Страница:
Несмотря на неприятный осадок, оставшийся от беседы со словоохотливым Джонсом (как пылко защищал он права приходящих на острова моряков!), Врангель не мог проигнорировать сложившийся морской обычай и устроил обед на борту корабля для наиболее важных иностранцев, с кем познакомился в Гонолулу. Кроме капитана Джонса, были приглашены английский и американский консулы, купец Томас Мик и еще несколько американских купцов и капитанов. Что бы он ни думал о проводимой американцами политике постепенного подчинения островов своим торговым интересам, о коей так откровенно распространялся Джонс, приходилось таить эти мысли при себе и изображать на лице дружелюбную мину.
Через шесть дней наступило время прощания. От Сандвичевых островов предстоял путь к Маниле и далее, через остров Св. Елены и Портсмут, в Кронштадт.
Глава четвертая
Через шесть дней наступило время прощания. От Сандвичевых островов предстоял путь к Маниле и далее, через остров Св. Елены и Портсмут, в Кронштадт.
Глава четвертая
Врангель уже не застал в Петербурге Федора Литке: его лучший друг, командуя шлюпом «Сенявин», находился в научной гидрографической экспедиции, которой предстояло продолжить опись берегов Русской Америки, Чукотки и Камчатки.
Через знакомых Врангель узнал, что Корнилович и братья Бестужевы за участие в заговоре против императора сосланы в Сибирь. Осужден и Батеньков, однако расспросы о том, где находится Гавриил Степанович, ни к чему не привели. Среди сосланных в Сибирь имя Батенькова будто бы не фигурировало, стало быть, томится в какой-нибудь крепости, но где именно, никто не знал.
Лишь младший брат Федора Литке, Александр, счастливым жребием судьбы избежал возмездия за участие в восстании и по-прежнему служил во флоте.
Суровое наказание, определенное бунтовщикам, охладило многие горячие головы, посеяло в обществе скрытность и осторожность, замкнуло прежде словоохотливые уста.
С новым государем Врангель имел возможность познакомиться еще на борту «Кроткого». Николай I соизволил в сопровождении морского министра адмирала Моллера лично прибыть на бриг, вернувшийся из кругосветного плавания, остался доволен внешним видом и корабля, и матросов, выстроенных на палубе и дружно грянувших положенное приветствие, и выразил капитану «Кроткого» благодарность за ревностную службу на благо отечества. Врангель же в эту ответственную минуту мысленно хвалил себя за то, что, заботясь о сохранности судна и его надлежащем виде к прибытию на родину, не зря простоял и в порту Манилы, где был заново построен ялик, взамен захваченного туземцами на Нукагиве, и на острове Св. Елены, где восстановил поврежденную после жестокой бури медную обшивку корабля.
Покидая вслед за императором борт «Кроткого», адмирал Моллер также выразил свою благодарность и вполголоса сообщил Врангелю, что, по высочайшему распоряжению его величества, Врангель назначается командиром экипажа строящегося линейного корабля. Уйти в гарнизонную службу? Нет, эта перспектива отнюдь не радовала. Уж лучше командовать фрегатом, о чем Врангель не замедлил смиренно просить в письме на имя морского министра. При других обстоятельствах подобный жест мог выглядеть как неуместная строптивость, но очевидно, государь, которому было доложено о просьбе капитан-лейтенанта Врангеля, после разбирательства по всей строгости закона с возмутителями общественного спокойствия, был все же заинтересован сохранять хорошие отношения с верными престолу морскими офицерами. Просьба Врангеля была удовлетворена, и его назначили командовать строящимся фрегатом «Елизавета».
Наступившей зимой Николай I, совершая поездки в санях по городу, не забывал регулярно заглядывать на Адмиралтейскую верфь, где среди других кораблей строилась «Елизавета», и при этом дарил своим вниманием произведенного в капитаны 2-го ранга Врангеля.
Врангель же эту зиму прожил отшельником, в обществе появлялся редко и почти все вечера посвящал рукописи о путешествии в поисках неизвестной земли у берегов Ледовитого моря. Работа памяти, воскресавшей трудные, на грани гибели, походы, как и воспоминания о двух кругосветных плаваниях, на «Камчатке» и «Кротком», отвлекали от грубых казарменных будней кронштадтской жизни.
Не отправиться ли на «Елизавете» в новое путешествие к американским берегам? Можно ведь попробовать и какой-то новый маршрут, например, через Новую Голландию, как шли к Америке Леонтий Гагемейстер и Михаил Лазарев, увидеть другие страны, пройти по другим морям.
Эти думы приобретали все большую заманчивость, и однажды они привели его в знакомый дом на Мойке, у Синего моста, где проживал один из директоров Российско-Американской компании Иван Васильевич Прокофьев. Встретились почти как давние друзья. Признание Врангеля, что не лежит у него душа к гарнизонной службе, кажется, совершенно не призван к ней и много бы дал, чтобы вновь уйти в плавание к берегам Америки, ничуть не удивило проницательного купца.
— А я намедни, — с хитроватым прищуром взглянул на Врангеля Прокофьев, — тоже, Фердинанд Петрович, вас вспоминал. Не заскучал ли думаю, моряк на берегу? Строевые смотры, шагистика — ваше ли это дело? Вовремя, Фердинанд Петрович, вы пришли. У нас серьезная забота на носу: пора замену Петру Егоровичу Чистякову подыскивать. Были у меня некогда надежные люди на примете — Рылеев, Батеньков. Оба мечтали в наших заморских владениях послужить. Да судьба, — тягостно вздохнул купец, — по-иному с ними распорядилась. Вам же должность эту без долгих раздумий доверил бы. Что скажете, Фердинанд Петрович?
Врангель на минуту смешался.
— Об этом я и не думал. По правде говоря, рассчитывал всего лишь вновь, ежели будет благоприятный случай, пойти в Америку командиром корабля. А главный правитель — больше все же административная работа... — с некоторым замешательством заключил он.
— А нам на этом посту как раз крепкие и опытные моряки нужны, — энергично опроверг его Прокофьев. — Муравьев, тот же Чистяков — разве плохие офицеры?
— Отменные! — согласился Врангель.
— Есть и другой резон. В планах главного правления компании на ближайшее будущее — развивать исследования побережья и внутренних районов Аляски. И здесь вы, Фердинанд Петрович, с вашим опытом организации дальних северных экспедиций, очень даже на своем месте окажетесь.
— Сдаюсь, — усмехнулся Врангель. — Вы, Иван Васильевич, меня убедили.
Сошлись на том, что в ближайшие дни директора Российско-Американской компании будут просить морское министерство о назначении капитана 2-го ранга барона Врангеля главным правителем колоний. Сам же Врангель, опираясь на это предложение, подает рапорт с просьбой от отчислении его из строевой службы на пять лет.
Однако реакция на рапорт со стороны морского министра оказалась неожиданной — в просьбе отказали. Потребовалась личная встреча с адмиралом Моллером. Морской министр любезно дал понять, насколько неосмотрительно поступает обласканный государем офицер.
— Поймите же, барон, что государь благоволит к вам. Зачем же вам связываться с купечеством? Вас ждет блестящее будущее: его величество приказал вести вас, ступенька за ступенькой, к высшим государственным должностям.
Однако и Врангель держался непреклонно:
— Я уже дал определенные обязательства и связан словом. Нарушить его — значило бы поступиться своей честью.
— Ваша честь состоит в образцовом служении государю.
— Работу, направленную к процветанию наших американских колоний, я тоже рассматриваю как службу на благо России и, стало быть, государю.
— И все же я не склонен положительно решить ваш вопрос, — суховато отрезал морской министр.
Прошел томительный год, прежде чем просьба Врангеля была уважена. Получив известие о производстве в капитаны 1-го ранга с назначением главным правителем северо-американских колоний, Врангель вздохнул с облегчением и с посветлевшей душой отправился перед долгой дорогой погостить к родственникам в Эстляндию.
Под вечер паузок пристал к деревне Верхнеленской. Слегка накрапывал дождь, но у пристани, несмотря на сырость, собрались местные бабы в надежде сбыть проезжим людям свой нехитрый товар — куриц, масло, вязанные из шерсти вещи.
Оставив жену с малышкой в каюте, Врангель перешел с борта суденышка на берег и направился прогуляться в деревню. Что ж, совсем недурно. Дома крепкие, огороды перекопаны, из-за заборов доносится ленивое мычание коров. По всему видать, живут в достатке.
Купив свежее молоко и каравай еще теплого хлеба, он возвратился на паузок и почти нос к носу столкнулся с торопившимся на берег лоцманом. Шестое чувство подсказало Врангелю: что-то неладно.
— Куда это вы собрались, милейший? — холодно осведомился он.
— Здесь, ваше благородие, заночуем, — воровато отводя глаза, пробормотал лоцман, мужик лет сорока, с кудрявыми цыганистыми волосами. — Места впереди шибко опасные, лучше их при свете миновать.
Перехваченный Врангелем взгляд лоцмана был направлен в сторону терпеливо ожидавшей на пристани полногрудой бабы с расписным платком на плечах.
— Ты что же это, милейший, выдумываешь! — строго осадил его Врангель. — Я по Лене не впервой плыву и места знаю. Мы тут полностью груженые проходили, а почти пустой паузок и подавно пройдет. Так что — никаких ночлегов! Собирайте гребцов, и плывем дальше.
— Что случилось? — обеспокоилась жена, когда он вернулся в каюту. — Кого ты отчитывал?
— Да это, Лизонька, лоцман наш: задумал, видите ли, заночевать здесь. У него, кажется, зазноба в деревне, вот и выдумал, что плыть ночью опасно. Пришлось заблуждения его развеять.
— А может, и правда, Фердинанд, опасно? — усомнилась жена. Она с тревогой взглянула при этом на спящую в люльке малышку.
— Совершенно безопасно, — успокоил ее Врангель. — Все опасные места, Лизонька, подалее лежат. А ежели мы у каждой деревни ночевать будем, и за месяц до Якутска не доберемся.
Он вновь вышел на палубу, чтобы поторопить отплытие.
Минут пятнадцать спустя сборы были закончены, паузок отошел от пристани, и, лишь только течение подхватило его, гребцы, стоявшие с непокрытыми головами, ухнули:
— Господи, помилуй и благослови! Бог нам надобен!
После чего, заняв места, дружно налегли на весла. Как необыкновенно и счастливо для него пролетел этот год, размышлял, стоя на палубе и всматриваясь в темнеющий лес на гористых берегах, Врангель. И в мыслях не было, когда отправлялся погостить в Ревель, что встретит там свою судьбу — юную баронессу Элизабет Россильон. Сопровождавшая его тетушка дружила с родителями баронессы и, едва племянник обмолвился нельзя ли познакомиться, представила его этому семейству. Черноволосая красавица с мечтательными темными глазами пленила сердце моряка с первого взгляда. Но как непросто было ему признаться в своих чувствах! Собственную внешность Врангель считал вполне заурядной и даже невзрачной — невысокий, рыжеватый, с уже проступающими залысинами. Но тетушке-то он мог довериться и услышал в ответ поощрительный призыв: «Только не робей, Фердинанд, у тебя есть шанс!»
Девятнадцатилетняя Элизабет оказалась простой и милой в общении, совершенно лишенной жеманства, и с ней Врангель, прежде страдавший мучительной для него застенчивостью, чувствовал себя словно смелее, раскованнее. Совместные прогулки верхом на лошадях способствовали сближению. Но о чем говорить с девушкой? Не рассказывать же о своих походных приключениях? Элизабет помогла ему, первой начала расспросы. Ее всерьез тронули неудачи, о коих повествовал Врангель: и трагическое происшествие в бухте Чичагова на острове Нукагива, и невозможность достичь земли, в существовании которой ее собеседник не сомневался. Однажды Врангель шутливо спросил: «А если бы вам, Лизонька, представилась возможность примкнуть к отряду, выходящему в трудный, даже опасный путь, как бы вы поступили? Допустим, ехать по сибирским рекам и лесам на лодках, на лошадях?» — «О, — легко ответила она, — катанье на лодках и конные прогулки — мое любимое занятие. А если имеешь надежных спутников, вообще ничего не страшно». Услышав эти слова, через две недели ухаживания Врангель рискнул сделать Элизабет Россильон предложение руки и сердца: о предстоящем ему новом странствии через Сибирь до Охотска и оттуда в Русскую Америку девушка уже знала, и ее как будто не пугала перспектива разделить с ним этот трудный путь.
Получив благословение родителей Элизабет, через две недели обвенчались, и, не успел еще завершиться медовый месяц, как молодые уже катили в экипаже к сибирским просторам, в направлении Иркутска, откуда предстояло продолжить путь к берегам Америки.
В Иркутске обнаружилось, что Лизонька, как ласково называл ее муж, ждет ребенка. Пришлось задержаться, чтобы дорога не помешала благополучным родам. В городе, так памятном знакомством со Сперанским, Батеньковым, Геденштромом, ныне можно было встретить и кое-кого из сосланных в холодные края заговорщиков, и особенно близко были приняты Врангели в доме иркутского городничего Александра Николаевича Муравьева. Узнав, что столичный гость когда-то встречался с Батеньковым, Корниловичем, братьями Бестужевыми, Муравьев стал относиться к нему с подчеркнутым расположением.
В апреле появилась на свет дочурка, а в конце мая, когда малютке, названной Марией, исполнился месяц, рискнули двинуться дальше. Некоторые из иркутских знакомых, особливо, разумеется, женщины, полагали, что надо еще повременить. Но в Иркутске и так задержались более восьми месяцев. Выбор был невелик: либо оставить жену и дочь в городе, либо двигаться дальше вместе. «Что же нам делать, Лизонька?» — «Конечно, ехать дальше всем вместе», — решительно ответила она.
Перед отправкой на паузке вниз по Лене Врангель по мере сил постарался хоть немного преобразить их весьма скромную каюту в более комфортабельную: в ней поставили несколько привезенных из Иркутска шкафчиков для вещей и продуктов, железную печь, стены обили войлоком.
Если судить по прошлому плаванию, Лена особых сюрпризов преподнести не должна. А вот дальше, верховая дорога от Якутска до Охотска, будет, как говорили бывалые люди, намного сложнее.
В Якутск паузок с немногими пассажирами на борту прибыл после восемнадцатисуточного плавания. Путников встретил на берегу комиссионер Российско-Американской компании Шергин и любезно предложил расположиться в его доме.
И вновь дорожные хлопоты: надо нанимать проводников с лошадьми, запасаться продуктами.
За время после первого посещения Якутска северный городок, как показалось Врангелю, изменился лишь в худшую сторону. Раскисшие от недавнего половодья дороги, разбитые тротуары, наклонившиеся от ветхости дома — многое здесь носило следы запущенности и преступного небрежения. Не улучшал общей картины и недавно выстроенный гостиный двор, угнетавший скудостью предлагаемых товаров.
Врангель возвращался в их временное пристанище в дурном расположении духа и однажды в ответ на участливый вопрос жены все же дал волю чувствам:
— Поразительно, — негромко говорил он, чтобы не разбудить спавшую в соседней комнате малышку, — они здесь живут будто в каменном веке. О, нет, в каменном веке уже знали закон общины, а тут каждый сам по себе, никакого общего руководства жизнью. В городе невозможно купить ни мяса, ни молока, ни дров. Даже вода и та стала проблемой. В полярных странствиях я основательно ознакомился с якутами. Это талантливый народ, умелый, мастеровитый. Их руками, считай, весь город построен — и дома, и храмы, даже храмовую живопись исполняли. И как же местное начальство облагодетельствовало их? До сих пор не потрудились даже грамоту составить, не говоря о развитии школ! Им дали примеры роскоши, но на ее фоне якуты лишь явственней осознали собственную нищету. Да и как могло быть иначе, когда у нас каждый земский заседатель полагает, что не он призван служить народу, а народ призван прислуживать ему.
— Но у тебя же, кажется, были здесь друзья... — робко вставила жена.
— Друзья? Нет, так, знакомые, больше из чиновников. Да и они заняты теперь кляузами друг против друга. С нетерпением и страхом ждут прибытия комиссии для исследования действий областного начальства. А поскольку одни его поддерживают, а другие хают, то все чиновничество разбилось на два лагеря, завели своих лазутчиков и шпионов для выведывания тайн и планов противной стороны. Строят козни друг другу, наушничают — и так идет их жизнь, изо дня в день! Нет уж, Лизонька, — вздохнув, заключил Врангель, — лучше нам бежать из этого клоповника поскорее. В дороге, под звездным небом, дышится легче.
Через несколько дней сборы завершились. По ту сторону Лены ожидали обоз и верховые лошади. Ежели Бог милует, через месяц-полтора должны преодолеть тысячеверстный путь до Охотска.
Лишь треск разведенного на большой поляне костра да изредка всхрапывание привязанных к деревьям лошадей нарушали тишину ночи. Заметно похолодало. От близкой реки Солы, на берегу которой был устроен привал, тянулись клочья тумана.
Кто же пугает лошадей: волки, медведи? Взяв заряженное ружье, Врангель осторожно подошел к раскидистой ели. У ее основания, лежа на потнике и укрывшись шинелью мужа, крепко спала умаявшаяся за первый день пути Лизонька. Спала и малютка в своей кожаной люльке, прикрытой от комарья сеткой, сплетенной из лошадиных волос. Рядом, так же по-походному, пристроилась нянька малышки — нанятая еще в Иркутске деревенская женщина тридцати двух лет, Марья Ивановна. Тоже, небось, жалеет, что связалась с ними, отправившись неведомо куда.
Что ж, непростым получился первый день пути. Приведенные якутами лошади оказались с норовом, брыкались, не давая седлать себя, скидывали клади. И свою-то кобылу не сразу удалось объездить: едва ее подвели к новому хозяину, вырвалась и умчалась прочь. Якуты едва ее поймали.
С особым тщанием Врангель выбирал проводника, кому не страшно было бы доверить везти малютку, выспрашивал, у кого есть опыт по перевозке малых детей. Помочь вызвался рыжий, лет сорока, кряжистый русский мужик Силантий. «Не сумлевайтесь, ваше благородие, — уверил Силантий, — хаживал я с мальцами не раз, и все в целости и сохранности доставлены были». Силантий сам подобрал себе лошадь, сел на нее, проехался, после чего на грудь ему осторожно прикрепили люльку с младенцем. Для страховки Врангель приказал еще одному провожатому вести лошадь Силантия под уздцы.
И все же без приключений не обошлось. В одном из болот, называемых бадаранами, лошадь Силантия стала вязнуть, ее вытащили, но крики суетившихся вокруг людей напугали малютку, и она залилась громким плачем. Ехавшая поблизости мать, Лизонька, тоже расплакалась.
— Лучше, Силантий, иди пешком, — посоветовал Врангель.
— Пешком так пешком, — согласился тот. — Мне не привыкать.
Обоз с кухней, палатками и постелями для ночлега двинулся за болотами другой дорогой и должен был прибыть к месту привала первым. Да, видно, что-то случилось, и когда путники достигли реки Солы, обозных там не оказалось. Пришлось устраиваться как Бог послал.
Сделав дозорный круг по поляне, Врангель вернулся к костру и присел рядом с дымившим самокруткой Силантием.
— Что, Силантий, — взглянул он на проводника, — с обозом-то могло приключиться? Почему их нет до сих пор?
— Дело обычное, — сплюнул мужик. — Должно быть, лошади понесли и кладь потеряли. Теперь ищут. Да куда им деваться — придут.
Сидя в тягостном раздумье у костра и глядя, как ветер относит за деревья снопы искр, Врангель обратился мыслями к конечной цели своего путешествия — Аляске. С кем придется работать там? Крепкие ли это люди?
Чем выше продвигался отряд вверх по реке, тем с большей изобретательностью она ставила перед людьми все новые и новые препятствия. То гряда торчащих из воды камней, то ствол рухнувшего в поток дерева преграждали движение. Да и грести против заметно убыстрившегося течения стало намного труднее.
Возглавлявший отряд прапорщик корпуса флотских штурманов Иван Васильев ныне уже с теплыми чувствами, как почти блаженное время, вспоминал начало похода. В конце мая, когда вышли из Ново-Александровского редута, мимо байдарок еще скользили к морю отдельные льдины, ночью иногда выпадал снег, а по утрам одетый в иней лес сверкал на солнце своим убранством.
В первых числах июня стало теплеть, и как только столбик термометра поднялся выше десяти — двенадцати градусов, появилось множество комаров. Река полнилась пробудившейся с наступлением тепла жизнью. Пели птахи, и почти каждый день кто-либо из шедших впереди проводников-туземцев, даже не потрудившись пристать к берегу, подстреливал оленя, спасавшегося от комарья в воде. Проводник откладывал весло, брал в руки лук и, приложив стрелу из заплечного колчана, пускал ее в цель. Радостный вопль извещал спутников об удаче. Лишь тогда стрелок причаливал к земле и, вытащив добычу, возвращался к лодке с тушей убитого зверя на плечах.
Местами стволы и сучья клонившихся к воде деревьев — берез, тополей, ольховника — были подрезаны острыми зубами неутомимых бобров. Встречались и их заботливо построенные хатки, а иной раз возникала меж бревен усатая мордочка и самого строителя.
Как-то на привале проводники угостили Васильева мясом дикобраза, причем начальнику отряда предложили отведать самую лакомую часть тушки — запеченный на углях хвост.
В отряде было двадцать человек, и большую его часть составляли местные туземцы — жители низовьев реки аглегмюты и несколько киятайглютов, знакомых с верховьями реки: их подрядили в селении, где почти неделю пережидали ненастье.
Из столицы Русской Америки, Ново-Архангельска, откуда Васильев отправился в путь, он взял с собой лишь воспитанника тамошней навигационной школы креола Петра Колмакова — сына начальника Александровского редута. На острове Кадьяке к отряду присоединились два умелых стрельца, а в редуте — двое русских промышленников и могучего сложения креол-толмач Семен Лукин. За три недели похода вверх по реке Васильев убедился, что именно Лукин с его властной манерой держать себя по отношению к туземцам, знанием их языка и завидным таежным опытом может принести отряду наибольшую пользу. Свои таланты Лукин демонстрировал как бы невзначай, походя. Так, в селении, где остановились из-за сильных дождей, почти играючи раскидал группу перепивших и затеявших свару туземцев да еще и крикнул им нечто такое, отчего они враз присмирели. А когда стали донимать комары, тот же Лукин показал Васильеву, как можно предохраниться от укусов. Он отловил в воде несколько лягушек и смазал ноги и руки их слизью, посоветовав прапорщику последовать его примеру. Средство действительно помогло: на смазанные места комары не садились.
Лукина, как человека весьма полезного, рекомендовал Васильеву лично главный правитель Чистяков, присовокупив к характеристике, что креола после гибели от рук туземцев его отца воспитывал на правах приемного сына сам первый главный правитель колоний Александр Андреевич Баранов.
По полученной от Чистякова инструкции Васильеву предписывалось добраться со своим отрядом до верховьев реки Нушагак, куда русские прежде не проникали, и оттуда переносом выйти на реки Кускоквим и Квихпак[29] и сплавиться по одной из этих рек до ее устья, замечая и описывая по пути все берега и озера.
С тем чтоб закрепить право России на новооткрытые земли, прапорщику надлежало закопать в приметных местах специальные медные знаки. При общении с населяющими реки дикими народами предписывалось склонить их к товарообмену, а заодно приглядеть, где есть смысл основать в будущем торговые точки.
И вот идет уже двадцатый день плавания. По словам проводников, вскоре должны достичь озера Нушагак, откуда река истекает. Вчера полдня ухлопали, чтобы перебраться через полутораверстные пороги, перенося байдарки и груз на себе.
Проводники, плывшие впереди на однолючных байдарках, миновав очередной изгиб, один за другим пристали к берегу и вышли на камни, поджидая спутников. Похоже, река приготовила еще один сюрприз. Присоединившись к проводникам, Васильев увидел причину остановки. Здесь, у каменного уступа, река падала вниз тремя потоками. Вот ее бурное течение подхватило ствол подгнившей ели и, вынеся на уступ, с шумом швырнуло в каньон. Дерево беспомощно закружилось в бурном водовороте и, ломаясь о камни, понеслось дальше.
Семен Лукин о чем-то переговорил с туземцами. Подойдя к прапорщику, пояснил:
— Они называют этот водопад Тукунагли — Место Смерти.
— Здесь, что же, тоже было побоище, кого-то убили? — не отрывая взгляд от зрелища грозно ревущей воды, спросил Васильев.
Ему вспомнился ночлег в низовьях реки, где она поворачивает на север. Поблизости от их стана во множестве валялись на земле черепа людей и выбеленные дождями кости. Проводники-аглегмюты сказали, что в этом месте лет десять — тринадцать назад их сородичи убили до двух сотен пришельцев с верховьев реки — киятайглютов.
— Да кто ж знает, — пожал плечами Лукин, — может, кого и убивали, а может, просто гибли по неосторожности люди, шедшие к устью.
В тот же день, миновав еще один порог, отряд прибыл к горловине озера Нушагак, и там обнаружилось стойбище туземцев, перекочевавших с Кускоквима. Побеседовав с ними через толмача, Васильев узнал, что если переплыть озеро до его противоположного конца, то выйдешь к другому — Чавыкахтули, а оттуда, перенося байдарки и переплывая еще три небольших озера, можно достичь реки, впадающей в Кускоквим. Что ж, путь ясен, осталось немногое — взять пару проводников из стойбища и плыть с ними дальше, на Кускоквим.
Через знакомых Врангель узнал, что Корнилович и братья Бестужевы за участие в заговоре против императора сосланы в Сибирь. Осужден и Батеньков, однако расспросы о том, где находится Гавриил Степанович, ни к чему не привели. Среди сосланных в Сибирь имя Батенькова будто бы не фигурировало, стало быть, томится в какой-нибудь крепости, но где именно, никто не знал.
Лишь младший брат Федора Литке, Александр, счастливым жребием судьбы избежал возмездия за участие в восстании и по-прежнему служил во флоте.
Суровое наказание, определенное бунтовщикам, охладило многие горячие головы, посеяло в обществе скрытность и осторожность, замкнуло прежде словоохотливые уста.
С новым государем Врангель имел возможность познакомиться еще на борту «Кроткого». Николай I соизволил в сопровождении морского министра адмирала Моллера лично прибыть на бриг, вернувшийся из кругосветного плавания, остался доволен внешним видом и корабля, и матросов, выстроенных на палубе и дружно грянувших положенное приветствие, и выразил капитану «Кроткого» благодарность за ревностную службу на благо отечества. Врангель же в эту ответственную минуту мысленно хвалил себя за то, что, заботясь о сохранности судна и его надлежащем виде к прибытию на родину, не зря простоял и в порту Манилы, где был заново построен ялик, взамен захваченного туземцами на Нукагиве, и на острове Св. Елены, где восстановил поврежденную после жестокой бури медную обшивку корабля.
Покидая вслед за императором борт «Кроткого», адмирал Моллер также выразил свою благодарность и вполголоса сообщил Врангелю, что, по высочайшему распоряжению его величества, Врангель назначается командиром экипажа строящегося линейного корабля. Уйти в гарнизонную службу? Нет, эта перспектива отнюдь не радовала. Уж лучше командовать фрегатом, о чем Врангель не замедлил смиренно просить в письме на имя морского министра. При других обстоятельствах подобный жест мог выглядеть как неуместная строптивость, но очевидно, государь, которому было доложено о просьбе капитан-лейтенанта Врангеля, после разбирательства по всей строгости закона с возмутителями общественного спокойствия, был все же заинтересован сохранять хорошие отношения с верными престолу морскими офицерами. Просьба Врангеля была удовлетворена, и его назначили командовать строящимся фрегатом «Елизавета».
Наступившей зимой Николай I, совершая поездки в санях по городу, не забывал регулярно заглядывать на Адмиралтейскую верфь, где среди других кораблей строилась «Елизавета», и при этом дарил своим вниманием произведенного в капитаны 2-го ранга Врангеля.
Врангель же эту зиму прожил отшельником, в обществе появлялся редко и почти все вечера посвящал рукописи о путешествии в поисках неизвестной земли у берегов Ледовитого моря. Работа памяти, воскресавшей трудные, на грани гибели, походы, как и воспоминания о двух кругосветных плаваниях, на «Камчатке» и «Кротком», отвлекали от грубых казарменных будней кронштадтской жизни.
Не отправиться ли на «Елизавете» в новое путешествие к американским берегам? Можно ведь попробовать и какой-то новый маршрут, например, через Новую Голландию, как шли к Америке Леонтий Гагемейстер и Михаил Лазарев, увидеть другие страны, пройти по другим морям.
Эти думы приобретали все большую заманчивость, и однажды они привели его в знакомый дом на Мойке, у Синего моста, где проживал один из директоров Российско-Американской компании Иван Васильевич Прокофьев. Встретились почти как давние друзья. Признание Врангеля, что не лежит у него душа к гарнизонной службе, кажется, совершенно не призван к ней и много бы дал, чтобы вновь уйти в плавание к берегам Америки, ничуть не удивило проницательного купца.
— А я намедни, — с хитроватым прищуром взглянул на Врангеля Прокофьев, — тоже, Фердинанд Петрович, вас вспоминал. Не заскучал ли думаю, моряк на берегу? Строевые смотры, шагистика — ваше ли это дело? Вовремя, Фердинанд Петрович, вы пришли. У нас серьезная забота на носу: пора замену Петру Егоровичу Чистякову подыскивать. Были у меня некогда надежные люди на примете — Рылеев, Батеньков. Оба мечтали в наших заморских владениях послужить. Да судьба, — тягостно вздохнул купец, — по-иному с ними распорядилась. Вам же должность эту без долгих раздумий доверил бы. Что скажете, Фердинанд Петрович?
Врангель на минуту смешался.
— Об этом я и не думал. По правде говоря, рассчитывал всего лишь вновь, ежели будет благоприятный случай, пойти в Америку командиром корабля. А главный правитель — больше все же административная работа... — с некоторым замешательством заключил он.
— А нам на этом посту как раз крепкие и опытные моряки нужны, — энергично опроверг его Прокофьев. — Муравьев, тот же Чистяков — разве плохие офицеры?
— Отменные! — согласился Врангель.
— Есть и другой резон. В планах главного правления компании на ближайшее будущее — развивать исследования побережья и внутренних районов Аляски. И здесь вы, Фердинанд Петрович, с вашим опытом организации дальних северных экспедиций, очень даже на своем месте окажетесь.
— Сдаюсь, — усмехнулся Врангель. — Вы, Иван Васильевич, меня убедили.
Сошлись на том, что в ближайшие дни директора Российско-Американской компании будут просить морское министерство о назначении капитана 2-го ранга барона Врангеля главным правителем колоний. Сам же Врангель, опираясь на это предложение, подает рапорт с просьбой от отчислении его из строевой службы на пять лет.
Однако реакция на рапорт со стороны морского министра оказалась неожиданной — в просьбе отказали. Потребовалась личная встреча с адмиралом Моллером. Морской министр любезно дал понять, насколько неосмотрительно поступает обласканный государем офицер.
— Поймите же, барон, что государь благоволит к вам. Зачем же вам связываться с купечеством? Вас ждет блестящее будущее: его величество приказал вести вас, ступенька за ступенькой, к высшим государственным должностям.
Однако и Врангель держался непреклонно:
— Я уже дал определенные обязательства и связан словом. Нарушить его — значило бы поступиться своей честью.
— Ваша честь состоит в образцовом служении государю.
— Работу, направленную к процветанию наших американских колоний, я тоже рассматриваю как службу на благо России и, стало быть, государю.
— И все же я не склонен положительно решить ваш вопрос, — суховато отрезал морской министр.
Прошел томительный год, прежде чем просьба Врангеля была уважена. Получив известие о производстве в капитаны 1-го ранга с назначением главным правителем северо-американских колоний, Врангель вздохнул с облегчением и с посветлевшей душой отправился перед долгой дорогой погостить к родственникам в Эстляндию.
Под вечер паузок пристал к деревне Верхнеленской. Слегка накрапывал дождь, но у пристани, несмотря на сырость, собрались местные бабы в надежде сбыть проезжим людям свой нехитрый товар — куриц, масло, вязанные из шерсти вещи.
Оставив жену с малышкой в каюте, Врангель перешел с борта суденышка на берег и направился прогуляться в деревню. Что ж, совсем недурно. Дома крепкие, огороды перекопаны, из-за заборов доносится ленивое мычание коров. По всему видать, живут в достатке.
Купив свежее молоко и каравай еще теплого хлеба, он возвратился на паузок и почти нос к носу столкнулся с торопившимся на берег лоцманом. Шестое чувство подсказало Врангелю: что-то неладно.
— Куда это вы собрались, милейший? — холодно осведомился он.
— Здесь, ваше благородие, заночуем, — воровато отводя глаза, пробормотал лоцман, мужик лет сорока, с кудрявыми цыганистыми волосами. — Места впереди шибко опасные, лучше их при свете миновать.
Перехваченный Врангелем взгляд лоцмана был направлен в сторону терпеливо ожидавшей на пристани полногрудой бабы с расписным платком на плечах.
— Ты что же это, милейший, выдумываешь! — строго осадил его Врангель. — Я по Лене не впервой плыву и места знаю. Мы тут полностью груженые проходили, а почти пустой паузок и подавно пройдет. Так что — никаких ночлегов! Собирайте гребцов, и плывем дальше.
— Что случилось? — обеспокоилась жена, когда он вернулся в каюту. — Кого ты отчитывал?
— Да это, Лизонька, лоцман наш: задумал, видите ли, заночевать здесь. У него, кажется, зазноба в деревне, вот и выдумал, что плыть ночью опасно. Пришлось заблуждения его развеять.
— А может, и правда, Фердинанд, опасно? — усомнилась жена. Она с тревогой взглянула при этом на спящую в люльке малышку.
— Совершенно безопасно, — успокоил ее Врангель. — Все опасные места, Лизонька, подалее лежат. А ежели мы у каждой деревни ночевать будем, и за месяц до Якутска не доберемся.
Он вновь вышел на палубу, чтобы поторопить отплытие.
Минут пятнадцать спустя сборы были закончены, паузок отошел от пристани, и, лишь только течение подхватило его, гребцы, стоявшие с непокрытыми головами, ухнули:
— Господи, помилуй и благослови! Бог нам надобен!
После чего, заняв места, дружно налегли на весла. Как необыкновенно и счастливо для него пролетел этот год, размышлял, стоя на палубе и всматриваясь в темнеющий лес на гористых берегах, Врангель. И в мыслях не было, когда отправлялся погостить в Ревель, что встретит там свою судьбу — юную баронессу Элизабет Россильон. Сопровождавшая его тетушка дружила с родителями баронессы и, едва племянник обмолвился нельзя ли познакомиться, представила его этому семейству. Черноволосая красавица с мечтательными темными глазами пленила сердце моряка с первого взгляда. Но как непросто было ему признаться в своих чувствах! Собственную внешность Врангель считал вполне заурядной и даже невзрачной — невысокий, рыжеватый, с уже проступающими залысинами. Но тетушке-то он мог довериться и услышал в ответ поощрительный призыв: «Только не робей, Фердинанд, у тебя есть шанс!»
Девятнадцатилетняя Элизабет оказалась простой и милой в общении, совершенно лишенной жеманства, и с ней Врангель, прежде страдавший мучительной для него застенчивостью, чувствовал себя словно смелее, раскованнее. Совместные прогулки верхом на лошадях способствовали сближению. Но о чем говорить с девушкой? Не рассказывать же о своих походных приключениях? Элизабет помогла ему, первой начала расспросы. Ее всерьез тронули неудачи, о коих повествовал Врангель: и трагическое происшествие в бухте Чичагова на острове Нукагива, и невозможность достичь земли, в существовании которой ее собеседник не сомневался. Однажды Врангель шутливо спросил: «А если бы вам, Лизонька, представилась возможность примкнуть к отряду, выходящему в трудный, даже опасный путь, как бы вы поступили? Допустим, ехать по сибирским рекам и лесам на лодках, на лошадях?» — «О, — легко ответила она, — катанье на лодках и конные прогулки — мое любимое занятие. А если имеешь надежных спутников, вообще ничего не страшно». Услышав эти слова, через две недели ухаживания Врангель рискнул сделать Элизабет Россильон предложение руки и сердца: о предстоящем ему новом странствии через Сибирь до Охотска и оттуда в Русскую Америку девушка уже знала, и ее как будто не пугала перспектива разделить с ним этот трудный путь.
Получив благословение родителей Элизабет, через две недели обвенчались, и, не успел еще завершиться медовый месяц, как молодые уже катили в экипаже к сибирским просторам, в направлении Иркутска, откуда предстояло продолжить путь к берегам Америки.
В Иркутске обнаружилось, что Лизонька, как ласково называл ее муж, ждет ребенка. Пришлось задержаться, чтобы дорога не помешала благополучным родам. В городе, так памятном знакомством со Сперанским, Батеньковым, Геденштромом, ныне можно было встретить и кое-кого из сосланных в холодные края заговорщиков, и особенно близко были приняты Врангели в доме иркутского городничего Александра Николаевича Муравьева. Узнав, что столичный гость когда-то встречался с Батеньковым, Корниловичем, братьями Бестужевыми, Муравьев стал относиться к нему с подчеркнутым расположением.
В апреле появилась на свет дочурка, а в конце мая, когда малютке, названной Марией, исполнился месяц, рискнули двинуться дальше. Некоторые из иркутских знакомых, особливо, разумеется, женщины, полагали, что надо еще повременить. Но в Иркутске и так задержались более восьми месяцев. Выбор был невелик: либо оставить жену и дочь в городе, либо двигаться дальше вместе. «Что же нам делать, Лизонька?» — «Конечно, ехать дальше всем вместе», — решительно ответила она.
Перед отправкой на паузке вниз по Лене Врангель по мере сил постарался хоть немного преобразить их весьма скромную каюту в более комфортабельную: в ней поставили несколько привезенных из Иркутска шкафчиков для вещей и продуктов, железную печь, стены обили войлоком.
Если судить по прошлому плаванию, Лена особых сюрпризов преподнести не должна. А вот дальше, верховая дорога от Якутска до Охотска, будет, как говорили бывалые люди, намного сложнее.
В Якутск паузок с немногими пассажирами на борту прибыл после восемнадцатисуточного плавания. Путников встретил на берегу комиссионер Российско-Американской компании Шергин и любезно предложил расположиться в его доме.
И вновь дорожные хлопоты: надо нанимать проводников с лошадьми, запасаться продуктами.
За время после первого посещения Якутска северный городок, как показалось Врангелю, изменился лишь в худшую сторону. Раскисшие от недавнего половодья дороги, разбитые тротуары, наклонившиеся от ветхости дома — многое здесь носило следы запущенности и преступного небрежения. Не улучшал общей картины и недавно выстроенный гостиный двор, угнетавший скудостью предлагаемых товаров.
Врангель возвращался в их временное пристанище в дурном расположении духа и однажды в ответ на участливый вопрос жены все же дал волю чувствам:
— Поразительно, — негромко говорил он, чтобы не разбудить спавшую в соседней комнате малышку, — они здесь живут будто в каменном веке. О, нет, в каменном веке уже знали закон общины, а тут каждый сам по себе, никакого общего руководства жизнью. В городе невозможно купить ни мяса, ни молока, ни дров. Даже вода и та стала проблемой. В полярных странствиях я основательно ознакомился с якутами. Это талантливый народ, умелый, мастеровитый. Их руками, считай, весь город построен — и дома, и храмы, даже храмовую живопись исполняли. И как же местное начальство облагодетельствовало их? До сих пор не потрудились даже грамоту составить, не говоря о развитии школ! Им дали примеры роскоши, но на ее фоне якуты лишь явственней осознали собственную нищету. Да и как могло быть иначе, когда у нас каждый земский заседатель полагает, что не он призван служить народу, а народ призван прислуживать ему.
— Но у тебя же, кажется, были здесь друзья... — робко вставила жена.
— Друзья? Нет, так, знакомые, больше из чиновников. Да и они заняты теперь кляузами друг против друга. С нетерпением и страхом ждут прибытия комиссии для исследования действий областного начальства. А поскольку одни его поддерживают, а другие хают, то все чиновничество разбилось на два лагеря, завели своих лазутчиков и шпионов для выведывания тайн и планов противной стороны. Строят козни друг другу, наушничают — и так идет их жизнь, изо дня в день! Нет уж, Лизонька, — вздохнув, заключил Врангель, — лучше нам бежать из этого клоповника поскорее. В дороге, под звездным небом, дышится легче.
Через несколько дней сборы завершились. По ту сторону Лены ожидали обоз и верховые лошади. Ежели Бог милует, через месяц-полтора должны преодолеть тысячеверстный путь до Охотска.
Лишь треск разведенного на большой поляне костра да изредка всхрапывание привязанных к деревьям лошадей нарушали тишину ночи. Заметно похолодало. От близкой реки Солы, на берегу которой был устроен привал, тянулись клочья тумана.
Кто же пугает лошадей: волки, медведи? Взяв заряженное ружье, Врангель осторожно подошел к раскидистой ели. У ее основания, лежа на потнике и укрывшись шинелью мужа, крепко спала умаявшаяся за первый день пути Лизонька. Спала и малютка в своей кожаной люльке, прикрытой от комарья сеткой, сплетенной из лошадиных волос. Рядом, так же по-походному, пристроилась нянька малышки — нанятая еще в Иркутске деревенская женщина тридцати двух лет, Марья Ивановна. Тоже, небось, жалеет, что связалась с ними, отправившись неведомо куда.
Что ж, непростым получился первый день пути. Приведенные якутами лошади оказались с норовом, брыкались, не давая седлать себя, скидывали клади. И свою-то кобылу не сразу удалось объездить: едва ее подвели к новому хозяину, вырвалась и умчалась прочь. Якуты едва ее поймали.
С особым тщанием Врангель выбирал проводника, кому не страшно было бы доверить везти малютку, выспрашивал, у кого есть опыт по перевозке малых детей. Помочь вызвался рыжий, лет сорока, кряжистый русский мужик Силантий. «Не сумлевайтесь, ваше благородие, — уверил Силантий, — хаживал я с мальцами не раз, и все в целости и сохранности доставлены были». Силантий сам подобрал себе лошадь, сел на нее, проехался, после чего на грудь ему осторожно прикрепили люльку с младенцем. Для страховки Врангель приказал еще одному провожатому вести лошадь Силантия под уздцы.
И все же без приключений не обошлось. В одном из болот, называемых бадаранами, лошадь Силантия стала вязнуть, ее вытащили, но крики суетившихся вокруг людей напугали малютку, и она залилась громким плачем. Ехавшая поблизости мать, Лизонька, тоже расплакалась.
— Лучше, Силантий, иди пешком, — посоветовал Врангель.
— Пешком так пешком, — согласился тот. — Мне не привыкать.
Обоз с кухней, палатками и постелями для ночлега двинулся за болотами другой дорогой и должен был прибыть к месту привала первым. Да, видно, что-то случилось, и когда путники достигли реки Солы, обозных там не оказалось. Пришлось устраиваться как Бог послал.
Сделав дозорный круг по поляне, Врангель вернулся к костру и присел рядом с дымившим самокруткой Силантием.
— Что, Силантий, — взглянул он на проводника, — с обозом-то могло приключиться? Почему их нет до сих пор?
— Дело обычное, — сплюнул мужик. — Должно быть, лошади понесли и кладь потеряли. Теперь ищут. Да куда им деваться — придут.
Сидя в тягостном раздумье у костра и глядя, как ветер относит за деревья снопы искр, Врангель обратился мыслями к конечной цели своего путешествия — Аляске. С кем придется работать там? Крепкие ли это люди?
Чем выше продвигался отряд вверх по реке, тем с большей изобретательностью она ставила перед людьми все новые и новые препятствия. То гряда торчащих из воды камней, то ствол рухнувшего в поток дерева преграждали движение. Да и грести против заметно убыстрившегося течения стало намного труднее.
Возглавлявший отряд прапорщик корпуса флотских штурманов Иван Васильев ныне уже с теплыми чувствами, как почти блаженное время, вспоминал начало похода. В конце мая, когда вышли из Ново-Александровского редута, мимо байдарок еще скользили к морю отдельные льдины, ночью иногда выпадал снег, а по утрам одетый в иней лес сверкал на солнце своим убранством.
В первых числах июня стало теплеть, и как только столбик термометра поднялся выше десяти — двенадцати градусов, появилось множество комаров. Река полнилась пробудившейся с наступлением тепла жизнью. Пели птахи, и почти каждый день кто-либо из шедших впереди проводников-туземцев, даже не потрудившись пристать к берегу, подстреливал оленя, спасавшегося от комарья в воде. Проводник откладывал весло, брал в руки лук и, приложив стрелу из заплечного колчана, пускал ее в цель. Радостный вопль извещал спутников об удаче. Лишь тогда стрелок причаливал к земле и, вытащив добычу, возвращался к лодке с тушей убитого зверя на плечах.
Местами стволы и сучья клонившихся к воде деревьев — берез, тополей, ольховника — были подрезаны острыми зубами неутомимых бобров. Встречались и их заботливо построенные хатки, а иной раз возникала меж бревен усатая мордочка и самого строителя.
Как-то на привале проводники угостили Васильева мясом дикобраза, причем начальнику отряда предложили отведать самую лакомую часть тушки — запеченный на углях хвост.
В отряде было двадцать человек, и большую его часть составляли местные туземцы — жители низовьев реки аглегмюты и несколько киятайглютов, знакомых с верховьями реки: их подрядили в селении, где почти неделю пережидали ненастье.
Из столицы Русской Америки, Ново-Архангельска, откуда Васильев отправился в путь, он взял с собой лишь воспитанника тамошней навигационной школы креола Петра Колмакова — сына начальника Александровского редута. На острове Кадьяке к отряду присоединились два умелых стрельца, а в редуте — двое русских промышленников и могучего сложения креол-толмач Семен Лукин. За три недели похода вверх по реке Васильев убедился, что именно Лукин с его властной манерой держать себя по отношению к туземцам, знанием их языка и завидным таежным опытом может принести отряду наибольшую пользу. Свои таланты Лукин демонстрировал как бы невзначай, походя. Так, в селении, где остановились из-за сильных дождей, почти играючи раскидал группу перепивших и затеявших свару туземцев да еще и крикнул им нечто такое, отчего они враз присмирели. А когда стали донимать комары, тот же Лукин показал Васильеву, как можно предохраниться от укусов. Он отловил в воде несколько лягушек и смазал ноги и руки их слизью, посоветовав прапорщику последовать его примеру. Средство действительно помогло: на смазанные места комары не садились.
Лукина, как человека весьма полезного, рекомендовал Васильеву лично главный правитель Чистяков, присовокупив к характеристике, что креола после гибели от рук туземцев его отца воспитывал на правах приемного сына сам первый главный правитель колоний Александр Андреевич Баранов.
По полученной от Чистякова инструкции Васильеву предписывалось добраться со своим отрядом до верховьев реки Нушагак, куда русские прежде не проникали, и оттуда переносом выйти на реки Кускоквим и Квихпак[29] и сплавиться по одной из этих рек до ее устья, замечая и описывая по пути все берега и озера.
С тем чтоб закрепить право России на новооткрытые земли, прапорщику надлежало закопать в приметных местах специальные медные знаки. При общении с населяющими реки дикими народами предписывалось склонить их к товарообмену, а заодно приглядеть, где есть смысл основать в будущем торговые точки.
И вот идет уже двадцатый день плавания. По словам проводников, вскоре должны достичь озера Нушагак, откуда река истекает. Вчера полдня ухлопали, чтобы перебраться через полутораверстные пороги, перенося байдарки и груз на себе.
Проводники, плывшие впереди на однолючных байдарках, миновав очередной изгиб, один за другим пристали к берегу и вышли на камни, поджидая спутников. Похоже, река приготовила еще один сюрприз. Присоединившись к проводникам, Васильев увидел причину остановки. Здесь, у каменного уступа, река падала вниз тремя потоками. Вот ее бурное течение подхватило ствол подгнившей ели и, вынеся на уступ, с шумом швырнуло в каньон. Дерево беспомощно закружилось в бурном водовороте и, ломаясь о камни, понеслось дальше.
Семен Лукин о чем-то переговорил с туземцами. Подойдя к прапорщику, пояснил:
— Они называют этот водопад Тукунагли — Место Смерти.
— Здесь, что же, тоже было побоище, кого-то убили? — не отрывая взгляд от зрелища грозно ревущей воды, спросил Васильев.
Ему вспомнился ночлег в низовьях реки, где она поворачивает на север. Поблизости от их стана во множестве валялись на земле черепа людей и выбеленные дождями кости. Проводники-аглегмюты сказали, что в этом месте лет десять — тринадцать назад их сородичи убили до двух сотен пришельцев с верховьев реки — киятайглютов.
— Да кто ж знает, — пожал плечами Лукин, — может, кого и убивали, а может, просто гибли по неосторожности люди, шедшие к устью.
В тот же день, миновав еще один порог, отряд прибыл к горловине озера Нушагак, и там обнаружилось стойбище туземцев, перекочевавших с Кускоквима. Побеседовав с ними через толмача, Васильев узнал, что если переплыть озеро до его противоположного конца, то выйдешь к другому — Чавыкахтули, а оттуда, перенося байдарки и переплывая еще три небольших озера, можно достичь реки, впадающей в Кускоквим. Что ж, путь ясен, осталось немногое — взять пару проводников из стойбища и плыть с ними дальше, на Кускоквим.