Корсунская Жанна. У кого как...

   — Ты уверена? — Я все же опасался за свой правый глаз.
   — Да...
   Она нежно поцеловала мои глаза.
   Я изнемогал от желания опрокинуть ее на диван и раздеть донага. Многие женщины обожали, когда я делал так, но интуиция подсказывала мне — не спеши...
   В Фире словно разворачивалась какая-то невероятная пружина. Похоже, девушка боролась с собой, и вдруг она впилась в мои губы так страстно, что я тут же окончательно потерял голову.
   Я даже представить себе не мог, что в этом странном, неуклюжем, нерасторопном существе таится такая нет вообразимая, нечеловеческая страсть. Видимо, эта страсть не только свела меня с ума, но и напугала одновременно, потому что я вдруг сказал Фире:
   — Надеюсь, ты будешь дискретна?
   И с Фирой мгновенно произошла метаморфоза. Я видел такое лишь однажды. С одной стороны шел дождь. Проливной дождь. Лавина воды. А рядом, в метре — абсолютно сухо. Только что, секунду назад, передо мной был вулкан. Огромный безудержный Везувий, кипящий горящей лавой раскаленной страсти, и вот он превратился в заснеженную вершину Эвереста.
   Фира встала. Грустно посмотрела на меня:
   — Я очень уважаю вашу жену, Георгий Михайлович. Мне будет стыдно, очень стыдно, если между нами что-то произойдет, — и ушла в свое купе.
   Через месяц она сообщила мне и Светке, что навсегда уезжает в Израиль, а значит, нам нужно снова объявлять конкурс на вакантное место директора — но теперь уже не клуба для подростков, а Дворца культуры для юношества.
   На этот раз Светка нашла мужика, который за год умудрился отправить все Фирины достижения коту под хвост.
   Впрочем, перестройка в то время уже давала о себе знать, и воспитание трудных подростков все меньше волновало новое российское общество.
   Завод, который я возглавлял пятнадцать лет, потерял две трети своих заказов. Я уволил двадцать тысяч работников и размышлял, что делать дальше. И тут Паша, новый директор Дворца культуры, предложил мне использовать помещения подросткового клуба для производства гинекологических зеркал. Они были тогда в большом дефиците.
   На этих «неприличных» зеркалах мы с Пашей за несколько лет сделали довольно приличный бизнес. А юные дегенераты и вульгарные девицы разбрелись кто куда, потому что завод, который я возглавлял, окончательно обанкротился.
   В общем, Паша с его гинекологическими зеркалами оказался в нужном месте в нужный час. Впрочем, как и все в моей жизни. Я всегда был патологическим везунчиком. Довольно давно понял это и благодарил свою судьбу.
   Кстати, Фиру я тоже часто благодарил за то, что она в свое время настояла на постройке спортивного зала. Благодаря спортзалу производство гинекологических инструментов расширилось невероятно, и мы с Пашей имели большие доходы. Я выстроил себе здоровенную дачу на берегу реки. Обнес ее электронным забором. Завел роту охранников, больше для куражу, чем для охраны. Я умел поставить дело так, чтобы никого не обидеть.
   О Фире Фиш мы иногда вспоминали со Светкой. Хохотали над ее историями. Она никому не писала. И не звонила. Словно ушла из жизни, оставив о себе незабываемые, необъяснимые впечатления, как неопознанный летающий объект — НЛО.
   Одно остается фактом — все это видели: летящее, сверкающее доли секунды, но зафиксированное в памяти навсегда...
   ...Я вскрываю тяжелую бандероль. Читаю ровные строчки детского почерка: «Здравствуй, Гера. Здравствуй, дорогой мой импотент».
   Ну, это уж слишком! Особенно если вспомнить те бурные три ночи и три дня, которые мы провели с ней месяц назад, когда Фира так неожиданно явилась ко мне прямо из Израиля, спустя десять лет небытия. Точно с неба свалилась. НЛО!
   «Извини, если оскорбила твое мужское достоинство, но я имею в виду совсем не то, о чем ты наверняка подумал. Я говорю о твоей душе. Закупоренном глиняном сосуде, недоступном проникновению целительных лучей Божественного света».
   Узнаю Фиру. Фиру Фиш. Теперь она желает быть моей душеспасительницей! Оригинально.
   Любопытство не дает мне покоя, и я впиваюсь в строчки, стремясь прочесть их все сразу, перескакивая с абзаца на абзац.
   «Помнишь, последним вечером перед отъездом я говорила тебе, что мое настоящее имя не Фира, то есть Эсфирь — это русский вариант имени Эстер. Эстер — по-еврейски то, что покрыто тайной. Имя имеет огромное значение для человека. Для его судьбы. Имя никогда не бывает случайным».
   О! Как ты права, мой неопознанный летающий объект. Фира — ты действительно тайна, которая невыносимо мучает меня все эти тридцать дней. С той самой минуты, как твой самолет взмыл в облака.
   Как страстно хочется сейчас, сию секунду, прижать тебя к себе. Крепко-крепко. Всю.
   Я словно осязаю ее рядом. Снова чувствую ее запах, холодные черные пряди, прямые, влажные от растаявших снежинок... Горячие сладкие губы.
   Член наливается и каменеет. Наваждение не исчезает. Я раздеваю мое видение. Сжимаю белые груди... отвердевшие соски, переполненные желанием меня. Меня...
   Эстер? Это очень красиво. Я должен, я обязан разгадать ее тайну. Может быть, тогда смогу освободиться от этой страсти. Огромной. Необузданной. Страсти, которая сжигает меня изнутри. Не дает спокойно жить так, как я жил раньше. Все эти годы.
   «Ты не сможешь быть прежним. Теперь, после нашей встречи через десять лет... Я заразила тебя своей огромной любовью. Я выучила иврит и прочла много старинных книг. Древних, как сама жизнь. Они научили меня любить мужчину. Они открыли мне тайну женской силы и власти в этом мире. Женщина — самое сильное существо на земле. Она создана поддерживать мужчину на его пути к Всевышнему. Именно поэтому Он дал женщине эту огромную силу».
   Мне становится жутко. Откладываю тяжелую стопку страниц. Этого не может быть. Фира словно разговаривает со мной, точно угадывая течение моих мыслей.
   Я не верю в мистику. Она существует в воображении слабых людей, которые стремятся найти оправдание своей слабости.
   Снова придвигаю страницы. Переворачиваю лист.
   «Ты слабый, Гера. Слабый и несчастный, потому что всегда, всю жизнь боялся женской любви, а значит, и женской власти над собой. Никому, ни одной женщине ты не позволил приблизиться к твоей душе. Ты жил, как робот, справляя свои физические нужды, наслаждаясь физическими наслаждениями: теплой комнатой в зимнюю стужу, запахом куриной кулебяки из духовки, легкостью разгоряченного тела, ныряющего в прорубь из раскаленной сауны, оргазмом, вызванным извержением семени. Ты жил на земле и никогда не возносился в небо. Ты говорил: единственная женщина, которая властвует надо мной, — моя жена. Но это самообман. Над чем властвует Нора? Над твоими физическими интересами. Иногда ограничивает количество твоих наслаждений. Она узнает о новой любовнице, и ты перестаешь с ней встречаться. Нора тратит твои деньги на все, что ей заблагорассудится. Но она заслужила это право за тридцать лет мучений с тобой. Она смирилась, что никогда не сможет обладать самым главным — твоей душой. Следовательно, ты не принадлежишь ей. И ты платишь ей за это. Платишь, потому что за все нужно платить. Это ваш давний негласный уговор».
   Вздор! Чушь! Нора — прекрасный человек. Добрый, чуткий. Я благодарен ей. Она долгие годы сохраняет нашу семью. Терпеливо сносит все мои похождения.
   «Нора надеется, что когда-нибудь ты полюбишь ее. Верит всю жизнь, что твоя душа будет принадлежать ей».
   — Я люблю Нору.
   «Ты не любишь Нору. Зачем врать самому себе? Ты не знаешь, что такое любовь».
   — А ты знаешь?
   «Любовь — это то, что ты чувствуешь сейчас. В эти минуты. Взмыть в небо, приземлиться в Иерусалиме, прижать меня к себе крепко-крепко».
   — И сделать с тобой то, что я всегда делал с другими женщинами.
   «И сделать то, что ты делал с другими женщинами. Но почему же слезы застилают твои глаза? Разве плакал ты когда-нибудь, желая совокупления?»
   — Боже! Это невыносимо.
   ...Чай остыл в стакане. Сигара давно потухла. Мне становится душно. Откуда она знает про слезы? И что все это значит? Распахиваю форточку. Морозный воздух врывается в комнату. Снежные хлопья падают на горячие веки.
   Когда я плакал в последний раз? Может быть, когда умерла мама? Нет. Я не плакал. Неужели только в третьем классе из-за того, что вывалился со второго этажа?
   «Есть несколько видов боли. Тебе был знаком только один из них, самый примитивный — физическая боль, когда слезы подступают к глазам, как физиологическая реакция на неполадки в организме. Помнишь, я спросила тебя: „Когда ты плакал в последний раз?“ — а ты рассказал, как вы подрались с мальчишками, как ты вывалился со второго этажа и плакал.
   Гера, родной мой, любимый, физическая боль — это такая мелочь по сравнению с болью душевной. Говорят, человека, попавшего в ад, жарят на огне. Но ведь в ад попадает душа. Огонь ада — это угрызения совести. Это и есть самый страшный огонь. Огонь стыда».
   Закрываю форточку. Складываю листы в картонную коробку. До свидания, Фира. Вернее, прощай... Не хочу больше ничего читать.
   Закрываю кабинет. Тусклая лампочка в коридоре едва вещает дорогу к лифту. Во дворе тихо. Снег приятно скрипит под ногами. Завожу машину. Жду, пока разогнется мотор.
   Я отпустил шофера. Жаль. Мне нужен сейчас кто-то рядом. Кто-то обыкновенный. Например, Петя, мой шофер.
   Темный силуэт движется к машине. Ленка! Машинально смотрю на часы. Половина двенадцатого. Сумасшедший влюбленный ребенок!
   Распахиваю дверцу машины. Садится рядом. Заплаканные глаза светятся в отблесках фонаря.
   — Что происходит?
   — Ничего.
   — Где ты была все это время?
   — В приемной сидела.
   — Я выходил — тебя не было.
   — Я спряталась, когда ты выходил.
   — Куда?
   — Под стол.
   — Зачем? Ты же ушла. Сказала мне «до свидания», поцеловала и ушла.
   — Да...
   — А потом просидела до половины двенадцатого в темной приемной?
   — Да...
   — Зачем?
   — Ты... Ты кричал. Сам с собой. Ты кричал: «Это чушь какая-то! Мистика!» Ты говорил с ней?
   — С кем «с ней»?
   — С посылкой.
   — Я говорил сам с собой, но тебя это не касается. — Раздражение душит меня. Мне невыносимы ее маленький красный нос и мокрые кудряшки, облепившие лицо. Ну вот же тебе обыкновенный человек. Почти как Петя! — Лена, ты меня достала. Я тебя уволю завтра утром.
   Захлебывается рыданиями, стремительно выскакивает из машины, останавливает такси.
   После ее исчезновения становится еще муторнее. Домой? Нет... Достаю плоскую металлическую фляжку, обтянутую добротной кожей. Коньяк приятно обжигает горло. А вот посмотрим, дорогой мой НЛО, что ты скажешь теперь.
   Выключаю машину. Возвращаюсь в кабинет. Снова завариваю чай. Опять раскуриваю сигару.
   Открываю картонную коробку. Ищу страницу, где я остановился, и почти теряю самообладание.
   «Боже, как я сочувствую всем женщинам — десяткам твоих любовниц, которые столкнулись с оледеневшей глыбой твоей души. Как больно было их хрупким душам, не познавшим женской силы, обжечься о твой лед. Словно притронуться языком на морозе к металлической ручке двери. Извини, Гера, но я привожу примеры, доступные твоему воображению. Ты ведь делал так в детстве хоть раз. Все мы делали. Язык мгновенно прилипает. Нет сил его оторвать, но когда все же отрываешь, дикая боль пронзает тебя насквозь, и потом еще долго-долго болит».
   «Ленка, неужели это то, что ты чувствуешь сейчас? Мой несмышленый малыш...» Зачем я связался с ней? Она сама не давала мне прохода. Смотрела влюбленными глазами, хлопала длинными ресницами, виляла милой попкой. Я что, железный?!
   Набираю ее телефон. Трубку поднимает мать Лены.
   — Валентина Игнатьевна, извините, что так поздно звоню. Лену пригласите, пожалуйста.
   Долгая пауза.
   — Але...
   — Леночка, извини меня. Извини, малыш. Я тебя обидел. Раскаиваюсь. Честное слово.
   — Ты меня уволишь?
   — Никто тебя не уволит. Ты прекрасно работаешь. Исполнительная, ответственная, серьезная.
   — Ты...
   — Что, Леночка?
   — Ты ее любишь?
   — Опять! Послушай, я тебя очень прошу, нет, предупреждаю в последний раз, не вмешивайся в мою личную жизнь. Ты не имеешь к ней никакого отношения.
   — ...Гера, ты меня совсем не любишь?
   Опускаю глаза в Фирины строчки: «Научись говорить правду. Умоляю. Заклинаю. Правду. Пожалуйста».
   Меня больше не пугает эта необъяснимая мистика Фиры. Я смирился с Фириным присутствием в моем кабинете. Напротив, я испытываю чувство, очень похожее на восторг. Я, кажется, начинаю понимать, что прислала мне Эстер из Иерусалима. Себя! Себя! Свою душу! Свою загадочную душу. И я буду говорить с ней всю ночь напролет. Может быть, несколько ночей. Я буду с ней! Опять с ней!
   — Да, Лена. Я тебя не люблю. То, что мы с тобой делали, называется просто сексом. Во всяком случае, с моей стороны. Мне было очень приятно. Я наслаждался твоей нежной кожей, прекрасной фигурой. Твоим желанием, но ничего не испытывал и не испытываю, кроме физической потребности... Мы не будем больше этого делать.
   — Не будем?
   — Нет.
   — Хорошо, что ты мне объяснил. Что сказал правду.
   — Между прочим, впервые в жизни я сказал женщине правду.
   — Это все из-за посылки?
   — Лена!
   — Ладно, Георгий Михайлович, приятных снов, точнее, приятных ночных бесед с посылкой. Ты ведь вернулся в кабинет...
   — Откуда ты знаешь?
   — Ну, не будешь же ты из дома объяснять мне, что мы занимались обыкновенным сексом.
   — Ко всем твоим положительным качествам, ты еще и мыслить умеешь аналитически.
   — Угу...
   — Спокойной ночи, малыш...
   — Не называй меня так больше, Георгий Михайлович.
   — Да. Ты права. Не буду. Извини...
   «По еврейской традиции Всевышний делит душу на две части — женскую и мужскую и посылает обе половинки на землю. Там они должны встретиться и соединиться снова. Это то, самое великое, ради чего стоит жить. Взаимность, с которой два человека стремятся радовать друг друга, быть вместе, бесконечна, бездонна. Это невозможно передать словами. Это то, что я чувствую к тебе всегда. С первого взгляда».
   — Неужели на протяжении десяти лет ты ни разу не испытывала ничего подобного по отношению к другому мужчине?
   «Иногда на моем пути появлялись мужчины, вызывавшие во мне смятение, волнение... физическое желание. Но это проходило спустя небольшой срок. Три месяца. Полгода. Год. Время — мой лучший анализатор. Это не было бесконечно».
   — Но что же тогда моя жизнь с Норой? Бессмысленность? Тридцать лет, ушедшие в небытие? И почему ты никогда не говорила мне о своих чувствах?
   «Зерно не способно прорасти в глыбе льда. Нора всегда чувствовала это — невозможность проникнуть в твою душу. И именно это — а не твои бесконечные физические измены — причиняло ей невыносимые страдания. Однажды я говорила с ней о жизни. О жизни других людей, но мгновенно почувствовала ее боль. Боль от абсолютной невозможности даже приблизиться к твоей душе. Эта боль вначале сделала ее беззащитной и бесконечно одинокой, а затем дала ей силы для самоутверждения. Она решила доказать тебе свою значимость. Это была ошибка. Она лишь еще больше отдалилась от тебя, но карьера, которую Нора сделала благодаря упорству и кропотливому труду, помогла ей выстоять, не сломаться и сохранить вашу семью.
   Задумывался ли ты когда-нибудь, почему Нора даже в самых критических ситуациях ни разу не обратилась к тебе за советом, поддержкой? А ведь в уме, в умении просчитать ситуацию на много шагов вперед тебе, Гера, не откажешь. Твой совет мог бы быть для Норы решающим, но она никогда, заметь, ни разу не попросила тебя о помощи».
   — Это понятно. Совместная жизнь мужа и жены — вечное соревнование. Если я дам совет Норе и она заработает с помощью моего совета сто тысяч рублей, значит, это я их заработал. Я, а не она...
   «Ты ответил на мой вопрос и своим ответом подписал окончательный приговор браку с Норой. Семейная жизнь — это не состязание и не эстафета. Но вы по обоюдному негласному договору превратили свою жизнь в вечные олимпийские игры. И теперь у вас ничья, Гера. Ничья, как в анекдоте про грузина. Одного грузина, вернувшегося с футбольного матча, спросили: с каким счетом он закончился? „Ничья. Два-ноль“, — ответил грузин. „Как это ничья, если два-ноль?“ — „Так ничья. Обе команды — — по нулю...“
   — Но каждый из нас многого достиг в жизни и занимает высокое положение в обществе. Мы пользуемся уважением. Мы — не нули.
   «Вы нули друг для друга. Вы оба бесконечно одиноки. Измождены от одиночества. И оба смертельно боитесь одиночества. Боитесь остаться наедине с самим собой. Вы не можете говорить друг с другом ни о чем, кроме семейных вопросов, которые требуют совместных решений. Обычных вопросов, как правило, связанных с вашей дочерью или финансами... Скажи честно, Гера, разве я не права?»
   — О, как глубоко ты права, Фира! Я действительно почти не говорю с Норой. Не могу. Боюсь, что она неправильно поймет меня, что мое случайное откровение обернется против меня. Но почему, почему и дочь не хочет говорить со мной откровенно? Я всегда думал, что она словно напоминает мне о моем грехе перед родителями. Они тоже обижались на меня за то, что я им ничего не рассказывал.
   «Твоя дочь не умеет говорить с тобой по душам. Ты не научил ее этому, не дал ей почувствовать счастья взаимопонимания с родным человеком. У нее просто не развита такая потребность».
   Пурга совсем утихла. Звезды с любопытством заглядывают в мое окно. Мерцают, словно живые светляки. Будто им интересно, что происходит в моем затерянном в ночи кабинете.
   Фира... Эстер... НЛО... Значит, то, что я испытываю к тебе, называется любовью.
   Впервые прислушиваюсь к своей душе.
   «Не бойся, умоляю тебя, Гера. Открой этот плотно закупоренный сосуд. Ты можешь познать настоящее счастье. Познать, для чего Всевышний создал человека, подобного себе».
   — — Ты так говоришь, словно знаешь, что ждет нас. Но ведь этого никто не знает...
   «Твоя душа открылась навстречу свету моей души, постепенно ты научишься чувствовать его, дышать им».
   — Ты стремишься решить все за меня, но я — другой. Ты говоришь, что будет именно так, а не иначе. Ты приписываешь мне то, что чувствуешь сама. А я — другой. Я рациональный человек. Я уверен, что миром правит логика и неизвестность. Например, представь, что было бы, если бы каждый человек знал точную дату своей смерти. На земле начался бы тотальный хаос...
   Мне становится очень весело. Представляю, как приглашаю своих друзей в баню, чтобы отметить пять лет до наступающей смерти, потом год, а потом сам день и торжественно умираю, сжимая в руке кружку пенистого пива.
   Звонит телефон. Мой кабинет — моя крепость. Здесь я могу находиться сколько хочу. Сюда я приглашаю женщин и занимаюсь с ними любовью. О'кей, Фира, занимаюсь сексом. Главное, если звонит Нора, алиби обеспечено. Я на месте. Я работаю. Она точно знает, где я. И, конечно, не придет сюда. Нора очень умная женщина.
   Поднимаю трубку, убежденный — это жена. Я забыл позвонить, предупредить, что задержусь на работе.
   — Але.
   — Гера...
   — Леночка, ты до сих пор не спишь?
   — Нет. Я хочу спросить у тебя о чем-то важном... Мне пригодится в будущем.
   — Спроси, малыш.
   — Что есть в посылке, чего нет у меня? Почему ее ты любишь, а меня нет?
   Я чувствую потребность... Впервые чувствую потребность сказать женщине правду. Спасибо, Фира! Незнакомая легкость охватывает меня. Я и Ленке благодарен.
   — Малыш, это очень сложно. Я не уверен, что люблю женщину, которая прислала мне посылку.
   — Ты любишь ее...
   — Не знаю. Я был влюблен раза три или четыре. И всегда тяжело переносил это чувство. Я назвал его «сидеть у окна». Огромная зависимость от другого человека. Ты словно постоянно сидишь у окна и ждешь, когда же он появится. Как только это происходило со мной, я стремился прекратить любые отношения. Заставлял себя избавиться от влюбленности и, освободившись, испытывал огромное наслаждение, что это прошло. Но и радовался тому, что это было. Я был рад, что способен на это чувство и способен оборвать все нити.
   — Ты и со мной испытал нечто подобное?
   — Нет, Леночка. Мне просто хотелось тебя раздеть и заняться с тобой сексом. Обыкновенное влечение нормального мужика к юной красивой девушке. К тому же я чувствовал — вариант беспроигрышный. Ты же сама несколько недель крутилась возле, пожирая меня своими огромными голубыми глазищами.
   — Значит, я сама виновата?
   — В чем, малыш? В чем ты виновата?
   — В своих страданиях...
   — Не знаю, можно ли говорить о какой-то вине... Тебе было хорошо со мной?
   — Да. Без тебя было очень плохо. В тысячу раз хуже, чем рядом с тобой... Ты не ответил на мой вопрос: «Чего нет у меня?»
   — Вопрос задан неправильно. У тебя, малыш, есть все. У меня нет ничего. У меня нет ничего по отношению к тебе. Это невозможно объяснить. С одной женщиной ты делаешь то же самое, что и с другой, а ощущения другие. Я думаю, это где-то в голове. Все в голове.
   — Или в душе.
   — Может быть... Только этот вопрос для меня непостижим.
   — А как ты был с женщиной в первый раз? Тоже без души?
   — В первый раз?.. Это случилось, когда я был довольно взрослым. Лет в двадцать.
   — Как это было?
   — Это не было точно в первый раз... Сначала было как бы это... потом близко к этому. Потом произошло... Какая-то бесконечная борьба. Я помню, что девушка все время твердила мне: «Ты — как все. Ты хочешь того же, что и все».
   — Ты бросил ее?
   — Мы расстались. Не помню, по чьей инициативе, Я действительно был как все и хотел того же, что и все... И она была для меня такой же, как все.
   — И я...
   — Нет. Ты первая женщина, с которой я говорю откровенно. И знаешь, получаю от этого большое удовольствие. А ты?
   — Не знаю... Тяжело слышать правду. Но это очень важно для меня. Спасибо, Гера... Ты не собираешься идти сегодня домой?
   — Который час?
   — Половина второго.
   — Пожалуй, ты права, Пора. Напомни: что у меня завтра?
   — С девяти утра до семи вечера встречи одна за другой.
   — Неужели ты не сделала перерыв для нас с тобой?
   — Сделала. С двенадцати до двух, включая обед.
   — Молодец. Воспользуюсь твоей предусмотрительностью и посплю. И тебе пора спать. Не страдай, малыш. Еще встретишь свою настоящую любовь. Ты ведь красавица!
   — Да... Опять встретится такой же, как ты, лишь бы переспать...
   — Без «переспать» ведь настоящей любви не бывает... Женщина чувствовать должна. Научись чувствовать. И если окажется не тот, сказать «нет». Лучше сразу. Надо же, ты меня прямо в профессора сердечных наук превращаешь! Спи, малыш. Пусть тебе приснятся нежные белые барашки.
   — А тебе пусть приснится эта женщина из Иерусалима.
   — Благородно, малыш. Я и так ее вижу перед глазами беспрестанно.
   — «Сидишь у окна»?
   — Нет. Это что-то другое.

Глава 2. ФИРА

   Это началось с детства.
   С тех мгновений, когда я стала осознавать себя и видеть то, что вокруг меня.
   Окружающий мир был беспощаден, но никто не учил, как с ним бороться.
   Я не знала другого мира, а потому была уверена, что так и должно быть. Много лет я была жертвой всего происходящего, постепенно познавая науку уединяться, отстраняться, улетать в небо и жить там. Там всегда было хорошо. Там никто никогда меня не обидел. Никогда...
   Я плохо видела, плохо бегала, у меня все валилось из рук. Я не умела поймать мяч. Я была неловкой и застенчивой. Меня не брали в игры. Надо мной смеялись, и я привыкла смеяться над собой вместе со всеми.
   ...Дети. Дети — самые безжалостные и жестокие существа. Мне было тяжело среди детей, но взрослые утверждали, что мое место именно там. Среди детей.
   Иногда я просыпалась утром и не могла оторвать взгляда от облаков. Тогда я брала чистый лист, акварель, забиралась на теплый подоконник и рисовала облака, пытаясь повторить творения Всевышнего. Я всматривалась в оттенки цвета, раскрасившего причудливые пушистые формы; и мне невыносимо хотелось взлететь туда, к ним. Высоко-высоко... Было странно, что я не могу это сделать.
   Это единственное, что мне было странно. Все остальное казалось нормальным. Обычным.
   Окружающие люди воспринимали меня по-разному. Большинство из них я вообще не интересовала, остальные считали меня не совсем нормальной.
   Теперь, спустя много лет, я понимаю, как они были правы. Даже те десятилетние мальчишки, которые насильно рассказывали мне страшные истории. А я даже не могла закрыть уши, потому что они держали мои руки. Я никогда никому не жаловалась. Сначала, правда, пыталась жаловаться отцу, но он всегда отвечал: «Ты должна показать, что в ярости. Взять стул и запустить кому-нибудь в голову. Одному дашь хорошенько, другие никогда не полезут больше. Никогда». Я поняла, что не способна взять стул и запустить кому-нибудь в голову. Перестала жаловаться и сторонилась детей.
   Пыталась посещать разные кружки: вязания, шитья, танцев, театральный, тенниса. Однажды меня целый год держали в баскетбольной школе. Это было настоящее чудо. У меня открылся какой-то необычный талант — попадать в корзину издалека. Должно быть, из-за этого меня и держали целый год, ведь я не подходила для баскетбола ни ростом, ни телосложением, но я была непредсказуема и часто забивала этот необходимый гол неожиданно для всех. Впрочем, и для себя самой.
   А через год нас привезли в парк сдавать спортивные нормы. Я никогда не была в этом парке. Нам предстоял бег на три километра. Через несколько минут после старта я отстала от всех и вскоре потеряла дорогу. Какая-то добрая женщина помогла мне вернуться домой.