Кунин Владимир Владимирович. Толчок восемь баллов

   Когда дым рассеялся и обломки кареты вернулись из поднебесья, выяснилось, что от всего экипажа невредимыми остались только кучер на облучке и две запряженные непонятно во что лошади.
   — Ну вот, — удовлетворенно сказала Маша. — А если бы мы вышли на десять минут раньше?..

***

   По коридорам Сената сновали чиновники с папками. Один из них проскользнул в дверь с табличкой «Специальная междуведомственная комиссия», где с трибуны князь Воронцов-Дашков говорил:
   — Устроение железных дорог в России совершенно невозможно, бесполезно и крайне невыгодно. А если кому-то приходит в голову, что две полосы железа смогут оживить наши русские равнины, — тот глубоко и опасно заблуждается!
   Все это выглядело как суд над Герстнером. Он сидел в стороне ото всех, и его лицо выражало искреннее недоумение.
   Чиновник положил перед князем бумагу, зашептал:
   — Записка графа Бобринского и военного инженера по ведомству путей сообщения Мельникова в защиту проекта господина Герстнера.
   — Нам-то это зачем?! — возмутился князь. — Отнесите в Комитет по устройству железных дорог.

***

   Глядя на освещенные окна Сената, Маша, Тихон и Родик томились на набережной. Двумя полукружьями сбегали вниз гранитные ступеньки к невской воде. Там Пиранделло готовился доить Фросю.
   — Подслушать бы, как там, чего… — тосковал Тихон. — Придумали же для глаз подзорную трубу… Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!..
   Родик сказал: .
   — Протянуть такую проволочку… на одном конце коробочка, на другом — трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь…
   — Нет, — возразил снизу Пиранделло. — Проволочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все.
   — Правильно! Уж если мечтать — так ни в чем себе не отказывать! — сказал Родик. — Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху… Я в Москве говорю: «Маша!» А Маша мне из Петербурга: «Слушаю!»…
   — Ох, чует мое сердце, неладно там… — тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.

***

   И снова коридоры Сената. Снова табличка: «Комиссия по устройству железных дорог».
   В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев:
   — Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!..
   Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу:
   — Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера…
   — Отнесите это в «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера», — обозлился граф. — Пусть там и решают!..

***

   А на набережной томительное ожидание короталось болтовней.
   — Надо было и мне туда с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, — вздохнул Родик.
   — Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? — усмехнулся Тихон. — У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного.
   — Это еще откуда?
   — Из донесений моих.
   — А про меня знают? — крикнул снизу Пиранделло.
   — Неужто нет!
   — И чё?
   — А ничё. Смеются с тебя.
   — И про меня, Тихон? — улыбнулась Маша.
   — Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их — явление!
   — Так уж и в академию… — усомнился Пиранделло.
   — Ну ничего, окромя гирь и козы! — рассердился Тихон. — Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег — исключительно из соображений ума и патриотизьма!..

***

   Чиновник приоткрыл дверь с табличкой «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:
   — Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…
   — Спасибо, братец. Иди с Богом. — Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки. Этот зал больше всего напоминал судилище.
   — Продолжайте, граф, — махнул рукой светлейший. Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:
   — Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетающих над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
   Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:
   — А все-таки она вертится…
   И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух, словно стая снежинок…

***

   Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Ролику — брегет, Маше — медальон, Тихону — тощий бумажник…
   Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
   — Прощайте. Мне незачем больше жить. — И бросился в темные воды Невы.
   — Федя!!! — резко крикнула Маша.
   Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.
   Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:
   — Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..
   Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:
   — Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…
   — Антон Францевич! Миленький, родненький!.. — причитала Маша. — Жизни себя решить — грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите.
   — Манечка знает, что говорит… — лепетал испуганный Тихон.
   — Успокойтесь, Антон Францевич! — кричал Родик. — Немедленно успокойтесь!..
   — Хорошо, — вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. — Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен.
   Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект.
   — Пиранделло! Держи Антона!!! — завопил Родик. Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося…

***

   В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы.
   Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху.
   У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно также, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира…
   Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой бородой…
   Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал:
   — Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат…
   — Российской империи, — вставил дрожащий Зайцев.
   — А ты вообще молчи! Не умеешь плавать — нечего в воду прыгать! — разозлился Родик.
   — Все прыгнули — и я прыгнул, — виновато пробормотал Тихон.
   — Вы талантливый инженер, Антон Францевич!..
   — Очень плохо в России жить инженеру, — простонал Герстнер.
   — Эх, Антон Францыч, — вздохнул Пиранделло. — А кому на Руси жить хорошо?
   — Как ты сказал, Пиранделло? — удивился Родик.
   — А чего я такого сказал?! Чуть что — сразу Пиранделло!..
   — Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями… — слабым голосом проговорил Герстнер.
   — Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, — подхватил Родик. — И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе, а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств…
   Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько:
   — Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!..
   — Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! — поморщился Родик. — Будто на облаке живешь…
   Маша поплевала на утюг.
   — Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться — подумали бы, что дальше делать.
   Тихон неуверенно почесал в затылке:
   — Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет — на всю Россию слышно. Но… Очень любит это самое… Туг не грех и сброситься…
   Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций. Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал:
   — Вот. Все, что есть.
   — Откуда это у тебя? — насторженно спросил Пиранделло.
   — Премия, — с милой гордостью ответил Тихон.
   — За что?! — вскричал Родик.
   — За вас, — скромно улыбнулся тайный агент.
   Герстнер потерял сознание и упал на подушки.

***

   Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя «Северной пчелы» Фаддея Бенедиктовича Булгарина.
   — Ах, Фаддей Бенедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли…
   — Вы мне льстите… Однако чем могу служить?
   — Вы, конечно, наслышаны о проекте Герстнера?
   — В общих чертах, — осторожно сказал Булгарин.
   Родик достал из кармана конверт, протянул его Булгарину:
   — Вот здесь письмо, объясняющее выгоды устроения железных дорог. Мы льстим себя надеждой, что если к этому наброску вы приложите хоть частицу своего тонкого ума и высокого таланта — эта штука станет посильнее, чем «Фауст» Гете!
   — Вы, уважаемый Родион Иванович, не очень ясно представляете себе все тонкости издательского дела…
   И тут Родик вложил в руку Фаддея Бенедиктовича пачечку денег:
   — На нужды отечественной литературы, дорогой Фаддей Бенедиктович. — Родик смотрел на Булгарина ясными, безгрешными глазами.
   Они остановились у входа в редакцию «Северной пчелы».
   — Надеюсь, завтра вы сможете уже прочесть статью, любезный Родион Иванович, — поклонился Булгарин и вошел в подъезд редакции.
   Оставшись один, Родик в восторге от самого себя вдруг по-мальчишески подпрыгнул, сотворил в воздухе этакое коленце и умчался.

***

   Войдя в свой кабинет, Булгарин увидел следующую картину: в кресле для посетителей, не по-русски раскованно, сидел чрезвычайно симпатичный, худенький и элегантный человечек с длинными вьющимися волосиками и ангельским лицом с большими голубыми глазами.
   Это был Иван Иванович.
   В левой руке Иван Иванович держал дамскую дымящуюся пахитоску, а в правой — длинную сверкающую шпагу. Острие клинка упиралось в горло огромного швейцара Семена, пригвожденного к стене. Руки Семен держал на затылке.
   — Что?.. Что такое?! — ошеломленно спросил Булгарин.
   — Ну, что же ты, Семен? — очаровательно улыбнулся Иван Иванович. — Докладывай, шалун. Докладывай…
   — К вам пришли, Фаддей Бенедиктович… — сдавленно произнес Семен, боясь шелохнуться.
   — Кто пришел? — игриво спросил Иван Иванович и пощекотал горло Семена клинком шпаги. — Проказник!..
   — Господин Иванов… — в ужасе прохрипел Семен.
   — Умница, — похвалил его Иван Иванович. — А теперь ступай на место и, пока я не выйду отсюда, к Фаддею Бенедиктовичу никого не впускай. И убегать не вздумай — зарежу, как кролика.
   Он убрал шпагу от горла Семена и сообщил ему начальную скорость легким уколом в зад. Семен пулей вылетел за дверь.
   Иван Иванович положил на стол толстую пачку ассигнаций и вежливо указал клинком шпаги на редакторское кресло:
   — Присаживайтесь, Фаддей Бенедиктович. Садитесь, садитесь. У меня тут возникло к вам одно маленькое, ну буквально крохотное дельце…

***

   В пригостиничном трактире Герстнер потрясал свежим номером «Северной пчелы» и кричал:
   — Я его на дуэль вызову!..
   — Нет! Это я его вызову на дуэль… — Родик вырвал газету у Герстнера. — «Светоч российской словесности…» Мать его за ногу! Извини, Машенька…
   — Как же это он?.. — Пиранделло смял оловянную кружку в комок.
   — «Как, как»! Взял деньги, чтобы написать статью за железные дороги, а написал против! — Родик бросил газету под стол.
   — Не ожидал я от Фаддея Бенедиктовича, — вздохнул Зайцев. — С ним сам Алесандр Христофорович на короткой ноге…
   — Я б им обоим ноги из задницы выдернул… Извини, Манечка, — сказал Пиранделло.
   — Федор! — вскричал Зайцев. — Я этого не слышал! Наш Александр Христофорыч…
   — Ваш Александр Христофорович еще две недели назад обещал устроить мне аудиенцию у царя, — желчно проговорил Герстнер. — Где эта аудиенция?! — Герстнер выругался по-немецки и тут же галантно извинился: — Простите меня, Мария.
   — Нужен прямой выход на самого царя! — решительно сказал Родик, но тут же сник и честно признался: — А как это сделать — ума не приложу…
   — Но это-то проще всего! — воскликнула Маша и поднялась из-за стола. — Чего же вы раньше-то молчали?! Эх, вы…

***

   В Летнем саду на берегу пруда Николай в окружении фрейлин кормил лебедей. Каждая держала в руках кулек с кормом, и государь вот уже несколько раз подряд воспользовался услугами одной и той же фрейлины. Это было тут же замечено стоявшими наверху придворными.
   — Поздравляю. Сегодня государь особенно благосклонен к вашей дочери… Я искренне рад за вас.
   — Спасибо, мой" друг! Ваше последнее повышение в чине благодаря очарованию вашей жены меня тоже очень радует!..
   Вдруг все лебеди как по команде повернулись и поплыли к другому берегу. Царь растерянно посмотрел им вослед и увидел на противоположном берегу Машу. Лебеди подплыли к Маше, вытянули к ней шеи, что-то залопотали. Маша рассмеялась. Лебеди тоже…
   Николай грозно крикнул Маше:
   — Сударыня! Благоволите подойти ко мне!
   — С удовольствием, ваше величество, — ответила Маша и легкой, грациозной походкой направилась к царю.
   Лебеди поплыли за ней. Царь невольно залюбовался Машей, расправил усы, придал лицу томность и спросил:
   — Кто вы, дитя мое?
   — Меня зовут Мария, ваше величество, — улыбнулась Маша.
   Фрейлины презрительно разглядывали Машу. Одна достаточно громко сказала по-французски:
   — Она даже реверанс не может сделать!..
   — А что такое «реверанс»? — тут же спросила по-французски Маша, чем привела царя в неслыханное удивление!
   — И одета как чучело!., — сказала другая фрейлина по-немецки.
   — Что вы говорите? — огорчилась Маша на немецком языке. — А мне казалось, что вполне прилично… Очень жаль.
   — Она вообще выглядит отвратительно! — по-английски сказала третья фрейлина.
   Маша совсем было расстроилась, но посмотрела на царя и спросила его по-русски:
   — Это действительно так, ваше величество? Николай оправился от изумления и поспешил успокоить Машу:
   — Что вы! Что вы, дитя мое!.. Это шутки… — Николай гневно повернулся к фрейлинам: — Это недобрые и недостойные шутки!
   Он любезно взял Машу под руку и повел по аллее Летнего сада.
   — Откуда вы знаете языки, дорогая Мари? — спросил Николай.
   — Я их не знаю, ваше величество… Я просто слышу и стараюсь понять… А уж отвечается как-то само по себе.
   — Но это невозможно!
   — Возможно, ваше величество. Нужно быть только очень внимательной к людям. Вы никогда не пробовали?
   — М-м-м… Прелестница!.. — Николай прильнул губами к руке Маши. — Поедемте ко мне, Мари! Поговорим… Послушаем музыку…
   — С удовольствием, ваше величество, — просто ответила Маша.
   Притаившийся за кустом Зайцев всхлипнул и в ужасе прикусил руку…

***

   Объединенные любовью к Маше Герстнер, Родик, Тихон и Пиранделло в панике мчались по Петербургу.
   — Если бы я не знал, как у вас подозрительно относятся к браку с иностранцем, я бы тут же сделал ей предложение!.. — на бегу кричал задыхающийся Герстнер.
   — Да я его сейчас своими руками с престола свергну! — орал Пиранделло, громыхая сапогами. — Не посмотрю, что царь!.. Я ее, нашу Манечку, раньше всех полюбил и в обиду не дам!..
   Тихон чуть не плакал на бегу:
   — Боженька милостивый!.. Сохрани рабу Божью Марию от его величества!.. Нешто нам неведомо, как он с девицами обращается?! В кои-то веки промеж государственных дел по безопасности Отечества пришла ко мне моя личная любовь!..
   — Прекрати причитать! — рявкнул на него Родик. — Вспомни точно, что он ей сказал? Какими словами?..
   — Поедем, говорит, ко мне… Музычку послушаем… И она, рыбка наша…
   — Быстрей!!! — скомандовал Родик и вырвался вперед. — «Музычку послушаем»… Мало ему придворных потаскух!.. «Музычку послушаем»! Прием-то еще какой гнусный, затасканный! Пошляк!..

***

   В тех же покоях, где Николай обычно развлекался с фрейлинами, музыкальная шкатулка играла уже знакомую нам мелодию.
   На широкой кровати под балдахином Маша как могла отбивалась от откровенных притязаний монарха в уже расстегнутом мундире.
   — Мари!.. Я влюблен… Запах вашего тела… Хотите быть первой фрейлиной двора? Сольемся в едином экстазе!.. — бормотал царь.
   — Ваше величество, нужно принять господина Герстнера… — уворачивалась Маша от царских объятий. — И как можно скорей. Это необходимо всей России…
   — Да, да!.. Конечно!.. Завтра же я приму его!.. Я сделаю для тебя все! А сейчас!.. Божественная!!!
   Николай на секунду замешкался. Маша вырвалась и вскочила на ноги. Прижавшись спиной к стене, она рассмеялась и сказала царю:
   — Хорошо, хорошо… Успокойся, миленький! Но завтра же господин Герстнер должен быть здесь. Ладно?
   — Завтра же! Завтра же!.. — в восторге закричал царь и бросился к Маше, срывая с себя мундир.
   — Ну а теперь помоги и мне, Господи, — устало вздохнула Маша и просто растворилась в глухой стене.
   С раскрытыми объятиями Николай так и влип в то место, где только что была Маша.
   Он потрясенно оглянулся, потом схватил колокольчик и яростно затрезвонил.
   Дверь отворилась, показалась физиономия лакея.
   — Фрейлину сюда немедленно! — в нетерпении закричал царь.
   — Какую, ваше величество?
   — Любую! И как можно быстрей!..

***

   Гонимые жаждой мести за поруганную честь своей любимой, Герстнер, Пиранделло, Тихон и Родик ворвались через арку Главного штаба на Дворцовую площадь так, словно собирались с ходу взять Зимний дворец.
   Добежав почти до Александрийского столпа, они вдруг увидели спокойно идущую через площадь Машу. Мокрые, измученные, задыхающиеся, они остановились как вкопанные.
   — Батюшки! — удивилась Маша. — Да что это с вами? Куда это вы?
   Никто не ответил ей ни слова. Каждый с испугом оглядывал Машу, отыскивая на ней следы царского насилия…
   И тогда Маша внезапно поняла, что так взволновало ее друзей. Она подмигнула им и сделала успокоительный жест рукой — дескать, не волнуйтесь, братцы, все в порядке!
   На следующий день у отеля «Кулон» прифранченного Герстнера сажали на извозчика всей компанией: Пиранделло снимал с Герстнера невидимые пушинки, Зайцев поправлял на нем жабо, Родик наставлял:
   — Больше выпячивайте военные выгоды проекта! И не сутультесь. Государь ценит бравый вид и отменную выправку.
   Маша обняла Герстнера, расцеловала его в обе щеки.
   — С Богом…

***

   В приемной императора придворные, фрейлины, титулованные хозяева русского извоза, генералы и министры в ожидании государя разбились на маленькие группки. Шептались, любезничали, интриговали — словом, очень старались не обращать внимания на стоны, вздохи и ритмичное поскрипывание, доносившиеся сквозь знакомую нам уже мелодию музыкальной шкатулки из-за двери царских покоев.
   Только какой-то старичок генерал переходил от одной группки к другой и жалобно спрашивал:
   — Прошу прощения, господа… Вы не видели моей жены? Когда он с тем же вопросом обратился к Герстнеру, стоявший рядом Бенкендорф прислушался и ответил:
   — Думаю, что она вот-вот появится, генерал. Стоны из-за двери перешли в финальный вопль и оборвались. Замолкла и музыкальная шкатулка.
   Мужчины тут же перестали шептаться и одернули свои мундиры, фрейлины прекратили щебетать и привели в порядок платья и прически.
   Отворились двери царских покоев, и государь явил придворным свой победительный лик. Из-за его спины выпорхнула молоденькая жена старичка генерала и торжествующе оглядела всех женщин в приемной. Генерал бросился к ней:
   — Где вы были, Катрин?!
   Жена генерала скосила глаза на государя и ответила:
   — В раю!
   Николай польщенно улыбнулся и громко объявил:
   — Сегодня я приму всех, господа!

***

   В номере у Герстнера в тягостном ожидании полукругом сидели Маша, Родик, Тихон, Федор и коза Фрося. Завороженно уставившись в одну точку, они не могли оторвать глаз… от большого, подсвеченного сзади, аквариума, в котором суетилась уйма нарядных разноцветных рыбок. Таинственность рыбьего мельтешения очень напоминала приемную государя-императора…
   Федор тяжело вздохнул, сказал, не отводя глаз от аквариума:
   — Как-то там наш Антон? Хоть бы глазом глянуть…
   Не в силах оторваться от аквариума, Маша спросила:
   — Ну неужели люди ничего не могут придумать, чтобы видеть через дом, города, губернии?..
   — А нам, агентам, насколько было бы легче! — сказал Тихон.
   Родик с ходу подхватил идею:
   — Сидеть бы вот так дома, смотреть бы вот в такой примерно аквариум и наблюдать, что происходит сейчас во дворце! И слышать, кто что сказал…
   — Так тебе все и покажут — держи карман шире, — пробормотал Федор, а Фрося заблеяла, будто рассмеялась.

***

   А в это время взволнованный Герстнер говорил царю:
   — …Между Петербургом и Москвой по железной дороге можно будет за двадцать четыре часа перевезти пять тысяч человек пехоты, пятьсот конников со всей артиллерией, обозом и лошадьми…
   — Да, это заслуживает внимания, — сказал Николай. — Однако, должен признаться, я не люблю войны — она портит солдат, подрывает дисциплину в армии и очень пачкает мундиры!..
   — Ваше величество, — сказал граф Татищев, — паровая тяга не может быть допущена у нас, ибо полное отсутствие каменного угля в России повлечет за собой истребление русских лесов…
   — Эта затея так же нелепа, ваше величество, как если бы вдруг Россия вздумала закупать пшеницу в заморских странах, — подхватил граф Бутурлин.
   Николай улыбнулся оригинальному сравнению — все рассмеялись.
   — Чугунные колеи уничтожат извозный промысел, ваше величество, — поклонился князь Меншиков. — Крестьяне лишатся хлеба насущного и счастливой возможности платить подати и оброки своим господам.
   — Вот это уже деловой разговор, — усмехнулся Бенкендорф.
   Меншиков на секунду смешался, но тут же поспешил добавить:
   — А потом, ваше величество, отчего же господин Герстнер не построил такие же дороги в своей Австрии? Не водятся ли там за ним какие-либо грешки, от коих он и бежал к нам в Россию со своими странными, чуждыми нам идеями?
   Царь вопросительно посмотрел на Бенкендорфа. Тот сказал:
   — Ну, это легко проверить…
   Потоцкий решил поддержать Меншикова и бездумно воскликнул:
   — Ваше величество! Что может сравниться с нашей простой, верной, истинно русской лошадкой?! А выдумки господина Герстнера… Что-то в этом есть… Иудейско-масонское!..
   Николай удивленно глянул на Бенкендорфа. Шеф жандармов ответил ему легкой улыбкой и отрицательно покачал головой.
   — А что министр финансов? — спросил успокоенный Николай.
   — У нас на такие забавы денег нет, ваше величество.
   Но Герстнер не сдался:
   — Ваше величество, все доводы моих противников основаны на предположениях, а не на инженерном расчете. Строительство двадцати пяти верст железной дороги с оплатой паровозов в Англии и вагонов в Бельгии обойдется в три миллиона рублей. Я предлагаю в виде опыта построить такую дорогу увеселительного характера между Петербургом и Царским Селом. Там как раз двадцать пять верст…
   Фрейлины восторженно зааплодировали. Николай строго обернулся. Аплодисменты мгновенно смолкли. Царь спросил Герстнера:
   — На какие деньги?
   — Я завтра же открою акционерное общество и соберу эту сумму в течение суток! — уверенно ответил Герстнер.
   Николай увидел умоляющие глаза жены старичка генерала.
   — Быть по сему, — сказал он. — Пробную увеселительную дорогу я дозволяю.
   Молоденькая генеральша восторженно запрыгала, захлопала в ладоши. Царь с улыбкой взглянул на нее и сказал:
   — Раз мой народ хочет железную дорогу — он будет ее иметь! Вместе с тем, господин Герстнер, прошу соблюдать условия нашего уговора. Пункт первый — никаких государственных субсидий! Пункт второй — ваше акционерное общество будет контролировать граф Бенкендорф. Пункт третий — все проекты воксалов буду утверждать лично я. Пункт четвертый — специалистов необходимо выписать из-за границы. На наших не надеяться. И наконец, пункт пятый — национальность. Никаких французов! Этих господ мне не надо!..