Страница:
Иванов молчал, насупившись, крутя в руке стаканчик с самогонкой, так и не унявшей пронзительную зубную боль, одолевавшую весь день.
— Саша человек опытный, профессиональный, я его лет пять уже знаю. Да и постарше тебя он все-таки будет, конечно, не любит, чтобы командовали, молодежь особенно. — Палыч ухмыльнулся в седые усы. — Но в деле я его видел, ему доверять можно. А нам всем вместе работать, и события еще только начинаются, чую. Вы бы как-то обсудили, что ли, свои разногласия, да и что за разногласия — не пойму я толком?
— Видишь ли, Палыч, — медленно, сдерживаясь, начал Иванов. — Саша работает у нас в штате. И на нашей технике, кстати. И работать он должен на нас. Понимаешь? На нас. А он, с моей точки зрения, все больше задания ЦК выполняет. Что, Николай Павлович, разве не ты с ним ездил по заданиям Рубикса? Так почему на стороне работаете и не докладываете?
Теперь уже Палыч нахмурился и замотал головой.
— Да просто у них всегда в гараже машины под рукой. Вот и ездим, когда съемки оперативные.
— Ага, и материалы им скидываете. И монтажная наша уже в здание ЦК перекочевала почему-то, как будто на Смилшу охраны недостаточно… Не надо меня лечить, Николай Павлович. Я хоть тебе и в сыновья гожусь, но у меня тоже работа. За которую, между прочим, я отвечаю! И прикрывать Васильева от Алексеева я уже устал. Тем более что сам уверен, что Сашу не прикрывать надо, а строго с него спрашивать! Нам ЦК не указ! Там сидят и выполняют указания Горбатого, который все это и затеял, как тебе известно, с Яковлевым вкупе. А Рубикс так вообще только спит и видит, как бы в Интерфронт снова Жданок посадить и взять все под свой контроль, а это значит, на самом деле, под контроль Москвы. А чего там на самом деле в Москве добиваются, ты можешь мне сказать? Не можешь. И никто не может. Поэтому мы должны быть самостоятельны и все свои силы держать в одном кулаке, потому что случись что, и мы все — народ, Палыч, простой народ, просто русские люди, чинами не обремененные и должностями — все мы, с тобой вместе, окажемся в глубокой жопе. Сдадут нас лабусам и не чихнут даже. А Саша к Жданок бегает регулярно и все докладывает, хотя ее с Белайчуком давно уже из Президиума поперли, сам знаешь за что. И из ЦК не вылезает… У нас вся надежда только на себя. То есть на движение и наших сторонников. На ЦК и на Москву надежды нет Потому и ОМОН мы к себе подтягиваем, как можем. Армия вообще не при делах может оказаться, они без приказа и не пукнут даже. А будет ли приказ, ты знаешь? — Валерий Алексеевич, не спрашиваясь хозяина, сам разлил по стаканам и стал полоскать самогоном во рту, пытаясь хоть как-то утихомирить зубную боль и нарастающее раздражение.
— Не знаю, Валерий Алексеевич, у вас там в руководстве свои соображения, а мы люди простые, без чинов, — заерничал Трегубов. — Хотя, конечно, Рубиксу я тоже не сильно доверяю. Но про Сашку ты так зря. Мать твою, ты посмотри, что творится! — Палыч кивнул в сторону телевизора и прибавил звук — короткие автоматные очереди и латышская скороговорка испуганного диктора ворвались резко в тихий домик на окраине Риги.
— Ну, думаю, началось. — процитировал кого-то любимого Иванов, глядя на экран, по которому в темноте позднего январского вечера проносились огненные трассеры на фоне ярко освещенной «Милды».
— Ну, «Милда» тут не при делах, — отозвался Палыч, придвинувший кресло поближе к телевизору. — Это явно в стороне МВД перестрелка.
— Трассеры — не омоновские. через два патрона один трассирующий заряжают обычно. В АКМ. Но у ребят автоматы АКСУ — укороченные, а с ними такая практика не годится — поршень клинит у «окурка» от трассеров. А вот кто там из пулемета по ним херачит? Нет, ты посмотри на картинку, ее как будто на режиссерском пульте с разных точек сводят! Это сколько же камер надо для такого эфира?! И чтобы прямо на месте событий все оказались. Так, это все же запись, конечно, но свежая. такое впечатление, что им на студию как горячие пирожки кассеты подвозят.
— «ОМОН штурмует здание Министерства внутренних дел», — проявился наконец взволнованный голос диктора. Картинка дрогнула на небрежном стыке и тут же пошла явно с другой кассеты, с другого типа камеры, показав на белом фоне стен министерства настороженные силуэты в черных беретах, горбатые в «брониках» спины омоновцев и характерные короткие «окурки» — АКСУ в руках.
— Да они же только пугают, сбивают прицельный огонь противника, отстреливаясь куда-то вверх! — Иванов, не отрываясь от экрана, прыгал по комнате, торопливо накидывая куртку, одновременно залезая в ботинки ногами. — Во, Толян пробежал!.. С Бастионной горки-то кто стреляет?! Они ж по толпе бьют! По штатским. — Иванов наспех оделся и протянул Палычу руку. — Ладно, Коля, я поехал на базу, а ты позвони мне туда, через дежурного, через часик, может, понадобишься.
— Постой, паровоз. — Трегубов удержал руку Иванова, не давая ему сдвинуться с места. — Поехали в центр вместе!
— Какой центр, Палыч? Там все уже закончилось или закончится скоро. Да и что мы там делать будем? Я на базу ОМОНа, оттуда позвоню Алексееву, а сам буду разбираться на месте в ситуации. Иначе потом правды все равно не добьешься, а официальные источники. да, заскочи, пожалуйста, к моим, скажи, что я на базе, когда вернусь — неизвестно… — Валерий Алексеевич вырвал руку и вышел на улицу. Поймать сейчас машину на 1-й Длинной было нереально, и он быстро пошел в сторону Брасы, к стоянке такси.
На черном небе ярко сверкали звезды, мороз усиливался. Липовая аллея тянулась вдоль трамвайных путей к Брасовскому мосту, простирая черные огромные ветви над редкими качающимися фонарями. Слева, в длинном здании, где квартировали вместе полк милиции, комендантская рота пограничников и батальон внутренних войск, светились огни; на небольшом плацу перед казармами шло построение. А ближе к путепроводу, рядом с остановкой 11-го трамвая и стоянкой такси, замерли несколько обгоревших, осевших на обода грузовиков с пробитыми автоматными очередями колесами. Это омоновцы разблокировали баррикаду на Брасов-ском мосту недавно, с тех пор тяжелый КамАЗ и пара «уралов» так и стояли, брошенные водителями.
На счастье, к пустой стоянке такси подрулил какой-то сумасшедший. Таксист, пожилой мужик в кожанке, внимательно осмотрел Иванова, вглядываясь в него из темноты салона, и, только услышав русскую речь, открыл ему дверцу.
— Садитесь! Слышали, что делается? — начал прощупывать он Валерия Алексеевича на предмет «свой-чужой».
— Слышал, слышал, — пробурчал неприветливо Иванов. — Мне в Вец-милгравис, на Атлантияс, к котельной — и быстро, пожалуйста.
— На Атлантияс?! — таксист с уважением окинул Иванова цепким взглядом и, не задавая больше вопросов, сорвал старенькую «Волгу» с места, резко повернув направо, к Межапарку.
Валерий Алексеевич отметил про себя, что таксист в машине курит и, не спрашивая разрешения, потянулся сам за сигаретами, откинулся на скрипнувшее сиденье, глубоко затягиваясь пресным дымком с привкусом одеколона — сигареты, хоть и по талонам, стали такими же дрянными, как и водка из магазина. В Мангали, перед въездом на мост, белел на придорожном газоне наспех поставленный высокий деревянный крест — там попал под случайную пулю во время разблокирования моста некий Мур-ниекс… Хотя… не подчинился приказу и пытался скрыться, вот и попал под раздачу. чудак, думая, что с ним шутки шутят. Нечего было в такое время оружие ящиками в багажнике возить!
«Однако смешно получается, — думал про себя Иванов, вспоминая последние дни. — Вроде не последний человек в деле, а о важнейших событиях узнаю по телевизору! Да что я?! Первые лица в стране, что в Союзе, что в Латвии, новости частенько узнают уже из газет или по «ящику». Как будто куклы все, марионетки из песенки Макаревича! А каша варится сама по себе, и никто, никто ничего не планирует сам, все только огрызаются постфактум, реагируют на последствия. Мозаика никак не складывается в голове в цельную картинку! Не состыковываютсядруг с другом события! Ни у нас, ни у латышей, ни в Москве! Хаос! Управляемый хаос. Мы — хаос, а вот кто управляет? Зарубежные планировщики революций и перестроек? — Конспирология для домашних хозяек! Психоложество масс. Стратегически, наверное, да, общие тенденции были заложены давно. миллиарды и миллиарды угроханы на то, чтобы попытаться направить процесс, который уже пошел…Но те самые личности,роль которых не выбросишь из истории, все равно все карты смешали, да так, что уже и сам черт не разберет, у кого на самом деле козыри в руках! Может быть, плюнуть на все? Лавина понеслась, а кто я в этой лавине? Песчинка! Ладно! Наше дело солдатское. Делай что должно, и будь что будет!Лишь бы потом не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. Лягушка барахталась, барахталась в кринке с молоком, да и сбила ее в сметану. Или не лягушка, а мышка? Да какая, на фиг, разница?!..»
На конечной 2-го автобуса, на маленьком перекрестке около громады районной котельной, где отходила от шоссе узкая ветка грунтовой дороги, Иванов попросил водителя остановиться. Кинул взгляд на так и не включенный счетчик и спросил лаконично:
— Сколько?
— Нисколько, — решительно ответил таксист.
Валерий Алексеевич посмотрел ему в лицо и не стал настаивать. Просто пожал руку и попрощался.
— Удачи! — пожелал мужик, быстро развернулся и уехал.
Иванов неторопливо, показывая себя пулеметчику на крыше котельной, пошел по смерзшейся щебенке в сторону КПП, за которым, отгороженные проволочной сеткой от камышовых зарослей старого русла Даугавы, стояли длинные бараки базы ОМОНа и металлический ангар гаража. На высокой стальной ферме — мачте развевался флаг Латвийской ССР.
Сержант у ворот, узнав Иванова, перекинул автомат за спину, кивнул на дежурку, чтобы тот отметился для порядка. Валерий Алексеевич кивнул в ответ и зашел в тесную выгородку штабного барака. В дежурке было тепло, накурено, шумно. Рядом с привычной грузной фигурой Чука сидел Кузьмин и рассказывал что-то веселое. В предбаннике курили трое сержантов по полной форме, в бронежилетах, с оружием. Форма тогда была еще омоновской — черные комбезы, и потому длинные армейские брони-ки казались какими-то лишними на ладных фигурах бойцов.
Не задерживась, Иванов поздоровался и, узнав, что Толян еще не подъехал, пошел к нему в кубрик — ждать. Через полчаса, когда курить уже надоело, он вернулся в дежурку. Мурашов уже был там.
Толян прервал разговор, кивнул Чуку и, не здороваясь, ухватил Иванова за плечи, повлек на улицу.
— Пойдем к нам в кубрик, поговорить надо.
— Я только оттуда… Ну ты как, живой? — задал глупый вопрос Иванов и тут же получил сакраментальный ответ про Рабиновича, который надеялся.
Они прошли к 4-му бараку, у входа в который, пулеметами в сторону камышей, застыли два БТРа, протопали по длинному коридору и, не доходя до двери в маленький спортзал, которым заканчивался барак, свернули направо, в 12-й кубрик.
В комнате никого не было. Лейтенант Мурашов, старый друг еще по доперестроечной жизни, втолкнул Иванова в темноту пропахшего жильем и оружейкой одновременно помещения, задернул занавески на окне, выходившем на пустырь присоседившейся сразу за колючей проволокой латышской автобазы, и только потом включил свет.
— Ну, Поручик, раздевайся, падай, рассказывай.
— Чего мне-то рассказывать? Ты рассказывай. Я перед выездом сюда в Дом «печали» (печати) Рощину отзвонил, из «Советской Латвии», чтобы был готов приехать. Он у нас еще редактором «Единства» попутно служит, так что напишет все как надо, пусть Евгеньич не волнуется. И съемочная группа готова материал делать для Москвы. Так что давай-ка, для начала, изложи все подробно. Я еще ничего не знаю, увидел «сюр» по ящику в прямом эфире и сразу двинул на базу. Потери есть?
— Да живы все. чудом. наши, в смысле. — помедлив, добавил Толян, суетясь с кружками и кипятильником. Тянул время, собираясь с мыслями, шарил по заледеневшему внутри маленькому холодильнику «Морозко», стоящему на тумбочке, открывал тушенку. — Давай пожрем чего, а то все не до сук было, — пошутил он, с сожалением вытянув на свет припрятанную подальше от чужих глаз бутылку водки и со вздохом засунув ее обратно. — Обстановка даже выпить не позволяет с товарищем, о чем тут еще рассказывать.
— Я тебя видел по ТВ, ты у нас звезда теперь, лейтенант! — Иванов придвинул к себе кружку с чаем и впервые за последние два часа вспомнил, что еще недавно у него зверски болел зуб. С удивлением потрогал зуб языком — ничего не почувствовал и с наслаждением принялся за кипяток.
— Да все мы «звезды» теперь, хорошо, что ты сообразил не кидаться к МВД попусту. А то там кого только не набежало после того, как мы латышей из министерства вышибли. И из нашей прокуратуры, советской, и армейцы, и комитет… Чес к Рубиксу, в ЦК сразу подался. Говорят, разбираться, а там вроде тоже провокацию планировали. Ты в курсе, что у Лак-тиона жену беременную боевики захватили?
— Это командир 2-го взвода, что ли? И??? — Вопрос повис в воздухе. Матюгальник громкой связи в коридоре потребовал командиров взводов и всех офицеров отряда в кабинет начальника штаба.
— Сиди, пей чай, — заторопился Толян, кинув на стол ключ от кубрика. — Никого, кроме наших, не пускай, никого ни о чем не спрашивай. — Подхватил автомат, подумал мгновение и, вытащив из плечевой кобуры, вшитой в камуфляж, ПМ, протянул его Иванову. — Вокруг базы латышская милиция сельская шарится, у нас посты усилены, но положи в карман на всякий случай. Если что вдруг начнется, прибейся к кому-нибудь, кто про тебя в курсе, а то свои еще зацепят тебя, в штатском-то, сейчас не до длинных разборок. Патроны в бушлате на стене, в кармане, еще пара пачек. Все, я побежал.
Дверь с треском захлопнулась. Иванов посидел еще минуту, отпил чаю, закурил. Потом встал, закрыл дверь на ключ, взял со стола ПМ, сунул под подушку свободной койки, придвинул поближе жестянку-пепельницу и с наслаждением вытянулся на жестком матрасе, небрежно заправленном солдатским одеялом. Под матрас пустующей койки Толян, тот еще ебарь-перехватчик, подсунул доски, чтобы при случае, если какая тетка окажется под рукой, сетка не прогибалась.
В этом кубрике базы, служившей омоновцам не только местом службы, но и приютом в случае пребывания на казарменном положении, кроме командира 4-го взвода проживали еще прапор по прозвищу Рыжий и лучший водитель отряда и снайпер по совместительству — Мишка Ленин. По стенам развешан был только что полученный спецназовский камуфляж и бронежилеты, под кроватями всегда можно было найти ящик с гранатами или патронами — обстановка была такая, что всем было не до соблюдения строгих правил, командиру взвода в том числе. На стене висела гитара, ее Толян одалживал периодически у отрядного барда Димки Кожевина, уже на следующий день после штурма МВД написавшего немудреные, но знаменитые строчки песни, которую пели потом всем отрядом.
Глава 13
— Саша человек опытный, профессиональный, я его лет пять уже знаю. Да и постарше тебя он все-таки будет, конечно, не любит, чтобы командовали, молодежь особенно. — Палыч ухмыльнулся в седые усы. — Но в деле я его видел, ему доверять можно. А нам всем вместе работать, и события еще только начинаются, чую. Вы бы как-то обсудили, что ли, свои разногласия, да и что за разногласия — не пойму я толком?
— Видишь ли, Палыч, — медленно, сдерживаясь, начал Иванов. — Саша работает у нас в штате. И на нашей технике, кстати. И работать он должен на нас. Понимаешь? На нас. А он, с моей точки зрения, все больше задания ЦК выполняет. Что, Николай Павлович, разве не ты с ним ездил по заданиям Рубикса? Так почему на стороне работаете и не докладываете?
Теперь уже Палыч нахмурился и замотал головой.
— Да просто у них всегда в гараже машины под рукой. Вот и ездим, когда съемки оперативные.
— Ага, и материалы им скидываете. И монтажная наша уже в здание ЦК перекочевала почему-то, как будто на Смилшу охраны недостаточно… Не надо меня лечить, Николай Павлович. Я хоть тебе и в сыновья гожусь, но у меня тоже работа. За которую, между прочим, я отвечаю! И прикрывать Васильева от Алексеева я уже устал. Тем более что сам уверен, что Сашу не прикрывать надо, а строго с него спрашивать! Нам ЦК не указ! Там сидят и выполняют указания Горбатого, который все это и затеял, как тебе известно, с Яковлевым вкупе. А Рубикс так вообще только спит и видит, как бы в Интерфронт снова Жданок посадить и взять все под свой контроль, а это значит, на самом деле, под контроль Москвы. А чего там на самом деле в Москве добиваются, ты можешь мне сказать? Не можешь. И никто не может. Поэтому мы должны быть самостоятельны и все свои силы держать в одном кулаке, потому что случись что, и мы все — народ, Палыч, простой народ, просто русские люди, чинами не обремененные и должностями — все мы, с тобой вместе, окажемся в глубокой жопе. Сдадут нас лабусам и не чихнут даже. А Саша к Жданок бегает регулярно и все докладывает, хотя ее с Белайчуком давно уже из Президиума поперли, сам знаешь за что. И из ЦК не вылезает… У нас вся надежда только на себя. То есть на движение и наших сторонников. На ЦК и на Москву надежды нет Потому и ОМОН мы к себе подтягиваем, как можем. Армия вообще не при делах может оказаться, они без приказа и не пукнут даже. А будет ли приказ, ты знаешь? — Валерий Алексеевич, не спрашиваясь хозяина, сам разлил по стаканам и стал полоскать самогоном во рту, пытаясь хоть как-то утихомирить зубную боль и нарастающее раздражение.
— Не знаю, Валерий Алексеевич, у вас там в руководстве свои соображения, а мы люди простые, без чинов, — заерничал Трегубов. — Хотя, конечно, Рубиксу я тоже не сильно доверяю. Но про Сашку ты так зря. Мать твою, ты посмотри, что творится! — Палыч кивнул в сторону телевизора и прибавил звук — короткие автоматные очереди и латышская скороговорка испуганного диктора ворвались резко в тихий домик на окраине Риги.
— Ну, думаю, началось. — процитировал кого-то любимого Иванов, глядя на экран, по которому в темноте позднего январского вечера проносились огненные трассеры на фоне ярко освещенной «Милды».
— Ну, «Милда» тут не при делах, — отозвался Палыч, придвинувший кресло поближе к телевизору. — Это явно в стороне МВД перестрелка.
— Трассеры — не омоновские. через два патрона один трассирующий заряжают обычно. В АКМ. Но у ребят автоматы АКСУ — укороченные, а с ними такая практика не годится — поршень клинит у «окурка» от трассеров. А вот кто там из пулемета по ним херачит? Нет, ты посмотри на картинку, ее как будто на режиссерском пульте с разных точек сводят! Это сколько же камер надо для такого эфира?! И чтобы прямо на месте событий все оказались. Так, это все же запись, конечно, но свежая. такое впечатление, что им на студию как горячие пирожки кассеты подвозят.
— «ОМОН штурмует здание Министерства внутренних дел», — проявился наконец взволнованный голос диктора. Картинка дрогнула на небрежном стыке и тут же пошла явно с другой кассеты, с другого типа камеры, показав на белом фоне стен министерства настороженные силуэты в черных беретах, горбатые в «брониках» спины омоновцев и характерные короткие «окурки» — АКСУ в руках.
— Да они же только пугают, сбивают прицельный огонь противника, отстреливаясь куда-то вверх! — Иванов, не отрываясь от экрана, прыгал по комнате, торопливо накидывая куртку, одновременно залезая в ботинки ногами. — Во, Толян пробежал!.. С Бастионной горки-то кто стреляет?! Они ж по толпе бьют! По штатским. — Иванов наспех оделся и протянул Палычу руку. — Ладно, Коля, я поехал на базу, а ты позвони мне туда, через дежурного, через часик, может, понадобишься.
— Постой, паровоз. — Трегубов удержал руку Иванова, не давая ему сдвинуться с места. — Поехали в центр вместе!
— Какой центр, Палыч? Там все уже закончилось или закончится скоро. Да и что мы там делать будем? Я на базу ОМОНа, оттуда позвоню Алексееву, а сам буду разбираться на месте в ситуации. Иначе потом правды все равно не добьешься, а официальные источники. да, заскочи, пожалуйста, к моим, скажи, что я на базе, когда вернусь — неизвестно… — Валерий Алексеевич вырвал руку и вышел на улицу. Поймать сейчас машину на 1-й Длинной было нереально, и он быстро пошел в сторону Брасы, к стоянке такси.
На черном небе ярко сверкали звезды, мороз усиливался. Липовая аллея тянулась вдоль трамвайных путей к Брасовскому мосту, простирая черные огромные ветви над редкими качающимися фонарями. Слева, в длинном здании, где квартировали вместе полк милиции, комендантская рота пограничников и батальон внутренних войск, светились огни; на небольшом плацу перед казармами шло построение. А ближе к путепроводу, рядом с остановкой 11-го трамвая и стоянкой такси, замерли несколько обгоревших, осевших на обода грузовиков с пробитыми автоматными очередями колесами. Это омоновцы разблокировали баррикаду на Брасов-ском мосту недавно, с тех пор тяжелый КамАЗ и пара «уралов» так и стояли, брошенные водителями.
На счастье, к пустой стоянке такси подрулил какой-то сумасшедший. Таксист, пожилой мужик в кожанке, внимательно осмотрел Иванова, вглядываясь в него из темноты салона, и, только услышав русскую речь, открыл ему дверцу.
— Садитесь! Слышали, что делается? — начал прощупывать он Валерия Алексеевича на предмет «свой-чужой».
— Слышал, слышал, — пробурчал неприветливо Иванов. — Мне в Вец-милгравис, на Атлантияс, к котельной — и быстро, пожалуйста.
— На Атлантияс?! — таксист с уважением окинул Иванова цепким взглядом и, не задавая больше вопросов, сорвал старенькую «Волгу» с места, резко повернув направо, к Межапарку.
Валерий Алексеевич отметил про себя, что таксист в машине курит и, не спрашивая разрешения, потянулся сам за сигаретами, откинулся на скрипнувшее сиденье, глубоко затягиваясь пресным дымком с привкусом одеколона — сигареты, хоть и по талонам, стали такими же дрянными, как и водка из магазина. В Мангали, перед въездом на мост, белел на придорожном газоне наспех поставленный высокий деревянный крест — там попал под случайную пулю во время разблокирования моста некий Мур-ниекс… Хотя… не подчинился приказу и пытался скрыться, вот и попал под раздачу. чудак, думая, что с ним шутки шутят. Нечего было в такое время оружие ящиками в багажнике возить!
«Однако смешно получается, — думал про себя Иванов, вспоминая последние дни. — Вроде не последний человек в деле, а о важнейших событиях узнаю по телевизору! Да что я?! Первые лица в стране, что в Союзе, что в Латвии, новости частенько узнают уже из газет или по «ящику». Как будто куклы все, марионетки из песенки Макаревича! А каша варится сама по себе, и никто, никто ничего не планирует сам, все только огрызаются постфактум, реагируют на последствия. Мозаика никак не складывается в голове в цельную картинку! Не состыковываютсядруг с другом события! Ни у нас, ни у латышей, ни в Москве! Хаос! Управляемый хаос. Мы — хаос, а вот кто управляет? Зарубежные планировщики революций и перестроек? — Конспирология для домашних хозяек! Психоложество масс. Стратегически, наверное, да, общие тенденции были заложены давно. миллиарды и миллиарды угроханы на то, чтобы попытаться направить процесс, который уже пошел…Но те самые личности,роль которых не выбросишь из истории, все равно все карты смешали, да так, что уже и сам черт не разберет, у кого на самом деле козыри в руках! Может быть, плюнуть на все? Лавина понеслась, а кто я в этой лавине? Песчинка! Ладно! Наше дело солдатское. Делай что должно, и будь что будет!Лишь бы потом не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. Лягушка барахталась, барахталась в кринке с молоком, да и сбила ее в сметану. Или не лягушка, а мышка? Да какая, на фиг, разница?!..»
На конечной 2-го автобуса, на маленьком перекрестке около громады районной котельной, где отходила от шоссе узкая ветка грунтовой дороги, Иванов попросил водителя остановиться. Кинул взгляд на так и не включенный счетчик и спросил лаконично:
— Сколько?
— Нисколько, — решительно ответил таксист.
Валерий Алексеевич посмотрел ему в лицо и не стал настаивать. Просто пожал руку и попрощался.
— Удачи! — пожелал мужик, быстро развернулся и уехал.
Иванов неторопливо, показывая себя пулеметчику на крыше котельной, пошел по смерзшейся щебенке в сторону КПП, за которым, отгороженные проволочной сеткой от камышовых зарослей старого русла Даугавы, стояли длинные бараки базы ОМОНа и металлический ангар гаража. На высокой стальной ферме — мачте развевался флаг Латвийской ССР.
Сержант у ворот, узнав Иванова, перекинул автомат за спину, кивнул на дежурку, чтобы тот отметился для порядка. Валерий Алексеевич кивнул в ответ и зашел в тесную выгородку штабного барака. В дежурке было тепло, накурено, шумно. Рядом с привычной грузной фигурой Чука сидел Кузьмин и рассказывал что-то веселое. В предбаннике курили трое сержантов по полной форме, в бронежилетах, с оружием. Форма тогда была еще омоновской — черные комбезы, и потому длинные армейские брони-ки казались какими-то лишними на ладных фигурах бойцов.
Не задерживась, Иванов поздоровался и, узнав, что Толян еще не подъехал, пошел к нему в кубрик — ждать. Через полчаса, когда курить уже надоело, он вернулся в дежурку. Мурашов уже был там.
Толян прервал разговор, кивнул Чуку и, не здороваясь, ухватил Иванова за плечи, повлек на улицу.
— Пойдем к нам в кубрик, поговорить надо.
— Я только оттуда… Ну ты как, живой? — задал глупый вопрос Иванов и тут же получил сакраментальный ответ про Рабиновича, который надеялся.
Они прошли к 4-му бараку, у входа в который, пулеметами в сторону камышей, застыли два БТРа, протопали по длинному коридору и, не доходя до двери в маленький спортзал, которым заканчивался барак, свернули направо, в 12-й кубрик.
В комнате никого не было. Лейтенант Мурашов, старый друг еще по доперестроечной жизни, втолкнул Иванова в темноту пропахшего жильем и оружейкой одновременно помещения, задернул занавески на окне, выходившем на пустырь присоседившейся сразу за колючей проволокой латышской автобазы, и только потом включил свет.
— Ну, Поручик, раздевайся, падай, рассказывай.
— Чего мне-то рассказывать? Ты рассказывай. Я перед выездом сюда в Дом «печали» (печати) Рощину отзвонил, из «Советской Латвии», чтобы был готов приехать. Он у нас еще редактором «Единства» попутно служит, так что напишет все как надо, пусть Евгеньич не волнуется. И съемочная группа готова материал делать для Москвы. Так что давай-ка, для начала, изложи все подробно. Я еще ничего не знаю, увидел «сюр» по ящику в прямом эфире и сразу двинул на базу. Потери есть?
— Да живы все. чудом. наши, в смысле. — помедлив, добавил Толян, суетясь с кружками и кипятильником. Тянул время, собираясь с мыслями, шарил по заледеневшему внутри маленькому холодильнику «Морозко», стоящему на тумбочке, открывал тушенку. — Давай пожрем чего, а то все не до сук было, — пошутил он, с сожалением вытянув на свет припрятанную подальше от чужих глаз бутылку водки и со вздохом засунув ее обратно. — Обстановка даже выпить не позволяет с товарищем, о чем тут еще рассказывать.
— Я тебя видел по ТВ, ты у нас звезда теперь, лейтенант! — Иванов придвинул к себе кружку с чаем и впервые за последние два часа вспомнил, что еще недавно у него зверски болел зуб. С удивлением потрогал зуб языком — ничего не почувствовал и с наслаждением принялся за кипяток.
— Да все мы «звезды» теперь, хорошо, что ты сообразил не кидаться к МВД попусту. А то там кого только не набежало после того, как мы латышей из министерства вышибли. И из нашей прокуратуры, советской, и армейцы, и комитет… Чес к Рубиксу, в ЦК сразу подался. Говорят, разбираться, а там вроде тоже провокацию планировали. Ты в курсе, что у Лак-тиона жену беременную боевики захватили?
— Это командир 2-го взвода, что ли? И??? — Вопрос повис в воздухе. Матюгальник громкой связи в коридоре потребовал командиров взводов и всех офицеров отряда в кабинет начальника штаба.
— Сиди, пей чай, — заторопился Толян, кинув на стол ключ от кубрика. — Никого, кроме наших, не пускай, никого ни о чем не спрашивай. — Подхватил автомат, подумал мгновение и, вытащив из плечевой кобуры, вшитой в камуфляж, ПМ, протянул его Иванову. — Вокруг базы латышская милиция сельская шарится, у нас посты усилены, но положи в карман на всякий случай. Если что вдруг начнется, прибейся к кому-нибудь, кто про тебя в курсе, а то свои еще зацепят тебя, в штатском-то, сейчас не до длинных разборок. Патроны в бушлате на стене, в кармане, еще пара пачек. Все, я побежал.
Дверь с треском захлопнулась. Иванов посидел еще минуту, отпил чаю, закурил. Потом встал, закрыл дверь на ключ, взял со стола ПМ, сунул под подушку свободной койки, придвинул поближе жестянку-пепельницу и с наслаждением вытянулся на жестком матрасе, небрежно заправленном солдатским одеялом. Под матрас пустующей койки Толян, тот еще ебарь-перехватчик, подсунул доски, чтобы при случае, если какая тетка окажется под рукой, сетка не прогибалась.
В этом кубрике базы, служившей омоновцам не только местом службы, но и приютом в случае пребывания на казарменном положении, кроме командира 4-го взвода проживали еще прапор по прозвищу Рыжий и лучший водитель отряда и снайпер по совместительству — Мишка Ленин. По стенам развешан был только что полученный спецназовский камуфляж и бронежилеты, под кроватями всегда можно было найти ящик с гранатами или патронами — обстановка была такая, что всем было не до соблюдения строгих правил, командиру взвода в том числе. На стене висела гитара, ее Толян одалживал периодически у отрядного барда Димки Кожевина, уже на следующий день после штурма МВД написавшего немудреные, но знаменитые строчки песни, которую пели потом всем отрядом.
Э-э-х, Морозова! — протянул надрывно, с булькающим тяжелым смехом, Иванов и полез в нишу за занавеской. Там висел его комплект формы, вот только погоны без знаков различия, на всякий случай. — Веселенький, чую, будет у меня день рождения!
Трассера из автомата прошивают окна дома,
Это бой ведут ребята, да из рижского ОМОНа,
А когда-то были будни, хоть не легкие, но все же,
Но подняли свои рожи меньшинства, господ вельможи.
Наши черные береты, цвета ночи и ненастья,
Наши черные береты, нет, не траур — это счастье,
Жизни нам своей не жалко. На, бери, но за победу!
Это черные береты! Это «Наши!» — крикнут где-то!
Развалить Союз мечтая, строят планы, как фашисты.
Могут лишь ударом в спину, на душе у них нечисто.
Эх, долой бы всех министров, экстремистов и властистов,
Нужно жить, как раньше жили — дружно и душою чисто!
А пока ублюдки дышат, мы уходим на заданье.
Мы уходим, чтоб вернуться к вам, родные, к папе, к маме!
Мама, посмотри на сына, сын твой стал серьезным мужем!
Люди, вы глаза раскройте, ведь отряд наш вам так нужен!
Глава 13
Август 1991 г.Еще вчера, 20 августа, в подъезде старого доходного дома напротив церкви Старой Гертруды, Сворак вытаскивал из авоськи, почти такой же, как у Семен Семеныча в «Бриллиантовой руке», потертые пистолеты и новенькие гранаты. Разобрали оружие, разошлись по домам в ожидании звонка. С утра была запланирована поддержка рабочей гвардией армейской десантуры при захвате радиостанции боевиков, укрытой в одном из сельских латышских районов. Понятно, что основная работа будет при захвате у армейцев; дело группы штатских активистов — чисто представительские функции. Да и воевать-то там особо не с кем — боевики храбрые только до 19-го числа были — потом все разбежались. Но можно было нарваться и на пьяных от страха статистов, и на профессиональных резидентов. Правда, среди рабочей гвардии не умевших обращаться с оружием не было. Но каждый должен заниматься своим делом. Армия — своим. Интерфронтовцы — своим. То, что русские в Латвии — это тоже народ, — никто еще тогда не отменил. Хоть и пытались. А народ и армия — едины.
После встречи у Гертруды Иванов со Свораком долго еще сидели на Бастионной горке, обсуждали детали. Зашли в «Дружбу» на Вальню, дернули по соточке «за победу». Над городом барражировали боевые вертолеты, на пятачке у «Милды» и на мостах стояли БТРы с десантурой. Рижский ОМОН взял под контроль все основные объекты, растащил потешные баррикады в Старушке. Латыши притихли, заулыбались робко и снова заговорили по-русски.
— Петрович, помнишь, как мы тут с тобой урожая ждали?
— Когда листовки посыпятся? — хохотнул Сворак, откинувшись на спинку зеленой скамейки у Лебединого домика.
— Да, разогнали бы Верховный Совет, если бы Бугай не пригнал омоновцев. — Валерий Алексеевич ослабил галстук, затянулся покрепче и лениво следил, как закатное солнце подсвечивает сиреневый дымок. — .Да, если бы пораньше мы отряд на свою сторону повернули. Думаешь, все? Уже история?
— Хотелось бы верить, Валера, что отмашки «взад» не будет.
Весь следующий день, с утра 21 августа, Валерий Алексеевич ждал звонка. Поглядывал на включенный телевизор, курил на лоджии, пил кофе. Жена с дочкой — на каникулах, у тещи на даче. На днях приедут — пора обеим готовиться к школе. От нечего делать он разобрал, почистил, снова собрал пистолет. Приготовил джинсы и легкую курточку на случай, если придется задержаться до ночи. Написал жене записку — неизвестно, обойдется ли все одним днем.
А на голубом экране сквозь классическую музыку вдруг начали прорываться какие-то сообщения. Неожиданно началась трансляция заседания Верховного Совета. Теперь уже курить пришлось в комнате, не отходя от телевизора. Звонка все не было. Когда, уже ближе к вечеру, на трибуну вышел Ельцин, Иванов окончательно понял — все плохо.
Нехорошие мысли стали закрадываться в душу еще вчера вечером, когда так и не поступило сообщения об аресте или хотя бы изоляции ЕБНа.
Иванов вышел в коридор своей малосемейки, торцом обращенной к огромному тепличному полю совхоза «Рига», раскинувшемуся между Чие-куркалнсом и Межапарком.
У проходной, рядом с маленьким павильончиком, в котором летом торговали по дешевке некондиционными огурцами и помидорами, вместо привычной очереди пенсионеров столпилось не меньше десятка серых правительственных «волжанок». Это было что-то новое.
Торчать у окна в длинном коридоре, в который выходили двери нескольких десятков квартир, было не очень разумно. Валерий Алексеевич вернулся к телевизору. Там уже вовсю клеймили ГКЧП. Самому звонить из дома было нельзя. Ближайший работающий телефон-автомат далеко, за Брасовским мостом. Пришлось ждать, пока и без того уже ясная ситуация не станет окончательным и бесповоротным концом трехдневных надежд.
(В мае на закрытом заседании актива республиканского ЦК выступал Олег Шенин — член Политбюро ЦК КПСС. Руководство Интерфронта тоже пригласили на это собрание. Тогда еще Шенин намекнул, что надо немного подождать — и все образуется. Меры будут приняты, разрушительные тенденции остановлены. Мало кто поверил, но надеялись и ждали. Коротко стриженный, почти бритый, крепкий, уверенный в себе мужик, Шенин вызывал доверие самой своей психофизической непохожестью на демократов яковлевского типа. Но тут же, в президиуме собрания, сидел первый секретарь ЦК КПЛ Альфред Рубикс со своей свитой, и это сдерживало первоначальное воодушевление гостей ЦК — интерфронтовцев. Рубиксу никто из знающих его лично не доверял, видя его открытую преданность Горбачеву и плохо скрываемую ненависть к русскому Интерфронту. Альфред Петрович исподволь давил оставшимися у него силами все, что не укладывалось в политику Центра. А сформировавшийся «снизу» Интерфронт так и не удалось сделать карманным и заменить его лидеров на «русскоязычное», но не русское лобби ЦК. К тому же ведь еще в декабре 90-го года все латышские газеты опубликовали открытое обращение НФЛ к латышскому народу, в котором подробно, по пунктам, давались прямые инструкции о том, как следует действовать в случае событий, которые могут последовать (и последовали!) в январе 91-го года! Вот и думай теперь, не приготовились ли латыши заранее и к обещанному Москвой новому«наведению порядка»?..)
19 августа, еще ночью, Валерию Алексеевичу позвонили друзья с Ленинградского телевидения и предупредили — включай «ящик», как только начнется вещание. Тогда, вспомнив встречу с Шениным, он только порадовался тому, что все случилось пусть не молниеносно, но достаточно быстро. Но застывший взгляд Рубикса, сидевшего за спиной выступавшего с трибуны московского гостя, тоже вспомнился и засел в памяти.
И вот теперь, когда уже со своей лоджии Иванов наблюдал, как сразу после окончания речи Ельцина, «панимаешь», резко захлопали дверцы серых правительственных «Волг» у проходной тепличного хозяйства, как резко сорвались они с места и одна за другой скрылись на густо поросшей липами улице Гауяс, ведущей в сторону центра Риги, — теперь становилось уже понятно, чтоименно застыло во взгляде Альфреда в тот миг, когда Шенин предупреждал о грядущих событиях. Но что же сам-то Альфред? Не просчитал до конца ситуацию? Или понадеялся на то, что латыши все-таки оценят реальныйрезультат его деятельности на посту первого секретаря в решающий всепериод?
«Сдадут его «таутиетиши», зря надеется, — зло подумал про себя Валерий Алексеевич. — Или уберут, или первым в кутузку потащат, и закроют надолго, чтобы молчал и не мешал!»
На территории совхоза «Рига», раскинувшейся на несколько гектаров на окраине латвийской столицы — территории охраняемой, редко посещаемой и никому не интересной, дожидались команды «фас» из Москвы порядком перетрухнувшие представители высшей республиканской власти, давно уже заявившие о своей «независимости» от союзного Центра. Это была важная информация, только вот реализовать ее уже не представлялось возможным.
Валерий Алексеевич вздохнул, прикусил ус и стал переодеваться. Засунул в старую плечевую кобуру выданный вчера пистолет с одной, символической, обоймой. В ванной, в пустой коробке из-под стирального порошка у него давно лежал свой ПМ. Был еще ПСМ когда-то, но от него пришлось избавиться. Иванов, вспомнив про это, резко сжал и разжал кулак и успокоился. Движения стали быстрыми и расчетливыми. Второй пистолет он брать не стал, забрал только еще две обоймы и запасную коробку с патронами. РГДшку тоже брать не стал, сунул гранату в коробку и поставил обратно на полку. Черный — только полоска белая на морде, как застывшая кривая ухмылка, — кот по кличке Бегемот потерся о ноги, мявкнул, требуя еды. Иванов чертыхнулся, пошел к холодильнику, кинул коту несколько потрошеных тушек свежей салаки. Надевая удобные летние туфли, пробормотал привычную хохму про «трусы, каску, пистолет и партбилет», окинул тоскливым взглядом квартиру, в которую неизвестно, вернешься ли еще, и вышел, тщательно закрыв двери на все замки.
И только на полюсах внешне спокойного города кипела суета. Одни подчищали концы и сворачивались, другие лихорадочно спешили вернуться в брошенные в панике властные кабинеты.
После встречи у Гертруды Иванов со Свораком долго еще сидели на Бастионной горке, обсуждали детали. Зашли в «Дружбу» на Вальню, дернули по соточке «за победу». Над городом барражировали боевые вертолеты, на пятачке у «Милды» и на мостах стояли БТРы с десантурой. Рижский ОМОН взял под контроль все основные объекты, растащил потешные баррикады в Старушке. Латыши притихли, заулыбались робко и снова заговорили по-русски.
— Петрович, помнишь, как мы тут с тобой урожая ждали?
— Когда листовки посыпятся? — хохотнул Сворак, откинувшись на спинку зеленой скамейки у Лебединого домика.
— Да, разогнали бы Верховный Совет, если бы Бугай не пригнал омоновцев. — Валерий Алексеевич ослабил галстук, затянулся покрепче и лениво следил, как закатное солнце подсвечивает сиреневый дымок. — .Да, если бы пораньше мы отряд на свою сторону повернули. Думаешь, все? Уже история?
— Хотелось бы верить, Валера, что отмашки «взад» не будет.
Весь следующий день, с утра 21 августа, Валерий Алексеевич ждал звонка. Поглядывал на включенный телевизор, курил на лоджии, пил кофе. Жена с дочкой — на каникулах, у тещи на даче. На днях приедут — пора обеим готовиться к школе. От нечего делать он разобрал, почистил, снова собрал пистолет. Приготовил джинсы и легкую курточку на случай, если придется задержаться до ночи. Написал жене записку — неизвестно, обойдется ли все одним днем.
А на голубом экране сквозь классическую музыку вдруг начали прорываться какие-то сообщения. Неожиданно началась трансляция заседания Верховного Совета. Теперь уже курить пришлось в комнате, не отходя от телевизора. Звонка все не было. Когда, уже ближе к вечеру, на трибуну вышел Ельцин, Иванов окончательно понял — все плохо.
Нехорошие мысли стали закрадываться в душу еще вчера вечером, когда так и не поступило сообщения об аресте или хотя бы изоляции ЕБНа.
Иванов вышел в коридор своей малосемейки, торцом обращенной к огромному тепличному полю совхоза «Рига», раскинувшемуся между Чие-куркалнсом и Межапарком.
У проходной, рядом с маленьким павильончиком, в котором летом торговали по дешевке некондиционными огурцами и помидорами, вместо привычной очереди пенсионеров столпилось не меньше десятка серых правительственных «волжанок». Это было что-то новое.
Торчать у окна в длинном коридоре, в который выходили двери нескольких десятков квартир, было не очень разумно. Валерий Алексеевич вернулся к телевизору. Там уже вовсю клеймили ГКЧП. Самому звонить из дома было нельзя. Ближайший работающий телефон-автомат далеко, за Брасовским мостом. Пришлось ждать, пока и без того уже ясная ситуация не станет окончательным и бесповоротным концом трехдневных надежд.
(В мае на закрытом заседании актива республиканского ЦК выступал Олег Шенин — член Политбюро ЦК КПСС. Руководство Интерфронта тоже пригласили на это собрание. Тогда еще Шенин намекнул, что надо немного подождать — и все образуется. Меры будут приняты, разрушительные тенденции остановлены. Мало кто поверил, но надеялись и ждали. Коротко стриженный, почти бритый, крепкий, уверенный в себе мужик, Шенин вызывал доверие самой своей психофизической непохожестью на демократов яковлевского типа. Но тут же, в президиуме собрания, сидел первый секретарь ЦК КПЛ Альфред Рубикс со своей свитой, и это сдерживало первоначальное воодушевление гостей ЦК — интерфронтовцев. Рубиксу никто из знающих его лично не доверял, видя его открытую преданность Горбачеву и плохо скрываемую ненависть к русскому Интерфронту. Альфред Петрович исподволь давил оставшимися у него силами все, что не укладывалось в политику Центра. А сформировавшийся «снизу» Интерфронт так и не удалось сделать карманным и заменить его лидеров на «русскоязычное», но не русское лобби ЦК. К тому же ведь еще в декабре 90-го года все латышские газеты опубликовали открытое обращение НФЛ к латышскому народу, в котором подробно, по пунктам, давались прямые инструкции о том, как следует действовать в случае событий, которые могут последовать (и последовали!) в январе 91-го года! Вот и думай теперь, не приготовились ли латыши заранее и к обещанному Москвой новому«наведению порядка»?..)
19 августа, еще ночью, Валерию Алексеевичу позвонили друзья с Ленинградского телевидения и предупредили — включай «ящик», как только начнется вещание. Тогда, вспомнив встречу с Шениным, он только порадовался тому, что все случилось пусть не молниеносно, но достаточно быстро. Но застывший взгляд Рубикса, сидевшего за спиной выступавшего с трибуны московского гостя, тоже вспомнился и засел в памяти.
И вот теперь, когда уже со своей лоджии Иванов наблюдал, как сразу после окончания речи Ельцина, «панимаешь», резко захлопали дверцы серых правительственных «Волг» у проходной тепличного хозяйства, как резко сорвались они с места и одна за другой скрылись на густо поросшей липами улице Гауяс, ведущей в сторону центра Риги, — теперь становилось уже понятно, чтоименно застыло во взгляде Альфреда в тот миг, когда Шенин предупреждал о грядущих событиях. Но что же сам-то Альфред? Не просчитал до конца ситуацию? Или понадеялся на то, что латыши все-таки оценят реальныйрезультат его деятельности на посту первого секретаря в решающий всепериод?
«Сдадут его «таутиетиши», зря надеется, — зло подумал про себя Валерий Алексеевич. — Или уберут, или первым в кутузку потащат, и закроют надолго, чтобы молчал и не мешал!»
На территории совхоза «Рига», раскинувшейся на несколько гектаров на окраине латвийской столицы — территории охраняемой, редко посещаемой и никому не интересной, дожидались команды «фас» из Москвы порядком перетрухнувшие представители высшей республиканской власти, давно уже заявившие о своей «независимости» от союзного Центра. Это была важная информация, только вот реализовать ее уже не представлялось возможным.
Валерий Алексеевич вздохнул, прикусил ус и стал переодеваться. Засунул в старую плечевую кобуру выданный вчера пистолет с одной, символической, обоймой. В ванной, в пустой коробке из-под стирального порошка у него давно лежал свой ПМ. Был еще ПСМ когда-то, но от него пришлось избавиться. Иванов, вспомнив про это, резко сжал и разжал кулак и успокоился. Движения стали быстрыми и расчетливыми. Второй пистолет он брать не стал, забрал только еще две обоймы и запасную коробку с патронами. РГДшку тоже брать не стал, сунул гранату в коробку и поставил обратно на полку. Черный — только полоска белая на морде, как застывшая кривая ухмылка, — кот по кличке Бегемот потерся о ноги, мявкнул, требуя еды. Иванов чертыхнулся, пошел к холодильнику, кинул коту несколько потрошеных тушек свежей салаки. Надевая удобные летние туфли, пробормотал привычную хохму про «трусы, каску, пистолет и партбилет», окинул тоскливым взглядом квартиру, в которую неизвестно, вернешься ли еще, и вышел, тщательно закрыв двери на все замки.
В подъезде он еще раз подошел к окну. Ни одной «Волги» у теплиц не осталось. Теперь, как обычно, там был просто выжженный солнцем гравийный пятачок. И ни одного человека. На улице вообще никого. Летний вечер все проводили у телевизоров.
Я так часто прощался, уходя навсегда,
И не чаял взаправду вернуться…
Но щадила меня и седая вода,
И земля меня с неба встречала всегда,
Да и с пулями смог разминуться.
Я картины и книги руками ласкал,
На диване не мог насидеться,
Я так бережно пыль напоследок стирал,
Я цветы поливал, взгляд прощальный бросал,
И стучало так медленно сердце.
Но судьба возвращала с усмешкой меня,
Видно, с прошлым никак не проститься!
Вынимала живым из воды и огня,
Из морозных снегов поднимала, щадя,
Одного не давала — влюбиться.
И я снова приехал в свой маленький дом,
Словно ждут меня там не дождутся.
Поздоровался молча с любимым котом,
Перебросился словом с женой ни о чем.
И ушел. Чтобы снова вернуться…
И только на полюсах внешне спокойного города кипела суета. Одни подчищали концы и сворачивались, другие лихорадочно спешили вернуться в брошенные в панике властные кабинеты.