Кудинов Виктор. Неволя

   Михаил выпил крымского вина, совсем немного, чтобы успокоиться. И действительно, когда вино теплой волной ударило в голову, он вздохнул облегченно, точно сбросил с плеч непосильную ношу, и, привалясь спиной к кожаным подушкам, привлек к себе Кокечин.
   Ее пальчики скользнули по его глазам, носу, усам. Он сделал губами движение, точно намереваясь схватить их:
   - Ам!
   Тихий счастливый женский смех зазвенел в горнице. Она отдернула руку и спрятала за спину, но тотчас же сама доверчиво положила два пальчика на нижний ряд его зубов - разве любимый сможет причинить ей боль? Михаил только слегка прикусил их и отпустил. В этот вечер Кокечин была обворожительна, на ней была надета белая кофта и синяя длинная юбка, затканная желтым узором, голову покрывала белая наколка из грубой ткани, перехваченная блестящим обручем.
   - Все это судьба, - сказал он, вздохнув и продолжая думать о невольнице.
   - Ты прав, Мишука, - подтвердила женщина, прижимаясь к его плечу.
   А Михаил, глядя в потолок, продолжал, имея в виду себя и себе подобных:
   - Ты живешь и не знаешь, что над тобой сгущаются тучи. Ты ничего не ведаешь, а несчастье уже подстерегает тебя. Кто поможет тебе? У кого найти спасение? Человек в этой жизни как щепочка в потоке. Вертит его и несет помимо его воли. Он хочет так, а выходит иначе. Он на что-то надеется, а надежда как льдинка. Была и растаяла.
   - Терзаешься напрасно, Мишука... все от Бога.
   - О нет, Кокечин... не от Бога. Все наши несчастья от сатаны, который свершает их при помощи человеческих рук. Бог не свершает зла. Бог - это добро!
   Кокечин засмеялась, ибо слова Михаила заставили её подумать обо всем иначе, глаза её озорно заблестели в лукавом прищуре век.
   - А Кокечин - добро для Мишуки! Люби меня, мой милый, - и все забудь! Я - твое божество, а ты - мое!
   - Богохульница ты моя! - ласково произнес Михаил, одной рукой обнимая женщину и целуя её нежное лицо, мягкие смеющиеся губы... Скоро покой овладел им окончательно, дремота упорядочила его мысли, заставила их течь гладко и ровно, подобно тому, как несет свои воды большая река. Он закрыл глаза, какое-то время ему казалось, что он и Кокечин в маленькой лодке качаются на волнах, а вокруг становится все темнее и темнее, теплее и отраднее, вот их окутывает мрак, в котором жизнь как бы замирает, и он перестал что-либо ощущать.
   Женщина видела, как грудь его медленно и размеренно подымается и опускается. Он засыпает... Тогда и она смежила веки, прижалась к его боку и, довольная собой, умиротворенная, улыбнулась - ей удалось отвести от любимого тревогу, успокоить его душу. Это ли не счастье? Спи, Мишука!
   Глава тридцать вторая
   Михаилу хотелось забыть о княжне, как он мысленно называл несчастную невольницу, забыть совсем. Воспоминания о ней мучили его, жгли, как раскаленные угли. Он стал бояться темноты, потому что сейчас же его воображение вызывало из тумана её образ, её нечетко очерченное нежное лицо со скорбно сложенными губами. И ощущение вины и боль совести становились невыносимы. Он корил себя за то, что оказался только наблюдателем этой продажи, что не вмешался и позволил купить её для дурака. А ведь у него были деньги, он знал, где было зарыто серебро Нагатая - в саду, под яблоней! Вот отчего он терзался! Вот отчего он не мог простить своего бездействия.
   Дней через шесть, когда его совесть стала успокаиваться, Костка-тверичанин привез с базара новость, которая опять подняла в его душе вихрь разноречивых чувств - сомнений, надежд, волнений и страхов... Оказалось, что спустя день после покупки русской княжны на дом Исмаил-бека напали вооруженные люди, одетые в черное, с завязанными до глаз лицами, и увезли красавицу.
   - Быть не может! Правда ли, Костка?! - воскликнул изумленный Михаил. Однако сразу подумал, что девушке с похитителями хуже не будет, ибо совершить такой дерзостный поступок могли только благородные смельчаки. Чтобы полностью удостовериться в этом, он оседлал своего вороного и отправился на базар. Ему хотелось собственными ушами услышать о происшествии.
   На базаре, переходя от лавки к лавке, от шатра к шатру и вступая в беседы с теми, кто хоть мало-мальски был осведомлен об этой истории, он узнал кое-какие подробности. К его огорчению, ему также стало известно, что похититель пойман и вместе с невольницей отправлен во дворец. Им оказался двадцатилетний Осман, сын уважаемого в Сарае Абу-шерифа.
   Говорили, что Осман увидел девушку в первый же день, как только её выставили на продажу, и влюбился в неё без памяти. Целые дни он проводил вблизи шатра её хозяина, сгорая от любви и терзаясь от мук ревности. Вечерами умолял отца купить её, но старик наотрез отказался, жалея деньги и считая, что блажь сына скоро пройдет. Старики часто забывают свою молодость и не помнят, что любовь больно ранит юношеское сердце, а влюбленные, случается, теряют рассудок, и Осман был недалек от такого помешательства. Однако друзья сжалились над ним, собрали сколько требовалось денег, и радостный Осман помчался выкупать свою пери, но, к несчастью, опоздал - за какой-то час с небольшим до его прихода Исмаил-бек купил девушку и отвел в свой дом.
   Бедному Осману ничего не оставалось, как нанять разбойных людей. Они и похитили для него девушку белым днем. Но влюбленному снова не повезло княжна приняла его за одного из насильников, отказалась ему подчиняться и при первой возможности сбежала на его же коне. Осман не скоро догнал её, потерял время, мало того, он полдня объяснял знаками о своей любви, а когда она поняла, что ей нечего бояться, нагрянули стражники и обоих, связанных, доставили во дворец.
   Ханский кади рассудил дело по шариату: девушка-невольница должна быть возвращена Исмаил-беку, а Абу-шериф за свободу своего сына должен уплатить крупный штраф, равный двукратной покупной цене рабыни.
   Абу-шериф, проклиная во всеуслышание свою скаредность, выкупил сына сейчас же. Не успели чернила высохнуть на бумаге, как Осман, удрученный своим несчастьем, с друзьями покинул двор кади и, как уверяют очевидцы, выехал из Сарая. Девушка же осталась в доме кади и будет находиться в нем до тех пор, пока не улягутся страсти простолюдинов. И только тогда Исмаил-бек сможет забрать её.
   Многие считали, что кади рассудил справедливо, хотя всем было жаль и молодого Османа, раненного любовью, и бедную девушку, которой, видимо, придется стать наложницей дурака Абдуллы.
   Вот что узнал Михаил на базаре. Расстроенный Ознобишин вывел из толпы своего вороного и с опущенной головой, пешком, пошел по узкой тенистой улочке. Он подумал, что благородный Осман и красавица составили бы достойную пару и девушка, хотя и угнетенная неволей, в конце концов примирилась бы и, кто знает, может быть, нашла свое счастье с ним, а теперь, что и говорить, её ждала жалкая участь.
   Как раз в это время его окликнул Костка. Ознобишин остановился. Тверичанин с серьезным обеспокоенным лицом подъехал верхом на осле и сообщил, что Исмаил-бек отправился к кади за невольницей и, очевидно, сегодня поведет её домой.
   - Ты знаешь, где он проживает?
   - У малого арыка.
   Михаил вскочил в седло и скомкал поводья. Вороной помчал его по переулку. Свежий ветер ударил в лицо, приятно холодя лоб и губы.
   Проехав всю улицу, Михаил и Костка свернули на другую, длинную и узкую, с одним рядом тополей на правой стороне, и заметили в конце большую группу людей, идущих навстречу. Когда те приблизились настолько, что стал различим каждый человек, они увидели девушку в белых одеждах, рядом с ней Исмаил-бека с палкой в руке и другого мужчину в длинной хламиде, видимо его слугу. Чуть поодаль от них двигались мужчины, женщины и дети, беспрестанно что-то кричавшие. Это, очевидно, злило Исмаил-бека, потому что он несколько раз останавливался и взмахивал палкой. Люди тоже останавливались и ждали, но как только старик догонял слугу и невольницу, двигались следом.
   Девушка не оглядывалась и не смотрела по сторонам, будто бы её ничего не касалось; она шла твердо и уверенно, очевидно зная, каким путем следует идти, и высоко и гордо держала голову, покрытую белой накидкой.
   Михаил и Костка отвели вороного и осла к каменной ограде какого-то дома, уступая дорогу идущим, расстояние до которых составляло теперь не более тридцати шагов.
   И тут случилось то, чего никто не мог ожидать.
   Когда они спешились, из переулка, позади них, вышел мальчик, ведя на поводу серую в яблоках лошадь под простым кожаным седлом. Михаил и Костка не придали этому никакого значения. Мало ли ходит по улицам отроков с оседланными лошадьми своих хозяев? Тем временем мальчик с лошадью приблизился к девушке и Исмаил-беку. Глухой ропот недовольства в толпе усилился. Несколько человек - Михаил хорошо запомнил бритоголового парня и старого изможденного дервиша с клюкой - стали хватать бека и его слугу за одежды, за руки. Те, отбиваясь от них, вынуждены были задержаться, этого было достаточно, чтобы девушка отделилась ото всех на десять шагов, а мальчишка с лошадью подошел к ней. Еще шаг, и они поравнялись.
   Девушка метнулась к лошади, мальчишка покатился кубарем, а та упала животом на седло, вставила ногу в стремя - и вот она уже верхом, развернула лошадь и поддала ей пятками под живот.
   Исмаил-бек и его слуга бросились за ней, несколько голосов заорали: "Держи!"
   Серая в яблоках с места понеслась как ветер. Размотавшаяся с девичьей головы накидка вытянулась и затрепетала за спиной, затем отделилась от неё и, извиваясь, медленно опустилась на дорогу. Из переулка выскочил всадник в темной одежде и меховой шапке, сдвинутой на глаза. Не оглядываясь, он помчался на своем скакуне вперед, а девушка на серой - за ним.
   Мимо изумленных Михаила и Костки пробежал кричащий слуга, потом, ковыляя и потрясая палкой, старик, которого обгоняли мальчишки и женщины. Исмаил-бек споткнулся и упал. На него сразу налетело несколько человек, образовалась куча отчаянно барахтающихся тел.
   Михаил с Косткой переглянулись, поняли друг друга и разом оказались один на спине вороного, другой на спине осла. Пробиться сквозь бежавшую толпу им удалось не сразу. Их приняли за преследователей и всячески препятствовали их продвижению, кричали оскорбления, махали палками и плевали им вслед. Михаил понимал чувства этих людей и не обижался на них, а лишь направлял коня в образовавшиеся проходы, громко прося: "Посторонись! Задавлю! С дороги!"
   И вот наконец его жеребец выскочил на простор. Издали он видел, что беглянка завернула в проулок. Судя по направлению скока её лошади, она рвалась к окраине города, в предместье. Это было правильное решение. Кобыла под ней была славная, резвая, молодая. Нелегко было его вороному сократить расстояние, возникшее из-за задержки. Кроме этого, приходилось соблюдать осторожность - как бы кого не задеть, не сбить, не наскочить на телегу или других всадников.
   А их становилось на пути все больше и больше. Они появлялись откуда-то со стороны, то слева, то справа, то по одному, то парами, все на прекрасных резвых скакунах. И что странно - они мчались в том же направлении, что и девушка. Вначале Михаилу показалось, что они здесь случайно, сами по себе, однако всадники сбились в довольно плотную группу, двадцать лошадей и двадцать человек. Мало этого, они поворачивали друг к другу головы и переговаривались, а это значит, они знакомы и собрались вместе для какой-то общей цели. Уж не погоня ли это? Однако его подозрение скоро развеялось, ибо всадники были молоды, почти одного возраста, хорошо одеты и вооружены. Они нисколько не походили на слуг Исмаил-бека, а тем более на ханскую стражу, пустившуюся в погоню. То были сыновья богатых беков, эфесы их сабель, убранство сбруй и седел сверкали богатой отделкой, позолотой, шапки их были сшиты из лучших мехов, а одежда - из генуэзских тканей. Это могли быть только друзья Османа, его верные товарищи. Вначале они ссудили его деньгами, чтобы выкупить любимую, а теперь, находясь позади, составляли надежную охрану для беглецов.
   Невольница, молодые всадники и Михаил благополучно выбрались из города. Перед ними расстилалась на несколько верст широкая пыльная дорога, ведущая к Волге. Дорога, как и следовало ожидать, была полна телег, арб, скота и пешего народа, бредущего в город.
   За все время службы вороного Михаил не помнил, чтобы его жеребец скакал с такой быстротой. Расстояние между ним и всадниками стало сокращаться. Это заметили, юноши стали чаще оглядываться, выражая беспокойство. Через некоторое время один из них поворотил коня и поехал навстречу, а когда Михаил с ним поравнялся, пропустил вперед и затрусил позади.
   Ознобишин не понял этой уловки, подумал, что тот хочет осмотреть его, удостовериться, не враг ли он. Юноша начал догонять. Ознобишин услышал стук копыт и тяжелое дыхание жеребца, оглянулся через плечо и увидел приближающееся большое гладкое лицо с черными щелями узких глаз. Но что такое? Почему всадник все ниже и ниже склоняется к шее коня? Михаил успел только подумать об этом, как юноша, неожиданно схватив его за ногу, дернул вверх. Ознобишин в одно мгновение вылетел из седла. Ему повезло, он не грохнулся оземь со всего маху, а угодил в широкий придорожный куст и, ломая ветви, увяз в нем, как в сетях. Он ушибся, исцарапался, но остался жив.
   Конь, пробежав небольшое расстояние с пустым седлом, остановился и оглянулся, ища хозяина.
   Костка, верхом на ослике, подъехал как раз в то время, когда Михаил выбрался на дорогу и пробовал взобраться на вороного. Вид у него был жалкий: лицо, кисти рук - в крови, халат разорван, сапог на левой ноге распорот.
   - Што с тобой? - вскричал Костка, в отчаянии вскидывая вверх руки. Кто тя так изодрал?
   Михаил, пытавшийся поднять левую ногу к стремени, морщился от боли и ругался на чем свет стоит - ничего у него не получалось из-за ушибленного колена.
   - Подмогни, черт! Подмогни же!
   С помощью Костки ему наконец удалось усесться на своего скакуна.
   - Куда ты, Михаил?
   - Туды! - указал тот окровавленной рукой вдаль, на узкую линию горизонта, где всадники казались маленькими шевелящимися точками.
   - Да стой ты! - завопил Костка. - Погоди!
   Конь понес Ознобишина, однако Михаил был ещё так слаб после падения, что заваливался то на левый, то на правый бок, как пьяный. "Куда его несет? - подумал Костка. - Расшибется!"
   Он вскарабкался на спину ослика и, понукая его пятками, погнал вперед:
   - Пошел! Пошел, глупо брюхо!
   Дорога привела Михаила к крутому обрывистому берегу Волги. Тут она делала поворот и тянулась вдоль реки на север. На повороте стояла прежняя группа молодых всадников и смотрела вниз, на волнующуюся вспененную воду. Был среди них и тот юноша, который сбросил Михаила. Ознобишин не испытывал к нему вражды, он понимал, что тот не мог поступить иначе, ведь они приняли его за преследователя. И сейчас, подъезжая к ним, Михаил предупредительно поднял вверх правую безоружную руку, показывая им, что он друг и имеет добрые намерения.
   Остановив коня у самого края обрыва, Михаил поглядел туда, куда смотрели и молодые люди, - на реку, и увидел плоскую лодчонку с одним человеком. Этот человек стоял во весь рост и махал руками, а двое других барахтались в воде поодаль от лодки, и похоже было на то, что один из них уплывал, а другой пытался его нагнать. В первом Михаил сразу угадал девушку, а второй, без сомнения, был Осман. Но почему они оказались в воде? Почему она уплывала от Османа? Этого он понять не мог. Неожиданно девушка окунулась с головой, вынырнула, подержалась немного на поверхности, точно пытаясь в последний раз надышаться, погрузилась - и больше уже не показывалась. Михаил не верил своим глазам. Девушка не всплывала. Один Осман кружил и кружил на одном месте, пока лодка не приблизилась к нему и лодочник, перегнувшись через борт, не помог ему выбраться из воды.
   В это время один из друзей Османа пронзительно свистнул. Все всадники, не дожидаясь, пока юноша сойдет на землю, развернули своих коней и уехали.
   Вначале Михаила это удивило, потом он заметил, что со стороны города, вдалеке, выросло облако пыли. То вполне могла быть погоня ханской стражи, от которой им всем непременно нужно скрываться.
   Михаил поднес ко рту ладони и крикнул, надеясь привлечь внимание юноши. Осман не услышал его, он стоял возле коня, уткнувшись лбом в седло. Тогда Михаил наискосок стал съезжать по крутому спуску. Лодочник, увидев незнакомого всадника, отчалил от берега. Ветер начал поднимать большие волны на реке, которые набегали на отмель и бухали, как малый войсковой барабан. Все небо заполнилось темными клубистыми тучами, предвещавшими ненастье.
   Приблизившись к юноше, Михаил увидел, что тот плачет. Он стал уговаривать его сесть на коня и уезжать - ханская стража неподалеку. Осман, казалось, не понял его; он в отчаянии бил кулаком по седлу, повторяя:
   - Почему она так сделала? Почему?
   Михаил, перегнувшись, поглядел в его мокрое несчастное лицо, а тот сказал ему просто и сердечно, точно он был его отцом:
   - Не пожелала она стать моей женой, ака. Не захотела.
   Ознобишин глянул вверх - у самого обрыва стоял Костка со своим длинноухим и суматошно махал руками.
   - Скорее в седло! - приказал Михаил. - Ну, живо! Иначе пропал!
   На этот раз юноша подчинился, и они вместе поскакали по берегу, и серые, вспенившиеся волны, накатываясь, омывали конские копыта и зализывали их глубокие следы в мокром песке. Они легко ушли от погони. А тут и сумерки окутали землю и надежно скрыли их от враждебных глаз.
   В глубокой лощине Михаил разложил небольшой костер, чтобы Осман смог обсохнуть, согреться и успокоиться. И здесь юноша поведал о том, что произошло. Через верного человека, жившего у кади, ему удалось сообщить девушке о плане побега и заручиться её согласием. И все шло так, как им было задумано. Но только они оказались в лодке, девушка стала от него что-то требовать. Он ничего не мог понять, ибо не знал по-русски. Зато она поняла все, что хотел он, и решительно отказалась. А когда Осман попытался объяснить, что ей будет хорошо с ним, что никто её не обидит, и собрался было сесть рядом, она внезапно вскочила и, оттолкнув его, стремглав, как обезумевшая, кинулась в воду.
   - Почему она это сделала, ака? - со слезами на глазах спрашивал юноша. - Почему?
   Михаил пошевелил сучком горевший хворост и сказал:
   - Она рвалась из неволи, как птица из силков. Хотела домой, на Русь. Будь я с вами да поговори, кто знает, мож, и жива была бы. Думал ей помочь - да не сумел. Опоздал, - произнес Михаил с сожалением, покачал головой и поднялся. Он устремил свой печальный взор в черное пространство низких дождевых туч и тихо молвил: - Это гордая девушка, Осман. Она предпочла умереть, чем быть рабыней. Дай Бог её твердости любому из нас!
   Глава тридцать третья
   Ранним утром Михаил отвез юношу в маленький аул Нагатай-бека. В городе ему появляться было опасно: кади наверняка отдал распоряжение о поимке похитителя, а первым на примете был сын Абу-шерифа Осман.
   Оставив юношу на попечение пастухов, Михаил отправился в Сарай. Вечером следующего дня в дом Кокечин Костка привел худого старика в черном длинном плаще, и Михаил сообщил ему, что сын его жив и находится в надежном месте, а пленница утонула в реке. Абу-шериф поблагодарил Аллаха за спасение сына, пожалел пленницу и посетовал на непослушную, непокорную молодежь.
   - Блажен ты, Озноби, что не имеешь детей. Родители всегда живут в страхе: за дочерей - как бы их не выкрали и не сделали наложницами, за сыновей - как бы они не совершили преступлений. В любом случае горе достается родителям, позор - отцовским сединам.
   - Ты слишком строго судишь о поступке своего сына. А ведь его можно понять и простить. Он совершил его в пылу благородной страсти. Кто в юности не допускал безумств ради любви?
   - Но не таких, - возразил Абу-шериф и сообщил, что кади, как только узнал о втором похищении, не разобравшись, в чем дело, сгоряча возложил на него огромный штраф, и, если пленница не будет возвращена или не сыщется другой похититель, через три месяца он будет разорен. Обращение к хатуне оказалось безрезультатным: его просто-напросто не пустили во дворец; друзья тоже отказали ему в поддержке, потому что все осудили поступок Османа. Сын теперь как проклятый, и вместе с ним стал проклятым и он, его несчастный отец.
   - Я тебе сочувствую, уважаемый Абу-шериф. Но ты мужественный человек. Нужно надеяться...
   - На что?
   Михаил улыбнулся и развел руки. Абу-шериф прицокнул языком и проговорил:
   - Вот и я не знаю...
   - Все-таки не стоит отчаиваться. Сегодня ты упал, а завтра, глядишь, опять сможешь встать на ноги. Сменятся правители...
   - Э, уважаемый Озноби! Ханы меняются, а кади остается. И шариат не изменишь.
   - Ты только что обмолвился, что на тебя будет возложен штраф, ежели не сыщется другой похититель. Эти условия были провозглашены кади?
   - Ну да, им самим.
   - Вот и улыбка твоей судьбы, уважаемый Абу-шериф! Кади мудрый человек. Он подает тебе знак... Никем не установлено, что Осман украл девушку... поэтому её нужно либо возвратить... что невозможно... либо пустить слух, что украл её не Осман. В прошлом году в нашем крае похищали скот, коней, рабынь и грабили купцов люди Бахтияра Сыча. Я слышал, что Бахтияр Сыч убит в стычке с туркменами. Но никто не видел его тела.
   - Клянусь Магометом, я не встречал такой светлой башки, как у тебя, Озноби! - воскликнул Абу-шериф и ударил себя ладонями по коленкам. - Мне и на ум не могло прийти ничего подобного.
   - Пока слух будет бродить по городу, надо воздействовать на влиятельных людей. Подарки, деньги сделают свое дело. Кади...
   Абу-шериф замахал руками.
   - Помилуй, Озноби! Только я появлюсь у кади с приношениями, мне отрубят правую руку.
   Ознобишин выждал, пока успокоится Абу-шериф, и сказал:
   - Я попробую умилостивить кади. Он покупал у меня лошадей. Ему приглянулся белый жеребец арабских кровей, но Нагатай-бек запросил много денег. Мне такой красавец ни к чему, - он засмеялся, - украдут! Я бы охотно от него избавился. Ты дашь мне эти деньги. Я подарю коня кади.
   - А возьмет ли он подарок?
   - Какой кади не берет подарков?
   Оба рассмеялись, потом Абу-шериф, пытливо глядя на Озноби черными глазами, проговорил:
   - Ты все это хорошо придумал. Озноби... Только скажи откровенно почему ты мне помогаешь?
   Михаил помолчал немного, уселся поудобней и сказал:
   - Видишь ли, уважаемый Абу-шериф. Когда я узнал, что Исмаил-бек купил мою соотечественницу для своего дурака, я очень горевал. Но когда я узнал, что девушка украдена одним смельчаком, я обрадовался, точно совершилось благородное дело. Каково же было мое удивление, что этим смельчаком оказался твой сын Осман. И тогда я сказал: "Быть по сему!" Я видел, счастье для девушки принадлежать пылкому благородному юноше, которого охватила любовь, чем похотливому слюнявому дураку. Все кончилось ты знаешь как. Девушки теперь нет в живых. Осман попал в беду. Все это произошло на моих глазах. Вначале я хотел помочь девушке спастись от неволи, теперь я считаю за благо помочь Осману. Вот и все.
   - Понимаю. Но ты не сказал мне, что хочешь за все это?
   - Твою дружбу, Абу-шериф.
   Старик подумал немного, приглядываясь к Озноби, и, когда убедился, что тот искренен, сказал:
   - Аллах велик, коль сотворил таких людей, как ты! Да пусть исполнится, что тебе хочется. При случае ты всегда можешь рассчитывать на меня. Абу-шериф добро помнит.
   Три недели прожил Осман у пастухов. Из города не поступало никаких вестей. Не зная, чем заняться, юноша либо без сна лежал в юрте, либо бесцельно скакал по степи, пока жеребец не покрывался обильным потом. Разочарование и отчаяние, владевшие им в первое время, прошли, как проходит зубная боль. Он давно бы покинул аул, но поклялся Озноби никуда не уезжать, дождаться его возвращения. Этот худой бородатый человек с тихим голосом и печальными глазами, нежданно-негаданно посланный ему судьбой, своим спокойствием и разумной речью возвратил ему уверенность в свои силы и надежду. В него он поверил как-то сразу, когда спросил: "Что делать?" А тот после раздумья ответил: "Не торопи время".
   Озноби появился сырым прохладным вечером, когда Осман и ждать перестал. Нетерпеливый юноша рванулся ему навстречу и помог сойти с коня, заглядывая в лицо, в небольшие серые глаза, как бы спрятанные в лукавых морщинках, стараясь отгадать, с какой вестью он прибыл, что он ему сообщит. Озноби не обмолвился и словом о том, что терзало Османа, пока не выпил пиалу кислого кобыльего молока, не расспросил пастухов о здоровье, о скоте и отеле, и тогда сказал:
   - Ну, Осман, завтра, Бог даст, поедем в Сарай!
   - Все утряслось?
   - Ишь какой скорый! Все, да не все, - ответил Михаил уклончиво и стал рассказывать о хлопотах его отца, какие подарки пришлось дарить влиятельным бекам, чтобы те, в свою очередь, повлияли на кади и всех заинтересованных лиц, включая и самого Исмаил-бека.
   - А кади? Что кади?
   - Ему предназначался богатый подарок - белый жеребец!
   - Этому кривоглазому?
   - Этот кривоглазый мог из тебя сделать висельника одним словом.
   - Да кади ничего не берет!