Страница:
Врангель, красный от стыда за дела давно минувшие, поторопился выразить собственное отношение к проблеме долга:
— Этот вопрос, отец Иоанн, и меня немало мучает. Что-то подобное о беспощадных побоищах слышал я и на Кадьяке о временах, когда Шелихов его завоевывал. И там местные жители по уши в долгах перед компанией. И потому думаю я, что решить этот вопрос можно лишь одним путем: просить главное правление в Петербурге списать подчистую все эти долги и не допускать их впредь, установив разумные таксы за любую работу и промыслы. Что скажете, отец Иоанн?
— Вот это правильно, это — по совести, справедливо! — от избытка чувств Вениаминов даже слегка пристукнул могучим кулаком по столу.
— Находясь на Кадьяке, — продолжал Врангель, — навестил я на соседнем острове Еловом давно поселившегося там отца Германа, из первой прибывшей в Америку духовной миссии. Вы, должно быть, слышали о нем?
— Слышал, — скупо подтвердил Вениаминов, — но не встречались.
— Долго жил он на Еловом полным отшельником, срубив избу для себя и занимаясь огородничеством и рыбной ловлей. Но как-то пришла к нему алеутка разгульного поведения, в поисках мужика своего: не тут ли хоронится? И отец Герман, по привычке своей, прочитал ей проповедь о достойной жизни и устыдил ее сердце. Она, а звали ее Софьей, вернулась на Кадьяк, но вскоре приплыла обратно на Еловый и просила позволения жить возле старца, чтоб спасать душу его речами. Отец Герман и для нее срубил отдельный домик на берегу и в один год выучил ее грамоте — чтению и письму. А вслед за ней потянулись на острова и другие сироты, креолки и алеутки, тоже пожелавшие жить праведной жизнью. И теперь у них община там создана, разбили новые огороды, все веселы и счастливы. Я велел кадьякскому управляющему часовню там поставить и назвать место сие Новым Валаамом[36], в память о монастыре, откуда сам Герман в Америку прибыл.
— Доброе дело, Фердинанд Петрович, — сдержанно отозвался Вениаминов. — Но на отца Германа у меня все ж свой взгляд есть, немножко отличный от вашего, и ежели не противитесь, осмелюсь его высказать. Святость отца Германа я глубоко уважаю. Можно жить и пустынником и тем давать пример. Но, по моему разумению, истинный миссионер не должен жить отшельником в ожидании, когда придут к нему, чтоб услышать проповедь его и молитвы и тем получить душевное успокоение. Истинный пастырь, подвижник благочестия, сам должен идти к людям и нести им свет праведной жизни. Так учил нас Христос, Бог наш, и в таких правилах сам я был воспитан.
— Трудно не согласиться с вами, отец Иоанн, — смущенно пробормотал Врангель.
Тем временем хозяйка накрыла стол и подала обед, состоявший из густой похлебки на оленьем мясе, отварного кижуча и клюквы в сахаре. Было подано, к удивлению Врангеля, и парное молоко от пары собственных, как пояснил отец Иоанн, коров.
— Неужто всегда так питаетесь? — пошутил Врангель.
— О, нет, — усмехнулся Вениаминов, — скоромное для дорогих гостей больше бережем. А детишкам-то, особливо малым, молочное потребно.
— Трудно, думаю, коров здесь содержать?
— Трудно, — подтвердил Вениаминов. — Сена на шесть месяцев запасать надобно. Да, к счастью, помощников у меня хватает.
— А оленье мясо?
— С острова Унга, — уловив смысл вопроса, откликнулся Вениаминов. — В нашем отделе их в основном там добывают. Заходят по льду с материка.
Вспомнив, что Вениаминов не единожды бывал на островах Прибылова, Врангель поинтересовался его мнением относительно падения добычи там котиков и что он советует в связи с этим предпринять.
— Думал я о том, Фердинанд Петрович, — с готовностью отозвался Вениаминов, — и даже табличку разработал, сколь можно каждый год котиков промышлять, чтоб хороший приплод иметь. Ждал лишь случая подходящего, чтоб табличку эту вам передать. Ежели будем выходить за означенные мною пределы разумного промысла, то и поголовье неизбежно будет сокращаться.
Вениаминов полез в свои бумаги и отыскал нужное. График был вычерчен умело и ясно, с необходимыми пояснениями.
— Спасибо, отец Иоанн, этот ваш труд изучу и верю, что будет он нам весьма полезен. Теперь скажите, чем мы, я имею в виду руководство компании, которое здесь представляю, можем помочь вам, какие у вас есть просьбы, пожелания?
— Надо бы, Фердинанд Петрович, ежели не церкви, то хотя бы молитвенные дома еще на паре островов соорудить. Плотники там свои есть, обучены. А вот с доставкой строевого леса не мешало бы помочь.
— Поможем, — пообещал Врангель.
— Есть и другая просьба, уж вы не взыщите, Фердинанд Петрович, личная. Хотел бы я двух сыновей старших, — пора им всерьез за учебу браться, — и семейство брата моего Стефана с нашей матушкой отправить на будущий год в Иркутск. Матушка уж в возрасте, а здесь климат худой, хворать стала.
— И с этим затруднений у вас не будет, — живо ответил Врангель.
Откушав, он поблагодарил хозяев за хлеб-соль и предложил Вениаминову немного пройтись по селению.
— Есть у меня большое желание, — признался Врангель, — сманить вас, отец Иоанн, к нам, в Ново-Архангельск. У нас собор обновляется, Михаила Архангела. В нем бы и послужили. С вашими талантами, верю, и колошей сумели бы успешно в христианскую веру обратить. Кстати, я недавно письмо получил от давнего моего друга Федора Петровича Литке... Вы ведь встречались с ним, когда он заходил на «Сенявине» на Уналашку?
— Встречались.
— Очень Федор Петрович благодарен вам за присылку метеорологических наблюдений. Он высоко ценит вас и советовал мне переменить вас в Ситху.
— Спасибо за приглашение, — в голосе Вениаминова проскользнуло некоторое стеснение. — Да по моим планам хотелось бы мне еще годик-два пожить тут. Есть у меня некоторые проекты, связанные с просвещением алеутов и духовным их воспитанием с помощью их собственного языка. Но надобно время, чтоб увидеть, как все это получится в жизни.
— Чрезвычайно рад нашему знакомству, отец Иоанн, и надеюсь в недалеком будущем свидеться вновь, — сказал, расставаясь со священником, Врангель.
— А вот что, — оживился Вениаминов, — я на будущее лето опять на Нушагак собираюсь, крестить туземцев, примерно в июле. Ежели вдруг надумаете Александровский редут посетить, то там, Фердинанд Петрович, мы и могли бы свидеться.
— Неплохая мысль! — с энтузиазмом согласился Врангель.
Глава седьмая
— Этот вопрос, отец Иоанн, и меня немало мучает. Что-то подобное о беспощадных побоищах слышал я и на Кадьяке о временах, когда Шелихов его завоевывал. И там местные жители по уши в долгах перед компанией. И потому думаю я, что решить этот вопрос можно лишь одним путем: просить главное правление в Петербурге списать подчистую все эти долги и не допускать их впредь, установив разумные таксы за любую работу и промыслы. Что скажете, отец Иоанн?
— Вот это правильно, это — по совести, справедливо! — от избытка чувств Вениаминов даже слегка пристукнул могучим кулаком по столу.
— Находясь на Кадьяке, — продолжал Врангель, — навестил я на соседнем острове Еловом давно поселившегося там отца Германа, из первой прибывшей в Америку духовной миссии. Вы, должно быть, слышали о нем?
— Слышал, — скупо подтвердил Вениаминов, — но не встречались.
— Долго жил он на Еловом полным отшельником, срубив избу для себя и занимаясь огородничеством и рыбной ловлей. Но как-то пришла к нему алеутка разгульного поведения, в поисках мужика своего: не тут ли хоронится? И отец Герман, по привычке своей, прочитал ей проповедь о достойной жизни и устыдил ее сердце. Она, а звали ее Софьей, вернулась на Кадьяк, но вскоре приплыла обратно на Еловый и просила позволения жить возле старца, чтоб спасать душу его речами. Отец Герман и для нее срубил отдельный домик на берегу и в один год выучил ее грамоте — чтению и письму. А вслед за ней потянулись на острова и другие сироты, креолки и алеутки, тоже пожелавшие жить праведной жизнью. И теперь у них община там создана, разбили новые огороды, все веселы и счастливы. Я велел кадьякскому управляющему часовню там поставить и назвать место сие Новым Валаамом[36], в память о монастыре, откуда сам Герман в Америку прибыл.
— Доброе дело, Фердинанд Петрович, — сдержанно отозвался Вениаминов. — Но на отца Германа у меня все ж свой взгляд есть, немножко отличный от вашего, и ежели не противитесь, осмелюсь его высказать. Святость отца Германа я глубоко уважаю. Можно жить и пустынником и тем давать пример. Но, по моему разумению, истинный миссионер не должен жить отшельником в ожидании, когда придут к нему, чтоб услышать проповедь его и молитвы и тем получить душевное успокоение. Истинный пастырь, подвижник благочестия, сам должен идти к людям и нести им свет праведной жизни. Так учил нас Христос, Бог наш, и в таких правилах сам я был воспитан.
— Трудно не согласиться с вами, отец Иоанн, — смущенно пробормотал Врангель.
Тем временем хозяйка накрыла стол и подала обед, состоявший из густой похлебки на оленьем мясе, отварного кижуча и клюквы в сахаре. Было подано, к удивлению Врангеля, и парное молоко от пары собственных, как пояснил отец Иоанн, коров.
— Неужто всегда так питаетесь? — пошутил Врангель.
— О, нет, — усмехнулся Вениаминов, — скоромное для дорогих гостей больше бережем. А детишкам-то, особливо малым, молочное потребно.
— Трудно, думаю, коров здесь содержать?
— Трудно, — подтвердил Вениаминов. — Сена на шесть месяцев запасать надобно. Да, к счастью, помощников у меня хватает.
— А оленье мясо?
— С острова Унга, — уловив смысл вопроса, откликнулся Вениаминов. — В нашем отделе их в основном там добывают. Заходят по льду с материка.
Вспомнив, что Вениаминов не единожды бывал на островах Прибылова, Врангель поинтересовался его мнением относительно падения добычи там котиков и что он советует в связи с этим предпринять.
— Думал я о том, Фердинанд Петрович, — с готовностью отозвался Вениаминов, — и даже табличку разработал, сколь можно каждый год котиков промышлять, чтоб хороший приплод иметь. Ждал лишь случая подходящего, чтоб табличку эту вам передать. Ежели будем выходить за означенные мною пределы разумного промысла, то и поголовье неизбежно будет сокращаться.
Вениаминов полез в свои бумаги и отыскал нужное. График был вычерчен умело и ясно, с необходимыми пояснениями.
— Спасибо, отец Иоанн, этот ваш труд изучу и верю, что будет он нам весьма полезен. Теперь скажите, чем мы, я имею в виду руководство компании, которое здесь представляю, можем помочь вам, какие у вас есть просьбы, пожелания?
— Надо бы, Фердинанд Петрович, ежели не церкви, то хотя бы молитвенные дома еще на паре островов соорудить. Плотники там свои есть, обучены. А вот с доставкой строевого леса не мешало бы помочь.
— Поможем, — пообещал Врангель.
— Есть и другая просьба, уж вы не взыщите, Фердинанд Петрович, личная. Хотел бы я двух сыновей старших, — пора им всерьез за учебу браться, — и семейство брата моего Стефана с нашей матушкой отправить на будущий год в Иркутск. Матушка уж в возрасте, а здесь климат худой, хворать стала.
— И с этим затруднений у вас не будет, — живо ответил Врангель.
Откушав, он поблагодарил хозяев за хлеб-соль и предложил Вениаминову немного пройтись по селению.
— Есть у меня большое желание, — признался Врангель, — сманить вас, отец Иоанн, к нам, в Ново-Архангельск. У нас собор обновляется, Михаила Архангела. В нем бы и послужили. С вашими талантами, верю, и колошей сумели бы успешно в христианскую веру обратить. Кстати, я недавно письмо получил от давнего моего друга Федора Петровича Литке... Вы ведь встречались с ним, когда он заходил на «Сенявине» на Уналашку?
— Встречались.
— Очень Федор Петрович благодарен вам за присылку метеорологических наблюдений. Он высоко ценит вас и советовал мне переменить вас в Ситху.
— Спасибо за приглашение, — в голосе Вениаминова проскользнуло некоторое стеснение. — Да по моим планам хотелось бы мне еще годик-два пожить тут. Есть у меня некоторые проекты, связанные с просвещением алеутов и духовным их воспитанием с помощью их собственного языка. Но надобно время, чтоб увидеть, как все это получится в жизни.
— Чрезвычайно рад нашему знакомству, отец Иоанн, и надеюсь в недалеком будущем свидеться вновь, — сказал, расставаясь со священником, Врангель.
— А вот что, — оживился Вениаминов, — я на будущее лето опять на Нушагак собираюсь, крестить туземцев, примерно в июле. Ежели вдруг надумаете Александровский редут посетить, то там, Фердинанд Петрович, мы и могли бы свидеться.
— Неплохая мысль! — с энтузиазмом согласился Врангель.
Глава седьмая
Весенней порой, в мае, две шлюпки с корабля «Дриад» Компании Гудзонова залива поднимались вверх по реке Стикин. На носу передней шлюпки сидел руководивший отрядом тучный, с грубым властолюбивым лицом, светловолосый человек сорока с небольшим лет главный торговец компании Питер Скин Огден. Не зная, как далеко сможет пройти по реке корабль, он оставил «Дриад» на устье, а сам отправился на разведку русла и берегов.
Река постепенно сужалась и, прорезая кряж гор, струилась в величественном каньоне, образуемом спадающими к воде почти отвесными скалами. С горных уступов, весело звеня, низвергались водопады от тающих на вершинах снегов. В расщелинах, как созвездие бриллиантов, сверкал еще не поддавшийся солнцу лед. Тысячи проворных рыб, повинуясь вечному инстинкту, тоже стремились вверх по реке, обгоняя шлюпки и затрудняя и без того нелегкую работу гребцов.
Человека с более чувствительным сердцем первобытная дикость каньона могла бы привести в восторг. Но Питер Скин Огден много всего повидал в своей жизни, и красоты природы уже мало его трогали. В юности он был свободен избрать другой жизненный путь, стезю юриспруденции, к чему подталкивали ближайшие родственники, — стать судьей, известным адвокатом, как младший брат Чарльз, дослужившийся до должности генерального прокурора Нижней Канады. Но Питеру вникать в хитросплетения законов казалось делом слишком скучным. Его влекло иное — бродячая жизнь на грани опасной авантюры, профессия, дающая возможность исследовать еще не пройденные просторы огромного Американского континента.
И эти романтические склонности его натуры более двадцати лет назад привели Огдена в канадскую Северо-Западную меховую компанию. Его приятелями стали отчаянные охотники за пушниной, трапперы. Первые годы службы в качестве торгового агента, скупавшего пушнину у индейцев, а потом и предводителя отряда трапперов прошли в районе Больших озер, и еще тогда своими решительными действиями и компанейским характером он заслужил, с одной стороны, репутацию грозы всех индейцев, с другой — веселого гуляки, истинного заводилы «настоящих парней».
С годами среди былых товарищей обнаружилась заметная недостача — один был убит в пьяной драке, другого прирезали индейцы, третий утонул во время безумной попытки преодолеть на лодке гиблые речные пороги. И по этим, и по другим причинам характер Огдена постепенно претерпевал изменения от веселости к мрачности, что, впрочем, совершенно не сказалось на самой устойчивой его черте — склонности к рискованным авантюрам.
Начало двадцатых годов застало Питера Огдена уже на западе континента, в бассейне реки Колумбия. Когда же Северо-Западная, где Огден начинал службу, слилась с боле мощной Компанией Гудзонова залива, Огдену, как и большинству его коллег по профессии, пришлось несколько укротить норов и пойти на услужение к новым хозяевам. И они нашли достойное применение его талантам и страсти к бродячей жизни.
Шесть лет, набрав в свой отряд с полсотни таких же отчаянных парней, как и он сам, Питер Огден по поручению компании разведывал территорию, лежавшую к югу от Колумбии, по ее притокам, так называемую Страну снейков[37] — индейского племени, которое с целью устрашить врагов украшало свои охотничьи принадлежности изображениями змей.
Поиски богатых бобрами угодий завели Огдена так далеко на юг, как не удалялся никто прежде из агентов Компании Гудзонова залива, и там, в глуби континента, он открыл обширную котловину с лежавшими в ней крупными солеными озерами и текущую меж солончаков реку, которая с тех пор получила название реки Огдена.
И кому в руководстве компании было дело до того, что в своих странствиях предприимчивый торговый агент не раз углублялся на территорию Мексики, рискуя нарваться на пограничный конфликт. Были бы результаты! А вот с этим у Огдена все обстояло в полном порядке. Лишь один из нескольких походов в Страну снейков одарил его отряд и, разумеется, компанию, четырьмя тысячами бобровых шкурок стоимостью не менее двух тысяч фунтов стерлингов. И кому какое дело было до убитых отрядом Огдена индейцев-снейков и индейцев-блэкфит (Черные Ступни), когда они выражали враждебность по отношению к вторгшимся на их земли белым пришельцам. Сами дураки! — так поминали убитых индейцев «свободные охотники» Огдена. Стоило ли ссориться по такому пустяку с их известным своим неукротимым нравом начальником?
Руководство же компании экспедицию своего главного торговца в Страну снейков оценило по заслугам и после внезапной кончины лейтенанта Эмилиуса Симпсона именно ему поручило другое отнюдь не простое дело исследовать реку Стикин и присмотреть подходящее место в ее верховьях, на британской территории, для строительства там торгового поста.
Следуя прорезавшему горы каньону, отряд Огдена поднялся по реке более чем на пятьдесят миль, а каменному тоннелю все не было конца. Так же гордо вздымаются впереди вершины гор, поросшие от середины елью и кедром, и орел, распластав крылья, парит над рекой в поисках добычи. Однажды увидели переплывавшего поток оленя и догадались, что он стремится в русло другой реки, впадающей в Стикин.
Днем заметно пригревало, и Питер Огден, раздевшись до пояса, подставлял волосатый торс живительным лучам солнца. Иногда он брал в руки подзорную трубу и внимательно изучал реку: не видны ли впереди пороги и иные неприятные сюрпризы, не пора ли сворачивать к тому берегу, где течение потише? Хотя опрошенные в низовьях индейцы уверяли, что река вполне проходима для гребных лодок и даже крупных судов, но кто же слепо доверяет диким?!
В монотонный плеск весел по воде неожиданно вторгся иной звук — эхом отозвавшийся в скалах ружейный выстрел откуда-то с вершины, метрах в ста впереди. Один из гребцов, охнув, схватился за левую руку: под ладонью медленно расплывалось пятно крови.
— Эй, Патрик, — изумленно уставился на него Огден, — да ты, никак, ранен! Вот же сволочи! — не удержался он и закончил фразу еще более смачным проклятием.
Из пробитого в днище отверстия в лодку начала поступать вода, и Огден скомандовал грести к правому берегу, где у подножия скал виднелась небольшая галечная отмель. Пока одни матросы оказывали помощь раненому, другие взялись на привале за ремонт шлюпки.
А Питер Огден размышлял: кто же отважился бросить ему этот дерзкий вызов? Русские? Но, насколько он знал, еще из беседы с покойным лейтенантом Симпсоном, русские в эту реку не заходили. Какое-либо американское судно в низовьях тоже не наблюдалось. Значит, это могли сделать лишь местные индейцы-тлинкиты, вероятно, те самые, кому в устье реки он продал в обмен на меха несколько ружей и с десяток бутылок спиртного. Хорошо же они отблагодарили его!
После того как пробоина в днище была заделана, Огден отдал приказ поворачивать назад. Не такой он был человек, чтобы отказаться при первом проявлении враждебных действий от планов подняться вверх по реке и выполнить порученное задание. Но это можно сделать и позже, осенью, когда вода спадет и течение будет не таким быстрым. И с местными индейцами он тоже сосчитается!
Ночевать Врангель опять ушел в брезентовую палатку, поставленную в защищенной от ветров лощине недалеко от берега реки Нушагак.
После полудня отправился в обратный путь, на Уналашку, бот «Алеут», а с ним и отец Иоанн Вениаминов. Вот и довелось им опять встретиться, как и договаривались, в Александровском редуте. Вместе с Врангелем священника провожал и управляющий редутом Федор Лаврентьевич Колмаков. Он вновь был немного навеселе и, протягивая руку Вениаминову, умиленно бормотал:
— Благодарствуем за приезд ваш, батюшка! Вот уж праздник доставили и нам, грешным, и всем новообращенным здесь христианам! Не гневайтесь на нас, отец Иоанн, и не сумлевайтесь: все будем делать согласно вашим поучениям и веру в Господа нашего Спасителя далее, в дикие места, понесем. А часовню, как Фердинанд Петрович распорядился, завтра же и строить начнем. Благословите, батюшка, на добрые дела!
Вениаминов осенил его крестным знамением и кротко сказал:
— Ну ступай, бывай здоров, Федор, а нам с Фердинандом Петровичем еще кое о чем обмолвиться надо.
Колмаков взмахнул рукой и пошел к холму, на котором за прочным тыном выглядывали добротные, из круглого елового леса, строения редута. Для устрашения диких на сторожевых будках были установлены несколько орудий.
— Что-то начальник-то местный загулял, — смущенно, будто оправдываясь за своего подчиненного, пробормотал Врангель. — А по прибытии нашем выглядел молодец молодцом, в добром здравии. Неужто на моем судне горячительное зелье кто-то контрабандой ему доставил?
— Не серчайте вы на него, Фердинанд Петрович, — примиряюще ответил Вениаминов. — Ему ж здесь, в глуши лесной, тоже свой праздник хоть изредка хочется иметь. Скажу вам по совести: прошлый раз, когда впервые прибыл я сюда, и мне в роли невольного контрабандиста пришлось послужить. От человека, коему отказать я никак не мог, в силу глубокого к нему уважения, была передана мне посылка для Колмакова, со штофом, как оказалось, то ли коньяка, то ли рома. Вот и на вашем корабле такой же, должно быть, добросердечный связник очередную посылочку доставил. Они же, старовояжные, как Колмаков, люди особые, давней, еще с барановских времен, дружбой связаны. К таким особый подход нужен, чтоб чересчур не задевать их самолюбие. Может, не стоит, право, так уж обижаться на Колмакова. Догадываюсь: из-за излишне веселого его настроя вы и в редуте ночевать отказались.
— Да как можно, отец Иоанн, — с симпатией глядя на Вениаминова, усмехнулся Врангель, — диким туземцам против проповедей ваших устоять, когда вы и меня, вполне цивилизованного человека, легко в свою веру обращаете. Не беспокойтесь, таким, как Колмаков, цену я знаю и суровых кар обрушивать на него не собираюсь. Попутного ветра вам, отец Иоанн, и крепкого здоровья и вам лично, и вашим домочадцам!
...Темнело. Но в морской дали, над гладью Бристольского залива, куда ушел «Алеут», светилась, не собираясь гаснуть и до утра, полоска алого цвета. Слышался шум работающей на реке небольшой мельницы, построенной при редуте: торопились поскорее намолоть зерно привезенное из Ново-Архангельска на «Чилькате».
Недалеко от палатки, где ночевал Врангель, горел костер и неторопливо прохаживался с ружьем за спиной часовой из русских промышленников. Неяркое пламя костра виднелось и выше по реке, где располагалось селение туземцев-аглегмютов. К прибытию их пастыря с Уналашки в редут подъехали крещенные Вениаминовым ранее, чтобы и детей своих, и родственников приобщить к новой вере, и этот их энтузиазм чрезвычайно порадовал священника. По уверениям же Колмакова, с тех пор, как местные племена были обращены в веру Христову, они с большей охотой стали возить свои промыслы на продажу в редут, видя в русских как бы духовных братьев своих. «И вот получается, отец Иоанн, — прокомментировал Врангель сообщенное Колмаковым, — что распространение христианства и коммерции содействует». — «Так и должно быть между добрыми соседями», — степенно, с глубоким убеждением ответил на его реплику Вениаминов. Не потому ли, в самом деле, Александровский редут стал за последние годы одним из основных поставщиков для компании бобровых шкур, доставляемых туземцами из внутренних районов материка? Пора проникать от морского побережья и дальше, на Кускоквим, и ставить там одиночку. Об этом и следует заговорить завтра с Колмаковым.
Климат здесь все же намного прохладнее, чем в Ново-Архангельске, думал Врангель, забираясь в подбитый утиным пухом спальный мешок. Но ему ли сетовать на холод после полярных странствий и ночевок на снегу?
Пока еще не спалось, и мысли его обратились к событиям, предшествовавшим отъезду на Нушагак. В Ново-Архангельске вновь объявилось судно Компании Гудзонова залива, уже другое, «Дриад», и с другим начальником, неким Питером Огденом. На вопрос, как поживает бывавший здесь год назад лейтенант Симпсон, Огден, грузный, неприветливого вида мужчина с повадками завзятого бретера, хмуро сообщил, что лейтенант Симпсон скоропостижно скончался от сердечного приступа, но начатое им дело Компания Гудзонова залива намерена довести до конца и построить торговый пост в верховьях реки Стикин. Он, Огден, уже успел побывать там на гребных судах, но далеко пройти не сумел, встретив недружественный прием со стороны туземцев. В чем-то была и его, Огдена, промашка: в стремлении накрепко отвадить американцев от торговли с индейцами на этой реке он имел неосторожность продать туземцам близ устья Стикина оружие и спиртное. И так нежданно накликал беду на собственную голову: не из этих ли ружей был открыт огонь по его отряду, когда они поднимались вверх по реке? В этом месте своего повествования Огден вдруг не сдержался и рассыпался столь яростной бранью, что и Врангелю, при его неплохом знании английского языка, не все в страшном проклятии осталось ясным. Ясен был лишь общий смысл: мол, эти подлые твари еще не знают, с кем имеют дело, и если бы знали, никогда бы на это не отважились. Из взрыва неконтролируемых эмоций нетрудно было заключить, что всяким там дипломатическим штучкам, переговорам с целью установить взаимопонимание и согласие Огден явно предпочитает позицию крепкого кулака.
На замечание Врангеля, что условия российско-английской конвенции запрещают продавать туземцам оружие и спиртное, Огден, взглянув на собеседника как дикобраз, промямлил, что кажется, это действительно так, но в тот день он об этом запамятовал.
Англичанин интересовался, есть ли какие-либо подвижки со стороны русской компании в отношении предложенного Симпсоном совместного промысла. «Увы, заключение по сему предмету от главного правления нашей компании пока не получено». Нельзя же было открыто заявить, что в настоящий момент, до прихода крупного транспорта из России, и подходящих товаров для торговли с туземцами-колошами нет. Вот придет, как обещано, осенью корабль «Америка» из Кронштадта, тогда и посмотрим.
Напористое стремление англичан расширять торговые операции с туземцами у южных границ российских владений нельзя было оставлять без надлежащей реакции. Но как выдержать конкуренцию с ними при явно завышенных ценах, которые они предлагают туземцам за меха?
Однако ничто не мешало предприимчивей действовать здесь, в Ново-Александровском редуте, откуда открывается уже разведанный прапорщиком Васильевым путь в глубь Аляски, на север. Как и у западного побережья, в районе залива Нортон, куда ходил Этолин и послан этой весной лейтенант Тебеньков на шлюпе «Уруп» для торговли с дикими и основания нового редута. Уж там-то, по отдаленности от британских владений, конкурировать с русскими англичане пока никак не способны.
Плавное течение мыслей прервалось хриплым карканьем слетевшихся на поживу ворон. Не дают покоя! Что они нашли? Груду выброшенных с кухни отбросов? Живучая птица. У колошей она ассоциируется с жизненной мощью, у русских — со смертью: должно быть, из-за пристрастия ее ко всяческой падали. Как страшно переплелись в этом мире жизнь и смерть! Теперь в Ново-Архангельске, на местном кладбище у церковных стен, появилась еще одна могилка, совсем маленького человечка по фамилии Врангель — дочурки, стойко перенесшей с родителями тяжкий путь от Иркутска до Ситхи. Увы, ее слабый организм не выдержал сырого местного климата. Остается благодарить судьбу за то, что она сжалилась над горем родителей, вновь подарила дитя ненаглядное, на этот раз сына, Вильгельма, или Вилли, как ласково называли они малыша между собой. Земля, где уже есть могила бесконечного дорогого тебе существа, как бы привязывает к себе незримыми нитями, становится по-родственному близкой. Эта далекая, казалось, Америка.
Памятуя об обещании, данном Вениаминову, Врангель не стал при утренней встрече пенять седовласому управляющему редутом на непозволительную слабость поведения, допущенную при визите духовного лица и главного правителя. Предпочел сразу начать деловой разговор, но тон держал холодно-официальный, с командирскими модуляциями голоса, как бы давая понять, что о поведении Колмакова помнит:
— Давай подытожим, Федор Лаврентьевич, наши с тобой предыдущие беседы, ежели ты кое-что невзначай забыл, — по лицу Врангеля скользнула усмешка. — Твоим правлением здесь я в целом доволен, и на твои сетования, что, мол, грамотешки у тебя маловато для сей должности и не пора ли более достойную замену тебе подыскать, отвечу прямо: менять тебя здесь я не хочу и более достойной замены не вижу. А ежели нужен писарь для составления разных бумаг, пришлю.
Колмаков, сидя в своей избе за одним столом с Врангелем, слушал правителя внимательно, набычив жилистую шею и слегка потупив голову, словно сознавал, несмотря на хорошие слова начальника, свою вину и раскаивался.
— Одна из целей моего визита, — постепенно смягчая тон, продолжал Врангель, — до коей я пока не касался, это организация новой экспедиции к берегам Кускоквима. И выступать желательно без особой задержки, чтоб сделать дело летом, до ледостава. В первый год моего прибытия в Америку слушал я доклад прапорщика Васильева о походах его в бассейне Нушагака и далее — на Кускоквим. Вы, кажется, знакомы?
— Как же не знакомы! — будто удивился Колмаков. — Сам людей для его похода подбирал, и сын мой Петр, ученик мореходства, с Васильевым хаживал.
— Так вот, исследования штурманом Васильевым тамошней территории считаю весьма полезными и важными — даже в научном плане. А с практической стороны главный вывод для нас в том состоит, что в подходящем месте из разведанных Васильевым на Кускоквиме надо ставить одиночку, чтоб тем облегчить местным жителям торговлю с нами. Сюда, к морю, многим все ж несподручно ходить, далековато. Так ли это, Федор Лаврентьевич?
— Все так, — согласно кивнул Колмаков, — одиночка на Кускоквиме нужна.
Врангель вынул из своей папки копию карты, составленной Васильевым, с обозначением пути от редута на Кусковом.
— Со своим спутником Васильев шел по притоку Нушагака. В верховьях лодки перенесли через горы, во здесь, до Хохолитны, и далее сплывали по ней до притока Кускоквима — Холитны.
— Знаю путь их, — не глядя на карту, небрежно бросил Колмаков. — С Васильевым отсюда, из редута, Семен Лукин ходил и полный доклад мне об их вояже представил.
— Как скоро можно организовать новый поход туда и кто мог бы его возглавить?
Колмаков, уже успевший осознать по ходу беседы, что расслабленность последних дней ему прощена и в глазах главного правителя он выглядит человеком полезным и стоящим, несмотря ни на что, уважения, степенно, чуть-чуть подражая Вениаминову, подергал себя за бороду и важно изрек:
Река постепенно сужалась и, прорезая кряж гор, струилась в величественном каньоне, образуемом спадающими к воде почти отвесными скалами. С горных уступов, весело звеня, низвергались водопады от тающих на вершинах снегов. В расщелинах, как созвездие бриллиантов, сверкал еще не поддавшийся солнцу лед. Тысячи проворных рыб, повинуясь вечному инстинкту, тоже стремились вверх по реке, обгоняя шлюпки и затрудняя и без того нелегкую работу гребцов.
Человека с более чувствительным сердцем первобытная дикость каньона могла бы привести в восторг. Но Питер Скин Огден много всего повидал в своей жизни, и красоты природы уже мало его трогали. В юности он был свободен избрать другой жизненный путь, стезю юриспруденции, к чему подталкивали ближайшие родственники, — стать судьей, известным адвокатом, как младший брат Чарльз, дослужившийся до должности генерального прокурора Нижней Канады. Но Питеру вникать в хитросплетения законов казалось делом слишком скучным. Его влекло иное — бродячая жизнь на грани опасной авантюры, профессия, дающая возможность исследовать еще не пройденные просторы огромного Американского континента.
И эти романтические склонности его натуры более двадцати лет назад привели Огдена в канадскую Северо-Западную меховую компанию. Его приятелями стали отчаянные охотники за пушниной, трапперы. Первые годы службы в качестве торгового агента, скупавшего пушнину у индейцев, а потом и предводителя отряда трапперов прошли в районе Больших озер, и еще тогда своими решительными действиями и компанейским характером он заслужил, с одной стороны, репутацию грозы всех индейцев, с другой — веселого гуляки, истинного заводилы «настоящих парней».
С годами среди былых товарищей обнаружилась заметная недостача — один был убит в пьяной драке, другого прирезали индейцы, третий утонул во время безумной попытки преодолеть на лодке гиблые речные пороги. И по этим, и по другим причинам характер Огдена постепенно претерпевал изменения от веселости к мрачности, что, впрочем, совершенно не сказалось на самой устойчивой его черте — склонности к рискованным авантюрам.
Начало двадцатых годов застало Питера Огдена уже на западе континента, в бассейне реки Колумбия. Когда же Северо-Западная, где Огден начинал службу, слилась с боле мощной Компанией Гудзонова залива, Огдену, как и большинству его коллег по профессии, пришлось несколько укротить норов и пойти на услужение к новым хозяевам. И они нашли достойное применение его талантам и страсти к бродячей жизни.
Шесть лет, набрав в свой отряд с полсотни таких же отчаянных парней, как и он сам, Питер Огден по поручению компании разведывал территорию, лежавшую к югу от Колумбии, по ее притокам, так называемую Страну снейков[37] — индейского племени, которое с целью устрашить врагов украшало свои охотничьи принадлежности изображениями змей.
Поиски богатых бобрами угодий завели Огдена так далеко на юг, как не удалялся никто прежде из агентов Компании Гудзонова залива, и там, в глуби континента, он открыл обширную котловину с лежавшими в ней крупными солеными озерами и текущую меж солончаков реку, которая с тех пор получила название реки Огдена.
И кому в руководстве компании было дело до того, что в своих странствиях предприимчивый торговый агент не раз углублялся на территорию Мексики, рискуя нарваться на пограничный конфликт. Были бы результаты! А вот с этим у Огдена все обстояло в полном порядке. Лишь один из нескольких походов в Страну снейков одарил его отряд и, разумеется, компанию, четырьмя тысячами бобровых шкурок стоимостью не менее двух тысяч фунтов стерлингов. И кому какое дело было до убитых отрядом Огдена индейцев-снейков и индейцев-блэкфит (Черные Ступни), когда они выражали враждебность по отношению к вторгшимся на их земли белым пришельцам. Сами дураки! — так поминали убитых индейцев «свободные охотники» Огдена. Стоило ли ссориться по такому пустяку с их известным своим неукротимым нравом начальником?
Руководство же компании экспедицию своего главного торговца в Страну снейков оценило по заслугам и после внезапной кончины лейтенанта Эмилиуса Симпсона именно ему поручило другое отнюдь не простое дело исследовать реку Стикин и присмотреть подходящее место в ее верховьях, на британской территории, для строительства там торгового поста.
Следуя прорезавшему горы каньону, отряд Огдена поднялся по реке более чем на пятьдесят миль, а каменному тоннелю все не было конца. Так же гордо вздымаются впереди вершины гор, поросшие от середины елью и кедром, и орел, распластав крылья, парит над рекой в поисках добычи. Однажды увидели переплывавшего поток оленя и догадались, что он стремится в русло другой реки, впадающей в Стикин.
Днем заметно пригревало, и Питер Огден, раздевшись до пояса, подставлял волосатый торс живительным лучам солнца. Иногда он брал в руки подзорную трубу и внимательно изучал реку: не видны ли впереди пороги и иные неприятные сюрпризы, не пора ли сворачивать к тому берегу, где течение потише? Хотя опрошенные в низовьях индейцы уверяли, что река вполне проходима для гребных лодок и даже крупных судов, но кто же слепо доверяет диким?!
В монотонный плеск весел по воде неожиданно вторгся иной звук — эхом отозвавшийся в скалах ружейный выстрел откуда-то с вершины, метрах в ста впереди. Один из гребцов, охнув, схватился за левую руку: под ладонью медленно расплывалось пятно крови.
— Эй, Патрик, — изумленно уставился на него Огден, — да ты, никак, ранен! Вот же сволочи! — не удержался он и закончил фразу еще более смачным проклятием.
Из пробитого в днище отверстия в лодку начала поступать вода, и Огден скомандовал грести к правому берегу, где у подножия скал виднелась небольшая галечная отмель. Пока одни матросы оказывали помощь раненому, другие взялись на привале за ремонт шлюпки.
А Питер Огден размышлял: кто же отважился бросить ему этот дерзкий вызов? Русские? Но, насколько он знал, еще из беседы с покойным лейтенантом Симпсоном, русские в эту реку не заходили. Какое-либо американское судно в низовьях тоже не наблюдалось. Значит, это могли сделать лишь местные индейцы-тлинкиты, вероятно, те самые, кому в устье реки он продал в обмен на меха несколько ружей и с десяток бутылок спиртного. Хорошо же они отблагодарили его!
После того как пробоина в днище была заделана, Огден отдал приказ поворачивать назад. Не такой он был человек, чтобы отказаться при первом проявлении враждебных действий от планов подняться вверх по реке и выполнить порученное задание. Но это можно сделать и позже, осенью, когда вода спадет и течение будет не таким быстрым. И с местными индейцами он тоже сосчитается!
Ночевать Врангель опять ушел в брезентовую палатку, поставленную в защищенной от ветров лощине недалеко от берега реки Нушагак.
После полудня отправился в обратный путь, на Уналашку, бот «Алеут», а с ним и отец Иоанн Вениаминов. Вот и довелось им опять встретиться, как и договаривались, в Александровском редуте. Вместе с Врангелем священника провожал и управляющий редутом Федор Лаврентьевич Колмаков. Он вновь был немного навеселе и, протягивая руку Вениаминову, умиленно бормотал:
— Благодарствуем за приезд ваш, батюшка! Вот уж праздник доставили и нам, грешным, и всем новообращенным здесь христианам! Не гневайтесь на нас, отец Иоанн, и не сумлевайтесь: все будем делать согласно вашим поучениям и веру в Господа нашего Спасителя далее, в дикие места, понесем. А часовню, как Фердинанд Петрович распорядился, завтра же и строить начнем. Благословите, батюшка, на добрые дела!
Вениаминов осенил его крестным знамением и кротко сказал:
— Ну ступай, бывай здоров, Федор, а нам с Фердинандом Петровичем еще кое о чем обмолвиться надо.
Колмаков взмахнул рукой и пошел к холму, на котором за прочным тыном выглядывали добротные, из круглого елового леса, строения редута. Для устрашения диких на сторожевых будках были установлены несколько орудий.
— Что-то начальник-то местный загулял, — смущенно, будто оправдываясь за своего подчиненного, пробормотал Врангель. — А по прибытии нашем выглядел молодец молодцом, в добром здравии. Неужто на моем судне горячительное зелье кто-то контрабандой ему доставил?
— Не серчайте вы на него, Фердинанд Петрович, — примиряюще ответил Вениаминов. — Ему ж здесь, в глуши лесной, тоже свой праздник хоть изредка хочется иметь. Скажу вам по совести: прошлый раз, когда впервые прибыл я сюда, и мне в роли невольного контрабандиста пришлось послужить. От человека, коему отказать я никак не мог, в силу глубокого к нему уважения, была передана мне посылка для Колмакова, со штофом, как оказалось, то ли коньяка, то ли рома. Вот и на вашем корабле такой же, должно быть, добросердечный связник очередную посылочку доставил. Они же, старовояжные, как Колмаков, люди особые, давней, еще с барановских времен, дружбой связаны. К таким особый подход нужен, чтоб чересчур не задевать их самолюбие. Может, не стоит, право, так уж обижаться на Колмакова. Догадываюсь: из-за излишне веселого его настроя вы и в редуте ночевать отказались.
— Да как можно, отец Иоанн, — с симпатией глядя на Вениаминова, усмехнулся Врангель, — диким туземцам против проповедей ваших устоять, когда вы и меня, вполне цивилизованного человека, легко в свою веру обращаете. Не беспокойтесь, таким, как Колмаков, цену я знаю и суровых кар обрушивать на него не собираюсь. Попутного ветра вам, отец Иоанн, и крепкого здоровья и вам лично, и вашим домочадцам!
...Темнело. Но в морской дали, над гладью Бристольского залива, куда ушел «Алеут», светилась, не собираясь гаснуть и до утра, полоска алого цвета. Слышался шум работающей на реке небольшой мельницы, построенной при редуте: торопились поскорее намолоть зерно привезенное из Ново-Архангельска на «Чилькате».
Недалеко от палатки, где ночевал Врангель, горел костер и неторопливо прохаживался с ружьем за спиной часовой из русских промышленников. Неяркое пламя костра виднелось и выше по реке, где располагалось селение туземцев-аглегмютов. К прибытию их пастыря с Уналашки в редут подъехали крещенные Вениаминовым ранее, чтобы и детей своих, и родственников приобщить к новой вере, и этот их энтузиазм чрезвычайно порадовал священника. По уверениям же Колмакова, с тех пор, как местные племена были обращены в веру Христову, они с большей охотой стали возить свои промыслы на продажу в редут, видя в русских как бы духовных братьев своих. «И вот получается, отец Иоанн, — прокомментировал Врангель сообщенное Колмаковым, — что распространение христианства и коммерции содействует». — «Так и должно быть между добрыми соседями», — степенно, с глубоким убеждением ответил на его реплику Вениаминов. Не потому ли, в самом деле, Александровский редут стал за последние годы одним из основных поставщиков для компании бобровых шкур, доставляемых туземцами из внутренних районов материка? Пора проникать от морского побережья и дальше, на Кускоквим, и ставить там одиночку. Об этом и следует заговорить завтра с Колмаковым.
Климат здесь все же намного прохладнее, чем в Ново-Архангельске, думал Врангель, забираясь в подбитый утиным пухом спальный мешок. Но ему ли сетовать на холод после полярных странствий и ночевок на снегу?
Пока еще не спалось, и мысли его обратились к событиям, предшествовавшим отъезду на Нушагак. В Ново-Архангельске вновь объявилось судно Компании Гудзонова залива, уже другое, «Дриад», и с другим начальником, неким Питером Огденом. На вопрос, как поживает бывавший здесь год назад лейтенант Симпсон, Огден, грузный, неприветливого вида мужчина с повадками завзятого бретера, хмуро сообщил, что лейтенант Симпсон скоропостижно скончался от сердечного приступа, но начатое им дело Компания Гудзонова залива намерена довести до конца и построить торговый пост в верховьях реки Стикин. Он, Огден, уже успел побывать там на гребных судах, но далеко пройти не сумел, встретив недружественный прием со стороны туземцев. В чем-то была и его, Огдена, промашка: в стремлении накрепко отвадить американцев от торговли с индейцами на этой реке он имел неосторожность продать туземцам близ устья Стикина оружие и спиртное. И так нежданно накликал беду на собственную голову: не из этих ли ружей был открыт огонь по его отряду, когда они поднимались вверх по реке? В этом месте своего повествования Огден вдруг не сдержался и рассыпался столь яростной бранью, что и Врангелю, при его неплохом знании английского языка, не все в страшном проклятии осталось ясным. Ясен был лишь общий смысл: мол, эти подлые твари еще не знают, с кем имеют дело, и если бы знали, никогда бы на это не отважились. Из взрыва неконтролируемых эмоций нетрудно было заключить, что всяким там дипломатическим штучкам, переговорам с целью установить взаимопонимание и согласие Огден явно предпочитает позицию крепкого кулака.
На замечание Врангеля, что условия российско-английской конвенции запрещают продавать туземцам оружие и спиртное, Огден, взглянув на собеседника как дикобраз, промямлил, что кажется, это действительно так, но в тот день он об этом запамятовал.
Англичанин интересовался, есть ли какие-либо подвижки со стороны русской компании в отношении предложенного Симпсоном совместного промысла. «Увы, заключение по сему предмету от главного правления нашей компании пока не получено». Нельзя же было открыто заявить, что в настоящий момент, до прихода крупного транспорта из России, и подходящих товаров для торговли с туземцами-колошами нет. Вот придет, как обещано, осенью корабль «Америка» из Кронштадта, тогда и посмотрим.
Напористое стремление англичан расширять торговые операции с туземцами у южных границ российских владений нельзя было оставлять без надлежащей реакции. Но как выдержать конкуренцию с ними при явно завышенных ценах, которые они предлагают туземцам за меха?
Однако ничто не мешало предприимчивей действовать здесь, в Ново-Александровском редуте, откуда открывается уже разведанный прапорщиком Васильевым путь в глубь Аляски, на север. Как и у западного побережья, в районе залива Нортон, куда ходил Этолин и послан этой весной лейтенант Тебеньков на шлюпе «Уруп» для торговли с дикими и основания нового редута. Уж там-то, по отдаленности от британских владений, конкурировать с русскими англичане пока никак не способны.
Плавное течение мыслей прервалось хриплым карканьем слетевшихся на поживу ворон. Не дают покоя! Что они нашли? Груду выброшенных с кухни отбросов? Живучая птица. У колошей она ассоциируется с жизненной мощью, у русских — со смертью: должно быть, из-за пристрастия ее ко всяческой падали. Как страшно переплелись в этом мире жизнь и смерть! Теперь в Ново-Архангельске, на местном кладбище у церковных стен, появилась еще одна могилка, совсем маленького человечка по фамилии Врангель — дочурки, стойко перенесшей с родителями тяжкий путь от Иркутска до Ситхи. Увы, ее слабый организм не выдержал сырого местного климата. Остается благодарить судьбу за то, что она сжалилась над горем родителей, вновь подарила дитя ненаглядное, на этот раз сына, Вильгельма, или Вилли, как ласково называли они малыша между собой. Земля, где уже есть могила бесконечного дорогого тебе существа, как бы привязывает к себе незримыми нитями, становится по-родственному близкой. Эта далекая, казалось, Америка.
Памятуя об обещании, данном Вениаминову, Врангель не стал при утренней встрече пенять седовласому управляющему редутом на непозволительную слабость поведения, допущенную при визите духовного лица и главного правителя. Предпочел сразу начать деловой разговор, но тон держал холодно-официальный, с командирскими модуляциями голоса, как бы давая понять, что о поведении Колмакова помнит:
— Давай подытожим, Федор Лаврентьевич, наши с тобой предыдущие беседы, ежели ты кое-что невзначай забыл, — по лицу Врангеля скользнула усмешка. — Твоим правлением здесь я в целом доволен, и на твои сетования, что, мол, грамотешки у тебя маловато для сей должности и не пора ли более достойную замену тебе подыскать, отвечу прямо: менять тебя здесь я не хочу и более достойной замены не вижу. А ежели нужен писарь для составления разных бумаг, пришлю.
Колмаков, сидя в своей избе за одним столом с Врангелем, слушал правителя внимательно, набычив жилистую шею и слегка потупив голову, словно сознавал, несмотря на хорошие слова начальника, свою вину и раскаивался.
— Одна из целей моего визита, — постепенно смягчая тон, продолжал Врангель, — до коей я пока не касался, это организация новой экспедиции к берегам Кускоквима. И выступать желательно без особой задержки, чтоб сделать дело летом, до ледостава. В первый год моего прибытия в Америку слушал я доклад прапорщика Васильева о походах его в бассейне Нушагака и далее — на Кускоквим. Вы, кажется, знакомы?
— Как же не знакомы! — будто удивился Колмаков. — Сам людей для его похода подбирал, и сын мой Петр, ученик мореходства, с Васильевым хаживал.
— Так вот, исследования штурманом Васильевым тамошней территории считаю весьма полезными и важными — даже в научном плане. А с практической стороны главный вывод для нас в том состоит, что в подходящем месте из разведанных Васильевым на Кускоквиме надо ставить одиночку, чтоб тем облегчить местным жителям торговлю с нами. Сюда, к морю, многим все ж несподручно ходить, далековато. Так ли это, Федор Лаврентьевич?
— Все так, — согласно кивнул Колмаков, — одиночка на Кускоквиме нужна.
Врангель вынул из своей папки копию карты, составленной Васильевым, с обозначением пути от редута на Кусковом.
— Со своим спутником Васильев шел по притоку Нушагака. В верховьях лодки перенесли через горы, во здесь, до Хохолитны, и далее сплывали по ней до притока Кускоквима — Холитны.
— Знаю путь их, — не глядя на карту, небрежно бросил Колмаков. — С Васильевым отсюда, из редута, Семен Лукин ходил и полный доклад мне об их вояже представил.
— Как скоро можно организовать новый поход туда и кто мог бы его возглавить?
Колмаков, уже успевший осознать по ходу беседы, что расслабленность последних дней ему прощена и в глазах главного правителя он выглядит человеком полезным и стоящим, несмотря ни на что, уважения, степенно, чуть-чуть подражая Вениаминову, подергал себя за бороду и важно изрек: