Страница:
К 7.30 утра этого дня все операционные в Мемориале жужжали от переполнявшей их деятельности. В интервале не более пяти минут двадцать один скальпель коснулся беззащитной человеческой кожи, и началась привычная рутина операций. Теперь судьба больных зависела от того, что будет или не будет сделано, что будет или не будет обнаружено в этих комнатах. Все это происходило с огромной скоростью, которая не должна была снижаться до двух-трех часов дня. К восьми-девяти вечера должны были функционировать только две операционные, и часто работа в них продолжалась до очередного марш-броска в 7.30 на следующее утро.
Роскошная тишина, царившая в комнате отдыха для хирургов, резко контрастировала с суматохой в оперблоке. В комнате отдыха находилось только два человека, так как обычно для хирургов перерыв на чашку кофе начинался только после девяти утра. Рядом с раковиной умывальника стоял мужчина болезненного вида, казавшийся значительно старше своих шестидесяти двух лет. Стараясь не притрагиваться к двадцати с лишним кофейным чашкам, оставленным своими владельцами на половину наполненными водой, он делал вид, что чистит раковину. Его звали Вальтерс, хотя не многие знали, имя это или фамилия. Его полное имя звучало как Честер П. Вальтерс, и уж вовсе никто, даже сам Вальтерс, не знал, что означает буква П. Он был служащим оперблока Мемориала с шестнадцати лет, и никто не отваживался уволить его, несмотря на то, что он почти ничего не делал. Он говорил, что у него плохое здоровье, и, действительно, выглядел он неважно. Его кожа отличалась пастозной бледностью, и каждые несколько минут он кашлял. При этом влажная мокрота клокотала в его бронхах, но он никогда не мог прокашляться. Это выглядело так, как будто он боялся потревожить сигарету, которая постоянно торчала в правом углу его рта. Половину времени он занимался тем, что вздергивал голову налево, чтобы дым сигареты не раздражал ему глаза.
Другим обитателем комнаты отдыха был хирург-ординатор Марк Г. Беллоуз. "Г" означало Гальперн – девичью фамилию его матери. Марк Беллоуз был занят тем, что старательно писал что-то в желтом блокноте. Кашель и сигарета Вальтерса безумно мешали Беллоузу, и он каждый раз вскидывал глаза, когда Вальтерс заходился в очередном приступе кашля. Для Беллоуза было совершенно непостижимо, как человек может причинять своему здоровью столько вреда и продолжать вести такой образ жизни. Сам Беллоуз никогда не курил. Для него было также непонятно, как Вальтерс мог продолжать работать в оперблоке несмотря на свой вид, характер и на то, что он ни черта не делал. Хирургическое отделение в Мемориале было венцом современной хирургии, и удостоиться чести состоять в его штате было, по мнению Беллоуза, то же, что сподобиться нирваны. Самому Беллоузу пришлось долго и с трудом добиваться ординатуры в Мемориале. И вот, в самом центре всего этого великолепия, находился, как говорил Беллоуз своим коллегам-ординаторам, этот упырь. Это было ни с чем не сравнимой насмешкой.
При обычных обстоятельствах Марк Беллоуз должен был бы находиться в одной из двадцати одной операционных, руководя или ассистируя какому-нибудь акту происходящего там членовредительства. Но 23 февраля он вносил фамилии пяти студентов медицинской школы в свой план работы. В настоящее время Беллоуз был прикреплен к Беард-5, что означало пятый этаж крыла Беард. Это был, вероятно, самый лучший способ ротации обязанностей у хирургов. И в качестве прикрепленного к Беард-5 ординатора Беллоуз в настоящее время также отвечал за работу в отделении интенсивной терапии, относящемуся к оперблоку.
Беллоуз, не глядя, протянул руку к соседнему столу и взял с него чашку с кофе. Он шумно отхлебнул кофе и вдруг внезапно поставил ее обратно. Марк подумал о своем коллеге ординаторе, который мог бы неплохо прочитать лекцию студентам, и быстро вписал его имя в блокнот. Перед ним на низком столике лежал список студентов. Он поднес его к глазам и вновь изучил имена пяти студентов: Джордж Найлз, Харви Гольдберг, Сьюзен Уилер, Джоффри Файрвизер III и Пол Карпин. Только два имени вызывали у него какие-то ассоциации. Имя Файрвизера заставило его улыбнуться и вызвало в его воображении образ избалованного стройного юноши в очках, рубашке от "Братьев Брукс" и с одной из самых длинных в Новой Англии родословных. Другое имя, Сьюзен Уилер, остановило его взгляд, так как Беллоуза вообще привлекали женщины. И он имел основания полагать, что, в свою очередь, также является привлекательным для женщин. В конце концов, он обладал атлетической фигурой и профессией врача. Социальные воззрения Беллоуза вовсе не были утонченными, скорее, они были наивными, как у большинства его коллег врачей. Глядя на имя Сьюзен Уилер, Беллоуз представлял, что особь женского пола среди его студентов хоть немного скрасит его существование в ближайший месяц. Но он не пытался нарисовать себе образ Сьюзен Уилер, так как трезвый голос рассудка говорил ему, что этого не стоит делать.
Марк Беллоуз работал в Мемориале уже два с половиной года. Его дела шли прекрасно, и он был уверен, что программа его обучения скоро завершится. Действительно, все выглядело так, как если бы у него были реальные шансы стать лучшим среди ординаторов, если и дальше все пойдет гладко. Ему поручили вести группу студентов, а это было хотя и хлопотным, но благоприятным знаком. Этот неожиданный для Марка поворот дела был результатом того, что Хью Кейзи заболел гепатитом. Хью Кейзи был одним из старших ординаторов, и в его обязанности входило проведение занятий с двумя группами студентов медицинской школы на протяжении года. Заболел он три недели назад. Сразу после этого Беллоузу было велено прийти в приемную доктора Говарда Старка. Поначалу Беллоуз не связал этот вызов к шефу отделения хирургии с болезнью Кейзи и лихорадочно пытался припомнить все свои возможные грехи, чтобы подготовиться к предполагаемому выговору. Но Старк оказался очень любезен и хвалил Беллоуза за его работу в последнее время. После неожиданно приятных слов Старк спросил, не хотел бы Беллоуз взять себе группу студентов, предназначенную для Кейзи. Честно говоря, Беллоуз предпочел бы отказаться от этого, если бы приказ не исходил от самого Старка, хотя и был облечен в форму предложения. В такой ситуации отказ стал бы для него профессиональным самоубийством, и Беллоуз осознавал это. Он понимал, что оскорбленный неподчинением Старк может отплатить ему, и поэтому согласился, выказав надлежащую степень энтузиазма.
И сейчас с помощью линейки Беллоуз заполнял первую страницу своего блокнота квадратиками со стороной примерно в два с половиной сантиметра. В дальнейшем он намеревался вписывать в них даты тех примерно тридцати дней, пока студенты останутся на его попечении. В каждом квадратике он выделял часть для первой половины дня и часть для второй. Он хотел утренние лекции читать сам, а лекции после полудня собирался предложить своему коллеге. Беллоуз хотел заранее составить план лекций, чтобы не было накладок и повторений.
Неделю назад Беллоузу исполнилось двадцать девять лет. Но по его внешнему виду было трудно догадаться о его возрасте. Его кожа была необычайно гладкой для мужчины, и он находился в превосходной физической форме. Практически каждый день он пробегал трусцой две-три мили. Единственным видимым подтверждением того, что ему уже почти тридцать, были чуть-чуть поредевшие волосы на макушке и уже немного отступившая линия волос на висках. Глаза у Беллоуза были голубые, а над ушами проступала еле различимая седина. У него было приятное лицо, и он был наделен завидным качеством располагать к себе людей. Большинству окружающих Марк Беллоуз нравился.
К Беард-5 были прикреплены еще два врача-интерна. В соответствии с новой терминологией их следовало называть ординаторами первого года, но Беллоуз и большинство остальных ординаторов продолжали называть их интернами. Это были Даниель Картрайт из университета Джона Гопкинса и Роберт Рейд из Йеля. Они стали интернами в прошлом июле и с тех пор прошли уже долгий путь. Но к этому февралю они оба начали испытывать знакомую всем интернам депрессию. С начала года прошло много времени, и чувство уникальности своей роли, как и ужас ответственности за свои действия у них уже изрядно притупились, а с другой стороны, до конца года, когда они заработают право сбросить груз еженощных вызовов, оставалось еще порядочно. Таким образом, они также требовали своей доли внимания со стороны Беллоуза. Картрайт в настоящее время работал в блоке интенсивной терапии, а Рейд – в оперблоке. Беллоуз решил использовать обоих для занятий со студентами. Картрайт преуспевал немножко больше и мог оказаться в этом смысле полезнее. Рейд был чернокожим и последнее время стал больше изводиться по поводу цвета своей кожи, чем по поводу своих обязанностей интерна. Этот симптом был тоже характерен для февральского уныния, но Беллоуз решил, что и по этой причине Картрайт скорее сможет помочь ему со студентами.
– Жуткая погода, – сказал Вальтерс, обращаясь к Беллоузу в довольно развязанной манере.
Вальтерс всегда так говорил, потому что для него любая погода была жуткой. Единственными климатическими условиями, при которых он мог бы почувствовать себя комфортно, были двадцать пять градусов тепла и тридцатипроцентная влажность воздуха. Тепло и сухой воздух благотворно влияли на больные бронхи Вальтерса. Но климат в Бостоне редко втискивался в столь строгие границы, и погода для Вальтерса всегда была гнусной.
– Угу, – неопределенно пробурчал Беллоуз, с трудом перенося свое внимание на происходящее вокруг него.
Большинство людей согласились бы с Вальтерсом по поводу погоды. Небо было обложено несущимися серыми тучами. Но Беллоуз вообще не думал о погоде. Внезапно он понял, что даже с удовольствием ждет своих студентов. Он решил, что, может быть, они помогут ему в его стажировке. И в этом случае время будет проведено не так уж и бездарно. В конце концов, рассуждая по-макиавеллевски, он должен стать на позиции Мемориала. Ведь конкуренция нынче жестокая.
– На самом деле, Вальтерс, это моя любимая погода, – сказал Беллоуз, поднимаясь со стула и не слишком благородно передразнивая кашель Вальтерса.
Сигарета Вальтерса дернулась в углу его рта, и он посмотрел на Беллоуза. Но прежде, чем он смог ответить, Беллоуз уже был за дверью комнаты отдыха. Он направлялся к своим пяти студентам. Сейчас он был убежден, что сможет обратить эту докуку в свою пользу.
Понедельник, 23 февраля
Роскошная тишина, царившая в комнате отдыха для хирургов, резко контрастировала с суматохой в оперблоке. В комнате отдыха находилось только два человека, так как обычно для хирургов перерыв на чашку кофе начинался только после девяти утра. Рядом с раковиной умывальника стоял мужчина болезненного вида, казавшийся значительно старше своих шестидесяти двух лет. Стараясь не притрагиваться к двадцати с лишним кофейным чашкам, оставленным своими владельцами на половину наполненными водой, он делал вид, что чистит раковину. Его звали Вальтерс, хотя не многие знали, имя это или фамилия. Его полное имя звучало как Честер П. Вальтерс, и уж вовсе никто, даже сам Вальтерс, не знал, что означает буква П. Он был служащим оперблока Мемориала с шестнадцати лет, и никто не отваживался уволить его, несмотря на то, что он почти ничего не делал. Он говорил, что у него плохое здоровье, и, действительно, выглядел он неважно. Его кожа отличалась пастозной бледностью, и каждые несколько минут он кашлял. При этом влажная мокрота клокотала в его бронхах, но он никогда не мог прокашляться. Это выглядело так, как будто он боялся потревожить сигарету, которая постоянно торчала в правом углу его рта. Половину времени он занимался тем, что вздергивал голову налево, чтобы дым сигареты не раздражал ему глаза.
Другим обитателем комнаты отдыха был хирург-ординатор Марк Г. Беллоуз. "Г" означало Гальперн – девичью фамилию его матери. Марк Беллоуз был занят тем, что старательно писал что-то в желтом блокноте. Кашель и сигарета Вальтерса безумно мешали Беллоузу, и он каждый раз вскидывал глаза, когда Вальтерс заходился в очередном приступе кашля. Для Беллоуза было совершенно непостижимо, как человек может причинять своему здоровью столько вреда и продолжать вести такой образ жизни. Сам Беллоуз никогда не курил. Для него было также непонятно, как Вальтерс мог продолжать работать в оперблоке несмотря на свой вид, характер и на то, что он ни черта не делал. Хирургическое отделение в Мемориале было венцом современной хирургии, и удостоиться чести состоять в его штате было, по мнению Беллоуза, то же, что сподобиться нирваны. Самому Беллоузу пришлось долго и с трудом добиваться ординатуры в Мемориале. И вот, в самом центре всего этого великолепия, находился, как говорил Беллоуз своим коллегам-ординаторам, этот упырь. Это было ни с чем не сравнимой насмешкой.
При обычных обстоятельствах Марк Беллоуз должен был бы находиться в одной из двадцати одной операционных, руководя или ассистируя какому-нибудь акту происходящего там членовредительства. Но 23 февраля он вносил фамилии пяти студентов медицинской школы в свой план работы. В настоящее время Беллоуз был прикреплен к Беард-5, что означало пятый этаж крыла Беард. Это был, вероятно, самый лучший способ ротации обязанностей у хирургов. И в качестве прикрепленного к Беард-5 ординатора Беллоуз в настоящее время также отвечал за работу в отделении интенсивной терапии, относящемуся к оперблоку.
Беллоуз, не глядя, протянул руку к соседнему столу и взял с него чашку с кофе. Он шумно отхлебнул кофе и вдруг внезапно поставил ее обратно. Марк подумал о своем коллеге ординаторе, который мог бы неплохо прочитать лекцию студентам, и быстро вписал его имя в блокнот. Перед ним на низком столике лежал список студентов. Он поднес его к глазам и вновь изучил имена пяти студентов: Джордж Найлз, Харви Гольдберг, Сьюзен Уилер, Джоффри Файрвизер III и Пол Карпин. Только два имени вызывали у него какие-то ассоциации. Имя Файрвизера заставило его улыбнуться и вызвало в его воображении образ избалованного стройного юноши в очках, рубашке от "Братьев Брукс" и с одной из самых длинных в Новой Англии родословных. Другое имя, Сьюзен Уилер, остановило его взгляд, так как Беллоуза вообще привлекали женщины. И он имел основания полагать, что, в свою очередь, также является привлекательным для женщин. В конце концов, он обладал атлетической фигурой и профессией врача. Социальные воззрения Беллоуза вовсе не были утонченными, скорее, они были наивными, как у большинства его коллег врачей. Глядя на имя Сьюзен Уилер, Беллоуз представлял, что особь женского пола среди его студентов хоть немного скрасит его существование в ближайший месяц. Но он не пытался нарисовать себе образ Сьюзен Уилер, так как трезвый голос рассудка говорил ему, что этого не стоит делать.
Марк Беллоуз работал в Мемориале уже два с половиной года. Его дела шли прекрасно, и он был уверен, что программа его обучения скоро завершится. Действительно, все выглядело так, как если бы у него были реальные шансы стать лучшим среди ординаторов, если и дальше все пойдет гладко. Ему поручили вести группу студентов, а это было хотя и хлопотным, но благоприятным знаком. Этот неожиданный для Марка поворот дела был результатом того, что Хью Кейзи заболел гепатитом. Хью Кейзи был одним из старших ординаторов, и в его обязанности входило проведение занятий с двумя группами студентов медицинской школы на протяжении года. Заболел он три недели назад. Сразу после этого Беллоузу было велено прийти в приемную доктора Говарда Старка. Поначалу Беллоуз не связал этот вызов к шефу отделения хирургии с болезнью Кейзи и лихорадочно пытался припомнить все свои возможные грехи, чтобы подготовиться к предполагаемому выговору. Но Старк оказался очень любезен и хвалил Беллоуза за его работу в последнее время. После неожиданно приятных слов Старк спросил, не хотел бы Беллоуз взять себе группу студентов, предназначенную для Кейзи. Честно говоря, Беллоуз предпочел бы отказаться от этого, если бы приказ не исходил от самого Старка, хотя и был облечен в форму предложения. В такой ситуации отказ стал бы для него профессиональным самоубийством, и Беллоуз осознавал это. Он понимал, что оскорбленный неподчинением Старк может отплатить ему, и поэтому согласился, выказав надлежащую степень энтузиазма.
И сейчас с помощью линейки Беллоуз заполнял первую страницу своего блокнота квадратиками со стороной примерно в два с половиной сантиметра. В дальнейшем он намеревался вписывать в них даты тех примерно тридцати дней, пока студенты останутся на его попечении. В каждом квадратике он выделял часть для первой половины дня и часть для второй. Он хотел утренние лекции читать сам, а лекции после полудня собирался предложить своему коллеге. Беллоуз хотел заранее составить план лекций, чтобы не было накладок и повторений.
Неделю назад Беллоузу исполнилось двадцать девять лет. Но по его внешнему виду было трудно догадаться о его возрасте. Его кожа была необычайно гладкой для мужчины, и он находился в превосходной физической форме. Практически каждый день он пробегал трусцой две-три мили. Единственным видимым подтверждением того, что ему уже почти тридцать, были чуть-чуть поредевшие волосы на макушке и уже немного отступившая линия волос на висках. Глаза у Беллоуза были голубые, а над ушами проступала еле различимая седина. У него было приятное лицо, и он был наделен завидным качеством располагать к себе людей. Большинству окружающих Марк Беллоуз нравился.
К Беард-5 были прикреплены еще два врача-интерна. В соответствии с новой терминологией их следовало называть ординаторами первого года, но Беллоуз и большинство остальных ординаторов продолжали называть их интернами. Это были Даниель Картрайт из университета Джона Гопкинса и Роберт Рейд из Йеля. Они стали интернами в прошлом июле и с тех пор прошли уже долгий путь. Но к этому февралю они оба начали испытывать знакомую всем интернам депрессию. С начала года прошло много времени, и чувство уникальности своей роли, как и ужас ответственности за свои действия у них уже изрядно притупились, а с другой стороны, до конца года, когда они заработают право сбросить груз еженощных вызовов, оставалось еще порядочно. Таким образом, они также требовали своей доли внимания со стороны Беллоуза. Картрайт в настоящее время работал в блоке интенсивной терапии, а Рейд – в оперблоке. Беллоуз решил использовать обоих для занятий со студентами. Картрайт преуспевал немножко больше и мог оказаться в этом смысле полезнее. Рейд был чернокожим и последнее время стал больше изводиться по поводу цвета своей кожи, чем по поводу своих обязанностей интерна. Этот симптом был тоже характерен для февральского уныния, но Беллоуз решил, что и по этой причине Картрайт скорее сможет помочь ему со студентами.
– Жуткая погода, – сказал Вальтерс, обращаясь к Беллоузу в довольно развязанной манере.
Вальтерс всегда так говорил, потому что для него любая погода была жуткой. Единственными климатическими условиями, при которых он мог бы почувствовать себя комфортно, были двадцать пять градусов тепла и тридцатипроцентная влажность воздуха. Тепло и сухой воздух благотворно влияли на больные бронхи Вальтерса. Но климат в Бостоне редко втискивался в столь строгие границы, и погода для Вальтерса всегда была гнусной.
– Угу, – неопределенно пробурчал Беллоуз, с трудом перенося свое внимание на происходящее вокруг него.
Большинство людей согласились бы с Вальтерсом по поводу погоды. Небо было обложено несущимися серыми тучами. Но Беллоуз вообще не думал о погоде. Внезапно он понял, что даже с удовольствием ждет своих студентов. Он решил, что, может быть, они помогут ему в его стажировке. И в этом случае время будет проведено не так уж и бездарно. В конце концов, рассуждая по-макиавеллевски, он должен стать на позиции Мемориала. Ведь конкуренция нынче жестокая.
– На самом деле, Вальтерс, это моя любимая погода, – сказал Беллоуз, поднимаясь со стула и не слишком благородно передразнивая кашель Вальтерса.
Сигарета Вальтерса дернулась в углу его рта, и он посмотрел на Беллоуза. Но прежде, чем он смог ответить, Беллоуз уже был за дверью комнаты отдыха. Он направлялся к своим пяти студентам. Сейчас он был убежден, что сможет обратить эту докуку в свою пользу.
Понедельник, 23 февраля
9 часов 00 минут
Сьюзен Уилер приехала в госпиталь из студенческого общежития на "Ягуаре" Джеффри Файрвизера. Это бала старая модель Х150, и только трое пассажиров могли сесть в нее. Пол Карпин был приятелем Файрвизера и поэтому оказался третьим счастливчиком, севшим в "Ягуар". Джорджу Найлзу и Харви Гольдбергу пришлось испытать на себе все прелести поездки в общественном транспорте в час пик, чтобы добраться до назначенной на девять утра встречи с Марком Беллоузом.
Но раз уж "Ягуар" тронулся с места, что само по себе было нелегким испытанием для английского мотора, то, разогнавшись, он покрыл четыре мили за приличное время. Уилер, Файрвизер и Карпин подошли к главному входу Мемориала в 8.45. Двое других, оставшихся на остановке поджидать чуда явления общественного транспорта, одолели это расстояние за тридцать минут и прибыли в 8.55. Встреча с Беллоузом должна была состояться в ординаторской в Беард-5. Никто из пяти студентов не знал, как добраться до этой чертовой ординаторской. Входя в здание, все они надеялись, что судьба доведет их до нужного места. У студентов медицинской школы после двух лет ежедневного высиживания на многочасовых лекциях в характере появилась изрядная пассивность. Кое-как они добрались до главного лифтового холла. Уилер, Файрвизер и Карпин решили подняться в Беард-5 на лифтах крыла Томпсона, расположенных прямо напротив главного входа. Беспорядочно расположенные корпуса делали Мемориал настоящим лабиринтом.
– Я не уверен, что это место мне когда-нибудь понравится, – довольно спокойно сказал Джордж Найлз Сьюзен Уилер, когда группа втискивалась в переполненный в утренний час пик лифт.
Сьюзен вполне поняла, что он подразумевал под этим. Если ты не очень-то и хочешь идти куда-то, да еще и не можешь найти это место, это не улучшает настроения. К тому же все пятеро студентов испытывали острую неуверенность в себе. Они все знали, что Мемориал является самым знаменитым госпиталем, где обучают студентов, и по этой причине стремились попасть сюда. Но одновременно они чувствовали себя бесконечно далеко от сложившегося в их воображении образа врача, призванного принимать взвешенные решения. Хотя их белые халаты вроде бы и позволяли относить их к медицинскому сообществу, их способность участвовать даже в элементарных взаимоотношениях между врачом и больным была равна нулю. Стетоскопы, свисавшие у них из левого кармана, они опробовали только друг на друге или на специально подобранных пациентах. Их память, отягощенная биохимическими формулами типа процесса гликолиза, также не могла помочь им в решении практических проблем.
Но они все-таки были студентами одной из лучших медицинских школ в стране и уже поэтому представляли из себя хотя бы нечто. Эта иллюзия поддерживала их, пока лифт нес их через этажи к Беард-5. На втором этаже двери открылись, чтобы выпустить врача в хирургическом костюме в Беард-2. Пятеро студентов бросили беглый взгляд на кипевшую в оперблоке работу.
Выбравшись из лифта на пятом этаже, они начали поворачиваться в разные стороны, не зная, в каком направлении им следует идти. Сьюзен повела за собой группу, направившись по коридору к сестринскому посту. Как и оперблок внизу, пост напоминал жужжащий улей. Палатный регистратор, приклеившись правым ухом к телефонной трубке, записывал результаты утренних анализов крови. Старшая медсестра Терри Линквивист проверяла предоперационные назначения, чтобы удостовериться, что больным, которых вызовут на операцию в течение ближайшего часа, сделана премедикация. А шесть медсестер и три помощницы сестер бегали, доставляя в оперблок подготовленных больных или ухаживая за больными, уже прибывшими из операционных. Сьюзен Уилер решительно отправилась в сторону этой суматохи, стараясь держаться уверенно и тщательно скрывая робость. Палатный регистратор показался ей самым подходящим для того, чтобы спросить дорогу.
– Извините, вы не могли бы сказать мне... – начала Сьюзен.
Регистратор поднял навстречу Сьюзен руку.
– Повторите, пожалуйста, показатель гематокрита еще раз. Здесь просто преисподняя, – воскликнул он в трубку, зажатую между плечом и подбородком. Он сделал запись в блокноте перед собой. – Еще этому пациенту был назначен азот мочевины крови. – Он взглянул на Сьюзен, осуждающе покачивая головой, выслушивая своего собеседника. Затем его глаза опять уперлись в историю болезни. – Естественно, я уверен, что азот был назначен. – Он с несчастным видом просмотрел историю и нашел лист назначений. – Я лично заполнял направление в лабораторию. – Он еще раз проверил лист назначений. – Послушайте, доктор Нидем сделает из вас котлету, если здесь не будет азота... Что?.. Хорошо, если у вас не хватает сыворотки для анализа, оторвите свою задницу от стула, поднимитесь и возьмите еще. Этот больной назначен на одиннадцать часов. И еще насчет Бермана, у вас уже готов его анализ? Естественно, он мне нужен!
Регистратор поднял глаза на Сьюзен, продолжая держать трубку между плечом и ухом.
– Чем я могу вам помочь? – спросил он быстро.
– Мы студенты медицинской школы, и я хотела бы узнать...
– Вам лучше спросить у мисс Линквивист, – внезапно сказал регистратор, склонился над своими бумагами и стал с сумасшедшей скоростью вписывать какие-то цифры. Затем он сделал небольшую паузу и указал Сьюзен карандашом на Терри Линквивист.
Сьюзен оглядела Терри и заметила, что та всего четырьмя-пятью годами старше ее. Она привлекала своим пышущим здоровьем обликом, но, на взгляд Сьюзен, была толстовата. На вид она была занята не меньше, чем регистратор, но Сьюзен не нашлась что возразить. Бросив быстрый взгляд на свою группу, она поняла, что та определенно не проявляет никакого желания перехватить инициативу, и подошла к мисс Линквивист.
– Простите, – вежливо сказала Сьюзен, – мы студенты, и нам назначено явиться...
– О, нет, – прервала ее Терри Линквивист, глядя на Сьюзен и быстро прикладывая тыльную часть ладони ко лбу, как будто ее поразил внезапный приступ мигрени. – Только этого мне не хватало, – сказала Терри, обращаясь к стенке и подчеркивая каждое слово. – В один из самых загруженных дней в году мне преподносят очередную пачку студентов. – Она повернулась к Сьюзен и посмотрела на нее с очевидным раздражением. – Пожалуйста, не мешайте мне сейчас.
– Я вовсе не хотела вам мешать, – защищаясь, ответила Сьюзен, – Я только надеялась, что вы скажете мне, где здесь в Беард-5 расположена ординаторская.
– Через эти двери напротив главного поста, – сообщила Терри, слегка смягчаясь.
Когда Сьюзен повернулась и пошла к своей группе, Терри Линквивист подозвала одну из медсестер и сказала ей:
– Вы не поверите, Нэнси, но сегодня тот еще денек. Догадайтесь, что нам досталось?.. Мы заполучили очередную группу этих "зеленых" студентов.
Чуткие уши Сьюзен уловили тяжкие вздохи, несущиеся со стороны персонала Беард-5.
Сьюзен обошла стойку регистратора. Он все еще висел на телефоне и что-то писал. Она направилась к двум простым белым дверям напротив поста. Остальные студенты потянулись за ней.
– Комитет по торжественной встрече, – прокомментировал Карпин.
– Да-а, настоящий прием с красной дорожкой, – протянул Файрвизер.
Несмотря на неуверенность, студенты все еще считали себя важными персонами.
– А... пара дней, и медсестры будут есть из наших рук, – самодовольно сказал Гольдберг.
Сьюзен повернулась и полоснула Гольдберга презрительным взглядом, но тот ничего не заметил. Гольдберг вообще упускал тонкие социальные нюансы межличностного общения. Впрочем, некоторые нюансы были не такие уж и тонкие.
Сьюзен толкнула вращающиеся створки дверей. Ординаторская хирургов была завалена старыми книгами, разными бумагами, немытыми чашками из-под кофе, разнообразными иглами и другими приспособлениями для внутривенного вливания. Вдоль всей левой стены шла стойка высотой с письменный стол, посреди которой стояла большая электрическая кофеварка. В дальнем конце комнаты виднелось окно без занавесей, с грязными от бостонского смога стеклами. Скудный февральский свет просачивался через стекло, образовывая тусклое пятно на старом линолеумном полу. Так что освещение комнаты целиком зависело от люминесцентных ламп дневного света на потолке. На правой стене была видна доска объявлений, заполненная записками, напоминаниями и извещениями. Рядом висела черная школьная доска, покрытая тонкой меловой пылью. Посреди комнаты выстроились школьные кресла с небольшими пюпитрами для письма, смонтированными на правой ручке. Одно из них было выдвинуто вперед и стояло перед доской. Беллоуз сидел в этом кресле и, когда студенты гуськом втянулись в комнату, демонстративно посмотрел на наручные часы. Этот жест явно предназначался студентам, и они его мгновенно поняли, особенно Гольдберг, который всегда трепетно относился ко всем обстоятельствам, которые могли повлиять на его средний балл.
В течение нескольких мгновений никто не произнес ни слова. Беллоуз выдерживал эффектную паузу. Ему еще не приходилось общаться со студентами, но, исходя из собственных представлений, он полагал, что должен именно так; поддерживать свой авторитет. Студенты молчали, так как им было не по себе, и мысли их путались.
– Сейчас двадцать минут десятого, – сказал Беллоуз, по очереди оглядывая каждого студента. – Встреча была назначена на девять ровно, а не на девять двадцать. – Студенты пытались стоять абсолютно неподвижно, стараясь не привлечь к себе персонального внимания Беллоуза. – Я полагаю, что вам следовало бы встать сегодня с правой ноги, – веско продолжал Беллоуз. Он тяжело поднялся и взял в руку кусочек мела. – Существует одна вещь в хирургии, особенно в хирургии Мемориала, которую вам следовало бы знать. Все должно происходить вовремя. Вам нужно зазубрить это наизусть, иначе ваше пребывание здесь будет... – Беллоуз подыскивал подходящее слово, постукивая кусочком мела о доску. Он взглянул на Сьюзен Уилер и на мгновение замялся. Затем перевел взгляд на окно и закончил: – ...малоприятным, как погода зимой.
Беллоуз снова посмотрел на студентов и начал свою заранее приготовленную вступительную речь. Говоря, он ощупывал взглядом их лица. Он был уверен, что определил, кто из них Файрвизер. Его привели к этому заключению очки в узкой роговой оправе янтарного цвета. И, вероятно, он узнал Гольдберга. Лица двоих других юношей ничего ему не говорили. Он рискнул еще раз посмотреть на Сьюзен и вновь испытал мгновенное смущение. Беллоуз не был подготовлен к тому, что девушка окажется такой красивой. На ней были надеты темно-синие брюки, аккуратно облегавшие ее бедра, светло-синяя рубашка в оксфордском стиле, вокруг шеи был повязан сине-красный шелковый шарф. Белый халат был расстегнут. Четко обрисованная грудь во всеуслышание заявляла об ее поле, и Беллоуз как-то не мог совместить сей факт с теми планами, которые он уже успел составить в отношении студентов. Поэтому в дальнейшем он старался избегать смотреть на Сьюзен.
– Вы будете прикреплены к Беард-5 в течение только одного месяца из трех вашего цикла по хирургии, – произнес Беллоуз, переходя на монотонный речитатив, ассоциировавшийся у него с преподаванием медицины. – В некотором смысле это преимущество, но, с другой стороны, это и не очень удобно, впрочем, как это бывает со многими вещами в жизни.
Карпин было дернулся при столь неуклюжей попытке пофилософствовать, но, заметив, что его никто не собирается поддержать, сдержался.
Беллоуз, остановив взгляд на Карпине, продолжил:
– Цикл в Беард-5 включает в себя практику в отделении интенсивной терапии. Там вы сможете быстро чему-то научиться. Это хорошая сторона. Отрицательная сторона состоит в том, что вы окажетесь в этом отделении слишком рано, не имея никакого клинического опыта. Насколько я понимаю, это ваш первый клинический цикл, не правда ли?
Карпин стрельнул глазами по сторонам, чтобы убедиться, что вопрос адресован именно ему.
– Мы... – его голос сорвался, и он откашлялся. – Совершенно верно, – наконец произнес он с некоторым усилием.
– Блок интенсивной терапии – БИТ, – продолжил Беллоуз, – это место, где вы все должны многому научиться, является самым напряженным участком процесса лечения больного. Все назначения, которые вы сделаете больным, должны быть одобрены мной или одним из двух врачей-интернов этого отделения, с которыми вы сегодня познакомитесь. Ваши назначения в БИТ должны контролироваться нами в момент их написания. Назначения пациентам в палатах могут быть одобрены по мере накопления в течение дня. Понятно?
Беллоуз оглядел каждого студента, в том числе и Сьюзен. Сьюзен возвратила ему взгляд, не меняя нейтрального выражения лица. Ее первое впечатление о Беллоузе не было особенно благоприятным. Его манеры показались ей искусственными, а мини-лекция по пунктуальности, казалось, несколько предвосхищала события. Монотонный тон его замечаний, философские потуги укладывались в представления Сьюзен о личности хирурга, которые она получила из разговоров к прочитанного, как о лабильной, самовлюбленной, чувствительной к критике и, в довершение всего, туповатой личности. Сьюзен не думала о Марке Беллоузе как о мужчине. Такая мысль даже не промелькнула у нее.
– Сейчас, – произнес Беллоуз тем же искусственным речитативом, – я вручу вам ксерокопии набросанного в общих чертах плана, которого мы будем придерживаться во время вашей практики в Беард-5. Пациенты в БИТ и в палатах будут распределены между вами, и вы приступите к изучению историй болезни под руководством интерна, ведущего больных. Что касается поступающих в отделение больных, мне бы хотелось, чтобы вы составили ваши собственные планы и распределили их между собой справедливо. Кто-то из вас будет производить полный первичный осмотр поступивших больных. Что касается ночных вызовов, то я бы хотел, чтобы, по крайней мере, один из вас оставался здесь на ночное дежурство. Это значит, что каждый из вас будет дежурить одну ночь из пяти, и это не должно вас слишком обременить. В самом деле, это в порядке вещей. Остальные в это время могут задерживаться до вечера, это похвально, но, как минимум, один должен быть здесь ночью. Найдите сегодня время, соберитесь вместе и составьте мне план, кто когда будет дежурить. Обходы в БИТ начинаются в 6.30 утра. Я бы хотел, чтобы к этому времени вы бы уже посмотрели своих пациентов, собрали всю информацию, необходимую для обхода. Это понятно?
Файрвизер с испугом уставился на Карпина. Он наклонился и прошептал ему на ухо:
– Бог мой, мне придется вставать раньше, чем я ложусь спать!
Но раз уж "Ягуар" тронулся с места, что само по себе было нелегким испытанием для английского мотора, то, разогнавшись, он покрыл четыре мили за приличное время. Уилер, Файрвизер и Карпин подошли к главному входу Мемориала в 8.45. Двое других, оставшихся на остановке поджидать чуда явления общественного транспорта, одолели это расстояние за тридцать минут и прибыли в 8.55. Встреча с Беллоузом должна была состояться в ординаторской в Беард-5. Никто из пяти студентов не знал, как добраться до этой чертовой ординаторской. Входя в здание, все они надеялись, что судьба доведет их до нужного места. У студентов медицинской школы после двух лет ежедневного высиживания на многочасовых лекциях в характере появилась изрядная пассивность. Кое-как они добрались до главного лифтового холла. Уилер, Файрвизер и Карпин решили подняться в Беард-5 на лифтах крыла Томпсона, расположенных прямо напротив главного входа. Беспорядочно расположенные корпуса делали Мемориал настоящим лабиринтом.
– Я не уверен, что это место мне когда-нибудь понравится, – довольно спокойно сказал Джордж Найлз Сьюзен Уилер, когда группа втискивалась в переполненный в утренний час пик лифт.
Сьюзен вполне поняла, что он подразумевал под этим. Если ты не очень-то и хочешь идти куда-то, да еще и не можешь найти это место, это не улучшает настроения. К тому же все пятеро студентов испытывали острую неуверенность в себе. Они все знали, что Мемориал является самым знаменитым госпиталем, где обучают студентов, и по этой причине стремились попасть сюда. Но одновременно они чувствовали себя бесконечно далеко от сложившегося в их воображении образа врача, призванного принимать взвешенные решения. Хотя их белые халаты вроде бы и позволяли относить их к медицинскому сообществу, их способность участвовать даже в элементарных взаимоотношениях между врачом и больным была равна нулю. Стетоскопы, свисавшие у них из левого кармана, они опробовали только друг на друге или на специально подобранных пациентах. Их память, отягощенная биохимическими формулами типа процесса гликолиза, также не могла помочь им в решении практических проблем.
Но они все-таки были студентами одной из лучших медицинских школ в стране и уже поэтому представляли из себя хотя бы нечто. Эта иллюзия поддерживала их, пока лифт нес их через этажи к Беард-5. На втором этаже двери открылись, чтобы выпустить врача в хирургическом костюме в Беард-2. Пятеро студентов бросили беглый взгляд на кипевшую в оперблоке работу.
Выбравшись из лифта на пятом этаже, они начали поворачиваться в разные стороны, не зная, в каком направлении им следует идти. Сьюзен повела за собой группу, направившись по коридору к сестринскому посту. Как и оперблок внизу, пост напоминал жужжащий улей. Палатный регистратор, приклеившись правым ухом к телефонной трубке, записывал результаты утренних анализов крови. Старшая медсестра Терри Линквивист проверяла предоперационные назначения, чтобы удостовериться, что больным, которых вызовут на операцию в течение ближайшего часа, сделана премедикация. А шесть медсестер и три помощницы сестер бегали, доставляя в оперблок подготовленных больных или ухаживая за больными, уже прибывшими из операционных. Сьюзен Уилер решительно отправилась в сторону этой суматохи, стараясь держаться уверенно и тщательно скрывая робость. Палатный регистратор показался ей самым подходящим для того, чтобы спросить дорогу.
– Извините, вы не могли бы сказать мне... – начала Сьюзен.
Регистратор поднял навстречу Сьюзен руку.
– Повторите, пожалуйста, показатель гематокрита еще раз. Здесь просто преисподняя, – воскликнул он в трубку, зажатую между плечом и подбородком. Он сделал запись в блокноте перед собой. – Еще этому пациенту был назначен азот мочевины крови. – Он взглянул на Сьюзен, осуждающе покачивая головой, выслушивая своего собеседника. Затем его глаза опять уперлись в историю болезни. – Естественно, я уверен, что азот был назначен. – Он с несчастным видом просмотрел историю и нашел лист назначений. – Я лично заполнял направление в лабораторию. – Он еще раз проверил лист назначений. – Послушайте, доктор Нидем сделает из вас котлету, если здесь не будет азота... Что?.. Хорошо, если у вас не хватает сыворотки для анализа, оторвите свою задницу от стула, поднимитесь и возьмите еще. Этот больной назначен на одиннадцать часов. И еще насчет Бермана, у вас уже готов его анализ? Естественно, он мне нужен!
Регистратор поднял глаза на Сьюзен, продолжая держать трубку между плечом и ухом.
– Чем я могу вам помочь? – спросил он быстро.
– Мы студенты медицинской школы, и я хотела бы узнать...
– Вам лучше спросить у мисс Линквивист, – внезапно сказал регистратор, склонился над своими бумагами и стал с сумасшедшей скоростью вписывать какие-то цифры. Затем он сделал небольшую паузу и указал Сьюзен карандашом на Терри Линквивист.
Сьюзен оглядела Терри и заметила, что та всего четырьмя-пятью годами старше ее. Она привлекала своим пышущим здоровьем обликом, но, на взгляд Сьюзен, была толстовата. На вид она была занята не меньше, чем регистратор, но Сьюзен не нашлась что возразить. Бросив быстрый взгляд на свою группу, она поняла, что та определенно не проявляет никакого желания перехватить инициативу, и подошла к мисс Линквивист.
– Простите, – вежливо сказала Сьюзен, – мы студенты, и нам назначено явиться...
– О, нет, – прервала ее Терри Линквивист, глядя на Сьюзен и быстро прикладывая тыльную часть ладони ко лбу, как будто ее поразил внезапный приступ мигрени. – Только этого мне не хватало, – сказала Терри, обращаясь к стенке и подчеркивая каждое слово. – В один из самых загруженных дней в году мне преподносят очередную пачку студентов. – Она повернулась к Сьюзен и посмотрела на нее с очевидным раздражением. – Пожалуйста, не мешайте мне сейчас.
– Я вовсе не хотела вам мешать, – защищаясь, ответила Сьюзен, – Я только надеялась, что вы скажете мне, где здесь в Беард-5 расположена ординаторская.
– Через эти двери напротив главного поста, – сообщила Терри, слегка смягчаясь.
Когда Сьюзен повернулась и пошла к своей группе, Терри Линквивист подозвала одну из медсестер и сказала ей:
– Вы не поверите, Нэнси, но сегодня тот еще денек. Догадайтесь, что нам досталось?.. Мы заполучили очередную группу этих "зеленых" студентов.
Чуткие уши Сьюзен уловили тяжкие вздохи, несущиеся со стороны персонала Беард-5.
Сьюзен обошла стойку регистратора. Он все еще висел на телефоне и что-то писал. Она направилась к двум простым белым дверям напротив поста. Остальные студенты потянулись за ней.
– Комитет по торжественной встрече, – прокомментировал Карпин.
– Да-а, настоящий прием с красной дорожкой, – протянул Файрвизер.
Несмотря на неуверенность, студенты все еще считали себя важными персонами.
– А... пара дней, и медсестры будут есть из наших рук, – самодовольно сказал Гольдберг.
Сьюзен повернулась и полоснула Гольдберга презрительным взглядом, но тот ничего не заметил. Гольдберг вообще упускал тонкие социальные нюансы межличностного общения. Впрочем, некоторые нюансы были не такие уж и тонкие.
Сьюзен толкнула вращающиеся створки дверей. Ординаторская хирургов была завалена старыми книгами, разными бумагами, немытыми чашками из-под кофе, разнообразными иглами и другими приспособлениями для внутривенного вливания. Вдоль всей левой стены шла стойка высотой с письменный стол, посреди которой стояла большая электрическая кофеварка. В дальнем конце комнаты виднелось окно без занавесей, с грязными от бостонского смога стеклами. Скудный февральский свет просачивался через стекло, образовывая тусклое пятно на старом линолеумном полу. Так что освещение комнаты целиком зависело от люминесцентных ламп дневного света на потолке. На правой стене была видна доска объявлений, заполненная записками, напоминаниями и извещениями. Рядом висела черная школьная доска, покрытая тонкой меловой пылью. Посреди комнаты выстроились школьные кресла с небольшими пюпитрами для письма, смонтированными на правой ручке. Одно из них было выдвинуто вперед и стояло перед доской. Беллоуз сидел в этом кресле и, когда студенты гуськом втянулись в комнату, демонстративно посмотрел на наручные часы. Этот жест явно предназначался студентам, и они его мгновенно поняли, особенно Гольдберг, который всегда трепетно относился ко всем обстоятельствам, которые могли повлиять на его средний балл.
В течение нескольких мгновений никто не произнес ни слова. Беллоуз выдерживал эффектную паузу. Ему еще не приходилось общаться со студентами, но, исходя из собственных представлений, он полагал, что должен именно так; поддерживать свой авторитет. Студенты молчали, так как им было не по себе, и мысли их путались.
– Сейчас двадцать минут десятого, – сказал Беллоуз, по очереди оглядывая каждого студента. – Встреча была назначена на девять ровно, а не на девять двадцать. – Студенты пытались стоять абсолютно неподвижно, стараясь не привлечь к себе персонального внимания Беллоуза. – Я полагаю, что вам следовало бы встать сегодня с правой ноги, – веско продолжал Беллоуз. Он тяжело поднялся и взял в руку кусочек мела. – Существует одна вещь в хирургии, особенно в хирургии Мемориала, которую вам следовало бы знать. Все должно происходить вовремя. Вам нужно зазубрить это наизусть, иначе ваше пребывание здесь будет... – Беллоуз подыскивал подходящее слово, постукивая кусочком мела о доску. Он взглянул на Сьюзен Уилер и на мгновение замялся. Затем перевел взгляд на окно и закончил: – ...малоприятным, как погода зимой.
Беллоуз снова посмотрел на студентов и начал свою заранее приготовленную вступительную речь. Говоря, он ощупывал взглядом их лица. Он был уверен, что определил, кто из них Файрвизер. Его привели к этому заключению очки в узкой роговой оправе янтарного цвета. И, вероятно, он узнал Гольдберга. Лица двоих других юношей ничего ему не говорили. Он рискнул еще раз посмотреть на Сьюзен и вновь испытал мгновенное смущение. Беллоуз не был подготовлен к тому, что девушка окажется такой красивой. На ней были надеты темно-синие брюки, аккуратно облегавшие ее бедра, светло-синяя рубашка в оксфордском стиле, вокруг шеи был повязан сине-красный шелковый шарф. Белый халат был расстегнут. Четко обрисованная грудь во всеуслышание заявляла об ее поле, и Беллоуз как-то не мог совместить сей факт с теми планами, которые он уже успел составить в отношении студентов. Поэтому в дальнейшем он старался избегать смотреть на Сьюзен.
– Вы будете прикреплены к Беард-5 в течение только одного месяца из трех вашего цикла по хирургии, – произнес Беллоуз, переходя на монотонный речитатив, ассоциировавшийся у него с преподаванием медицины. – В некотором смысле это преимущество, но, с другой стороны, это и не очень удобно, впрочем, как это бывает со многими вещами в жизни.
Карпин было дернулся при столь неуклюжей попытке пофилософствовать, но, заметив, что его никто не собирается поддержать, сдержался.
Беллоуз, остановив взгляд на Карпине, продолжил:
– Цикл в Беард-5 включает в себя практику в отделении интенсивной терапии. Там вы сможете быстро чему-то научиться. Это хорошая сторона. Отрицательная сторона состоит в том, что вы окажетесь в этом отделении слишком рано, не имея никакого клинического опыта. Насколько я понимаю, это ваш первый клинический цикл, не правда ли?
Карпин стрельнул глазами по сторонам, чтобы убедиться, что вопрос адресован именно ему.
– Мы... – его голос сорвался, и он откашлялся. – Совершенно верно, – наконец произнес он с некоторым усилием.
– Блок интенсивной терапии – БИТ, – продолжил Беллоуз, – это место, где вы все должны многому научиться, является самым напряженным участком процесса лечения больного. Все назначения, которые вы сделаете больным, должны быть одобрены мной или одним из двух врачей-интернов этого отделения, с которыми вы сегодня познакомитесь. Ваши назначения в БИТ должны контролироваться нами в момент их написания. Назначения пациентам в палатах могут быть одобрены по мере накопления в течение дня. Понятно?
Беллоуз оглядел каждого студента, в том числе и Сьюзен. Сьюзен возвратила ему взгляд, не меняя нейтрального выражения лица. Ее первое впечатление о Беллоузе не было особенно благоприятным. Его манеры показались ей искусственными, а мини-лекция по пунктуальности, казалось, несколько предвосхищала события. Монотонный тон его замечаний, философские потуги укладывались в представления Сьюзен о личности хирурга, которые она получила из разговоров к прочитанного, как о лабильной, самовлюбленной, чувствительной к критике и, в довершение всего, туповатой личности. Сьюзен не думала о Марке Беллоузе как о мужчине. Такая мысль даже не промелькнула у нее.
– Сейчас, – произнес Беллоуз тем же искусственным речитативом, – я вручу вам ксерокопии набросанного в общих чертах плана, которого мы будем придерживаться во время вашей практики в Беард-5. Пациенты в БИТ и в палатах будут распределены между вами, и вы приступите к изучению историй болезни под руководством интерна, ведущего больных. Что касается поступающих в отделение больных, мне бы хотелось, чтобы вы составили ваши собственные планы и распределили их между собой справедливо. Кто-то из вас будет производить полный первичный осмотр поступивших больных. Что касается ночных вызовов, то я бы хотел, чтобы, по крайней мере, один из вас оставался здесь на ночное дежурство. Это значит, что каждый из вас будет дежурить одну ночь из пяти, и это не должно вас слишком обременить. В самом деле, это в порядке вещей. Остальные в это время могут задерживаться до вечера, это похвально, но, как минимум, один должен быть здесь ночью. Найдите сегодня время, соберитесь вместе и составьте мне план, кто когда будет дежурить. Обходы в БИТ начинаются в 6.30 утра. Я бы хотел, чтобы к этому времени вы бы уже посмотрели своих пациентов, собрали всю информацию, необходимую для обхода. Это понятно?
Файрвизер с испугом уставился на Карпина. Он наклонился и прошептал ему на ухо:
– Бог мой, мне придется вставать раньше, чем я ложусь спать!