В эту поездку Врангель решил взять жену и сына: и себе спокойнее будет, да и Лизоньке не повредит смена обстановки и впечатлений.
 
   Плавание в Калифорнию прошло без особых приключений, и в начале июля «Уруп» бросил якорь в заливе Бодего, где приставали корабли, следующие в Росс. Высадив на берег главного правителя с семьей и сопровождавшими их людьми, Тебеньков направил судно дальше на юг, к заливу Сан-Франциско.
   Во время первого кругосветного плавания Врангелю как и другим членам экипажа «Камчатки», побывать в Россе из-за штормовой погоды не довелось, хотя корабль и подходил к этим берегам. Тогда ограничились лишь знакомством с приплывшим на корабль коммерции советником Кусковым, заложившим крепость по указанию Баранова в 1812 году.
   Ныне уже три года колонией Росс управлял Петр Степанович Костромитинов, из купцов. При знакомстве пару лет назад в Ново-Архангельске он произвел на Врангеля самое благоприятное впечатление основательностью суждений и проявившейся в его докладе истинно деловой хваткой. Но сейчас, осматривая в сопровождении Костромитинова селение с хозяйственными постройками, Врангель не мог не обратить внимание, что, несмотря на внешне приличный вид, многие здания при более внимательном взгляде обнаруживали свою изношенность, ветхость и явно требовали ремонта.
   Крепость была построена в форме обнесенного деревянным палисадом квадрата с двумя сторожевыми башнями на противоположных углах. Внутри укрепления дом правителя фактории, бараки, магазины, небольшая церковь.
   Подле форта, уже не защищенные тыном, стоят два коровника и помещение для хранения молока и изготовления масла, большой жилой дом для работающих при крепости туземцев, два ряда частных домов служащих компании с разбитыми садами и цветниками. В некотором отдалении лениво машет лопастями ветряная мельница, поставленная при небольшой речке, а внизу, у байдарочной пристани, расположены мастерские, бондарная и кожевенная, и баня.
   В самом же заливе Бодего, который русские называли портом Румянцева, к югу от крепости, построены еще несколько домов, кирпичный завод, склады для зерна и мехов и загоны для скота.
   Докладывая о состоянии дел, Костромитинов посетовал, что, будь на то его воля, он бы при основании селения подыскал для него другое место. А здесь и гавань в Бодего неудобна для якорных стоянок, и климат неблагоприятен для сельского хозяйства: часто накрывающие землю сырые туманы препятствуют нормальному росту всякой зелени.
   — Но вы, помнится, собирались расширить посевы в более благодатных местах? — прервал его Врангель.
   — Как было намечено, все так и устроено, — степенно отозвался Костромитинов. — Зерновые плантации разбиты и по реке Славянка, к югу от Росса, и в долине, кою туземцы называют Таламания, милях в восьми к востоку от порта Румянцева. И, судя по всходам, урожай там нынешним летом можно ожидать неплохой. Как-нибудь, ежели не возражаете, мы с вами во время конной экскурсии те места осмотрим. А может, и другие, где, по моему разумению, хорошие урожаи получать можно.
   — Вы так рассуждаете, Петр Степанович, — лукаво взглянул на него Врангель, — словно вся ближайшая земля, миль на двадцать окрест, находится в нашей, российской, собственности. Но в действительности, насколько я осведомлен, это не совсем так.
   — Здесь пахотной земли на всех хватит, — усмехнулся Костромитинов. — И не туземцам же за нами следить. Из Монтерея же чиновники редко бывают. У них есть дела поважнее, чем контролировать, как ведут себя в Калифорнии русские колонисты.
   — Нет уж, — возразил Врангель — не согласен. Они о нас помнят.
   Говорить Костромитинову о содержании письма, полученного от губернатора Хосе Фигероа, он счел излишним: не купеческие это заботы. Но с ответным посланием тянуть не стоило, и, не откладывая в долгий ящик, Врангель направил депешу в Монтерей на имя Фигероа, составленную в самом осторожном, дипломатическом тоне, выразив надежду, что «дружественные сношения кои между Российско-Американскими колониями и Верхней Калифорнией существуют, к обоюдным пользам утверждаться и расширяться будут».
   Что же касалось до вопроса о признании Россией независимости Мексиканской Республики, то это, тонко дал понять Врангель, не его компетенция. От себя же может добавить, что польские события и война с Турцией отклонили на некоторое время внимание санкт-петербургского кабинета от республик Южной Америки.
   Для начала хватит и этого, а позже, если переписка продолжится, можно затронуть в ней и вопросы, более актуальные для калифорнийской колонии России.
 
   В последующие дни Врангель в сопровождении Костромитинова совершил несколько поездок по окрестностям, в те районы, где были заложены новые зерновые плантации. Он наслаждался великолепной солнечной погодой и щедрой природой Калифорнии: дубовые и сосновые рощи, величественные секвойи сменялись тучными пастбищами с множеством луговых цветов.
   Баронессе и малышу Вилли тоже полюбились эти места. Малыш даже пытался с помощью мамы отловить сачком во время прогулок стрекоз, кузнечиков и бабочек, гонялся за собиравшими нектар пчелками. С целью обезопасить такие прогулки Елизавету Васильевну с сыном опекали, по указанию Врангеля, на лошадях два вооруженных служащих из персонала крепости.
   Предосторожности не были излишними. По словам Костромитинова, с прошлого года, когда индейцы, содержавшиеся в миссии Сан-Рафаэль в районе залива Сан-Франциско, восстали против своих хозяев и устроили в миссии погром, осмелели и местные индейцы, работавшие при Россе, и уже вынашивают планы нападения на все миссии по северному побережью залива. Грозятся свести счеты и с русскими.
   — За что же сводить им счеты? — сурово спросил Врангель. — Или обхождение с ними неласковое?
   — Да уж поласковее, чем у гишпанцев, — уверил Костромитинов. — А вся штука в том, что они нашу кротость и незлобивость к ним за проявление слабости и трусости принимают. Такая вот у них испорченная жестокостями натура.
   Но в Россе далеко не все в отношениях с туземцами обстояло гладко. Случалось, индейцы пропадали с полей, на которых работали, и более в селение не возвращались. Однажды Врангель в отсутствие Костромитинова, уехавшего по делам в порт Румянцева, стал свидетелем картины, возмутившей его до глубины души. В селение пригнали, как скот, партию связанных индейцев с женами и детьми под охраной нескольких конных промышленников. В партии насчитывалось более семидесяти человек. Выйдя из дома, он резко спросил, откуда пригнаны эти люди и кто о том распорядился.
   — Пришлось, ваше благородие, на стойбище их отловить, у кряжа гор. Распоряжение о поимке отдал Петр Степанович, потому как самая страдная пора наступает, а работников мало, — с сознанием выполненного долга ответил загорелый, средних лет старший «отловочной партии», из старожилов Росса.
   По возвращении Костромитинова Врангель прочел ему суровую проповедь о пагубных последствиях, к коим неизбежно приведут подобные насильственные действия.
   — Это таково-то ваше «ласковое» обращение с туземцами? — негодующе говорил Врангель. — И надеетесь, что после этого они друзей и покровителей будут в нас видеть? Да чем же мы в их глазах лучше притесняющих те же племена католических миссионеров? Не пора ли, задумаются, и против русских бунтовать?
   — Работники нам нужны, а добровольно не идут, — хмуро оправдывался Костромитинов.
   — Силой многого не добьетесь, лишь озлобите диких. Надо менять систему оплаты труда, вводить иные поощрения. Особливо для сезонных рабочих. Кормить нормально. Не только похлебку жидкую, но и мясную пищу давать. И соответствующие мои распоряжения, дабы не запамятовать, вы получите в письменной форме.
   — Дороговато это нам, Фердинанд Петрович, обойдется, — высказал сомнение Костромитинов.
   — Разорение селения в случае бунта обойдется куда дороже! — поставил точку на неприятном для него разговоре Врангель.
   Уже наступил сентябрь, и скоро подойдет шлюп «Уруп» из Сан-Франциско с грузом закупленного зерна. В Россе тоже урожай зерновых собран и даже обмолочен. Не дожидаясь прибытия судна, Врангель намерился вместе с Костромитиновым исследовать долину реки Славянки, чтобы подыскать места, удобные для разбивки в будущем новых плантаций.
 
   Четвертые сутки выехавший из Росса отряд в двадцать человек путешествовал на лошадях по лугам и рощам вдоль течения реки Славянки. В него были включены не только служащие компании, русские и алеуты, но и работавшие при крепости индейские пастухи-бакеры и два переводчика. Из-за жаркого лета река местами пересохла, даже устье ее затянуло песком, и всадники без труда переезжали через водный поток.
   В сравнении с суровым, скупым на краски пейзажем окрестностей Ново-Архангельска здешняя природа пленяла истинно южной щедростью всего живого. Тучность пестревших цветами черноземных лугов соперничала с пышностью рощ, в которых преобладали дуб, лавр и земляничное дерево. Иногда встречали пугливо скрывавшихся от опасности диких коз и мохнатых хищников росомах. Ночной лагерь устраивали обычно на лесной поляне, вблизи впадающего в Славянку ручья. Покой расположившихся у костра путников нарушали лишь крики филинов да тоскливый вой изливающих печаль изголодавшихся шакалов. Иногда эти трусливые создания пытались подобраться к свободно пасущимся лошадям, и тогда тишину ночи взрывали резкий окрик охранника и подобный выстрелу звук щелкнувшего кнута. В одной из рощ встретили группу диких индейцев. Врангель, чтобы расположить туземцев к себе, приказал одарить их табаком, сухарями и бисером и попросил проводить в селение, где живут сородичи. Наутро просьба была исполнена. Индейцы пригласили следовать за ними и устремились вперед с таким проворством, что Врангелю с Костромитиновым и сопровождавшими их двумя промышленниками пришлось пустить лошадей вскачь.
   Летний лагерь туземцев представлял из себя сплетенные из ивовых и тальниковых прутьев хижины, крытые листвой. Несколько шалашей одной семьи соединялись проходами друг с другом. Внутри чисто, опрятно. В плетеных корзинах хранятся нехитрые съестные припасы тесто из толченых желудей, зерна дикой ржи и дикий лук, недавно пойманная в реке рыба. Костромитинов, успевший за годы жизни здесь изучить обычаи местных племен, пояснил, что рыбу индейцы ловят весьма остроумным способом — посыпая в воду растительный порошок из «мыльного корня», как называли его русские. Рыба от него дуреет и бессильно всплывает на поверхность, где ее можно собирать практически голыми руками.
   Врангель отметил, что женщины племени выглядят крепче и сильнее мужчин.
   — Так они, Фердинанд Петрович, — ответил на его замечание Костромитинов, — основная в племени «тягловая сила». Мужчины лишь рыбачат и охотятся, а женщины и ткут, и стирают, и строят жилье, и вновь разбирают его, и таскают при переходах разные тяжести. И видите, как они все улыбаются нам, стараются услужить в этом вся их природа проявляется. Народ это благодушный, привычки содержать рабов не имеет, за оружие берутся лишь при крайней необходимости, когда их жестоко обидят. В жизни племени полная царствует демократия: кому надоело среди сородичей, волен примкнуть к другому племени, и никто ему препятствий чинить не будет.
   Впрочем, этнографические наблюдения в этой экспедиции имели для Врангеля лишь попутный интерес. Он воочию увидел в долине Славянки, верстах в двадцати пяти от побережья моря, плодороднейшие лощины, способные щедро родить хлеб и другие полезные культуры. Расспрошенные через толмача индейцы рассказали, что солнечная погода здесь преобладает, всегда тепло, но туманов нет. Зимой же нередки дожди.
   — Вот где пашни надо бы устроить! — восхищенно сказал Костромитинову Врангель.
   — Лучше мест не найдешь, — согласился тот. — Жаль лишь, что это уже не наши владения.
   — Да, — вздохнул Врангель. — И все же, Петр Степанович, попробуйте засеять одну из долин к югу от Славянки, возле ее устья. Кажется, это еще наша земля, и почва там, как мне представляется, весьма богатая.
   По пути к Россу проехали к морскому берегу у порта Румянцева, и Врангель, как и надеялся, увидел стоящий на якоре в полумиле от берега «Уруп».
 
   В отличие от Этолина, разведавшего путь к Стикину с северной стороны, лейтенант Дионисий Зарембо вел бриг «Чичагов» иным маршрутом, огибая с юга остров Принца Уэльского и приближаясь к материковому берегу там, где ранее проходили в поисках реки служащие Компании Гудзонова залива Эмилиус Симпсон и Питер Огден.
   Как и англичан, его тоже поразила картина изрезавших берег узких фьордов с обрамленными ледниковыми тапками вершинами гор. Земля высилась и справа, и слева по курсу движения корабля — в этом районе, как уже предположил Этолин, на некотором расстоянии от материка, лежали еще не исследованные русскими острова. На одном из них, против устья Стикина, должен стоять на заметном с моря мысу деревянный крест, поставленный Этолиным. Там и советовал он строить редут.
   Стоя на мостике, Зарембо пристально изучал в зрительную трубу лесистые берега, и окуляр изредка выхватывал поднимающиеся средь яркой зелени дымки костров, а то и конусообразные хижины индейских становищ.
   Вот, прямо впереди, очередной фьорд, и сползающий с гор ледник отражает, слепя глаза, солнце. По всем признакам, там в горловине фьорда, и должно быть устье Стикина. Зарембо скомандовал медленно обходить лежащий по левому борту остров.
   — Крест! На мысе, слева по борту! — радостно крикнул один из матросов.
   Теперь его увидел и Зарембо. Крест стоял на холме посреди обширной поляны, обращенной к морю.
   — Убрать паруса! Бросить якорь! — звонко крикнул Зарембо.
   Когда команда была выполнена, последовал приказ спустить шлюпки. В них погрузили товары, приготовленные в подарок местным вождям.
   Группа индейцев уже ждала их на берегу. С той стороны пролива, от фьорда, к острову спешили два заполненных людьми каноэ. Предстояла весьма ответственная часть операции — столковаться с вождями, ублажить их дарами и договориться об уступке земли для возведения на острове укрепленной фактории.
   Лейтенант Дионисий Зарембо служил в Русской Америке уже пять лет, но до сих пор ему никогда не доверялось такое ответственное дело, как строительство редута в малоисследованном краю. Направляясь к берегу на передней шлюпке, он уже подумывал о том, не назвать ли новое поселение в честь святого, именем которого был крещен и он сам, Дионисьевским. Пора в память пребывания здесь оставить на этой земле и свой след.
 
   По возвращении в Ново-Архангельск Врангель выслушал доклад заменявшего его Адольфа Этолина. Все шло своим чередом. Бриг «Чичагов» под командой Дионисия Зарембо направлен в устье Стикина для постройки форта. При отплытии командир корабля был проинструктирован немедленно, как только высадится на остров, противолежащий устью реки, и договорится с вождями, приступать к работе и положить хотя бы первые бревна. Это даст ему основания в случае появления англичан заявить им, что здесь строится русское поселение, и, следуя букве русско-английской конвенции, главный правитель запретил британским подданным подниматься вверх по реке.
   — Все правильно, — похвалил Врангель. — А четко ли понял Зарембо свою задачу на случай, если британцы все же попытаются, вопреки предупреждению, пройти вверх по Стикину?
   — Я строго предупредил его, Фердинанд Петрович, дабы не нарушать конвенцию, не предпринимать насильственных действий и поставить англичан в такое положение, чтобы они, если запрет не подействует, первыми отважились проявить силу. Тогда, в случае вооруженного конфликта, вся вина ляжет на их головы.
   — План совершенно верный, — согласился Врангель. — Ежели к Стикину вновь придет Питер Огден, Дионисию Федоровичу придется с ним нелегко. Этот англичанин оставил у меня впечатление человека, привыкшего идти напролом, дерзкого и наглого, не терпящего возражений.
   — Дионисий тоже упрям, — усмехнулся Этолин, — и наглость противника лишь укрепит его в желании не уступать. Не сомневаюсь, что в лице Зарембо Огден встретит крепкий орешек.
   Врангель подошел к шкафчику, достал бутылку коньяку, наполнил рюмки:
   — Что ж, давай выпьем, Адольф Карлович, за успех миссии Зарембо! Чтоб он не сплоховал.
   Закусить было предложено привезенными из Росса персиками, и Этолин счел нужным спросить:
   — Как малыш Вилли, Елизавета Васильевна? Им понравилось там?
   — Они в полном восторге. Вдоволь полакомились и виноградом, и вишней, яблоками, грушами. Сынок как-то оживился там, прибавилось энергии, да и Лизонька призналась мне, что предпочла бы жить в Россе.
   — А как нынче урожай зерновых?
   — Опять неважный. По всем расчетам получается, что Росс с каждым годом становится все убыточней для компании. Я уже подумал о том, что, ежели нам не удастся договориться с мексиканскими властями о расширении территории, занимаемой Россом, эту колонию ждет незавидная судьба. Совет директоров компании едва ли будет долго терпеть ее убыточность.
   — А закупки хлеба у миссионеров, как с этим?
   — С этим-то все в порядке. Тебеньков закупил в Сан-Франциско даже на две тысячи пудов больше, чем в прошлом году, да еще и говядину, сало... Цена на пшеницу в Калифорнии заметно упала, и теперь нам уже нет никакой необходимости закупать в Чили. Тут, Адольф Карлович, действует еще один фактор — рост конкуренции производителей зерна. После того как для иностранцев был снят запрет селиться в Калифорнии, многие граждане Соединенных Штатов завели там сельскохозяйственные фермы, и некоторые из них весьма процветают. Так что, кроме нас, в миссиях толпы покупателей зерна не наблюдается. Однако открытие калифорнийских портов для всех иностранных судов привело к немалым проблемам для Росса. Теперь и мы, из-за конкуренции американских и европейских товаров, вынуждены снижать цены на изделия, производимые в Россе. И это, увы, опять же повышает убыточность нашей калифорнийской колонии.
   — Словом, как ни крути, Адольф Карлович, — заключил беседу Врангель, — а придется нам, чтобы спасти Росс, рано или поздно идти на поклон к губернатору Верхней Калифорнии Хосе Фигероа. А ежели этот вопрос не в его компетенции, так и к верховным властям Мексиканской Республики. Для торгов относительно Росса у нас есть один важный козырь — желание мексиканских властей, чтобы Россия признала наконец независимость их республики. Об этой проблеме я уже поставил в известность главное правление компании. Теперь их черед двигать вопрос дальше, на уровень правительства. Если нам не помогут, самые мрачные мои предположения относительно судьбы Росса, могут, увы, оправдаться. Но пока я и думать об этом не хочу. За Росс я готов бороться до конца, пока будет хоть малейшая возможность спасти для России и компании эту колонию.

Глава девятая

   Возведение под руководством лейтенанта Тебенькова Михайловского редута в заливе Нортон близ устья реки Квихпак Врангель рассматривал как первый шаг к завязыванию регулярной торговли с приморскими и континентальными племенами, проживающими в низовьях Квихпака и далее по этой реке. Теперь же, используя Михайловский редут как опорную базу, следовало подвигаться дальше, найти пути перехода с Квихпака на Кускоквим и путь с верховьев Кускоквима на юг, к заливу Кука, или Кенайскому заливу, как предпочитали называть его русские. Туземцы, приходившие с товарами в Николаевский редут на побережье полуострова Кенай, уверяли, что такой путь хотя и нелегок, но существует. Настала пора исследовать его.
   В столь трудный поход, вероятно, не отказался бы отправиться бесстрашный штурман Иван Васильев, уже бывавший на Кускоквиме. Но Васильев все это лето занимался по поручению главного правителя картографической описью Ситхинского залива и проливов к западу от Ситхи, входящих в Чатам Стрейт. Надо бы дать ему возможность отдохнуть, побыть с семьей, с новорожденной дочерью, названной в честь супруги главного правителя Елизаветой. К тому же многотрудный поход от Михайловского к Николаевскому редуту, по неизведанному еще пути, потребует нескольких месяцев, а срок контракта Васильева заканчивается, и будущей весной он собирается возвращаться в Россию.
   Обсуждая с Этолиным кандидатуру руководителя предстоящей экспедиции, Врангель остановился на помощнике мореходства Андрее Глазунове. Как и Семен Лукин, как Александр Кашеваров, он был из поколения воспитанных компанией креолов. Получив в колониях образование и навыки в штурманском деле, Глазунов успел неплохо проявить себя. Во время закладки Михайловского редута лейтенант Розенберг поручил ему исследовать устье Квихпака, и тогда Глазунов прошел на байдарке протоком Апхун и, перейдя волоком на другой рукав дельты, спустился по нему в море.
   К тому же Глазунов свободно владел языком приморских племен, что немало значило для расположения и помощи ему со стороны туземцев.
   И вот креол явился получить задание в резиденцию главного правителя. Был он строен, поджар, и в его мускулистой фигуре чувствовалась немалая физическая выносливость. Темные, узковатые, как у всех креолов, глаза выражали потаенный интерес к причине, без сомнения, важного для него свидания.
   — Я хочу, — не затрудняя себя ненужными предисловиями, начал Врангель, — поручить тебе, Андрей Кондратьевич, очень важное дело, от успеха которого зависит дальнейшее наше продвижение в глубь материковой Аляски. Дело, еще раз подчеркну, весьма нелегкое, рискованное, но в твои силы я верю и очень надеюсь, что справишься.
   Изложив маршрут предстоящего похода, Врангель после короткой паузы заметил:
   — Мы пока не знаем, каким образом и где лучше можно перейти с Квихпака на Кускоквим. Ничем не могу помочь и в другом важном пункте твоего путешествия: как наилегчайшим путем преодолеть горный кряж, отделяющий бассейн Кускоквима от морского побережья в районе Кенайского полуострова. Полагаю, что выход к горам должен быть с одного из южных притоков Кускоквима. Но подробно все это можно выяснить у местных племен, проживающих по трассе похода. Они могут дать и проводников, но для этого надо как следует подружиться с ними. Поскольку же поход предполагается начать зимой, по замерзшим рекам, у тамошних народов есть смысл закупить одну или две собачьих упряжки, чтоб сподручнее было перевозить на нартах груз. Насколько я осведомлен, зимой они используют собак для перевозки тяжестей, и сам, по собственному опыту в полярных странствиях, могу подтвердить, что в зимних походах собаки как транспортное средство незаменимы.
   Креол согласно кивнул головой, давая понять, что о применении в качестве тягловой силы собак тоже кое-что слышал. Врангель спросил:
   — А самому с собачьими упряжками не приходилось иметь дело?
   — Нет, — признался Глазунов, — лишь видел, как управляют ими.
   — Это не беда. Те же проводники, о коих будешь договариваться, могут вести упряжки. С их стороны возможны капризы, неповиновение, отказ следовать дальше. Мы знаем такие примеры по походам прапорщика Васильева. В таких ситуациях надо уметь проявить твердость, вплоть до угрозы оружием в случае бунта и нежелания подчиняться приказам. Извинением для отказа продолжать поход может быть лишь болезнь или физическое истощение. Страх надо уметь подавить. Иначе, ежели проводники бросят отряд, твой поход может закончиться, о чем я и думать не хочу, очень плачевно.
   В Михайловском редуте, куда доставят на корабле, возьмешь по согласованию с управляющим, — я отправлю письмо ему, — нескольких человек из гарнизона редута. Там же надо будет договориться о проводниках, способных довести до Квихпака и показать перенос на Кускоквим. На той, второй реке, проводники, само собой, должны быть иные, знающие верховья Кускоквима и его притоки. Приморские жители, впрочем, и сами не пойдут на Кускоквим. Очень внимательно отнесись к подбору не только спутников, но и снаряжения — теплой одежды, лыж и прочего. В любом встреченном по пути селении закупайте продукты не скупясь. Помните, самое вероятное, что может остановить вас, — даже не враждебность некоторых племен, хотя и это не исключено. Самое страшное — остаться без пищи и не иметь сил сопротивляться морозам или иным тяготам пути. У вас после того, что я сказал, не появилось сомнений в способности выполнить это задание?
   — Нет, — на лице Глазунова мелькнула тень быстро подавленной обиды. — К климату местному я привычен, и тяготы пути меня не пугают.
   — Тогда собирайтесь в дорогу. На днях к заливу Нортон выйдет шхуна «Квихпак». С ней и пойдете до Михайловского редута.
 
   Световой день понемногу все прибавлял. Полтора месяца назад, когда отряд Глазунова с покрытого льдом залива Нортон начал движение на восток, большую часть пути приходилось двигаться в сумерках: лишь два-три часа солнце как-то напоминало о себе, озаряя горизонт бледно-розовым сиянием.
   Три дня назад вековой покой северного леса нарушил оружейный салют из пяти стволов — чахлые ели и лиственницы у подножия гор вздрогнули и тихо осыпали с ветвей серебристый снег. А люди, закутанные в не пропускавшую мороз и ветер меховую одежду, опустив ружья, смотрели туда, где, еще очень далеко, сверкали под солнцем обледенелые склоны хребта, за которым, где-то к югу, таилась конечная цель странствия — Кенайский залив.