— А когда это было, в котором часу?
— В четыре утра.
— А кто был в отделении в коридоре?
— Одна сестра у ординаторской спала, а другая сидела возле буфета.
— Ну вот — сами видите. Кто же мог сказать? А врачи были еще?
— Что вы хотите сказать? Я же ясно слышал это.
— Да почудилось вам с усталости. Никто же вам говорить не мог этого. Вы подумайте, сами сказали — «осложнения у нас», — значит, кто-то из персонала должен быть, а никого не было.
— Может, вы и правы. Но никакой я не вредитель. Я не виноват ни в осложнениях, ни в смертях. Я не виноват в том, что у нас все не ладится.
— Но у нас все ладится.
— Нет, не все ладится — больные-то умирают.
— Человек-то смертен. В хирургии иначе быть не может: много запущенных раковых больных, тяжелых травм.
— Но я же в этом не виноват.
— Да как вы можете быть в этом виноваты? В этом никто не виноват. В этом только бог может быть виноват.
— А я знаю, меня обвиняют.
— Это же невозможно. Вот, например, раковый запущенный больной, который умер у нас вчера. Вы его видели в поликлинике?
— Нет.
— Вы его смотрели до операции?
— Нет.
— А мы его долго держали до операции?
— Нет.
— Он умер от операции или от болезни?
— От болезни.
— Как же вы можете быть виноваты?! Все — «нет», а на нет суда не бывает.
— Я не знаю, но меня обвиняют. А я тоже говорю, что это несправедливо.
— Да кто обвиняет?
— Вот в коридоре ночью.
— Но мы же выяснили, что, во-первых, обвинять не за что — умирать должны, а во-вторых, там не было никого.
— Обвиняет не только персонал. Вчера в трамвае кто-то говорил: «Вот он. Из-за него все».
— Да это не про вас, наверное.
— Каждый день в одном вагоне со мной едет милиционер, и как только скажут: «Вот он», так милиционер подымает голову и смотрит на меня.
— А это по утрам или по вечерам?
— Чаще после работы.
— Значит, вам это просто с усталости кажется. И откуда милиционер!
Я услышал, как тот пытался что-то ответить, но Начальник уже токовал и ничего не слышал и не видел.
— Ну, вот видите. Раз вы устали, то лучше вам, конечно, не оперировать временно. Отдохните. Знаете, вообще отдохните недельку?
— Да я не виноват ни в чем.
— Да бог с вами, я просто хочу, чтоб вы отдохнули, и все. Вы мне верите?
— Верю.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Приходите в понедельник и на той неделе снова начнете оперировать. Отдыхайте, не волнуйтесь. Договорились?
— Договорились.
— Ну, идите. Я рад, что у нас с вами нет никаких разногласий, мы думаем одинаково, работаем на одно дело. — Начальник опять влез на трибуну. Теперь не только другого, он уже и себя не слышит. — Я в вас не разочаровался как в хорошем докторе и уж совсем не подозреваю ни в чем. Мы еще с вами до пенсии доработаем вместе.
Начальник захохотал, так сказать, приобнял Его и повел к дверям. Тут Он увидел меня.
— Я думал, мы одни.
— А мы одни. Серенька же не в счет. Абсолютно свой, наш человек. И нем как могила. Все в порядке, не волнуйтесь.
Я сидел, «свой человек», слушал и высокомерно, рационально думал, а «как бы говорил я на его месте». По существу, я тоже хотел противопоставить разум безумию, я был в том же круге существования. Я не любил этих двух в этот момент. Могу ли я любить себя теперь.
Он умер ночью. Говорили, что отравился.
СПИТ НАЧАЛЬНИК, СПИТ СПОКОЙНО
НАША СТЕПЕНЬ
ОПЕРАЦИЯ
ТВЕРДОСТЬ
— В четыре утра.
— А кто был в отделении в коридоре?
— Одна сестра у ординаторской спала, а другая сидела возле буфета.
— Ну вот — сами видите. Кто же мог сказать? А врачи были еще?
— Что вы хотите сказать? Я же ясно слышал это.
— Да почудилось вам с усталости. Никто же вам говорить не мог этого. Вы подумайте, сами сказали — «осложнения у нас», — значит, кто-то из персонала должен быть, а никого не было.
— Может, вы и правы. Но никакой я не вредитель. Я не виноват ни в осложнениях, ни в смертях. Я не виноват в том, что у нас все не ладится.
— Но у нас все ладится.
— Нет, не все ладится — больные-то умирают.
— Человек-то смертен. В хирургии иначе быть не может: много запущенных раковых больных, тяжелых травм.
— Но я же в этом не виноват.
— Да как вы можете быть в этом виноваты? В этом никто не виноват. В этом только бог может быть виноват.
— А я знаю, меня обвиняют.
— Это же невозможно. Вот, например, раковый запущенный больной, который умер у нас вчера. Вы его видели в поликлинике?
— Нет.
— Вы его смотрели до операции?
— Нет.
— А мы его долго держали до операции?
— Нет.
— Он умер от операции или от болезни?
— От болезни.
— Как же вы можете быть виноваты?! Все — «нет», а на нет суда не бывает.
— Я не знаю, но меня обвиняют. А я тоже говорю, что это несправедливо.
— Да кто обвиняет?
— Вот в коридоре ночью.
— Но мы же выяснили, что, во-первых, обвинять не за что — умирать должны, а во-вторых, там не было никого.
— Обвиняет не только персонал. Вчера в трамвае кто-то говорил: «Вот он. Из-за него все».
— Да это не про вас, наверное.
— Каждый день в одном вагоне со мной едет милиционер, и как только скажут: «Вот он», так милиционер подымает голову и смотрит на меня.
— А это по утрам или по вечерам?
— Чаще после работы.
— Значит, вам это просто с усталости кажется. И откуда милиционер!
Я услышал, как тот пытался что-то ответить, но Начальник уже токовал и ничего не слышал и не видел.
— Ну, вот видите. Раз вы устали, то лучше вам, конечно, не оперировать временно. Отдохните. Знаете, вообще отдохните недельку?
— Да я не виноват ни в чем.
— Да бог с вами, я просто хочу, чтоб вы отдохнули, и все. Вы мне верите?
— Верю.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Приходите в понедельник и на той неделе снова начнете оперировать. Отдыхайте, не волнуйтесь. Договорились?
— Договорились.
— Ну, идите. Я рад, что у нас с вами нет никаких разногласий, мы думаем одинаково, работаем на одно дело. — Начальник опять влез на трибуну. Теперь не только другого, он уже и себя не слышит. — Я в вас не разочаровался как в хорошем докторе и уж совсем не подозреваю ни в чем. Мы еще с вами до пенсии доработаем вместе.
Начальник захохотал, так сказать, приобнял Его и повел к дверям. Тут Он увидел меня.
— Я думал, мы одни.
— А мы одни. Серенька же не в счет. Абсолютно свой, наш человек. И нем как могила. Все в порядке, не волнуйтесь.
Я сидел, «свой человек», слушал и высокомерно, рационально думал, а «как бы говорил я на его месте». По существу, я тоже хотел противопоставить разум безумию, я был в том же круге существования. Я не любил этих двух в этот момент. Могу ли я любить себя теперь.
Он умер ночью. Говорили, что отравился.
СПИТ НАЧАЛЬНИК, СПИТ СПОКОЙНО
«Конечно, я не так говорил. Боже мой, как я не понимал этого. Я ведь, по существу, просто объяснил ему, что у него галлюцинации. Как я не понимал этого! А я ведь и сам не понял, что это галлюцинации. Ведь, по существу, я ему просто объяснил, что у него шизофрения. Он понял и… Что он так торопился! Как же нам теперь быть?
С другой стороны, мысль о всеобщих подозрениях. Он же не верил никому. И неизвестно, почему не верил: от ситуации или от болезни. Он ведь и от недоверия и от подозрения мог поторопиться. Разве угадаешь. Но нам-то каково! Надо было просто заставить его оперировать. Я не понял. Все не так. Надо было вызвать и сказать: «Завтра будешь оперировать такого-то». Зачем объяснять, говорить, что доверяешь. Надо показать, что доверяешь. С другой стороны, скажешь оперировать, а он перепугается, решит, что подстроена пакость, и опять поторопится. Как угадать?! Куда я смотрел раньше! Ведь было у него и в прошлом как-то такое же смутное настроение. А потом прошло. Он был веселый перед этим, доброжелательный. Соглашался со всем, что ему ни скажешь. Я-то решил, что все хорошо. А это…
Мы его оценивали, расценивали, а он нас осудил. А что мы понимаем в предвестниках. Вот я обрадовался утром, что телефон мне двухкопеечную монету отдал, а вечером он уже не работал. Я обрадовался, а это был первый симптом.
Надо было ему сказать…
Господи, кому же сейчас говорить! И не оправдаешься. Да и не перед кем уже и оправдываться.
Ему легко, он ушел, а мы на всю жизнь… Он сейчас ничего не чувствует, а нам работать. Я же о нем думал, я хотел уговорить его, ведь нельзя, чтоб с такими мыслями работал, ведь это для больных нельзя.
Надо было лечить. А я-то, я-то решил по-человечески. Какое же — человечески, когда неправильно. Какой же я врач!
А ведь теперь же на сколько дней мы все отключимся от больных наших. И больным плохо.
Черт возьми, нам еще на похороны идти.
И что толку каяться, когда не перед кем. Господи! Если бы он был. Все б легче, наверное. Перед кем каяться! А его нет, поторопился он.
А Сергей хорош! Хоть бы вмешался!
Эх, парень! Зачем было торопиться так! Он ушел, и все, а мы с Сергеем сидели и говорили про все ненужное — не про жизнь.
Надо было следом бежать, действительно надо было лечить — они правы. Я высказал свои мысли, а они молчат, и Сергей молчал. Они всегда молчат. Все виноваты.
И Он тоже молчал. Разве так делают: молчит, молчит, а потом раз… и убил.
Что бы почитать — никак не усну. А если и усну, поможет разве?
А говорят: «Судить других не надо. Кто знает, что кого подвинуло на плохое, а может, думал, что он хорошее что делает, для хорошего делает». Не судишь, не судишь, а потом-то тебя, да сразу, да…
Действительно, наверное, судить других страшный грех. А так! Ведь он судил нас, осудил. Господи! — он да он, a мы…
И почитать нечего. Нет, нет, никаких операций пока. И не знаю, когда смогу. А при чем же тут больные? Но я-то не могу, не могу! Но ведь я действительно хотел как лучше. Глупо, даже стыдно говорить эту формулу, но это же факт. Я решил поговорить с человеком по-человечески…
И вот тебе.
А может, разучился?»
С другой стороны, мысль о всеобщих подозрениях. Он же не верил никому. И неизвестно, почему не верил: от ситуации или от болезни. Он ведь и от недоверия и от подозрения мог поторопиться. Разве угадаешь. Но нам-то каково! Надо было просто заставить его оперировать. Я не понял. Все не так. Надо было вызвать и сказать: «Завтра будешь оперировать такого-то». Зачем объяснять, говорить, что доверяешь. Надо показать, что доверяешь. С другой стороны, скажешь оперировать, а он перепугается, решит, что подстроена пакость, и опять поторопится. Как угадать?! Куда я смотрел раньше! Ведь было у него и в прошлом как-то такое же смутное настроение. А потом прошло. Он был веселый перед этим, доброжелательный. Соглашался со всем, что ему ни скажешь. Я-то решил, что все хорошо. А это…
Мы его оценивали, расценивали, а он нас осудил. А что мы понимаем в предвестниках. Вот я обрадовался утром, что телефон мне двухкопеечную монету отдал, а вечером он уже не работал. Я обрадовался, а это был первый симптом.
Надо было ему сказать…
Господи, кому же сейчас говорить! И не оправдаешься. Да и не перед кем уже и оправдываться.
Ему легко, он ушел, а мы на всю жизнь… Он сейчас ничего не чувствует, а нам работать. Я же о нем думал, я хотел уговорить его, ведь нельзя, чтоб с такими мыслями работал, ведь это для больных нельзя.
Надо было лечить. А я-то, я-то решил по-человечески. Какое же — человечески, когда неправильно. Какой же я врач!
А ведь теперь же на сколько дней мы все отключимся от больных наших. И больным плохо.
Черт возьми, нам еще на похороны идти.
И что толку каяться, когда не перед кем. Господи! Если бы он был. Все б легче, наверное. Перед кем каяться! А его нет, поторопился он.
А Сергей хорош! Хоть бы вмешался!
Эх, парень! Зачем было торопиться так! Он ушел, и все, а мы с Сергеем сидели и говорили про все ненужное — не про жизнь.
Надо было следом бежать, действительно надо было лечить — они правы. Я высказал свои мысли, а они молчат, и Сергей молчал. Они всегда молчат. Все виноваты.
И Он тоже молчал. Разве так делают: молчит, молчит, а потом раз… и убил.
Что бы почитать — никак не усну. А если и усну, поможет разве?
А говорят: «Судить других не надо. Кто знает, что кого подвинуло на плохое, а может, думал, что он хорошее что делает, для хорошего делает». Не судишь, не судишь, а потом-то тебя, да сразу, да…
Действительно, наверное, судить других страшный грех. А так! Ведь он судил нас, осудил. Господи! — он да он, a мы…
И почитать нечего. Нет, нет, никаких операций пока. И не знаю, когда смогу. А при чем же тут больные? Но я-то не могу, не могу! Но ведь я действительно хотел как лучше. Глупо, даже стыдно говорить эту формулу, но это же факт. Я решил поговорить с человеком по-человечески…
И вот тебе.
А может, разучился?»
НАША СТЕПЕНЬ
— Только я тебя прошу — не зарывайся. Это тебе не апробация, не обсуждение среди своих. На все замечания сначала говори спасибо, а затем, да и то только в случае критики, грозящей провалом защиты, только тогда можешь возражать. Прежде всего: «спасибо, мне очень лестно и т. д.». Понял? Чтоб никаких эксцессов. Меньше слов. Слово — даже не серебро. Диссертация — это не наука, а степень. Ты не выяснением истины занимаешься, а зарабатываешь степень. Понял? А что такое степень, сам знаешь. Значит, Серенький, — спокойно, достойно, вежливо, с поклоном и согласием. Чтоб не так, как Ньютон с Гуном, — ты ничтожный Топорков. Boн такси идет!
— Занято.
— Черт подери. Сколько уже прошли — и ни одного такси. А все равно лучше искать такси долго, чем возиться с собственной телегой. А? — Начальник всегда расстраивался, когда такси сразу не попадалось.
— Угу. У нас еще много времени. Пить хочу страшно. Может, выпьем кваску? — Нервничает, конечно, Сергей.
— Давай. Выпьем. Квас не водка — перед защитой не возбраняется. Водка после. А как доценты — пьют квас? — Оба доцента шли сзади.
— С удовольствием.
— Дайте, пожалуйста, четыре маленьких.
— Хорош квас.
— Говорят, что цистерны не моют целое лето.
— Не морочь голову — пей и получай свое удовольствие.
— Простите, пожалуйста, вы не разменяете нам по две копейки?
— Есть переговорные пункты — там и меняйте.
— У вас же есть. Жалко вам? Я однокопеечные даю — сдача же у вас будет.
— А я вам говорю: я вам не разменный пункт. Разбаловались совсем.
— Сергей! Прекрати. Пошли. Потом позвонишь. Нашел время и повод заводиться. У тебя защита. Не забывайся. Вон такси.
Ловите!
— Ну вот и хорошо. Закурим. Товарищ водитель, закурите? Это дело. А то как-то мне один таксист не разрешил курить в машине. Я тут же расплатился и вылез, конечно. За свои деньги я могу ехать с комфортом?! А ты нашел время склочничать. Защита! — а тебе звонить вдруг. Подумаешь, срочность какая!
— Да обидно ведь. Полно двухкопеечных у него. Какая-то недоброжелательность. Неохота просто сделать человеку доброе, даже когда это так легко и для него, и для всех, — Сергей то ли оправдывался так, то ли наступал, готовился к защите.
— Ладно, ладно. В конце концов, он не обязан. А ты-то сам сказал ему спасибо за квас, так, не по обязанности, а от души? — Начальник по привычке поискал слабое место.
— Конечно, сказал. Уж не знаю, по душе, или по обязанности, или по рефлексу.
— Ну ладно тебе пылить. Ты помнишь все, что я тебе говорил? К таблицам не выходи — говори только, что на таблице номер такой-то то-то. И все.
— А таблицы мне и не нужны. Я их могу и вовсе предать забвению.
— Пожалуйста, без новаций! Есть ритуал, и этот обряд должен быть пройден от корочки до корочки. Диссертация — это не новаторство, и уж во всяком случае не в форме оно должно проявляться. Члены Ученого совета привыкли так — всё! Чтоб все было, как привыкли. У тебя речь на сколько минут?
— Точно не скажу — меньше двадцати.
— Опять валяешь дурака! Не выучил наизусть?! Если больше двадцати, остановят. Приехали. Выгружайся.
Нет, это тоже не было слабым местом.
Совет начался вовремя. Кворум был. Все хорошо. На Сергея лучше было не смотреть: белый, зеленый, противный.
— Сегодня на повестке дня один вопрос. Защита диссертации на соискание степени кандидата медицинских наук Топорковым С. П. Прошу зачитать анкетные данные. Соискателя прошу на кафедру.
Пока секретарь Ученого совета зачитывал анкету, Сергей стоял на кафедре в полуестественной позе, покрываясь постепенно полуестественным цветом. Один из членов Ученого совета громко шелестел серебряной оберткой шоколада, и в мертвящей тишине, какая бывает в первые десять минут при любой защите, звуки эти били прямо по нервам, и прежде всего по нервам соискателя.
— Вопросов по анкетным данным нет? Нет. Так. Вам двадцать минут. Прошу.
— Глубокоуважаемый председатель Ученого совета! Глубокоуважаемые члены Ученого совета! Глубокоуважаемые товарищи!..
Речь началась вроде бы правильно, все несколько успокоились, все пошло, казалось бы, по привычной дорожке, лишь Начальник явно нервничал: это первая диссертация из клиники, вышедшая под его руководством.
— Нет, пока ничего, ребята, а? Я боялся, как он начнет. Нет, нет — все правильно. Только вот «глубокоуважаемые» — это только председатель и члены, а остальные товарищи — уважаемые просто. Ну уж ладно — не обратят внимания. Смотри, смотри, кто взял диссертацию! Смотри, что он читает, смотри, только список литературы. Я не помню: он-то приводится в литературе?
— Тоже не помню.
— Если его нет — зарубит. Как же мы не вспомнили, что он член этого совета! Смотри, проглядел библиографию и закрыл. Что-то говорит соседу. Ох, будет дело. Как же мы опростоволосились! Тише говори! Что бубнишь?
Сергей уложился в четырнадцать минут. Нач был доволен — время наиоптимальнейшее.
— Вопросы к соискателю.
— Каким аппаратом производилось основное исследование? — Прямого отношения к списку литературы этот вопрос не имел. Зачем же он его смотрел? Не ясно. Подождем.
Сергей. Отечественным. Завод «Красногвардеец». Последний выпуск.
— Каковы его технические данные?
Сергей. Простите, но я не могу дать точный ответ, поскольку это не было необходимо для анализа полученных результатов.
Председатель. Вы удовлетворены ответом?
— Нет.
Начальник (своим вокруг). Начинается. Зачем он сразу сказал «не знаю»! Сначала надо ответить хоть что-нибудь! Ох, болван. Надо сказать кому-нибудь, чтобы поговорили с этим типом. Пойди подсядь вон к тому — попроси, пусть он поговорит, скажи, я просил.
На остальные вопросы Сергей ответил, удовлетворив спрашивающих.
Председатель. Есть отзывы? Прошу зачитать.
Зачитывали только окончательную оценку и подпись. Подпись — это очень важно, очень важно, кто оценивает, ведь не всякой оценке можно доверять — другое дело, если академик или известный профессор. Сергей все это время стоял на кафедре и внимательно слушал, как будто он не читал их раньше.
Потом Начальник дал характеристику Сергею. Сделал он это хорошо, показав Сергея с лучшей стороны, и, как и положено, не касался самой диссертационной работы.
Сергей стоял на кафедре и опять внимательно слушал.
Председатель. Нет вопросов к руководителю? Нет. Товарищ соискатель, прошу встать вас рядом с кафедрой и дать место официальному оппоненту.
Сергей встал рядом с кафедрой, и когда он оказался удобен для полного обозрения, вид его произвел еще более неказистое впечатление, если только впечатление может быть неказистым, но такая уж была неказистая вся ситуация. Поза Сергея больше подходила для гражданской казни, но это никого не удивляло — такими бывали все соискатели.
Официальные оппоненты выступили с положительной оценкой. У каждого, кроме хвалебных оценок, было и несколько (не более трех) несущественных критических замечаний.
Сергей после каждого выступления делал два шага в сторону и один-два шага вперед и оказывался на трибуне и говорил сначала благодарение оппоненту, а потом согласие с замечаниями, затем декларировал обещание учесть в дальнейшей своей работе, хоть замечания были в основном о подмеченных стилистических неточностях или опечатках. После каждого такого ответа Сергей выходил и становился рядом с трибуной для полного обозрения. Недаром читался, наверное, и список литературы, в результате он и ответом был не удовлетворен, и вот на тебе — неофициальный оппонент.
Всеобщий перепуг прошел после пяти минут выступления, в которые было сказано, что необходимо сделать несколько клинических замечаний, что напрасно не использован в работе целый ряд важных исследований, проведенных другими учеными ранее, но тем не менее счел работу значительной и безусловно достойной и т. д. и т. и. Пока неофициальный оппонент говорил, почти все члены совета уже опустили свои бюллетени в урну.
Сергей стоял рядом с кафедрой и менялся как в цвете лица, так и в осанке своей, в зависимости от тональности этой непредвиденной речи. И напрасно — голосование уже состоялось.
Затем Сергей опять благодарил на этот раз неофициального оппонента и обещал учесть, согласившись кое с чем.
Потом Сергей опять вышел и встал рядом с трибуной, но ему предоставили последнее, так сказать, слово, и он снова сделал два шага в сторону и два вперед, снова поднялся на трибуну и говорил про свою благодарность председателю и всему совету, потратившим на него столько времени, Начальнику своему и подначальникам, безмерно помогавшим ему, оппонентам официальным и неофициальному оппоненту, коллективу, без которого он конечно же не… и еще кому-то, кому — и сам он потом вспомнить не мог.
Но все это было уже напрасно — голосование состоялось и закончилось, а счетная комиссия к этому времени уже ушла с урной и бюллетенями в ней. Это было удобно, так как никто не терял лишнего времени, и как только Сергей закончил свое слово, комиссия вернулась и зачитала все протоколы своего заседания: о выборе председателя комиссии и результаты голосования.
После объявления результатов голосования первым к Сергею подошел Начальник (это было его право — право первого поцелуя) и, трижды поцеловав его, сказал:
— Молодец! Все хорошо доложил. Скажи нам спасибо. Если б не наша деятельность в зале, неожиданный оппонент тебя бы угробил. Чистая наша степень. Не забывай, парень! А в результате нашей деятельности он даже сказал мне, что клиника наша выдала очень хорошую работу. Вот так, ребята! А вообще-то побоялся бы гробить, наверное: от него ведь тоже диссертации идут. Хотя он знает, что никто этим пачкаться не станет. Мы против мести, да, Сергей?
— А интересно все же, кто-то, наверное, ему что-нибудь говорил. Интересно кто? и что? и почему?
— А какая тебе разница, раз ты против мести? Ты ж все равно станешь делать, как считаешь нужным, а не как тебе подскажет мстительность. А? — Начальник засмеялся.
— Вестимо. Если око да за око, ок не останется, наступит всеобщая слепота. — Сергей сейчас чувствовал себя не в пример свободнее и легче, чем, скажем, утром.
— Ну, вот и договорились. Так что черт с ними, с нашими недоброжелателями. Аминь. Перейдем к делу, так сказать к хлебу насущному. Когда банкет и где?
— В семь в «Метрополе», — устраивал и отвечал за банкет первый доцент.
Начальник. Прекрасно. Столблю тамаду — я буду.
— Естественно. Лучше и не надо. На это и надеялись. — Второй доцент также был при деле.
— Надеетесь, надеетесь! Пора уже и самим начинать руководить организованными пьянками. А! — Начальник захохотал. — Ну, пошли, ребята, пошли. До ресторана идем пешком. Время есть, и успокоиться надо. Не забывай, подлец, заслуги наши кулуарные. Да-а! Ну ладно, впрочем, иди к своим. Вон сестра с твоими ребятами. А мы пойдем пешком, погуляем. Ведь там не ты командуешь. Черт с тобой, иди к своим. И не забывай…
Несколько очумев, даже изрядно очумев от защиты, Сергей стал спускаться к выходу, не слишком обращая внимание на происходящее вокруг. Начальник уже ушел. Друзья-коллеги ушли с Начальником. С Сергеем шли его ребята, ребята его детства, старые, заслуженные, очень притершиеся, и его единственный родственник — сестра Лена.
Они вышли на улицу. Вдали по дороге уходила шеренгочкой с Начальником в центре вся плеяда коллег. Его ребята остановились около входа и стали полукругом. «Теплые» поздравления закончились, они так же, как и все, прикладывались к нему около дверей аудитории, а сейчас наступил момент поздравлений не официальных.
Виктор сказал:
— Ищи, ищи, Топор! Пиль!
Сергей повел головой, потянул носом, оглядел всех, заулыбался, покосился на дверь — не идет ли кто из маститых или студентов, — кинулся к кусту и застыл в собачьей стойке.
— Порскай, порскай! — шепнул Толик, не больно знакомый с тонкостями дворянских забав.
Однако Сергей понял, нырнул в куст и извлек бутылку шампанского.
— Моя добыча или общества?
— Ты когда-нибудь видел, чтобы собака харчила добычу?
— Значит, из горлышка по кругу. — Годится.
Бутылку с шумом открыл Виктор, элегантно стряхнул на тротуар пену и подал Лене. Она хлебнула, и бутылка пошла по кругу.
Выходивший из дверей председатель Ученого совета одобрительно, а может быть, с завистью посмотрел на компанию. Ритуал был позади, и он смог проявить человеческие чувства.
— А я что, не заслужил?
Глотнул и он, а потом сел в машину и уехал.
— Бичи! Есть идея. До банкета полтора часа — кто там командует официантками? Не вы?
— Доцент наш.
— Ну так…
Сергей:
— Все понятно. Сбрасываемся?
Лена взмолилась:
— Неудобно же. Опоздаете. Люди соберутся.
— Ничего не опоздаем.
— Кому степень важнее: нам или тем, собравшимся? — И все.
Дружный отпор. У всех нашлись аргументы.
— Заметано, заметано!
— Топорик, вон такси. Бежим. Хватай Ленку.
— Нет, нет. Вы езжайте, а я пойду в «Метрополь». Жду вас там. Неудобно же, если люди придут и даже меня не будет.
Расселись.
— Ну, каковы рекомендации?
— Поскольку впереди банкет, чуть выпить и кофе для бодрости. Нет возражений?
— Принято.
— Тол, скажи тост.
— И так ясно.
— И то верно. —Выпили.
— А Начальничек у тебя странный.
— Да нет, ничего. Это что, вместо тоста?
— Суетлив он больно. Чего он суетился-то во время защиты?
— Сережк, а почему у вас, у медиков, такая дичь — ритуал, как в средневековье?
— А знаем мало, лабуды много — ритуалом берем.
— Это верно. Где больше знают — больше свободы в общении. У физиков во время защиты — вообще как в гостях.
— Это ты не защищался у нас. Ну, естественно, такой дикости, как у вас, конечно, нет. Сами виноваты, вообще-то, — уверенно возразил и вслед за этим категорически допустил Виктор, — правды мало. А правда проста, как жизнь.
Может, он прав.
— Вот из-за этой-то дикости и суетился Начальник.
— А он против этой дикости?
— А черт его знает: с одной стороны, против и смеется над всем этим в келейных разговорах, с другой — неукоснительно блюдет все ритуалы и инструкции. И блюдет-то не так чтобы: хотите — нате, подавитесь; нет, с душой блюдет, с кровью. А! Вообще надоел он мне.
— А ты хочешь, чтоб Начальник был тебе рыбонькой, птиченькой — как мы? Не жди.
— Вот и жаль. Для меня так мы страсть как хороши.
— Мы-то! Огонь ребята! Выпили?
Выпили.
— Водочка с маслинами!.. Перед банкетом!.. Тоже страсть как хорошо. — Виктор, как представитель точных наук, старался говорить о главном, о глобальном.
— А ехать надо, — Толик вдруг проявил степенность. Виктор поддержал:
— Вообще-то пора. А, Сергей?
— Посидим еще? — Сергей, видимо, понял их так. Может, так и было точнее. — А там подождут. Степень наша или их?
— Да ты что!
— А помнишь, как по телевизору тебя передавали? А мы сидели в кабачке каком-то, и так хорошо сидели, так не хотели уходить. Было? — Сергей решил взять в союзники представителя художественной интеллигенции.
— Ох, было. Хорошо, очень хорошо сидели тогда.
— А сейчас как сидим? — Сергей совсем рассентиментальничался.
— И сейчас. — Ему подсюсюкнули.
— А может, опоздаем? — растаял Виктор.
— Нет, нет. Это ж хамство банальное! — Кто-то еще не потерял головы.
— Все! Поехали. — Сергей встал. Поехали.
Поехали на банкет, посвященный защите диссертации Сергеем. На банкет в ресторан, где собрались друзья, коллеги, близкие диссертанту люди, чтобы отметить это значительное событие в его жизни.
— Занято.
— Черт подери. Сколько уже прошли — и ни одного такси. А все равно лучше искать такси долго, чем возиться с собственной телегой. А? — Начальник всегда расстраивался, когда такси сразу не попадалось.
— Угу. У нас еще много времени. Пить хочу страшно. Может, выпьем кваску? — Нервничает, конечно, Сергей.
— Давай. Выпьем. Квас не водка — перед защитой не возбраняется. Водка после. А как доценты — пьют квас? — Оба доцента шли сзади.
— С удовольствием.
— Дайте, пожалуйста, четыре маленьких.
— Хорош квас.
— Говорят, что цистерны не моют целое лето.
— Не морочь голову — пей и получай свое удовольствие.
— Простите, пожалуйста, вы не разменяете нам по две копейки?
— Есть переговорные пункты — там и меняйте.
— У вас же есть. Жалко вам? Я однокопеечные даю — сдача же у вас будет.
— А я вам говорю: я вам не разменный пункт. Разбаловались совсем.
— Сергей! Прекрати. Пошли. Потом позвонишь. Нашел время и повод заводиться. У тебя защита. Не забывайся. Вон такси.
Ловите!
— Ну вот и хорошо. Закурим. Товарищ водитель, закурите? Это дело. А то как-то мне один таксист не разрешил курить в машине. Я тут же расплатился и вылез, конечно. За свои деньги я могу ехать с комфортом?! А ты нашел время склочничать. Защита! — а тебе звонить вдруг. Подумаешь, срочность какая!
— Да обидно ведь. Полно двухкопеечных у него. Какая-то недоброжелательность. Неохота просто сделать человеку доброе, даже когда это так легко и для него, и для всех, — Сергей то ли оправдывался так, то ли наступал, готовился к защите.
— Ладно, ладно. В конце концов, он не обязан. А ты-то сам сказал ему спасибо за квас, так, не по обязанности, а от души? — Начальник по привычке поискал слабое место.
— Конечно, сказал. Уж не знаю, по душе, или по обязанности, или по рефлексу.
— Ну ладно тебе пылить. Ты помнишь все, что я тебе говорил? К таблицам не выходи — говори только, что на таблице номер такой-то то-то. И все.
— А таблицы мне и не нужны. Я их могу и вовсе предать забвению.
— Пожалуйста, без новаций! Есть ритуал, и этот обряд должен быть пройден от корочки до корочки. Диссертация — это не новаторство, и уж во всяком случае не в форме оно должно проявляться. Члены Ученого совета привыкли так — всё! Чтоб все было, как привыкли. У тебя речь на сколько минут?
— Точно не скажу — меньше двадцати.
— Опять валяешь дурака! Не выучил наизусть?! Если больше двадцати, остановят. Приехали. Выгружайся.
Нет, это тоже не было слабым местом.
Совет начался вовремя. Кворум был. Все хорошо. На Сергея лучше было не смотреть: белый, зеленый, противный.
— Сегодня на повестке дня один вопрос. Защита диссертации на соискание степени кандидата медицинских наук Топорковым С. П. Прошу зачитать анкетные данные. Соискателя прошу на кафедру.
Пока секретарь Ученого совета зачитывал анкету, Сергей стоял на кафедре в полуестественной позе, покрываясь постепенно полуестественным цветом. Один из членов Ученого совета громко шелестел серебряной оберткой шоколада, и в мертвящей тишине, какая бывает в первые десять минут при любой защите, звуки эти били прямо по нервам, и прежде всего по нервам соискателя.
— Вопросов по анкетным данным нет? Нет. Так. Вам двадцать минут. Прошу.
— Глубокоуважаемый председатель Ученого совета! Глубокоуважаемые члены Ученого совета! Глубокоуважаемые товарищи!..
Речь началась вроде бы правильно, все несколько успокоились, все пошло, казалось бы, по привычной дорожке, лишь Начальник явно нервничал: это первая диссертация из клиники, вышедшая под его руководством.
— Нет, пока ничего, ребята, а? Я боялся, как он начнет. Нет, нет — все правильно. Только вот «глубокоуважаемые» — это только председатель и члены, а остальные товарищи — уважаемые просто. Ну уж ладно — не обратят внимания. Смотри, смотри, кто взял диссертацию! Смотри, что он читает, смотри, только список литературы. Я не помню: он-то приводится в литературе?
— Тоже не помню.
— Если его нет — зарубит. Как же мы не вспомнили, что он член этого совета! Смотри, проглядел библиографию и закрыл. Что-то говорит соседу. Ох, будет дело. Как же мы опростоволосились! Тише говори! Что бубнишь?
Сергей уложился в четырнадцать минут. Нач был доволен — время наиоптимальнейшее.
— Вопросы к соискателю.
— Каким аппаратом производилось основное исследование? — Прямого отношения к списку литературы этот вопрос не имел. Зачем же он его смотрел? Не ясно. Подождем.
Сергей. Отечественным. Завод «Красногвардеец». Последний выпуск.
— Каковы его технические данные?
Сергей. Простите, но я не могу дать точный ответ, поскольку это не было необходимо для анализа полученных результатов.
Председатель. Вы удовлетворены ответом?
— Нет.
Начальник (своим вокруг). Начинается. Зачем он сразу сказал «не знаю»! Сначала надо ответить хоть что-нибудь! Ох, болван. Надо сказать кому-нибудь, чтобы поговорили с этим типом. Пойди подсядь вон к тому — попроси, пусть он поговорит, скажи, я просил.
На остальные вопросы Сергей ответил, удовлетворив спрашивающих.
Председатель. Есть отзывы? Прошу зачитать.
Зачитывали только окончательную оценку и подпись. Подпись — это очень важно, очень важно, кто оценивает, ведь не всякой оценке можно доверять — другое дело, если академик или известный профессор. Сергей все это время стоял на кафедре и внимательно слушал, как будто он не читал их раньше.
Потом Начальник дал характеристику Сергею. Сделал он это хорошо, показав Сергея с лучшей стороны, и, как и положено, не касался самой диссертационной работы.
Сергей стоял на кафедре и опять внимательно слушал.
Председатель. Нет вопросов к руководителю? Нет. Товарищ соискатель, прошу встать вас рядом с кафедрой и дать место официальному оппоненту.
Сергей встал рядом с кафедрой, и когда он оказался удобен для полного обозрения, вид его произвел еще более неказистое впечатление, если только впечатление может быть неказистым, но такая уж была неказистая вся ситуация. Поза Сергея больше подходила для гражданской казни, но это никого не удивляло — такими бывали все соискатели.
Официальные оппоненты выступили с положительной оценкой. У каждого, кроме хвалебных оценок, было и несколько (не более трех) несущественных критических замечаний.
Сергей после каждого выступления делал два шага в сторону и один-два шага вперед и оказывался на трибуне и говорил сначала благодарение оппоненту, а потом согласие с замечаниями, затем декларировал обещание учесть в дальнейшей своей работе, хоть замечания были в основном о подмеченных стилистических неточностях или опечатках. После каждого такого ответа Сергей выходил и становился рядом с трибуной для полного обозрения. Недаром читался, наверное, и список литературы, в результате он и ответом был не удовлетворен, и вот на тебе — неофициальный оппонент.
Всеобщий перепуг прошел после пяти минут выступления, в которые было сказано, что необходимо сделать несколько клинических замечаний, что напрасно не использован в работе целый ряд важных исследований, проведенных другими учеными ранее, но тем не менее счел работу значительной и безусловно достойной и т. д. и т. и. Пока неофициальный оппонент говорил, почти все члены совета уже опустили свои бюллетени в урну.
Сергей стоял рядом с кафедрой и менялся как в цвете лица, так и в осанке своей, в зависимости от тональности этой непредвиденной речи. И напрасно — голосование уже состоялось.
Затем Сергей опять благодарил на этот раз неофициального оппонента и обещал учесть, согласившись кое с чем.
Потом Сергей опять вышел и встал рядом с трибуной, но ему предоставили последнее, так сказать, слово, и он снова сделал два шага в сторону и два вперед, снова поднялся на трибуну и говорил про свою благодарность председателю и всему совету, потратившим на него столько времени, Начальнику своему и подначальникам, безмерно помогавшим ему, оппонентам официальным и неофициальному оппоненту, коллективу, без которого он конечно же не… и еще кому-то, кому — и сам он потом вспомнить не мог.
Но все это было уже напрасно — голосование состоялось и закончилось, а счетная комиссия к этому времени уже ушла с урной и бюллетенями в ней. Это было удобно, так как никто не терял лишнего времени, и как только Сергей закончил свое слово, комиссия вернулась и зачитала все протоколы своего заседания: о выборе председателя комиссии и результаты голосования.
После объявления результатов голосования первым к Сергею подошел Начальник (это было его право — право первого поцелуя) и, трижды поцеловав его, сказал:
— Молодец! Все хорошо доложил. Скажи нам спасибо. Если б не наша деятельность в зале, неожиданный оппонент тебя бы угробил. Чистая наша степень. Не забывай, парень! А в результате нашей деятельности он даже сказал мне, что клиника наша выдала очень хорошую работу. Вот так, ребята! А вообще-то побоялся бы гробить, наверное: от него ведь тоже диссертации идут. Хотя он знает, что никто этим пачкаться не станет. Мы против мести, да, Сергей?
— А интересно все же, кто-то, наверное, ему что-нибудь говорил. Интересно кто? и что? и почему?
— А какая тебе разница, раз ты против мести? Ты ж все равно станешь делать, как считаешь нужным, а не как тебе подскажет мстительность. А? — Начальник засмеялся.
— Вестимо. Если око да за око, ок не останется, наступит всеобщая слепота. — Сергей сейчас чувствовал себя не в пример свободнее и легче, чем, скажем, утром.
— Ну, вот и договорились. Так что черт с ними, с нашими недоброжелателями. Аминь. Перейдем к делу, так сказать к хлебу насущному. Когда банкет и где?
— В семь в «Метрополе», — устраивал и отвечал за банкет первый доцент.
Начальник. Прекрасно. Столблю тамаду — я буду.
— Естественно. Лучше и не надо. На это и надеялись. — Второй доцент также был при деле.
— Надеетесь, надеетесь! Пора уже и самим начинать руководить организованными пьянками. А! — Начальник захохотал. — Ну, пошли, ребята, пошли. До ресторана идем пешком. Время есть, и успокоиться надо. Не забывай, подлец, заслуги наши кулуарные. Да-а! Ну ладно, впрочем, иди к своим. Вон сестра с твоими ребятами. А мы пойдем пешком, погуляем. Ведь там не ты командуешь. Черт с тобой, иди к своим. И не забывай…
Несколько очумев, даже изрядно очумев от защиты, Сергей стал спускаться к выходу, не слишком обращая внимание на происходящее вокруг. Начальник уже ушел. Друзья-коллеги ушли с Начальником. С Сергеем шли его ребята, ребята его детства, старые, заслуженные, очень притершиеся, и его единственный родственник — сестра Лена.
Они вышли на улицу. Вдали по дороге уходила шеренгочкой с Начальником в центре вся плеяда коллег. Его ребята остановились около входа и стали полукругом. «Теплые» поздравления закончились, они так же, как и все, прикладывались к нему около дверей аудитории, а сейчас наступил момент поздравлений не официальных.
Виктор сказал:
— Ищи, ищи, Топор! Пиль!
Сергей повел головой, потянул носом, оглядел всех, заулыбался, покосился на дверь — не идет ли кто из маститых или студентов, — кинулся к кусту и застыл в собачьей стойке.
— Порскай, порскай! — шепнул Толик, не больно знакомый с тонкостями дворянских забав.
Однако Сергей понял, нырнул в куст и извлек бутылку шампанского.
— Моя добыча или общества?
— Ты когда-нибудь видел, чтобы собака харчила добычу?
— Значит, из горлышка по кругу. — Годится.
Бутылку с шумом открыл Виктор, элегантно стряхнул на тротуар пену и подал Лене. Она хлебнула, и бутылка пошла по кругу.
Выходивший из дверей председатель Ученого совета одобрительно, а может быть, с завистью посмотрел на компанию. Ритуал был позади, и он смог проявить человеческие чувства.
— А я что, не заслужил?
Глотнул и он, а потом сел в машину и уехал.
— Бичи! Есть идея. До банкета полтора часа — кто там командует официантками? Не вы?
— Доцент наш.
— Ну так…
Сергей:
— Все понятно. Сбрасываемся?
Лена взмолилась:
— Неудобно же. Опоздаете. Люди соберутся.
— Ничего не опоздаем.
— Кому степень важнее: нам или тем, собравшимся? — И все.
Дружный отпор. У всех нашлись аргументы.
— Заметано, заметано!
— Топорик, вон такси. Бежим. Хватай Ленку.
— Нет, нет. Вы езжайте, а я пойду в «Метрополь». Жду вас там. Неудобно же, если люди придут и даже меня не будет.
Расселись.
— Ну, каковы рекомендации?
— Поскольку впереди банкет, чуть выпить и кофе для бодрости. Нет возражений?
— Принято.
— Тол, скажи тост.
— И так ясно.
— И то верно. —Выпили.
— А Начальничек у тебя странный.
— Да нет, ничего. Это что, вместо тоста?
— Суетлив он больно. Чего он суетился-то во время защиты?
— Сережк, а почему у вас, у медиков, такая дичь — ритуал, как в средневековье?
— А знаем мало, лабуды много — ритуалом берем.
— Это верно. Где больше знают — больше свободы в общении. У физиков во время защиты — вообще как в гостях.
— Это ты не защищался у нас. Ну, естественно, такой дикости, как у вас, конечно, нет. Сами виноваты, вообще-то, — уверенно возразил и вслед за этим категорически допустил Виктор, — правды мало. А правда проста, как жизнь.
Может, он прав.
— Вот из-за этой-то дикости и суетился Начальник.
— А он против этой дикости?
— А черт его знает: с одной стороны, против и смеется над всем этим в келейных разговорах, с другой — неукоснительно блюдет все ритуалы и инструкции. И блюдет-то не так чтобы: хотите — нате, подавитесь; нет, с душой блюдет, с кровью. А! Вообще надоел он мне.
— А ты хочешь, чтоб Начальник был тебе рыбонькой, птиченькой — как мы? Не жди.
— Вот и жаль. Для меня так мы страсть как хороши.
— Мы-то! Огонь ребята! Выпили?
Выпили.
— Водочка с маслинами!.. Перед банкетом!.. Тоже страсть как хорошо. — Виктор, как представитель точных наук, старался говорить о главном, о глобальном.
— А ехать надо, — Толик вдруг проявил степенность. Виктор поддержал:
— Вообще-то пора. А, Сергей?
— Посидим еще? — Сергей, видимо, понял их так. Может, так и было точнее. — А там подождут. Степень наша или их?
— Да ты что!
— А помнишь, как по телевизору тебя передавали? А мы сидели в кабачке каком-то, и так хорошо сидели, так не хотели уходить. Было? — Сергей решил взять в союзники представителя художественной интеллигенции.
— Ох, было. Хорошо, очень хорошо сидели тогда.
— А сейчас как сидим? — Сергей совсем рассентиментальничался.
— И сейчас. — Ему подсюсюкнули.
— А может, опоздаем? — растаял Виктор.
— Нет, нет. Это ж хамство банальное! — Кто-то еще не потерял головы.
— Все! Поехали. — Сергей встал. Поехали.
Поехали на банкет, посвященный защите диссертации Сергеем. На банкет в ресторан, где собрались друзья, коллеги, близкие диссертанту люди, чтобы отметить это значительное событие в его жизни.
ОПЕРАЦИЯ
— Да дай же ты этот крючок. И тяни вот тут. Вот смотрите… здесь вот… все ж так подойти легче к этому месту.
— А не лучше ли отсюда подойти?
— Ты, милый, устав знаешь? Солдаты генералам советов не дают. Не должны давать — понял? Нет, все равно отсюда лучше подойти.
— Осторожно. Связка порвется. Осторожно.
— Ну что! за манера! такая! вечно! под руку! говорится все! Ведь так действительно всегда будем рвать. Черт вас всех побери! Все стали самостоятельно мыслить! Иди и работай сам, коли такой самостоятельный! А здесь не лучше ли по частям выделять? Все же легче перевязывать. Что за хождение! Чьи это студенты?! Таскаются туда-сюда! Чьи это? Твои? Еще раз увижу — уволю! Ты что! С такими руками, как у тебя, надо не в хирурги идти, а водку в ресторане подавать, да и то если на столе не белая скатерть. Господи, до чего безрук.
Начальник склонился, стал выделять кишку перед сшиванием и замурлыкал песенку.
— Эх, сейчас будет сшиваться любо-дорого. Смотри, как швы ложатся. Хорошо… Опять ты дергаешь! Не можешь завязать нормально! Ведь все это лишняя кровь. Ну, чему я вас всех учил — за кончики держи нитки. Ведь всю грязь по животу размазываешь. Дай сюда. Смотри. Вот так надо.
Начальник покраснел. Орет. Потом повернулся, кого-то увидел сзади — улыбнулся, подмигнул. Операция продолжается. Наконец он сшил все, что хотел сшить, и отошел от стола.
— Сами зашьете живот, а потом в кабинет. Обсудим. — Он подошел к собаке, погладил по морде. — Выживет пес, наверное. Хорошая у него морда.
В кабинете он ругался, шутил, поучал, но, в общем-то, был доволен опытом.
— Это у нас двадцать первый эксперимент. Картина довольно ясная. Надо писать статью. Сроку даю неделю. В следующую среду чтоб статья лежала у меня на столе. Авторов впишу я сам, и кого именно, и в каком порядке.
Настроение повышалось.
— И чтоб всегда был такой порядок с авторами. Не думайте, что вы работаете только на себя. Все работают на клинику. Некоторые занимаются поисковыми темами. А статьи быть должны — план. Тут все научные сотрудники. Вот ты, например, сделал статью, а он нет, и в ближайшие два года у него не будет ничего, тема такая. Его могут выгнать, как бесперспективного, — закон. Значит, мы вписываем его в соавторы — никто и не придерется. Так надо работать. Не бойтесь, что один с сошкой, а семеро с ложкой. Один за всех и все за одного.
Мы, как всегда, молчим, слушаем. Все согласны.
Собака хорошо вышла из наркоза. Настроение повышается.
— А у соседей, слыхали: двое ребят наклепали статью и отдали непосредственному шефу, подписав и его впереди. Тот приписал впереди фамилию главного шефа и отдал ему на визу. Тот прочел и говорит: «На такие пустяки четыре автора» — и вычеркнул две последние фамилии.
Все смеются. Начальник больше всех. — А это человек человеку кто? То-то. Настроение повышается. Все довольны.
— Пошли в шашлычную. И все пошли.
— А не лучше ли отсюда подойти?
— Ты, милый, устав знаешь? Солдаты генералам советов не дают. Не должны давать — понял? Нет, все равно отсюда лучше подойти.
— Осторожно. Связка порвется. Осторожно.
— Ну что! за манера! такая! вечно! под руку! говорится все! Ведь так действительно всегда будем рвать. Черт вас всех побери! Все стали самостоятельно мыслить! Иди и работай сам, коли такой самостоятельный! А здесь не лучше ли по частям выделять? Все же легче перевязывать. Что за хождение! Чьи это студенты?! Таскаются туда-сюда! Чьи это? Твои? Еще раз увижу — уволю! Ты что! С такими руками, как у тебя, надо не в хирурги идти, а водку в ресторане подавать, да и то если на столе не белая скатерть. Господи, до чего безрук.
Начальник склонился, стал выделять кишку перед сшиванием и замурлыкал песенку.
— Эх, сейчас будет сшиваться любо-дорого. Смотри, как швы ложатся. Хорошо… Опять ты дергаешь! Не можешь завязать нормально! Ведь все это лишняя кровь. Ну, чему я вас всех учил — за кончики держи нитки. Ведь всю грязь по животу размазываешь. Дай сюда. Смотри. Вот так надо.
Начальник покраснел. Орет. Потом повернулся, кого-то увидел сзади — улыбнулся, подмигнул. Операция продолжается. Наконец он сшил все, что хотел сшить, и отошел от стола.
— Сами зашьете живот, а потом в кабинет. Обсудим. — Он подошел к собаке, погладил по морде. — Выживет пес, наверное. Хорошая у него морда.
В кабинете он ругался, шутил, поучал, но, в общем-то, был доволен опытом.
— Это у нас двадцать первый эксперимент. Картина довольно ясная. Надо писать статью. Сроку даю неделю. В следующую среду чтоб статья лежала у меня на столе. Авторов впишу я сам, и кого именно, и в каком порядке.
Настроение повышалось.
— И чтоб всегда был такой порядок с авторами. Не думайте, что вы работаете только на себя. Все работают на клинику. Некоторые занимаются поисковыми темами. А статьи быть должны — план. Тут все научные сотрудники. Вот ты, например, сделал статью, а он нет, и в ближайшие два года у него не будет ничего, тема такая. Его могут выгнать, как бесперспективного, — закон. Значит, мы вписываем его в соавторы — никто и не придерется. Так надо работать. Не бойтесь, что один с сошкой, а семеро с ложкой. Один за всех и все за одного.
Мы, как всегда, молчим, слушаем. Все согласны.
Собака хорошо вышла из наркоза. Настроение повышается.
— А у соседей, слыхали: двое ребят наклепали статью и отдали непосредственному шефу, подписав и его впереди. Тот приписал впереди фамилию главного шефа и отдал ему на визу. Тот прочел и говорит: «На такие пустяки четыре автора» — и вычеркнул две последние фамилии.
Все смеются. Начальник больше всех. — А это человек человеку кто? То-то. Настроение повышается. Все довольны.
— Пошли в шашлычную. И все пошли.
ТВЕРДОСТЬ
«Хусаинов прекрасно вышел к штрафной площадке, передал мяч Амбарцумяну, и тот с ходу забил гол. И тут же свисток».
— Классическая спартаковская ситуация! — Начальник вскочил в полном восторге. — Последняя минута — гол! Великолепно! И правильно сделали. Хватит держать оборону. Еще Суворов вещал: «Лучшая оборона — нападение!» Футбол — та же война. Хусаин прекрасно прошел. А какой дриблинг по краю! Они его из сборной выкинули, а он еще не сказал своего.
— Классическая спартаковская ситуация! — Начальник вскочил в полном восторге. — Последняя минута — гол! Великолепно! И правильно сделали. Хватит держать оборону. Еще Суворов вещал: «Лучшая оборона — нападение!» Футбол — та же война. Хусаин прекрасно прошел. А какой дриблинг по краю! Они его из сборной выкинули, а он еще не сказал своего.