Потом мы слышим Ее голос.
 
   Она: Привет.
   Он: Привет.
   Она: Я принесла мандарины. Ты их еще не разлюбил?
   Он: Нет. Я их никогда не разлюблю.
   Она: Как это случилось?
   Он: Синдром Анны Карениной. Только мужикам полагается не поезд, а обычная машина.
   Она: Это правда?
   Он: Нет.
   Она: Так что же случилось?
   Он: Ничего. Какой-то мудак выехал на тротуар – и все.
   Она: Ты был пьяный?
   Он: Нет.
   Она: А он?
   Он: Тоже нет.
   Она: Что у тебя с рукой?
   Он: Ничего. Через пару месяцев смогу снова ковыряться в носу.
   Она: А если серьезно?
   Он: Не знаю. Говорят, что нужна операция.
   Она: А потом?
   Он: А потом они и сами не знают. Зачем ты здесь?
   Она: Тут мое место. Поняла, как только узнала.
   Он: Это ведь не возвращение?
   Она: Не знаю. Тебе решать.
   Он: Ты сказала много слов. Мне нужно от тебя только три.
   Она: У меня их нет.
   Он: Я лежу на дне. У меня нет денег. Моя жена ушла вместе с моим ребенком. У меня сломана рука, и вряд ли я смогу когда нибудь снова нормально играть на гитаре. Ко всему прочему, я знаю, что во всем случившемся виноват сам. И вот приходишь ты и говоришь, что у тебя нет тех трех слов, которые могли бы меня вытащить из всего этого говна. Поэтому я спрошу еще раз. Зачем ты здесь?
   Она: А я еще раз отвечу. Тут мое место.
   Он: Нет. Это моя территория. Уходи.
   Она: Я вернулась домой. Вместе с Мышом.
   Он: Это невозможно. Там теперь живет Настя.
   Она: Уже не живет. Я вернулась домой и буду ждать тебя.
   Он: Я тебя не звал.
   Она: Звал. И сейчас зовешь.
   Он: Ты уже не та, которую я зову.
   Она: И ты уже не тот, от которого я ушла.
   Он: Тогда зачем эта встреча?
   Она: Чтобы начать все сначала.
   Он: Это невозможно.
   Она: Я тоже так думаю. Но Мыш с нами не согласен. Он часто вспоминал тебя.
   Он: А ты?
   Она: И я тоже. Но, наверное, не так, как тебе хотелось бы.
   Он: Какая же ты, все-таки, сука.
   Она: Да. И даже еще хуже.
   Он: И все равно я чертовски рад тебя видеть.
   Она: Я тоже.
   Он: А знаешь... Я теперь умный. Я не забываю о мелочах и знаю, где платить за телефон, и где помойка, и сколько шагов до детского сада и обратно. Правда, без коляски.
   Она: Верю.
   Он: Я даже смогу, наверное, стать образцовым мужем.
   Она: Да.
   Он: Но ведь я опоздал, правда?
   Она: Мы оба отстали от поезда. Но это еще не значит, что мы не успеем на следующий. А все лишнее оставим на перроне.
   Он: Я, кажется, уже ответил за свои грехи.
   Она: А я свои оплатила авансом. И теперь не чувствую себя должником.
   Он: Ты придешь завтра?
   Она: И завтра, и послезавтра, и каждый день. И ты не сможешь меня прогнать.
   Он: Не больно хотелось.
   Она: Вот и хорошо. А теперь я пойду. Мне пора забирать Мыша.
   Он: Деловая женщина.
   Она: Еще какая. Я, между прочим, теперь работаю.
   Он: Слишком много новостей для первого раза. Давай прощаться.
   Она: А говоришь, исправился. Как раз сейчас ты должен был сделать заинтересованное лицо и расспросить меня о работе во всех подробностях.
   Он: А я не сделал?
   Она: Даже не попытался.
   Он: (улыбаясь) Ну вот. Подходящий повод для развода.
   Она: Фигушки.
   Он: Откуда у тебя камера?
   Она: Оттуда же, откуда новости о твоем происшествии. У тебя – самые лучшие в мире друзья.
   Он: И самая худшая в мире жена.
   Она: Да. Я – монстр. Бедный дядька.
   Он: Да. Мне всегда казалось, что в названии сказки «Красавица и чудовище» есть двойной смысл. И все равно все происходящее приятно попахивает хэппи-эндом.
   Она: Думаешь, пора целоваться и пускть титры?
   Он: Ну уж нет. Как горе – так полной чашей, а как счастье – так одну рюмку? Я так не играю.
   Она: Хорошо. Тогда я просто выключаю камеру и иду домой – готовиться к твоему возвращению.
 
   Камера гаснет.
 
   Он – дома. Камера смотрит на дверь, в которой скребется ключ. Потом входит Она, изменившаяся почти до неузнаваемости. Она очень похорошела, хорошо одета. В движениях появилась почти мужская резкость. В глазах – уверенность и вызов.
 
   Он: Мыш тебя не дождался. Заснул прямо на полу.
   Она (раздеваясь): Как он?
   Он: Прекрасно.
   Она: Вспоминал про меня?
   Он: Когда я его шлепнул за то, что он пролил чай. Тогда он сказал, что пожалуется на меня маме.
   Она: Ябеда-карябеда.
   Он: Ага. Интересно, в кого это.
   Она: Как у тебя?
   Он: У меня – все по плану.
   Она: Как рука?
   Он: Сегодня дотянулся до носа. Он оказался мягким и теплым.
   Она: И мокрым.
   Он: Нет. Сухим и горячим.
   Она: Ты поужинал?
   Он: Ждал тебя.
   Она: (к этому моменту переодевшаяся в домашнее) Я сейчас могу съесть быка вместе с рогами, копытами и шпагой тореадора. Где тут у вас кухня?
   Он: Кухня за углом. Проводить?
   Она: Проводите, молодой человек...
 
   Камера следом за ней проходит на кухню, где уже сервирован ужин.
 
   Она: (усаживаясь за стол) А говорят, что мужики не умеют готовить.
   Он: Мы это скрываем.
   Она: А что вы еще скрываете?
   Он: Так я тебе и рассказал.
   Она: (пробует и жмурится) Фантастика! А как насчет рюмочки?
   Он: В морозилке. Доставать?
   Она: Я сама.
   Он: Нет. Я «сама». Мне надо руку разрабатывать. Подержи камеру.
 
   Она снимает Его, который негнущейся рукой открывает холодильник и достает оттуда водку. Он выглядит по-домашнему: в спортивном костюме и шутовском грошовом фартуке. Он похудел и выглядит неважно. Он наливает водку.
 
   Он: Готово. Отдавай камеру и ешь. А то все остынет.
   Она: А ты?
   Он: Не могу на тебя наглядеться. Ты красивая.
   Она: Спасибо. Но я не могу пить и есть, когда ты стоишь над душой с камерой. Давай поедим, а потом опять включишь.
   Он: Как скажешь.
 
   Камера гаснет.
 
   Она – у себя на работе, устраивает экскурсию с камерой.
   Ее голос: Вот мое место. Как видишь, здесь тоже есть компьютер. Теперь я тоже знаю, что это такое, и знаю, что мышка – это не только герой ненавистных мультиков, но и устройство для интерактивного управления программами. Смешно сказать, но я занимаюсь сетями. Говорят, что это сложно, но я этого еще не заметила. Правда, золотые рыбки в мою сеть не заплывают. Так что столбовой дворянкой придется становиться самостоятельно... А пока что я читаю толстые книжки. Вот эти... А в перерывах вместе со всеми матерю Билла Гейтса...
 
   Продолжение ужина.
   Тарелки пусты. Заметно убыло и в бутылке. Она сидит сытая, довольная и слегка пьяная.
 
   Она: На чем мы остановились?
   Он: На том, что ты сказала «спасибо».
   Она: Да. Все было просто потрясающе.
   Он: На здоровье.
   Она: Ты – гений. Я бы так никогда не приготовила.
   Он: Как дела на работе?
   Она: Нормально.
   Он: Устала?
   Она: Не настолько.
   Он: Не настолько, чтобы что?
   Она: Не настолько, чтобы оставить без благодарности своего верного шеф-повара.
   Он: Думаешь, я ее заслужил?
   Она: Не кокетничай. Тебе это не идет.
   Он: Не буду.
   Она: А я буду. (подмигивает и похабно облизывается) Мыш крепко спит?
   Он: Он нас никогда не подводит. Ты же знаешь.
   Она: Я знаю... Так что мы здесь делаем? Где наша кровать?
   Он: Там же, где и вчера.
   Она: Вчера мы до нее не дошли.
   Он: Пойдем. Я тебе покажу.
 
   Камера шагает по коридору.
 
   Камера шагает по коридору ее работы. Репортаж «с места событий» продолжается.
   Ее голос: А вот мои коллеги. Это Степа. Он живет в Интернете. Там у него много жен и ни одного ребенка. Счастливый человек. Иногда он встречается со своими женами, как он говорит, «в реале», а потом жалуется нам, какие у них оказались толстые ноги и кривые зубы. А это Антошка. Он – программист. Он считает, что знакомство с женщиной нужно начинать с того, чтобы схватить ее за жопу. С моей помощью он узнал, что у некоторых баб там есть электрический орган. Как у ската. Правда, Антон?
 
   Антон показывает руки, скрючив их так, будто они отсохли.
 
   Ее голос: А вот это – Светик. Ее основное занятие – думать о мужиках. Она не думает о них, только когда спит. Она мне рассказала много интересного, но я ей не верю. А вообще это лучшая в мире тетка и, когда мы перестаем делать вид, что работаем, то начинаем делать вид, что крепко дружим. Насколько вообще могут дружить бабы. Светик, прекрати строить глазки моему мужу. Теперь я выйду в коридор и сяду в засаду, чтобы показать тебе моего шефа...
 
   Камера уходит из комнаты.
 
   Дома, в гостиной (после ужина).
   Она, навеселе, дешево кокетничает перед камерой.
 
   Она: Ну, как я выгляжу?
   Он: Потрясающе.
   Она: Это все, что может сказать поэт?
   Он: Это все, что может сказать повар.
   Она: Ну, почему же? Повар может рассказать много интересного. И про грудку... (трогает свою грудь, обнажая ее). Ведь это, кажется, называется грудка? Да, господин повар?
   Он: Да.
   Она: И про филе... (обнажает бедро) Господин повар точно знает, какое блюдо можно приготовить из такого филе, правда?
   Он: Господин повар может попробовать...
   Она: Ну, так пусть господин повар попробует. Установит камеру вот на этот штатив и снимет свою кулинарию на пленку. А потом его покажут в какой-нибудь передаче для домохозяек...
 
   Она потягивается сладко, как кошка, всем видом демонстрируя нетерпеливое ожидание.
 
   Она, на работе, снимает со спины прошедшую по коридору фигуру.
 
   Ее голос (шепотом): А вот и он. Человек, который думает, что он – мой начальник. На самом деле все скоро переменится, но он об этом еще не знает. Ему еще рано об этом знать. Скоро это человечка пригласят в большую-пребольшую комнату. Там ему скажут, что одна маленькая, но о-очень злая сучка завтра сядет в его кресло. Но об этих мелочах тебе знать не обязательно. Они не заслуживают того, чтобы стать сюжетом для песни...
 
   Камера стоит на штативе.
 
   Он очень медленно раздевает жену. Больная рука делает его движения угловатыми. Она помогает ему движением плеча или бедра. Ее глаза мечтательно закрыты. Изредка она тянется к столу, чтобы налить себе новую рюмку.
 
   Она: Помнишь, мы мечтали о том, что будем заниматься этим каждый день.
   Он: Да.
   Она: Но на это никогда не было времени... Сначала Мыш, потом твоя работа...
   Он: Да. А теперь Мыш научился крепко спать.
   Она: И мы можем заниматься этим каждый день.
   Он: И мы занимаемся этим каждый день.
   Она: Мы занимаемся этим каждый день и спим обнявшись.
   Он: Да. Мы занимаемся этим каждый день и спим обнявшись, потому что иначе нам будет совсем плохо.
   Она: Да. Это все, что осталось...
   Он: Не так уж мало.
   Она: Не так уж мало... Не так уж мало... (мягко отстраняется и, полураздетая, опускается на пол, на четвереньки. Начинает ползать по полу, заглядывая под кресло, диван)
   Он: Что ты ищешь?
   Она: Не знаю. Что-нибудь из прошлой жизни. Когда все было хорошо.
   Он: Ничего не осталось после ремонта. Помнишь? Мы продали и выбросили все, что оставалось.
   Она: Какая-нибудь пуговица... Заколка... Что-нибудь...
   Он: Я сохранил твои письма. Хочешь?
   Она: (резко) Нет! (тише) Нет... Я боюсь. Их надо было выбросить самыми первыми...
 
   Садится на пол. Стягивает с кровати плед и закапывается в него.
 
   Она: Дядька мой. Что мы натворили? Что мы натворили, дядька...
   Он: Не «мы», а «я». Ты тут не при чем. Это я хватал Любовь за жопу. А у нее там тоже... электрический орган (кивает на больную руку).
   Она: Ты теперь хороший.
   Он: Я притворяюсь.
   Она: Нет, хороший. Я сначала не верила, а теперь верю.
   Он: Толку то? Тебя все равно не вернуть...
   Она: Тогда прогони то, что осталось.
   Он: Не могу. Сил не хватает.
   Она: И я не могу уйти...
   Он: Кажется, в шахматах это называется «пат»...
   Она: Не знаю, как это называется в шахматах, но в жизни это называется «пиздец».
   Он: Да уж, не хэппи энд.
   Она: Трахни меня.
   Он: Не хочу.
   Она: Тогда ударь.
   Он: Как ударить?
   Она: Сильно. Иди ко мне, я тебе покажу...
 
   Он встает и включает музыку. Потом опускается рядом с ней. Она изо всех сил бьет его по лицу.
 
   Она: Вот так! И вот так!
 
   Он бьет ее в ответ. За ударами следуют объятия, которые похожи на борьбу. Так пытаются драться животные, которые переплелись поводками. Безобразная сцена.
 
   Детский сад. Происходит один из тех концертов, на которых малыши танцуют, воспитатели нервничают, а родители плачут.
   Трогательный Мыш, подросший, нарядный, выходит на «сцену» вместе со всеми.
 
   Драка на полу продолжается. Теперь в ней больше секса, чем злобы. Объятия перевешивают оплеухи, но рваная одежда и злые слезы уводят ситуацию из под крыльев Эроса – на щит Марса. Она то отталкивает Его, то притягивает снова. Он, в свою очередь, то уступает, то сопротивляется.
 
   Концерт Мыша продолжается. Звучат звонкие детские вирши.
 
   Она лежит, как мертвая, широко раскрыв сухие глаза. Он трудится сверху, как будто пытается пробиться через невидимую стену. Удар за ударом, он забивает свою похоть все глубже. Против воли, она начинает отвечать. Ее лицо выражает злое, упрямое отчаяние, но тело само собой обвивается вокруг Него. У него на лице – сосредоточенное, тоскливое отвращение.
 
   Концерт Мыша. Он танцует с девочкой, взявшись за руки.
 
   Сцена на полу входит в кульминацию. Болезненное наслаждение, отчаяние, одиночество. Внутренняя невозможность расцепиться внешне проявляется в виде узла тел и тряпок. Общий звериный рев, слезы, стон. Громко играет музыка.
 
   Концерт.
   Мыш раскланивается вместе со всеми, под родительские аплодисменты. Панорамная съемка других таких же Мышей и Мышек.
 
   Он и Она, обессилев, лежат на полу. Она лежит на боку, повернувшись к Нему спиной. Он обнял ее, оплел руками и ногами, зарылся лицом в волосы. Сказать им больше нечего.
   Музыка тоже кончилась.
   Долгая тишина.
   Титры. Финальная песня.