Страница:
Да это и всей перестройки касается. Много тут чудес произошло, в том числе и на земле русской.
Ну, это я сейчас такой умный стал, и то ничего не понимаю. — засмеялся немного грустно Валерий Алексеевич. А тогда…. На Третьем съезде Интерфронта мы приняли решение призвать к введению прямого президентского правления в Латвии. Кого призывали? Горбачева? Но что было делать?! Ведь не знали мы, что уже через месяц ситуация окончательно сорвется с катушек. А латыши — зналии готовились. Все было согласовано. Все было разыграно, как по нотам…
Уже в середине декабря 1990 года НФЛ опубликовал во всех своих газетах следующее заявление:
ОБРАЩЕНИЕ
Народного Фронта Латвии всем, кто поддерживает, независимость
С разных концов Латвии приходят, вызывающие возмущение сообщения об активизации имперских сил. В Москве группа депутатов «Союз» открыто планирует, восстановление диктаторского режима с М.Горбачевым, или без него.
Нам. не нужна атмосфера страхов и истерии, но уже сейчас каждый должен четко обдумать свои действия в возможный час x, когда для подавления стремления народов к свободе будет, введено правление президента СССР или иное чрезвычайное правление. Возможности наших дальнейших организованных действий будут, зависеть от степени президентского правления, которое возможно:
— в относительно мягкой форме, когда будет, прекращена «только» деятельность всех государственных институтов Латвийской Республики на всех уровнях и будет, перекрыт, наш. доступ к средствам, массовой информации, без запрета на деятельность общественно-политических организаций;
— в брутальной форме, когда прекращение деятельности институтов государственной власти Латвийской Республики будет объединено с запретом на деятельность политических организаций, за исключением всесоюзных организаций — КПСС, ДОСААФ и т. п.
В первом случае дальнейший план наших действий определит конкретная ситуация, и у нас будет возможность довести его до сведения наших сторонников через структуры нашей организации. Но уже сейчас мы должны в достаточной мере осознавать наши дальнейший действия в вероятном худшем случае — при введении брутального президентского правления.
Главные задачи до часа x:
1. Быть готовыми к манифестации жителей Латвии в Риге.
2. Созвать чрезвычайные сессии советов всех уровней, на которых выразить поддержу Верховному совету Латвийской Республики, решимость выполнять законы Латвийской Республики и отношение к союзному договору.
3. Выступить против разбазаривания имущества Латвийской Республики и создания акционерных обществ СССР на базе так называемых всесоюзных предприятий.
4. Вступить в подразделения специальных добровольных стражей порядка Латвийской Республики.
5. Активизировать пропаганду идеи независимости Латвии в нелатышской среде. Обращаясь к офицерам военных частей и к членам их семей, разъяснять общее направление идей русских демократов и НФЛ.
6. Обо всех изменениях дислокации оккупационных вооруженных сил незамедлительно информировать координаторов НФЛ.
7. Публиковать в прессе международные правовые нормы, регламентирующие деятельность оккупационных вооруженных сил на оккупированных территориях.
8. Создавать фонды, помощи на промышленных предприятиях.
9. В критический период ввести круглосуточную работу Латвийского Радио.
10. Подготовить структуры. НФЛ к возможной работе на нелегальном положении, подготовив систему обеспечения связи. Назначить дублеров руководителей. Развивать работу территориальных групп по месту жительства. Децентрализовать денежные средства отделений. Подготовить бланки с символикой НФЛ для объявлений. Децентрализовать хранение копировальной аппаратуры, и бумаги.
11. Информировать обо всех событиях мировое демократическое сообщество. Составить список активистов общественно-политических организаций и передать его в международные организации, чтобы, иметь возможность проследить за их дальнейшей судьбой.
После введения президентского правления развернуть широкую кампанию гражданского неповиновения, которая уже фактически начата, и в данный момент защищает молодых людей Латвии от насильственного призыва в вооруженные силы. СССР. Реализация кампании:
1. Несмотря на издаваемые президентом, указы, последовательно выполнять только законы Латвийской Республики и решения самоуправлений.
2. Не являться по вызовам, военных комиссариатов СССР и направить военному комиссару ЛССР свидетельства о воинской обязанности и заявление об отказе служить в вооруженных силах СССР.
3. Не сотрудничать с учреждениями оккупационных властей и не давать им никакой информации.
4. С презрением, и бойкотом, обращаться со ставленниками президентского правления и их пособниками.
5. Использовать различные варианты, забастовок для разрушения экономической системы. СССР. Особенно — использовать строго регламентирующие работу абсурдные инструкции, выполнение которых парализует производство.
6. Обеспечивать возможности для деятельности демократических организаций и их руководителей на нелегальном, положении.
7. Документировать и фиксировать все преступления оккупационной власти в условиях президентского правления.
8. С целью предотвращения возможности сделать власть диктатора законной, категорически не участвовать в организованных этой властью выборах или референдумах.
9. Для информирования населения использовать в избирательной кампании проверенных людей — агитаторов, подключать местные комитеты граждан.
10. Вовлекать в организационную работу лояльных к Латвийской Республике депутатов СССР, если в случае президентского правления будет сохранен их статус неприкосновенности.
11. Максимально использовать возможности деятельности в не запрещенных оккупационными учреждениями общественных организациях — религиозных и культурных организациях, профсоюзах, с целью популяризации воззрений НФЛ.
Сторонники независимости Латвийской Республики! Коммунистические преступления против нашей Родины продолжаются, так осознаем, что первое условие нашего выживания — жить ради народа, быть едиными ради Латвии!
Правление НФЛ 13 декабря 1990 года.
Стиль и орфография сохранены, перевод на русский тоже их, так что, извините за «брутальность» сего документа. Он — подлинный. Латыши все знали и ко всему были готовы. Литовцы, думаю, тоже.
Отпраздновав Новый 1991 год у себя дома в компании интерфронтов-ских первых друзей — Людмилы, Регины и Саши Васильева, Иванов с ходу включился в работу. Алексеев дал команду перестраивать содержание пропаганды, заменить некоторых людей, максимально дистанцироваться от партии. Но тут понеслась такая свистопляска, что полностью осуществить задуманное уже так и не удалось. Оставалось только реагировать на события и держаться, держаться, держаться, чтобы не потерять движение — в расчете на чудо. На то, что потребуются все-таки люди, организованные и не запачканные предательством. На то, что все же нужно будет по какому-то принципу отделять овец от козлищ. И что тогда делать? Выискивать по-одному правильных человечков? Постепенно становилось ясно — главная задача — сохранить Движение массовым и самостоятельным — до последнего. До конца. Или, во что так хотелось все-таки верить, до начала.
Шла затяжная позиционная война с Народным фронтом и Москвой одновременно. Сдерживали, как могли, противопоставляли каждой акции противника — свою акцию.
Его пропаганде — свою пропаганду. Его силе — свою силу. Но инициатива все равно оставалась на поле «демократов», ведомых скоординированными действиями Запада и Союзного центра.
Ладно. Держали оборону и будем держать — до последнего.
Каждый занимался своим делом. Низовые организации «на земле», по всей республике, во всех крупных, а значит — «русских» городах вели свои бои на местном уровне. Отстаивали свои безымянные высотки. Президиум Республиканского Совета в Риге был штабом, координировавшим действия Движения, центром снабжения, иногда донором, когда нужно было сконцентрировать максимум людских и материальных ресурсов на важном направлении. Президиум обеспечивал идеологическую работу, поддерживал связь с союзниками, принимал на себя первые удары нового, независимого правительства. Движение не теряло сотни тысяч своих сторонников, но и не приобретало новых. Ситуация зависла в дурной бесконечности — это не могли не замечать и рядовые сторонники. Но предложить выхода не мог никто. Крови никто не хотел. Но, может быть, и не побоялись бы, защищая себя и главным образом своих детей и женщин. Да только уже не было уверенности в том, что армия, своя родная армия не станет подавлять по приказу из Москвы своих же. Да и кто теперь кому был свой?
Но надо было жить дальше. Народный фронт начал сходить на нет, в нем уже не было необходимости — власть была практически полностью перехвачена теми людьми из НФЛ, что попали в Верховный Совет нового созыва и назначенное им правительство. Теперь вольница НФЛ уже начинала мешать — латыши «строили» своих, и между собою жестоко боролись за власть. Сначала, еще перед выборами, НФЛ схлестнулся с ДННЛ, потом верхушка, попавшая к кормушке, стала оттеснять народные латышские массы, выполнившие свою дурацкую роль, роль, о которой многие из латышей и до сих пор не догадываются, хотя сами уже сидят в трудовой эмиграции в Ирландии.
В Интерфронте каждый по-прежнему занимался своим делом. Иванов, соответственно, своим. Он старался не лезть в дела руководства и генеральную линию. Обеспечивал пропагандистскую работу. Когда надо было, выполнял роль советника по собым поручениям у Алексеева, потом снова брался за свой рутинный участок. Финны, американцы, шведы, французы, поляки… Интервью, съемки, брифинги… «Единство», радио «Содружество», видеоцентр. Почти ежедневные встречи со сторонниками ИФ — на заводах, в воинских частях, в территориальных организациях — районных советах, местных ячейках. Митинги, шествия, пикеты. И самое трудное — конкретные русские люди, пришедшие за помощью.
Мнется в коридоре у дверей кабинета юноша лет семнадцати. Худой, прилично одетый, хорошее — светлое такое лицо, глаза только подергиваются все время. Он видно знает, что у него тик, старается отвернуться, скрыть это, но не может, получается только хуже, проступают от напряжения слезы. Но он не плачет — это Иванов понимает. Это просто болезнь.
— Я эвакуирован из Баку. Русский, член семьи военнослужащего. Мы у родственников здесь живем — больше негде. С февраля прошлого года уже. Вот, решил придти, рассказать… Здесь то же самое все начинается, хочу посоветоваться заодно, как дальше быть? Может работа у вас есть — я не знаю, как дальше жить? Что раньше не пришел, сразу? Думал в спокойное место попал. Теперь дошло, наконец, что здесь то же самое будет, только по-европейски. Цивилизованнее, но страшнее. Немцы вон, они ведь тоже аккуратисты были.
— Да ты кури, Олег, если куришь, я сам курю. Я включу диктофон, ладно?
— 15 января 90 года, почти ровно год назад, начались погромы армянских квартир в Баку. Три дня это беззаконие продолжалось. Они уже не выбрасывали мебель из квартир, потому что знали — это все пригодится — ведь армянам придется уезжать. Там разные есть течения, так что всех очернить не могу, но достоверно то, что создавались отряды боевиков для совершения переворота. Когда НФ захватил власть в Ленкорани, там были смещены все, кто отвечал за порядок — милиция, органы безопасности…. То же самое хотели сделать в Баку.
Войска были вынуждены войти. Но Верховный Совет Азербайджана не просил у армии помощи. Перед войсками ставились заслоны из техники, автотранспорта и прочего. Во время ввода войск были пострадавшие среди мирного населения как азербайджанского, так и русского. Но уже озлобились на русских, хотя солдаты разных национальностей, но все говорят — это Москва, русские. Погромы были и в военных городках, например, Сальянских казармах, высшем военно-морском училище. Убивали жен офицеров, такое тоже было. Грабили. Гражданских почти не трогали, но все могло произойти, потому что ситуация была неконтролируемая.
22 января был день похорон. Никто не мог сказать, что будет дальше. Аэропорт и железная дорога не работали, в городе совершенно не было бензина. Военные на бронетранспортерах старались вывозить беженцев. Говорят, что это паника. Но там заварено такое, что разгрести это будет совершенно невозможно.
Поймите. Вот азербайджанка. У нее сын погиб. Да и любая мать, у нее же внутри будет сидеть: солдаты, русские, Москва. Это уже все. За два года в Баку почти не осталось армян. Да и русские… Я коренной бакинец, но для меня это был последний толчок. Я сказал: «Все! Там жить нельзя!» Представьте — вы лежите ночью и прислушиваетесь к каждому шороху и ждете.
Нам позвонили и сказали, что через два часа надо уезжать. Под эскортом солдат и БТР нас увезли на аэродром. Ветер, дождь. Во время посадки в первую очередь посадили женщин и детей. Я был с сестрой, у нее шестимесячный ребенок. Мы попали в разные самолеты, адреса знакомых в Москве, куда нас отправили, остались у нее. Наш самолет посадили в Воронеже. Через день мы встретились в Москве и потом приехали сюда, в Ригу, к тете.
Я не хочу создавать панику, но то, что там творилось — это. Весь город пустой, траурные флаги, гвоздики, рассыпанные на тротуарах. Идешь, глаза не поднимаешь — боишься с кем-нибудь встретиться взглядом. Стрельба продолжалась и 24-го, когда мы улетали из Баку.
— Что тут скажешь, Олег. ты уже взрослый, пережил такое. Давай думать, что дальше делать? Рассказывай, кто у тебя здесь, на что живете, какие планы? Главное, где отец? Если его переведут к новому месту службы в Россию, то, как бы ни было там трудно — это может быть чисто поле — надо стараться уехать туда, там собрать семью. Здесь у тебя нет прописки, нет стажа проживания — будет очень много проблем, если и здесь все рванет.
Латышам русские беженцы не нужны. Им и мы то, кто здесь всю жизнь живет — не нужны. Давай думать серьезно.
Этот юноша из Баку, посмотрев своими глазами, как убивают людей ни за что, за то, что они — другие,интуитивно понял главное, повзрослев слишком рано и став мудрым не по годам. В Прибалтике будет тоже, что в Баку, только, может быть, убивать русских будут другими — более «цивилизованными» методами. Отбирая родной язык, гражданские права, работу, потом жилье — за которое нечем заплатить. потом — сами умрут или уедут. Так и получилось. На то и был расчет у западных советников — затягивать ситуацию, заставить людей привыкнуть к неизбежному, подготавливать шаг за шагом к тому, чтобы самая страшная ситуация им стала казаться нормальной.Главное, не позволить рвануть массовому прозрению русских,что это все, это — конец, так жить нельзя, надо сопротивляться любыми средствами, убивать, когда тебя убивают! Молдаване не удержались в рамках рекомендованной Западом методики и получили Приднестровье.
Прибалты во всем слушались новых хозяев. Управляемый конфликт закончился в пользу Запада. Когда русские окончательно очнулись, в Москве сидел Ельцин, а в Латвии уже был создан свой репрессивный аппарат. То, что латыши сами стали жертвами, они поняли гораздо позже русских. Но им и сказать-то было нечего, ведь все делалось их, латышскими, руками.
Понимал ли это тогда Валерий Алексеевич? Предполагал, по крайней мере. Перечитывая потом, спустя десятилетие и позже, свои многочисленные статьи и интервью тех лет, пересматривая созданные им по горячим следам событий телепередачи и документальные видеофильмы — Иванов с болью в сердце ужасался искренне тому, что вот же — все предвидели, вот же — все знали! Все предсказали — и не смогли ничему помешать.
Таня поджидала Валерия Алексеевича в кабинете, устроившись за его же собственным столом, и звонко смеялась в ответ на не совсем скромные комплименты раздухарившегося — аж лысинка покраснела — Сворака.
— Вот так! А еще боевой товарищ по Движению! Коллега ко мне по делам служебным, конфиденциально, может быть, а вы, Михаил Петрович, с нескромными предположениями и даже, наверняка — предложениями! — с порога завелся Иванов.
— Ну что ты, Валера, мы с Татьяной Федоровной как раз политическую ситуацию обсуждаем, связи с вильнюсскими товарищами укрепляем! Я вот даже Танечку пообедать пригласил по этому случаю, можем и тебя взять, — Сворак похихикивал, изо всех сил старался не рассмеяться.
Таня вторила ему, даже не стараясь сдержаться, только ее смех был таким чистым и непринужденно детским, что Иванов даже обидеться не успел, просто стал столбом посреди кабинета и переводил округлившиеся глаза со Сворака на Татьяну и обратно.
— Вы что тут рж. заливаетесь? Что тут происходит? Какие обеды, какая политическая ситуация? Петрович, прекрати, в конце концов! Татьяна Федоровна, да что это?
Таня отсмеялась было, прыснула снова, не удержавшись, и наконец-то прояснила, в чем дело.
— Юбилей сегодня у товарища вашего. Вот он и поспорил со мной, что вы об этом непременно забудете, как меня увидите, и даже его не поздравите!
Валерий Алексеевич закрыл от стыда глаза и с силой хлопнул себя по лбу, да так звонко, что все опять начали безудержно хохотать, включая и Иванова, конечно. Немного успокоившись, Иванов все же сообразил первым делом поцеловать ручку даме, а потом уж подойти к дурашливо ставшему по стойке «смирно» Свораку. Крепко пожал старшему товарищу руку, обнял даже, расчувствовавшись и вручил, наконец, заранее припасенный подарок — «Командирские» часы с гравировкой на крышке.
Тут открылась дверь и вошла уже целая делегация во главе с Алексеевым. Женщины несли цветы, шеф вручил ценный подарок в коробке, начался шум, разговоры, толчея, и тогда Иванов с Татьяной тихонько выскользнули из кабинета. Спустились на этаж ниже, в редакцию, забились в курилку в конце извилистого коридора, в полумрак, оглянулись воровато и начали жадно целоваться.
— Ничего, что я прямо к тебе пришла?
— Да что тут такого? От Сворака все равно не спрячешься, у него служба такая, а остальным и дела нет
— Петрович не сдаст, я ему такую легенду про нас выложила, что он теперь будет хранить тайну до скончания века.
— Ну-ка, ну-ка.
— Ты меня отпусти сперва, дуралей, увидят же!
— Да уже, уже отпустил, уже все, уже чужой человек. Сижу, курю, о делах беседую, — надулся сразу Валерий Алексеевич, отпустил из объятий теплую и нежную женщину, сделал вид, что не взволнован и вообще — при исполнении. Получилось, правда, не очень натурально, но вовремя, потому что дверь в торце коридора неожиданно открылась и оттуда выкатился, одышливо пыхтя, Владимир Ильич — бывший дипломат и чуть ли не штатский генерал одновременно.
— Здравствуйте, здравствуйте, — деловито пропыхтел Ильич, не особо вглядываясь, кто там притаился в курилке, и прокатился дальше по коридору, тяжело дыша и постанывая на ходу — он давно был серьезно болен, но работы не бросал, мотивируя это тем, что иначе уж точно помрет.
— Ба! Да это же Паляницын? — Таня подняла глаза, посмотрела невидяще куда-то вверх, что-то припоминая.
— Он самый… А что?
— В Швеции он работал?
— Было дело, кажется, во всяком случае он владеет и шведским и датским, я слышал, как он общался со скандинавскими журналистами без переводчика. А что?
— Да так… Хорошие кадры у вас собрались. Жалко только, что…
— Что жалко? Что толку от нас мало?
— Ну я тебя хорошим кадром еще не назвала, — хитро прищурилась Татьяна.
— Ах так!
— Так — так. Ты самый лучший кадр в моей жизни! — мягкая ладошка погладила Иванова по щеке. — Ну прости, прости за пошлость. Просто действительно горько, что такие зубры и остаются не у дел в наше время.
— Ну почему же не у дел?
— Да потому, что бодливой корове Бог рог не дает — вот почему, — рассердилась неожиданно Татьяна. — Вот и весь ваш Интерфронт, и Интердвижение наше, «Единство», то есть, «Виенибе», в общем… Не дает нам Бог рог! Не дает!
— Да это уже серьезная тема, Татьяна Федоровна! — переменил тон Иванов. — Тут шуточками мы не отделаемся.
— А я и не шучу, Поручик!
— Опять?!
— Так ведь тебя теперь не только я так называю, правда?
— Что, виделась со своим бывшим, с Питоном? — вспыхнул Валерий Алексеевич ревниво.
— Нет. А если бы и виделась, так у него жена, и он мне тоже просто старый друг и сослуживец.
— Сослуживец?
— Бывший! Проехали эту тему, давай не здесь, ладно? Есть хочу! Вина хочу! Тебя хочу!
Глава 20
— Хоть поверьте, хоть проверьте, но приснилось ночью мне… будто принц к тебе явился на серебряном коне. — запел вдруг Иванов невпопад, — и это был я! — Он нагнулся и снова стал целовать Таню, так же нежно, как снежинки, невесомо падающие сверху — от самых звезд.
— Валера! — выдохнула Таня, — Валерочка.
— «Испортил песню, дурак!» — шутливо забарабанила его в грудь кулачками в узких перчатках Татьяна.
— Это ты на что намекаешь? — грозно взревел Иванов? Мы еще не «На дне»! Я вешаться не собираюсь! Мы с тобой еще поживем, мы еще поборемся!
Маленькие женские кулачки разжались, упали бессильно. Таня повернулась в сторону площади, долго, запоминая, смотрела сквозь свет старинного фонаря, как летят на огонь снежинки, как белеют заснеженные острые крыши, уступами уходящие в темноту, в непроглядную ночь. Звезды совсем скрылись, а снег все усиливался, откуда-то из-за угла вдруг взметнулся резкий порыв ветра.
— Холодно уже. — устало проговорила Таня, безразличным, безжизненным голосом. — Прости, милый, это я сдуру, ради красного словца. Такие как ты — не вешаются. Они обычно до этого не доживают.
— Таню-у-ша. — встревоженно протянул Иванов. — Ты что это? Озябла? Пойдем скорей домой. А то ты вся в миноре. Я, маленькая моя, человек тихий и мирный, я всего боюсь, я больше всего на свете люблю лежать на диване и читать книжки. Что со мной сделается, Таня?
— Домой. — грустно протянула Таня, взяла Иванова под руку и повела вниз, с высоких ступенек на скользкую, покрытую свежим снегом брусчатку площади. — Нет у нас с тобой дома, куда бы мы могли возвращаться вместе. Есть только временный приют. Пойдем еще погуляем, когда еще придется вот так встретиться?
— Ну, пойдем, пойдем! Разреши, я закурю?
— И мне дай прикурить! Ужасно вульгарно — курить на ходу…
— В движении. Это ты в уставе вычитала? Там тоже примерно так сказано, — усмехнулся Валерий Алексеевич, чиркая спичкой.
Они свернули было направо, к костелу Екаба, но за ним был сейм, туда уж точно идти не хотелось… Тогда пошли к набережной. На улицах никого не было в этот ночной, почти предутренний час. Тем неожиданней послышался вдруг резкий рык двигателя, метнулся по стенам свет фар. Милицейский УАЗик вывернул из-за угла прямо на прижавшуюся друг к другу пару и резко затормозил. Иванов поправил намеренно неловким движением выбившийся шарф на груди, сдвинув одновременно молнию куртки пониже, чтобы удобнее залезть во внутренний карман, если понадобится.
В машине мог оказаться кто угодно — и латышский патруль из сельской милиции, прибывшей в Ригу на усиление новой власти, и. неизвестно кто вообще.
УАЗик вдруг снова взревел и резко развернулся, к лесу передом, к Иванову задом. В проеме открытой задней дверцы, выставив перед собой ручной пулемет, сидел Кабан и делал Иванову ручкой приветственные жесты.
Ну, это я сейчас такой умный стал, и то ничего не понимаю. — засмеялся немного грустно Валерий Алексеевич. А тогда…. На Третьем съезде Интерфронта мы приняли решение призвать к введению прямого президентского правления в Латвии. Кого призывали? Горбачева? Но что было делать?! Ведь не знали мы, что уже через месяц ситуация окончательно сорвется с катушек. А латыши — зналии готовились. Все было согласовано. Все было разыграно, как по нотам…
Уже в середине декабря 1990 года НФЛ опубликовал во всех своих газетах следующее заявление:
ОБРАЩЕНИЕ
Народного Фронта Латвии всем, кто поддерживает, независимость
С разных концов Латвии приходят, вызывающие возмущение сообщения об активизации имперских сил. В Москве группа депутатов «Союз» открыто планирует, восстановление диктаторского режима с М.Горбачевым, или без него.
Нам. не нужна атмосфера страхов и истерии, но уже сейчас каждый должен четко обдумать свои действия в возможный час x, когда для подавления стремления народов к свободе будет, введено правление президента СССР или иное чрезвычайное правление. Возможности наших дальнейших организованных действий будут, зависеть от степени президентского правления, которое возможно:
— в относительно мягкой форме, когда будет, прекращена «только» деятельность всех государственных институтов Латвийской Республики на всех уровнях и будет, перекрыт, наш. доступ к средствам, массовой информации, без запрета на деятельность общественно-политических организаций;
— в брутальной форме, когда прекращение деятельности институтов государственной власти Латвийской Республики будет объединено с запретом на деятельность политических организаций, за исключением всесоюзных организаций — КПСС, ДОСААФ и т. п.
В первом случае дальнейший план наших действий определит конкретная ситуация, и у нас будет возможность довести его до сведения наших сторонников через структуры нашей организации. Но уже сейчас мы должны в достаточной мере осознавать наши дальнейший действия в вероятном худшем случае — при введении брутального президентского правления.
Главные задачи до часа x:
1. Быть готовыми к манифестации жителей Латвии в Риге.
2. Созвать чрезвычайные сессии советов всех уровней, на которых выразить поддержу Верховному совету Латвийской Республики, решимость выполнять законы Латвийской Республики и отношение к союзному договору.
3. Выступить против разбазаривания имущества Латвийской Республики и создания акционерных обществ СССР на базе так называемых всесоюзных предприятий.
4. Вступить в подразделения специальных добровольных стражей порядка Латвийской Республики.
5. Активизировать пропаганду идеи независимости Латвии в нелатышской среде. Обращаясь к офицерам военных частей и к членам их семей, разъяснять общее направление идей русских демократов и НФЛ.
6. Обо всех изменениях дислокации оккупационных вооруженных сил незамедлительно информировать координаторов НФЛ.
7. Публиковать в прессе международные правовые нормы, регламентирующие деятельность оккупационных вооруженных сил на оккупированных территориях.
8. Создавать фонды, помощи на промышленных предприятиях.
9. В критический период ввести круглосуточную работу Латвийского Радио.
10. Подготовить структуры. НФЛ к возможной работе на нелегальном положении, подготовив систему обеспечения связи. Назначить дублеров руководителей. Развивать работу территориальных групп по месту жительства. Децентрализовать денежные средства отделений. Подготовить бланки с символикой НФЛ для объявлений. Децентрализовать хранение копировальной аппаратуры, и бумаги.
11. Информировать обо всех событиях мировое демократическое сообщество. Составить список активистов общественно-политических организаций и передать его в международные организации, чтобы, иметь возможность проследить за их дальнейшей судьбой.
После введения президентского правления развернуть широкую кампанию гражданского неповиновения, которая уже фактически начата, и в данный момент защищает молодых людей Латвии от насильственного призыва в вооруженные силы. СССР. Реализация кампании:
1. Несмотря на издаваемые президентом, указы, последовательно выполнять только законы Латвийской Республики и решения самоуправлений.
2. Не являться по вызовам, военных комиссариатов СССР и направить военному комиссару ЛССР свидетельства о воинской обязанности и заявление об отказе служить в вооруженных силах СССР.
3. Не сотрудничать с учреждениями оккупационных властей и не давать им никакой информации.
4. С презрением, и бойкотом, обращаться со ставленниками президентского правления и их пособниками.
5. Использовать различные варианты, забастовок для разрушения экономической системы. СССР. Особенно — использовать строго регламентирующие работу абсурдные инструкции, выполнение которых парализует производство.
6. Обеспечивать возможности для деятельности демократических организаций и их руководителей на нелегальном, положении.
7. Документировать и фиксировать все преступления оккупационной власти в условиях президентского правления.
8. С целью предотвращения возможности сделать власть диктатора законной, категорически не участвовать в организованных этой властью выборах или референдумах.
9. Для информирования населения использовать в избирательной кампании проверенных людей — агитаторов, подключать местные комитеты граждан.
10. Вовлекать в организационную работу лояльных к Латвийской Республике депутатов СССР, если в случае президентского правления будет сохранен их статус неприкосновенности.
11. Максимально использовать возможности деятельности в не запрещенных оккупационными учреждениями общественных организациях — религиозных и культурных организациях, профсоюзах, с целью популяризации воззрений НФЛ.
Сторонники независимости Латвийской Республики! Коммунистические преступления против нашей Родины продолжаются, так осознаем, что первое условие нашего выживания — жить ради народа, быть едиными ради Латвии!
Правление НФЛ 13 декабря 1990 года.
Стиль и орфография сохранены, перевод на русский тоже их, так что, извините за «брутальность» сего документа. Он — подлинный. Латыши все знали и ко всему были готовы. Литовцы, думаю, тоже.
Отпраздновав Новый 1991 год у себя дома в компании интерфронтов-ских первых друзей — Людмилы, Регины и Саши Васильева, Иванов с ходу включился в работу. Алексеев дал команду перестраивать содержание пропаганды, заменить некоторых людей, максимально дистанцироваться от партии. Но тут понеслась такая свистопляска, что полностью осуществить задуманное уже так и не удалось. Оставалось только реагировать на события и держаться, держаться, держаться, чтобы не потерять движение — в расчете на чудо. На то, что потребуются все-таки люди, организованные и не запачканные предательством. На то, что все же нужно будет по какому-то принципу отделять овец от козлищ. И что тогда делать? Выискивать по-одному правильных человечков? Постепенно становилось ясно — главная задача — сохранить Движение массовым и самостоятельным — до последнего. До конца. Или, во что так хотелось все-таки верить, до начала.
Шла затяжная позиционная война с Народным фронтом и Москвой одновременно. Сдерживали, как могли, противопоставляли каждой акции противника — свою акцию.
Его пропаганде — свою пропаганду. Его силе — свою силу. Но инициатива все равно оставалась на поле «демократов», ведомых скоординированными действиями Запада и Союзного центра.
Ладно. Держали оборону и будем держать — до последнего.
Каждый занимался своим делом. Низовые организации «на земле», по всей республике, во всех крупных, а значит — «русских» городах вели свои бои на местном уровне. Отстаивали свои безымянные высотки. Президиум Республиканского Совета в Риге был штабом, координировавшим действия Движения, центром снабжения, иногда донором, когда нужно было сконцентрировать максимум людских и материальных ресурсов на важном направлении. Президиум обеспечивал идеологическую работу, поддерживал связь с союзниками, принимал на себя первые удары нового, независимого правительства. Движение не теряло сотни тысяч своих сторонников, но и не приобретало новых. Ситуация зависла в дурной бесконечности — это не могли не замечать и рядовые сторонники. Но предложить выхода не мог никто. Крови никто не хотел. Но, может быть, и не побоялись бы, защищая себя и главным образом своих детей и женщин. Да только уже не было уверенности в том, что армия, своя родная армия не станет подавлять по приказу из Москвы своих же. Да и кто теперь кому был свой?
Но надо было жить дальше. Народный фронт начал сходить на нет, в нем уже не было необходимости — власть была практически полностью перехвачена теми людьми из НФЛ, что попали в Верховный Совет нового созыва и назначенное им правительство. Теперь вольница НФЛ уже начинала мешать — латыши «строили» своих, и между собою жестоко боролись за власть. Сначала, еще перед выборами, НФЛ схлестнулся с ДННЛ, потом верхушка, попавшая к кормушке, стала оттеснять народные латышские массы, выполнившие свою дурацкую роль, роль, о которой многие из латышей и до сих пор не догадываются, хотя сами уже сидят в трудовой эмиграции в Ирландии.
В Интерфронте каждый по-прежнему занимался своим делом. Иванов, соответственно, своим. Он старался не лезть в дела руководства и генеральную линию. Обеспечивал пропагандистскую работу. Когда надо было, выполнял роль советника по собым поручениям у Алексеева, потом снова брался за свой рутинный участок. Финны, американцы, шведы, французы, поляки… Интервью, съемки, брифинги… «Единство», радио «Содружество», видеоцентр. Почти ежедневные встречи со сторонниками ИФ — на заводах, в воинских частях, в территориальных организациях — районных советах, местных ячейках. Митинги, шествия, пикеты. И самое трудное — конкретные русские люди, пришедшие за помощью.
Мнется в коридоре у дверей кабинета юноша лет семнадцати. Худой, прилично одетый, хорошее — светлое такое лицо, глаза только подергиваются все время. Он видно знает, что у него тик, старается отвернуться, скрыть это, но не может, получается только хуже, проступают от напряжения слезы. Но он не плачет — это Иванов понимает. Это просто болезнь.
— Я эвакуирован из Баку. Русский, член семьи военнослужащего. Мы у родственников здесь живем — больше негде. С февраля прошлого года уже. Вот, решил придти, рассказать… Здесь то же самое все начинается, хочу посоветоваться заодно, как дальше быть? Может работа у вас есть — я не знаю, как дальше жить? Что раньше не пришел, сразу? Думал в спокойное место попал. Теперь дошло, наконец, что здесь то же самое будет, только по-европейски. Цивилизованнее, но страшнее. Немцы вон, они ведь тоже аккуратисты были.
— Да ты кури, Олег, если куришь, я сам курю. Я включу диктофон, ладно?
— 15 января 90 года, почти ровно год назад, начались погромы армянских квартир в Баку. Три дня это беззаконие продолжалось. Они уже не выбрасывали мебель из квартир, потому что знали — это все пригодится — ведь армянам придется уезжать. Там разные есть течения, так что всех очернить не могу, но достоверно то, что создавались отряды боевиков для совершения переворота. Когда НФ захватил власть в Ленкорани, там были смещены все, кто отвечал за порядок — милиция, органы безопасности…. То же самое хотели сделать в Баку.
Войска были вынуждены войти. Но Верховный Совет Азербайджана не просил у армии помощи. Перед войсками ставились заслоны из техники, автотранспорта и прочего. Во время ввода войск были пострадавшие среди мирного населения как азербайджанского, так и русского. Но уже озлобились на русских, хотя солдаты разных национальностей, но все говорят — это Москва, русские. Погромы были и в военных городках, например, Сальянских казармах, высшем военно-морском училище. Убивали жен офицеров, такое тоже было. Грабили. Гражданских почти не трогали, но все могло произойти, потому что ситуация была неконтролируемая.
22 января был день похорон. Никто не мог сказать, что будет дальше. Аэропорт и железная дорога не работали, в городе совершенно не было бензина. Военные на бронетранспортерах старались вывозить беженцев. Говорят, что это паника. Но там заварено такое, что разгрести это будет совершенно невозможно.
Поймите. Вот азербайджанка. У нее сын погиб. Да и любая мать, у нее же внутри будет сидеть: солдаты, русские, Москва. Это уже все. За два года в Баку почти не осталось армян. Да и русские… Я коренной бакинец, но для меня это был последний толчок. Я сказал: «Все! Там жить нельзя!» Представьте — вы лежите ночью и прислушиваетесь к каждому шороху и ждете.
Нам позвонили и сказали, что через два часа надо уезжать. Под эскортом солдат и БТР нас увезли на аэродром. Ветер, дождь. Во время посадки в первую очередь посадили женщин и детей. Я был с сестрой, у нее шестимесячный ребенок. Мы попали в разные самолеты, адреса знакомых в Москве, куда нас отправили, остались у нее. Наш самолет посадили в Воронеже. Через день мы встретились в Москве и потом приехали сюда, в Ригу, к тете.
Я не хочу создавать панику, но то, что там творилось — это. Весь город пустой, траурные флаги, гвоздики, рассыпанные на тротуарах. Идешь, глаза не поднимаешь — боишься с кем-нибудь встретиться взглядом. Стрельба продолжалась и 24-го, когда мы улетали из Баку.
— Что тут скажешь, Олег. ты уже взрослый, пережил такое. Давай думать, что дальше делать? Рассказывай, кто у тебя здесь, на что живете, какие планы? Главное, где отец? Если его переведут к новому месту службы в Россию, то, как бы ни было там трудно — это может быть чисто поле — надо стараться уехать туда, там собрать семью. Здесь у тебя нет прописки, нет стажа проживания — будет очень много проблем, если и здесь все рванет.
Латышам русские беженцы не нужны. Им и мы то, кто здесь всю жизнь живет — не нужны. Давай думать серьезно.
Этот юноша из Баку, посмотрев своими глазами, как убивают людей ни за что, за то, что они — другие,интуитивно понял главное, повзрослев слишком рано и став мудрым не по годам. В Прибалтике будет тоже, что в Баку, только, может быть, убивать русских будут другими — более «цивилизованными» методами. Отбирая родной язык, гражданские права, работу, потом жилье — за которое нечем заплатить. потом — сами умрут или уедут. Так и получилось. На то и был расчет у западных советников — затягивать ситуацию, заставить людей привыкнуть к неизбежному, подготавливать шаг за шагом к тому, чтобы самая страшная ситуация им стала казаться нормальной.Главное, не позволить рвануть массовому прозрению русских,что это все, это — конец, так жить нельзя, надо сопротивляться любыми средствами, убивать, когда тебя убивают! Молдаване не удержались в рамках рекомендованной Западом методики и получили Приднестровье.
Прибалты во всем слушались новых хозяев. Управляемый конфликт закончился в пользу Запада. Когда русские окончательно очнулись, в Москве сидел Ельцин, а в Латвии уже был создан свой репрессивный аппарат. То, что латыши сами стали жертвами, они поняли гораздо позже русских. Но им и сказать-то было нечего, ведь все делалось их, латышскими, руками.
Понимал ли это тогда Валерий Алексеевич? Предполагал, по крайней мере. Перечитывая потом, спустя десятилетие и позже, свои многочисленные статьи и интервью тех лет, пересматривая созданные им по горячим следам событий телепередачи и документальные видеофильмы — Иванов с болью в сердце ужасался искренне тому, что вот же — все предвидели, вот же — все знали! Все предсказали — и не смогли ничему помешать.
Таня поджидала Валерия Алексеевича в кабинете, устроившись за его же собственным столом, и звонко смеялась в ответ на не совсем скромные комплименты раздухарившегося — аж лысинка покраснела — Сворака.
— Вот так! А еще боевой товарищ по Движению! Коллега ко мне по делам служебным, конфиденциально, может быть, а вы, Михаил Петрович, с нескромными предположениями и даже, наверняка — предложениями! — с порога завелся Иванов.
— Ну что ты, Валера, мы с Татьяной Федоровной как раз политическую ситуацию обсуждаем, связи с вильнюсскими товарищами укрепляем! Я вот даже Танечку пообедать пригласил по этому случаю, можем и тебя взять, — Сворак похихикивал, изо всех сил старался не рассмеяться.
Таня вторила ему, даже не стараясь сдержаться, только ее смех был таким чистым и непринужденно детским, что Иванов даже обидеться не успел, просто стал столбом посреди кабинета и переводил округлившиеся глаза со Сворака на Татьяну и обратно.
— Вы что тут рж. заливаетесь? Что тут происходит? Какие обеды, какая политическая ситуация? Петрович, прекрати, в конце концов! Татьяна Федоровна, да что это?
Таня отсмеялась было, прыснула снова, не удержавшись, и наконец-то прояснила, в чем дело.
— Юбилей сегодня у товарища вашего. Вот он и поспорил со мной, что вы об этом непременно забудете, как меня увидите, и даже его не поздравите!
Валерий Алексеевич закрыл от стыда глаза и с силой хлопнул себя по лбу, да так звонко, что все опять начали безудержно хохотать, включая и Иванова, конечно. Немного успокоившись, Иванов все же сообразил первым делом поцеловать ручку даме, а потом уж подойти к дурашливо ставшему по стойке «смирно» Свораку. Крепко пожал старшему товарищу руку, обнял даже, расчувствовавшись и вручил, наконец, заранее припасенный подарок — «Командирские» часы с гравировкой на крышке.
Тут открылась дверь и вошла уже целая делегация во главе с Алексеевым. Женщины несли цветы, шеф вручил ценный подарок в коробке, начался шум, разговоры, толчея, и тогда Иванов с Татьяной тихонько выскользнули из кабинета. Спустились на этаж ниже, в редакцию, забились в курилку в конце извилистого коридора, в полумрак, оглянулись воровато и начали жадно целоваться.
— Ничего, что я прямо к тебе пришла?
— Да что тут такого? От Сворака все равно не спрячешься, у него служба такая, а остальным и дела нет
— Петрович не сдаст, я ему такую легенду про нас выложила, что он теперь будет хранить тайну до скончания века.
— Ну-ка, ну-ка.
— Ты меня отпусти сперва, дуралей, увидят же!
— Да уже, уже отпустил, уже все, уже чужой человек. Сижу, курю, о делах беседую, — надулся сразу Валерий Алексеевич, отпустил из объятий теплую и нежную женщину, сделал вид, что не взволнован и вообще — при исполнении. Получилось, правда, не очень натурально, но вовремя, потому что дверь в торце коридора неожиданно открылась и оттуда выкатился, одышливо пыхтя, Владимир Ильич — бывший дипломат и чуть ли не штатский генерал одновременно.
— Здравствуйте, здравствуйте, — деловито пропыхтел Ильич, не особо вглядываясь, кто там притаился в курилке, и прокатился дальше по коридору, тяжело дыша и постанывая на ходу — он давно был серьезно болен, но работы не бросал, мотивируя это тем, что иначе уж точно помрет.
— Ба! Да это же Паляницын? — Таня подняла глаза, посмотрела невидяще куда-то вверх, что-то припоминая.
— Он самый… А что?
— В Швеции он работал?
— Было дело, кажется, во всяком случае он владеет и шведским и датским, я слышал, как он общался со скандинавскими журналистами без переводчика. А что?
— Да так… Хорошие кадры у вас собрались. Жалко только, что…
— Что жалко? Что толку от нас мало?
— Ну я тебя хорошим кадром еще не назвала, — хитро прищурилась Татьяна.
— Ах так!
— Так — так. Ты самый лучший кадр в моей жизни! — мягкая ладошка погладила Иванова по щеке. — Ну прости, прости за пошлость. Просто действительно горько, что такие зубры и остаются не у дел в наше время.
— Ну почему же не у дел?
— Да потому, что бодливой корове Бог рог не дает — вот почему, — рассердилась неожиданно Татьяна. — Вот и весь ваш Интерфронт, и Интердвижение наше, «Единство», то есть, «Виенибе», в общем… Не дает нам Бог рог! Не дает!
— Да это уже серьезная тема, Татьяна Федоровна! — переменил тон Иванов. — Тут шуточками мы не отделаемся.
— А я и не шучу, Поручик!
— Опять?!
— Так ведь тебя теперь не только я так называю, правда?
— Что, виделась со своим бывшим, с Питоном? — вспыхнул Валерий Алексеевич ревниво.
— Нет. А если бы и виделась, так у него жена, и он мне тоже просто старый друг и сослуживец.
— Сослуживец?
— Бывший! Проехали эту тему, давай не здесь, ладно? Есть хочу! Вина хочу! Тебя хочу!
Глава 20
— Таня обеими руками обняла Иванова, голову в русых завитках пушистых волос спрятала у него на груди и тихо напевала старую песню. Они стояли на высоком крыльце здания на углу Смилшу и Домской площади. Чуть-чуть выглядывала луна из-за собора, мягко падали на них редкие пушистые снежинки. Свет в стрельчатом окне за причудливым балконом Дома радио был таким желтым и уютным, и все-все окна, что еще светились в этот ночной час, были сказочно-гостеприимны. И казалось, что живут за этими окнами удивительно добрые волшебники, которые вот-вот оторвутся от своих таинственных забот и мигом сделают что-то такое, от чего все злые заклинания развеются, как дым, и мир воцарится на всей земле, и вместо флагов красно-бело-красных, густо обвивших, как кровавые наросты, любимую старую площадь, вырастут цветы.
Ночью в узких улочках Риги
Слышу поступь гулких столетий.
Слышу века… Но ты от меня далека,
Так далека, тебя я не слышу.
Ночью умолкают все птицы.
Ночью фонари лишь искрятся…
Как же мне быть?
Зарей фонари погасить?
Будут светить далекие звезды.
Та-та-та-та…
Жду я в узких улочках Риги
Ночью, ночью, ночью.
Григорий Горский
— Хоть поверьте, хоть проверьте, но приснилось ночью мне… будто принц к тебе явился на серебряном коне. — запел вдруг Иванов невпопад, — и это был я! — Он нагнулся и снова стал целовать Таню, так же нежно, как снежинки, невесомо падающие сверху — от самых звезд.
— Валера! — выдохнула Таня, — Валерочка.
— отчаянно фальшивя, продублировал Валерий Алексеевич песню Пьехи в латышском оригинале Брежгиса.
Naktos paures Vecrogas ieles
Dzirdu senu gadsimtu sonus,
Soni te klaudz, Ir staigejis nauwu tik daudz.
Sonu tik daudz, Bet nedzirdu tavus…
— «Испортил песню, дурак!» — шутливо забарабанила его в грудь кулачками в узких перчатках Татьяна.
— Это ты на что намекаешь? — грозно взревел Иванов? Мы еще не «На дне»! Я вешаться не собираюсь! Мы с тобой еще поживем, мы еще поборемся!
Маленькие женские кулачки разжались, упали бессильно. Таня повернулась в сторону площади, долго, запоминая, смотрела сквозь свет старинного фонаря, как летят на огонь снежинки, как белеют заснеженные острые крыши, уступами уходящие в темноту, в непроглядную ночь. Звезды совсем скрылись, а снег все усиливался, откуда-то из-за угла вдруг взметнулся резкий порыв ветра.
— Холодно уже. — устало проговорила Таня, безразличным, безжизненным голосом. — Прости, милый, это я сдуру, ради красного словца. Такие как ты — не вешаются. Они обычно до этого не доживают.
— Таню-у-ша. — встревоженно протянул Иванов. — Ты что это? Озябла? Пойдем скорей домой. А то ты вся в миноре. Я, маленькая моя, человек тихий и мирный, я всего боюсь, я больше всего на свете люблю лежать на диване и читать книжки. Что со мной сделается, Таня?
— Домой. — грустно протянула Таня, взяла Иванова под руку и повела вниз, с высоких ступенек на скользкую, покрытую свежим снегом брусчатку площади. — Нет у нас с тобой дома, куда бы мы могли возвращаться вместе. Есть только временный приют. Пойдем еще погуляем, когда еще придется вот так встретиться?
— Ну, пойдем, пойдем! Разреши, я закурю?
— И мне дай прикурить! Ужасно вульгарно — курить на ходу…
— В движении. Это ты в уставе вычитала? Там тоже примерно так сказано, — усмехнулся Валерий Алексеевич, чиркая спичкой.
Они свернули было направо, к костелу Екаба, но за ним был сейм, туда уж точно идти не хотелось… Тогда пошли к набережной. На улицах никого не было в этот ночной, почти предутренний час. Тем неожиданней послышался вдруг резкий рык двигателя, метнулся по стенам свет фар. Милицейский УАЗик вывернул из-за угла прямо на прижавшуюся друг к другу пару и резко затормозил. Иванов поправил намеренно неловким движением выбившийся шарф на груди, сдвинув одновременно молнию куртки пониже, чтобы удобнее залезть во внутренний карман, если понадобится.
В машине мог оказаться кто угодно — и латышский патруль из сельской милиции, прибывшей в Ригу на усиление новой власти, и. неизвестно кто вообще.
УАЗик вдруг снова взревел и резко развернулся, к лесу передом, к Иванову задом. В проеме открытой задней дверцы, выставив перед собой ручной пулемет, сидел Кабан и делал Иванову ручкой приветственные жесты.