюсь к посудному шкафу.
А Кононов, уже роясь в сумке, сделал вывод:
– Не годимся мы с тобой, Сережа, в герои штатовских боевиков. Те резину тянуть не стали бы.
– Это в кино не стали бы, а в жизни...
Накромсали хлеба и колбасы, открыли паштет. Разлили по стаканам трехзвездочный коньяк. Выпили. Помолчали. Дело шло к вечеру, и как всегда в это время потянуло в окно сероводородной тухлятиной со стороны пятьсот тринадцатого – номерного завода из числа оборонных предприятий. По ходившим в городе слухам, в мире было только три таких завода: в Соединенных Штатах, во Франции, и здесь, в Калинине; Кононов слышал такое еще в школьные годы.
После третьего приема армянской жидкости Сергея осенило. Поставив пустой стакан на застеленный потертой клеенкой стол, он прожевал солидный кусок «докторской» и воодушевленно заявил:
– Понял! Я все понял, Андрей!
Кононов перестал смаковать солнечный напиток и с ехидным прищуром взглянул на брата:
– Впервые вижу человека, который все понял. Завидую...
– Не цепляйся к словам! – Сергей помотал пальцем и стало заметно, что координация движений у него уже слегка нарушена. – Я этих конкретных энэловцев... энэлошников имею в виду, а не устройство мироздания.
– И что же ты понял?
– Эксперимент! – провозгласил Сергей и шумно отодвинулся от стола вместе с табуретом. – Они на мне эксперимент проводят! Воткнули мне машинку и наблюдают за моей реакцией. Решусь ли смыться в прошлое, зная, что обратной дороги нет, что там буду делать... Кстати, о твоем белоглазом. Когда тебе машинку скопировали, они и за тобой начали следить. Белоглазый – это наблюдатель, следящее устройство. Смотрят, сопоставляют, выводы делают. Диссертации кропают... Эксперимент, Андрей, это я тебе говорю!
– Почему же у тебя нет такого же белоглазого?
– Разные подходы, – тут же нашел ответ Сергей. – Может, за мной кто-то невидимый по пятам ходит. А сейчас сидит вон в том углу.
Кононов невольно посмотрел туда, куда мотнул головой Сергей. Возле шкафа приткнулся стул с перекошенной спинкой. Не видно было, что на нем кто-то сидит.
– Америку ты не открыл, Сережа, – сказал он и отставил недопитый стакан. – Про подопытных кроликов я уже упоминал, еще в электричке. И вообще идея не новая, я такое уже где-то читал. Мол, явление НЛО – это изучение реакции землян на необычное, подготовка к приобщению нас к галактическому сообществу. Я не говорю, что такого не может быть, – добавил он, увидев, что Сергей, судя по выражению его лица, собирается возразить. – Я говорю, что подобные предположения уже высказывались. А вот истинны они или нет – пока неизвестно. А может, и не будет известно никогда.
– Ну, ты зануда, братан! – Сергей чуть покачнулся на табурете. – Новая идея, не новая – какая разница? Про белоглазого я сам допер, согласен? А теперь вот что я тебе скажу: они с моей помощью, а теперь и с твоей тоже, хотят наше прошлое перекроить, понял? Что-то их там не устраивает, в нашей истории. Сами по каким-то причинам не могут – Заратустра не позволяет, как говаривал Остап Ибрагимович – вот и решили действовать моими руками. Только не говори, что идея не новая. Моя это идея, она мне только что в голову пришла!
– Не буду говорить, Сережа, – не стал возражать Кононов. – Давай еще по чуть-чуть – и баиньки. Тебе окончательно отойти надо, восстановиться.
– Согласен. – Сергей вновь придвинулся к столу. – Баиньки так баиньки. А знаешь что, Андрей? Прежде чем пробовать, я завтра с утра в город смотаюсь... На дом свой погляжу.
Кононов молча кивнул. Желание Сергея было ему понятно: посмотреть на дом, увидеть тех, кто тебя вырастил, кого долго считал своими настоящими родителями...
– А потом попробуем, – продолжал Сергей. – И еще ты мне своих... моих отца и мать покажешь, хорошо?
Кононов вновь кивнул и потянулся к бутылке. Он не хотел думать о том, что делать дальше, в том случае, если обе машины времени не подкачают и смогут перенести его и Сергея в будущее. В любое время – вплоть до июня две тысячи восьмого. И обратно. И опять вперед...
Злоупотреблять коньяком они действительно не стали, а к закупленному «Жигулевскому» и вовсе не притронулись. Выпили еще по глотку трехзвездочного, посидели немного, отдавая дань святому принципу «а поговорить?», и устроились «валетом» на кушетке – было тесновато, но вполне терпимо.
Коньяк оказался прекрасным снотворным, и Кононов за всю ночь ни разу не проснулся. Голова наутро была ясной, как чисто вымытый стакан, насухо вытертый и готовый принять любое содержимое, и мысль о возможной неудаче при испытании хронокаров уже не сидела занозой, подобной той, что беспокоила бронзового мальчика в скверике у «Селигера», а воспринималась спокойно... даже нет, не так: откуда-то появилась уверенность в том, что хронокары не подведут и все обязательно получится.
Умылись, побрились, позавтракали – и Сергей отправился в город. А Кононов начал слоняться по комнате (не хотелось лишний раз светиться за пределами дома – суббота, народ едет на дачи, и мало ли что могут подумать соседи, увидев незнакомца без сопровождения хозяев – в тысяча девятьсот семьдесят втором у людей еще не было отчуждения друг от друга...). Однако, вскоре это занятие ему надоело и он решил рискнуть: снял с кушетки одеяло, прихватил с собой бутылку пива и с предосторожностями выбрался из дома. И залег в окружении кустов, оградивших его от чужих глаз.
Кононов бездельничал на одеяле уже довольно долго, и постепенно благодушное состояние начало улетучиваться, и запертые в клетки мысли, каким-то образом ухитрившись освободиться из заключения, мало-помалу заполонили сознание, и не было никакой возможности загнать их обратно под замок.
Да, пусть перемещение вперед по времени остается пока предположением, не подтвержденным на практике. Пока не подтвержденным. Но если это предположение подтвердится – что он, Кононов, скажет пославшим его, когда вернется в две тысячи восьмой год? С одной стороны, он, вроде бы, добросовестно выполнил свою задачу: разговор с отцом состоялся и закончился именно так, как и намечалось Сулимовым. Будущий изобретатель – то есть не изобретатель, а обладатель машины времени – Сергей Мерцалов не должен был появиться на свет в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Вообще не должен был появиться на свет. С другой стороны, Сергей Мерцалов был сейчас цел и невредим, машина времени была при нем, и он мог при желании вмешиваться в события прошлого. И изменять их, тем самым изменяя будущее.
С третьей стороны – да, выходит, что есть у проблемы и третья сторона, а возможно, и четвертая, и пятая, – так вот, с третьей стороны, он, Андрей Кононов, тоже, вроде бы, уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему, существуя только в этом самом «миге между», который, по словам поэта Леонида Дербенева, и называется жизнью, и никакие изменения предшествующих событий не грозят его личному существованию. Как сказал Сергей, они оба теперь находятся как бы вне времени. Изменения могут повлиять только на судьбу «временной» личности – теперешнего четырехлетнего пацаненка Андрюши Кононова (а у Сергея и вообще никакой «временной» личности нет), но никак не повлияют на него, сиюминутного Андрея Кононова, и сиюминутного, ушедшего в город Сергея Мерцалова – обладателей двух машин времени...
Значит, никакие действия двух «хрононавтов» в период между тысяча девятьсот шестьдесят восьмым (для него, Кононова) и семьдесят вторым (для Сергея) – и две тысячи восьмым годами лично им ничем не грозят. Даже если он, Андрей Кононов (жуткое, отвратительное предположение, но все-таки...), убьет четырехлетнего пацана Андрюшу Кононова с улицы Желябова – с ним, «вневременным», ничего не случится.
А случиться что-нибудь при изменениях прошлого может с другими людьми. С доном Корлеоне и его молчаливым помощником Ивановым. Или, к примеру, с каким-нибудь Петей Дудочкиным, который должен был родиться году в семьдесят четвертом – семьдесят пятом, но теперь уже не родится... Почему? А потому что вчера он, Кононов, вместе с Сергеем, покупал коньяк в гастрономе на Комсомольском проспекте, а в очереди за ними стоял молодой преподаватель политеха Николай Дудочкин. Допустим. В еще не измененном появлением «хрононавтов» прошлом он вышел из гастронома в восемнадцать тридцать две и на трамвайной остановке встретил девушку, помог внести ей в вагон чемодан или там еще какую-нибудь крупногабаритную кладь... они разговорились, познакомились... потом поженились, и у них родился сын Петя. А вчера, в уже измененном прошлом, из-за стоящих перед ним в очереди Кононова и Сергея, долго загружавшихся коньяком и пивом, он покинул гастроном не в восемнадцать тридцать две, а на пять минут позже, когда трамвай уже отъехал от остановки, свернув на улицу Горького и увозя девушку с чемоданом, которую ему больше не суждено было увидеть... И прощай навсегда, Петя Дудочкин.
Кононов не хотел ни о чем думать. Не хотел принимать никаких решений.
Ночью ему приснился Сулимов-Корлеоне. В огромных черных итальянских глазах Сулимова читался укор. Укор ему, Кононову, за его нерешительность, за его нежелание, за его наплевательское отношение... «Вы губите будущее, – сказал Сулимов. – Вы губите себя и нас. Очнитесь, вспомните о своей ответственности...»
Кононов не хотел вспоминать. Ему было хорошо под пока еще не обзавевшейся плодами яблоней, растущей в окружении кустов смородины и малины, на обнесенном невысоким штакетником дачном участке, ничем не отличающемся от других дачных участков возле деревни Константиновка. И дом Мерцаловых тоже не выделялся среди других – не слишком просторное деревянное строение с верандой, увитой виноградной лозой. «Отец» Сергея был начальником отдела кадров экскаваторного завода да еще и заместителем секретаря партбюро – а значит мог позволить себе обзавестись дачей, чего нельзя было сказать о подавляющем большинстве рядовых горожан.
Кустарник скрывал Кононова от посторонних глаз. Он смотрел в небо, а вокруг стояла тишина, словно в самые первые дни творения в Эдемском саду. Впрочем, временами издалека доносился треск мотоцикла – но эти звуки можно было отнести к проделкам коварного райского змия, разминающегося перед тем, как дискредитировать людей в глазах Господа.
Накануне, когда электричка прибыла на калининский вокзал, Кононов намеревался взять такси, но Сергею захотелось прогуляться до «Селигера» пешком. Они неторопливо шли по проспекту Чайковского, где еще стоял всегда умилявший Кононова дорожный знак «Переход для слепых», указывающий точнехонько на придорожную канаву, и Сергей все глядел и глядел по сторонам, читал вывески, рассматривал витрины. Кононов прекрасно понимал его: Сергей вернулся в Калинин собственного детства, в тот Калинин, воспоминания о котором, конечно же, уже изрядно потускнели у него, покрывшись патиной прошедших трех с половиной десятков лет.
Миновав культпросветучилище и трампарк, дошли до площади Капошвара, где высились две новенькие, первые в Калинине, девятиэтажки, и наконец-то обнаружили будку телефона-автомата с висящей на своем месте трубкой; во всех ранее попадавшихся им на пути будках трубки были срезаны местными добрыми молодцами – явление обычное и привычное. Зашли внутрь, и Кононов набрал подсказанный ему Сергеем номер.
– Алло? – раздался возле его уха негромкий мягкий женский голос; в трубке слегка потрескивало.
– Нина Павловна?
– Да.
– Это я по просьбе Ольги Ильиничны звоню, вашей соседки по даче, – начал Кононов, воплощая в жизнь заранее разработанный вместе с Сергеем не очень уклюжий сценарий. – Она просила вам позвонить, и номер сказала.
– Что случилось? – обеспокоенно спросили в трубке. – Что с Ольгой Ильиничной?
– Да нет, ничего. Я ее сосед, она просила позвонить. Я шел звонить по своим делам, по телефону-автомату, а она с балкона позвала. Спрашивает, на даче вы завтра будете? У нее к вам какое-то дело. А телефона у нее дома нет. И у меня тоже.
– А-а, – с облегчением сказали в трубке. – Нет, у нас же завтра отработочная. И у Толи тоже. А в воскресенье буду обязательно. Так и передайте. Чего она хотела-то?
– Не знаю, Нина Павловна, она не говорила. Хорошо, так и передам. До свидания.
Не дожидаясь ответа, Кононов повесил трубку на рычаг и взглянул на Сергея.
– Что? – спросил Сергей.
– Да, ты прав: у них отработочная. Так что суббота наша. А в воскресенье с утра пораньше надо будет смыться оттуда и вернуться вечером – ты же говорил, они на даче не ночуют. Только ничего там не переворачивать, чтобы не заметили... Выходим, а то уже очередь, – Кононов кивнул на остановившуюся у телефонной будки пожилую, явно супружескую, пару.
– Мне бы только с машинкой разобраться, – сказал Сергей и открыл стеклянную дверь. – Тогда, думаю, будет попроще...
Мечты Сергея о ресторане гостиницы «Селигер» не удалось воплотить в реальность – туда никого не пускали по причине «спецобслуживания» делегации из венгерского города Капошвара – побратима Калинина. Пришлось перенести обед в Заволжье, в ресторан на речном вокзале, из высоких окон которого открывался великолепный вид на Волгу, Тверцу и затверецкие церквушки. Оттуда они, отоварившись в гастрономе коньяком, пивом и прочей снедью, на трамвае добрались до силикатного завода и, пройдя через редкий сосняк и миновав затянутый ряской пруд, прибыли в дачный поселок. С проникновением на дачу могли возникнуть проблемы, но, к счастью, запасной ключ лежал там же, где он лежал и десяток лет спустя – в банке из-под сгущенного молока под крыльцом. Вздремнули с полчасика, а потом Сергей приступил к проверке работоспособности машин времени – и своей, и Кононова.
Внешне это выглядело совершенно не впечатляюще. Кононов, полулежа на кушетке, застеленной старым ватным одеялом, смотрел на Сергея, который устроился на табурете за столом, у окна, выходящего на огород. Сергей неподвижно сидел, поставив локти на стол и закрыв лицо ладонями, и со стороны могло показаться, что человек просто заснул сидя, утомившись от трудов праведных или перебрав дурманящих напитков. Однако это было не так: Кононов теперь отчетливо ощущал свой имплантат, ощущал, как что-то почти непрерывно меняется... Словно кто-то крошечный проник в сознание и щекочет мягким куриным перышком...
Кононов не выдержал и с силой поскреб ногтями голову – и Сергей тут же, не отрывая ладоней от лица, прикрикнул на него:
– Не расслабляйся! Настройку сбиваешь. Сосредоточься, Андрей!
Еще раньше Кононов полюбопытствовал, каким образом Сергей намерен производить «техосмотр» машины времени и откуда он знает, как этот осмотр производить.
«Все это в меня вложено, – последовал ответ. – Просто мысленно открываю файл «Подсказка» и шпарю в соответствии с ним. Вижу все файлы, и знаю, что с каждым из них делать. Пацаны инопланетные разжевали все до мелочей, тут и школьник разобраться может... И знаешь, что я думаю, Андрей? Это ведь никакие не файлы на самом деле, не компьютерные программы – это я, компьютерщик Сергей Мерцалов, все представляю именно в таком виде. А если бы они впендюрили эту машинку не мне и не в две тысячи восьмом, а какому-нибудь математику в девятнадцатом веке, когда компьютеров и в помине не было – то математику все представлялось бы в виде формул. А Чайковскому, может быть, – как ноты...»
Так прошел час, а то и больше – Сергей сидел, уткнувшись лицом в ладони, и лишь изредка то вытягивал ноги под стол, то забирал их под табурет, а Кононов, подперев голову рукой, лежал на боку, прислонившись спиной к оклеенной цветастыми обоями стене, сосредоточившись на своей машине времени и заставляя себя не обращать внимания на легкий внутренний зуд. И наступил момент – словно что-то сдвинулось в нем. Наконец-то повернулся в замочной скважине не совсем подходящий ключ; прорвала запруду все напиравшая и напиравшая весенняя вода; после долгих усилий задвинулся перекошенный ящик письменного стола; попал, слава тебе, Господи, в гнездо непокорный шуруп... Кононов ощутил, как неуловимо преобразился имплантат, приобретя какое-то новое содержание.
– Есть, – удовлетворенно констатировал Сергей, не отрывая ладони от лица. – Только не дергайся, закачка пошла.
Еще минут через пятнадцать Сергей наконец опустил руки, откинулся назад – и чуть не свалился с табурета, в последний момент успев ухватиться за ножку стола.
– Блин! – воскликнул он. – Привык к своему креслу! Финиш, Андрей. Приплыли.
– Что, неужели все? – недоверчиво спросил Кононов. – Получилось?
– Думаю, да, получилось. Но нужно будет проверить на практике.
– Практика – критерий истины, – изрек Кононов. – Так нас учила марксистско-ленинская философия. Почему же раньше моя машинка не пахала? Я нарушил правила эксплуатации? Или бензин хреновый попался?
– Потому что у тебя копия, а не оригинал, – пояснил Сергей, – А при копировании всегда могут возникать проблемы и копия получается не тождественной оригиналу. Сбой произошел – и все, кранты: какой-то файл не пашет. Простейший пример, из практики: у меня на сканере стоит девятый «файн ридер», распознает даже написанное от руки тупым карандашом. И вдруг летит мой «файн ридер», хоть и лицензионный. Удаляю, ставлю новую версию – не пашет! Что за дела, думаю, начинаю разбираться. Оказывается, какой-то скрытый файл от прежней программы остался и всю малину обсирает. И пока его не найдешь – делов не будет. Вот и у тебя что-то подобное получилось. Но теперь должно фурычить: и в прошлое – до момента рождения, и в будущее – до момента старта.
– Проверим? – предложил Кононов. У него все дрожало внутри. Неужели появился шанс вернуться в собственное время?
Сергей взял со стола спичечный коробок, принялся сосредоточенно вертеть его в руках, разглядывая так, словно впервые увидел продукцию Чудовской фабрики.
– Чего молчишь? – встревоженно спросил Кононов и сел на кушетке, спустив ноги на пол. – Сам же говорил – нужно на практике проверить. Что-то не так?
– Страшновато, – признался Сергей и бросил коробок обратно на стол. – Вдруг ничего не выйдет? Они же мне вдолбили, что обратного хода нет. Что, сами не знали? Это вряд ли. Значит, обманывали? Зачем? Этот файлик я только сейчас обнаружил; не знаю, откуда он нарисовался...
– Ты, Сережа, в электричке очень верную мысль озвучил. Насчет того, что просто так ничего не бывает. И насчет того, что нам тут, внизу, не видно общей картины, общего замысла. По каким-то неведомым нам причинам этим марсианам было нужно, чтобы ты не знал, что у машинки есть задний ход. И по тем же неведомым нам причинам им нужно, чтобы, оказавшись в прошлом, ты узнал, что можно вернуться. Именно оказавшись в прошлом узнал, а не раньше.
– Но я ведь вообще ни в какое прошлое не собирался! – воскликнул Сергей. – Меня просто вынудили, у меня просто выхода другого не было!
– И меня тоже заставили. И я тоже никуда не собирался.
– Вот, блин, шарада! – Сергей с силой щелкнул ногтем по спичечному коробку, так что тот, скользнув по столу, долетел до стены и, ударившись об нее, упал на пол, рассыпав свое содержимое. – Что им от меня нужно-то?
– «Пикник на обочине», – сказал Кононов. – Случайно тебе эту машинку всунули. Шли марсиане по своим делам и обронили машинку – прямо в твою черепушку. Без всякого умысла.
– А что, не самая плохая версия, – немного помолчав, сделал вывод Сергей. – Жалко, нельзя проверить правильная ли...
– Почему нельзя? – возразил Кононов. – Вернуться в первое января две тысячи восьмого, на турбазу, постучаться в шарик к марсианам, а когда откроют – задать вопросы.
Сергей некоторое время сидел неподвижно, а потом хлопнул себя ладонями по коленям и произнес тоном Ширвиндта из ширвиндтовско-державинской сценки на каком-то старом отеле-«огоньке»:
– Мысль, конечно, очень интересная. – Помолчал и повторил, уже никого не копируя: – Очень интересная мысль, Андрей. Только боюсь, не откроют они мне, не пустят в свою посудину. И насчет переноса в ночь на первое... Мы же еще не проверяли...
– Так давай проверим, – голос Кононова звучал не очень уверенно. Ему тоже было страшновато – а вдруг, действительно, ничего не получится?..
– Нет! – решительно сказал Сергей и поднялся с табурета. – Проверять будем завтра, куда нам спешить? А сейчас давай лучше коньячку выпьем, расслабимся. И зуб заодно пополощу – что-то опять он ныть начинает.
– Коньяк – ништяк! – охотно согласился Кононов. Нет ничего лучше, чем отложить на завтра предприятие, в благополучном исходе которого совершенно не уверен.
– Кто лакает коньячок, тот клевый чувачок, – подхватил Сергей, направляюсь к посудному шкафу.
А Кононов, уже роясь в сумке, сделал вывод:
– Не годимся мы с тобой, Сережа, в герои штатовских боевиков. Те резину тянуть не стали бы.
– Это в кино не стали бы, а в жизни...
Накромсали хлеба и колбасы, открыли паштет. Разлили по стаканам трехзвездочный коньяк. Выпили. Помолчали. Дело шло к вечеру, и как всегда в это время потянуло в окно сероводородной тухлятиной со стороны пятьсот тринадцатого – номерного завода из числа оборонных предприятий. По ходившим в городе слухам, в мире было только три таких завода: в Соединенных Штатах, во Франции, и здесь, в Калинине; Кононов слышал такое еще в школьные годы.
После третьего приема армянской жидкости Сергея осенило. Поставив пустой стакан на застеленный потертой клеенкой стол, он прожевал солидный кусок «докторской» и воодушевленно заявил:
– Понял! Я все понял, Андрей!
Кононов перестал смаковать солнечный напиток и с ехидным прищуром взглянул на брата:
– Впервые вижу человека, который все понял. Завидую...
– Не цепляйся к словам! – Сергей помотал пальцем и стало заметно, что координация движений у него уже слегка нарушена. – Я этих конкретных энэловцев... энэлошников имею в виду, а не устройство мироздания.
– И что же ты понял?
– Эксперимент! – провозгласил Сергей и шумно отодвинулся от стола вместе с табуретом. – Они на мне эксперимент проводят! Воткнули мне машинку и наблюдают за моей реакцией. Решусь ли смыться в прошлое, зная, что обратной дороги нет, что там буду делать... Кстати, о твоем белоглазом. Когда тебе машинку скопировали, они и за тобой начали следить. Белоглазый – это наблюдатель, следящее устройство. Смотрят, сопоставляют, выводы делают. Диссертации кропают... Эксперимент, Андрей, это я тебе говорю!
– Почему же у тебя нет такого же белоглазого?
– Разные подходы, – тут же нашел ответ Сергей. – Может, за мной кто-то невидимый по пятам ходит. А сейчас сидит вон в том углу.
Кононов невольно посмотрел туда, куда мотнул головой Сергей. Возле шкафа приткнулся стул с перекошенной спинкой. Не видно было, что на нем кто-то сидит.
– Америку ты не открыл, Сережа, – сказал он и отставил недопитый стакан. – Про подопытных кроликов я уже упоминал, еще в электричке. И вообще идея не новая, я такое уже где-то читал. Мол, явление НЛО – это изучение реакции землян на необычное, подготовка к приобщению нас к галактическому сообществу. Я не говорю, что такого не может быть, – добавил он, увидев, что Сергей, судя по выражению его лица, собирается возразить. – Я говорю, что подобные предположения уже высказывались. А вот истинны они или нет – пока неизвестно. А может, и не будет известно никогда.
– Ну, ты зануда, братан! – Сергей чуть покачнулся на табурете. – Новая идея, не новая – какая разница? Про белоглазого я сам допер, согласен? А теперь вот что я тебе скажу: они с моей помощью, а теперь и с твоей тоже, хотят наше прошлое перекроить, понял? Что-то их там не устраивает, в нашей истории. Сами по каким-то причинам не могут – Заратустра не позволяет, как говаривал Остап Ибрагимович – вот и решили действовать моими руками. Только не говори, что идея не новая. Моя это идея, она мне только что в голову пришла!
– Не буду говорить, Сережа, – не стал возражать Кононов. – Давай еще по чуть-чуть – и баиньки. Тебе окончательно отойти надо, восстановиться.
– Согласен. – Сергей вновь придвинулся к столу. – Баиньки так баиньки. А знаешь что, Андрей? Прежде чем пробовать, я завтра с утра в город смотаюсь... На дом свой погляжу.
Кононов молча кивнул. Желание Сергея было ему понятно: посмотреть на дом, увидеть тех, кто тебя вырастил, кого долго считал своими настоящими родителями...
– А потом попробуем, – продолжал Сергей. – И еще ты мне своих... моих отца и мать покажешь, хорошо?
Кононов вновь кивнул и потянулся к бутылке. Он не хотел думать о том, что делать дальше, в том случае, если обе машины времени не подкачают и смогут перенести его и Сергея в будущее. В любое время – вплоть до июня две тысячи восьмого. И обратно. И опять вперед...
Злоупотреблять коньяком они действительно не стали, а к закупленному «Жигулевскому» и вовсе не притронулись. Выпили еще по глотку трехзвездочного, посидели немного, отдавая дань святому принципу «а поговорить?», и устроились «валетом» на кушетке – было тесновато, но вполне терпимо.
Коньяк оказался прекрасным снотворным, и Кононов за всю ночь ни разу не проснулся. Голова наутро была ясной, как чисто вымытый стакан, насухо вытертый и готовый принять любое содержимое, и мысль о возможной неудаче при испытании хронокаров уже не сидела занозой, подобной той, что беспокоила бронзового мальчика в скверике у «Селигера», а воспринималась спокойно... даже нет, не так: откуда-то появилась уверенность в том, что хронокары не подведут и все обязательно получится.
Умылись, побрились, позавтракали – и Сергей отправился в город. А Кононов начал слоняться по комнате (не хотелось лишний раз светиться за пределами дома – суббота, народ едет на дачи, и мало ли что могут подумать соседи, увидев незнакомца без сопровождения хозяев – в тысяча девятьсот семьдесят втором у людей еще не было отчуждения друг от друга...). Однако, вскоре это занятие ему надоело и он решил рискнуть: снял с кушетки одеяло, прихватил с собой бутылку пива и с предосторожностями выбрался из дома. И залег в окружении кустов, оградивших его от чужих глаз.
Кононов бездельничал на одеяле уже довольно долго, и постепенно благодушное состояние начало улетучиваться, и запертые в клетки мысли, каким-то образом ухитрившись освободиться из заключения, мало-помалу заполонили сознание, и не было никакой возможности загнать их обратно под замок.
Да, пусть перемещение вперед по времени остается пока предположением, не подтвержденным на практике. Пока не подтвержденным. Но если это предположение подтвердится – что он, Кононов, скажет пославшим его, когда вернется в две тысячи восьмой год? С одной стороны, он, вроде бы, добросовестно выполнил свою задачу: разговор с отцом состоялся и закончился именно так, как и намечалось Сулимовым. Будущий изобретатель – то есть не изобретатель, а обладатель машины времени – Сергей Мерцалов не должен был появиться на свет в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Вообще не должен был появиться на свет. С другой стороны, Сергей Мерцалов был сейчас цел и невредим, машина времени была при нем, и он мог при желании вмешиваться в события прошлого. И изменять их, тем самым изменяя будущее.
С третьей стороны – да, выходит, что есть у проблемы и третья сторона, а возможно, и четвертая, и пятая, – так вот, с третьей стороны, он, Андрей Кононов, тоже, вроде бы, уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему, существуя только в этом самом «миге между», который, по словам поэта Леонида Дербенева, и называется жизнью, и никакие изменения предшествующих событий не грозят его личному существованию. Как сказал Сергей, они оба теперь находятся как бы вне времени. Изменения могут повлиять только на судьбу «временной» личности – теперешнего четырехлетнего пацаненка Андрюши Кононова (а у Сергея и вообще никакой «временной» личности нет), но никак не повлияют на него, сиюминутного Андрея Кононова, и сиюминутного, ушедшего в город Сергея Мерцалова – обладателей двух машин времени...
Значит, никакие действия двух «хрононавтов» в период между тысяча девятьсот шестьдесят восьмым (для него, Кононова) и семьдесят вторым (для Сергея) – и две тысячи восьмым годами лично им ничем не грозят. Даже если он, Андрей Кононов (жуткое, отвратительное предположение, но все-таки...), убьет четырехлетнего пацана Андрюшу Кононова с улицы Желябова – с ним, «вневременным», ничего не случится.
А случиться что-нибудь при изменениях прошлого может с другими людьми. С доном Корлеоне и его молчаливым помощником Ивановым. Или, к примеру, с каким-нибудь Петей Дудочкиным, который должен был родиться году в семьдесят четвертом – семьдесят пятом, но теперь уже не родится... Почему? А потому что вчера он, Кононов, вместе с Сергеем, покупал коньяк в гастрономе на Комсомольском проспекте, а в очереди за ними стоял молодой преподаватель политеха Николай Дудочкин. Допустим. В еще не измененном появлением «хрононавтов» прошлом он вышел из гастронома в восемнадцать тридцать две и на трамвайной остановке встретил девушку, помог внести ей в вагон чемодан или там еще какую-нибудь крупногабаритную кладь... они разговорились, познакомились... потом поженились, и у них родился сын Петя. А вчера, в уже измененном прошлом, из-за стоящих перед ним в очереди Кононова и Сергея, долго загружавшихся коньяком и пивом, он покинул гастроном не в восемнадцать тридцать две, а на пять минут позже, когда трамвай уже отъехал от остановки, свернув на улицу Горького и увозя девушку с чемоданом, которую ему больше не суждено было увидеть... И прощай навсегда, Петя Дудочкин.