– Мы занимаемся ерундой, – сказал Иван, насаживая на прут кусок курятины. Пламя в очаге, сложенном из обломков известняка, поутихло, и теперь цесарку, не пересушивая мяса, можно было отлично испечь на углях. – Надо быстро разыграть три карты. А что это за карты – и к графине не ходи: Бербера, Могадишо, Кисимайо. Кто держит эти порты, тот держит страну. Англичане смогут подойти только сухим путем – через Кению. Но если мы не будем волынить, то обуем их на обе ноги.
– Расскажи это нашему советнику, что сидит во дворце у негус-негеста и рыгает над персиками, – отозвался Барбович.
– Я свяжусь с ним из Гондолибы. Сейчас на все дело хватит трех-четырех абиссинских бригад и батальона наших штурмовиков, но, если британец учует неладное, подтянет флот и оповестит барбарцев, негусу придется выставлять всю свою императорскую рать.
– Это точно, – согласился Барбович. – Только советник наш трусоват и поперек штабных прожектов не попрет. Так что мыкаться нам во славу русской науки до самого ихнего Кисимайо и тянуть кота за семенники… – Ловким ударом он проткнул острием ножа сунувшуюся было из-под камня здоровенную сороконожку и стряхнул ее под ноги Прохору. – На-ка, сержант, схорони в гербарий.
Прохор брезгливо наколол на свою финку извивающуюся гнойного цвета тварь.
– Давай, брат, давай, – подбодрил изверг. – Хозяйство вести – не мудями трясти.
– Вот аспид! – аттестовал Прохор не то сколопендру, не то Барбовича и с надеждой обратился к Некитаеву: – Ваше благородие, воевать-то будем?
– «Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти», – на память процитировал Барбович кого-то из китайцев. – Ваня, тебе не кажется, что это про сержанта?
– Под лежачий камень вода не течет, – оправдался за нетерпение Прохор.
– Вот и хорошо, – сказал Барбович, – пусть тебе будет сухо.
Пока ставили палатку, звезданула ночь. Перед сном Иван прошелся окрест и застал у верблюдов только одного из проводников. Не было и одного дромадера. Оставшийся туземец, ведущий свое родословие от пятна со шкуры пардуса, с помощью немыслимых телодвижений, на какие способны только африканцы, разъяснил, что сотоварищ его отправился на промысел дичи, – будучи поверхностно знаком с местной фауной (в основном по животным вкраплениям в «гербарии» Прохора), Иван не понял – какой именно. Выглядело это по меньшей мере странно: во-первых, харчи прижимистым проводникам оплачивало Географическое общество, а во-вторых, хотя луна на небе выкатилась что надо, представить себе успешную ночную охоту в здешних колючих кустах Некитаев был не в силах.
Тем не менее утром у проводников действительно объявилась туша геренука, по какому поводу они заявили (в отличие от компатриота ночной добытчик знал двадцать восемь слов по-английски), что маршрут следует немного сместить к западу, так как там в трех часах пути есть деревня, где они могут продать мясо.
– Крохоборы, мать вашу! – в сердцах плюнул Барбович.
Однако деваться было некуда.
Часа через три и в самом деле появились слепни, что, несомненно, говорило о близости воды. Судя по карте, колодец, где скотоводы поили свои стада, отары и гурты, напротив, должен был находиться на востоке, в Эйке, но слепни этого не знали и, накружив отвлекающих петель, иезуитски жгли прямо сквозь пропотевшие гимнастерки. Вскоре у подошвы холма, почти вровень с плоскими купами акаций, показались крыши сборных домишек колониального образца, одна из которых ко всему была оснащена спутниковой антенной. На туземную деревню, где домами обычно служили каркасы из жердей, покрытые сухой травой и верблюжьими шкурами, это совсем не походило. Почувствовав неладное, Иван обернулся к Барбовичу, и тот, не говоря ни слова, понимающе кивнул. Затем замыкающему Прохору жестом было велено исчезнуть: в разъяснениях штурмовик не нуждался – он подхватил карабин, бесшумно, как сыч, спорхнул с седла, и через миг только прах курился на том месте, где сапоги его коснулись земли. Проводники не оглянулись и, надо думать, ничего не заметили.
Поселок состоял из трех щитовых бунгало с верандами из мангрового – не по зубам термитам – дерева, артезианского колодца, питающего изрядных размеров пруд, и нескладной хозяйственной сараюшки. Под выцветшим брезентовым навесом стояли два джипа; рядом туземец ловко освежевывал вздернутую на акации тушу геренука. Ночная отлучка проводника, геренук, которого едва ли можно подстрелить ночью, смена маршрута… В голове Некитаева мгновенно сложились части мозаики.
– Время разбрасывать камни, гранаты и бомбы, – вполголоса отметил он.
– Где наша не пропадала! – бодро откликнулся Барбович.
При виде гостей трое белых неспешно сошли сверанды ближнего бунгало. Они улыбались, но Иван видел на веранде четвертого – с винтовкой. Оставалось невозмутимо хранить спокойствие, если только возможно хранить его как-то иначе… Вероятно, кто-то подал знак, потому что из соседнего бунгало вышел еще один человек. Он был скверно сложен, будто под кожу ему набили пух и кто-то на нем уже отоспался, но при этом явно имел начальственный вид.
– Хау ду ю ду, джентльмены, – сказал старшой по-английски, хотя уже лет двадцать языком международной дипломатии считался русский, на который он, впрочем, тут же и перешел: – Позвольте представиться – Томас Берри.
Джентльмены ответить не успели, потому что тут проводники заметили отсутствие Прохора и, тыча шоколадными пальцами в оседланного верблюда, залопотали что-то на своем сомали. Оставив в покое вздернутую на акации тушу – геренук болтался с полуспущенной шкурой, словно висельник в полуснятом пальто, – соотечественник пришел им на помощь и перевел мистеру Берри извет. К тому времени Иван с Барбовичем уже спешились; в том, что это ловушка, сомнений не было, но хвататься за оружие все-таки не стоило – их бдительно держали на мушке.
– Сорри, кажется, вы потеряли е френд, – сказал мистер Берри, чередуя разноязыкие слова и благоухая недурной сигарой, которую, должно быть, недавно выкурил. Русско-английская речь его была прекрасна: когда он говорил, казалось, что в горле его клокочет мокрота. – Эти люди, – он указал на вероломных проводников, – беспокоятся, что е френд заблудился.
– Небось, не заплутает, – уверил Барбович. – За мотыльком погнался. Хвать сачок – только его и видели. Крушинница. Редкий экземпляр.
– Кру-чин-ни-са, – повторил мистер Берри.
– Мы – русская географическая экспедиция, – пояснил Некитаев.
– О, йес оф коз, – улыбнулся англичанин. – Мы сами геологи.
Ничуть не ставя под сомнение способность русского географа ориентироваться на местности, мистер Берри тем не менее отправил на поиски Прохора двух своих людей, которые, взяв с веранды армейские винтовки и разом дослав в патронник патроны, тут же скрылись за кустами.
– Иксепт кру-чин-ни-са, – сказал он, – тут есть носороги и лайэнз.
Затем мистер Берри пригласил гостей к себе в бунгало, и, под ненавязчивым конвоем двух оставшихся английских геологов (впрочем, засечь удалось, возможно, не всех), Иван с Барбовичем за ним проследовали. В комнате было пустовато: стол, четыре стула и узкий шкаф неясного назначения – не то платяной, не то оружейный. Жалюзи на окнах рассеивали прямой свет, так что, несмотря на стоящий посреди стола граненый и полный колеблющейся воды графин, солнечные зайчики по стенам не скакали. Гостей усадили за стол, пролежанный мистер Берри сел напротив; один геолог остался снаружи, другой, зажав карабин между коленей, по-азиатски присел на корточки у двери.
– Экскюз ми за прямоту, джентльмены, – поработав мышцами лица, отвечающими за выражение предельной серьезности, заявил мистер Берри, – но давайте без обиняков. Вас взяли на заметку еще в Джибути, прямо в аэропорту.
– Спасибо, что упредили. – Барбович был простодушен, как пеленашка. – Мы, европейцы, должны помогать друг другу в этой дикой стране. Так вы полагаете, готовится провокация? Барбарские спецслужбы строят ковы? Хотят измарать своей политикой имена честных ученых? Какой цинизм!
– Нот эт ол, – успокоил Барбовича мистер Берри, – местной интелидженс севис нет до вас никакого дела, что говорит о ее полной негодности. Вами занимается британская служба МИ-6. Слыхали? Райт, управление мистера Бонда.
Некитаев заглянул в шельмоватые глаза британца:
– Как прикажете вас понимать? Мы пленники?
– Икзактли, джентльмены, именно так.
– По какому праву? – продолжал играть придурка Барбович. – Исследуйте недра, а мы… Что скажет русский посланник? Это провокация!
– Мистер Некитаев, объясните е коллиг Барбович положение вещей.
– Нет необходимости, – сказал Иван и посмотрел на мистера Берри как на дохлую птичку.
Раз их ведут от самого Джибути, осведомленности британца даваться диву не было причин: ничего не стоило навести справки – после Табасаранской кампании с Некитаева разве что не шлепали почтовых марок, да и речистого Барбовича щелкоперы жаловали… Тут в комнату вошел наружный геолог и взгромоздил на стол три походных ранца, «Путешествие по Замбези» и папку прохоровских пейзажей. Мистер Берри кивнул и мановением руки отослал стража обратно. Кажется, он был немного раздосадован отсутствием желанной реакции на свою информированность. Разумеется, Иван этим воспользовался и нарочитым равнодушием ловко провоцировал его на болтливость.
– Ваш четвертый френд, тот, что остался в Зейле… – Мистер Берри выдержал сочную паузу. – Увы, ему стало хуже – пришлось перевести его на карантин в отдельную палату.
Барбович почесал мочку уха.
– Что ж это за болячка такая?
Мистер Берри развел руками.
– Медицина, джентльмены, теряется в догадках. Дело в том, что один из ваших проводников до Зейлы был барбарский колдун на британской службе. Ит сим, он перестарался. Сейчас к делу привлечены гуд инглиш доктаз, но… никаких гарантий. Так вот, джентльмены, больной своим пушистым языком рассказал нашим доктаз любопытные вещи.
– Хворый человек, – заметил Барбович, – в голове-то бред, андроны едут.
В самом деле, денщик Барбовича знал лишь то, что он с недавних пор бывалый минералог и почвовед и что путь экспедиции лежит до Кисимайо. В остальном могли быть только домыслы. Мистер Берри, видимо, предполагал то же самое:
– Мы тугеза вернемся в Зейлу, и там вы проясните то, в чем спутался е френд.
– Это не входит в наши планы, – признался Некитаев.
И тут недалече хлопнул выстрел.
– Ну вот, – сказал мистер Берри, – ин а момент приведут третьего, и можем отправляться. – Он выставил на стол коробку сигар: – Хелп е селф.
– Два английских геолога из управления мистера Бонда против вооруженного русского штурмовика, Воина Ярости, одуревшего без войны? – Иван непритворно вздернул брови. – Вы шутите?
– Падэн? – насторожился мистер Берри. – Яне понял?
Зато прекрасно понял Барбович.
– Рыба плавает по дну – хер поймаешь хоть одну. Сачок у него заряжен, – пояснил он, после чего, потянувшись за предложенной сигарой, неловко сбил со стола папку африканских пейзажей, и те, косо рассекая воздух, красиво разметались по полу.
Смущенный своей косолапостью Барбович принялся виновато собирать рисунки, но делал это так нескладно, что сидящий у двери страж, смилостивясь, пришел ему на помощь. А зря. Как вытянул Барбович из-за голенища нож, Иван приметить не успел, а уж охранник и подавно. Некитаев, однако, был наготове: в тот же миг, как лезвие финки вошло английскому геологу в горло, мистер Берри без предупреждения получил ошеломляющий удар по глазам и в переносицу. Сгодился в деле тугой свинокожий корешок «Путешествия по Замбези» братьев Ливингстонов, изданного ин-фолио на тяжелой каландрированной бумаге, – рукой через стол так крепко было не приложиться. В следующий миг мистер Берри был связан собственным ремнем, а страж – победная головушка – недвижимо лежал на полу среди залитых алым пейзажей, и в его отворенном горле, как олифа в банке, плескалась живая кровь. Тело британца еще трясла последняя судорога, но душа его уже была свободна.
Совсем близко ударили подряд еще два выстрела. Барбович с карабином охранника замер у двери; Некитаев, вытянув из кармана мистера Берри скуластый «бульдог», запихал пленнику в рот массивную, мучительно скрипнувшую о зубы пробку от графина и осторожно подкрался к окну. Жалюзи не позволяли заглянуть в комнату снаружи, но и изнутри, сквозь косые щели, обзор был ненамного лучше. А в это время в лагереопределенно что-то происходило: громко хлопнула дверь соседнего бунгало, тяжко взревел верблюд, зазвенело выбитое стекло, кто-то глухо вскрикнул, раздался еще один выстрел, и тут же на него ответил другой. Иван осторожно раздвинул пальцами две пластины жалюзи: под окном, раскинув руки, с залитым кровью лицом лежал наружный охранник, и над ним уже кружила первая муха, чуть поодаль, придавленный мертвым дромадером, корчился кто-то из туземцев – больше на этой стороне ничего не было видно. Выкинув Барбовичу два пальца, Некитаев двинулся вдоль стены к противоположному окну. Однако не успел он ступить и пару шагов, как услышал негромкий отчетливый свист с чудным коленцем в конце, будто тенькнула в русском перелеске пеночка-весничка.
– Все, – сказал Иван, – уже чисто.
– Больно твой Прошка прыткий, – усомнился Барбович, мелко, в масштабе один к трем, осеняя себя крестным знамением. – Выходим, что ли?
Но так просто выйти им не удалось: внезапно снаружи взревел мотор, и не успел Иван сорвать с окна жалюзи, чтобы открыть обзор для стрельбы, как дом содрогнулся, затрещал, посыпались со звоном стекла, и заднюю стену пробил капот джипа. Мотор его надсадно выл, но колеса пробуксовывали, – видимо, машина в проломе крепко застряла. Некитаев с Барбовичем, отскочив вразные углы, готовы были положить первого встречного, но джип оказался пуст – кто-то просто заклинил ему акселератор.
– Сами, гляжу, управились, – раздался позади голос Прохора. Разумеется, когда джип просадил стену, за дверью уже никто не следил. – А на кой картины портить?
Все обернулось старой присказкой – примерно так:
«Мистер Бонд, я медведя поймал», – мистер Берри.
«Молодец, веди сюда», – мистер Бонд.
«Так он не идет».
«Тогда возвращайся».
«Так он не пускает».
Архетипическая русская ситуация, перенесенная в барбарский кустарник. Такова присказка, а сказка вот:
– Одного я финкой сразу достал, – после осмотра базы доложил Некитаеву сержант и кивнул на Барбовича, – как господин полковник сороконожку. Второй – тот половчее был. Винтовочку-то я у него выбил, а он, чертяка, в стойку и давай передо мной школу журавля вертеть. Раз даже поуху попал, чума болотная. Больно. Правда, кажись, и я ему прикладом ребро поломал…
Прохор замолчал, степенно прикуривая трофейную сигару.
– И что? – не стерпел Барбович.
– Что-что… Вон их благородие знает, я все могу, только языками не владею. Могу картошку скрябать, могу бельишко жамкать, а шпрехать или спикать – увольте. Ну, я и говорю: «Ты чего, дурень, вьешься, как глиста на соломине? У меня же восьмой калибр в руках, сейчас враз копытав студень отбросишь». А он, басурманин, ни бельмеса, да еще свисток достал какой-то, навроде дворницкого. Очень мне, ваше благородие, шуметь не хотелось, но пришлось – с ножиком-то к нему никак не подступиться было. – Внезапно штурмовик развеселился: – А эти, в лагере-то, и не почесались – видно, думали, по мне палят. Как дети прямо, как маленькие…
Кроме мистера Берри, в живых остался еще один англичанин, все время тишком просидевший в третьем бунгало у аппарата спутниковой связи; там его нашел Прохор, там он теперь и лежал – без сознания, с великолепно выбитым мениском. Теперь, правда, радиста на всякий случай связали экранированным шнуром. Все остальные, включая двух проводников русской экспедиции и толмача английских геологов, были мертвы (у придавленного туземца, оказавшегося одним из проводников, от натуги лопнули глаза, и сжалившийся Барбович добил душепродавца лично). Осмотрели все углы: в сараюшке нашли поржавевший геологический инвентарь, рабочий дизельный генератор и бочки с бензином и соляркой, а шкаф в раздолбанном бунгало и впрямь оказался оружейным…
Закопав трупы, ополоснулись под артезианской струей, после чего верблюдами, на капроновых линях вытащили из пролома джип. Пока Прохор загружал в обе машины горючее и добытый арсенал, Иван с Барбовичем допросили мистера Берри. Англичанин был весьма удручен внезапным поворотом дела, но тем не менее с достоинством джентльмена, в чью добродетель входит умение проигрывать, джентльмена, во всех делах держащегося строгих правил, джентльмена, никогда не провоцирующего партнера на крайности и не дающего ему повод проявить дурной нрав, обстоятельно ответил на все вопросы. Оказалось, что, помимо выяснения целей прибытия в Барбарию подозрительной экспедиции Русского географического общества и оперативной нейтрализации ее в случае обнаружения враждебных британской короне намерений (каковая попытка и была предпринята на стационарной геологической базе, числившейся за ведомством английской внешней разведки), в задачу спецгруппы мистера Берри входило овладение неким предметом силы, находящимся в распоряжении русских. Это указание посредством спутниковой связи мистер Берри получил лично от начальника управления приснопамятной МИ-6 мистера Джеймса Бонда.
– Конкретнее, – велел Некитаев.
Насколько было известно мистеру Берри, в донесении колдуна, пустившего порчу на денщика Барбовича, особо отмечалось, что в составе русской экспедиции есть человек, снискавший расположение не только местных племенных тотемов, но даже подвластных ему, колдуну, духов, и будто бы этот «любимец богов» владеет амулетом, эманирующим силу неопределенного свойства. Словом, предмет было необходимо изъять и идентифицировать.
– Ты нам умище не канифоль, – строго предупредил Барбович, – мы, поди, не ведьмаки на Брокене. Есть у меня за голенищем амулет, так ты же видел – свойства у него вполне определенные.
Иван задумчиво расстегнул ворот гимнастерки.
– Это, выходит, о привеске моей? – Он достал из-за пазухи гайтан с крестиком и печатным кругляшом. – Но она, господа, с позволения сказать, только индикатор. Причем действия сугубо узкого.
Барбович машинально потянулся к золотому солнцу, но, едва коснувшись, тут же отдернул руку – так стриженый кадет Ваня Некитаев отдернул руку, когда в ладонь ему опустил горячий талисман Бадняк, в ту пору носивший совсем другое имя.
Как миновали абиссинскую границу, толком никто не заметил. В Гондолибе, пока Иван дозванивался с плохонького междугородного телефона в русское посольство, Барбович решил постираться, но, скоро умаявшись (в здешней воде почти не мылилось мыло), под страхом увечья второго колена велел британскому радисту по трофейной спутниковой связи соединить его с Лондоном – непосредственно с мистером Бондом. Манкируя дипломатическим политесом, он предложил собеседнику честную сделку – обменять покалеченного Прохором радиста на своего заколдованного денщика. Мистер Бонд справился о здоровье остальных бойцов геологоразведки и отдельно о здоровье мистера Берри, после чего попросил три дня на консультации в департаменте полезных ископаемых.
– С вами вшами обрастешь! – огорчился Барбович и дал отбой.
Ночью небольшим двухмоторным самолетом их доставили из Гондолибы на столичный аэродром, откуда не мешкая отвезли во дворец негус-негеста. Загорелые, в пропотевших гимнастерках, с грубой щетиной на лицах и солидным багажом боевых трофеев, они выглядели великолепно и предельно убедительно. Лично выслушав доклад об инциденте с англичанами и соображения гостей о пагубных следствиях дальнейшей проволочки с вторжением, повелитель Аксума той же ночью, всего два часа просовещавшись с придворным генералитетом, одобрил оперативный план Некитаева. Определенно потомкам Эфиопа повезлос правителем. По настоятельному ходатайствунегуса русский Генеральный штаб временно утвердил полковника Ивана Некитаева главным военным советником в Аксуме, доверив ему тактическую разработку и проведение совместной военной операции под кодовым названием «Пардус».
Через два дня несколькими гражданскими рейсами из Царьграда в Аксум был переброшен штурмовой батальон Воинов Ярости. Что касается вооружения, техники и кевлара на доспехи для боевых аксумских верблюдов – они были поставлены в страну загодя и оплачены полновесным золотом. Дислоцирование на нужных направлениях абиссинских бригад заняло еще два дня. Ни Англия, ни Североамериканские Штаты предпринять сколь-нибудь существенных действий, помимо эвакуации из Барбарии соотечественников, не успели – спустя пятьдесят шесть часов после объявления войны Кисимайо и Бербера были в руках абиссинцев, а на улицах Могадишо велись безнадежные для защитников столицы бои, так как рота русских штурмовиков, десантированных с вертолетов на правительственную резиденцию, уже арестовала барбарского потентата и всю его камарилью.
Мир на условиях Аксума был подписан скоро и без торговли. Участие в конфликте русской стороны, о чем бессовестно клеветали европейские и заокеанские журналисты, официально опровергли Аксум, Россия и сама Барбария. Дело было кончено. На смену несуществующим штурмовикам прибыли вполне реальные нефтяники.
Барбович, руководивший захватом Берберы, обменял-таки пленного радиста на своего денщика и теперь искал по всем сомалийским кочевьям колдунов, способных свести с него порчу. Поиски обещали быть долгими.
Мистер Берри, подавленный нелепым провалом задания, смертью своих подначальных, концом карьеры и чувством неисполненного долга, по образцу античных философов остановил себе дыхание и мужественно шагнул в уготованную самоубийцам бездну.
Прохор удостоился прапорщика и был представлен к очередному Георгию, а лично от Барбовича, в качестве извинения за насмешки и в знак признания его исключительных совершенств, получил папку с отличной рисовальной бумагой.
Ивану негус-негест радушно предложил остаться при дворе, жалуя ему титул, равняющий его с расами, родовой абиссинской знатью, звание полного генерала, поместье в Война-Дега, что значит «Страна Вина», и пост военного министра, но Некитаев вежливо от милости отрекся. Повелитель Аксума не был самодуром и не глодал обиды, как пес гложет кости, – напротив, он ценил в людях волю к одолению соблазнов. Негус лично повесил на грудь Ивану сияющий каменьями орден и в знак особого расположения вручил котенка охотничьего пардуса, каких ценили еще египетские фараоны, называя их за несравненный бег «собаками ветра».
Глава 14
Уединенция
(год Воцарения)
Он разбивает пулей голову одному, бьет кулаком по лицу другого, ругает третьего, ласково ободряет остальных…
С. Л. Франк.Миросозерцание Константина Леонтьева
Над Варшавой было пасмурно. За утро дважды собирался дождь, но оба раза терпел, как прохожий, не сыскавший укромного места. Город застыл, придавленный сырым небом и запахом человечьего страха, любезного собакам, потому что самой последней шавке давал право на дерзость. Варшава пала. На Замковой, Рыночной и Зеленой площадях, как и на Уяздовских аллеях, второй день стояли виселицы, мрачно убаюкивавшие пейзаж колыханием увязанных в мешковину трупов. Люди из окон смотрели на улицы, и глаза их были исполнены смиренного ужаса, – так смотрят из убежища на ошалевшую стихию. Не очень надежного убежища, где пока не трясет, тепло и не протекает, но буря вот-вот может высадить стекла и снести крышу. Вид за окном завораживал, проникая через взгляд в души и занося в них вирус обморочного оцепенения. Однако жизнь не ушла с варшавских улиц, нет, жизнь просто замерла, словно подыскивая доводы в пользу собственной неугасимости, простые и ясные доводы, которые во все времена неизменно отыскивались. Некитаев знал: уже завтра дни войдут в набитую колею, потому что война здесь окончена и горожанам вновь придется, ради хлеба насущного, играть свою роль в затяжном балагане будней.
Иначе было с Моравией. С той Моравией, где по деревням, как свидетельствовал этнограф Кундера, хозяева держали в хатах гробы, чтобы время от времени ложиться в них живыми и улыбаться собственному бессмертию. Той Моравии больше не было. Повстанцы сопротивлялись столь упорно, что Некитаев позволил Барбовичу применить третью степень устрашения, которая со времен Иисуса Навина и Тамерлана употреблялась редко – сугубо в колониальных и гражданских войнах и уж никак не в Европе. Выбранная тактика в результате обещала не только извести смутьянов, но развалить весь уклад народной жизни и целиком переменить судьбу мятежного края. Барбович с танками и огнеметами прошел по моравским селениям, не зная милости и оставляя за собой изжеванные гусеницами пепелища. Он выбил повстанцев из Остравы, Тршинеца, Брно, Пардубице и Праги. Он так их выбил, что от городов и предместий, со всеми их домами, ратушами, садами и замками, остались одни руины – Барбович берег своих солдат, и солдаты платили ему за это отвагой. В бою за Оломоуц даже нелепый Нестор стяжал себе славу – глупо положив под пригородным сельцом половину своего взвода, он в конце концов вытеснил повстанцев из стратегического свинарника, после чего, под огнем вражеского автоматчика, засевшего на водонапорной башне, стал травить пардусом разбежавшихся по полям хряков. Когда молва о его героизме разнеслась по соседним частям, Нестора перестали за глаза называть Сапожком и принялись величать Свинобоем. Да, просто подавить моравское сопротивление император счел недостаточным. Чтобы в будущем иметь здесь опору, Иван Чума избрал самое надежное средство искоренить крамолу – помимо военной, он решил провести пластическую операцию на лице этой земли, которая, благодаря усердию Барбовича, уже успела кое-где изменить рельеф. Он повелел учредить на местах новую власть под новым названием, с новыми полномочиями и новыми людьми. Он сделал богатых бедными и наоборот, как некогда поступил Давид, взойдя на царство: алчущих исполнил благ, а имущих оставил ни с чем, – если бы Иван мог, он заставил бы их поменяться запахом, чтобы даже сторожевые псы перестали узнавать своих хозяев. Кроме того, Некитаев велел заложить новые города и снести уцелевшие, а людей переселить с насиженных мест в необжитые. Словом, он решил изменить в этой стране все, чтобы здесь не осталось ни города, ни учреждения, ни звания, ни богатства, которые не былибы обязаны ему своим существованием, так что в скором времени старая Моравия обещала полностью перейти в область археологии, как перешел в нее Карфаген при Сципионе Младшем. Такова была цена моравского бунта.