Кортес Родриго. Пациентка

   — Молодцы, ребята.
   Полицейские расцвели.
   — Оружие нашли?
   Подчиненные мигом приуныли.
   — Бросил, наверное, сукин сын… — предположил Джимми.
   Бергман вздохнул, поощрительно похлопал его по крепкому плечу и подошел к задержанному — поставленному на колени лицом к капоту пухлому белобрысому парню. Присел на корточки, взял его за широкую шею и с усилием развернул лицом к себе.
   — Куда пистолет дел?
   Парня затрясло.
   — Н-не было у м-меня п-пистолета.
   — А бритва тебе зачем? — подошла сзади Роуз.
   — Бритва? — удивился Бергман. — А ну, покажи…
   Роуз протянула Бергману изъятый «бритвенный прибор», и тот понимающе хмыкнул. Рукоять любовно усилена пластиковыми плашками с выемками для пальцев, а лезвие… Бергман прищурился и усмехнулся.
   — Да-а… Судя по зазубринам, ты, красавец, этой бритвой не одного человека порезал… Так?
   Парень упрямо мотнул головой.
   — Никого я не резал. Да и этого… вашего… кто-то другой подстрелил. А я… я помочь хотел человеку…
   Копы дружно хохотнули.
   — Если помочь хотел, так зачем бежал? — наклонилась Роуз.
   — Испугался… — буркнул задержанный. — Чего тут непонятного?
   Бергман тяжело поднялся и ободряюще кивнул Джимми.
   — Продолжайте, ребята. А я, пока не увезли, с пострадавшим поговорю.
   Он развернулся, дисциплинированно прошел вдоль растянутой вокруг всего парка полосатой полицейской ленты, миновал группу сбежавшихся зевак и склонился над бледным, как покойник, Тальботом.
   — А я тебе говорил, доиграешься… пуэрториканцы за такое могли тебе и член отрезать.
   Псих болезненно поморщился, но промолчал.
   — Кто тебя подстрелил? Видел?
   — Я… не уверен… — ответил тот и снова поморщился. — Кажется, женщина.
   — Женщина? — оторопело поднял брови Бергман. — Ты уверен?
   — Нет, — мотнул головой пострадавший. — Я просто видел голые ноги… как из-под юбки.
   Бергман язвительно усмехнулся и, прозрачно намекая на манеру пострадавшего шататься без штанов, презрительно добавил:
   — Или как у тебя.

***

   Джимми пришел довольно поздно, когда дети уже спали.
   — Слышала? — с порога спросил он.
   — Что? — невольно отвела глаза Нэнси.
   — Этого дурака Тальбота подстрелили.
   — Насмерть? — окаменела она.
   — Если бы, — усмехнулся Джимми и подошел к раковине — сполоснуть руки. — В колено.
   «Жаль!» — с неожиданно проснувшейся злостью подумала Нэнси. Она целилась намного выше.
   — А кто стрелял? — набравшись отваги, поинтересовалась она.
   Джимми язвительно хохотнул.
   — Хороший вопрос! Бергман все управление собрал, чтобы это выяснить. Одного мы с Роуз, правда, задержали…
   Нэнси обмерла.
   — Но, похоже, Бергман его отпустит… старый пень! — с явным сожалением закончил Джимми, а затем неожиданно подошел и обнял ее. — Как ты сегодня? В настроении?
   Нэнси расцвела счастливой улыбкой. Ей даже не пришлось прислушиваться к себе. Она уже часа два была в настроении и еще каком!

***

   Начальник городской полиции Теодор Бергман прибыл в приемную мэра города Хьюго Тревиса уже за полночь.
   — Докладывай, — мрачно распорядился Тревис.
   Бергман подобрался. То, что мэр даже не предложил присесть, было неважным признаком.
   — Ранение у Тальбота. довольно серьезное, раздроблена коленная чашечка. Если не повезет, могут ногу отрезать…
   — Лучше бы ему член отрезали! — раздраженно оборвал его Тревис. — Ты по делу докладывай!
   Бергман прокашлялся и покачал седой, лысеющей головой. Мэр снова тревожился о своей политической судьбе, и, следовало признать, небезосновательно.
   Проблемы начались, когда город, а точнее, его теневую часть, начали помаленьку захватывать колумбийцы. Уставшие работать на кондитерской и табачной фабриках за гроши колумбийские женщины все чаще становились на панель, а фамилии дерзких колумбийских парней все чаще попадали в полицейские сводки, и это еще полбеды. Город медленно, но верно становился перевалочной базой для кокаина, что притягивало к местной верхушке нездоровое внимание федеральных властей. Но главное, — и Бергман это чувствовал, — в городе вовсю назревал новый передел сфер влияния. Оценить недавнюю перестрелку итальянских и колумбийских бойцов иначе было сложно.
   — Ну? — напомнил о себе мэр, и Бергман развел руками.
   — Пока оснований считать, что колумбийцы хотят подвинуть итальянцев, нет.
   — Агентов опросить успел? — сварливо поинтересовался мэр.
   Бергман кивнул.
   — Всех. Они твердят то же самое: Карлосу война не нужна. А недавняя перестрелка в карьере — просто недоразумение.
   — Ничего себе недоразумение… — проворчал мэр и вдруг бросил в сторону начальника полиции испытующий взгляд. — Слушай! А это… не ты их стравить пытаешься?
   Бергман старательно подавил мгновенно вспыхнувший приступ ярости.
   — Вы же знаете, сэр, я закон соблюдаю. Сумею посадить — посажу, но стравливать… не мой стиль.
   Мэр досадливо крякнул.
   — А то смотри; мне здесь война без надобности.
   Бергман понимающе кивнул. Ему самому война кичливых «латинос» с одним из самых сильных этнических кланов города была ни к чему. К тому же итальянцы все более отходили от нелегального бизнеса, а в последнее время и вовсе, как по команде, переключились на скупку автозаправок, организацию пиццерий и даже основали собственную сеть аптек «Маньяни Фармацевтик».
   «Ах, если бы все шло так и дальше!» — вздохнул Бергман.
   Он знал, что в рапорте этого не напишешь, но у него было чувство, будто в какой-то момент город как сглазили. Причем недавно… и теперь он постоянно ждал беды — даже не зная, откуда, просто ждал и все! И, словно подтверждая эту его мысль, мэр тоже печально вздохнул, достал из стола бутылочку коньяка и жестом пригласил присаживаться.
   — Знаешь, Тедди, что-то мне в последнее время неспокойно. С итальянцами-то я сам поговорю; думаю, проблем не будет. Но вот колумбийцы… ты бы встретился с Карлосом…
   Бергман непроизвольно напрягся, но тут же взял себя в руки и принял протянутую мэром рюмочку с коньяком.
   — Поговори с ним лично, — продолжил мэр. — Объясни, так сказать, расклад. Чтобы до этого придурка дошло.
   Бергман пригубил коньяк и задумался. Назначить встречу главе местного колумбийского клана было несложно. Вот только будет ли толк? Начальник городской полиции отлично понимал, что остановить колумбийцев на их пути к доминирующему положению в городке почти невозможно — раньше надо было действовать. И не на этом уровне. А сегодня… сегодня кокаина в сотнях подземных тайников посреди бескрайней пустыни было столько, что, случись такая нужда, его хватило бы использовать вместо цемента.
   Разумеется, большая часть попадавшего в Техас кокаина была транзитной и, по данным ФБР, предназначалась для переправки на северо-восток страны — в Бостон, Филадельфию, Нью-Йорк… Но исключать то, что Карлос или кто-нибудь из его приспешников рано или поздно попытается вытеснить с местного наркорынка итальянцев, Бергман бы не стал. А это в любом случае означало войну — жуткую и беспощадную.
   — Хорошо, — кивнул он. — Я поговорю с Карлосом. Но, сами понимаете, многого обещать не могу.
   — А я и не хочу, чтобы ты обещал, — покачал головой мэр. — Я хочу, чтобы ты делал.

***

   Копы отпустили Салли только в десять часов утра следующего дня, и в половине одиннадцатого, с опозданием в четыре с половиной часа он стоял перед хозяином заправки.
   — Где был? — недобро поинтересовался итальянец.
   — Прости, босс, — смиренно склонил голову Салли. — В Сан-Антонио к подруге ездил, а на полпути колесо спустило.
   — Запаску надо возить, — недовольно проворчал итальянец. — Смотри, это в последний раз.
   — Я все понял, босс, — благодарно улыбнулся Салли и кинулся наружу — протирать стекла и приносить из закусочной заказы.
   Он был счастлив. Эта великолепная в своей безбожное™ шлюха была здесь, а значит, их встречу разделяет всего ничего, от силы пара недель. А то, что она вырвала у него из-под носа его законную добычу, лишь прибавляло ему ярости и сил, ибо ни судить, ни карать она никаких прав не имела и теперь должна была поплатиться и за это. Рано или поздно. И обязательно страшно.

***

   Следующие три дня Нэнси была почти счастлива. Ей не приходилось более бояться хотя бы за Энни, и — бог мой! — как же она переживала за себя! Уже на следующий день после покушения на извращенца Джимми сказал ей, что место, откуда стреляли, определено идеально, и более того, следствие абсолютно убеждено, что неизвестный стрелок — женщина!
   — Откуда это известно? — ощутила в животе знакомый сладостный комок из смеси восторга и ужаса Нэнси.
   — Каблуки, — лаконично ответил Джимми. — Там вокруг все истоптано. Даже вес ее примерно известен — фунтов сто тридцать, как у тебя.
   Экстатический комок внутри дрогнул и начал расти, распространяясь во все стороны, словно чернильное пятно на поверхности воды.
   — Понятно, что эта сволочь Тальбот не хочет раскалываться! — хмыкнул Джимми. — Говорит, не видел, кто именно в него стрелял… трясогузка чертова!
   Едва переступая ватными от сладкой истомы ногами, Нэнси подошла к столу и поставила перед мужем традиционного цыпленка и села рядышком — слушать. А той же ночью почуявший это ее томление Джимми снова и снова был на высоте.
   Но это эфемерное счастье оказалось недолгим и нестойким. Энни от встречи с преследовавшим ее до самой школы Тальботом отходила с большим трудом. А Ронни… не прошло и двух дней, как Рональд снова ощетинился на нее — уже третий раз за последние полгода, а однажды и Джимми вернулся со службы потухший и бессильный — как обычно.
   — Замучил меня этот Бергман, — мрачно сообщил Джимми. — Сам ничего сделать с этими Маньяни не может, а с меня требует.
   — А что случилось?
   — Кто-то старшеклассника порезал, — отмахнулся Джимми. — И, главное, никто ничего не видел и не знает! Молчат, сукины дети!
   Нэнси побледнела и кинула быстрый взгляд в уткнувшегося в учебники Рональда. В школе определенно что-то происходило, и Рональд наверняка совершенно точно знал, кто к этому причастен.
   «Может, сказать ему о Ронни? — поджав губы, подумала Нэнси и сама же себя одернула: — Только не ему. Сама что-нибудь придумаю».
   Она дождалась, когда муж сядет за стол, и тихонько присела напротив. Она уже знала, что сегодня между ними снова ничего не будет.

***

   Ночь прошла, как один большой кошмар. Нэнси вскакивала в холодном поту, судорожно искала тапочки, а затем брела на кухню, открывала холодильник и доставала очередной пакет сока. Пила, понемногу приходила в себя и признавала, что без профессиональной помощи ей все-таки не обойтись.
   Жажда отмщения, обуявшая Нэнси, едва она поняла, что у Рональда снова появились какие-то таинственные проблемы в школе, а специально поставленный на пост у школы и не могущий ничего сделать Джимми ходит по дому мешок мешком, пугала ее все сильнее.
   Снова и снова Нэнси представляла себе, как она ставит машину возле магазина, идет через сумрачный заросший школьный парк, достает черную «беретту» и стреляет — неизвестно в кого, но уж точно наповал. И едва в голове гремел выстрел, она вздрагивала и приходила в себя. Становиться убийцей Нэнси не хотела.
   Но главное, чем навязчивее были эти мечтания, тем сильнее она была склонна согласиться с мистером Левадовски — с ней что-то не в порядке. А когда прошла ночь и наступило утро, Нэнси, как всегда, проводила мужа на работу, а детей — в школу, выгребла все свои наличные деньги, взяла машину и поехала в Хьюстон.

***

   До Хьюстона она добралась быстро, часа за три, но вот затем ее как застопорило, и вместо того, чтобы сразу отправиться на прием к психоаналитику, Нэнси принялась ходить по магазинам.
   «Еще немного, и я иду к Левадовски, — хищно поглядывая на полки и едва удерживаясь от того, чтобы повторить однажды опробованный трюк с икрой, как заведенная твердила она. — Еще немного, и я иду к Левадовски…»
   — Вам помочь, мэм? — иной раз подходил к ней продавец.
   — Исчезни, — мрачно отзывалась Нэнси и почти насильно заставляла себя покинуть очередное «гнездо разврата».
   Но шли часы — первый, второй, третий… — а решимости оставить это опасное занятие и сделать то, зачем она приехала, не прибавлялось. И в какой-то миг Нэнси признала, что если не сумеет заставить себя переступить порог стильного кабинета мистера Левадовски сегодня, то, скорее всего, не переступит его уже никогда.

***

   Этот день для Скотта Левадовски сложился на удивление удачно. С самого утра пришел его вечный пациент Салли — глубоко верующий и на удивление порядочный, невзирая на необразованность, парень.
   Прерывающимся от волнения голосом Салли поведал, что он наконец-то встретил женщину своей мечты, и добрых два часа Левадовски разбирал с ним отличия между этой, похоже, действительно подходящей для Салли женщиной и остальными — теми, которых он знал прежде.
   — Знаете, док, — лежа на кушетке с закрытыми глазами, умиротворенно улыбался Салли, — теперь я согласен, что женщина может в себе нести загадку. Я правильно понял вашу мысль, док?
   — Вообще-то, я имел в виду загадку ваших отношений с мамой, — уклончиво кивнул Левадовски и не выдержал — напомнил: — Она ведь нами так и не решена…
   — Так я о том и говорю! — с жаром подхватил пациент и промокнул несвежим платком хронически слезящийся глаз. — Ведь зачем-то господь позволяет женщине нести в себе загадку?! Ведь так?
   — И какой из этого вывод? — поддержал порыв пациента Левадовски.
   — Главное, чтобы она в страхе божием жила! — разве что не заикаясь от волнения, выпалил пациент. — Ну, и… не гадила чтоб чересчур… Правда ведь, док?
   — Продолжайте, — ободряюще кивнул Левадовски.
   — Скажем, если она пытается тебя зарезать или заехать ногтем в глаз, так зачем такая женщина нужна? Мне от нее будут одни неприятности… А вот если без разрешения взяла машину, так это можно и простить… на первый случай. Можно ведь за это простить, док?
   — Думаю, да, — поддержал энтузиазм христианского всепрощения Левадовски. — Продолжайте…
   Салли внезапно помрачнел.
   — А вот если она стреляла в кого, это уже нехорошо… не по-божески. За это рано или поздно ответить придется.
   Левадовски вздохнул. Тени трудного детства преследовали его пациента до сих пор.
   — А что для тебя теперь главное, Салли? — искренне заинтересовался он, одновременно грамотно уводя разговор в сторону от опасной темы.
   Салли надолго задумался.
   — Я думаю, док… главное, чтобы она из приличных была… ну-у… чтобы не из распоследних. Такая ведь и понять может, что была не права… и прощения попросит… в конце… Правда ведь, док?
   Левадовски улыбнулся и пометил несколько строчек в своем рабочем блокноте — там, где он обычно отмечал успехи, — аккуратной галочкой.
   Его любимый пациент все еще страдал явными искажениями логики, как, например, это его странное упоминание о том, что женщина может попросить прощения в конце. В конце чего? Левадовски этого не знал, но весь его опыт говорил: начни расспрашивать, навязывая непосильную для едва ступившего на путь душевного оздоровления и равновесия пациента дискуссию, и он снова закроется, как потревоженная устрица, возможно, недели на две, а то и на три.
   «А так… — доктор Левадовски глянул на целый столбик аккуратных галочек, — а так, медленное, но верное исцеление налицо».
   Это было непросто — выросшему в трущобах, да еще без отца Салли патологически не везло на женщин. Первая же, которой он, пусть и не без труда, рискнул предложить свое общество, в сильно нетрезвом виде порезала мальчишку горлышком от пивной бутылки, да так, что врачам пришлось наложить восемнадцать швов.
   Вторая — видно, по неосторожности — ударила Салли ногтем в глаз, отчего бедный парень, и без того не избалованный женским вниманием, сделал неожиданный и научно небесспорный, но житейски оправданный вывод, что все бабы — продажны и хотят в обмен на доступ к телу только одного — денег и комфорта. А когда не получают ни того, ни другого, буквально звереют.
   Конечно же, дело было не в женской продажности и даже не в распущенности. Сейчас, когда женским телом торгуют едва ли не на каждом углу, это проблема почти всеобщая. Главная беда Салли была в том, что никогда не отличавшийся ни умом, ни красотой, да еще и выросший в трущобах он и подруг себе выбирал соответствующих… Само собой, раньше или позже назревал конфликт между его моральными и эстетическими требованиями к женщинам и тем, что они могли и хотели дать ему реально.
   Левадовски вздохнул. Пожалуй, только теперь, спустя много часов терпеливой работы квалифицированного терапевта, до Салли стало доходить, что женщину следует искать среди более-менее приличных слоев общества.
   — Вот и все, док, — закончил рассказ пациент, и Левадовски удовлетворенно кивнул.
   — Расскажите мне об этой женщине, Салли…
   Пациент мечтательно улыбнулся.
   — Она превосходная шлюха… в смысле, я хотел сказать, женщина, док. Как раз то, что надо.
   Левадовски мысленно чертыхнулся. Несмотря на все его усилия, Салли так и не привык автоматически использовать социально приемлемые термины и постоянно срывался, именуя женщин шлюхами и тварями, невзирая ни на возраст, ни на социальное положение.
   — Она красива?
   — Очень, — сказал пациент.
   — Умна?
   Салли на секунду задумался.
   — Наверное… хитрющая, это точно!
   — Опрятна?
   — О, да! Чистенькая шлюха. Пока я кресло тряпкой не протер, в машину не садилась.
   Левадовски хмыкнул. Салли определенно многому научился, и это его, как врача, безусловно радовало.
   — Так вы назначили ей свидание? — поинтересовался он.
   — Пока нет, — печально вздохнул Салли. — Она всегда так быстро уходит…
   — Но она знает о ваших чувствах к ней? Вы дали ей это понять?
   Салли задумался.
   — Думаю, да, док. И знаете, что еще… я теперь, как вы и учили, стараюсь смотреть на все, — Салли на секунду задумался и все-таки вспомнил это слово. — Ах да! С оптимизмом!
   Левадовски галочкой пометил в рабочем блокноте еще один пункт и решил, что пора закругляться.
   — Поясните, Салли. Что вы имеете в виду под «оптимизмом»?
   Салли, не открывая глаз, хитровато улыбнулся.
   — Господь мне все равно поможет. Господь ведь меня и от неправедного суда спас, и женщину эту дал, а главное, к вам привел.
   Левадовски удовлетворенно крякнул и не без труда выпроводил изрядно подзадержавшегося на кушетке пациента за дверь. А потом к терапевту пришла вечно опаздывающая миссис Майлз, и он добрых два часа разбирал с ней, в чем кроется проблема ее отношения к ведению домашнего хозяйства. А потом был короткий перерыв на обед, и вот тогда, словно снег на голову, на него обрушилась эта Нэнси Дженкинс.
   — Давайте попробуем еще раз, мистер Левадовски, — с трудом выдавила она. — А то мне что-то неспокойно.
   Левадовски выдержал долгую, на полминуты, паузу и только тогда сменил гнев на милость.
   — Хорошо, миссис Дженкинс. Только давайте без этих ваших фокусов.
   Нэнси сосредоточенно прикусила губу и кивнула.

***

   Она прилегла на кушетку и еще до того, как доктор собрался с духом, чтобы начать сеанс психотерапии, произнесла то, что ее мучало больше всего:
   — Я боюсь себя, мистер Левадовски.
   — А что случилось? — нахмурился терапевт.
   — Недавно я стреляла в человека.
   Левадовски замер. В таком ему еще не признавались.
   «В полицию позвонить?»
   — Убить не убила, — со вздохом продолжила Нэнси, — только ранила… но мне страшно.
   Левадовски шумно глотнул.
   — И… чего вы боитесь?
   — Мне хочется выстрелить еще раз. А я знаю, что это грех.
   Левадовски тряхнул головой и возбужденно зашагал по кабинету.
   — Я так и знал…
   — Что? — приподнялась на кушетке Нэнси. — Что вы знали?
   — Пистолет, — резко остановился он. — Вы никогда не задумывались о том, что пистолет имеет фаллическую форму?
   — Чего? — широко открыла глаза и растерянно моргнула Нэнси.
   — Закройте глаза и слушайте, — властно распорядился терапевт и с воодушевлением продолжил: — Вы, а точнее, ваше детское начало, Нэнси, пытается присвоить себе типично мужские функции.
   — А-а-а…
   — Молчите! Я еще не кончил.
   Нэнси послушно сомкнула губы и превратилась в слух.
   — Так вот. В то время, как ваше взрослое начало, точно знающее о своей нормальной женской судьбе, боится и отговаривает вас от необдуманных действий, ваше детское начало до сих пор отчаянно завидует отцу и братьям, — голос терапевта все возвышался и возвышался, поднимаясь до самых патетических нот, — завидует их мужской силе, их власти и отваге, самой их фаллической природе…
   Нэнси опасливо приоткрыла один глаз. Скотт Левадовски стоял к ней лицом, но ее не видел. Уставясь куда-то вверх, под потолок, он так энергично взмахивал руками, словно пытался жестами выразить всю красоту и мощь возбужденных мужских гениталий.
   Она терпеливо ждала — пять минут, десять, пятнадцать, а он все говорил и говорил, все громче и громче, пока наконец его голос не возвысился почти до фальцета.
   — Вам не нужно завидовать фаллосам, Нэнси! Вам нужно просто понять и принять свою женскую природу! Свою подчиненность, если хотите… и даже, я не побоюсь этого слова, свою вторичность! Только тогда вы постигнете счастье и гармонию! Только тогда!
   Нэнси криво улыбнулась, а терапевт вдруг словно пришел в себя, растерянно огляделся и машинально поправил сбившийся на сторону галстук.
   — Все. Приходите завтра и лучше, если прямо с утра. До свидания, миссис Дженкинс. И, кстати, вы оставили моей секретарше чек?

***

   От мистера Левадовски, получив недвусмысленное поощрение всего, что делает, Салли вышел необычно воодушевленным. Не теряя времени, он съездил на прежнее место работы, после недолгой, но весьма экспрессивной дискуссии получил у грека полный расчет, а затем, разминувшись с новеньким «Фордом» Нэнси Дженкинс всего-то на две-три минуты, выехал из Хьюстона.
   Вдоль дороги голосовали бесчисленные, разодетые во все яркое, словно канарейки, шлюхи, но Салли только улыбался и проезжал мимо. В день отгула он себе наметил дела поважнее случайных встреч.
   Во-первых, следовало зайти в храм божий, а затем, с помощью и под прямым покровительством отца нашего небесного начать целенаправленное очищение указанного ему господом города от скверны. И главное: параллельно он должен был начать планомерные поиски этой блондинки.
   Безмятежно напевая «Хвалу», Салли достаточно быстро миновал Сегин и Сан-Антонио, въехал в раскаленный от полуденной жары городок и сразу же отправился в храм. Долго и напряженно молился, а едва вышел из божьего дома, как сразу же увидел Знак. Смуглая — явно из «латинос», одетая в вызывающе праздничное светло-голубое платье девица стояла буквально в двухстах футах от этого святого места.
   Салли перекосило, такого откровенного богохульства он не терпел. Он быстро и внимательно огляделся по сторонам. Белая от зноя улица была совершенно пуста, и вообще, на что в такой час рассчитывала эта глупая шлюха, было неясно, — разве что на исполнение предначертания своей судьбы.
   «Ну, ладно… я тебе устрою…»
   Он стремительно прошел к стоянке, сел в такой же раскаленный, как и весь этот город, автофургон и, утирая пот, подъехал к будущей жертве.
   — Покатаемся?
   — Пятьдесят баксов, — лаконично отозвалась шлюха, и Салли широко улыбнулся.
   — Годится. Но делаешь все, что скажу.
   Мокрая от пота девка окинула его усталым взглядом, на секунду задумалась и подошла к машине.
   «Есть!» — понял Салли и, стараясь не показывать своих глаз, помог открыть помятую дверцу.
   Он уже придумал для нее свой, особый способ познать гнев божий во всей его мощи, но не хотел, чтобы она почувствовала это до срока.
   — Садись. Ко мне поедем — там прохладнее.
   В ее черных круглых глазах на миг мелькнул живой интерес.
   — А душ есть?
   Все так же стараясь не смотреть ей в глаза, Салли безмятежно рассмеялся и облизнул соленые горячие губы.
   — Откуда в моем вагончике душ?! — он сделал вид, что задумался. — Разве что в гараж сходить — там труба… и правда, поехали в гараж… хоть ополоснемся.
   Девка энергично закивала. Она была готова поехать куда угодно, лишь бы прочь из этого пекла.

***

   То, что визит к именитому врачу снова оказался для нее напрасным, совершенно выбило Нэнси из колеи. Некоторое время она сама не своя бродила по городскому хьюстонскому парку, бессмысленно пересчитывая деревья, затем забрела в кофейню и, пытаясь привести себя в норму, пила крепчайший турецкий кофе почти до одурения.
   — Фаллос… детское начало… — бормотала она себе под нос. — И почему я должна этому завидовать?
   Да, она любила чувство риска, но при чем здесь фаллос ее отца? Или даже братьев…
   Ответа все не было, и в конце концов Нэнси расплатилась, выбралась на горячий весенний воздух и решила, что нечего мучить себя тем, чего нет и никогда не было, а значит, пора ехать домой.
   Чтобы не возвращаться из Хьюстона совсем уж без ничего, она все-таки разрешила себе зайти в магазинчик — «последний разок» и с самыми праведными намерениями. После двух часов примерок и борьбы с собой, со вздохом пересчитав нетолстую стопку двадцаток, она купила красные модельные туфли и уже собиралась уходить, как вдруг заметила тончайшее и тоже алое платье — из разряда тех, что она видела на жене губернатора штата.