Значит, кто-то не родится... Они с Сергеем, как герой известного рассказа Брэдбери, находясь здесь, в прошлом, то и дело, сами того не ведая, топчут бабочек, изменяя тем самым узор будущего.
Выходит, Сулимов прав? Что-то может случиться и с другими людьми? А какое, собственно, ему, Кононову, дело до других людей? «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?» – как пелось в песне из старого кинофильма «Последний дюйм».
Какое ему дело?! Рассуждал он уже так, рассуждал...
«А совесть-то у тебя, есть, парниша?» – спросил себя Кононов.
«Так что, укокошить собственного брата? – тут же задал он себе другой вопрос. – И тогда с совестью все будет в полном порядке?»
Ситуация была патовой, от подобных ситуаций – Кононов знал – люди могут сойти с ума; поэтому, мобилизовав все силы, он постарался переключить мысли на что-нибудь другое, «Кривая вывезет», – мелькнуло в голове, и он ухватился за это нехитрое утверждение как за соломинку, которая, конечно же, никак не может спасти, но порождает хотя бы кратковременную иллюзию возможности спасения. Чтобы окончательно отстраниться от неудобных размышлений по поводу не дающей ему покоя дилеммы, он принялся зубами открывать бутылку пива; наконец, преуспел в этом занятии, чуть не отломив кусок зуба (в студенческие годы эта процедура проходила гораздо легче – зубы прочнее были, что ли?) – и сосредоточился на поглощении уже успевшего нагреться на солнце горьковатого продукта калининского пивзавода.
За этим занятием и застал его вернувшийся Сергей. Вид у него был не особенно веселый.
Кононов, подвинувшись, чтобы освободить место, молча смотрел, как Сергей устраивается на одеяле. Сергей расстегнул ворот тенниски, сорвал травинку и, сжав ее губами наподобие сигареты, обхватил руками поднятые колени. Потом, по-прежнему не говоря ни слова, забрал у Кононова бутылку и допил остатки пива. Повертел ее в руках и бросил в кусты.
– Впечатления меланхолические, да? – нарушил молчание Кононов. – Я когда зашел в свой двор, в первый же день... защемило аж до слез.. Хотя плакать в последний раз доводилось черт-те когда, да и то по большой пьяни...
Сергей медленно покивал. Выплюнул травинку.
– У меня тоже... защемило... Окна наши увидел, а на окне кактус стоит... Я его не помнил, а тут вспомнил. Когда маленький был, полез на подоконник и укололся... Заревел, сбросил его на пол, горшок разбился... Я один дома был, взял тряпку, завернул его и выбросил в форточку. Тогда зима была – прямо в сугроб. Мама только через день заметила, когда ему в сугробе уже кранты пришли... – Сергей задумчиво усмехнулся. – Попало мне... В смысле, выслушал нотацию от мамы. – Он повернул к Кононову похожее на скорбную маску лицо. – Я про этот кактус напрочь забыл, а теперь вот увидел – и вспомнил...
– А своих... не видел? – осторожно спросил Кононов.
– Нет. Я во дворе на лавочке сидел, смотрел на наши окна. Никого. И лавочку эту вспомнил, сейчас ее уже нет... ну, там, в две тысячи восьмом... Блин, Андрей, эмоции-то не самые веселые... Может, это и правильно, что мы многое забываем? Иначе с катушек бы соскочили от всех этих воспоминаний.
– Может и правильно, – согласился Кононов. – Создавал нас Господь Бог не тяп-ляп, на скорую ручку, в комок да в кучку, а с умом. Все сначала рассчитал, спроектировал, все предусмотрел.
– Да, похоже, что так. – Сергей тряхнул головой. – Ладно, Андрей, давай приступим, а то мне скулить хочется. Бродил по городу, смотрел... И состояние такое... такое... не передать...
– У меня это было, Сережа, – негромко сказал Кононов. – Потом все как-то притирается, теряет остроту. Относишься к этому уже гораздо спокойнее. Я же говорю, с умом нас создавали.
– Ф-фу, – длинно выдохнул Сергей. – Спасибо Ему, что с умом. – Он поднял голову к светлому небу и добавил: – Это я без шуток.
Перебравшись в дом, они устроились на тех же местах, что и накануне, при проведении «техосмотра»: Сергей на табурете у стола, а Кононов на кушетке.
– Ну что, Андрей, приступим, – деловито сказал Сергей. – Сейчас попробую переместиться минут на десять вперед. – Он придвинул к себе будильник. – Двенадцать двадцать три. Туда и назад. А потом ты. Ну, поехали, с Богом!
Сергей положил руки на стол, сжал кулаки. Лицо его стало сосредоточенным, на скулах пошевеливались желваки. Кононов, до боли закусив губу, во все глаза смотрел на брата и мысленно твердил: «Давай же, давай! Давай!..» Солнце заливало комнату ярким светом, но Кононову показалось, что фигура Сергея на мгновение словно бы расплылась, стала нечеткой. Он моргнул, а в следующий миг изумленно откинулся к стене. Сергей, совершенно голый, сидел на собственных брюках, а тенниска и носки лежали на полу у стола, накрывая сандалии.
– Йес! – победно провозгласил Сергей, поворачиваясь к Кононову. – Получилось!
Он вытащил из-под себя брюки, извлек из них трусы. Кононов никак не мог отстраниться от стены – тело размякло как пластилин на солнцепеке и не желало повиноваться.
– Получилось, Андрей! – Сергей надел трусы и присел на край стола. – Я был в будущем, будильник показывал двенадцать тридцать три. Но тебя там не было.
Кононов, наконец, сумел оттолкнуться от стены и сесть на кушетке. Обеими руками усиленно потер щеки, словно стараясь отполировать их до зеркального блеска, поднял глаза на Сергея:
– А куда же я подевался?
Сергей пожал плечами:
– Понятия не имею.
– Значит, через десять минут здесь появится еще один Сергей Мерцалов? – помолчав, спросил Кононов.
Сергей вновь пожал плечами:
– Не знаю. По идее – да. С другой стороны, в двенадцать тридцать три здесь никого не было. Только я, который в будущем. Голый. А меня, который движется вместе со временем из прошлого, одетого, – не было. Парадокс!
– Теория времени не разработана, – заметил Кононов, вспомнив Сулимова. – Предполагать можно одно, а на практике будешь иметь совсем другое.
– Да уж, – протянул Сергей, облачаясь в тенниску. – Будем экспериментировать, а на основе экспериментов и получится теория. Главное – аппаратура работает нормально! Давай, Андрей, проверяй свой агрегат.
– Чуть позже. После двенадцати тридцати трех. Хочу дождаться этого момента.
– Ладно, подождем, – согласился Сергей; он уже полностью оделся и обулся. – По такому поводу не грех и пивка хлебнуть.
– Потом пивко, – отмахнулся Кононов. – Пять минут осталось.
Большая стрелка будильника доползла до нужной отметки, но в комнате ничего не произошло. На табурете у стола не возник голый Сергей из прошлого, из двенадцати двадцати трех (одетый Сергей на всякий случай еще раньше отошел в сторону, к шкафу).
– Будущее изменилось, – констатировал Кононов. – Тебя, голого, здесь нет. А я есть.
– Да, парадокс на парадоксе, – отозвался Сергей. – Смотри на будильник.
Кононов послушно повернул голову к столу, где мерно тикал ветеран советской часовой промышленности с исцарапанными красными боками и надтреснутым стеклом.
– Тридцать четыре первого, – сказал он. – И что?
– Смотри, смотри. Я, когда переместился... точнее, хронанулся, переставил его на...
Сергей не договорил. Кононов, издав тихое восклицание, вытаращился на то место, где только что стоял будильник. Теперь его там не было, хотя тиканье продолжало доноситься откуда-то сбоку и сверху.
– Вот! – торжествующе сказал Сергей, поворачиваясь к шкафу и тыча пальцем в непонятно каким образом мгновенно оказавшийся на шкафу кругляшок на подставке. – Это я его туда переставил в двенадцать тридцать четыре. Чтобы потом поглядеть, что из этого получится.
– Понял, – сказал Кононов и вновь опустился на кушетку. И тут же добавил: – Хотя ни черта не понял. Тебя нет, а воздействие есть. Темный лес!
Сергей снял будильник со шкафа, поставил обратно на стол и повернулся к Кононову:
– Лес-то пока темный, но отдельные просветы уже имеются. Никаких двойников не будет, Андрей, потому что мы с тобой действительно как бы вне времени. Можем мотаться туда-сюда, можем вернуться в две тысячи восьмой...
– Ага, – сказал Кононов. – И тебя там заловят и ликвидируют, и меня тоже, как свидетеля.
– Хрена с два! Замучаются! У нас же аппаратура! «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем, при нем!» – процитировал он вузовского преподавателя из гайдаевской кинокомедии, скопировав интонацию, и мечтательно закатил глаза: – Э-эх, с нашими машинками можно таких дел наворотить!.. Опять же, продать можно, только теперь уже не нашим.
– Толку с того, что аппаратура при нем? – скептически заметил Кононов. – Так и бегать постоянно от кагэбэшников-эфэсбэшников? А продашь – тебя же и угрохают, на фиг ты им нужен будешь. В наше с тобой время, Сережа, никому мы на фиг не нужны, и вообще никто никому на фиг не нужен. Были мы обществом, а стали волчьей стаей. «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком» – это именно про наши времена. С-суки, такую державу развалили!..
Сергей удивленно уставился на него:
– Тебе что, совок жалко?
– Не совок, а Советский Союз, – с неожиданным ожесточением ответил Кононов. – Союз Советских Социалистических Республик. Мне там жилось неплохо, и не только мне – всем нам жилось. А свободы не хватало десятку недовольных, такие всегда есть, в любом обществе, и всегда недовольны. Ну вот, добились свободы – и на кой она им нужна? Они же и теперь недовольны, потому что по-другому просто не могут. Не совок, Сережа, а Советский Союз. Ты тоже в нем вырос.
– Да Бог с ним! – не стал вступать в дискуссию Сергей. – Союз так Союз, не о том речь. Главное – у нас есть то, чего нет ни у кого другого. Так давай понапрягаем извилины, пораскинем серым веществом и прикинем, как нам с наилучшей пользой это наше ноу-хау употребить. Ты только подумай, оцени перспективы: хочешь – в прошлое, хочешь – в будущее...
– Хочу – пряники ем, хочу – печенье, ~ с иронией подхватил Кононов. – У меня пока насчет будущего полная неясность. Еще не пробовал.
– Так давай, действуй! Настраивайся – и вперед!
12
Выходит, Сулимов прав? Что-то может случиться и с другими людьми? А какое, собственно, ему, Кононову, дело до других людей? «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?» – как пелось в песне из старого кинофильма «Последний дюйм».
Какое ему дело?! Рассуждал он уже так, рассуждал...
«А совесть-то у тебя, есть, парниша?» – спросил себя Кононов.
«Так что, укокошить собственного брата? – тут же задал он себе другой вопрос. – И тогда с совестью все будет в полном порядке?»
Ситуация была патовой, от подобных ситуаций – Кононов знал – люди могут сойти с ума; поэтому, мобилизовав все силы, он постарался переключить мысли на что-нибудь другое, «Кривая вывезет», – мелькнуло в голове, и он ухватился за это нехитрое утверждение как за соломинку, которая, конечно же, никак не может спасти, но порождает хотя бы кратковременную иллюзию возможности спасения. Чтобы окончательно отстраниться от неудобных размышлений по поводу не дающей ему покоя дилеммы, он принялся зубами открывать бутылку пива; наконец, преуспел в этом занятии, чуть не отломив кусок зуба (в студенческие годы эта процедура проходила гораздо легче – зубы прочнее были, что ли?) – и сосредоточился на поглощении уже успевшего нагреться на солнце горьковатого продукта калининского пивзавода.
За этим занятием и застал его вернувшийся Сергей. Вид у него был не особенно веселый.
Кононов, подвинувшись, чтобы освободить место, молча смотрел, как Сергей устраивается на одеяле. Сергей расстегнул ворот тенниски, сорвал травинку и, сжав ее губами наподобие сигареты, обхватил руками поднятые колени. Потом, по-прежнему не говоря ни слова, забрал у Кононова бутылку и допил остатки пива. Повертел ее в руках и бросил в кусты.
– Впечатления меланхолические, да? – нарушил молчание Кононов. – Я когда зашел в свой двор, в первый же день... защемило аж до слез.. Хотя плакать в последний раз доводилось черт-те когда, да и то по большой пьяни...
Сергей медленно покивал. Выплюнул травинку.
– У меня тоже... защемило... Окна наши увидел, а на окне кактус стоит... Я его не помнил, а тут вспомнил. Когда маленький был, полез на подоконник и укололся... Заревел, сбросил его на пол, горшок разбился... Я один дома был, взял тряпку, завернул его и выбросил в форточку. Тогда зима была – прямо в сугроб. Мама только через день заметила, когда ему в сугробе уже кранты пришли... – Сергей задумчиво усмехнулся. – Попало мне... В смысле, выслушал нотацию от мамы. – Он повернул к Кононову похожее на скорбную маску лицо. – Я про этот кактус напрочь забыл, а теперь вот увидел – и вспомнил...
– А своих... не видел? – осторожно спросил Кононов.
– Нет. Я во дворе на лавочке сидел, смотрел на наши окна. Никого. И лавочку эту вспомнил, сейчас ее уже нет... ну, там, в две тысячи восьмом... Блин, Андрей, эмоции-то не самые веселые... Может, это и правильно, что мы многое забываем? Иначе с катушек бы соскочили от всех этих воспоминаний.
– Может и правильно, – согласился Кононов. – Создавал нас Господь Бог не тяп-ляп, на скорую ручку, в комок да в кучку, а с умом. Все сначала рассчитал, спроектировал, все предусмотрел.
– Да, похоже, что так. – Сергей тряхнул головой. – Ладно, Андрей, давай приступим, а то мне скулить хочется. Бродил по городу, смотрел... И состояние такое... такое... не передать...
– У меня это было, Сережа, – негромко сказал Кононов. – Потом все как-то притирается, теряет остроту. Относишься к этому уже гораздо спокойнее. Я же говорю, с умом нас создавали.
– Ф-фу, – длинно выдохнул Сергей. – Спасибо Ему, что с умом. – Он поднял голову к светлому небу и добавил: – Это я без шуток.
Перебравшись в дом, они устроились на тех же местах, что и накануне, при проведении «техосмотра»: Сергей на табурете у стола, а Кононов на кушетке.
– Ну что, Андрей, приступим, – деловито сказал Сергей. – Сейчас попробую переместиться минут на десять вперед. – Он придвинул к себе будильник. – Двенадцать двадцать три. Туда и назад. А потом ты. Ну, поехали, с Богом!
Сергей положил руки на стол, сжал кулаки. Лицо его стало сосредоточенным, на скулах пошевеливались желваки. Кононов, до боли закусив губу, во все глаза смотрел на брата и мысленно твердил: «Давай же, давай! Давай!..» Солнце заливало комнату ярким светом, но Кононову показалось, что фигура Сергея на мгновение словно бы расплылась, стала нечеткой. Он моргнул, а в следующий миг изумленно откинулся к стене. Сергей, совершенно голый, сидел на собственных брюках, а тенниска и носки лежали на полу у стола, накрывая сандалии.
– Йес! – победно провозгласил Сергей, поворачиваясь к Кононову. – Получилось!
Он вытащил из-под себя брюки, извлек из них трусы. Кононов никак не мог отстраниться от стены – тело размякло как пластилин на солнцепеке и не желало повиноваться.
– Получилось, Андрей! – Сергей надел трусы и присел на край стола. – Я был в будущем, будильник показывал двенадцать тридцать три. Но тебя там не было.
Кононов, наконец, сумел оттолкнуться от стены и сесть на кушетке. Обеими руками усиленно потер щеки, словно стараясь отполировать их до зеркального блеска, поднял глаза на Сергея:
– А куда же я подевался?
Сергей пожал плечами:
– Понятия не имею.
– Значит, через десять минут здесь появится еще один Сергей Мерцалов? – помолчав, спросил Кононов.
Сергей вновь пожал плечами:
– Не знаю. По идее – да. С другой стороны, в двенадцать тридцать три здесь никого не было. Только я, который в будущем. Голый. А меня, который движется вместе со временем из прошлого, одетого, – не было. Парадокс!
– Теория времени не разработана, – заметил Кононов, вспомнив Сулимова. – Предполагать можно одно, а на практике будешь иметь совсем другое.
– Да уж, – протянул Сергей, облачаясь в тенниску. – Будем экспериментировать, а на основе экспериментов и получится теория. Главное – аппаратура работает нормально! Давай, Андрей, проверяй свой агрегат.
– Чуть позже. После двенадцати тридцати трех. Хочу дождаться этого момента.
– Ладно, подождем, – согласился Сергей; он уже полностью оделся и обулся. – По такому поводу не грех и пивка хлебнуть.
– Потом пивко, – отмахнулся Кононов. – Пять минут осталось.
Большая стрелка будильника доползла до нужной отметки, но в комнате ничего не произошло. На табурете у стола не возник голый Сергей из прошлого, из двенадцати двадцати трех (одетый Сергей на всякий случай еще раньше отошел в сторону, к шкафу).
– Будущее изменилось, – констатировал Кононов. – Тебя, голого, здесь нет. А я есть.
– Да, парадокс на парадоксе, – отозвался Сергей. – Смотри на будильник.
Кононов послушно повернул голову к столу, где мерно тикал ветеран советской часовой промышленности с исцарапанными красными боками и надтреснутым стеклом.
– Тридцать четыре первого, – сказал он. – И что?
– Смотри, смотри. Я, когда переместился... точнее, хронанулся, переставил его на...
Сергей не договорил. Кононов, издав тихое восклицание, вытаращился на то место, где только что стоял будильник. Теперь его там не было, хотя тиканье продолжало доноситься откуда-то сбоку и сверху.
– Вот! – торжествующе сказал Сергей, поворачиваясь к шкафу и тыча пальцем в непонятно каким образом мгновенно оказавшийся на шкафу кругляшок на подставке. – Это я его туда переставил в двенадцать тридцать четыре. Чтобы потом поглядеть, что из этого получится.
– Понял, – сказал Кононов и вновь опустился на кушетку. И тут же добавил: – Хотя ни черта не понял. Тебя нет, а воздействие есть. Темный лес!
Сергей снял будильник со шкафа, поставил обратно на стол и повернулся к Кононову:
– Лес-то пока темный, но отдельные просветы уже имеются. Никаких двойников не будет, Андрей, потому что мы с тобой действительно как бы вне времени. Можем мотаться туда-сюда, можем вернуться в две тысячи восьмой...
– Ага, – сказал Кононов. – И тебя там заловят и ликвидируют, и меня тоже, как свидетеля.
– Хрена с два! Замучаются! У нас же аппаратура! «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем, при нем!» – процитировал он вузовского преподавателя из гайдаевской кинокомедии, скопировав интонацию, и мечтательно закатил глаза: – Э-эх, с нашими машинками можно таких дел наворотить!.. Опять же, продать можно, только теперь уже не нашим.
– Толку с того, что аппаратура при нем? – скептически заметил Кононов. – Так и бегать постоянно от кагэбэшников-эфэсбэшников? А продашь – тебя же и угрохают, на фиг ты им нужен будешь. В наше с тобой время, Сережа, никому мы на фиг не нужны, и вообще никто никому на фиг не нужен. Были мы обществом, а стали волчьей стаей. «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком» – это именно про наши времена. С-суки, такую державу развалили!..
Сергей удивленно уставился на него:
– Тебе что, совок жалко?
– Не совок, а Советский Союз, – с неожиданным ожесточением ответил Кононов. – Союз Советских Социалистических Республик. Мне там жилось неплохо, и не только мне – всем нам жилось. А свободы не хватало десятку недовольных, такие всегда есть, в любом обществе, и всегда недовольны. Ну вот, добились свободы – и на кой она им нужна? Они же и теперь недовольны, потому что по-другому просто не могут. Не совок, Сережа, а Советский Союз. Ты тоже в нем вырос.
– Да Бог с ним! – не стал вступать в дискуссию Сергей. – Союз так Союз, не о том речь. Главное – у нас есть то, чего нет ни у кого другого. Так давай понапрягаем извилины, пораскинем серым веществом и прикинем, как нам с наилучшей пользой это наше ноу-хау употребить. Ты только подумай, оцени перспективы: хочешь – в прошлое, хочешь – в будущее...
– Хочу – пряники ем, хочу – печенье, ~ с иронией подхватил Кононов. – У меня пока насчет будущего полная неясность. Еще не пробовал.
– Так давай, действуй! Настраивайся – и вперед!
12
Сквозь трещины в асфальте пробивалась веселенькая зеленая травка, еще не знающая, что такое летняя жара и пыль. С волжской набережной тянуло свежестью, многолетние роскошные липы, клены и тополя вместе с ровными стенами высоких кустов, обрамляющих аллеи, надежно защищали от ветра и солнца зеленый остров городского сада, начало которому положил еще в восемнадцатом веке небольшой парк, примыкавший к Путевому дворцу.
Кононов и Мерцалов сидели на скамейке, в тенечке, и неторопливо ели мороженое – сливочное, в вафельных стаканчиках, украшенное тающими во рту кремовыми розочками. За их спинами бежали по кругу лошадки, тигры, медведи и жирафы разноцветной детской карусели, впереди, за летней эстрадой, вздымалось над зелеными кронами неторопливо вращающееся «чертово колесо»; справа, под высоким склоном, усеянным золотыми пятнышками одуванчиков, текла окаймленная гранитными плитами Волга, а слева, за высокой оградой, изредка мелькали сквозь просветы в кустах красные бока трамваев, челноками снующих по улице Советской, бывшей Миллионной... Наискосок от скамейки, позади детской карусели, возле выхода из горсада к почти средневековым башням кинотеатра «Звезда», располагался стеклянный параллелепипед кафе «Сатурн», славившегося пивом и портвейном «Южный» на разлив, темным, как сама южная ночь («Хочешь отдохнуть культурно – подходи к дверям «Сатурна»!» – помнилось Кононову студенческое присловье); однако «Сатурн» они с Сергеем не посетили – им было хорошо и без пива, даже если его чередовать с портвейном «Южный». Было начало пятого, и отдыхающей публики в горсаду хватало. Люди прогуливались по аллеям и набережной, сидели на лавках возле эстрады, пили лимонад и ели мороженое на летних площадках, играли в настольный теннис и склонялись над клетчатыми досками в большом шахматном павильоне, покупали билеты в летний театр на очередной индийский кинофильм, проходили мимо Кононова и Сергея, и никому из этих людей даже в голову не могло прийти, что эти двое среднего возраста мужчин явились сюда из будущего, из нового века и даже тысячелетия... из того времени, которое (в чем, наверное, не сомневался ни один из гуляющих в городском саду) будет обязательно светлым, радостным и безмятежным...
– А вон там раньте был цирк шапито, – сказал Кононов, кивая на пеструю клумбу в углублении между двумя поросшими травой откосами. – Сам Юрий Никулин там когда-то работал.
– Знаю, – отозвался Сергей и шумно всосал мороженое, едва не капнувшее ему на брюки из прохудившегося у днища стаканчика. – И про Салтыкова-Щедрина знаю, тверского вице-губернатора, и про Достоевского, что жил он здесь несколько месяцев. А вот ты знаешь, почему здесь низина? – Сергей показал на ту же самую клумбу. – Думаешь, ручей в Волгу стекал?
Кононов улыбнулся:
– Братишка, я же здесь родился и жил. И на третьем, кажется, курсе сдавал зачет по истории Верхневолжья и, естественно, Твери. Не ручей тут был, а проезд к Волге, к понтонному мосту. А вот ты-то откуда знаешь?
Теперь уже улыбнулся Сергей:
– Я тоже здесь родился и вырос, братишка...
«Тихо падает, падает снег, я по снегу к тебе иду, – вспомнилось Кононову. – Ах, как медленно падает снег в городском саду...» Мягкая, разительно отличающаяся от других, «блатных» сочинений тверича Михаила Круга песня. Может быть, вон он, Михаил Круг, в той коляске, что катит вдоль ограды набережной молодая мама. Совсем маленький малыш, ничего не знающий о том, что через три десятка лет пуля грабителя поставит последнюю точку в его жизни. Здесь же, в Калинине. В Твери.
А вот он, Кононов, знает...
Но сможет ли предотвратить? Сможет ли подправить будущее?
Всего лишь несколько часов назад, на даче в Константиновке, Кононов почувствовал, что стал другим человеком. Еще более разительно отличающимся от всех других, от всего остального человечества – кроме Сергея. Это произошло после того, когда он, сосредоточившись и мысленно определив финишный параметр, активировал машину времени и перенесся на полчаса вперед, в будущее. И оказался голым в той же комнате, и Сергея там не было. Удостоверившись в том, что стрелки будильника тоже ушли на полчаса вперед, он вернулся в прошлое, за пятнадцать минут до собственного старта. И вновь не застал Сергея. «Да, мы действительно изъяты из времени», – сказал он себе и переместился в точку старта. Где и обрел брата.
Машина времени действовала. Обе машины времени действовали.
«Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли»... Бог с ним, с покорением пространства, а вот покорение времени делало его, Кононова, и Сергея пусть не такими уже и молодыми, но действительно хозяевами земли!
Оставалось только продумать, как наилучшим образом использовать новые возможности, поставившие их не только вровень с богами, но и выше, потому что, как вновь припомнил Кононов, даже боги не могли сделать бывшее не бывшим. А они, Андрей Кононов и Сергей Мерцалов, – могли! Могли переместиться в прошлое и сделать бывшее не бывшим. И изменить будущее. А не понравится измененное будущее – вновь вернуться в прошлое и попробовать подправить что-то еще, каждый раз создавая новую реальность. И еще. И еще...
Перспективы открывались захватывающие, но пока неясные. Решив, что мозговой штурм может и подождать, они отправились бродить по городу, съездили в Березовую рощу, пообедали-таки в «Селигере» и побывали сначала во дворе у Сергея, а потом во дворе, где провел свое детство Кононов. После этого прогулялись по бульвару Радищева, посидели на берегу Тьмаки и, наконец, забрели в горсад.
И здесь, на скамейке, Кононову пришло в голову еще одно соображение. Тот четырехлетний карапуз, Андрюша Кононов, вырастет, поступит на истфак, повстречает Ирину, и уедет к ней в Москву, и они будут жить вместе... А потом разведутся, и он останется один, и в две тысячи восьмом будет охранником агентства «Beга». И его уволят. И если он, пребывающий в данный момент здесь, в горсаду, Андрей Кононов, переправится сейчас в две тысячи восьмой – он может встретить себя. В иной, измененной реальности. Встретятся два сорокалетних мужчины с не очень веселым прошлым... А если предотвратить кое-что в жизни того, кто сейчас, здесь, был четырехлетним? Увести его на другую дорожку, которая, возможно, будет более счастливой. Стоит только определить нужную развилку, ту точку бифуркации, из которой можно идти в ту или иную сторону... и не ходить туда, куда уже ходил... Где эта точка? В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, когда он встретил Ирину?
Был июнь, летняя сессия, он только что сдал экзамен по истории южных и западных славян (все, все помнилось, даже такие подробности!), до экзамена по истории философии оставалось целых четыре дня. Можно было позволить себе небольшую передышку, и не корпеть над толстенным учебником и конспектами, а сходить на пляж, благо погода была просто супер. Он вместе со студенческим дружком-приятелем Пашей Срословым (сколько портвейна было вместе попито!) сел в трамвай и поехал к Волге, навстречу своей судьбе – как потом оказалось.
Эти две девчонки на задней площадке тоже ехали на пляж, и высокий красавец и краснобай Паша («что ни слово, то Цицерон с языка слетает») первый пошел на контакт, а Кононов его поддержал, и девчонки тоже не оказались молчуньями... В общем, из трамвая у пляжа все четверо вышли уже одной компанией, и на пляже были вместе, и вместе купались, а потом пешком возвращались с Волги, и все-все друг о друге выяснили. Наташа тоже училась в универе, только на биофаке, в новом корпусе у вокзала, а Ирина оказалась ее московской подругой...
Дуэт Паша-Наташа распался довольно быстро, еще до зимы, как распались потом и другие дуэты с участием Паши (трижды или четырежды разведенный, он потом затерялся где-то в Казахстане – там у него были родственники), а вот пара Андрей-Ирина просуществовала несколько лет... чтобы в итоге тоже перейти из разряда пар в одиночники... Видать, не теми они были половинками, из разных коробок...
И теперь ему, обладателю машины времени Андрею Кононову, выпала фантастическая возможность подправить жизненный путь другого Андрея Кононова. Что ему стоит теперь перенестись в июньский день тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года и за квартал до трамвайной остановки на улице Урицкого перехватить студентов Андрея и Пашу. Заморочить им головы вопросами типа классических «как пройти в библиотеку?» или «не скажете ли, сколько сейчас градусов по Цельсию?», прикинуться глуховатым и придурковатым, а потом рассыпаться в благодарностях и откланяться – когда трамвай номер пять уже увезет по направлению к пляжу двух девчонок – Наташу и Ирину. И останется Андрей Кононов в Калинине, и женится совсем на другой, и все у них будет хорошо, и никто никогда не попрет его из охранников московского агентства «Вега», потому что никогда он, Андрей Кононов, не угодит в охранники, а станет профессором Тверского университета, и дома его всегда будет ждать любящая жена с сыном и дочкой... или с двумя сыновьями...
Кононов рассматривал эту свою мысленную конструкцию с разных сторон, вертел и так и эдак, и конструкция все больше теряла краски, тускнела, истончалась, пока не превратилась в серое нечто, ни к чему не пригодным комочком забившееся в какой-то темный уголок сознания.
Он не желал экспериментировать над самим собой. Пусть даже этот Андрей Кононов был теперь другим человеком.
Кто знает, куда могла завести другая дорожка... Как бы не вышло так, что где-нибудь в девяносто девятом или в две тысячи третьем году на свете не будет никакого второго Андрея Кононова. Как не было сейчас, в этой реальности, второго Сергея Мерцалова.
Еще во время послеполуденной прогулки по городу они, пройдя до конца набережную Степана Разина, свернули на тихую, обсаженную тополями улочку, где возле подворотен старинных домов, помнивших еще Тверь купеческую, кое-где сохранились покосившиеся столбики, к которым, как и в Одессе, и в других городах, когда-то извозчики привязывали лошадей. На улице Рыбацкой находился роддом – там в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом появился на свет Божий Андрей Кононов. Там в тысяча девятьсот семьдесят втором родился мальчик, позже названный Сергеем Мерцаловым.
Но в этой реальности, судя по всему, мальчик Сергей Мерцалов так и не родился. Потому что в списках пациенток, как выяснили Кононов с Сергеем у дежурной медсестры, Галина Михайловна Кононова не значилась. Не поступала она в роддом ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад. И этот факт (точнее, отсутствие факта, если вспомнить, что «факт» в переводе с латыни значит «сделанное») свидетельствовал о том, что Кононов успешно справился со своей миссией: будущий обладатель машины времени Сергей Мерцалов не появился на свет в этой реальности.
Но данное обстоятельстве отнюдь не мешало ему существовать. И сидеть на скамейке рядом с Кононовым, слизывая с пальцев растаявшее мороженое. «Распалась связь времен», – сказал бы Шекспир. Или, если ближе к оригиналу – «мир вывихнул сустав...»
– Что будем дальше делать, братишка? – наконец-то задал Кононов главный вопрос.
Сергей тщательно вытер губы тыльной стороной ладони, обвел взглядом набережную и раскинул руки на спинке скамейки, всем своим видом выражая праздность.
– Понятия не имею. Поужинать где-то надо. О! Пойдем в кафе «Восток», у меня с ним приятные воспоминания связаны. Галя Шитова... – Сергей мечтательно зажмурился. – Лена Ханина... Теперь она Ксенженко, в Истре живет.
Кононов досадливо поморщился:
– Да я не о том.
– Знаю, что не о том. Тебя глобальные вещи интересуют. Только я действительно понятия не имею. Слишком много вариантов, не сообразишь, какой выбрать. – Сергей поднял взгляд к небу. Там, над зеленью молодой листвы, моталась туда-сюда стайка голубей. – Знаешь, какая-то лень одолела. Наверное, от осознания собственного могущества. Мы ведь с тобой можем теперь историю кроить по собственному желанию, надо только все хорошо обмозговать и подготовиться.
– Ты же недавно говорил, что ульяновых и гитлеров десятки, и историю не переделаешь.
– Мало ли что я говорил. Мог и ошибаться, что, как ты знаешь, свойственно человеку. Вот и проверим...
– А нужно ли ее кроить, историю? Имеем ли мы вообще право изменять реальность, переделывать будущее?
– Ты его кое в чем уже переделал, – заметил Сергей. – А теперь рассуждаешь. Лучше на речной вокзал вернись, в прошлый год, и не дай самому себе сесть на катер до Отмичей. Я родиться хочу, блин!
– «Блин!» – сказал слон, наступив на Колобка. А что, я там себя встречу, на речном вокзале?
– Бог его знает. А право мы имеем, Андрей. Раз у нас есть машинки – значит и право есть. Другое дело – получится ли у нас что-нибудь серьезное. И нужно ли нам это.
– Нужно ли нам это... – медленно повторил Кононов. Холодная темная мысль шевельнулась где-то в глубине, у самого дна, и медленно-медленно начала подниматься к поверхности.
– Расслабуха у меня какая-то, – сказал Сергей, лениво покачивая головой. – Может, реакция на ту дурь, что в меня вбухали. Ничего не хочется, сидел бы так и сидел. Хотя нет, хочется. Знаешь, чего хочется?
– Ласковой песни и хорошей большой любви, – машинально ответил Кононов, заталкивая холодную мысль назад, в глубину, в черные донные пещеры. – Или счастья для всех, даром, и чтоб никто не ушел обиженным.
Сергей посмотрел на него с легким недоумением:
– Какого счастья? Счастье даром не бывает. И для всех тоже не бывает. Ты счастлив будешь, если разбогатеешь, а я – если отниму у тебя богатство. Или наоборот. Счастье одного – несчастье другого. Закон природы. С чего тебе такое в голову пришло?
– Это не мне, – сказал Кононов. – Это из книги. Я в молодости чтением книг увлекался, такое вот старомодное было у меня увлечение.
– Это точно, – согласился Сергей. – Книжкам полные кранты приходят. Старое должно уступать место новому, я правильно излагаю? Видики, компакты...
– А мне книги жалко, ~ сказал Кононов.
– Это пройдет, – беззаботно отозвался Сергей. – Мне пластинки тоже было жалко, у меня их сотен пять-шесть накопилось. А проигрыватель накрылся – и все, крутить не на чем, и проигрыватели больше не выпускают. А что поделать? Прогресс, как говорится. Никуда не денешься.
«Смотря что считать прогрессом», – подумал Кононов, но говорить ничего на стал. Такие разговоры если и вести, то за бутылкой, а не на трезвую голову. И толку, в общем-то, от них никакого.
– Но есть на свете и вещи, которые, слава Богу, не меняются, – продолжал Сергей. – Я же так и не сказал, чего мне сейчас хочется. А хочется мне испить пивка в «Сатурне». Пиво, брат, – это вечно. «Форэва», как говорят французы.
– Пиво лонга, вита брэвис, – усмехнулся Кононов. – Как говорили древние римляне.
Кононов и Мерцалов сидели на скамейке, в тенечке, и неторопливо ели мороженое – сливочное, в вафельных стаканчиках, украшенное тающими во рту кремовыми розочками. За их спинами бежали по кругу лошадки, тигры, медведи и жирафы разноцветной детской карусели, впереди, за летней эстрадой, вздымалось над зелеными кронами неторопливо вращающееся «чертово колесо»; справа, под высоким склоном, усеянным золотыми пятнышками одуванчиков, текла окаймленная гранитными плитами Волга, а слева, за высокой оградой, изредка мелькали сквозь просветы в кустах красные бока трамваев, челноками снующих по улице Советской, бывшей Миллионной... Наискосок от скамейки, позади детской карусели, возле выхода из горсада к почти средневековым башням кинотеатра «Звезда», располагался стеклянный параллелепипед кафе «Сатурн», славившегося пивом и портвейном «Южный» на разлив, темным, как сама южная ночь («Хочешь отдохнуть культурно – подходи к дверям «Сатурна»!» – помнилось Кононову студенческое присловье); однако «Сатурн» они с Сергеем не посетили – им было хорошо и без пива, даже если его чередовать с портвейном «Южный». Было начало пятого, и отдыхающей публики в горсаду хватало. Люди прогуливались по аллеям и набережной, сидели на лавках возле эстрады, пили лимонад и ели мороженое на летних площадках, играли в настольный теннис и склонялись над клетчатыми досками в большом шахматном павильоне, покупали билеты в летний театр на очередной индийский кинофильм, проходили мимо Кононова и Сергея, и никому из этих людей даже в голову не могло прийти, что эти двое среднего возраста мужчин явились сюда из будущего, из нового века и даже тысячелетия... из того времени, которое (в чем, наверное, не сомневался ни один из гуляющих в городском саду) будет обязательно светлым, радостным и безмятежным...
– А вон там раньте был цирк шапито, – сказал Кононов, кивая на пеструю клумбу в углублении между двумя поросшими травой откосами. – Сам Юрий Никулин там когда-то работал.
– Знаю, – отозвался Сергей и шумно всосал мороженое, едва не капнувшее ему на брюки из прохудившегося у днища стаканчика. – И про Салтыкова-Щедрина знаю, тверского вице-губернатора, и про Достоевского, что жил он здесь несколько месяцев. А вот ты знаешь, почему здесь низина? – Сергей показал на ту же самую клумбу. – Думаешь, ручей в Волгу стекал?
Кононов улыбнулся:
– Братишка, я же здесь родился и жил. И на третьем, кажется, курсе сдавал зачет по истории Верхневолжья и, естественно, Твери. Не ручей тут был, а проезд к Волге, к понтонному мосту. А вот ты-то откуда знаешь?
Теперь уже улыбнулся Сергей:
– Я тоже здесь родился и вырос, братишка...
«Тихо падает, падает снег, я по снегу к тебе иду, – вспомнилось Кононову. – Ах, как медленно падает снег в городском саду...» Мягкая, разительно отличающаяся от других, «блатных» сочинений тверича Михаила Круга песня. Может быть, вон он, Михаил Круг, в той коляске, что катит вдоль ограды набережной молодая мама. Совсем маленький малыш, ничего не знающий о том, что через три десятка лет пуля грабителя поставит последнюю точку в его жизни. Здесь же, в Калинине. В Твери.
А вот он, Кононов, знает...
Но сможет ли предотвратить? Сможет ли подправить будущее?
Всего лишь несколько часов назад, на даче в Константиновке, Кононов почувствовал, что стал другим человеком. Еще более разительно отличающимся от всех других, от всего остального человечества – кроме Сергея. Это произошло после того, когда он, сосредоточившись и мысленно определив финишный параметр, активировал машину времени и перенесся на полчаса вперед, в будущее. И оказался голым в той же комнате, и Сергея там не было. Удостоверившись в том, что стрелки будильника тоже ушли на полчаса вперед, он вернулся в прошлое, за пятнадцать минут до собственного старта. И вновь не застал Сергея. «Да, мы действительно изъяты из времени», – сказал он себе и переместился в точку старта. Где и обрел брата.
Машина времени действовала. Обе машины времени действовали.
«Мы покоряем пространство и время, мы молодые хозяева земли»... Бог с ним, с покорением пространства, а вот покорение времени делало его, Кононова, и Сергея пусть не такими уже и молодыми, но действительно хозяевами земли!
Оставалось только продумать, как наилучшим образом использовать новые возможности, поставившие их не только вровень с богами, но и выше, потому что, как вновь припомнил Кононов, даже боги не могли сделать бывшее не бывшим. А они, Андрей Кононов и Сергей Мерцалов, – могли! Могли переместиться в прошлое и сделать бывшее не бывшим. И изменить будущее. А не понравится измененное будущее – вновь вернуться в прошлое и попробовать подправить что-то еще, каждый раз создавая новую реальность. И еще. И еще...
Перспективы открывались захватывающие, но пока неясные. Решив, что мозговой штурм может и подождать, они отправились бродить по городу, съездили в Березовую рощу, пообедали-таки в «Селигере» и побывали сначала во дворе у Сергея, а потом во дворе, где провел свое детство Кононов. После этого прогулялись по бульвару Радищева, посидели на берегу Тьмаки и, наконец, забрели в горсад.
И здесь, на скамейке, Кононову пришло в голову еще одно соображение. Тот четырехлетний карапуз, Андрюша Кононов, вырастет, поступит на истфак, повстречает Ирину, и уедет к ней в Москву, и они будут жить вместе... А потом разведутся, и он останется один, и в две тысячи восьмом будет охранником агентства «Beга». И его уволят. И если он, пребывающий в данный момент здесь, в горсаду, Андрей Кононов, переправится сейчас в две тысячи восьмой – он может встретить себя. В иной, измененной реальности. Встретятся два сорокалетних мужчины с не очень веселым прошлым... А если предотвратить кое-что в жизни того, кто сейчас, здесь, был четырехлетним? Увести его на другую дорожку, которая, возможно, будет более счастливой. Стоит только определить нужную развилку, ту точку бифуркации, из которой можно идти в ту или иную сторону... и не ходить туда, куда уже ходил... Где эта точка? В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, когда он встретил Ирину?
Был июнь, летняя сессия, он только что сдал экзамен по истории южных и западных славян (все, все помнилось, даже такие подробности!), до экзамена по истории философии оставалось целых четыре дня. Можно было позволить себе небольшую передышку, и не корпеть над толстенным учебником и конспектами, а сходить на пляж, благо погода была просто супер. Он вместе со студенческим дружком-приятелем Пашей Срословым (сколько портвейна было вместе попито!) сел в трамвай и поехал к Волге, навстречу своей судьбе – как потом оказалось.
Эти две девчонки на задней площадке тоже ехали на пляж, и высокий красавец и краснобай Паша («что ни слово, то Цицерон с языка слетает») первый пошел на контакт, а Кононов его поддержал, и девчонки тоже не оказались молчуньями... В общем, из трамвая у пляжа все четверо вышли уже одной компанией, и на пляже были вместе, и вместе купались, а потом пешком возвращались с Волги, и все-все друг о друге выяснили. Наташа тоже училась в универе, только на биофаке, в новом корпусе у вокзала, а Ирина оказалась ее московской подругой...
Дуэт Паша-Наташа распался довольно быстро, еще до зимы, как распались потом и другие дуэты с участием Паши (трижды или четырежды разведенный, он потом затерялся где-то в Казахстане – там у него были родственники), а вот пара Андрей-Ирина просуществовала несколько лет... чтобы в итоге тоже перейти из разряда пар в одиночники... Видать, не теми они были половинками, из разных коробок...
И теперь ему, обладателю машины времени Андрею Кононову, выпала фантастическая возможность подправить жизненный путь другого Андрея Кононова. Что ему стоит теперь перенестись в июньский день тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года и за квартал до трамвайной остановки на улице Урицкого перехватить студентов Андрея и Пашу. Заморочить им головы вопросами типа классических «как пройти в библиотеку?» или «не скажете ли, сколько сейчас градусов по Цельсию?», прикинуться глуховатым и придурковатым, а потом рассыпаться в благодарностях и откланяться – когда трамвай номер пять уже увезет по направлению к пляжу двух девчонок – Наташу и Ирину. И останется Андрей Кононов в Калинине, и женится совсем на другой, и все у них будет хорошо, и никто никогда не попрет его из охранников московского агентства «Вега», потому что никогда он, Андрей Кононов, не угодит в охранники, а станет профессором Тверского университета, и дома его всегда будет ждать любящая жена с сыном и дочкой... или с двумя сыновьями...
Кононов рассматривал эту свою мысленную конструкцию с разных сторон, вертел и так и эдак, и конструкция все больше теряла краски, тускнела, истончалась, пока не превратилась в серое нечто, ни к чему не пригодным комочком забившееся в какой-то темный уголок сознания.
Он не желал экспериментировать над самим собой. Пусть даже этот Андрей Кононов был теперь другим человеком.
Кто знает, куда могла завести другая дорожка... Как бы не вышло так, что где-нибудь в девяносто девятом или в две тысячи третьем году на свете не будет никакого второго Андрея Кононова. Как не было сейчас, в этой реальности, второго Сергея Мерцалова.
Еще во время послеполуденной прогулки по городу они, пройдя до конца набережную Степана Разина, свернули на тихую, обсаженную тополями улочку, где возле подворотен старинных домов, помнивших еще Тверь купеческую, кое-где сохранились покосившиеся столбики, к которым, как и в Одессе, и в других городах, когда-то извозчики привязывали лошадей. На улице Рыбацкой находился роддом – там в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом появился на свет Божий Андрей Кононов. Там в тысяча девятьсот семьдесят втором родился мальчик, позже названный Сергеем Мерцаловым.
Но в этой реальности, судя по всему, мальчик Сергей Мерцалов так и не родился. Потому что в списках пациенток, как выяснили Кононов с Сергеем у дежурной медсестры, Галина Михайловна Кононова не значилась. Не поступала она в роддом ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад. И этот факт (точнее, отсутствие факта, если вспомнить, что «факт» в переводе с латыни значит «сделанное») свидетельствовал о том, что Кононов успешно справился со своей миссией: будущий обладатель машины времени Сергей Мерцалов не появился на свет в этой реальности.
Но данное обстоятельстве отнюдь не мешало ему существовать. И сидеть на скамейке рядом с Кононовым, слизывая с пальцев растаявшее мороженое. «Распалась связь времен», – сказал бы Шекспир. Или, если ближе к оригиналу – «мир вывихнул сустав...»
– Что будем дальше делать, братишка? – наконец-то задал Кононов главный вопрос.
Сергей тщательно вытер губы тыльной стороной ладони, обвел взглядом набережную и раскинул руки на спинке скамейки, всем своим видом выражая праздность.
– Понятия не имею. Поужинать где-то надо. О! Пойдем в кафе «Восток», у меня с ним приятные воспоминания связаны. Галя Шитова... – Сергей мечтательно зажмурился. – Лена Ханина... Теперь она Ксенженко, в Истре живет.
Кононов досадливо поморщился:
– Да я не о том.
– Знаю, что не о том. Тебя глобальные вещи интересуют. Только я действительно понятия не имею. Слишком много вариантов, не сообразишь, какой выбрать. – Сергей поднял взгляд к небу. Там, над зеленью молодой листвы, моталась туда-сюда стайка голубей. – Знаешь, какая-то лень одолела. Наверное, от осознания собственного могущества. Мы ведь с тобой можем теперь историю кроить по собственному желанию, надо только все хорошо обмозговать и подготовиться.
– Ты же недавно говорил, что ульяновых и гитлеров десятки, и историю не переделаешь.
– Мало ли что я говорил. Мог и ошибаться, что, как ты знаешь, свойственно человеку. Вот и проверим...
– А нужно ли ее кроить, историю? Имеем ли мы вообще право изменять реальность, переделывать будущее?
– Ты его кое в чем уже переделал, – заметил Сергей. – А теперь рассуждаешь. Лучше на речной вокзал вернись, в прошлый год, и не дай самому себе сесть на катер до Отмичей. Я родиться хочу, блин!
– «Блин!» – сказал слон, наступив на Колобка. А что, я там себя встречу, на речном вокзале?
– Бог его знает. А право мы имеем, Андрей. Раз у нас есть машинки – значит и право есть. Другое дело – получится ли у нас что-нибудь серьезное. И нужно ли нам это.
– Нужно ли нам это... – медленно повторил Кононов. Холодная темная мысль шевельнулась где-то в глубине, у самого дна, и медленно-медленно начала подниматься к поверхности.
– Расслабуха у меня какая-то, – сказал Сергей, лениво покачивая головой. – Может, реакция на ту дурь, что в меня вбухали. Ничего не хочется, сидел бы так и сидел. Хотя нет, хочется. Знаешь, чего хочется?
– Ласковой песни и хорошей большой любви, – машинально ответил Кононов, заталкивая холодную мысль назад, в глубину, в черные донные пещеры. – Или счастья для всех, даром, и чтоб никто не ушел обиженным.
Сергей посмотрел на него с легким недоумением:
– Какого счастья? Счастье даром не бывает. И для всех тоже не бывает. Ты счастлив будешь, если разбогатеешь, а я – если отниму у тебя богатство. Или наоборот. Счастье одного – несчастье другого. Закон природы. С чего тебе такое в голову пришло?
– Это не мне, – сказал Кононов. – Это из книги. Я в молодости чтением книг увлекался, такое вот старомодное было у меня увлечение.
– Это точно, – согласился Сергей. – Книжкам полные кранты приходят. Старое должно уступать место новому, я правильно излагаю? Видики, компакты...
– А мне книги жалко, ~ сказал Кононов.
– Это пройдет, – беззаботно отозвался Сергей. – Мне пластинки тоже было жалко, у меня их сотен пять-шесть накопилось. А проигрыватель накрылся – и все, крутить не на чем, и проигрыватели больше не выпускают. А что поделать? Прогресс, как говорится. Никуда не денешься.
«Смотря что считать прогрессом», – подумал Кононов, но говорить ничего на стал. Такие разговоры если и вести, то за бутылкой, а не на трезвую голову. И толку, в общем-то, от них никакого.
– Но есть на свете и вещи, которые, слава Богу, не меняются, – продолжал Сергей. – Я же так и не сказал, чего мне сейчас хочется. А хочется мне испить пивка в «Сатурне». Пиво, брат, – это вечно. «Форэва», как говорят французы.
– Пиво лонга, вита брэвис, – усмехнулся Кононов. – Как говорили древние римляне.