Кулаковский Алексей Николаевич. Расстаемся ненадолго

   – Целая философия! – усмехнулся он, вложил листок в конверт, стал одеваться. – Пойду к комиссару, – сказал Зайцеву, – а ты раздай парабеллумы командирам взводов. Один себе возьми, один – вот адъютанту за хорошую службу.
   Миша Глинский вытянулся в струнку, просиял:
   – Спасибо, товарищ командир отряда!
   Он был в новом бушлате, в красноармейской ушанке, немецких сапогах.
   – Прикажете идти с вами? – обратился Миша к командиру, когда тот был уже у порога.
   – Оставайтесь здесь, – разрешил Сокольный, – отдыхайте!
   Узенький проулок лесной деревушки рассугробил свежий снег. Он выбелил крыши, колодезные срубы, в шапки нарядил столбы заборов.
   Андрей шел не спеша, заглядывая в те дворы, где стояли сани со станковыми пулеметами и боеприпасами. Возле них дежурили партизаны. В белом полушубке, в комсоставской зимней шапке со звездой Андрей выглядел словно бы подросшим, возмужавшим. Обветренное лицо – совсем не то, осунувшееся, что было, когда он вышел из окружения, круглый подбородок – сама свежесть, уверенность, незастоявшееся спокойствие.
   У хаты, где остановился комиссар, к нему подошел начальник караула, один из тех бойцов Красной Армии, что, подлечившись в деревнях от тяжких ран, пришли в отряд. Начальник караула доложил: посты с ручными пулеметами выставлены на околицах, в наиболее опасных местах у дороги.
   Никита Минович брился, когда Андрей зашел к нему. Увидев Сокольного в маленьком зеркальце, комиссар повернулся к нему намыленной щекой.
   – Садись, погоди малость, – махнул бритвой на лавку, – я сейчас. А может, тоже побреешься? У хозяйки моей отменный кипяток, намылишься – борода сама слезает.
   – Нет уж, как-нибудь обойдусь, – в тон ему ответил Андрей. – Вот возьму – в пику вам – отпущу бороду…
   – Такой, как у меня была, тебе не иметь, – усмехнулся Трутиков. – Твоя пойдет клином, как у козла.
   – Почему же, – не согласился Андрей. – И вширь пойдет, щеки-то мои за два-три дня обрастают.
   Комиссар закончил бриться, подошел к умывальнику, и к нему живо подбежала хозяйка с кружкой воды.
   – Кипяток? – с деланной недоверчивостью спросил Трутиков.
   – Не-ет, теплая!
   – Покажи-ка, красавица, а то ошпаришь еще. – Никита Минович тронул воду пальцем, поморщился. – Нет, девонька, эта мне не подойдет. Слей куда-нибудь, пригодится.
   Он зачерпнул из ведра холодной, со льдом, воды, шумно фыркая, умылся, растер лицо до яркого румянца.
   – У тебя дело, Андрей Иванович?
   Сокольный протянул ему письмо:
   – Вот послание – философский трактат!
   – Да ты разденься, Андрей Иванович, – пригласил комиссар, принимаясь за письмо. – Посиди.
   Прочитав, коротко заметил:
   – Знаю я этого человека. Фанатик своего рода. Втемяшится что-либо в голову – колом не выбьешь.
   – А как насчет теории?
   – Не теоретик я, но вижу: ни на теории этой, ни на практике такой далеко не уедешь. Немцы используют школы в своих интересах.
   – А как же иначе! – подхватил Андрей. – Этот человек уже служит немцам и, пожалуй, сам это отлично понимает. Скорей всего – прикидывается патриотом.
   – Знаешь, Андрей Иванович, – мягко возразил Трутиков, – это такой человек, что может и не прикидываться, а упрямо, как одержимый, верить в то, что задумал.
   – Напишем ответ?
   – Думаю, лучше переслать в райком партии, там решат, что делать. Игнорировать это нельзя: человек может изрядно дров наломать. Если б вот утречком письмо пришло, посыльный забрал бы его…
   Никита Минович поднялся, подошел к окну. Андрей еще раньше заметил, что комиссар часто поглядывает на улицу, стараясь делать это незаметно. Теперь уж не скрывал, что ждет кого-то, волнуется. И Андрей знал, кого он так ждет, за кого волнуется. Первый раз с ответственным поручением был послан Леня, младший сын Трутикова. Послан утром, а теперь уж далеко после полудня. Правда, путь неблизкий, но ведь хлопцу дали самого быстрого коня – срочно доставить секретарю райкома донесение о последней операции по уничтожению отряда фашистской карательной экспедиции, получить новые указания.
   Леня был участником той операции, проведенной на гати довольно бойкой дороги. Разведка донесла, что именно этой дорогой фашисты будут возвращаться из деревни, где они учинили зверскую расправу над мирным населением. И гати им не обминуть. Обочь дороги – топь непролазная, лишь кочки да ракитник кое-где торчит. С одного конца гати и с другого – густой ольшаник, сосняк. Там-то и были устроены засады.
   Когда конный отряд карателей втянулся на гать, тыловая засада открыла по ним пулеметный огонь. Фашисты рванулись вперед – напоролись на вторую засаду. Кони вздыбились, шарахнулись в болото. Снега тут много намело, топь под ним не успела замерзнуть, и кони начали проваливаться. Часа не прошло, как почти весь отряд был уничтожен. В числе других трофеев Зайцев и подобрал здесь несколько парабеллумов.
   Лене было приказано устно сообщить обо всем этом в райком, новые указания секретаря, если будут, также заучить хорошенько.
   И вот нету хлопца. Трутиков волнуется, и волнение его передается Андрею…
   В дверь кто-то постучал. Никита Минович резко обернулся, шагнул навстречу.
   В хату вошел Павел Швед. Стал у порога, не зная, кому докладывать – комиссару ли, командиру.
   – Что тебе? – спросил Трутиков, и в голосе его Андрей уловил нотки острого разочарования: не тот пришел, кого так ждал.
   Швед приложил руку к виску и резко бросил вниз:
   – Командир хозяйственного взвода приказал спросить – готовить сегодня ужин или выдать людям сухой паек?
   – Передай, что надо готовить, – приказал комиссар.
   – Есть передать, что надо… что надо… – запутался хлопец и пулей вылетел из хаты.
   Никита Минович хмуро усмехнулся:
   – Думаешь, не знает, что надо делать?
   – Кто?
   – Начхоз Ладутька. Лодырь! Только бы без хлопот… Самому, небось, хозяйка уже всего наготовила.
   – Не на месте, – заметил Андрей.
   – А что ему поручить? Тут он хоть под присмотром. Достать, что надо, может, коль захочет, и организаторская струнка у него есть.
   Трутиков начал делиться своими соображениями относительно других людей отряда: как к кому относиться, кого куда поставить.
   В это время на улице раздался конский топот.
   – Ленька! – Никита Минович бросился к двери. Но сдержался, вернулся к окну.
   Конь Лени взмылен, из-под уздцов на снег срываются хлопья пены. Юный партизан ловко, как заправский кавалерист, спешился. Откуда-то вынырнул Ваня Трутиков. Одобрительно похлопав разгоряченного ездой братишку по плечу, принял из рук в руки уздечку, увел коня.
   – Задание выполнено! – громко доложил Леня, едва открыв дверь в хату, и лишь после этого взял под козырек.
   Отец подошел к сыну, обнял, ласково потрепал по щеке:
   – Молодец, хорошим партизаном будешь!
   Андрей тоже подошел, пожал хлопцу руку.
   Леня – рослый, но щупленький, с пухлым по-детски лицом, курносый, глотая в волнении и спешке слова, начал докладывать, как добирался до соседнего отряда, как потом его задержали и завели к секретарю райкома. Хотел было рассказать и о том, как возвращался, выбирал дороги, чтоб на немцев не напороться, но вспомнил, что дело-то у него не терпит разговоров.
   – Разрешите раздеться? Душно с дороги…
   Снял бушлат, повесил на гвоздь в стене, а ушанку придержал в руках.
   – Здесь у меня важный приказ. – Отвернул уголок стеганой подкладки. – Вот.
   Никита Минович взял свернутый в трубочку листок папиросной бумаги, развернул.
   – Приказы в шапке больше не вози! – строго приказал сыну.
   Пока они с Андреем читали тесную машинопись, Леня стоял с шапкой в руках и выжидательно поглядывал то на комиссара, то на командира. В гимнастерке, без бушлата, он и вовсе смахивал на подростка. Волосы – льняные, мягкие, будто девчоночьи. Только по сипим глазам и угадаешь юношу, у которого есть уже и свой взгляд на жизнь, и воля, и настойчивость.
   Прочитав приказ, Андрей споро выхватил из планшетки карту, глянул на нее, сделал пометку и сразу же стал одеваться.
   – Я знаю, где это, – сказал Трутиков. – И дороги туда знаю. Километров двадцать отсюда.
   – Вызови ко мне командиров взводов, – сказал Сокольный Лене. – И весь начсостав!
   Хлопец рывком нахлобучил шапку, козырнул:
   – Есть вызвать командиров!
   Через несколько минут хату командира заполнили партизаны. Кондрат Ладутька в добротной немецкой шинели, врач Вержбицкий, медицинская сестра отряда Мария… Она сейчас мало походила на ту милую девчушку в стрелковой роте, а потом и во взводе Сокольного. Верно, из-за бледности – после тяжелого ранения. В зимнюю форму недавно облачилась. Из деревни, где лечилась, пришла в простеньком поношенном кожушке, в сером шерстяном платке, что связала ей добрая хозяйка.
   Остальные – не из местных. Трех командиров стрелковых взводов и командира пулеметчиков Андрей назначил из армейцев, оставшихся в этих края по ранению. На первых порах партизанской войны без этого было не обойтись: военные, прежде всего, хорошо знали технику и могли обучить других. А техника в отряде – самая разношерстная, в большинстве своем иностранная, в которой не сразу и разберешься.
   Строевые командиры все молоды, с обветренными лицами, в красноармейских шинелях, которые удалось сберечь в дни тяжких испытаний. Сберегли и оружие, воинские документы, комсомольские билеты и со всем этим явились в отряд.
   Андрей зачитал полученный приказ, наметил время и порядок выступления. Ставилась задача – прибыть сегодня к полуночи в деревню Залужье для совместных действий с другими отрядами. Неподалеку от Залужья, в соседнем районе, находился большой лесозавод. Немцы свозили туда лес, делали шпалы и по узкоколейке отгружали их на станцию. Там довольно сильная охранная группа, оборонительные укрепления. И рабочие команды вооружены. Партизанские отряды совместными усилиями должны выбить фашистов с завода, снять и закопать оборудование, в крайнем случае – уничтожить. Общее руководство операцией взял на себя секретарь обкома партии Васильев.
   – Все ясно? – спросил Сокольный.
   Поднялся командир первого взвода, смуглый остроносый паренек.
   – Прошу! – Андрей задержал на нем взгляд.
   – Товарищ командир, а на станции немцы есть?
   – В приказе не сказано, но думаю, что есть. От станции до завода восемь километров. Еще вопросы?
   – Ужинать здесь будем? – спросил Ладутька.
   – Здесь. Еще?
   – Все ясно! – словно подытожил обычно медлительный, во всем уравновешенный командир пулеметного взвода.
   Вошел комиссар. Все встали.
   – Садитесь! – разрешил Никита Минович и бодро прошагал к столу. Лицо его светилось еле сдерживаемой глубокой радостью, под роскошными усами блуждала улыбка.
   – У тебя все, Андрей Иванович? – тихо спросил он.
   – Все.
   – Я задержу вас на минутку, товарищи! – Никита Минович машинально поправил на ремне желтую, под цвет полушубка, кобуру. – Только что радист принял свежую внеочередную сводку. Наши войска разгромили немцев под Москвой, товарищи! Провалился немецкий план окружения и взятия Москвы! Освобождены… Не успел запомнить всего, что освобождено. Вот она, сводка, товарищи!
   Комиссар достал из бокового кармана исписанный листок бумаги. Все вскочили с мест, бросились к столу. Сводку читали, передавали из рук в руки. Вошел в хату старик, присматривавший за лошадьми, и тоже протиснулся к столу, попросил дать листок и ему. Хоть несколько слов, хоть по слову в минуту, но прочитал и он.
   Мария с тихой торжественностью смотрела – глаза в глаза – на Андрея. Ни слова не сказала, но Сокольный понял ее радость – как светлое предчувствие… На миг представилась она тяжело раненной в иссеченном осколками лесочке, в плетеном коробе на передке телеги… В ее глазах и тогда светился вот этот огонек… Но как бурно сейчас он светится, сколько в нем неукротимой веры!..
   – А трофеев! – вскрикнул Ладутька, разглядывая сводку. – Братцы вы мои, сколько трофеев!.. Вот это да-а!..
   – Прошу вас, товарищи, – продолжил комиссар, – сообщить об этом партизанам своих взводов, всем нашим людям, кого встретите. Кроме того, я поручу комсомольцам подготовить специальную листовку, и мы разошлем ее во все подпольные организации. Поздравляю вас, товарищи, с первой нашей большой победой!..
   Когда все разошлись, к столу, за которым склонились над картой Трутиков и Сокольный, несмело приблизился Кондрат Ладутька.
   – Никита Минович, Андрей Иванович! – обратился он к командирам. – Может, по такому случаю… по случаю такой радости хлопцам по фронтовой?.. А?
   Трутиков тронул усы, глянул на Андрея. Тот тихо засмеялся.
   – А хватит у тебя на всех? – спросил Никита Минович.
   – Да вроде должно хватить, – лукаво сощурился Ладутька. – Может, и останется еще чуток…
   – Ну, смотри, чтоб только в норме.
   – Это – как в аптеке! – заверил Кондрат. – И поужинают по-боевому, и в дороге потеплее…
   – А ужин готов? – спросил Сокольный.
   – Сварганим мигом! – махнув рукой туда, где должна быть кухня, ответил Ладутька. – Там у меня Шведиха заворачивает всем. Боевая повариха!
 
 
   Перед рассветом отряд Сокольного, оставив в укрытии транспорт и несколько человек из хозяйственного взвода, вышел на исходную позицию. Отряду было приказано вести наступление на гарнизон с запада. Здесь рос густой соснячок, но перед самой территорией завода было открытое место. Лишь кое-где торчали из-под снега пни-гнилушки да какие-то коряги. Тут-то и были главные укрепления врага.
   Отряд, при котором находился райком партии, наступал с севера, два отряда из других районов – с юга. Остальные силы были расставлены так: один отряд оставлен в засаде на восточной дороге, откуда наступление не велось, еще два оседлали дороги от станции на случай прибытия вражеского подкрепления. Четвертый отряд и несколько боевых групп оставались в резерве. Атаку предполагалось начать затемно, до побудки гарнизона, до прихода на завод сезонных рабочих, которых немцы принудили работать под угрозой расстрела.
   Отряд Сокольного остановился в сосняке, принял боевой порядок. С левого фланга, напротив немецкого дзота, сосредоточилась специально выделенная Андреем штурмовая группа гранатометчиков, рядом с ней – два станковых пулемета, два ручных и взвод стрелков. Тут же находился и сам Андрей. Другие два взвода и часть пулеметчиков, а с ними и комиссар, были на правом фланге.
   Наступление началось по сигналу Васильева, секретаря подпольного обкома. Охрану снять рассчитывали без шума, для этого и люди были выделены, но то ли произошла осечка у кого-то, то ли сноровки не хватило – один из немецких часовых почуял опасность, тремя выстрелами поднял гарнизон.
   – Вперед! – подал команду Андрей.
   Не успел отряд пробежать и двух десятков метров, как из дзота длинно застучал пулемет.
   Залегли, открыли ответный огонь. Зайцев укрылся за пеньком, рядом с Андреем, и, надеясь на свои снайперские способности, пытался по вспышкам выстрелов нащупать пулей амбразуру. Плотно, словно сросся с ним, прижал к плечу приклад автомата, размеренно и хладнокровно нажимал на пусковой крючок.
   Вражеский пулемет на какое-то время замолчал.
   И вдруг тревожно заревел заводской гудок, вызывая подкрепление со станции, а возможно, и из других мест.
   – По гудку! – стараясь перекрыть гул пальбы, крикнул Андрей.
   – Дай-ка мне! – перекатился Зайцев к ближайшему пулеметчику.
   С необычайной ловкостью он навел пулемет на белую струйку пара, вырывавшегося из сирены, выпустил одну короткую очередь, вторую, и гудок оборвался.
   – Гранатометчики, за мной! – по узкой заснеженной канавке Андрей бросился в обход дзота.
   Пулеметы взвода прикрывали их. Шла пальба и на севере. Андрей выбрался из канавки в стороне от дзота, с гранатой в руке подполз к нему, а за ним, командиром, еще восемь партизан.
   Рывок – группа словно взлетела, вмиг оказалась шагах в тридцати от дзота. Андрей швырнул одну гранату, вторую. Кто-то из бойцов подполз совсем близко к амбразуре…
   Пальба переросла в сплошной гул, едкий дым затуманил все вокруг.
   – Вперед! – послышалась поодаль решительная команда, и Андрей узнал голос комиссара.
   Вот и заводской двор. Сокольный влетел в него с пистолетом в одной руке и с гранатой в другой. Бойцы стремились опередить его. За каким-то черным зданием – выстрелы, крики. Андрей инстинктивно отскочил в сторону, за водокачку.
   Навстречу шла толпа людей с поднятыми руками, без оружия, многие без верхней одежды, с непокрытыми головами.
   – Мы свои, свои! – крикнул один из них по-польски.
   От ограды, подоткнув полы шинели, что есть духу мчался с автоматом наперевес Зайцев. Рядом с ним – командир первого взвода и группа бойцов. Хлопцы бегут на подмогу к Андрею.
   Мелькнули знакомые лица, и Андрей бежит дальше. Перед ним поднятые руки, испуганные глаза…
   – Взять под стражу! – кричит он Зайцеву и поворачивает к черному дому.
   Швырнуть в окно гранату? Припав к углу, Андрей прополз под окнами к распахнутой двери. Почти у самого порога – двое убитых, в темноте не разберешь, кто они. Вдруг зазвенели рамы, из дома начали стрелять. Андрей метнул гранату в дверь, упал под стенку. В доме грохнули взрывы. Значит, и хлопцы швырнули гранаты.
   Дальше бежать не было смысла, и Андрей приказал занять оборону. Партизаны залегли под стенами дома. Стрельба слышалась теперь только на северном участке, за корпусом завода, за штабелями леса. На заставах пока тихо.
   Лежа на снегу, вдруг показавшимся теплым, как летом песок, Андрей пытался рассмотреть свою штурмовую группу. Один партизан, второй, третий… Екнуло сердце: вроде одного нет…
   Неподалеку лежал Никита Минович с двумя стрелковыми взводами. Все перемешалось в темноте, поди разберись, кого нет…
   Попались на глаза те двое убитых, возле двери. Понял – фашистские офицеры. «Боя здесь не было», – подумал он и по какой-то еще не осознанной логике вспомнил о пленных.
   – Эй, там! Свои? – послышался зычный голос с северной стороны. – Пароль?
   – Свои! – приподнявшись, ответил Сокольный и назвал пароль.
   Подбежали партизаны из отрядов, наступавших с севера. Бой затих и с южной стороны, зато поднялась пальба на восточной засаде, куда, видимо, прорвалась часть оккупантов. Андрей встал, пошел к комиссару. Партизаны также подымались с сугробов, разбирались по взводам.
   Брезжил рассвет. Мимо Андрея прошел высокий грузный человек в длинной черной бекеше. От группы автоматчиков, следовавших за ним, отделился один, подбежал к Андрею:
   – Вы товарищ Сокольный?
   – Я. – Отведите отряд, прикройте подступы с запада. Приказ секретаря обкома.
   – Есть!
   Андрей снова окинул взглядом партизан, и снова что-то кольнуло под сердцем. Никита Минович встретил его на правом фланге, хмурым взглядом смерил с ног до головы.
   – Отвага отвагой, а рисковать так нельзя. Считаю неверным это!
   – Необходимость была, Никита Минович, – как бы оправдываясь, сказал Сокольный.
   – Не было такой необходимости! – возразил Трутиков. – По твоему приказу это могли сделать хлопцы. Выходит, что мы не доверяем людям?
   Андрей не успел ответить: подошел Ваня Трутиков и молча приставил к ноге винтовку.
   – Что, Ваня? – ласково спросил Никита Минович. – Подойди ближе. Как ты?..
   Хлопец шагнул к нему, все так же молча, не подымая на отца глаз.
   – Чего ты, ну?.. Вот вояка! – комиссар шутил, заметно мрачнея.
   Испуганный взгляд Вани упал на Андрея, и Сокольный, перехватпв его, понял то, о чем боялся подумать.
   – В отряде, наверно, есть потери… – тихо проговорил Ваня.
   – Не верю! – чуть не крикнул Никита Минович. – Может, в штурмовой группе? Здесь я сам проверял… А ну, пошли!
   – Леню я искал, искал… – чуть не шептал Ваня, шагая за отцом.
   – Что? – Трутиков резко обернулся. – Леню? Ты что плетешь? – Быстро зашагал к дому, который теперь уже не казался таким черным. – Паникуешь? – кричал старик на сына, верно, чтоб приглушить свою тревогу. – Где ты его искал? Вояки! В одной группе были, а не видели друг друга!
   Андрей передал приказ о передислокации отряда, побежал за комиссаром. Мимо пролетел Кондрат Ладутька с какими-то мешками под мышками, за ним – Павел Швед и еще несколько бойцов, и у каждого по такой же ноше.
   «Не перестарался бы Ладутька», – подумал Сокольный, однако не остановил его, не спросил, что несут. Догнав Никиту Миновича, он направился к разбитому дзоту. Чутье подсказывало – если случилась беда, так только там, ведь дальше уже все происходило не в столь большой горячке…
   Леню нашли почти под самой амбразурой дзота. Он лежал вверх лицом, льняные волосы пали на черный снег. Рядом, склонившись над ним, стояла на коленях Мария.
 
 
   Около полудня к Сокольному прискакал посыльный с запиской от секретаря обкома… Отряд временно разместился в небольшом населенном пункте, который ни деревней не назовешь, ни хутором. Хат немного, и стояли они так далеко друг от дружки, что с одного двора не разглядеть другой.
   Андрей занимал хату посередке, пожалуй, самую меньшую.
   – Что, приказ? – равнодушно спросил Зайцев, поглядывая на листок бумаги в руках командира.
   – Нет, – ответил Сокольный, – дружеское послание. Надо бы сходить к комиссару.
   Зайцев вздохнул и склонился над схемой новой немецкой гранаты, которую снял со стены в том черном доме – фашистской казарме. Он всегда был в работе: то разбирал что-нибудь, изучал, то собирал, ремонтировал.
   – А ничего комиссар, – не поднимая головы, заметил боец. – Почернел весь, но держится…
   – Мне Леня – не сын, – с трудом проговорил Сокольный, – а поверишь, места себе не нахожу… Хлопец только-только жить начинал! Главное – со мной был… Зачем я разрешил ему пойти в штурмовую группу?..
   – Кто ж знал, что так получится? Тут, видать, никто не виноват. Один Гитлер.
   – Мария говорила – Леня еще несколько минут дышал, – вспомнил Андрей. – Но помочь ему уже ничем нельзя было: пуля прошла под сердцем…
   Хату, где остановился комиссар, разделяла дощатая перегородка. В первой половине никого не было. От большой свежевыбеленной печи веяло теплом и чем-то вареным.
   Андрей постучался во вторую комнатку. Никто не ответил.
   Но вот послышались вялые шаги.
   – А, это ты, Андрей Иванович? – как-то потерянно спросил Никита Минович, приоткрыв дверцу. – Заходи, брат. Я подумал, из домашних кто стучится…
   Комиссар был в обычной своей форме, даже пистолет висел под телогрейкой. Но Андрею показалось, что чего-то ему не хватает, того, к чему привык, без чего не обойтись. Словно был он не в той одежке, не в той обувке. Что-то вдруг переменилось в этом человеке, а что именно, сразу не понять. Андрей невольно заглянул в глаза Трутикову и почувствовал уже знакомую боль в груди. Глаза у Никиты Миновича покрасневшие, глубоко запавшие, будто вовсе провалились. Плакал комиссар, и, верно, долго, мучительно…
   – Хорошо, что пришел, а то вот задумался по-стариковски да взгрустнул малость. Когда выступаем?
   – Приказа нет, – ответил Сокольный, – но, думаю, день постоим. Пусть люди отдохнут, придут в себя.
   – Ну-ну, – покивал головой Трутиков. – Можно и постоять, если все тихо будет.
   – Думаете, попрут сюда немцы?
   – На завод-то примчат обязательно, а в лес поглубже, может, и побоятся совать нос… Куда это мой старший исчез, не видел?
   – Не видел. А что, давно нет?
   – С час назад посылал за ним, нигде не нашли.
   – Я узнаю, Никита Минович, – пообещал Андрей и повеселей добавил: – Нас с вами сегодня вроде как в гости приглашают.
   – Куда? – удивленно заморгал комиссар.
   – Вот, почитайте.
   – На чашку чая, стало быть?.. – Ну-ну!.. – Трутиков задумчиво перевернул записку. – Он человек хороший, к нему можно и съездить…
   – Далеко ли туда?
   – Километров шесть, видать… Вот только кого мне… Ты, конечно, Зайцева за себя оставишь? А у меня…
   – Оставьте Ладутьку, – посоветовал Андрей.
   – Ладутьку? – Никита Минович задумался. – Может, врача лучше? А может, правда твоя: пусть останется Ладутька…
   Секретарь подпольного обкома партии Клим Филиппович Васильев принял гостей радушно, с легким оттенком домашней шутливости, что присуще обычно людям простым и хлебосольным. В просторной хате-пятистенке никого, кроме него, не было, лишь у крыльца стоял часовой. На столе, вынесенном почти на середину комнаты, лежала большая карта республики с многочисленными пометками красным и синим карандашами. Края ее свисали чуть не до пола. После того как Сокольный и Трутиков разделись, Клим Филиппович подставил им табуретки к столу, сам сел напротив.
   Говорил он, как всегда, небойко, ровным голосом, а улыбался широко, до блеска крепких белоснежных зубов. При улыбке подбородок его двоился, щеки собирались в морщины. И все же он молодел, когда смеялся, а глядя на него, хотелось смеяться и самому. С Никитой Миновичем они были почти одногодки, но Васильев выглядел значительно моложе.
   – Не успели, небось, и отдохнуть, а я уж со своими записками, – облокотившись на стол, говорил Клим Филиппович. – Что значит – начальство!
   – Вот вместе и отдохнем, – сказал Никита Минович.