Корф Андрей. Сто осколков одного чувства

   Он: Совсем?
   Она: Много не пей. У нас в роду это типа проклятья. Все спивались. Ты уж пожалуйста, не спейся, ладно... И меня не спои.
   Он: А гулять, значит, можно?
   Она: Сколько хошь...
   Он: А тебе ведь нельзя. Я в этом смысле обычный жлоб. К столбам не ревную, но если изменишь – выгоню.
   Она: Ну и дурак. Повзрослеешь – перестанешь.
   Он: (останавливаясь) Ты что, хочешь сказать...
   Она (садясь и разворачиваясь) Я хочу сказать, что мне даже думать о других мужиках тошно. Это во-первых. Во-вторых, одного твоего слова достаточно. Тебе нужна моя верность – ты ее получишь. Для меня это нетрудно, честное слово. Особенно сейчас... А в третьих, господин массажист, вы меня таки достали вашими ручками и я требую немедленно похерить разговоры и заняться делом, пока это маленькое чудовище не захотело поучаствовать... Гаси камеру, я теперь стесняюсь...
 
   Она снимает малыша. Тот сидит в кроватке и таращится на маму.
 
   Она: Молчишь, партизан? А ну ка скажи: «Ма-ма»
   Ребенок молчит.
   Она: Ну что ты за поросенок. Как камеры нет, так чирикает, а как мама камеру включит, так в молчанку играем. Ну скажи, мыш... Ма-ма...
   Мыш молчит, зато раздается звонок в дверь.
   Она: Ага. Вот пришел наш отец, а нам нечем его порадовать...
   (идет открывать)
   Он: (обнимая жену вместе с камерой) Привет.
   Берет на руки ребенка.
   Он: Ну что, заговорил?
   Она: Молчит.
   Он: А по-английски пробовала? Теперь это модно.
   Она: И по-китайски пробовала. Не хочет.
   Он: Вот злобный мыш. Как орать – так на всех языках сразу, а как поговорить с отцом – так отказывается.
   Она: Как дела?
   Он: (к ребенку) Мыш, как дела? Ты ведь все знаешь, беспризорник. Молчишь... Придется мне докладывать... (опускает ребенка) Вот. Получите и распишитесь. (достает из кармана бутылку шампанского).
   Она: Ух ты! А за что пьем?
   Он: Ты когда нибудь видела живьем начальника рекламного отдела банка?
   Она: Ну... Это что-то вроде графа Дракулы, только зубов еще больше, а кровь он пьет не из всех подряд, а только из заказчиков. Ты сегодня с ним встречался?
   Он: Встречался.
   Она: И как?
   Он: Обычный говнюк. Роста среднего, особых примет нет, кроме лысины.
   Она: Ты просто ни на что больше внимания не обращаешь. Это у тебя пунктик такой.
   Он: Ага. Так вот. Зубов я его не видел и на Дракулу он похож, как я – на стиральную машину.
   Она: А что. Ты иногда – вылитый индезит.
   Он: И есть у него, кормильца, семья...
   Она: Надо же. Вы и на личные темы поговорили...
   Он: Жена у него – крутая до невозможности. Только что родила и теперь мается комплексом неполноценности.
   Она: Познакомь, мы с ней обнимемся и поплачем.
   Он: И сын у него, которого зовут Мыш и который, засранец такой, не хочет ни на каком языке разговаривать, а только орет всю дорогу...
   Она: То есть ты хочешь сказать... (волнуется)
   Он: То есть я хочу сказать, что теперь ты от меня никогда не уйдешь, потому что у нас теперь есть что?...
   Она: Дурак ты, дядька. Я от тебя и так никогда не уйду.
   Он: Правильно! Деньги! Вот они, голубчики... Аванс, блин!
   Она: То есть мы теперь богатые?
   Он: Еще нет. Но скоро будем. Это я тебе, как граф Дракула, говорю... Открывай шампанское, жена!
   Она: Мне с Мышом гулять надо.
   Он: Мыш подождет. Он теперь богатый, а у богатых свои причуды!
 
   Открывает бутылку шампанского. Обалдевший Мыш от хлопка пугается и плачет.
 
   Шашлыки в лесу. Присутствуют Он, Петрович, Илюнчик, друзья и подруги. Камера делает несколько панорамных планов, бродит по компании. Кто-то ставит палатку, кто-то занимается костром. Некоторым уже хорошо, а некоторым уже даже и плохо. Петрович выпивает у костра, Илюнчик занимается мясом.
 
   Илюнчик: Ты туда не снимай, ты сюда снимай. Шашлык делать буду. Все бездельники. Что бы вы без меня делали, а?
   Говоря, нарезает шампуры из веток.
   Илюнчик: И вообще. Про шашлык я уже молчу. Кто место нашел? Илюнчик. Кто лодку надул? Илюнчик. Кто дров нарубил? Опять же Илюнчик. А вот как выпивать сели, так Илюнчика не позвали. И хоть бы кто-нибудь, хоть рюмочку принес.
   Он: Да вот же у тебя стаканяка стоит.
   Илюнчик: Где?! Да, действительно (разочарованно). Так там же пусто уже. И хоть бы кто почесался. Вокруг Петровича вон какой гарем собрался, а я... Не любите вы меня, обидеть норовите всю дорогу.
   Он: Сейчас принесу.
 
   Камера шагает к «столу»...
 
   Он, Она и бэби – дома. Отец семейства только что привез домой телевизор и видеомагнитофон и теперь занят их распаковкой. Квартира по мелочи изменилась к лучшему. Не скажу, что дело дошло до евроремонта, но по всему видно, что здесь живут люди, которым хватает денег не только на хлеб, но и на масло.
 
   Он (распаковывая коробку): Я помню, как у моих родителей появился первый большой телевизор. Он был черно-белый и назывался «березка». Почему березка, до сих пор не понимаю. Может, потому что черно-белый. А может, потому что полосы по экрану шли, как на бересте...
   Она: А у моей бабки до сих пор стоит КВН. Чудо техники. Чтобы экран рассмотреть, нужно увеличительное стекло ставить.
   Он: Когда папа принес телевизор, он сначала засел читать инструкцию. Это было суровое произведение, похожее на армейский строевой устав. Половина была посвящена тому, как с этой «березкой» осторожно обращаться, а вторая половина – куда ее нести, если все-таки не уберег. О том, как ее включать и настраивать, там не было ни слова.
   Она: Но кнопка была?
   Он: А как же. Правда, стала западать в первый же день. Сначала не хотела включаться, а потом – выключаться.
   Она: Зато тогда не показывали рекламы.
   Он: Да. И сериалов. Когда мы включили его в первый раз, там шел концерт народной музыки, и тридцать три коровы в сарафанах разевали свои пасти.
   Она: В смысле, пели.
   Он: Ни фига подобного. Чтобы услышать звук, нужно было переключиться на другой канал. Но тогда пропадало изображение.
   Она: Врешь ты все.
   Он: Вру, конечно. Ну, вот... Кажется, все. Можно включать.
   Она: А инструкция?
   Он: Инструкция подождет.
   Она: Интересно, какие у этого телевизора будут первые слова.
   Он: Да уж не «мама». Спорим, что попадаем прямо на рекламный блок.
   Она: Я ставлю на сериал.
   Он: Слушай, а может, ну его на фиг. Все равно смотреть нечего.
   Она: И правильно. Лучше песенку спой.
   Он: Погоди. Надо еще видик подключить.
   Она: Видик – это хорошо.
   Он: Это просто круто. Вот. Смотри, что я принес...
   Показывает кассету с мультиком.
   Она: Что это?
   Он: Детский нейтрализатор трехчасовового действия. Системы «Том и Джерри».
   Она: Думаешь, сработает?
   Он: Сейчас проверим.
   Она: (тихо) Ты давно не пел, дядька. Спой песенку.
   Он: Чего?
   Она: Я говорю, что если ты сейчас не бросишь всю эту фигню и не возьмешь в руки гитару, я умру.
   Он: (растерянно) Да я уже забыл, как это делается. И слов не помню.
   Она: Ничего. Все твои песни я знаю наизусть. Подскажу...
 
   На шашлыках: он берет гитару и поет. Песня снята, как доморощенный клип: кто-то пританцовывает, кто-то подпевает. Шампуры уже обглоданы. Тусовка набрала нужный градус и закипела.
 
   (песня)

 
Наварю отвар я пьяный из гуляй-травы
Из забудь-травы, из прости-травы,
Брошу в ковшик оловянный горькое увы,
Сладкое увы, вечное увы.
Брошу пепел сигареты и золу костра,
Брошу детские секреты, куклы, флюгера,
Дольку лунного лимона ночью отражу,
А чтоб было чуть солено, волю дам ножу.
Пей до дна, моя дорога,
Допьяна, чтоб стать ручной...
Ты веди меня, дорога, от постылого порога
Ой, ой-ой-ой.
Наварю отвар я пьяный из своих стихов,
Из чужих стихов, из ничьих стихов.
Брошу в ковшик оловянный пригоршню грехов,
Мальчиков – грехов, девочек – грехов.
Ложку каши, что оставил в детстве на столе,
И щепотку скучных правил о добре и зле,
Брошу жухлую солому солнечных лучей,
А чтоб было чуть солено – слез налью ручей.
Пей до дна, моя родная, допьяна, чтоб стать ручной.
Чтобы не плакать, даже зная, что уйдет со мной иная
Ой, ой-ой-ой.
Наварю отвар я пьяный из того, чем жил,
Из того, с кем жил, из того, где жил.
Брошу в ковшик окаянный связку бычьих жил,
Корабельных жил и гитарных жил.
Сахар звезд той давней ночки, прядь родных волос,
Букву «р», подарок дочки, скарба полный воз.
Ветку дуба, листья клена, стебель лебеды,
А чтоб было чуть солено – горсть морской воды.
Пей до дна, мой черный ворон.
Допьяна, чтоб стал ручной,
Чтоб не взял меня измором ни над сушей, ни над морем —
Ой, ой-ой-ой...
 

   (хлопки, шум-гам)
 
   Илюнчик: Андрюнчик, за тебя!
   Петрович: Нет. Я предлагаю выпить за жену этого засранца, которая его с нами отпустила, а сама сидит дома на цепи.
   Он: (встает) За отсутствующих здесь жен, господа!
   (все шумно чокаются и выпивают)
 
   Она идет с коляской навстречу камере. Подходит на расстояние разговора.
 
   Она: Привет, дядька. Что-то ты рано сегодня. Я тебя с воскресенья в дневном свете не видела.
   Он: И как я в дневном свете?
   Она: Прекрасен, как всегда. А я, наверное, как зомби. Ты на меня не смотри.
   Выглядит она и впрямь неважно.
   Он: Бедная моя богатая девочка. Мыш тебя скоро совсем доест.
   Она: Ничего, один кусочек для тебя я оставлю. Кстати, о кусочках. Я там приготовила обед, так что милости прошу.
   Он: Ты ничего не замечаешь?
   Она: Ты побрился.
   Он: И все?
   Она: Да. А что я должна заметить?
   Он: Хорошо. Вот тебе подсказка (протягивает ключи).
   Она: Ты купил новый брелок? Симпатичный. А что за кнопка?
   Он: Нажимай.
   Она: А ничего не взорвется?
   Он: Не должно. Жми.
   Она нажимает, и рядом громко тявкает сигнализация.
   Она:(вздрагивая) Ой.
   Он: (оборачиваясь камерой к новой машине) Ну, как? Машина, конечно, не из крутых. Не Мерседес и не Бентли. Но она довольно новая, блестящая и красивая. А главное – своя.
   Она: Дядька, ты купил себе машину?
   Он: Нам. Я купил нам машину.
   Она: А ты не будешь на ней гонять?
   Он: Я пока что и трогаюсь еле-еле. Так что гонять не буду. Не слышу криков восторга.
   Она: Ты в нее еще не сел, а я уже боюсь. Поклянись мне, что не будешь гонять.
   Он: Клянусь, что не буду.
   Она: А еще ты ее будешь любить, да?
   Он: Не знаю. Она ведь красивая, правда?
   Она: Даже слишком. Не то, что я.
   Он: Да ты что, маленькая. С тобой только Феррари может сравниться, и то только красный.
   Она: (трогает машину и вдруг начинает плакать)
   Он: Да что с тобой, девочка?
   Она: Не обращая внимания. Ты же знаешь, я в последнее время вообще в черти-что превратилась. (улыбаясь сквозь слезы) А она красивая. Правда.
   Он: Ну, наконец то. Прокатимся?
   Она: Мыша пора кормить. Давай потом. Ты нас в поликлинику на прививку отвезешь.
   Он: Потом не могу. Мне еще на работу ехать. Я на пять минут заскочил – похвастаться.
   Она: Ничего. На троллейбусе доедем. Ты хоть перекусишь?
   Он: Некогда. Вот тебе камера, снимай исторический старт.
   Она: Поцелуй меня.
 
   Он целует жену и передает ей камеру. Она снимает его за рулем. Он дурачится,
   потом, споткнувшись разок, трогается и уезжает. Камера поворачивается к коляске.
 
   Она: Ну вот, Мыш. Наш любимый дядька уехал, и мы с тобой снова одни. Как ты думаешь, он правда не будет гонять? Я думаю, что будет все равно. Но мы с тобой привыкнем и не будем бояться. Правда...
   (вздох, камера гаснет)
 
   Окончание шашлыков. Догорает костер. Кто-то уже устал веселиться и залег. Кто-то продолжает. Камера в руках у Петровича. Илюнчик встает у костра во весь богатырский рост.
 
   Илюнчик: Петрович!
   Петрович: Я.
   Илюнчик: Сымай! Я петь буду!
   Петрович: Ты не умеешь.
   Илюнчик: Да я в детском хоре солировал! На гастролях в Германии три раза был.
   Петрович: В прошлый раз это была Чехословакия.
   Илюнчик: И в Чехословакии был!
   Петрович: Сколько раз?
   Илюнчик: Ну... Раз восемь.
   Петрович: А в Америке?
   Илюнчик: А в Америку мы вообще каждые выходные мотались.
   Петрович: На электричке.
   Илюнчик: А когда и на машине. Залезем, бывает, в Мерседес...
   Петрович: Всем хором.
   Илюнчик: Зачем всем хором? Только солисты! А хор за нами на электричке!
   Петрович: А чего же ты сейчас в хоре не поешь?
   Илюнчик: Голос сломался.
   Петрович: Совсем?
   Илюнчик: Как у Робертино Лоретти.
   Петрович: А отремонтировать?
   Илюнчик: Ну что вы меня опять всю дорогу обижаете! Тихо! Слушайте, чайники.
   (поет) Кому чару пить... Кому здраву быть...
 
   На фоне диалога Петровича и Илюнчика Он с подружкой пьет на брудершафт и целуется. Петрович делает на них наезд камерой.
 
   Петрович: Улыбнитесь, голубки. Сейчас вылетит птичка.
   Он бросается на Петровича, чтобы забрать камеру.
   Кавардак, камера гаснет.
 
   Статс-кадр
 
   Под торшером накрыт маленький праздничный стол. Она, в нарядном платье, накрашенная, сидит с бокалом шампанского в руке. Все очень уютно и красиво.
 
   Она: Ну, что? За нашего доблестного Мыша?
   Он: Да. Как он? Не плакал?
   Она: Когда уходила утром, плакал ужасно. А когда забирала, уходить не хотел.
   Он: А дома?
   Она: А дома говорит: мама, одевай меня. В садик пора.
   Он: С ума сойти.
   Она: Вот именно. (делает глоток)
   Он: Ну, а ты как?
   Она: Я не знала, чем себя занять. Сидела, как дура, и смотрела на часы. Тебе звонила.
   Он: Ага. Раз десять, не меньше.
   Она: Я больше не буду.
   Он: Перестань глупости говорить.
   Она: Ну вот. Потом стала старые платья мерить.
   Он: И как?
   Она: Как видишь. Пока налезают.
   Он: Я и забыл, какая ты у меня красивая.
   Она: А я и до сих пор не вспомнила. А что, правда хорошо сидит?
   Он: Хорошо – это не то слово. Ты еще меньше похожа на мамашу, чем до свадьбы.
   Она: Спасибо.
   Он: А почему глаза заплаканные?
   Она: Себя жалела.
   Он: Это паршивое занятие.
   Она: Я знаю. Ничего не могу с собой поделать. Превратилась в курицу, того и гляди, кудахтать начну. Но раньше как то некогда было об этом думать, а сегодня от безделья как начала... как начала...
   Он: Ты стала очень взрослая и умная.
   Она: О, да. Я так много узнала за эти два года, ты просто не поверишь...
   Он: Расскажи.
   Она: Ну, например. Знаешь, сколько шагов от нас до набережной?
   Он: Сколько?
   Она: Четыреста шестьдесят три. А обратно, почему-то, меньше. Это – с коляской.
   Он: А без коляски?
   Она: А без коляски я туда не ходила. До поликлиники – шестьсот восемьдесят пять. До почты – пятьсот пятьдесят четыре. А собаку Ларисы Павловны зовут Анфиса.
   Он: А кто такая Лариса Павловна?
   Она: (улыбается) Наша участковая.
   Он: Вот так век проживешь – и ничего не узнаешь.
   Она: А по телевизору идут сплошные сериалы, у меня уже ум за разум заходит оттого, что там происходит.
   Он: А ты их не смотри.
   Она: А я и не смотрю. Слушаю, как радио. А от мультиков уже просто тошнит. Тебя когда-нибудь тошнило от мультиков?
   Он: От водки – редко. От портвейна – довольно часто. От политики – каждый день. От собственной работы – каждый час. А от мультиков никогда.
   Она: Ты их просто мало смотрел. А меня Мыш ежедневно пытает по пять часов.
   Он: Теперь не будет.
   Она: Ну, конечно. Мы еще за порог дома не успели зайти, а он уже кричит: мультики хочу.
   Он: Мыш великий и ужасный.
   Она: Да. Весь в тебя.
   Он: В меня – ужасный. А в тебя – великий.
 
   Пауза. Она смотрит в объектив.
 
   Она: Ты небритый.
   Он: Я решил бороду отпускать.
   Она: Только через мой труп. Что мне делать, дядька?
   Он: Ты о чем?
   Она: Обо всем.
   Он: О бороде?
   Она: Нет. Обо всем, кроме бороды. Что мне делать?
   Он: Валяться на диване и читать Маринину. Или Хмелевскую.
   Она: Я уже достаточно захмелилась и намариновалась.
   Он: Мне бы твои заботы. Дал бы мне кто-нибудь книжку и сказал: это – твоя единственная забота на целый день. Закрыться от всего мира четырьмя стенами, врубить Джима Моррисона и читать.
   Она: Я не люблю Джима Моррисона. А от четырех стен меня уже тошнит.
   Он: Как от мультиков?
   Она: Даже больше.
   Он: Весь город в твоем распоряжении. Он здесь построен специально для того, чтобы развлекать домохозяек.
   Она: Дядька...
   Он: Что?
   Она: А можно, я пойду работать?
   Он: А Мыш второй? Мы же решили не останавливаться?
   Она: Может, Мыш второй подождет еще годик?
   Он: Это не решит проблему. Какой смысл идти работать на год, а потом снова нырять в декрет?
   Она: Ты прав, как всегда. Значит, зовем второго Мыша?
   Он: Ты ведь сильная девочка, правда?
   Она: На мне пахать можно. Это все – бабьи сопли, дядька. Не обращай внимания.
   Он: Тогда зовем второго Мыша.
   Она: Прямо сейчас?
   Он: А зачем откладывать?
   Она: Дядька мой... Я тебе говорила, как тебя люблю?
   Он: Нет. А как ты меня любишь?
   Она: Очень.
   Он: Ты больше не будешь плакать?
   Она: Я постараюсь. Пожалуйста, выключи камеру. Я хочу к тебе прижаться и помолчать.
 
   Камера гаснет.
 
   Он – перед камерой, на фоне своего офиса.
   – Привет, милая жена и мышонок. Если вы смотрите эту кассету, значит, вы справились с кнопкой play на видеомагнитофоне, поэтому можно обойтись без инструкций. Чтобы Мыш не заскучал, глядя на папу, я сейчас нажму свою кнопку play, и на моем телевизоре будут бегать Том и Джерри. Но перед этим, Мыш, я должен сказать тебе две вещи. Первая. Немедленно вынь палец изо рта. Вторая. Я – твой папа и очень тебя люблю. Вот.
 
   Нажимает на кнопку офисного видика, и по экрану телевизора, стоящего рядом, начинается беготня кота и мышки.
 
   (продолжает) А теперь, милая моя царевна-несмеяна, я расскажу тебе сказку. Жил да был человек. Потом его стало двое. А потом трое. Каждое утро ему приходилось расстаться самому с собой и отправиться в кащеево царство. Там он воровал у Кащея злато. А точнее не воровал, а покупал. За каждый золотой он отрезал Кащею кусочек своей души. Кащей был парень незлой, даром, что бессмертный. Иногда возьмет и подарит золотой просто так. А иногда не подарит. И души помногу не брал. Вот только песен не любил. Иногда сидит и говорит: «Нет, дружок. Этот кусочек души червивый – с песенкой. Ты его, мил человек, выбрось, а на его месте новый вырасти. Целенький.»
   Ну, а царство кащеево хорошо собой. Трон золотой (показывает на кресло), стол мраморный... Заморская машина на столе стоит, компьюером кличут. Не иначе, как сам черт ее делал. Все умеет! Вот и другая машина, для царской почты (показывает на факс). Депеши в тридевятое царство за минуту долетают! Одно слово рай! Только скучно человеку без своей второй половинки. Сидит он на кащеевом троне и только о ней и думает. Такая вот невеселая сказка выходит...
 
   Ее съемки вокруг дома. Голос комментирует то, что в кадре.
   – Вот мышиная поликлиника. Если ты до нее когда-нибудь дойдешь, то теперь узнаешь... А вот это – стиральная машина, по которой я умираю уже год. Когда ты заработаешь лишний мешок денег, дай мне знать. Правда, лучше ее один раз увидеть, чем тысячу раз от меня услышать?... А вот – мышиный детский сад. Видишь стаю мальков на детской площадке? Угадай, который из них твой сын...
 
   Продолжение его «видео-письма» из конторы.
   Он (идет по офису с камерой, подходит к сотрудникам)
   – Вот сидит Вовчик. Он гений. Он рисует логотипы, которые нравятся заказчикам с первого раза. Леонардо не смог бы. Репин сломал бы кисти. Ван Гог отрезал бы второе ухо. А Вовчик может. Потому что он – не просто гений, а гений рекламной графики. Вовчик, помаши моей жене своей гениальной лапой.
 
   Волосатый Вовчик послушно машет рукой в камеру.
 
   Продолжение ее монолога с камерой.
   – А вот наша квартира. Я стою в гостиной и тихонько ее ненавижу. Вот за этим окном, если отдернуть штору, будет видно дерево и два алкаша. (отдергивает) Пожалуйста. За этим окном по утрам сосед заводит свой «Москвич». Сейчас день, поэтому «Москвич» уже уехал. Вот. Полюбуйся. За этим окном – кусок пожарной лестницы и крыша нашей машины, когда ты дома. А сейчас там стоит Лешкин микроавтобус, а сам Лешка ковыряется в коробке передач. Вот (отдергивает штору, все так и есть). Я ненавижу все три окна, но больше всех – последнее, потому что там стоит наша машина, когда ты дома, а сейчас ее там нет и не будет весь этот бесконечный день...
 
   Он продолжает:
   – А это – наш бухгалтер Алиса. Это – самое ленивое создание после дохлой черепахи. Мы ссоримся с ней по четырнадцать раз в день, а во время сдачи последнего отчета я ее несколько раз пробовал убить. Но она каждый раз ленилась умереть, поэтому жива и целехонька. Сейчас она занята привычным делом, то есть играет в тетрис, и как только я закончу общаться с тобой, я пойду за молотком, чтобы разбить алисин компьютер...
 
   Она продолжает:
   – А вот – телевизор, по которому сейчас показывают сериал «Просто Елена». Я ненавижу его все больше с каждой серией, и удивляюсь тому, какие резервы есть у ненависти. Поэтому лучше включить видик... Ага. А вот и мультики. Давно не виделись. Я помню их на память. Сейчас кот случайно наденет корсет и начнет летать... Вот, пожалуйста. Моя самая большая мечта – это чтобы Том однажды подавился Джерри и оба они сдохли в ужасных муках...
 
   Он продолжает:
   – А вот этого человека зовут Илья. Он умеет достать из-под земли белоснежную финскую бумагу по цене использованной туалетной. Таким образом создается дыра между дебетом и кредитом, которую мы затыкаем Алисой... А пока она пищит и вырывается, мы пропиваем разницу в цене. Сухопарый, обаятельный Илья светски раскланивается с камерой.
 
   Она продолжает:
   – А вот компьютер, который я ненавижу больше всех остальных вещей в доме, вместе взятых. Потому что твои компьютерные игры забрали у меня то, что еще оставалось от тебя после работы. По милости этой штуки мы перестали видеться даже дома, потому что я не могу называть словом «видеться» общение с твоей симпатичной задницей или затылком...
 
   Он заканчивает свое послание, вернувшись в свой кабинет на исходную позицию.
   – Вот и все, милая. Есть еще несколько человек. Например, Гоша, который работает с телевизионщиками. Ему я доплачиваю за вредность. Он подумывает о том, чтобы уйти на пенсию и заняться вещами поспокойнее, например, работать с волками или с гремучими змеями. А еще есть заказчики, но их я показывать не буду, чтобы ночами тебя не мучили кошмары. Вот так мы и живем. А еще тут есть ты. Кроме меня, тебя никто не видит. А я вижу. И разговариваю с тобой. И слышу, что ты отвечаешь. Ведь мы никогда не расстаемся, правда? И никогда не расстанемся. А теперь мне пора работать, а ты будь здесь и никуда не уходи. Без тебя это все не имеет смысла...
 
   Она заканчивает свою экскурсию на кухне.
   – А вот наш кухонный стол. Я люблю смотреть на тебя, когда ты ешь. И не очень люблю смотреть, как пьешь. Но это пройдет. Я привыкну. А если я вижу за этим столом тебя с Илюнчиком и Петровичем, то понимаю, что сегодня пятница. Потому что по пятницам вы пишете свою пулю. И это значит, что завтра ты не пойдешь на работу, если не будет гореть какой-нибудь новый заказ. И будешь сидеть за компьютером, и играть в Дум, и я смогу любоваться твоей жопой и мечтать о том, как ночью смогу ее потрогать...
 
   Резкий переход в немую сцену.
   В коридоре стоят смущенные Петрович и Илюнчик. Совершенно пьяный Он сидит на полу. Друзья тоже пьяны, но держатся на ногах и явно хотят смотаться подальше.
   Петрович: Нну... Мы пойдем...
   Илюнчик: Это все вводка ппаленая. Правда, Петрович?
   Петрович: Факт.
   Илюнчик: С обычной его бы ттак нне развезло.
   Она: Ладно. Доведите его до ванной и валите отсюда.
 
   Друзья так и делают, после чего испаряются.
   Она идет в комнату за штативом, устанавливает в душе камеру и начинает раздевать пьяного мужа. Дальнейший разговор происходит под душем, среди разбросанных тряпок.
 
   Он: Хэппи энды... В пизду хэппи энды!.. Он целует ее, она целует его... Что дальше? Уберите титры, я хочу посмотреть, что дальше! Они жили долго и счастливо и умерли в один день... Завтра! Сегодня поцеловались, а завтра сдохли, счастливые, обнявшись напоследок... Вот в это я верю... А если завтра они не сдохнут, то через год у них родится ребенок. Они будут любить его и сюсюкать... А потом она перестанет улыбаться. Просто так. Просто так. Ни с того, ни с сего. Потому что ее заебали эти четыре стены... И она будет носить второго без улыбки. Потому что он запрет ее в те же четыре стены еще на три года... Раздевайся! Мне холодно!
 
   Она нехотя, медленно раздевается.
 
   Он: Я не шут... Я не умею... веселить. Я умею работать, жарить яичницу, трахаться... Раньше я умел писать песни. А ВЕСЕЛИТЬ я не умею! Что сделать, чтобы ты улыбнулась? Привести тебе шута? Сломать эти проклятые стены?... Просто наорать на тебя? Улыбайся! Смейся! Смейся, потому что любить значит смеяться, а не плакать! Скажи ЧИИИИИЗ! ЧИИИИЗ!!!
   Она: Не ори на меня!.. (тише) Мыша разбудишь. Ну и видок у тебя... Таким я тебя еще не видела...
   Он: А я таким и не был!.. Потому что ты такой не была...(начинает давиться, потом резко задергивает штору. Его громко тошнит)
   И тут она начинает хохотать. Сначала – отдельными кудахтаньями. Потом – истерически, не в силах остановиться.
 
   Та же сцена продолжается уже на экране телевизора. Там крутится вчерашняя запись безобразия. Сегодня он, полумертвый, валяется на диване. Ему очень стыдно. Камера у нее в руках.
 
   Он (жалобно): Выключи...
   Она: Нет.
   Он: Ну будь человеком, а...
   Она: Нет.
   Он: Мне и без того паршиво.
   Она: Нет!!!
   Он: Ой... Не кричи, голова лопнет.
   Она: Так тебе и надо.