Кук Робин. Кома

   – Чертовы лифты, – прошипел Беллоуз, в десятый раз тыкая в кнопку вызова лифта. Его глаза прыгнули с дверей, ведущих на лестничные пролеты, на лифтовой указатель. "Лестница", – наконец решительно сказал он.
   Через секунду группа влетела на лестницу и начала свой длинный спиралевидный марш-бросок с десятого этажа на второй. Лестница казалась бесконечной. Прыгая через две-три ступеньки, они совершали бессчетные левые повороты. Миновали шестой этаж. На четвертом притормозили до шага, так как из-за отсутствия лампочки в пролете царила темнота. Затем снова побежали.
   Файрвизер стал замедлять ход, и Сьюзен обошла его на повороте.
   – Я не понимаю, какого черта мы так несемся, – пропыхтел он, когда Сьюзен сравнялась с ним. "Пока парадом командую Беллоуз и ему подобные, я не могу что-либо предположить. Что будет дальше – не знаю, но и не хочу высовываться".
   Файрвизер перешел на медленный шаг и быстро отстал. Сьюзен подбегала к площадке третьего этажа, когда услышала, как Беллоуз колотится в запертую дверь на втором. Он изо всех сил завопил, чтоб ему открыли, и его голос разнесся по лестничной клетке, отражаясь и замирая. Когда Сьюзен достигла второго этажа, дверь уже открыли. Найлз придержал для нее створку, и она вошла в коридор. От непрерывных поворотов налево у нее кружилась голова, но она не остановилась, а пошла вместе со всеми прямо к БИТу.
   Теперь, по контрасту с полумраком лестницы, палата была залита светом люминесцентных ламп так, что казалось, каждый предмет светится отраженным светом. Белый виниловый пол усиливал этот эффект. В углу три сестры блока делали закрытый массаж сердца Нэнси Гринли. Беллоуз, Картрайт, Рейд и другие рванулись к кровати.
   – Не загораживай экран, – сказал Беллоуз, глядя на кардиомонитор. Медсестра, стоявшая на коленях справа у края кровати Нэнси, отстранилась и выпрямилась. Сигнал на экране выписывал хаотичные зубчатые ломаные линии.
   – Фибрилляция у нее уже четыре минуты. А массаж мы начали секунд десять назад, – сообщила Шергуд, следя за монитором.
   Беллоуз быстро встал справа от Нэнси и нанес сильный удар кулаком по грудине, глядя на экран. Сьюзен вздрогнула от тупого звука удара. Кривая на кардиомониторе не изменилась.
   – Картрайт, пощупай пульс на бедренной артерии, – приказал Беллоуз, не отрывая глаз от сигнала. – И зарядите дефибриллятор на 400 Джоулей, – это распоряжение прозвучало для всех. Одна из сестер принесла дефибриллятор.
   Сьюзен и другие студенты прижались к стене, осознавая себя простыми наблюдателями, и, как бы им не хотелось, они не могли ничем поучаствовать в бешеной активности, разворачивающейся вокруг.
   – Пульс определяется, хорошего наполнения, – сообщил Картрайт, прижимая руку к внутренней поверхности бедра Нэнси.
   – С чего это все началось? Были какие-нибудь признаки? – на выдохе произнес Беллоуз, нажимая на грудину Нэнси. И он кивнул головой на монитор.
   – Очень мало, – ответила Шергуд. – Можно было предположить усиление электрической нестабильности сердца по нескольким желудочковым экстрасистолам, затем наступила атриовентрикулярная блокада. Этот эпизод мы успели записать на ЭКГ. – Шергуд подала Беллоузу ленту. – Дальше пошли серии экстрасистол, и затем – фибрилляция.
   – А до этого что было? – спросил Беллоуз.
   – Ничего.
   – Ладно, – сказал Беллоуз, – откройте ампулу бикарбоната и сделайте десять кубиков эпинефрина в разведении один на тысячу в шприц для внутрисердечных инъекций.
   Сестры стали выполнять его распоряжения.
   – Кто-нибудь, возьмите у нее кровь и быстро пошлите анализ на кальций и электролиты, – сказал Беллоуз, когда Рейд сменил его. Он пощупал бедренный пульс Нэнси и остался доволен.
   – Вероятно, с ней то же, о чем Биллинг рассказывал на конференции по ее случаю, то же самое, что с ней случилось первый раз на операции, – он принял от сестры шприц с эпинефрином, выдавил из него остатки воздуха, подняв его вверх.
   – Не совсем, – отреагировал Рейд. – Во время операции у нее не было фибрилляций.
   – Да, она не фибриллировала, но у нее были групповые экстрасистолы. Очевидно, что сердце тогда, как и сейчас, обладало повышенной возбудимостью. Ну, ладно, за дело. – Беллоуз встал с левой стороны Нэнси с поднятым шприцем. Рейд прекратил на время массаж сердца, чтобы Беллоуз мог определить положение сердца по ориентиру, называемому углом Луиса. Затем он нащупал четвертый реберный промежуток.
   Игла для внутрисердечных инъекций была около десяти сантиметров длиной, на ее стальном боку играл отблеск света. Беллоуз решительно воткнул ее в грудь девушки по самое основание. Слегка оттянул поршень шприца. В шприце показалась темно-красная жидкость, смешивающаяся с прозрачным раствором эпинефрина.
   – Нормально, – прокомментировал Беллоуз и быстро выдавил раствор прямо в сердце Нэнси.
   По коже Сьюзен пробежали мурашки, когда она живо представила себе, как игла, вонзаясь в грудь Нэнси, раздвигает беспорядочно сокращающуюся мышцу сердца. Настолько живо, что почувствовала холод стали иглы в своем собственном сердце.
   – Давай дальше, – сказал Беллоуз Рейду, отступившему от кровати.
   Тот снова принялся за массаж. Картрайт затряс головой, сигнализируя, что бедренный пульс усилился.
   – Старк будет писать кипятком, когда узнает о сегодняшнем, особенно после своей лекции о повышении бдительности в отношении подобных случаев. Черт, зачем мне эта головная боль! Если она гикнется, он меня просто пришьет.
   Сьюзен с трудом переварила тираду Беллоуза. Снова она оказалась лицом к лицу с тем, что Беллоуз, да и весь персонал, не думали о Нэнси Гринли как о личности, индивидуальности. Больной рассматривался как часть некой сложной игры, как что-то вроде футбольного мяча, который команды гоняют по полю. Команды же волновало только то, какое место и преимущество они получат при выигрыше. Нэнси Гринли была лишь технической задачей, которую нужно решить. В конце концов становился важен не результат, а сам процесс ежедневной игры, ее ходы и пасы.
   Сьюзен ощутила острое чувство раздвоенности в отношении клинической медицины. Ее женская чувствительность оказалась крупным недостатком в этой атмосфере механистичности и сиюминутной выгоды. Она молча вздохнула по старой доброй лекционной аудитории с ее абстракциями. Реальность же оказалась такой отрезвляющей, жесткой и холодной.
   С другой стороны, она испытывала академическое удовлетворение, глядя, как ей пригодились базовые научные знания, приобретенные в аудитории. Из физиологических экспериментов с сердцами животных она знала, что беспорядочные сокращения – фибрилляции сердца Нэнси Гринли – можно прекратить, только деполяризовав всю массу сердечной мышцы, сведя всю электрическую активность к нулевой точке, после чего мог восстановиться нормальный автоматический ритм сердца.
   Сьюзен вытянула шею, чтобы рассмотреть, как Беллоуз накладывает электроды дефибриллятора на обнаженную грудь Нэнси. Один он приложил к грудине, а остальные расположил на левой части грудной клетки, деформировав бледную левую грудь Нэнси.
   – Все прочь от кровати! – приказал Беллоуз.
   Он нажал большим пальцем на контакт, и мощный электрический заряд прошил грудную клетку девушки. Тело Нэнси подпрыгнуло, руки подскочили и хлопнули по груди, упав ладонями вниз. Электронный сигнал пропал с экрана, затем снова появился, оставляя за собой вполне нормальный след.
   – Пульс хороший, – сказал Картрайт.
   Рейд продолжил наружный массаж. Сердечный ритм оставался стабильным несколько минут. Затем проскочила экстрасистола. Через несколько минут нормального ритма прошли три экстрасистолы подряд.
   – Желудочковая тахикардия, – доверительно поведала Шергуд, – сердце все еще очень возбудимо. Видимо, причина в нарушении какого-то глобального показателя.
   – Если вы знаете его, Бога ради, не скрывайте от нас, – отозвался Беллоуз. – А теперь сделайте мне пятьдесят кубиков лидокаина.
   Одна из сестер набрала лидокаин в шприц и подала Беллоузу, который ввел его в капельницу. Сьюзен придвинулась поближе, чтобы лучше видеть экран кардиомонитора.
   Несмотря на лидокаин, ритм быстро ухудшался, фибрилляции возобновились. Беллоуз выругался, Рейд снова принялся за массаж, сестра зарядила дефибриллятор.
   – Какая чертовщина здесь происходит? – спросил Беллоуз кивая, чтоб ему подали еще одну ампулу бикарбоната. Вопрос, впрочем, был чисто риторическим, ответа на него он не ждал.
   Новую дозу эпинефрина ввели в капельницу, затем снова сделали дефибрилляцию. Ритм снова вернулся в видимое состояние нормы, но потом экстрасистолы появились снова, несмотря на добавочную дозу лидокаина.
   – Те же проблемы, которые были у них в операционной, – отметил Беллоуз, наблюдая, как экстрасистолы учащаются, сливаясь в пароксизмы фибрилляции. – Твоя очередь, Рейд, давай, мальчик. Давайте дальше, ребята.
   К 13.15 Нэнси Гринли дефибриллировали уже в двадцать первый раз. После каждого электрического разряда ритм восстанавливался только на короткое время, затем фибрилляция возобновлялась. В 13.16 зазвонил телефон. Ответил палатный регистратор, записывающий всю информацию. Звонили из лаборатории насчет анализа электролитного баланса. Все было в норме, кроме уровня калия, он был очень низкий – 2,8 миллиэквивалента на литр.
   Регистратор передал результаты одной из сестер, которая показала их Беллоузу.
   – Мой Бог! Два и восемь! Из-за чего же это случилось? Ну что ж, вот и ответ. Так, введем ей калий. Ввести во флакон капельницы восемьдесят миллиэквивалентов и увеличить скорость капельницы до двухсот миллилитров в час.
   Нэнси Гринли отреагировала на этот приказ, немедленно свалившись в двадцать второй пароксизм фибрилляции. Сестры добавили калий в капельницу.
   Сьюзен была полностью поглощена развернувшимся перед ней полным процессом реанимации. Она настолько сосредоточилась на нем, что пропустила свое имя, которое прохрипел динамик внутрибольничной системы оповещения возле главного поста. Оповещение трудилось все время, пока они были заняты Нэнси Гринли, выкликая имена врачей после номера шифра вызова. Но звуки смешивались и поглощались общим шумовым фоном, и Сьюзен забыла об этом обстоятельстве, пока звучание ее фамилии, произносимое с номером 381, не прорвалось в бокс.
   Сьюзен с неохотой покинула свое место у стены и подошла к местному телефону на главном посту.
   381-й номер был шифром послеоперационной палаты, и Сьюзен очень удивилась, что ее вызывают оттуда. Она назвалась просто как Сьюзен Уилер, а не как доктор, и спросила, зачем ее вызывают. Оператор попросил ее не вешать трубку и через секунду вернулся:
   – Нужно сделать забор артериальной крови у больного оттуда для анализа газов крови.
   – Газов крови?
   – Да. Кислород, углекислота, кислотность. Это нужно быстро.
   – А откуда у вас мое имя? – спросила Сьюзен, крутя телефонный провод. Она надеялась, что это какая-то ошибка, что вызвали именно ее.
   – Я делаю только то, что мне приказывают. Ваше имя в истории болезни. Запомните, это срочно, – и трубку повесили, прежде чем Сьюзен успела ответить.
   Да ей и нечего было добавить. Она положила трубку и пошла обратно в бокс Нэнси Гринли. Там Беллоуз снова устанавливал электроды. Разряд снова прошил тело больной, а руки ее бессильно хлопнули. Этот хлопок одновременно был выразительным и внушал жалость. Монитор снова показал нормальный ритм.
   – Пульс хороший, – отозвался Картрайт со своей позиции у бедренного пульса.
   – Мне кажется, она уже лучше держит синусовый ритм сейчас, когда часть калия уже пошла в кровь, – сказал Беллоуз, глядя, прищуриваясь на экран монитора.
   – Доктор Беллоуз, – произнесла Сьюзен во время этого затишья, – я получила вызов взять артериальную кровь на анализ газового состава в послеоперационной.
   – Поздравляю, – безучастно ответил Беллоуз и повернулся к Шергуд, – где же, во имя Неба, эти ординаторы? Бог мой, когда они нужны, они будто проваливаются. Но только попробуйте взять кого-нибудь на операцию, как они налетают словно стервятники, и ваша операция уплывает из-под носа.
   Картрайт и Рейд натянуто засмеялись.
   – Вы не поняли, доктор Беллоуз, – повторила Сьюзен, – я никогда не делала артериального укола. Я даже не видела, как это делается.
   Беллоуз перевел взгляд с монитора на Сьюзен.
   – Иисусе, у меня нет времени сочувствовать! Это то же самое, что и венозный укол, только делается в артерию. Какого черта вы торчали два года в медицинской школе?
   Сьюзен почувствовала, что ей хочется начать оправдываться, и ее лицо покраснело.
   – Ничего не говорите, – быстро сказал Беллоуз. – Картрайт, пойдите со Сьюзен и...
   – Через пять минут у меня тироидэктемия, на которую вы меня записали с доктором Джакобсом, – прервал его Картрайт, глядя на часы.
   – Черт, – сказал Беллоуз. – Ладно, доктор Уилер, я пойду с вами и покажу, как делать артериальный укол, но не раньше, чем здесь все утрясется. Сейчас дела пошли на поправку, поэтому я и смогу это сделать. – Беллоуз повернулся к Рейду. – Пошлите еще кровь на анализ, пусть повторят калий. Посмотрим, как у нас дела. Может, мы уже выкарабкались.
   Стоя в ожидании, Сьюзен думала о последних словах Беллоуза. Он снова использовал местоимение "мы" вместо того, чтобы сказать, что выкарабкалась Нэнси Гринли. Она подумала, что это все вполне соответствует обезличиванию, царящему в больнице. И это напомнило ей Старка. Не похоже, чтобы он перестал обращать внимание на местоимения в речи Беллоуза.

Понедельник, 23 февраля
13 часов 35 минут

   – Еще несколько таких деньков, – сказал Беллоуз, придерживая дверь для Сьюзен, когда они выходили из БИТа, – и обед можно рассматривать как роскошь. Съешь и любое... – Беллоуз запнулся. Они шли по коридору, опустив глаза в пол. Он поискал слово, а затем бросил неоконченную фразу и начал новую: – Временами трудно выкроить время, чтобы расслабиться.
   – Вы хотели сказать "любое дерьмо"? Да?
   Беллоуз искоса посмотрел на нее. Она вернула ему взгляд со слабой улыбкой.
   – Прошу вас, не пытайтесь в моем присутствии вести себя иначе, чем обычно.
   Беллоуз внимательно взглянул на Сьюзен, но ее лицо оставалось бесстрастным. Они в молчании миновали зону для больных, ожидающих операции.
   – Как я уже сказал вам, артериальный укол практически не отличается от венозного, – начал Беллоуз, меняя тему разговора. Он чувствовал, что Сьюзен выводит его из равновесия, и попытался перехватить инициативу. – Вы фиксируете артерию, неважно какую, плечевую, лучевую, бедренную – вот так... – он пошевелил пальцами левой руки, нащупывая в воздухе воображаемую артерию, – между указательным и средним пальцами. Зажав ее, вы почувствуете пульс. И дальше направляете иглу, руководствуясь пульсацией. Лучше всего позволить крови под давлением самой наполнить шприц. Это позволяет избегать пузырьков воздуха, которые влияют на результаты анализа.
   Беллоуз направился в послеоперационную, продолжая жестикулировать в воздухе.
   – Две важные особенности: нужно использовать гепаринизированный шприц, чтоб кровь не свернулась, и нужно минут на пять приложить давление к месту укола. Если вы этого не сделаете, у больного в этом месте будет здоровый синяк.
   Послеоперационная показалась Сьюзен ужасно знакомой и похожей на БИТ, только была посветлее, пошумнее, полюднее. Рассчитана была она на пятнадцать – двадцать каталок с послеоперационными больными. Каждое место для каталки было снабжено комплектом встроенного в стену оборудования, включающего кардиомонитор, вентили для подводки газовых смесей, отсос. Большинство мест было занято высокими каталками с поднятыми перильцами. Во всех них лежали больные с перевязанными бинтами частями тела. В стояках капельниц громоздились флаконы, напоминая уродливые плоды деревьев без листьев.
   Какие-то новые каталки привозились, другие увозились, создавая мини-пробки. Персонал при этом непрерывно обсуждал какие-то свои проблемы, чувствуя себя как дома. Иногда кто-то даже смеялся. Но слышались и стоны, какой-то ребенок рядом с сестринским постом жалобно поскуливал, но на него никто не обращал внимания. Некоторые каталки были окружены толпой из врачей и сестер, деятельно подкручивающих, подсоединяющих сотни трубочек, бутылочек, вентилей. Некоторые врачи были одеты в мятые хирургические костюмы, забрызганные всякой всячиной, но чаще кровью. На других были длинные белые халаты, стоящие колом от крахмала. Да, это было жаркое местечко, больничный перекресток, переполненный больными, историями болезни, движением и разговорами.
   Беллоуз, почувствовав неопределенное беспокойство, направился к главному посту, стратегически расположенному в центре зала. В ответ на его требование ему вручили лоток с гепаринизированным шприцем и указали на каталку слева, напротив двери, через которую они вошли.
   – Сейчас я сделаю все сам, а вы – в следующий раз, – сказал Беллоуз.
   Сьюзен кивнула. Они подошли к каталке. Пациент не был виден, так как дорогу им загораживали спины столпившихся вокруг людей. Слева стояли несколько сестер, двое врачей в хирургических пижамах – в ногах каталки, а высокий чернокожий врач в длинном белом халате находился справа от больного. Когда Беллоуз и Сьюзен подошли поближе, он регулировал давление в аппарате искусственного дыхания, и было заметно, что он только что закончил говорить. Атмосфера вокруг каталки была накаленной. Оба врача в пижамах выглядели очень озабоченными. Было видно, что тот, кто ниже ростом – доктор Гудмен, – буквально трясется от напряжения. Второй, доктор Спаллек, гневно сжал зубы, шумно выдыхая воздух через расширенные ноздри, словно собираясь напасть на любого, кто встанет ему поперек дороги.
   – Но этому должно быть какое-то объяснение, – продолжал разъяренный Спаллек. Он рванул хирургическую маску, висящую у него на шее, и, оборвав завязки, бросил на пол. – Мне кажется, я не слишком о многом спросил! – прошипел он, но внезапно развернулся и пошел прочь, на ходу налетев на Беллоуза. Тот чудом удержал лоток, не просыпав содержимое на пол. Извинений от доктора Спаллека не последовало. Он пересек зал и, пинком ноги растворив дверь, вышел.
   Беллоуз направился к каталке и встал слева от больного, поставив лоток. Сьюзен осторожно последовала за ним, наблюдая за выражением лиц оставшихся. Чернокожий врач выпрямился, его темные глаза проводили спину удаляющегося в гневе доктора Спаллека. Сьюзен заметила, что вид у этого врача был очень импозантный. На нагрудной карточке значилось: доктор Роберт Гаррис. Он был высок, под метр девяносто. Его гладкая коричневая кожа блестела, а на лице удивительным образом сочетались выражение культурности и сдерживаемая ярость. Все его движения были как-то неестественно спокойны. Проводив взглядом доктора Спаллека, его глаза скользнули по лицу Сьюзен и снова вернулись к респиратору возле кровати. Если он и заметил Сьюзен, то никак этого не выдал.
   – Что вы использовали для премедикации, Норман? – спросил Гаррис. В его речи прозвучал окультуренный техасский акцент, если такое сочетание возможно.
   – Инновар, – ответил Гудмен высоким ломающимся голосом.
   Сьюзен придвинулась к кровати поближе и стала на место Спаллека. Она внимательно изучала стоявшего рядом с ней страдальческий сморщенного доктора Гудмена. Он был бледен, а его волосы матово блестели от испарины, выступившей на лбу. У него был выступающий нос, который Сьюзен видела точно в профиль. Глубоко посаженные немигающие глаза были прикованы к больному.
   Глаза Сьюзен пробежали по лежащему больному и остановились на запястье, которое Беллоуз протирал, чтобы сделать укол. Затем с преувеличенной силой внезапного узнавания метнулись к лицу больного. Это был Берман!
   Теперь, по контрасту с тем здоровым загаром, который Сьюзен отметила у него в 503-й палате еще полтора часа назад, его лицо приобрело темно-серый оттенок. Кожа туго обтягивала скулы. Эндотрахеальная трубка торчала у него изо рта, нижняя губа была покрыта коркой. Глаза были неплотно прикрыты, левая нога закована в большой гипсовый лубок.
   – С ним все в порядке? – выпалила Сьюзен, попеременно глядя на Гарриса и Гудмена. – Что случилось? – она произнесла это не думая, под влиянием эмоционального импульса, почувствовав неладное. Беллоуз, изумленный ее внезапными вопросами, оторвался от своей работы, продолжая держать шприц в правой руке. Гаррис медленно выпрямился и повернулся к Сьюзен. Гудмен же продолжал смотреть на больного.
   – Все в абсолютном порядке, – ответил Гаррис. На этот раз в его голосе прозвучал оксфордский акцент, напомнивший о проведенных там годах учения. – Давление, пульс, температура совершенно нормальные. По-видимому, ему так понравился наркотический сон, что он просто решил не просыпаться.
   – Только не еще один! – воскликнул Беллоуз, переключаясь на Гарриса и мгновенно сообразив, что ему в руки плывет еще одна проблема вроде Нэнси Гринли. – Что на электроэнцефалограмме?
   – Вы узнаете об этом первым, – ответил Гаррис с оттенком сарказма, – ее сейчас будут делать.
   Сначала осознание ситуации для Сьюзен было затруднено охватившими ее эмоциями, надежда на мгновение взяла верх над доводами разума. Понимание же реальности подействовало на нее как ушат холодной воды.
   – ЭЭГ?! – с ужасом спросила Сьюзен. – Вы думаете, с ним то же, что и с больной там, в БИТе? – ее взгляд переходил с Бермана на Гарриса и Беллоуза.
   – О какой больной идет речь? – спросил Гаррис, беря в руки лист анестезии.
   – Осложнение после диагностического выскабливания, – ответил Беллоуз. – Вы помните, восемь дней назад, девушка двадцати трех лет.
   – А-а, я надеюсь, нет, – сказал Гаррис, – но начало очень напоминает тот случай.
   – А какая была анестезия? – задал вопрос Беллоуз, приподнимая правое веко Бермана и заглядывая в огромный зрачок.
   – Нейролептоанальгезия с закисью, – ответил Гаррис. – А девушка была на галотане. Если клинически эти случаи будут идентичны, то наркотик не при чем, – Гаррис посмотрел в лист анестезии и обратился к Гудмену. – А зачем вы дали ему дополнительно кубик инновара к концу операции, Норман?
   Доктор Гудмен не отреагировал, и Гаррис повторил вопрос.
   – Больной начал приходить в сознание, – ответил Гудмен, выходя из состояния ступора.
   – Но почему инновар так поздно? Не благоразумней ли было обойтись фентанилом?
   – Наверно. Да, я должен был использовать один фентанил. Но инновар был под рукой, и я использовал только один миллилитр.
   – Неужели ничего нельзя сделать? – спросила Сьюзен с отчаянием в голосе. В ее памяти мелькали обрывки воспоминаний о Нэнси Гринли и Бермане во время их беседы в 503-й палате. Она отчетливо вспомнила переполнявшую его жизнь и никак не могла совместить это с восковой безжизненной фигурой на каталке.
   – Все, что было возможно, уже сделано, – категорично сказал Гаррис, возвращая лист анестезии Гудмену. – Все, что можно сделать теперь, это ждать, восстановятся ли хоть какие-нибудь функции головного мозга. Но его зрачки сильно расширены, это плохой прогностический признак, позволяющий предположить смерть мозга.
   Сьюзен почувствовала, как земля уходит из-под ее ног. Она вздрогнула, ощущение пропало, но в голове осталась звенящая пустота. Ею овладело отчаяние.
   – Ну это слишком! – внезапно разразилась она эмоциями. Ее голос дрожал. – Здоровый молодой мужчина после пустяковой операции на ноге стал как... как растение, овощ. Боже мой, так не может продолжаться. Двое таких молодых людей, и меньше, чем за две недели? Риск анестезии слишком велик. Почему главный анестезиолог не закроет отделение? Здесь что-то не так! Как это разрешают?!
   Глаза Роберта Гарриса суживались, пока Сьюзен говорила. Наконец, он резко оборвал ее. Рот Беллоуза открылся от испуга.
   – Случайно именно я являюсь главным анестезиологом, молодая леди. А кто, с позволения сказать, вы?
   Сьюзен открыла было рот, но Беллоуз нервно перебил ее:
   – Это Сьюзен Уилер, доктор Гаррис, студентка третьего курса, у нее сейчас цикл по хирургии, и... мы только хотели взять кровь на анализ газов и уйти, – Беллоуз возобновил свои труды над кистью Бермана, быстро водя по ней губкой, пропитанной спиртом.
   – Мисс Уилер, – продолжил Гаррис снисходительно, – ваши эмоции здесь неуместны и только мешают работать. Все, в чем мы действительно нуждаемся в таких случаях, это в установлении причины случившегося. Я уже сказал доктору Беллоузу, что наркотические агенты были различны при этих двух операциях. Анестезия была практически безупречной, кроме небольшого огреха. Короче говоря, оба этих случая являются практически неотвратимыми заранее, идиопатическимн реакциями на сочетание анестезии и оперативного вмешательства. И необходимо научиться определять возможность такой реакции у конкретных больных заблаговременно, чтобы предупреждать развитие подобного рода трагических исходов. Осуждать технику анестезии со стороны и, таким образом, лишать нуждающихся в хирургическом вмешательстве больных возможности лечиться было бы гораздо хуже, чем смириться с определенным минимальным риском анестезии. Что...
   – Два случая за восемь дней едва ли можно назвать минимальным риском, – запальчиво прервала его Сьюзен.
   Беллоуз пытался сделать Сьюзен страшные глаза, но она не смотрела на него, а, уставясь на Гарриса, изливалась в страстном протесте.