Страница:
— А вся эта разруха отчего? Нет денег? — простодушно спросила Лизонька.
— Отчего же еще?! Казна разграблена. Бюджет страны несбалансирован: говорят, что расходы в два раза превышают доходы. Деньги занимают и у своих же богачей под огромные проценты, и у иностранных держав. Англичане, рассказывал Деппе, дали займ, но на условиях закупки на эти деньги второсортной амуниции и вооружений, оставшихся после битвы при Ватерлоо. Свои же заимодавцы требуют под залог кредитов государственное имущество или таможенные пошлины. Единственная отрасль хозяйства, которая как-то держится на плаву, это горнодобывающие предприятия, в основном серебряные рудники. Но они теперь большей частью в руках англичан, хотя и немцы, как признался Деппе, проявляют к ним интерес. В беседе с консулом Барроном тот упомянул, что и сам был в молодости убежденным республиканцем, но когда Мексика провозгласила себя республикой, от республиканского поветрия излечился и ныне советует приезжать сюда всем, подверженным таким заболеваниям, дабы поскорее от них избавиться.
Из окна экипажа открылось столпище людей на окраине города. Собравшиеся ремесленники и крестьяне увлечением наблюдали за схваткой двух бойцовских петухов. Слышались азартные крики делающих ставки.
Поле боя усыпали вырванные разъяренными соперниками перья, кое-где виднелась на земле кровь.
— Говорят, Санта-Ана, — рассеянно уронил Врангель, — тоже большой любитель такого зрелища и даже в военных походах возит с собой клетки со своими любимцами — бойцовскими петухами. Он и сам, кажется, характером и всеми действиями похож на гонористого, франтоватого петуха. Буду лишь счастлив, если в Мехико мне доведется встретиться не с ним, а с каким-либо другим руководителем республики.
Наступил черед вице-консула Александра Форбса проявить гостеприимство по отношению к русским гостям. На обед в их честь были приглашены сотрудники консульства и некоторые из проживавших в Тепике иностранных купцов и предпринимателей.
Желая развлечь гостей перед трапезой, хозяин дома показал свою коллекцию морских раковин и металлических руд, которую собирал все время, пока жил в Мексике. Редкие раковины отражали неравнодушие Форбса к красотам южных морей. Собрание же руд выдавало и практический склад ума пытливого англичанина.
— Вот эти экземпляры, — любовно говорил Форбс, передавая гостям тяжелые куски породы, — чистое железо, а в этих, как видите, весьма богатое содержание меди. А этот камешек — разве не чудо? — так и испещрен серебром. А вот и образец золотой руды. Только, пожалуйста, леди, поосторожнее: он довольно тяжел.
— Серебро, вероятно, с севера? — полюбопытствовал купец и натуралист Фердинанд Деппе.
— Не только с севера, — гордо ответил Форбс. — Серебряные и золотые руды у меня представлены почти из всех мексиканских провинций.
— Эта коллекция руд — просто хобби? — со светской улыбкой спросил Врангель.
— И да, и нет, — серьезно ответил Форбс. — В свое время наш первый посол в Мексике Генри Уорд, размышляя о том, как поскорее помочь экономике страны выбраться из разрухи, обратил внимание на горнорудную промышленность. Для ее восстановления стоило привлечь британский капитал. Тогда посол и отдал распоряжение всем консульским работникам изучать минеральные богатства страны, собирать образцы пород и представлять свои заключения относительно целесообразности разработки того ли иного месторождения. Итак, сначала было задание, а впоследствии оно переросло и в хобби.
— Говорят, — опять подал голос Деппе, — что недавно открытое месторождение серебра в местечке Фрезнильо оказалось самым богатым в Мексике. По слухам, еженедельно там добывают этого благородного металла на пятьдесят тысяч пиастров.
— Да, это так, — подтвердил Форбс. — Санта-Ана объявил этот рудник собственностью государства. Да только на нужды республики, или точнее ее чиновников, остается лишь пятая часть. Основные же денежки текут в большой карман «спасителя нации».
Тема корыстолюбия, затронутая во время осмотра коллекции, вновь, как в симфоническом произведении, возникла, сменив тональность, за обеденным столом. После нескольких бокалов вина она зазвучала гневно, с обвинительным пафосом. Одна из дам, жена американского купца, вспомнила, как беззастенчиво ведет себя в столице сестра Санта-Аны, торгуя высокими должностями в правительстве. И за каждую должность, в зависимости от предоставляемых ею возможностей для мздоимства, определена своя такса.
Упоминание о сестре «спасителя нации» заставило разговориться и супругу Александра Форбса, даму, отличавшуюся не столько миловидностью, сколько сверканием крупного бриллианта, вправленного в серебряное колье на ее шее.
— А вы помните, — чуть не с восторгом воскликнула она, — эту жуткую историю с убийством швейцарского консула и разоблачением виновных — банды, которой, как оказалось, руководил некий полковник, адъютант вице-президента Баррагана? Кажется, его звали Мигель. И он, как открылось суду, был любовником сестры Санта-Аны. Могла ли она допустить, чтобы его повесили? Никогда! И вот судья, раскопавший всю эту грязную историю, умирает от отравления. Полковник оправдан другими стражами порядка и закона. А на виселицу, чтобы успокоить общественное мнение, отправляют двух рядовых членов банды. Вот таково здесь правосудие!
— А женская любовь поистине творит чудеса! — с иронией заключил Форбс.
И тут же стали дискутироваться шансы Санта-Аны добиться победы над мятежниками в Техасе, и кто-то из мужчин меланхолично заметил, что, может, будет и лучше для Мексики, если фактический диктатор потерпит поражение в боях с инсургентами. Как и повсюду в мире, поражений здесь не любят, и тогда-то правлению Санта-Аны уж точно придет конец, а в стране может возродиться демократия.
Баронесса Врангель, чья северная красота удостоилась комплиментов равно от мужчин и от дам, за столом изрядно скучала: она плохо знала испанский, да и английский понимала с трудом.
— Что их всех так возбудило? — спросила она мужа на обратном пути к приютившей их резиденции консула Эустакио Баррона.
— Они, Лизонька, — не без иронии ответил Врангель, — рассуждали о том, как трудно жить иностранцам в этой стране.
— Почему?
— Из-за обилия разбойников, больших и малых, которые обирают не только простой народ, но и иностранцев. И даже, говорят, — снизил он голос до таинственного шепота, — среди них есть люди из правительства.
— Они-то, большие разбойники, нам, по-моему, не страшны. А вот обычных я опасаюсь. До Мехико еще так далеко! — вздохнула Лизонька. — Не дай Бог нападут и на нас!
— Много ли с нас возьмешь? — усмехнулся Врангель. — Истинные разбойники предпочитают добычу покрупнее.
— Не знаю, как ты, милый, — пожаловалась Лизонька, — но я на этом приеме изрядно скучала. По-моему, все он такие чопорные и слишком увлечены политикой.
Врангель не стал ее опровергать.
Консул Баррон, как и обещал, выправил паспорт для дальнейшего путешествия. Накануне отъезда гостей Гвадалахару он уговорил Врангеля нанести визит вежливости начальнику местного воинского гарнизона полковнику Толеса.
Полковник, мужчина уже в годах, с отяжелевшим телом, с почтением принял русского визитера, представленного консулом самым лестным образом, и по подсказке того же Баррона настрочил короткое рекомендательное письмо своему коллеге — генералу в Гвадалахаре, возглавлявшему расквартированные там войска.
— На дорогах бывает неспокойно, — заметил полковник Толеса. — Если хотите, могу дать вам для охраны эскорт солдат. Да только вам самому придется оплатить их услуги, примерно триста пиастров.
Это был немалый выкуп за свою безопасность. К счастью, накануне визита Эустакио Баррон по-дружески предупредил Врангеля о возможности такого предложения и советовал отклонить его: обойдется, мол, дорого, а толку ноль, поскольку при появлении разбойников солдаты едва ли будут рисковать собственными жизнями и первыми разбегутся.
— Благодарю, ваша честь, — ответил Врангель. — Я ценю вашу заботу, но солдаты, право, нам не нужны. Я уповаю на милость к нам Господа.
— Как знаете, — пробурчал полковник. Судя по его тону, он надеялся поправить таким образом пошатнувшееся финансовое положение своих подопечных.
Глава третья
— Отчего же еще?! Казна разграблена. Бюджет страны несбалансирован: говорят, что расходы в два раза превышают доходы. Деньги занимают и у своих же богачей под огромные проценты, и у иностранных держав. Англичане, рассказывал Деппе, дали займ, но на условиях закупки на эти деньги второсортной амуниции и вооружений, оставшихся после битвы при Ватерлоо. Свои же заимодавцы требуют под залог кредитов государственное имущество или таможенные пошлины. Единственная отрасль хозяйства, которая как-то держится на плаву, это горнодобывающие предприятия, в основном серебряные рудники. Но они теперь большей частью в руках англичан, хотя и немцы, как признался Деппе, проявляют к ним интерес. В беседе с консулом Барроном тот упомянул, что и сам был в молодости убежденным республиканцем, но когда Мексика провозгласила себя республикой, от республиканского поветрия излечился и ныне советует приезжать сюда всем, подверженным таким заболеваниям, дабы поскорее от них избавиться.
Из окна экипажа открылось столпище людей на окраине города. Собравшиеся ремесленники и крестьяне увлечением наблюдали за схваткой двух бойцовских петухов. Слышались азартные крики делающих ставки.
Поле боя усыпали вырванные разъяренными соперниками перья, кое-где виднелась на земле кровь.
— Говорят, Санта-Ана, — рассеянно уронил Врангель, — тоже большой любитель такого зрелища и даже в военных походах возит с собой клетки со своими любимцами — бойцовскими петухами. Он и сам, кажется, характером и всеми действиями похож на гонористого, франтоватого петуха. Буду лишь счастлив, если в Мехико мне доведется встретиться не с ним, а с каким-либо другим руководителем республики.
Наступил черед вице-консула Александра Форбса проявить гостеприимство по отношению к русским гостям. На обед в их честь были приглашены сотрудники консульства и некоторые из проживавших в Тепике иностранных купцов и предпринимателей.
Желая развлечь гостей перед трапезой, хозяин дома показал свою коллекцию морских раковин и металлических руд, которую собирал все время, пока жил в Мексике. Редкие раковины отражали неравнодушие Форбса к красотам южных морей. Собрание же руд выдавало и практический склад ума пытливого англичанина.
— Вот эти экземпляры, — любовно говорил Форбс, передавая гостям тяжелые куски породы, — чистое железо, а в этих, как видите, весьма богатое содержание меди. А этот камешек — разве не чудо? — так и испещрен серебром. А вот и образец золотой руды. Только, пожалуйста, леди, поосторожнее: он довольно тяжел.
— Серебро, вероятно, с севера? — полюбопытствовал купец и натуралист Фердинанд Деппе.
— Не только с севера, — гордо ответил Форбс. — Серебряные и золотые руды у меня представлены почти из всех мексиканских провинций.
— Эта коллекция руд — просто хобби? — со светской улыбкой спросил Врангель.
— И да, и нет, — серьезно ответил Форбс. — В свое время наш первый посол в Мексике Генри Уорд, размышляя о том, как поскорее помочь экономике страны выбраться из разрухи, обратил внимание на горнорудную промышленность. Для ее восстановления стоило привлечь британский капитал. Тогда посол и отдал распоряжение всем консульским работникам изучать минеральные богатства страны, собирать образцы пород и представлять свои заключения относительно целесообразности разработки того ли иного месторождения. Итак, сначала было задание, а впоследствии оно переросло и в хобби.
— Говорят, — опять подал голос Деппе, — что недавно открытое месторождение серебра в местечке Фрезнильо оказалось самым богатым в Мексике. По слухам, еженедельно там добывают этого благородного металла на пятьдесят тысяч пиастров.
— Да, это так, — подтвердил Форбс. — Санта-Ана объявил этот рудник собственностью государства. Да только на нужды республики, или точнее ее чиновников, остается лишь пятая часть. Основные же денежки текут в большой карман «спасителя нации».
Тема корыстолюбия, затронутая во время осмотра коллекции, вновь, как в симфоническом произведении, возникла, сменив тональность, за обеденным столом. После нескольких бокалов вина она зазвучала гневно, с обвинительным пафосом. Одна из дам, жена американского купца, вспомнила, как беззастенчиво ведет себя в столице сестра Санта-Аны, торгуя высокими должностями в правительстве. И за каждую должность, в зависимости от предоставляемых ею возможностей для мздоимства, определена своя такса.
Упоминание о сестре «спасителя нации» заставило разговориться и супругу Александра Форбса, даму, отличавшуюся не столько миловидностью, сколько сверканием крупного бриллианта, вправленного в серебряное колье на ее шее.
— А вы помните, — чуть не с восторгом воскликнула она, — эту жуткую историю с убийством швейцарского консула и разоблачением виновных — банды, которой, как оказалось, руководил некий полковник, адъютант вице-президента Баррагана? Кажется, его звали Мигель. И он, как открылось суду, был любовником сестры Санта-Аны. Могла ли она допустить, чтобы его повесили? Никогда! И вот судья, раскопавший всю эту грязную историю, умирает от отравления. Полковник оправдан другими стражами порядка и закона. А на виселицу, чтобы успокоить общественное мнение, отправляют двух рядовых членов банды. Вот таково здесь правосудие!
— А женская любовь поистине творит чудеса! — с иронией заключил Форбс.
И тут же стали дискутироваться шансы Санта-Аны добиться победы над мятежниками в Техасе, и кто-то из мужчин меланхолично заметил, что, может, будет и лучше для Мексики, если фактический диктатор потерпит поражение в боях с инсургентами. Как и повсюду в мире, поражений здесь не любят, и тогда-то правлению Санта-Аны уж точно придет конец, а в стране может возродиться демократия.
Баронесса Врангель, чья северная красота удостоилась комплиментов равно от мужчин и от дам, за столом изрядно скучала: она плохо знала испанский, да и английский понимала с трудом.
— Что их всех так возбудило? — спросила она мужа на обратном пути к приютившей их резиденции консула Эустакио Баррона.
— Они, Лизонька, — не без иронии ответил Врангель, — рассуждали о том, как трудно жить иностранцам в этой стране.
— Почему?
— Из-за обилия разбойников, больших и малых, которые обирают не только простой народ, но и иностранцев. И даже, говорят, — снизил он голос до таинственного шепота, — среди них есть люди из правительства.
— Они-то, большие разбойники, нам, по-моему, не страшны. А вот обычных я опасаюсь. До Мехико еще так далеко! — вздохнула Лизонька. — Не дай Бог нападут и на нас!
— Много ли с нас возьмешь? — усмехнулся Врангель. — Истинные разбойники предпочитают добычу покрупнее.
— Не знаю, как ты, милый, — пожаловалась Лизонька, — но я на этом приеме изрядно скучала. По-моему, все он такие чопорные и слишком увлечены политикой.
Врангель не стал ее опровергать.
Консул Баррон, как и обещал, выправил паспорт для дальнейшего путешествия. Накануне отъезда гостей Гвадалахару он уговорил Врангеля нанести визит вежливости начальнику местного воинского гарнизона полковнику Толеса.
Полковник, мужчина уже в годах, с отяжелевшим телом, с почтением принял русского визитера, представленного консулом самым лестным образом, и по подсказке того же Баррона настрочил короткое рекомендательное письмо своему коллеге — генералу в Гвадалахаре, возглавлявшему расквартированные там войска.
— На дорогах бывает неспокойно, — заметил полковник Толеса. — Если хотите, могу дать вам для охраны эскорт солдат. Да только вам самому придется оплатить их услуги, примерно триста пиастров.
Это был немалый выкуп за свою безопасность. К счастью, накануне визита Эустакио Баррон по-дружески предупредил Врангеля о возможности такого предложения и советовал отклонить его: обойдется, мол, дорого, а толку ноль, поскольку при появлении разбойников солдаты едва ли будут рисковать собственными жизнями и первыми разбегутся.
— Благодарю, ваша честь, — ответил Врангель. — Я ценю вашу заботу, но солдаты, право, нам не нужны. Я уповаю на милость к нам Господа.
— Как знаете, — пробурчал полковник. Судя по его тону, он надеялся поправить таким образом пошатнувшееся финансовое положение своих подопечных.
Глава третья
И вновь седлаются лошади, навьючиваются поклажей мулы, и словно черт из табакерки появляется истосковавшийся по дальней дороге проводник дон Хесус со своей длинной шпагой.
Утренняя прохлада сменяется полуденной жарой, а сосновые рощи вдоль дороги — плантациями сахарного тростника. Но почти неизменны окаймляющие горизонт горы с устремленными к облакам вершинами.
В горной местности и быт иной. Вместо обычных в низинах тростниковых хижин теперь встречаются селения, построенные исключительно из глины. Из того же материала и вся домашняя посуда, изготовляемая местными жителями.
По пустынной каменистой равнине лошади идут неторопливо. Но что за птичка вдруг появляется возле каравана, величиной с воробья и с огненно-красным оперением? Садится отдохнуть на придорожный кактус — нопаль, вновь вспархивает и летит дальше. Они уже видели ее раньше, и баронесса радостно восклицает:
— Смотри-ка, вновь наш дружок появился! Значит, скоро и селение.
Замечено, что ярко оперенный «дружок» предпочитает обитать в зеленых оазисах, окружающих человеческое жилье.
За очередным поворотом, весьма кстати, поскольку время вечернее, показывается гряда глинобитных домиков, и вьется дымок, доносится аппетитный запах вареного мяса. Должно быть, готовят любимое простыми мексиканцами блюдо из сначала подсушенной, а затем отваренной в котле вместе с зеленым или красным перцем бараниной. Ее едят обычно с маисовыми лепешками.
— Что за селение? — спросил Врангель дона Хесуса.
— Санта-Изабелла. И здесь есть вента — дом для приезжих.
К счастью вента оказалась свободной от постояльцев. Зайдя в нее, Врангель обратил внимание на висевшие на стенах гитару и широкополую войлочную шляпу хозяина. На видном месте красовалась остро наточенная шпага с выбитой на ней золотыми буквами надписью по-испански, которую можно было перевести следующим образом:
Не употребляй меня без повода,
Не пользуйся мною без мести.
После обсуждения с длинноусым обладателем примечательной шпаги платы за ночлег и ужин из двух куриц, дюжины яиц и мясной похлебки Врангель пришел к приятному заключению, что цены здесь (пара пиастров за все) намного скромнее, чем по дороге до Тепика.
Ночью в дом не пытались пролезть ни курица, ни свинья, ни собака, и это способствовало крепкому сну и восстановлению сил. А утром, едва отъехали несколько миль от приютившей их деревушки, путникам открылась земля совершенно необычная, черная и голая, будто выжженная: ни кустика, ни деревца, ни цветка, и все покрыто шлаком. Когда-то здесь хорошо поработал пробудившийся вулкан — он оставил в память о своих огненных игрищах картину смерти, поистине адскую долину.
Дон Хесус пришпорил жеребца, подстегнули мулов и погонщики. Гробовое молчание царило в караване, пока вновь не выбрались в плодородную долину с цветущими в ней темно-синими агавами и зеленовато-желтыми плантациями сахарного тростника.
Вскоре открылся небольшой городок, и дон Хесус пояснил, что это Акуакатлан, и протекающая через него река впадает в Амеку, а та — в океан. Сам же городок лежит примерно на полпути между Тепиком и Гвадалахарой.
Миновав старинную церковь, аллеей росших вдоль реки банановых деревьев подъехали к постоялому двору, посадо, окруженному стройными кипарисами. По совету проводника, объяснившего, что на расстоянии дневного перехода другого населенного пункта не встретится, здесь и заночевали.
Городок еще спал, а путники, наслаждаясь предрассветной прохладой, уже вновь сидели на лошадях, и дон Хесус, как обычно, возглавлял караван. Почему-то этот немногословный, уверенный в себе человек внушал Врангелю убеждение, что пока он с ними, все будет в порядке и никаких неприятностей не случится. То ли их проводник обладал особым талантом располагать к себе людей, то ли были у него повсюду друзья и знакомые, но только стоило ему вступить в беседу с хозяевами постоялых дворов, вент и посадо, как возникшие было затруднения сами собой устранялись и разговор шел уже в более приветливых тонах.
Отъехав от Акуакатлана, путешественники достигли места, где сходились несколько дорог из разных областей страны, и владельцы встречных караванов, насчитывавших в общей сложности более тысячи мулов, стали договариваться между собой, как разминуться и кто кому должен уступить. Пока хозяева вели переговоры, погонщики мулов, пользуясь вынужденным отдыхом, устроили пляски под перезвон гитары, какой-то предприимчивый делец организовал петушиные бои, и все это разбитое на группы скопище пестро одетых людей, несмотря на зной, весело гудело и радовалось жизни. Игры политиков, доведших страну до нищеты, были далеки от них и мало им понятны. Большинству из них было мало понятно и само слово «республика». Они лишь видели, что жизнь их не изменилась к лучшему и молились, чтобы не стало еще хуже.
Спешившийся дон Хесус отправился поискать знакомых. Он остановился у одной группы, весело ударил по плечу высокого бородача, тот оглянулся, и они радостно обнялись. И в другой группе у дона Хесуса оказался близкий знакомый или давний друг, и вот проводник уже лезет в карман и угощает приятеля сигарой.
Вернувшись, дон Хесус рассказал, что те торговцы которые идут с севера, везут на продажу мыло, самодельные шляпы и водку. А из Гвадалахары движутся в Сан-Блаз продавцы гитар и медной посуды. С юга же, от Колины, следует караван с грузом кокосовых орехов. Они недороги и прекрасно утоляют жажду. По его совету Врангель купил их целый мешок, и все семейство удовольствием освежилось сладковатым, приятным на вкус молоком.
Встречи с разбойниками избежать все же не удалось и это произошло в горах, где река Сан-Яго прокладывает себе путь через мрачное каменное ущелье. По словам дона Хесуса, в сезон дождей здесь можно наблюдать величественные водопады, но сейчас, в засуху, река едва струилась у подножия гор. Над ней, по кромке отвесных скал, пролегала тропа, настолько узкая, что одна ног всадника задевала за камень, а другая висела над пропастью.
Дон Хесус, особо оберегавший малыша Вилли, повел его лошадь в поводу. Продвигались медленным шагом каждое неверное движение могло увлечь всадника под откос.
Кое-где на каменной тропе были выбиты в стене площадки, чтобы встречные караваны могли разойтись между собой. На одной из них путников поджидала группа из четырех всадников. Все четверо были в низко надвинутых на глаза шляпах, в длинных плащах, какие любят объездчики лошадей, и все были вооружены длинноствольными ружьями и пистолетами.
До Врангеля донесся испуганный шепот погонщиков мулов: «Бандиты, бандиты!» Караван остановился, и дон Хесус, не выпуская из рук повода лошади, на которой сидел Вилли, подошел к молчаливым всадникам и о чем-то негромко заговорил с ними. Напряженно наблюдавший за ним Врангель уловил несколько слов: «Русские», «это их сын»... Кто-то, вероятно старший группы, бросил взгляд на тревожно замерший караван, наклонившись, ободряюще похлопал дона Хесуса по плечу и сказал:
— Что ж замешкались? Проезжайте.
Выглядевший совершенно спокойно дон Хесус неторопливо повел лошадь вперед. За ним двинулись и остальные мимо хранивших молчание бородачей.
Когда проехали опасное место и тропа вновь расширилась, Врангель спросил проводника:
— Это действительно были разбойники?
— Это обездоленные люди, ищущие тех, кто разорил их семьи и превратил их в бродяг, — сдержанно, с оттенком уважения к тем, о ком он говорит, ответил дон Хесус.
— Что вы им сказали?
— Я сказал, что вы не те люди, кого они ищут.
— Спасибо, дон Хесус! — с признательностью пробормотал Врангель.
За горным кряжем вновь открылась безлесная каменистая равнина. Лишь неприхотливые кактусы поднимались меж камней. Здесь можно было смело ускорить движение каравана.
Неожиданно, когда солнце уже клонилось к горизонту, показалась быстро едущая навстречу карета, и дон Хесус высказал предположение, что это тот экипаж, который консул Баррон обещал выслать за ними из Гвадалахары. Так и было, и кучер, дон Игнасио Мартини, пояснил, что еще вчера прискакал посыльный от господина Баррона с его приказом встретить русских путников за каменным ущельем реки Сан-Яго.
Возблагодарив консула за заботу, Врангель с супругой и малышом Вилли перебрались в крытый экипаж. Впрочем, уже первые мили пути показали весьма относительное удобство путешествия таким образом. Дорогу усеивали камни, карета без конца подпрыгивала на них, а возница, несмотря на препятствия, продолжал усердно нахлестывать запряженных мулов, пока дон Хесус не переговорил с ним по просьбе Врангеля, чтобы тот несколько умерил свой пыл.
У очередного ночлега, просторной венты сравнительно недалеко от Гвадалахары, каравану все же навязался в сопровождение отряд из пятерых драгун под командой унтер-офицера. Все они в потертой форме мексиканской армии и с видавшими виды винтовками, из которых, по предположению дона Хесуса, вообще лучше бы не стрелять, дабы не подвергать опасности собственную жизнь, являли довольно жалкое зрелище, и Врангель попытался решительно отказаться от их услуг. Однако унтер-офицер настоял на своем: мол, в окрестностях больших городов кишмя кишит разбойниками и ему приказано не пропускать далее путников без вооруженного эскорта. Все это было похоже на плохо скрытый шантаж, но ничего не оставалось, как подчиниться.
Так проследовали несколько миль до городской заставы, представлявшей из себя открытые ворота с караульной будкой без караула, но с дежурившим внутри таможенным чиновником. Выйдя навстречу, он, заспанно моргая глазами, записал в журнал фамилию старшего по каравану и спросил, нет ли у них запрещенных к ввозу товаров. Здесь и унтер-офицер со своими бравыми рекрутами посчитал нужным напомнить о себе и заявил, что за охрану каравана принято расплачиваться: десять, а лучше пятнадцать, пиастров вполне его устроят. Забрав деньги, унтер-офицер тут же отдал команду своим молодцам, и те рысью поспешили назад, чтобы помочь избавиться от разбойников следующему каравану.
Гвадалахара, столица штата Халиско и второй по населению и значимости город в Мексике, уже с беглого взгляда приезжающих в нее стоила своей известности. Город утопал в садах. Над цветущими деревьями возвышались купола и шпили церквей, монастырские стены. Улицы меж двухэтажных домов из камня и обожженной глины запружены торговым людом, вьючными ослами и мулами, телегами, запряженными волами. Все куда-то спешат, но в этой толчее встретишь и роскошные экипажи с нарядно разодетой знатью, и группы оборванных нищих, выпрашивающих подаяние.
В Гвадалахаре, как был осведомлен Врангель при отъезде из Тепика, ему и его семейству окажет покровительство и устроит удобное жилье личный и давний друг консула Баррона, местный купец дон Мануэль Луна. Это он и выслал для встречи путников свою карету, поручив дону Игнасио проводить гостей к арендованному для них дому.
Особняк оказался с четырьмя огромными комнатами, не считая кухни и других помещений, с балконом на втором этаже и окнами во фруктовый сад. Хозяева, пожилые креолы, уже поджидали гостей, вручили огромный ключ от ворот и представили сторожа, мексиканца Педро, упомянув, что он человек надежный и его можно посылать за покупками.
Пока устраивались, распаковывали чемоданы, от Мануэля Луны явились знакомиться двое иностранцев — сотрудник самого Луны англичанин Уильямс и немец, родом из Ганновера, господин Франке. Извинились, что сеньор Луна не смог их встретить лично, и предложили свое общество для осмотра города. Из этих извинений нетрудно было заключить, что дон Мануэль Луна человек в Гвадалахаре весьма значительный.
Обедали вместе, в небольшом ресторанчике, причем за всех, несмотря на протесты Врангеля, расплатился сотрудничавший с Мануэлем Луной англичанин. А после обеда в двух экипажах поехали прогуляться.
В отличие от других мексиканских городов, виденных ранее, Гвадалахара сохранила и прежнее величие и вполне пристойный вид. Стены главного собора, как и других церквей, смотрелись солидно и нерушимо, а их интерьер поражал красотой отделки. Проехали мимо большого здания госпиталя, и гиды пояснили, что он обслуживает более тысячи больных. Завернули и к Академии художеств, где готовятся мастера светской и церковной живописи, и к табачной фабрике — возле нее англичанин ввернул, что это одно из основных в городе производств и на фабрике трудится почти тысяча работников, в основном женщины.
— До приезда сюда, — на грани шутки заметил Врангель, — мне казалось, что почти вся Мексика лежит в развалинах.
— Ну что вы, мистер Врангель, — укорил его Уильямс, — это уж чересчур, явное преувеличение.
А ганноверец Франке вставил:
— Вам следовало бы посетить один из серебряных рудников. Вот там-то жизнь бьет ключом!
— И оттуда текут неплохие деньги! — снова полушутливо напомнил Врангель.
На этот раз гиды промолчали.
Экскурсия между тем продолжалась, уже к местам отдыха жителей Гвадалахары. Впечатлял, несмотря на некоторую запущенность, публичный сад Аламеда, как и Пасео с разбитыми вдоль канала аллеями из высоких лип и ясеней. Поднялись и на холм, застроенный утопающими в зелени садов особняками, и это, пояснили гостям, дачи богатых горожан.
От посещения в ближайшие дни боя быков Врангель, посоветовавшись с женой, отказался. Но против предложения посетить театр устоять было трудно и невежливо, поскольку, объяснили гиды, билеты на завтра уже куплены и именно в театре должно состояться знакомством с доном Мануэлем Луна: сейчас, извинился Уильямс, он в отъезде, но к завтрашнему вечеру вернется.
Таинственный покровитель дон Мануэль Луна, по поводу которого супруги Врангель уже строили всяческие предположения и задавались шутливым вопросом, существует ли он на самом деле, все же явился в театр, где давалось представление одной из трагедий Эсхилла об Оресте. Рассыпался в извинениях, что не мог встретиться с ними раньше, поинтересовался, не скучали ли гости в эти дни, и из фойе театра провел их в собственную постоянную ложу.
Внешность его поневоле останавливала на себе взгляд: выше среднего роста, дородный, с крупным мясистым лицом, пышными усами и столь же пышной иссиня-черной шевелюрой с редкими серебряными нитями. Говорил не торопясь, значительно, но глаза его, с легким прищуром, и форма рта, готового растянуться в улыбку, почти всегда придавали сказанному весело-добродушный характер.
Во время представления говорить было, впрочем, недосуг. Чету Врангель занимало не столько само действие, сколько наблюдение за зрителями, выражавшими эмоции весьма непосредственно — и возмущенными вздохами, и громким смехом. Занятны были и наряды. Мужчины восседали в партере в шляпах и длинных плащах, причем у некоторых торчали за поясом длинные кинжалы. Они спокойно высекали огонь и окуривали сидящих рядом сигарным дымом. Покуривали и дамы в ложах, одетые в элегантные открытые платья. Те, что постарше, прикрывали обнаженные плечи тонкими накидками. Внимание к моде проявлялось не только в нарядах, но и в замысловатых прическах с высокими башнеподобными гребнями.
На следующий день дон Мануэль Луна пригласил новых знакомых в свой импозантный и превосходно меблированный особняк на обед, во время коего, утолив предварительно собственное любопытство к приключениям их пути, откровенно рассказал и о самом себе.
— Я вырос, господа, в Кадисе, на юге Испании, — сменив добродушие на выражение горечи и боли, начал рассказ дон Мануэль. — Вторжение французов застало меня на солдатской службе в рядах королевской армии. Когда я смог вернуться домой, я со скорбью узнал, что мой отец, сестра и шестеро братьев убиты захватчиками. Я вновь ушел из дома, и мщение мое было жестоко: я убивал французских солдат и офицеров, где бы их ни встретил. За мной как за опасным бандитом была объявлена охота. Но я уже с лихвой отплатил убийцам дорогих мне людей. Я нанялся под чужой фамилией на корабль и отправился куда глаза глядят.
Мануэль Луна раскурил сигару, и лицо его приняло обычное добродушное выражение.
— И вот уже двадцать пять лет я гражданин Мексики и стараюсь честно служить новому отечеству. Я объездил вдоль и поперек всю страну, и теперь я главный комиссионер всех европейских купцов, у кого есть какое-либо дело в Гвадалахаре. Не хочу говорить лишнего, но у меня репутация человека, на которого полностью можно положиться. И это знают и испанцы, и мексиканцы, и индейцы, и коммерсанты из всех стран Европы. Честность моя в торговых делах всем известна, как и то, что я презираю мошенников и надувал. Если я кому-то прямо говорю, что он подлец, мне стараются не перечить и не возражать, потому что знают, что я готов отвечать за свои слова, если понадобится, и с оружием в руках. Скажу вам откровенно: я не уважаю мексиканцев, тех, кто у власти, за то, что они сделали с собственной страной. Эта страна достойна большего. Ненавижу, по уже понятным вам причинам, французов. Представителей великой России я встречаю в Мексике впервые, и мне хочется оказать вам любую помощь и добро. Хотя бы за то, — усмехнулся дон Мануэль, — как лихо вы проучили их главного негодяя, наглого выскочку Наполеона. Помните, в моем доме, в этом городе вы желанные гости, и любая ваша просьба будет исполнена. В ближайшие дни я свободен и уже завтра готов ехать с вами и показать вам окрестности, знаменитый женский монастырь. Говорят, у вас очаровательный сынок. Возьмите на прогулку и его. Я люблю детей и хотел бы сделать ему подарок. Если ничто мне не помешает, я постараюсь сопровождать вас и в Мехико. Со мной вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Я знаю в лицо почти всех местных разбойников и умею ладить с ними. Меня они не трогают.
Утренняя прохлада сменяется полуденной жарой, а сосновые рощи вдоль дороги — плантациями сахарного тростника. Но почти неизменны окаймляющие горизонт горы с устремленными к облакам вершинами.
В горной местности и быт иной. Вместо обычных в низинах тростниковых хижин теперь встречаются селения, построенные исключительно из глины. Из того же материала и вся домашняя посуда, изготовляемая местными жителями.
По пустынной каменистой равнине лошади идут неторопливо. Но что за птичка вдруг появляется возле каравана, величиной с воробья и с огненно-красным оперением? Садится отдохнуть на придорожный кактус — нопаль, вновь вспархивает и летит дальше. Они уже видели ее раньше, и баронесса радостно восклицает:
— Смотри-ка, вновь наш дружок появился! Значит, скоро и селение.
Замечено, что ярко оперенный «дружок» предпочитает обитать в зеленых оазисах, окружающих человеческое жилье.
За очередным поворотом, весьма кстати, поскольку время вечернее, показывается гряда глинобитных домиков, и вьется дымок, доносится аппетитный запах вареного мяса. Должно быть, готовят любимое простыми мексиканцами блюдо из сначала подсушенной, а затем отваренной в котле вместе с зеленым или красным перцем бараниной. Ее едят обычно с маисовыми лепешками.
— Что за селение? — спросил Врангель дона Хесуса.
— Санта-Изабелла. И здесь есть вента — дом для приезжих.
К счастью вента оказалась свободной от постояльцев. Зайдя в нее, Врангель обратил внимание на висевшие на стенах гитару и широкополую войлочную шляпу хозяина. На видном месте красовалась остро наточенная шпага с выбитой на ней золотыми буквами надписью по-испански, которую можно было перевести следующим образом:
Не употребляй меня без повода,
Не пользуйся мною без мести.
После обсуждения с длинноусым обладателем примечательной шпаги платы за ночлег и ужин из двух куриц, дюжины яиц и мясной похлебки Врангель пришел к приятному заключению, что цены здесь (пара пиастров за все) намного скромнее, чем по дороге до Тепика.
Ночью в дом не пытались пролезть ни курица, ни свинья, ни собака, и это способствовало крепкому сну и восстановлению сил. А утром, едва отъехали несколько миль от приютившей их деревушки, путникам открылась земля совершенно необычная, черная и голая, будто выжженная: ни кустика, ни деревца, ни цветка, и все покрыто шлаком. Когда-то здесь хорошо поработал пробудившийся вулкан — он оставил в память о своих огненных игрищах картину смерти, поистине адскую долину.
Дон Хесус пришпорил жеребца, подстегнули мулов и погонщики. Гробовое молчание царило в караване, пока вновь не выбрались в плодородную долину с цветущими в ней темно-синими агавами и зеленовато-желтыми плантациями сахарного тростника.
Вскоре открылся небольшой городок, и дон Хесус пояснил, что это Акуакатлан, и протекающая через него река впадает в Амеку, а та — в океан. Сам же городок лежит примерно на полпути между Тепиком и Гвадалахарой.
Миновав старинную церковь, аллеей росших вдоль реки банановых деревьев подъехали к постоялому двору, посадо, окруженному стройными кипарисами. По совету проводника, объяснившего, что на расстоянии дневного перехода другого населенного пункта не встретится, здесь и заночевали.
Городок еще спал, а путники, наслаждаясь предрассветной прохладой, уже вновь сидели на лошадях, и дон Хесус, как обычно, возглавлял караван. Почему-то этот немногословный, уверенный в себе человек внушал Врангелю убеждение, что пока он с ними, все будет в порядке и никаких неприятностей не случится. То ли их проводник обладал особым талантом располагать к себе людей, то ли были у него повсюду друзья и знакомые, но только стоило ему вступить в беседу с хозяевами постоялых дворов, вент и посадо, как возникшие было затруднения сами собой устранялись и разговор шел уже в более приветливых тонах.
Отъехав от Акуакатлана, путешественники достигли места, где сходились несколько дорог из разных областей страны, и владельцы встречных караванов, насчитывавших в общей сложности более тысячи мулов, стали договариваться между собой, как разминуться и кто кому должен уступить. Пока хозяева вели переговоры, погонщики мулов, пользуясь вынужденным отдыхом, устроили пляски под перезвон гитары, какой-то предприимчивый делец организовал петушиные бои, и все это разбитое на группы скопище пестро одетых людей, несмотря на зной, весело гудело и радовалось жизни. Игры политиков, доведших страну до нищеты, были далеки от них и мало им понятны. Большинству из них было мало понятно и само слово «республика». Они лишь видели, что жизнь их не изменилась к лучшему и молились, чтобы не стало еще хуже.
Спешившийся дон Хесус отправился поискать знакомых. Он остановился у одной группы, весело ударил по плечу высокого бородача, тот оглянулся, и они радостно обнялись. И в другой группе у дона Хесуса оказался близкий знакомый или давний друг, и вот проводник уже лезет в карман и угощает приятеля сигарой.
Вернувшись, дон Хесус рассказал, что те торговцы которые идут с севера, везут на продажу мыло, самодельные шляпы и водку. А из Гвадалахары движутся в Сан-Блаз продавцы гитар и медной посуды. С юга же, от Колины, следует караван с грузом кокосовых орехов. Они недороги и прекрасно утоляют жажду. По его совету Врангель купил их целый мешок, и все семейство удовольствием освежилось сладковатым, приятным на вкус молоком.
Встречи с разбойниками избежать все же не удалось и это произошло в горах, где река Сан-Яго прокладывает себе путь через мрачное каменное ущелье. По словам дона Хесуса, в сезон дождей здесь можно наблюдать величественные водопады, но сейчас, в засуху, река едва струилась у подножия гор. Над ней, по кромке отвесных скал, пролегала тропа, настолько узкая, что одна ног всадника задевала за камень, а другая висела над пропастью.
Дон Хесус, особо оберегавший малыша Вилли, повел его лошадь в поводу. Продвигались медленным шагом каждое неверное движение могло увлечь всадника под откос.
Кое-где на каменной тропе были выбиты в стене площадки, чтобы встречные караваны могли разойтись между собой. На одной из них путников поджидала группа из четырех всадников. Все четверо были в низко надвинутых на глаза шляпах, в длинных плащах, какие любят объездчики лошадей, и все были вооружены длинноствольными ружьями и пистолетами.
До Врангеля донесся испуганный шепот погонщиков мулов: «Бандиты, бандиты!» Караван остановился, и дон Хесус, не выпуская из рук повода лошади, на которой сидел Вилли, подошел к молчаливым всадникам и о чем-то негромко заговорил с ними. Напряженно наблюдавший за ним Врангель уловил несколько слов: «Русские», «это их сын»... Кто-то, вероятно старший группы, бросил взгляд на тревожно замерший караван, наклонившись, ободряюще похлопал дона Хесуса по плечу и сказал:
— Что ж замешкались? Проезжайте.
Выглядевший совершенно спокойно дон Хесус неторопливо повел лошадь вперед. За ним двинулись и остальные мимо хранивших молчание бородачей.
Когда проехали опасное место и тропа вновь расширилась, Врангель спросил проводника:
— Это действительно были разбойники?
— Это обездоленные люди, ищущие тех, кто разорил их семьи и превратил их в бродяг, — сдержанно, с оттенком уважения к тем, о ком он говорит, ответил дон Хесус.
— Что вы им сказали?
— Я сказал, что вы не те люди, кого они ищут.
— Спасибо, дон Хесус! — с признательностью пробормотал Врангель.
За горным кряжем вновь открылась безлесная каменистая равнина. Лишь неприхотливые кактусы поднимались меж камней. Здесь можно было смело ускорить движение каравана.
Неожиданно, когда солнце уже клонилось к горизонту, показалась быстро едущая навстречу карета, и дон Хесус высказал предположение, что это тот экипаж, который консул Баррон обещал выслать за ними из Гвадалахары. Так и было, и кучер, дон Игнасио Мартини, пояснил, что еще вчера прискакал посыльный от господина Баррона с его приказом встретить русских путников за каменным ущельем реки Сан-Яго.
Возблагодарив консула за заботу, Врангель с супругой и малышом Вилли перебрались в крытый экипаж. Впрочем, уже первые мили пути показали весьма относительное удобство путешествия таким образом. Дорогу усеивали камни, карета без конца подпрыгивала на них, а возница, несмотря на препятствия, продолжал усердно нахлестывать запряженных мулов, пока дон Хесус не переговорил с ним по просьбе Врангеля, чтобы тот несколько умерил свой пыл.
У очередного ночлега, просторной венты сравнительно недалеко от Гвадалахары, каравану все же навязался в сопровождение отряд из пятерых драгун под командой унтер-офицера. Все они в потертой форме мексиканской армии и с видавшими виды винтовками, из которых, по предположению дона Хесуса, вообще лучше бы не стрелять, дабы не подвергать опасности собственную жизнь, являли довольно жалкое зрелище, и Врангель попытался решительно отказаться от их услуг. Однако унтер-офицер настоял на своем: мол, в окрестностях больших городов кишмя кишит разбойниками и ему приказано не пропускать далее путников без вооруженного эскорта. Все это было похоже на плохо скрытый шантаж, но ничего не оставалось, как подчиниться.
Так проследовали несколько миль до городской заставы, представлявшей из себя открытые ворота с караульной будкой без караула, но с дежурившим внутри таможенным чиновником. Выйдя навстречу, он, заспанно моргая глазами, записал в журнал фамилию старшего по каравану и спросил, нет ли у них запрещенных к ввозу товаров. Здесь и унтер-офицер со своими бравыми рекрутами посчитал нужным напомнить о себе и заявил, что за охрану каравана принято расплачиваться: десять, а лучше пятнадцать, пиастров вполне его устроят. Забрав деньги, унтер-офицер тут же отдал команду своим молодцам, и те рысью поспешили назад, чтобы помочь избавиться от разбойников следующему каравану.
Гвадалахара, столица штата Халиско и второй по населению и значимости город в Мексике, уже с беглого взгляда приезжающих в нее стоила своей известности. Город утопал в садах. Над цветущими деревьями возвышались купола и шпили церквей, монастырские стены. Улицы меж двухэтажных домов из камня и обожженной глины запружены торговым людом, вьючными ослами и мулами, телегами, запряженными волами. Все куда-то спешат, но в этой толчее встретишь и роскошные экипажи с нарядно разодетой знатью, и группы оборванных нищих, выпрашивающих подаяние.
В Гвадалахаре, как был осведомлен Врангель при отъезде из Тепика, ему и его семейству окажет покровительство и устроит удобное жилье личный и давний друг консула Баррона, местный купец дон Мануэль Луна. Это он и выслал для встречи путников свою карету, поручив дону Игнасио проводить гостей к арендованному для них дому.
Особняк оказался с четырьмя огромными комнатами, не считая кухни и других помещений, с балконом на втором этаже и окнами во фруктовый сад. Хозяева, пожилые креолы, уже поджидали гостей, вручили огромный ключ от ворот и представили сторожа, мексиканца Педро, упомянув, что он человек надежный и его можно посылать за покупками.
Пока устраивались, распаковывали чемоданы, от Мануэля Луны явились знакомиться двое иностранцев — сотрудник самого Луны англичанин Уильямс и немец, родом из Ганновера, господин Франке. Извинились, что сеньор Луна не смог их встретить лично, и предложили свое общество для осмотра города. Из этих извинений нетрудно было заключить, что дон Мануэль Луна человек в Гвадалахаре весьма значительный.
Обедали вместе, в небольшом ресторанчике, причем за всех, несмотря на протесты Врангеля, расплатился сотрудничавший с Мануэлем Луной англичанин. А после обеда в двух экипажах поехали прогуляться.
В отличие от других мексиканских городов, виденных ранее, Гвадалахара сохранила и прежнее величие и вполне пристойный вид. Стены главного собора, как и других церквей, смотрелись солидно и нерушимо, а их интерьер поражал красотой отделки. Проехали мимо большого здания госпиталя, и гиды пояснили, что он обслуживает более тысячи больных. Завернули и к Академии художеств, где готовятся мастера светской и церковной живописи, и к табачной фабрике — возле нее англичанин ввернул, что это одно из основных в городе производств и на фабрике трудится почти тысяча работников, в основном женщины.
— До приезда сюда, — на грани шутки заметил Врангель, — мне казалось, что почти вся Мексика лежит в развалинах.
— Ну что вы, мистер Врангель, — укорил его Уильямс, — это уж чересчур, явное преувеличение.
А ганноверец Франке вставил:
— Вам следовало бы посетить один из серебряных рудников. Вот там-то жизнь бьет ключом!
— И оттуда текут неплохие деньги! — снова полушутливо напомнил Врангель.
На этот раз гиды промолчали.
Экскурсия между тем продолжалась, уже к местам отдыха жителей Гвадалахары. Впечатлял, несмотря на некоторую запущенность, публичный сад Аламеда, как и Пасео с разбитыми вдоль канала аллеями из высоких лип и ясеней. Поднялись и на холм, застроенный утопающими в зелени садов особняками, и это, пояснили гостям, дачи богатых горожан.
От посещения в ближайшие дни боя быков Врангель, посоветовавшись с женой, отказался. Но против предложения посетить театр устоять было трудно и невежливо, поскольку, объяснили гиды, билеты на завтра уже куплены и именно в театре должно состояться знакомством с доном Мануэлем Луна: сейчас, извинился Уильямс, он в отъезде, но к завтрашнему вечеру вернется.
Таинственный покровитель дон Мануэль Луна, по поводу которого супруги Врангель уже строили всяческие предположения и задавались шутливым вопросом, существует ли он на самом деле, все же явился в театр, где давалось представление одной из трагедий Эсхилла об Оресте. Рассыпался в извинениях, что не мог встретиться с ними раньше, поинтересовался, не скучали ли гости в эти дни, и из фойе театра провел их в собственную постоянную ложу.
Внешность его поневоле останавливала на себе взгляд: выше среднего роста, дородный, с крупным мясистым лицом, пышными усами и столь же пышной иссиня-черной шевелюрой с редкими серебряными нитями. Говорил не торопясь, значительно, но глаза его, с легким прищуром, и форма рта, готового растянуться в улыбку, почти всегда придавали сказанному весело-добродушный характер.
Во время представления говорить было, впрочем, недосуг. Чету Врангель занимало не столько само действие, сколько наблюдение за зрителями, выражавшими эмоции весьма непосредственно — и возмущенными вздохами, и громким смехом. Занятны были и наряды. Мужчины восседали в партере в шляпах и длинных плащах, причем у некоторых торчали за поясом длинные кинжалы. Они спокойно высекали огонь и окуривали сидящих рядом сигарным дымом. Покуривали и дамы в ложах, одетые в элегантные открытые платья. Те, что постарше, прикрывали обнаженные плечи тонкими накидками. Внимание к моде проявлялось не только в нарядах, но и в замысловатых прическах с высокими башнеподобными гребнями.
На следующий день дон Мануэль Луна пригласил новых знакомых в свой импозантный и превосходно меблированный особняк на обед, во время коего, утолив предварительно собственное любопытство к приключениям их пути, откровенно рассказал и о самом себе.
— Я вырос, господа, в Кадисе, на юге Испании, — сменив добродушие на выражение горечи и боли, начал рассказ дон Мануэль. — Вторжение французов застало меня на солдатской службе в рядах королевской армии. Когда я смог вернуться домой, я со скорбью узнал, что мой отец, сестра и шестеро братьев убиты захватчиками. Я вновь ушел из дома, и мщение мое было жестоко: я убивал французских солдат и офицеров, где бы их ни встретил. За мной как за опасным бандитом была объявлена охота. Но я уже с лихвой отплатил убийцам дорогих мне людей. Я нанялся под чужой фамилией на корабль и отправился куда глаза глядят.
Мануэль Луна раскурил сигару, и лицо его приняло обычное добродушное выражение.
— И вот уже двадцать пять лет я гражданин Мексики и стараюсь честно служить новому отечеству. Я объездил вдоль и поперек всю страну, и теперь я главный комиссионер всех европейских купцов, у кого есть какое-либо дело в Гвадалахаре. Не хочу говорить лишнего, но у меня репутация человека, на которого полностью можно положиться. И это знают и испанцы, и мексиканцы, и индейцы, и коммерсанты из всех стран Европы. Честность моя в торговых делах всем известна, как и то, что я презираю мошенников и надувал. Если я кому-то прямо говорю, что он подлец, мне стараются не перечить и не возражать, потому что знают, что я готов отвечать за свои слова, если понадобится, и с оружием в руках. Скажу вам откровенно: я не уважаю мексиканцев, тех, кто у власти, за то, что они сделали с собственной страной. Эта страна достойна большего. Ненавижу, по уже понятным вам причинам, французов. Представителей великой России я встречаю в Мексике впервые, и мне хочется оказать вам любую помощь и добро. Хотя бы за то, — усмехнулся дон Мануэль, — как лихо вы проучили их главного негодяя, наглого выскочку Наполеона. Помните, в моем доме, в этом городе вы желанные гости, и любая ваша просьба будет исполнена. В ближайшие дни я свободен и уже завтра готов ехать с вами и показать вам окрестности, знаменитый женский монастырь. Говорят, у вас очаровательный сынок. Возьмите на прогулку и его. Я люблю детей и хотел бы сделать ему подарок. Если ничто мне не помешает, я постараюсь сопровождать вас и в Мехико. Со мной вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Я знаю в лицо почти всех местных разбойников и умею ладить с ними. Меня они не трогают.