Корсунская Жанна. У кого как...

   Ринат подняла голову и смотрит все время вверх, а я вниз. Мы стоим друг напротив друга и молчим. Со стороны это, наверное, выглядит очень странно. Мне нужно идти в самолет.
   — Ринат, я буду посылать тебе факсы в клуб.
   — Угу...
   — Береги себя.
   — Угу...
   — Мы скоро встретимся. Приедешь в Иерусалим на Пейсах.
   — Да.
   — Мне пора...
   — Да... Иди... Глупо опаздывать на самолет.
   — Спасибо тебе!
   — За что?
   — За то, что ты есть.
   Обнимаю Ринат. Сестра опускает голову, слезы текут по ее щекам...
   — Нам было так весело с тобой.
   — Через Интернет тоже будет весело. А знаешь, можно сделать еще круче. Покупаешь видеокамеру — глаз, специально для компьютера, и я куплю на свой, тогда у нас будет видеотелефон! Кайф?
   — Кайф. Все, беги.
   — Ой! Чуть не забыла. У меня сюрприз есть!
   — Что еще, Синди? Опоздаешь!
   Суматошно открываю сумку, достаю две маленькие подарочные бутылочки водки «Смирновская», разливаю в пластиковые стаканы.
   — За любовь, дружбу и санитарную службу!
   — Санитарная служба-то при чем?
   — Так, для рифмы. Загадывай желание и пей до дна.
   — Достроить туннель.
   — Достроили уже. Про себя загадывай, вслух не сбудется.
   Впопыхах проглатываем «Смирновскую», закуриваем, и я уношусь к взлетной полосе.
   Купи билет и садись в самолет. Вспомни свой первый маршрут.
   Здесь у нас за окном холода и снега, Но теплее, чем там, где тепло всегда.
   Потому что тебя очень ждут.
   Брат написал эту песню своему школьному другу, который уехал в Израиль на год раньше. Я получила кассету в Ленинграде. Мне невыносимо хочется услышать мягкий голос брата под звуки гитары, но он не приходит, не звучит, как раньше... Водка ударяет в голову, расслабляет тело... Пристегиваю ремень, прикрываю глаза, проваливаюсь в бездонную воздушную яму. Сильные руки подхватывают меня. Теплые, верные...
   — Синди! Наконец-то мы встретились с тобой в небесах.
   — Кто ты? — пытаюсь разглядеть обладателя магического голоса, но ватный туман облаков заволакивает все вокруг. — Поцелуй меня! — кричу я, надеясь, что человек приблизится и тогда я увижу его лицо.
   — Подожди полчаса, нужно набрать высоту.
   — Какую еще высоту?
   — Двести тысяч метров.
   — Кто ты?
   — Открой глаза!
   Ришар положил свою ладонь на мою. Взволнованный, счастливый, робкий.
   — Господи! Я спала?
   — Да.
   — Как ты оказался около меня?
   — Очень просто, поменялся местами. Привет!
   — Привет. Пошли в туалет.
   — Зачем? Тебе плохо?
   — Да...
   Встаем, идем в середину салона. Ришар — впереди, я за ним. Он открывает мне дверь-гармошку. Вхожу вовнутрь, увлекая за собой Ришара, и быстро поворачиваю замок.
   — Синди, что это значит?
   — Смотри, — нажимаю кнопку слива, — смотри в дырочку, куда уносится вода, и увидишь настоящее небо. Не через стекло, как в иллюминаторе, а самое настоящее, близко-близко.
   — Сумасшедшая! Все остается внутри. Самолет загерметизирован. Какие дырочки в небо!
   — Да... — разочарованно вздыхаю я, — всегда думала, что в самолете писаю прямо в небо, а если ночью, то в звезды.
   — Синди, ты сказала, тебе плохо.
   — Да! Мне было очень-очень плохо. Жутко хотелось целоваться, а в салоне много народу. — Обнимаю Ришара, целую в губы, он сопротивляется, шепчет бессвязно:
   — Синди... Умоляю... Что о нас подумают... люди...
   — Они ничего не узнают, мы же под замком. Ну, пожалуйста, есть ведь другие туалеты. Никто не заметит. Мы же только поцелуемся быстро... Это не дольше чем если у кого-то запор, например.
   — Синди! Что ты несешь? Какой запор...
   Ришар прижимает меня к себе. Чувствую, он не может больше сопротивляться, моя страсть разжигает в нем огонь желания, он приподнимает мою длинную шерстяную юбку, скользит по теплым бежевым чулочкам, пажикам пояса...
   — Синди! Ты специально не надела трусики! Ведьма...
   — Ришар, я хочу тебя... Умоляю, позволь расстегнуть твой ремень... Заклинаю тысячами километров высоты... перстнем с якорем... Маккавеями...
   — Нет... Нет... — Он сопротивляется, но — тщетно...
   Ришар входит в меня, я мгновенно кончаю, как в первый раз, когда была в роли проститутки. Он чувствует это, восторженно обнимает за талию, ласково шепчет:
   — Синди! Любимая... Счастье мое... Никому тебя не отдам.
   Волна блаженства, мягкая, как облака, в которых мы летим, успокаивает его страсть. Ришар бережно поправляет мою юбку.
   — Моя кипа?
   Разжимаю кулак, подаю Ришару синюю с белой каемочкой кипу.
   — Зачем ты сняла ее, девочка?
   — Нечаянно... Схватила, когда кончала, чтобы не закричать на весь самолет.
   — Я выйду первым и сяду, а ты приходи чуть погодя.
   — Опять твои дурацкие условности.
   — Зачем будоражить людей? — Ришар ласково поправляет мои волосы, нежно целует в лоб, словно мудрый отец расшалившегося ребенка, выходит в салон.
   Нажимаю кнопку слива, задумчиво смотрю, как вода устремляется в круглую голубую дырочку. Я не верю Ришару, что там нет неба...
   Дождевые потоки несутся по каменной мостовой... Соединяются, разъединяются, закручиваются в спирали, круги, эллипсы, выпрыгивают из них и исчезают под чугунными львятами колодцев. Два львенка на задних лапах играют друг с другом на протяжении тысячелетий — герб колена Иегуды, герб Иерусалима украшает колодезные крышки... Кажется, потоки воды похожи на людей. Неведомые силы управляют их движением, соединением, переплетением, пока не исчезают они под чугунными крышками... Дождь всегда рождает во мне приятную грусть. Все вокруг неожиданно теряет резкость, привычные очертания, становится неясным, призрачным, исчезает реальность происходящего... Я иду к Ришару. Можно сесть в автобус, взять такси, но не хочется лишать себя дождевой ностальгии... Запах разбухшей от влаги хвои, шум дождевых потоков переносят меня в дачный поселок на берегу Иртыша. Мне снова десять лет. Я сижу в большом деревянном доме, закутавшись в одеяло, в кругу тридцати детей, затаивших дыхание. Вожатая читает нам «Кортик». Недавно я попыталась прочесть эту книжку соседу — десятилетнему Дани. Мальчика привезли из России в два года, мы занимаемся с ним русским языком. Первую страницу объясняла мальчику полчаса. Он спрашивал, кто такие петлюровцы, я отвечала — бандиты, которые грабили простых людей, чтобы содержать свою банду. Тогда Дани спрашивал, кто такие красные, хорошие? Они не грабили простых людей? Пришлось рассказать, что красные убивали и грабили белых — богатых, чтобы содержать на их богатства свою армию. Выходило, красные тоже плохие. В конце концов совершенно запуталась в объяснениях. Дани сочувственно вздохнул и попросил объяснить, что такое «кортик», почему мальчик — герой повести — его от всех прятал.
   — Красивый нож в ножнах — обязательный элемент военной формы морских офицеров.
   — Красивый нож в ножнах... — задумался Дани. — Как те, что продают туристам на арабском рынке в Старом Иерусалиме?
   — Да... приблизительно.
   Дани сбегал домой, принес великолепный нож на серебристой цепочке.
   — Папа подарил мне в день рождения. Значит, у меня есть кортик?
   — Выходит, есть.
   — Слава Богу, что не придут бандиты-петлюровцы или грабители — красные, не нужно ни от кого прятать такую красоту, — порадовался еврейский ребенок и добавил: — Бедный мальчик! Ему, наверное, так хотелось похвастаться своим ножичком! Ждал, ждал, когда уйдут белые, красные, петлюровцы, когда появятся хорошие мирные люди, которые будут завидовать, что у него есть кортик... — Еще подумал и заключил: — Слава Богу, я живу в Израиле.
   Мне хотелось объяснить Дани, что кортик — не просто ножик, купленный в Старом Иерусалиме у арабов, а заветная романтическая мечта советских мальчишек, но объяснить это было невозможно... Вспомнила старую хасидскую притчу про двух евреев из украинского местечка, которые поспорили перед Рошашана, кто будет трубить в шофар, и так раскричались, что их забрали в полицейский участок, а там потребовали назвать предмет спора. Оба еврея категорически отказались. Тогда спорщикам объявили, что их не выпустят на волю, пока они не объяснят, что такое шофар, и евреи сказали, что шофар — это дудочка. Полицейский разочарованно посмотрел на них:
   — Почему же вы так упирались?
   — Да потому, что это не дудочка!..
   ...Ришар стоит у входа в ресторан. Большой черный зонт делает его похожим на агента ФБР. Даже букет белоснежных лилий он держит, словно опознавательный предмет. Я вдруг чувствую, как невыносимо соскучилась по нему. Огромный прилив радости предстоящей встречи десятибалльной волной бросает меня к Ришару. Счастливая, прижимаюсь к его холодной щеке, но он отстраняется, холодно произносит:
   — Скромнее надо быть, Синди. Веди себя прилично, мы не в Будапеште.
   Словно та же волна, только абсолютно противоположных чувств, отшвыривает меня. Задеваю беретом о стальную спицу зонта. Ледяная струйка с его глянцевой черной поверхности скатывается за шиворот. Нестерпимо хочется развернуться и убежать в дождевые потоки, в терпкий запах хвои, в мягкую, заволакивающую ностальгию пионерского лагеря. Я, наверное, так и сделала бы, но Ришар успевает схватить меня за хлястик куртки:
   — Постой, Синди, не уходи. Извини. Мне нужно поговорить с тобой. Зайдем в ресторан, посидим в тепле. Ты вся дрожишь.
   Меня действительно бьет озноб, но совсем не от холода. Не от холода дождя, а от холода Ришара, но объяснить это невозможно, как невозможно объяснить полицейскому, что такое шофар...
   В ресторане уютно и тепло, словно в раю. Бордовый керамический камин пылает эвкалиптовыми дровами. Их тонкий запах поднимается к хрустальной люстре, и ее голубоватые подвески феерически сверкают...
   ...Рассеянно смотрю в меню, пока к нам не подходит официант, похожий на знак вопроса.
   — Синди, выбрала?
   — Нет.
   — Возьми филе красной рыбы, здесь великолепно его готовят.
   — Угу...
   — Или запеченную форель?
   — Или запеченную форель.
   Ришар заказывает на свой вкус. На соседний столик приносят блюда с розовыми ломтями рыбы, белым грибным соусом в обрамлении разноцветных овощей и ярко-зеленого базилика. Тонкий запах деликатесов щекочет ноздри. «Ладно, — говорю сама себе, — не буду обращать внимания на его дурацкие теории, поужинаю по-царски и поеду домой». Желтые огни люстры отражаются в серебре вилок и ножей, в хрустальных бокалах с бордовым вином.
   — Ришар, закажи мне сто граммов «Смирновской».
   — Синди, зови меня Эфраимом.
   — Ришар звучит красивее.
   — Чушь.
   — Мне больше нравится.
   — К рыбе подают вино.
   — А ты закажи еще водки.
   — Напьешься, будешь ко мне приставать.
   — Твоя самоуверенность переходит все границы! — Опять невыносимо хочется вернуться в дождь. Навсегда... Но Эфраим тут же чувствует это, кладет свою ладонь на мою руку:
   — Синди, любимая, я желаю твоих приставаний в сотни раз больше, чем ты, но еще больше я желаю тебе счастья и хочу быть честным перед тобой. Ты чудесная, умная, красивая. У тебя вообще нет недостатков.
   — Ну, это уж слишком. Просто необъективно.
   — Подожди, не перебивай, мне и так трудно говорить. Ты способна осчастливить любого мужчину.
   — — Я хочу осчастливить тебя.
   — Синди, умоляю, постарайся понять. Не злись, выслушай до конца, попытайся быть объективной, мудрой... Я более десяти лет живу с женой. Чего мы только ни предпринимали, чтобы Равиэла забеременела! Ей очень тяжело. Многочисленные лечебные процедуры изнурили ее... Она святая.
   — А я — ангел.
   — Ты ангел — это правда... Скорее, ведьма в облике ангела.
   — Конечно, очень удобная позиция! Я — коварная Лилит, я околдовала тебя магическими чарами, а ты — безвольный, слабый барашек...
   — Дурочка, я люблю тебя!
   — Конечно, но мое счастье, что родилась в двадцатом веке, а не в пятнадцатом, иначе такие религиозные фанатики, как ты, сожгли бы меня на костре. Издали бы постановление, что послана главным чертом сбить с пути великого праведника, а ты бы стоял, смотрел на языки пламени и думал: «Это повеление небес. Пусть она сгорит, и вместе с ней превратится в пепел неразрешимая проблема». А потом ты бы удостоился всеобщего уважения. Еще бы! Справился с женой главного черта, с коварной искусительницей Лилит — отправил ее на костер и очистился...
   — Синди, давай вернемся в наш век и в нашу ситуацию. Я еще раз призываю тебя выслушать меня и попытаться понять.
   — Не хочу слушать про твою святую жену.
   — Синди, ты очень близкий мне человек, я испытываю огромную потребность быть искренним и честным с тобой. Ты — не любовница. Я отказываюсь воспринимать тебя как любовницу. Ты достойна гораздо большего, а быть любовницей — унизительно. Я прежде всего твой преданный друг. Навсегда. На всю жизнь. Это гораздо больше, чем любовь! В самые тяжелые времена буду около тебя. Сделаю все для твоего счастья. Это много, Синди, очень много! Может быть, сейчас тебе трудно понять, но через десятки лет убедишься, как я был прав.
   — Меня не волнуют десятки лет. Будущее не ведомо никому.
   — Умоляю, Синди, не перебивай... Я устрою твое счастье. Познакомлю с моими друзьями — неженатыми состоятельными и порядочными мужчинами. Кто-нибудь приглянется тебе, выйдешь замуж, родишь ребенка... И тогда моя страсть угаснет.
   — Понятно, хочешь выдать меня замуж, чтобы облегчить свои страдания. Истинно по-дружески! Эгоизм высшей степени. Интересно, кстати, почему твоя страсть после этого утихнет?
   — Верующему человеку категорически запрещено вступать в связь с замужней женщиной. Это так же невозможно, как с родной сестрой.
   — Гениальное решение проблемы — трахаться со мной и периодически предлагать меня своим благородным друзьям.
   — Синди, ну почему ты стремишься все опошлить! Как тогда в самолете — пописать в небо. Оно не создано для этого!
   — Небо создано для жизни. А в жизни есть все. Ты же просто ханжа, который строит из себя праведника.
   — Я лишь стремлюсь к праведности...
   — О'кей! Я тебе не любовница, а близкий, дорогой человек. Как же называется то, чем мы занимались с тобой в самолете?
   — То, чем мы занимались в самолете, называется развратом.
   — А я думала — любовью...
   — Любовью можно заниматься только с женой. Это единственные сексуальные отношения, освященные Богом.
   — Ну, женись на мне, если так необходимо.
   — Наконец-то ты дошла до главного.
   Опускаю глаза на бледный артишок между розовыми ломтями рыбы. Эфраим по-своему понимает мой взгляд. Подзывает официанта, просит подогреть.
   — Синди, не хочу тебе лгать. Я никогда не смогу оставить жену. Она — часть меня, как рука или нога.
   — Или аппендикс.
   — Неважно. Ты родишь ребенка, а Равиэла будет одинокой и несчастной всю жизнь. Я не смогу жить с ощущением вины! Если бы мы имели детей, мне было бы гораздо легче оставить жену... Возможно, мои слова звучат парадоксально...
   — Более парадоксально, что ты подарил мне кольцо. По законам еврейской семьи таким образом жених покупает невесту. Забыл?
   — Нет. Я совершенно не думал об этом, когда дарил тебе перстень.
   — Даже подсознательно?
   — Не знаю...
   — Где ты его купил?
   — В Будапеште.
   — — Ложь. Таких вещей в Будапеште не бывает, ты купил перстень в Израиле.
   — Да... Когда уезжаю за границу, заранее покупаю подарок, потом обычно нет времени.
   — Ты прекрасный муж.
   — Да? Почему?
   — Всегда думаешь о жене, возвращаешься домой с подарками.
   — Равиэла очень любит меня. Она такая умница! В день свадьбы я обещал сделать ее счастливой, обещал много детей. Равиэла была красивой образованной девушкой из богатой семьи, а я бедным, ничем не привлекательным студентом. До сих пор удивляюсь, почему она согласилась выйти за меня. Ты не поверишь, я от счастья вырос после этого за год на целую голову.
   — Почему ты выбрал жене перстень именно с этой монетой?
   — У нее есть серьги с монетами времен Хасмонеев, кулон с монетой периода царствования Ирода, не хватало только перстня.
   — ...Времен Маккавеев. Прямо не жена была бы, а экспонат для студентов-археологов. Потом купил бы ей цепочку на лодыжку с монетами царя Соломона.
   — — Религиозные женщины не носят цепочек на лодыжках.
   — Ах да! Это так сексуально, что религиозные мужчины бросаются в самолеты на поиски проституток.
   — По-моему, это просто безвкусно.
   — Или безыдейно. На тонкой красивой ножке цепочка выглядит очень изящно.
   — Да, конечно, если не считать ассоциаций с обезьяной в цирке.
   — А что плохого в чудной обезьянке Монике? Она приносит людям радость, смех, хорошее настроение. Своими милыми проказами она способна объединить сотни совершенно разных людей: религиозных, светских, бедных, богатых. Почему все должно быть серьезно и обоснованно?! Прилично, важно, солидно...
   — Я вообще не люблю животных, они мне неинтересны.
   — А кто тебе интересен?
   — Человек... Его огромный мир... Я иногда думаю, как миллиарды миров существуют на земле и Бог способен соединять их...
   — Или разъединять. С тобой все ясно, Эфраим. Давай выпьем за то, чтобы растопило все льды...
   — Тогда уж лучше за освобождение от всемирного потопа. Об этом событии подробно написано в Торе.
   — Да, действительно, и недавно недалеко от Кинерета нашли части корабля, очень похожего на ковчег Ноя.
   — Серьезно?
   — Вполне. Радиологическое исследование древесины корпуса подтвердило, что кораблю более пяти тысяч лет.
   — Как же дерево не сгнило за тысячи лет?
   '— Это же особенное дерево, может быть, то самое, что росло в Израиле во времена первого Храма и на торговле которым сделал свои миллионы царь Соломон.
   — Синди, ты хоть немного любишь меня? Хоть чуточку?
   — Не знаю... Вряд ли.
   — Ну и не надо. Я так тебя люблю, что моей любви хватит на нас двоих! — Эфраим грустно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что никогда в жизни не услышу ничего более правдивого и желанного. Хочется обнять его, погладить по голове, как маленького ребенка, и сказать: «Может, не стоит ничего усложнять, думать о будущем. Давай просто жить и быть счастливыми, что встретились». Однако это не поможет, потому меняю тему разговора:
   — Расскажи, каким ты был в юности.
   — В юности... Любил водить девушек в рестораны, дарить им подарки, красиво одеваться, в общем, производить впечатление... Однажды попал в связи с этим впросак. У меня была подружка — парикмахерша.
   — Ты тогда уже стал религиозным?
   — Нет... Ее звали Софи. Мы встречались несколько месяцев. Потом я ушел в религию, окончил университет, женился. Прошло лет шесть, я случайно оказался в городе моей юности и, конечно, вспомнил про Софи. Она по-прежнему работала в той же парикмахерской, замуж не вышла, увидела меня, страшно обрадовалась. Посидели в кафе. Мне захотелось купить ей подарок на память. Знаешь, что она попросила? Сейчас будешь смеяться.
   — Тебя?
   — Нет. Ножницы. Какие-то особенные, профессиональные. Действительно дорогие. Софи была абсолютно счастлива. Я, оказывается, исполнил ее многолетнюю мечту. Вышли из магазина, она бросилась мне на шею, начала целовать.
   — Я ее вполне понимаю.
   — Я тоже понял — ей хотелось как-то отблагодарить меня.
   — Но твоя религиозность запрещала принимать ее поцелуи. Или было просто неприятно?
   — Нет, приятно, но это уже интим, к тому же мы находились в центре города, на людной улице.
   — Когда человек не влюблен, то осторожничает, сдерживает себя.
   — Синди, ты не представляешь, сколько чувств ты пробудила во мне! Я словно вернулся в юность. Хочется рассказывать тебе истории, которые никто не знает. Поведать свои тайны... — Ришар усмехается каким-то своим мыслям.
   — Ужасно интересно. А что было дальше с Софи?
   — Ничего... Вернулась в свою парикмахерскую.
   — Разочарованная?
   — Не знаю.
   — Софи хотела не только поцеловать тебя.
   — Откуда ты знаешь?
   — Как еще могла она отблагодарить за подарок?
   — Да... Странная, я бы сказал, извращенная благодарность...
   — По-моему, благодарность не может быть извращенной, она свойственна широким, благородным натурам. Думаю, Софи из таких. Добрая, порядочная.
   — Да... не считая того, что отдавалась разным мужчинам.
   — Отдавалась... Но ведь не забирала. Может, искала таким способом свое счастье. А после твоего отказа, наверное, утратила уверенность. Бедняжка не представляла, что ты сделал подарок из эгоистических соображений.
   — Как это?
   — Тебе захотелось увидеть по-настоящему счастливые глаза, получить удовольствие от своего всемогущества. Оставить память о себе на всю жизнь. Разве не для этого ты разыскал Софи через столько лет!
   Ришар скрещивает руки, кладет на них подбородок. Огоньки хрустальной люстры вспыхивают в его задумчивых глазах.
   — Да... Ты права, если бы я по-человечески объяснил все это Софи, не произошло бы дурацкого продолжения, но тогда я и сам толком не понимал, почему мне взбрело в голову разыскивать Софи и делать ей подарки.
   — Продолжения?..
   — Когда вернулся вечером на следующий день в гостиницу, девушка ждала меня в фойе.
   — Пришла расплатиться?
   — Наверное.
   — А изменять жене в твои планы тогда еще не входило?
   — В мои планы никогда не входило изменять жене.
   — Но ты же изменял?
   — Тогда еще нет... Мы поднялись в номер, Софи раздела меня и сделала минет.
   — Хорошо?
   — Профессионально.
   — Лучше, чем я?
   — Синди! Умоляю, при чем здесь ты! Прошу тебя, перестань писать в небо! Самолет загерметизирован, все равно не получится. Можешь вообще не прикасаться ко мне и ничего не уметь, мое чувство к тебе нисколько не уменьшится. Не знаю, не могу объяснить... Я не испытывал такого никогда в жизни. Ты рядом, и сердце мгновенно наполняется радостью. Все выглядит иначе, вещи приобретают особенный смысл, а обыденность исчезает мгновенно, как ночь от первых лучей солнца. Если ты не испытываешь всего этого, я очень тебе сочувствую. Когда я рядом с тобой, мне страшно, что мог прожить целую жизнь и не испытать ничего подобного... — Ришар берет мою руку, легонько касается линии любви: — Где-то здесь написано мое имя.
   — Два твоих имени.
   — И все, что нас ждет в будущем.
   Равиэла моет мне яблоки и сливы. Аккуратно вытирает фрукты белоснежной салфеткой, складывает в пакет... Она так ухаживает за мной, так бережет, словно я сделан из тонкого хрусталя. Когда думаю, что жена — часть меня, действительно не могу точно сказать, какая именно часть. Равиэла, наверное, чувствует, что я зеница ее ока... Может быть, она дарит мне невостребованную заботу и нежность к нашим неродившимся детям?..
   Собираюсь на месяц в армию — как положено, раз в год. По старой привычке заехал вчера в ювелирный магазин, чтобы купить жене подарок к возвращению. Равиэла давно мечтала о рубиновом колье. Увидел его на витрине и тут же вспомнил о Синди. Вчера в ресторане она была в бархатной кофточке точно такого же цвета. Без украшений... Это особенно бросалось в глаза из-за глубокого выреза. Представил, как надеваю колье на Синди. И захотелось надеть его на нее сию минуту. Продавщица заметила мой взгляд, принялась расхваливать рубины:
   — Ручная работа, единственная вещь в своем роде.
   — Неужели второго такого нет во всем мире?
   — Нет, — безапелляционно заявила девушка, словно сама сделала колье прошедшей ночью.
   — Жаль... — разочарованно произнес я.
   — Почему?
   — Мне нужно купить два одинаковых.
   — Да? — Девушка явно оказалась в тупике. Достать второе — значит сознаться во лжи, не достать — потерять в прибыли.
   Я заинтересованно наблюдал за ее метаниями, но замешательство молодой коммерсантки длилось недолго. Взяла счетную машинку и замелькала пухленькими пальчиками по темным кнопкам: — Если покупаете второй браслет, то получаете большую скидку.
   ...Равиэла относит фрукты в мой походный рюкзак. Мечтаю об армии, как о панацее. Надену военную форму, зашнурую грубые ботинки и сбегу от всех проблем на целый месяц. Мысли об армейских друзьях, солдатских пошлостях, мужском быте приводят меня в восторг. Радостный, вхожу в комнату. Равиэла как-то поспешно затягивает шнурки рюкзака, торопливо произносит:
   — Ну, вот ты и готов, Эфраим, давай присядем перед дорогой.
   Садимся рядом, думаем каждый о своем. Губы Равиэлы чуть шевелятся. Молится о моем благополучии. Первая встает:
   — В добрый час...
   Спускаемся к машине. Птичий гомон обрушивается на нас веселым водопадом. Воробьи беспорядочно снуют в апельсиновом дереве. За пять лет оно так вымахало, словно его поливают живой водой, а не обычной струей из шланга. Говорю об этом жене. Она счастлива.
   — У тебя легкая рука, — целую ее мягкую ладонь, — береги себя, я позвоню вечером.
   — Главное — ты береги себя. Не будь мальчишкой, не бросайся везде первым.
   — Перестань, Равиэла, о чем речь!
   — Эфраим, — жена серьезно смотрит мне в глаза, — без тебя моя жизнь не имеет смысла...
   С двенадцати часов самые дешевые телефонные разговоры. Задумчиво смотрю в ночное небо. Жду полночи. Каждые десять минут мимо проплывают сверкающие точки самолетов. Раньше я путала их с падающими звездами, торопилась загадать желание, пока не поняла, что воздушная трасса проходит неподалеку от моего дома.
   Полчаса назад звонил Эфраим. Мы говорили о глубине религиозного знания. Он убеждал:
   — Двухлетний ребенок подставит пальчик к огню, обожжется и больше не будет этого делать. Малыш незнаком с законами термодинамики, однако у него уже есть свое знание об огне. Семнадцатилетний юноша уже знает о силе огня. Он знает, что существуют ожоги разной степени. Сорокалетний мужчина понимает, что если серьезно обожжет палец, то не сможет работать, содержать семью, кормить детей. Казалось бы, незначительная вещь может в корне изменить его жизнь.