В этом письме Добрынин наставил столько вопросительных знаков, что их хватило бы для двух личных листков по учету кадров. Спрашивал он товарища Тверина и о здоровье, и о жизни в Кремле, и о товарище Волчанове. Но самое сокровенное, самое важное написал он в конце письма после долгих колебаний и внутренних сомнений. Попросил он товарища Тверина, если это возможно, отправить его работать на более трудный и ответственный участок. И уже в самом конце письма, перед прощальным письменным рукопожатием, поинтересовался Добрынин своей семьей и детьми. Однако поинтересовался кратко, чтобы не подумал товарищ Тверин, что личное Добрынину важнее государственного.
   Пока писал он свое письмо, урку-емец склеил из бумаги два конверта. Один из них надписал , а второй пододвинул к Добрынину.
   Ночью Добрынин плохо спал, все время думая о письме и о том, что подумает Тверин, получив и прочитав его.
   Однако утром по дороге на фабрику Ваплахов и Добрынин зашли в почтовый участок и отдали письма в нужное окошко, заплатив за их пересылку.
   Работали они в этот день без лишнего напряжения, и, может быть, поэтому урку-емец обратил внимание на одну подозрительную деталь - у многих красноармейцев при надувании воздух начинал выходить из двух дырочек, оказавшихся прямо в середине голубых нарисованных зрачков.
   - Кажется, кто-то им глаза прокалывает, - сказал Ваплахов.
   Добрынин, присмотревшись, согласился с подозрениями Ваплахова.
   - Давай проверим процент такого брака, - предложил он. - А после обеда доложим Фомичеву. Надо ведь что-то делать.
   Ваплахов согласился. Если дырочки находились в очевидно случайных частях тела надувных фигур, контролеры заклеивали их. Но если брак оказывался в глазах изделий, то эти изделия откладывались в сторону.
   До обеда было обнаружено семнадцать красноармейцев с дырочками в глазах.
   - Это проколы! - пришел окончательно к выводу Добрынин. - Здесь действует вредитель.
   Взволнованные, взяв с собой отбракованные изделия, контролеры первым делом пошли к Фомичеву. Рассказали ему о своих выводах.
   Директор тоже разволновался не на шутку. Он попросил дать ему до вечера время подумать, но вечером, сказал он, необходимо будет собраться и что-то решить.
   К окончанию рабочего дня количество красноармейцев с проколотыми глазами выросло до сорока. И, что интересно, вредитель не трогал ни надувных рабочих, ни крестьян, и никакие другие изделия, а только красноармейцев.
   Добрынин, очень любивший и уважавший военных, был очень возбужден.
   - Ты видишь, - говорил он. - Кто-то там в цеху ненавидит Советскую Армию! Но кто? Там ведь одни женщины!
   Ваплахов тяжело вздохнул. Происходящее действительно казалось загадкой, ведь не могли же женщины ненавидеть Красную Армию, они вообще к ней никакого отношения не имели и даже наоборот, зная, что в этой армии служили или служат их мужья и сыновья, они должны были питать к ней самые теплые чувства. А вот так мог поступать только человек, не имеющий и не желающий иметь ничего общего с армией, или же просто явный враг. Хотя, конечно, был этот враг пока не явным, еще предстояло его отыскать и показать всем.
   Вечером, после работы, контролеры зашли в кабинет директора. Фомичев запер дверь изнутри, и они сели за стол.
   - Я позвонил в первый отдел, сейчас оттуда придет майор Соколов, - сказал директор.
   Через пару минут действительно открылась не видимая за шторкой дверь, и, отодвинув штору, из этой потайной двери вышел симпатичный молодой - лет тридцати пяти - светловолосый мужчина в штатском. Он поздоровался, подставил к столу стул и уселся рядом с Добрыниным.
   Директор вопросительно посмотрел на него.
   - Я подумал о том, что вы мне сказали, - сказал майор Соколов, - и считаю, что это не саботаж и, в принципе, не настоящее вредительство.
   - А что же такое настоящее вредительство? - спросил Фомичев.
   - Настоящее, - ответил майор, - это когда взрывается шахта или поезд сходит с рельс.
   Добрынин с некоторым недоверием глянул на молодого майора.
   - А что же это такое тогда? - спросил он.
   - Пока не знаю, - майор пожал плечами. - Но думаю, что здесь что-то личное. Может быть, у кого-то на фронте погиб родной человек и вследствие этого произошло нарушение психики, или, проще говоря, человек, я имею в виду женщина, сошел с ума в слабой форме...
   - Так что же нам делать? - спросил директор фабрики. Майор помолчал, раздумывая. Потом достал из кармана листок бумаги, взял из стоявшего на столе стакана карандаш и начал записывать что-то.
   Через несколько минут он протянул исписанный мелким почерком листок Фомичеву.
   - Это план и очередность действий, - сказал он. - Я это возьму под свой контроль, но, честно говоря, у меня есть дела поважнее. Так что, может, кто-нибудь из вас, - он посмотрел на контролеров, - выполнит намеченные на листке мероприятия?
   Добрынин почувствовал доверие Родины - это почти забытое чувство заставило его выпрямиться и расправить плечи.
   - Я возьмусь! - решительно сказал он, боясь, как бы Ваплахов не опередил его.
   Но Ваплахов был совершенно спокоен и, похоже, даже рад, что Добрынин взял это дело на себя.
   Майор, оставив свой номер телефона, ушел. Фомичев протянул листок с намеченными майором мерами Добрынину. Он тоже был рад готовности народного контролера выполнить поручение.
   -Если будут трудности или проблемы - обязательно сообщи! - сказал он.
   Добрынин прочитал на листке:
   1. В отделе кадров взять список работниц цеха надувных фигур.
   2. Там же проверить их личные листки и характеристики.
   3. Выписать их адреса, опросить соседей. Проверить, погиб ли кто-нибудь из близких на фронте.
   4. Расспросить подруг и соседей о поведении в быту - обратить внимание на признаки сумасшествия или психической неустойчивости - особенно: участие в скандалах, в ссорах, мстительность в быту (подсыпание соли в компот и др.).
   Дочитав, Добрынин удивленно мотнул головой.
   - Вот это да! - выдохнул он. - Так все четко за две минуты! Молодец майор.
   Фомичев тоже почувствовал гордость за молодого майора и за то, что служит этот майор на его фабрике. Однако к гордости примешалось какое-то еще чувство, чувство неудовлетворенности - ведь все на фабрике беспрекословно подчинялись ему, директору Фомичеву, все, кроме майора Соколова.
   - Ну ладно, - вздохнув, сказал директор. - Значит, завтра с утра ты, товарищ Добрынин, в отдел кадров, а ты, товарищ Ваплахов, попробуй за двоих поработать, а? В долгу не останусь, ты меня знаешь.
   Ваплахов кивнул.
   С утра моросил дождик. Добрынин работал в отделе кадров. Начальник отдела Софронтов, бывший буденовец, потерявший в борьбе с врагами правую руку, охотно помогал народному контролеру. Сначала они вдвоем составили список работниц цеха - было их числом двадцать восемь. Потом отобрали личные дела этих работниц и, разделив их пополам, занялись проверкой характеристик и других документов.
   Перед обедом позвонил Фомичев.
   - Ну что там? - спросил он поднявшего трубку Добрынина.
   - Выполняем второй пункт, - отрапортовал Добрынин. - У всех, кроме двоих работниц, кто-то погиб на фронте. Сейчас характеристики читаем.
   - Давайте-давайте! - сказал Фомичев. - Я приказал профкому, чтобы обед вам прямо в отдел принесли.
   Через пятнадцать-минут в отдел кадров действительно принесли два судка с обедом.
   Освободив часть стола, Добрынин и Софронтов сели кушать. На первое был борщ. На второе - гречневая каша.
   Добрынин с интересом наблюдал, как кадровяк ловко управлялся с едой, пользуясь лишь левой рукой. Ел Софронтов быстрее народного контролера и, казалось, с большим аппетитом.
   - Знаешь, - сказал он, закончив с борщом. - Не привык я к таким врагам... Я люблю в открытую. Ты - враг, значит, ты выходишь и впрямую говоришь: "Я враг". Тогда честно выходит, как в бою. А вот эти вредители, саботажники... Сколько, я помню, переловили их в тридцатых! И все такие трусливые...
   - А майор Соколов говорит, что просто кто-то из работниц как бы с ума сошел и поэтому так делает, - сказал Добрынин.
   - Майор Соколов, майор Соколов... - Софронтов вздохнул, пододвинул к себе железную миску с кашей. - Когда с ума сходят - глаза красноармейцам не прокалывают. Да и сумасшедшего сразу видно, он и одевается не так, как все, и разговаривает не так и не о том. Здесь, ясное дело, враг. И, что удивительно, женщина-враг. Такая может и мужу во сне глаза проколоть... А чего, тут на фабрике поучится на надувных красноармейцах, а потом, гляди, и...
   - Слушай, Софронтов, - перебил кадровика Добрынин. - А у кого из этих работниц муж есть?
   Софронтов на мгновение перестал жевать кашу.
   - Да ни у кого, - ответил он, подумав. - Альперина, потом эта, Суслова и Дарья... как ее... Цесарская - они вдовы, а остальные еще не замужние...
   - Значит, это не для того, чтобы мужу глаза выколоть... - сделал вывод народный контролер.
   - Да это я для примера сказал, ведь там, где нет смелости, - всегда хитрость есть. Может, и здесь хитрость есть, а мы о ней еще не знаем...
   Добрынин задумался.
   - Я вот тоже из-за вражеской хитрости без руки остался. В бою бы они меня хрен порубили! - продолжил Софронтов.
   - А как это они тебя? - заинтересовался контролер.
   - Ну, я рубака был известный. Так эти белые объявили как бы награду за мою правую руку - килограмм золотом и коня. И вот когда после лихой атаки мы выпили в одном отвоеванном селе и легли спать, ночью один из наших, Козяев Ванька, взял у меня, спящего, саблю и моей родной саблей мне же руку отрубил! Сволочь! Забрал и саблю, и руку и прямиком к белым за своим золотом и конем. Ну, они, конечно, хрен ему дали, а не золота. Напоили его, накормили, дали пакет, сказали, что секретный, и велели скакать в Катериновку в ихний штаб, а там по этому пакету ему уже и награду дадут, какую обещали. Поскакал он в Катериновку, а там - наши. Взяли они его с пакетом, а в пакете написано - мол, предъявитель сего действительно отрубил правую руку у первого врага белой армии Софронтова. Ну, наши поставили его, конечно, к стенке и расстреляли. Во, видишь, какую хитрость они сыграли. И со мной, и с этим Козяевым... Но сейчас таких врагов нет, сейчас мелкота одна.
   Пообедав, они закончили с личными делами и решили на месте, в цехе, посмотреть, кто из работниц мог бы заниматься вредительством.
   На всякий случай договорились держать в секрете цель посещения цеха, и если кто-нибудь спросит, то отвечать, что ходят они по всем цехам, выбирая из них лучший для награждения переходным красным знаменем. Предупредили об этом директора фабрики.
   В цеху стоял легкий туман. Пахло резиной и тальком. Жужжали, гудели и ударяли обо что-то станки и машины. Дрожал под ногами деревянный пол.
   Добрынин осмотрелся по сторонам.
   К ним подошла женщина лет сорока в синем комбинезоне.
   - Я дежурная по восьмому цеху, - оттянув ото рта респиратор, сказала она.
   - Покажите, пожалуйста, товарищу контролеру производственный процесс, вежливо попросил ее Софронтов. - Пора уже и ему ознакомиться, узнать, как производятся изделия, которые он проверяет.
   - Пожалуйста, - женщина пригласила Добрынина жестом следовать за ней.
   Респиратор она опустила на шею, и он повис там на резинке как украшение.
   Подведя Добрынина к большой громоздкой машине, она стала объяснять:
   - Вот это - рулоноразматыватель. Мы получаем двуслойную резину в рулонах, каждый весит больше тонны. Получив такой рулон, мы насаживаем его на стальную штангу, поднимаем на эту машину и штангу вставляем в шестереночные пазы...
   - Как поднимаете? - перебил ее удивленный Добрынин. - Сами, что ли?
   - Иногда сами, иногда просим из другого цеха помочь. - Женщина пожала плечами. - Нас же здесь больше двадцати... И вот когда штанга вошла в пазы можно включать электрический мотор, и он будет медленно разматывать резину, вот посмотрите.
   Они подошли ближе. Добрынин даже наклонился и только тогда увидел действительно медленно вращающийся серый рулон огромного размера.
   - И вот резина, разматываясь, подтягивается сюда, к разделочному столу. Йто, конечно, не техническое название, это мы так говорим. И вот когда край резины дошел до края стола, - Даша, Даша, подойди сюда, - вот эта Даша резаком отрезает кусок, и теперь этот кусок называется заготовкой.
   Из-за талькового тумана Добрынин не мог рассмотреть Дашу, тем более что кроме респиратора на ней были еще очки.
   Он обратил внимание на механический резак, один конец лезвия которого был намертво прикреплен к углу этого стола.
   - Ну вот, - продолжала дежурная по цеху. - Заготовка подается на пресс-резак... давайте я вам покажу! Даша, дай заготовку!
   Даша, словно привидение, вынырнула из тумана, подав дежурной довольно большой прямоугольник резины. Дежурная уложила резину на такого же размера поверхность с бортиками по краям.
   - Видите, как плотно легла? - хвастливо спросила женщина.
   Добрынин кивнул.
   - А теперь надо нажать вот эту кнопку, - ее рука ушла в белый туман, и Добрынин не смог проследить и уж тем более заметить эту кнопку.
   Раздался гул, и на поверхность откуда-то сверху упало что-то огромное и тяжелое. Добрынин отшатнулся. Дежурная хихикнула.
   - Это пресс-резак, - с улыбкой сказала она. - Сейчас он поднимется, и я вам расскажу дальше.
   Пресс-резак действительно тут же стал медленно подниматься и ушел куда-то вверх.
   - Теперь вместо одного куска резины у нас восемь двойных форм, и здесь уже больше работы. Девочки, эй!
   Добрынин заметил, как возникла в этот момент суета. Несколько женщин в респираторах подбежали к пресс-резаку, каждая взяла по готовой форме, и они снова исчезли из виду в тальковом тумане, но доносились из этого тумана различные трудовые звуки и просто слова разговоров.
   Во рту Добрынина вкус резины стал настолько резким, что он не выдержал и сплюнул под ноги на деревянный пол.
   Женщина понимающе посмотрела на него.
   - Я сейчас на минутку вентилятор включу, - сказала она и отошла.
   В цеху все задрожало, загудело, и Добрынин испуганно глянул по сторонам, надеясь увидеть Софронтова, но кадровика не было видно, как, впрочем, и самого цеха из-за этого тумана видно не было. Но тут народный контролер ощутил рядом сильное движение воздуха, словно ветер ворвался в помещение. Туман стал рваться, крошиться и в конце концов ушел.
   Добрынин видел, как дежурная отошла от рубильника, висевшего на стене рядом с дверью в цех. Теперь видимость была полнейшая.
   Контролер оглянулся на разматыватель, потом, задрав голову, осмотрел пресс-резак и принялся рассматривать работниц.
   Работницы тем временем стояли словно в очереди, каждая держала в руках одну двойную форму. Выстроились они перед небольшого размера станком.
   - Пойдемте, товарищ контролер, - повела Добрынина женщина к этой трудовой очереди. - Это пресс-штамп. Сюда кладется вырезанная форма. Глаша, ты положила, да?
   - Да, - тоненьким голосом, оттянув респиратор, ответила Глаша.
   - И вот теперь нажимаем вот эту красную кнопку, -- она нажала, и сверху рухнул пресс небольшого размера и тут же пополз обратно вверх.
   Дежурная аккуратно палочками взяла двойную форму, и в этот момент Добрынин увидел, что перед ним был уже не просто кусок резины непонятной формы, а перед ним был красноармеец в зеленой шинели и буденовке, с розовым лицом и синими глазами, сжимавший в руке коричневую винтовку.
   - И вот теперь последняя фаза, - дежурная с плоским резиновым красноармейцем в руках направилась к длинному узкому столу в конец цеха.
   Добрынин заспешил следом.
   На этом столе лежали припорошенные тальком листы фанеры. Рядом с каждым листом аккуратно лежали клизмы, ножницы и ножи с короткими острыми лезвиями и круглыми деревянными ручками.
   Дежурная опустила резинового красноармейца на фанеру, взяла в руки клизму, отошла к ведру, стоявшему на керогазе.
   - Здесь у нас резиновый клей, - объяснила она Добрынину, оглянувшись.
   Вернулась к столу, перебрасывая клизму из одной руки в другую - видно, была клизма очень горячей. Надела толстые рукавицы и, уже спокойно взяв клизму, стала проводить ею "резиновую" линию по краям фигуры. Закончив, повернулась к Добрынину.
   - Ну вот, после этого клей подсыхает минут пять, и потом мы производим дополнительную вдувку талька.
   Добрынин отвлекся от производственного процесса, хотя все увиденное было ему чрезвычайно интересно и внушало огромную уверенность в будущем и гордость. Задумался он теперь о проколотых глазах и понял, что проколоть их можно было только после того, как фигура вышла из пресс-штампа, то есть после того, как на резине появлялись глаза. А это значило, что искать надо было именно среди тех работниц, которые работают на этом станке или же проклеивают фигуры на длинном столе.
   - Товарищ контролер, - прозвучал рядом приятный голос дежурной по цеху. Посмотрите! Добрынин обернулся.
   Женщина держала в руках уже проклеенного красноармейца.
   - Вот здесь, - она показала на кончик ружейного дула, - остается отверстие для надувания. Пробочки делают в другом цеху, они здесь в коробке. И вот, когда клей просох, мы берем готовое изделие, подставляем его отверстием к этому дышлу...
   Дежурная нанизала фигуру на тоненькую трубочку, прикрученную плашмя к краю стола. Потом нажала ногой на педаль под столом, и красноармеец мгновенно взбух, надувшись.
   Добрынин от неожиданности сделал шаг назад.
   - Там, под столом, - говорила женщина, - дозатор талька, смеситель и углерод под давлением. И теперь изделие готово.
   Уже на выходе из цеха Добрынин остановился на секунду, пристально осмотрел занятых работой женщин и, кивнув сам себе в ответ на какую-то мысль, вышел.
   Этим же вечером, когда рабочие ушли, Добрынин и Софронтов решили внимательно осмотреть цех. В цеху было довольно чисто, и воздух был прозрачным, что удивило Добрынина.
   Внимательно осмотрев все углы и поверхности цеха, Добрынин и Софронтов тем не менее ничего подозрительного не нашли.
   Вернулись в отдел кадров. Заварили чаю и задумались.
   - Во всяком случае, ты прав в том, что те, кто работают на разматывателе и пресс-резаке, прокалывать не могли, - сказал кадровик. - Давай их сразу вычеркнем из списка.
   И, вытащив список из стола, Софронтов пробежал глазами фамилии и, взяв карандаш, стал вычеркивать, называя фамилии, с которых было снято подозрение:
   - Солодова... Кормухина... Володина... Кошкина... Белопольская... Шехерева и... Щербак... да и вот Липкина тоже... Остается двадцать... Учитывая характеристики и личные дела, я думаю, надо проверить первым делом Кузнецову, Матросову и Морозову... видишь, они из верующих семей, хоть и комсомолки.
   Пока пили чай, народного контролера пронзила мысль.
   - Слушай, - сказал он, опустив только что поднятую кружку обратно на стол. - А давай этих работниц по четыре до обеда и по четыре после обеда командируем в другие цеха...
   Софронтов прищурил глаза и непонимающе пожал плечами.
   - Зачем? - спросил он.
   - Ваплахов будет проверять качество, и если в какой-то день до или после обеда у всех красноармейцев будут целые глаза, значит вредительница была в этой четверке, которая была в это время в другом цеху.
   - Ну ты хитрец! - одобрительно сказал Софронтов. - А такой простой с виду! Только надо директору сказать. Они позвонили директору, но его в кабинете не было.
   - Слушай, а может, майору позвоним? - предложил Добрынин.
   Майор Соколов был у себя. План ему очень понравился, и он попросил к утру сделать для него копию списка подозреваемых.
   Вернувшись к себе в общежитие, Добрынин проинструктировал сонного урку-емца насчет следующих нескольких дней.
   Спал он ночью крепко и хорошо, в отличие от Ваплахова, отработавшего смену за двоих и даже во сне отхаркивавшего вкус резины изо рта. Однако это не помогало, и он ворочался с боку на бок, то просыпаясь, то впадая в неустойчивую дрему, которая всякий раз заканчивалась приступом тошноты.
   Утром приказом директора фабрики первую по списку четверку командировали в цех надувных шариков.
   Томительное ожидание овладело Добрыниным, и хоть понимал он, что мог бы сейчас пойти в комнату контроля и, помогая Ваплахову, ждать там, но что-то держало его, не выпуская из отдела кадров, ставшего на несколько дней штабом расследования.
   Перед самым обедом он все-таки заглянул в комнату контроля.
   - Ну как? - спросил он.
   - Есть проколы, - ответилурку-емец, вытирая со лба пот.
   Добрынин кивнул и вернулся в отдел кадров. Там же они и пообедали, благодаря заботе директора. После обеда Софронтов вычеркнул фамилии первой четверки из списка подозреваемых.
   Наступило время для командирования второй четверки. Вечером список подозреваемых сократился еще на четыре фамилии.
   Оставалось только ждать, и двое пожилых мужчин, взявшие на себя ответственное задание, терпеливо ждали, зная, что в конце концов победа будет на их стороне.
   В конце следующего рабочего дня урку-емец, несмотря на огромную усталость, счастливо улыбнулся зашедшему Добрынину.
   - После "беда проколов не было, - сказал он. Добрынин был счастлив. Он обнял Ваплахова и побежал в отдел кадров. Тут же доложили они с Софронтовым и Фомичеву, и майору Соколову о том, что подозреваемых осталось четверо.
   - Что ж, - довольным голосом сказал Соколов. - Значит, дальше будет так две из четырех командируются утром, другие две работницы - после обеда. Вечером доложите.
   Дело шло к концу. Круг смыкался вокруг вредительницы, и, понимая, что после окончания этого дела жизнь снова станет монотонной и грустноватой, Добрынин потерял свой азарт. Еще день-два, думал он, и снова они вдвоем с Ваплаховым по восемь часов в день будут надувать красноармейцев, рабочих и крестьян, и если это продолжится, то вкус резины и талька останется во рту до конца жизни.
   День спустя подозреваемых оставалось только две: Матросова и Заболоцкая. Поздно вечером, сидя в отделе кадров, Добрынин еще раз просматривал их личные дела, читал характеристики, проверял ведомости по уплате проф-взносов, а также взносов в другие общественные организации. Нет, думал Добрынин, это не Заболоцкая. Заболоцкая - честный и ответственный работник. Пять почетных грамот, две фотографии в "Сарской правде", значок ударника. Оставалась Матросова, двадцатилетняя комсомолка, выросшая в семье баптистов, малообщительная, иногда заносчивая, два раза ушедшая с общефабричного собрания, без наград и не пользующаяся уважением товарищей. Чём больше думал о ней Добрынин, тем сильнее была его уверенность, что именно она - самый настоящий вредитель. И ясно становилось Добрынину, что неправ майор Соколов, считая, что только сумасшедшие могут прокалывать глаза резиновым красноармейцам. Нет, думал народный контролер, если бы работала Матросова на танковом заводе, то вред от нее был бы намного серьезнее, а если бы она была медсестрой в военном госпитале?.. На последний вопрос Добрынин испугался даже мысленно ответить. Хотя, вспомнив о таких людях, как Софронтов, понял народный контролер, что ни на танковый завод, ни в военный госпиталь человека с такой характеристикой не взяли бы.
   В пятницу круг вокруг Матросовой окончательно замкнулся. Подозрения Добрынина подтвердились еще раз, когда одна из работниц, ничего не зная о происшедшем, сообщила, что Матросова носит с собой на работу шило. Конечно, эта бдительная работница думала о чем-то более страшном, хотя вряд ли убийство может быть страшнее ненависти к Красной Армии.
   Поздно вечером в пятницу в здании фабрики одиноко светилось одно окно - в кабинете директора Фомичева.
   Посередине кабинета стояла все еще в синем комбинезоне краснолицая заплаканная Зоя Матросова, в общем-то красивая девушка, стройная, с каштановыми волосами, спускающимися на плечи.
   Фомичев сидел за своим столом. Рядом сидели майор Соколов, Добрынин и начальник отдела кадров Софронтов. Пустой правый рукав пиджака Софронтова бесформенно лежал, опустившись на колено, и кадровик попросил Добрынина сунуть рукав в наружный карман.
   - Ну что, начнем, товарищи! - сказал майор Соколов. - Расскажите, Зоя, как вы стали на путь вредительства.
   Матросова хотела что-то сказать, но снова разрыдалась, закрыв лицо руками и вздрагивая.
   - Вы же взрослый человек, возьмите себя в руки, - сказал, скривив губы, майор.
   Девушка немного успокоилась и подняла пугливый взгляд на смотревших на нее мужчин.
   - Давно вы этим занимаетесь? - спросил майор Соколов.
   Она отрицательно мотнула головой.
   - Почему вы не любите Красную Армию?
   - Я люблю Красную Армию... - едва слышно прошептала Зоя.
   Добрынин смотрел на нее и не чувствовал к ней никакой вражды - такой хрупкой и безвредной казалась она.
   - Но если вы любите Красную Армию, то зачем прокалывали глаза красноармейцам? - допытывался майор Соколов.
   - Он меня бросил... - с трудом выдавила из себя Зоя, и в ее глазах снова заблестели слезы.
   - Кто? Когда? - спокойно спрашивал Соколов. Добрынин слушал его голос и по-доброму завидовал спокойствию и хладнокровию майора.
   - Сеня... Семен...
   - Как фамилия?
   - Гаркавый... - сказала Зоя, и слезы уже полились по ее щекам.
   Майор налил в стакан воды из графина, поднес ей, подождал, пока она глотнула немного, потом вернулся на место.
   - Дальше рассказывайте!
   Софронтов оживленно ерзал на стуле, тоже с интересом наблюдая как за Матросовой, так и за майором. И из-за этого ерзанья правый пустой рукав пиджака снова вылез из наружного кармана.