Страница:
Через месяц Геннадий Семин взял Лизу в "Наш дом" на испытательный срок. Она ничего не знала о страховом бизнесе, но быстро училась. Этот рывок, предпринятый в тридцать два, дался нелегко – до сих пор Лиза с ужасом вспоминала первый год работы, бессонные ночи и диету из крепкого кофе с сахаром. Вскоре она уже была заместительницей финдиректора и мальчики, как называла она Гену и Олега, соглашались, что без Елизаветы Марковны контора давно бы развалилась. Когда в 1996 году Гена сократил сотрудникам зарплаты, финансовый директор ушел из "Нашего дома", и Лиза заняла его место. К 1998 году зарплата ее увеличилась в несколько раз, но теперь смерть Сергея Волкова и финансовый кризис грозил разрушить с таким трудом налаженную жизнь. Поэтому Лиза сидела сейчас в "Траме", пытаясь хоть что-то узнать об исчезнувших деньгах.
– Простите, – сказала Маша, – я сейчас вспомнила, мне Иван уже говорил об этом. К сожалению, я ничего не знаю. Но, может быть, кто-нибудь другой… много народу вообще знало об этой сделке?
– По идее – нет, но кто может поручиться? – сказала Лиза. – Сережа мог растрепать кому угодно, кто угодно мог услышать, как мы об этом говорили. В принципе, это была довольно рутинная сделка.
Маша кивнула.
– А он мог где-нибудь их спрятать? В смысле – не дома?
– Зачем? – удивилась Лиза. – Он же утром должен был везти их на работу. А даже если и так – как мы их найдем? Не к гадалке же идти?
А может и впрямь – к гадалке? подумала Маша. Света говорила, что ее Вика умеет находить потерянные предметы. Может, предложить Лизе? Впрочем, нет, глупость какая.
Лиза допила кофе и потянула из пачки сигарету.
– Вы хорошо знали Сережу? – спросила Маша.
– Сложно сказать, – ответила Лиза. – вообще я хорошо знаю людей, с которыми работаю. Во всяком случае – стараюсь. Он мне о вас рассказывал. Первый раз, да, помню первый раз в мае… мы случайно встретились в городе, поужинали в "Ностальжи" и он рассказал, что у него есть невеста в Израиле. Так что, можно сказать, мы с вами были заочно знакомы.
– Говорят, – не выдержала Маша, – вы были любовниками.
– Кто говорит?
– Ну, – Маша смутилась, – все говорят.
Лиза вставила сигарету в мундштук, чиркнула зажигалкой, выдохнула дым и сказала:
– Понимаете, Маша, я человек другого поколения. Я не скрываю, что вообще-то иногда сплю с мужчинами, но не готова обсуждать свою сексуальную жизнь. Извините. Это – личное.
После корпоративного сабантуя все немного пьяны, как раз настолько, чтобы не расходиться по домам, но не настолько, чтобы не садиться за руль. И вот кавалькадой едут в бывший Комсомольский переулок, паркуются кое-как, выходят, хлопают дверцами, включают сигнализацию. Можно подумать, внутри слышно сирену, за всем этим умца-умца-умца. Я как-то сразу теряю из виду моего сослуживца Дениса, моего друга Ивана, девушку Алю, да, собственно говоря, всех моих коллег, кроме подружек Тани и Светы, которые и предложили ехать в "Пропаганду", потому что хотели танцевать.
Они хотели танцевать, но для начала взгромоздились на высокие стулья у барной стойки. Подружка Таня очень выигрышно смотрится на таком стуле, юбка с разрезом, видно худое бедро, резинка чулка. Подружка Таня всегда на диете, потому что боится пополнеть. Но она все равно заказывает крепкий алкогольный коктейль. Пятьдесят грамм спирта содержит 350 килокалорий. Примерно как большой кусок фруктового торта, которого подружка Таня никогда не ест, боясь пополнеть.
Подружке Свете не подходит ее имя. Она черненькая, маленькая брюнетка, наверное, с примесью армянской или еще какой восточной крови. Густые брови, длинные ресницы, по утрам она выщипывает усики маленьким пинцетом, лежа в ванной бреет ноги женской бритвой "Жилетт" и прикидывает, не сделать ли лазерную эпиляцию, дорого, конечно, зато уж раз и навсегда. Подружке Свете не подходит ее имя, потому что она даже платья носит черные, черные чулки, черные сапожки на высоком каблуке, который, впрочем, не слишком удлиняет ноги. У нее смуглая кожа, и когда Света лежит на белой простыне, кажется, будто простыня сияет. Подружка Света никогда не снимает серебряную цепочку, на которой висит пентакль, перевернутая звезда в круге, и когда Света занимается любовью, этот пентакль подпрыгивает и бьется между грудей светлой искоркой. Этот свет – единственное, что напоминает об имени, которое так ей не подходит.
Я не знаю, как должен поступать джентльмен, когда две девушки привели его в ночной клуб. Кого он должен первой пригласить танцевать? Ту, с которой дольше знаком? Ту, что сидит ближе? Или просто по алфавиту, чтобы всё определяли имена и порядок букв в азбуке? Я не знаю, как нужно поступить, потому что я не джентльмен, а всего-навсего менеджер страховой компании "Наш дом". Всю неделю я разговариваю с людьми, пишу письма на компьютере и составляю разные бумаги. В пятницу я немного выпиваю в офисе, но только немного, потому что наш начальник, Геннадий Семин, призывает не путать страховую компанию с советским учреждением.
Я никогда не работал в советском учреждении. Да и наш начальник, Геннадий Семин, тоже никогда не работал. Но он так говорит, про страховую компанию и советское учреждение. Наверное, потому, что его родители работали в таком учреждении и ненавидели свою работу всей душой, а он хочет, чтобы мы всей душой любили нашу страховую компанию. Я не очень понимаю, как можно полюбить страховую компанию: лично у меня проблемы даже с тем, чтобы полюбить какую-нибудь женщину.
Подружка Света берет сумочку и идет в дамскую комнату. Давно, когда я еще учился в университете, мы говорили "туалет" или даже "сортир", но подружка Света шествует столь важно, столь торжественно, что хочется сказать "дамская комната", хотя это и чудовищная пошлость. Когда она исчезает из виду, скрытая от нас спинами танцующих, я говорю подружке Тане Пойдем, потанцуем, а она отвечает Давай, давай, это моя любимая песня. Она берет свою сумочку, чтобы не стащили, одним глотком допивает крепкий коктейль, чтобы не пропал, улыбается, и мы идем танцевать.
У подружки Тани серые глаза, точнее, не серые, а цвета мокрого асфальта. У нее длинные пальцы все в серебряных кольцах. Она снимает их, когда нервничает, но не снимает, когда ложится в постель, и потому иногда я вдруг чувствую спиной металлическое прикосновение, будто в комнату вошел Серебряный Гость, тронул меня меж лопаток и сказал: "Сергей, время вышло". Я никогда ей об этом не говорю: подружка Таня и так стыдится своего тела. Когда мы занимаемся любовью, она просит выключить свет. Говорит, что грудь у нее отвисла, когда она перестала кормить дочку, а на животе после беременности остались растяжки. Первый раз мы занимались любовью в машине, тоже в пятницу. Потом она сказала, что если бы ей нужно было раздеваться, ни за что не стала бы. Может, из-за этого подружка Таня так любит оральный секс.
Руками подружка Таня обнимает меня за шею, смотрит прямо в глаза, то приближается, то отдаляется, бьется лобком о мой пах. Не уверен, что именно так танцуют в этом клубе, но мне все равно. Она улыбается, и в ее глазах, не серых, а цвета мокрого асфальта, отражаются огни над барной стойкой.
Я вижу, что подружка Света уже вернулась. Место ее заняли, она стоит у колонны, пьет мартини и танцующие то и дело загораживают ее от нас. Надо же, сколько народу в этом клубе по пятницам! Наверное, это их любимый клуб, они любят его. Вероятно, полюбить клуб куда проще, чем страховую компанию.
Музыка заканчивается, и подружка Таня замирает, обхватив мою ногу своей, трогательно выставив бедро в разрезе юбки. Хочется поцеловать пальцы в серебряных кольцах, посадить ее за столик, сказать, как мне жаль, что мы никогда не занимаемся любовью так, чтобы я мог видеть тело, которого она стыдится. Хочется сказать, что я уверен – у нее прекрасное тело взрослой женщины, матери маленькой девочки, что еще недавно припадала губами к соскам, которые значили для младенца больше, чем для любого, кто будет их целовать или сосать. Иногда мне хочется завернуть подружку Таню в большую простыню, словно маленькую девочку после ванны, вынести из спальни в коридор, к зеркальному шкафу, поставить на пол, высвободить из этого кокона, осторожно отнять исхудавшие серебряные пальцы от серых, цвета мокрого асфальта, глаз и сказать:
– Смотри. Видишь, как ты прекрасна?
Я никогда так не сделаю: мы ведь не слишком часто занимаемся любовью. А сейчас я отвожу подружку Таню к опустевшему месту у барной стойки и помогаю ей забраться на стул, потому что она уже не очень твердо стоит на ногах. Она заказывает еще один коктейль, я выпиваю 40 грамм водки, 125 ккал, но я не боюсь пополнеть, в отличие от подружки Тани, которая всегда на диете. Потом я улыбаюсь подружке Свете, и мы идем танцевать.
Подружка Света ничего не стесняется. Входя в квартиру, она сразу начинает раздеваться, словно ей душно в черном платье, черных чулках, черных сапожках на высоком каблуке, который, впрочем, не слишком удлиняет ноги. Раздевшись, она стоит, широко расставив ноги, которые иногда приходится брить женской бритвой "Жилетт", и смотрит на меня с недоумением, будто спрашивает: а ты что тут делаешь? Тогда я подхожу, опускаюсь перед ней на колени, зарываюсь лицом в ее лоно, а она кладет руку мне на затылок. Почему-то я знаю, что при этом на губах у подружки Светы особая улыбка – удовлетворенная и вместе с тем – отсутствующая, будто на самом деле подружка Света где-то далеко.
С такой же улыбкой она танцует. Не приближаясь ко мне, взмахивая руками, вбивая высокие каблуки черных сапожек в танцпол, не глядя на меня, полуприкрыв глаза, вибрируя всем телом, так, что пентакль на серебряной цепочке выпрыгивает из выреза платья и бьется поверх черной ткани, блестя в огнях барной стойки.
Подружка Света напоминает мне пантеру, живущую в своем домике на ветке дерева. У нее хороший домик, дерево хорошее, хорошая клетка, хорошее мясо, которое приносят служители. На радость детям, их папам и мамам она изображает большую домашнюю киску, порыкивает тихонько, привстает на задние лапы, бьет хвостом по бокам. Ей нет нужды в натренированных мышцах, в инстинкте охотницы, нужно только рычать тихонько, бить хвостом по бокам, притвориться большой кошкой, которую все любят. Она бы рада полюбить их, но полюбить зоопарк еще сложнее, чем страховую компанию, – и потому, когда никто не видит, она выходит из клетки, ударом лапы убивает первого попавшегося прохожего, съедает, урча от удовольствия, и возвращается назад, порыкивая тихонько, ударяя себя хвостом по бокам. Не знаю, почему я решил такое про подружку Свету. Наверное, я просто много работаю, и от этого у меня странные фантазии.
Подружка Таня сидит у барной стойки, пьет свой третий коктейль, глядит на меня и думает: я бы все понимала, если бы секс с ним был феерическим – так ведь нет. Я бы все понимала, если бы знала, что я хочу, чтобы он был со мной на всю жизнь – чтобы вместе пить кофе в "Кофе Бине" и вместе есть ланч в "Джонке", чтобы просыпаться вместе и вместе засыпать. Так ведь нет, я всего этого не хочу. Но почему я не могу смотреть на него, почему не могу не думать, с кем он спал этой ночью, почему, как только я вижу его, мне тут же становится так плохо, как не было с пятнадцати лет, когда я впервые увидела, как Илья целуется с Маринкой? Я еще не жалуюсь, что встретила его. Я все еще держусь, но, кажется, уже не могу больше. И когда силы оставят меня, я попрошу Бога, чтобы Он навсегда забрал этого мужчину из моей жизни. Не знаю, почему я решил такое про подружку Таню. Я никогда не слышал от нее ни про какого Илью и ни про какую Маринку. Наверное, я просто много работаю, и от этого у меня странные фантазии.
Я уже говорил, что работаю менеджером в страховой компании "Наш дом". Мы все стараемся ее полюбить, чтобы сделать приятное нашему начальнику, Геннадию Семину, но пока нам удается полюбить только друг друга. Полюбить человека все-таки проще, чем страховую компанию. Мне так, во всяком случае, кажется.
В конце концов мы перестали считать танцы, коктейли и калории. Помню, я сидел у барной стойки, ждал свои 40 грамм водки, а подружки Таня и Света танцевали вдвоем, совсем рядом. Подружка Света кончиками пальцев прикасалась к Таниной талии, потом скользила руками вниз, обхватывала ее бедра и опускалась перед ней на колени, а подружка Таня вибрировала всем телом, взмахивала руками, вбивала каблуки дешевых румынских туфель в танцпол, не смотрела ни на подружку Свету, ни на меня, сидящего у барной стойки в ожидании своих 40 грамм водки. Они были как две девочки, впервые пришедшие на взрослую дискотеку, или даже одна девочка, совсем уже маленькая, пришедшая на взрослую дискотеку со своей куклой, с которой и танцует, и обе они одновременно – и девочки, и куклы. Я понял, что не могу смотреть на это больше, но тут мне принесли мои 40 грамм водки, я выпил еще 125 калорий, но, поскольку мы уже перестали их считать, не знал, к чему их прибавить. И вообще, я не боюсь пополнеть.
Мы выходим на улицу, и я говорю, что сам не сяду за руль и девушкам тоже – запрещаю. Я обычно никому ничего не запрещаю, но сегодня я много выпил, даже сбился со счета калорий, которые и так не считаю никогда. Мы выходим на улицу и пытаемся поймать машину, но никто не останавливается. Ночь холодная, подружка Света в черном плаще и подружка Таня в какой-то дешевой куртке жмутся друг к другу, как два зверька в углу клетки. Наконец, останавливается "волга", я запихиваю девушек на заднее сидение, сажусь рядом с шофером, говорю адрес. Молча едем по ночной Москве, и вдруг шофер пихает меня локтем в бок и кивает на зеркальце заднего вида. Смотрю – подружка Света взасос целует подружку Таню, которая сплетает серебряные пальцы у подружки Светы на затылке.
– Удачи тебе, парень, – говорит мне шофер, когда мы выходим.
Пока мы поднимаемся на пятнадцатый этаж, подружка Таня стоит, прислонившись к стене лифта, обхватив себя руками, слабо улыбаясь и полуприкрыв глаза. Усталое, потерянное лицо, всегда на диете, стыдится своего тела и никогда не занимается любовью при свете. Рядом стоит подружка Света, широко расставив ноги в черных сапожках на высоком каблуке, серебряный пентакль поверх черного платья, густые брови, покрасневшие щеки и совершенно пустые глаза, удовлетворенные и вместе с тем – отсутствующие, будто на самом деле подружка Света где-то далеко.
Я не знаю, как должен вести себя джентльмен, когда посреди ночи приводит к себе домой двух девушек. Особенно если он хочет только одного – чтобы любовь никогда не кончалась, чтобы мы втроем остались так навсегда, связанные воедино желанием, горечью и нежностью, стоя в лифте, который считает до пятнадцати, прежде чем открыть двери.
Я не знаю, как нужно поступить, потому что я не джентльмен, а всего-навсего менеджер страховой компании "Наш дом". Мы все работаем в этой компании и стараемся ее полюбить. Но полюбить страховую компанию очень трудно, гораздо труднее, чем женщину или мужчину.
22
– Простите, – сказала Маша, – я сейчас вспомнила, мне Иван уже говорил об этом. К сожалению, я ничего не знаю. Но, может быть, кто-нибудь другой… много народу вообще знало об этой сделке?
– По идее – нет, но кто может поручиться? – сказала Лиза. – Сережа мог растрепать кому угодно, кто угодно мог услышать, как мы об этом говорили. В принципе, это была довольно рутинная сделка.
Маша кивнула.
– А он мог где-нибудь их спрятать? В смысле – не дома?
– Зачем? – удивилась Лиза. – Он же утром должен был везти их на работу. А даже если и так – как мы их найдем? Не к гадалке же идти?
А может и впрямь – к гадалке? подумала Маша. Света говорила, что ее Вика умеет находить потерянные предметы. Может, предложить Лизе? Впрочем, нет, глупость какая.
Лиза допила кофе и потянула из пачки сигарету.
– Вы хорошо знали Сережу? – спросила Маша.
– Сложно сказать, – ответила Лиза. – вообще я хорошо знаю людей, с которыми работаю. Во всяком случае – стараюсь. Он мне о вас рассказывал. Первый раз, да, помню первый раз в мае… мы случайно встретились в городе, поужинали в "Ностальжи" и он рассказал, что у него есть невеста в Израиле. Так что, можно сказать, мы с вами были заочно знакомы.
– Говорят, – не выдержала Маша, – вы были любовниками.
– Кто говорит?
– Ну, – Маша смутилась, – все говорят.
Лиза вставила сигарету в мундштук, чиркнула зажигалкой, выдохнула дым и сказала:
– Понимаете, Маша, я человек другого поколения. Я не скрываю, что вообще-то иногда сплю с мужчинами, но не готова обсуждать свою сексуальную жизнь. Извините. Это – личное.
Два поросенка и Серый Волк.
Март, 1998 г.
Пойдем, потанцуем? говорю я, а она отвечает Давай, давай, это моя любимая песня. Когда она успела ее полюбить, спрашивается, я лично впервые слышу это умца-умца-умца. Жизнь определенно проходит мимо меня, хорошо хоть подружки Таня и Света затащили в "Пропаганду", где сегодня народу – не протолкнуться, хотя журнал "Вечерняя Москва" пишет, что самый главный день – это среда. Среда, как же. А пятница?После корпоративного сабантуя все немного пьяны, как раз настолько, чтобы не расходиться по домам, но не настолько, чтобы не садиться за руль. И вот кавалькадой едут в бывший Комсомольский переулок, паркуются кое-как, выходят, хлопают дверцами, включают сигнализацию. Можно подумать, внутри слышно сирену, за всем этим умца-умца-умца. Я как-то сразу теряю из виду моего сослуживца Дениса, моего друга Ивана, девушку Алю, да, собственно говоря, всех моих коллег, кроме подружек Тани и Светы, которые и предложили ехать в "Пропаганду", потому что хотели танцевать.
Они хотели танцевать, но для начала взгромоздились на высокие стулья у барной стойки. Подружка Таня очень выигрышно смотрится на таком стуле, юбка с разрезом, видно худое бедро, резинка чулка. Подружка Таня всегда на диете, потому что боится пополнеть. Но она все равно заказывает крепкий алкогольный коктейль. Пятьдесят грамм спирта содержит 350 килокалорий. Примерно как большой кусок фруктового торта, которого подружка Таня никогда не ест, боясь пополнеть.
Подружке Свете не подходит ее имя. Она черненькая, маленькая брюнетка, наверное, с примесью армянской или еще какой восточной крови. Густые брови, длинные ресницы, по утрам она выщипывает усики маленьким пинцетом, лежа в ванной бреет ноги женской бритвой "Жилетт" и прикидывает, не сделать ли лазерную эпиляцию, дорого, конечно, зато уж раз и навсегда. Подружке Свете не подходит ее имя, потому что она даже платья носит черные, черные чулки, черные сапожки на высоком каблуке, который, впрочем, не слишком удлиняет ноги. У нее смуглая кожа, и когда Света лежит на белой простыне, кажется, будто простыня сияет. Подружка Света никогда не снимает серебряную цепочку, на которой висит пентакль, перевернутая звезда в круге, и когда Света занимается любовью, этот пентакль подпрыгивает и бьется между грудей светлой искоркой. Этот свет – единственное, что напоминает об имени, которое так ей не подходит.
Я не знаю, как должен поступать джентльмен, когда две девушки привели его в ночной клуб. Кого он должен первой пригласить танцевать? Ту, с которой дольше знаком? Ту, что сидит ближе? Или просто по алфавиту, чтобы всё определяли имена и порядок букв в азбуке? Я не знаю, как нужно поступить, потому что я не джентльмен, а всего-навсего менеджер страховой компании "Наш дом". Всю неделю я разговариваю с людьми, пишу письма на компьютере и составляю разные бумаги. В пятницу я немного выпиваю в офисе, но только немного, потому что наш начальник, Геннадий Семин, призывает не путать страховую компанию с советским учреждением.
Я никогда не работал в советском учреждении. Да и наш начальник, Геннадий Семин, тоже никогда не работал. Но он так говорит, про страховую компанию и советское учреждение. Наверное, потому, что его родители работали в таком учреждении и ненавидели свою работу всей душой, а он хочет, чтобы мы всей душой любили нашу страховую компанию. Я не очень понимаю, как можно полюбить страховую компанию: лично у меня проблемы даже с тем, чтобы полюбить какую-нибудь женщину.
Подружка Света берет сумочку и идет в дамскую комнату. Давно, когда я еще учился в университете, мы говорили "туалет" или даже "сортир", но подружка Света шествует столь важно, столь торжественно, что хочется сказать "дамская комната", хотя это и чудовищная пошлость. Когда она исчезает из виду, скрытая от нас спинами танцующих, я говорю подружке Тане Пойдем, потанцуем, а она отвечает Давай, давай, это моя любимая песня. Она берет свою сумочку, чтобы не стащили, одним глотком допивает крепкий коктейль, чтобы не пропал, улыбается, и мы идем танцевать.
У подружки Тани серые глаза, точнее, не серые, а цвета мокрого асфальта. У нее длинные пальцы все в серебряных кольцах. Она снимает их, когда нервничает, но не снимает, когда ложится в постель, и потому иногда я вдруг чувствую спиной металлическое прикосновение, будто в комнату вошел Серебряный Гость, тронул меня меж лопаток и сказал: "Сергей, время вышло". Я никогда ей об этом не говорю: подружка Таня и так стыдится своего тела. Когда мы занимаемся любовью, она просит выключить свет. Говорит, что грудь у нее отвисла, когда она перестала кормить дочку, а на животе после беременности остались растяжки. Первый раз мы занимались любовью в машине, тоже в пятницу. Потом она сказала, что если бы ей нужно было раздеваться, ни за что не стала бы. Может, из-за этого подружка Таня так любит оральный секс.
Руками подружка Таня обнимает меня за шею, смотрит прямо в глаза, то приближается, то отдаляется, бьется лобком о мой пах. Не уверен, что именно так танцуют в этом клубе, но мне все равно. Она улыбается, и в ее глазах, не серых, а цвета мокрого асфальта, отражаются огни над барной стойкой.
Я вижу, что подружка Света уже вернулась. Место ее заняли, она стоит у колонны, пьет мартини и танцующие то и дело загораживают ее от нас. Надо же, сколько народу в этом клубе по пятницам! Наверное, это их любимый клуб, они любят его. Вероятно, полюбить клуб куда проще, чем страховую компанию.
Музыка заканчивается, и подружка Таня замирает, обхватив мою ногу своей, трогательно выставив бедро в разрезе юбки. Хочется поцеловать пальцы в серебряных кольцах, посадить ее за столик, сказать, как мне жаль, что мы никогда не занимаемся любовью так, чтобы я мог видеть тело, которого она стыдится. Хочется сказать, что я уверен – у нее прекрасное тело взрослой женщины, матери маленькой девочки, что еще недавно припадала губами к соскам, которые значили для младенца больше, чем для любого, кто будет их целовать или сосать. Иногда мне хочется завернуть подружку Таню в большую простыню, словно маленькую девочку после ванны, вынести из спальни в коридор, к зеркальному шкафу, поставить на пол, высвободить из этого кокона, осторожно отнять исхудавшие серебряные пальцы от серых, цвета мокрого асфальта, глаз и сказать:
– Смотри. Видишь, как ты прекрасна?
Я никогда так не сделаю: мы ведь не слишком часто занимаемся любовью. А сейчас я отвожу подружку Таню к опустевшему месту у барной стойки и помогаю ей забраться на стул, потому что она уже не очень твердо стоит на ногах. Она заказывает еще один коктейль, я выпиваю 40 грамм водки, 125 ккал, но я не боюсь пополнеть, в отличие от подружки Тани, которая всегда на диете. Потом я улыбаюсь подружке Свете, и мы идем танцевать.
Подружка Света ничего не стесняется. Входя в квартиру, она сразу начинает раздеваться, словно ей душно в черном платье, черных чулках, черных сапожках на высоком каблуке, который, впрочем, не слишком удлиняет ноги. Раздевшись, она стоит, широко расставив ноги, которые иногда приходится брить женской бритвой "Жилетт", и смотрит на меня с недоумением, будто спрашивает: а ты что тут делаешь? Тогда я подхожу, опускаюсь перед ней на колени, зарываюсь лицом в ее лоно, а она кладет руку мне на затылок. Почему-то я знаю, что при этом на губах у подружки Светы особая улыбка – удовлетворенная и вместе с тем – отсутствующая, будто на самом деле подружка Света где-то далеко.
С такой же улыбкой она танцует. Не приближаясь ко мне, взмахивая руками, вбивая высокие каблуки черных сапожек в танцпол, не глядя на меня, полуприкрыв глаза, вибрируя всем телом, так, что пентакль на серебряной цепочке выпрыгивает из выреза платья и бьется поверх черной ткани, блестя в огнях барной стойки.
Подружка Света напоминает мне пантеру, живущую в своем домике на ветке дерева. У нее хороший домик, дерево хорошее, хорошая клетка, хорошее мясо, которое приносят служители. На радость детям, их папам и мамам она изображает большую домашнюю киску, порыкивает тихонько, привстает на задние лапы, бьет хвостом по бокам. Ей нет нужды в натренированных мышцах, в инстинкте охотницы, нужно только рычать тихонько, бить хвостом по бокам, притвориться большой кошкой, которую все любят. Она бы рада полюбить их, но полюбить зоопарк еще сложнее, чем страховую компанию, – и потому, когда никто не видит, она выходит из клетки, ударом лапы убивает первого попавшегося прохожего, съедает, урча от удовольствия, и возвращается назад, порыкивая тихонько, ударяя себя хвостом по бокам. Не знаю, почему я решил такое про подружку Свету. Наверное, я просто много работаю, и от этого у меня странные фантазии.
Подружка Таня сидит у барной стойки, пьет свой третий коктейль, глядит на меня и думает: я бы все понимала, если бы секс с ним был феерическим – так ведь нет. Я бы все понимала, если бы знала, что я хочу, чтобы он был со мной на всю жизнь – чтобы вместе пить кофе в "Кофе Бине" и вместе есть ланч в "Джонке", чтобы просыпаться вместе и вместе засыпать. Так ведь нет, я всего этого не хочу. Но почему я не могу смотреть на него, почему не могу не думать, с кем он спал этой ночью, почему, как только я вижу его, мне тут же становится так плохо, как не было с пятнадцати лет, когда я впервые увидела, как Илья целуется с Маринкой? Я еще не жалуюсь, что встретила его. Я все еще держусь, но, кажется, уже не могу больше. И когда силы оставят меня, я попрошу Бога, чтобы Он навсегда забрал этого мужчину из моей жизни. Не знаю, почему я решил такое про подружку Таню. Я никогда не слышал от нее ни про какого Илью и ни про какую Маринку. Наверное, я просто много работаю, и от этого у меня странные фантазии.
Я уже говорил, что работаю менеджером в страховой компании "Наш дом". Мы все стараемся ее полюбить, чтобы сделать приятное нашему начальнику, Геннадию Семину, но пока нам удается полюбить только друг друга. Полюбить человека все-таки проще, чем страховую компанию. Мне так, во всяком случае, кажется.
В конце концов мы перестали считать танцы, коктейли и калории. Помню, я сидел у барной стойки, ждал свои 40 грамм водки, а подружки Таня и Света танцевали вдвоем, совсем рядом. Подружка Света кончиками пальцев прикасалась к Таниной талии, потом скользила руками вниз, обхватывала ее бедра и опускалась перед ней на колени, а подружка Таня вибрировала всем телом, взмахивала руками, вбивала каблуки дешевых румынских туфель в танцпол, не смотрела ни на подружку Свету, ни на меня, сидящего у барной стойки в ожидании своих 40 грамм водки. Они были как две девочки, впервые пришедшие на взрослую дискотеку, или даже одна девочка, совсем уже маленькая, пришедшая на взрослую дискотеку со своей куклой, с которой и танцует, и обе они одновременно – и девочки, и куклы. Я понял, что не могу смотреть на это больше, но тут мне принесли мои 40 грамм водки, я выпил еще 125 калорий, но, поскольку мы уже перестали их считать, не знал, к чему их прибавить. И вообще, я не боюсь пополнеть.
Мы выходим на улицу, и я говорю, что сам не сяду за руль и девушкам тоже – запрещаю. Я обычно никому ничего не запрещаю, но сегодня я много выпил, даже сбился со счета калорий, которые и так не считаю никогда. Мы выходим на улицу и пытаемся поймать машину, но никто не останавливается. Ночь холодная, подружка Света в черном плаще и подружка Таня в какой-то дешевой куртке жмутся друг к другу, как два зверька в углу клетки. Наконец, останавливается "волга", я запихиваю девушек на заднее сидение, сажусь рядом с шофером, говорю адрес. Молча едем по ночной Москве, и вдруг шофер пихает меня локтем в бок и кивает на зеркальце заднего вида. Смотрю – подружка Света взасос целует подружку Таню, которая сплетает серебряные пальцы у подружки Светы на затылке.
– Удачи тебе, парень, – говорит мне шофер, когда мы выходим.
Пока мы поднимаемся на пятнадцатый этаж, подружка Таня стоит, прислонившись к стене лифта, обхватив себя руками, слабо улыбаясь и полуприкрыв глаза. Усталое, потерянное лицо, всегда на диете, стыдится своего тела и никогда не занимается любовью при свете. Рядом стоит подружка Света, широко расставив ноги в черных сапожках на высоком каблуке, серебряный пентакль поверх черного платья, густые брови, покрасневшие щеки и совершенно пустые глаза, удовлетворенные и вместе с тем – отсутствующие, будто на самом деле подружка Света где-то далеко.
Я не знаю, как должен вести себя джентльмен, когда посреди ночи приводит к себе домой двух девушек. Особенно если он хочет только одного – чтобы любовь никогда не кончалась, чтобы мы втроем остались так навсегда, связанные воедино желанием, горечью и нежностью, стоя в лифте, который считает до пятнадцати, прежде чем открыть двери.
Я не знаю, как нужно поступить, потому что я не джентльмен, а всего-навсего менеджер страховой компании "Наш дом". Мы все работаем в этой компании и стараемся ее полюбить. Но полюбить страховую компанию очень трудно, гораздо труднее, чем женщину или мужчину.
22
В понедельник Иван, Таня и Маша снова ужинали в "Петровиче". К концу второй недели Маша заметила, что они стали все чаще возвращаться в уже известные ей кафе и рестораны: Москва оказалась не так уж велика. Может быть, однако, дело в том, что уже не всюду принимали карточки "СБС-Агро" и все меньше оставалось мест, где вчерашние яппи могли за кружкой "Балтики" или "Гиннеса" гадать, что будет дальше, и рассказывать свежие анекдоты.
– Послушай, – говорила Таня. – Вот Вадим сегодня анекдот рассказал, гениальный. Ельцин просыпается с бодуна, смотрит – какой-то очкарик мельтешит. Ельцин спрашивает: "Ты кто?" – "Я – Кириенко" – "Какой такой Кириенко? Не знаю!" – "Я же ваш премьер-министр!" – "Постой-постой! У нас же Черномырдин премьер-министр!"
Как всегда, с первого раза Маша не поняла. Таня объяснила, что Черномырдин премьерствовал много лет, а в марте был отправлен в отставку. На его место пришел Кириенко, но Ельцин как раз вчера отправил его в отставку и призвал Черномырдина назад.
Теперь анекдот стал немного понятней, но ненамного смешней. Честно говоря, Машу мало волновал российский кризис – ее беспокоило другое: Иван вел себя как-то странно. Не то, чтобы он избегал Машу – они виделись почти каждый вечер, – но, приглашая ее в ресторан, он в последний момент звал туда Дениса, Вадима или Таню, словно боялся оставаться с Машей наедине. Сцена в машине больше не повторялась: Иван использовал всякий предлог, чтобы не оставаться с девушкой наедине. Один раз он даже вызвал такси, сказав, что должен срочно ехать домой, просмотреть очередной договор – и это после того, как они просидели в "Санта Фе" до полпервого ночи!
Вот и сейчас Иван поднялся и, деловито посмотрев на часы, сказал, что ему пора идти, пусть девушки спокойно ужинают, он уже заплатил своей карточкой. Маша разозлилась и демонстративно отвернулась: мол, хочешь уходить – уходи.
– Послушай, – сказала она Тане, – почему он так себя ведет? Уже третий раз – бросает посреди вечера и сбегает куда-то. Как маленький, ей-богу. Если не хочет со мной встречаться – пусть бы не звонил и не звал на ужин, я бы, не знаю, в кино сходила. А так – не понимаю я ничего.
– Я как-то всегда плохо понимала Ивана, – сказала Таня тусклым голосом, памятным Маше по первому вечеру в Москве. – Я, правда, понимаю тебя – и дорого бы дала, чтобы не понимать.
– Знаешь, – сказала Маша, – вы вообще поразили меня, когда я только приехала. Вы оказались совсем не такими, какими я представляла русских бизнесменов. Вы вообще какие-то совершенно неземные, очень дружелюбные, заботливые и, несмотря на все, что вокруг происходит, – позитивные. Я никогда не думала, что найду таких людей в Москве.
– Я в последнее время не чувствую себя особо позитивной, – сказала Таня, снимая кольцо с указательного пальца. – Скорее, наоборот. Мне кажется, мы катимся куда-то, и все хорошее, что было эти годы, вот-вот исчезнет навсегда. Я думаю, мы все это чувствуем – и Иван тоже.
– Это из-за кризиса? – спросила Маша.
– Из-за кризиса тоже, – ответила Таня. – Но прежде всего – из-за Сережиной смерти. Как ты не понимаешь, он был ближайший друг Ивана, ты – Сережина невеста, как Иван может – ну, не знаю, завести с тобой роман? Это же предательство.
За десять дней Маша привыкла, что все вокруг воспринимают ее как Сережину невесту. Она принимала соболезнования от каких-то людей, которых встречала в кафе, выслушивала все новые и новые рассказы о Волкове, и вот уже ей самой кажется, что она в конце концов действительно оказалась его невестой. Но сейчас Маша наконец решилась:
– Я скажу тебе одну вещь, только пусть это останется между нами, хорошо?
– Конечно, – ответила Таня, не прекращая катать серебряное колечко по скатерти.
– Про то, что он собирается на мне жениться, я вообще только в Москве впервые услышала.
Некоторое время Зелинская молчала, потом надела кольцо на палец и не то сказала, не то спросила:
– Но вы были близки. – И, запнувшись, прибавила: – Не в смысле, что спали, а в смысле дружбы?
– Не знаю, что там в смысле дружбы, – ответила Маша. – Но, насколько я помню, мы никогда не спали. Даже в молодости, в Крыму и по пьяни.
Вдруг Таня рассмеялась – резко и отрывисто. Посмотрела на Машу изумленно, будто услышала что-то необычайно смешное и неожиданное.
– Да ну?
– Честное слово. – Маша пожала плечами. – Не могла же я забыть.
– Тогда понятно, почему он решил на тебе жениться, – убежденно сказала Таня. – Ты в самом деле уникальная женщина. Женщина, с которой он не переспал.
И еще раз посмотрела, будто Маша – какая-то диковина, выставленная в музее. Маша смущенно улыбнулась:
– Ну, как-то не сложилось. Наверное, он был не в моем вкусе.
– Как все смешно, – сказала Таня. – Признаться, я тебя ненавидела, пока мы не встретились.
– А теперь?
– Теперь уже как-то не получается. – И она улыбнулась широко и открыто. – Ты оказалась очень милая. Хотя, знаешь, я почему-то до сих пор уверена, что, если бы ты не приезжала, Сережа был бы жив. Хотя, может, я просто себя утешаю, чтобы не думать, будто это я его убила.
Ну вот, подумала Маша. И Абросимов говорил, что, может быть, он убил Сережу. Надо спросить Лизу или Ивана – вдруг они тоже думают, что сами его убили?
– Ты хочешь сказать, что убила в состоянии аффекта и не помнишь этого?
– Да нет, – сказала Таня, – в том-то и беда, что я все помню. Я позвонила ему часов в восемь, он был где-то за городом, мобильный брал плохо, я сказала, что хочу приехать. Иногда я приезжала к нему, когда как-то совсем уже… он почти никогда не говорил "нет", я была ему за это так благодарна, ты просто не поверишь, но я все равно боялась, что вдруг я позвоню невовремя и он скажет, что устал, хочет спать, вообще не может сегодня, и я тогда подумаю, что он не может, потому что у него сейчас как раз другая женщина, и тогда мне станет еще хуже. Поэтому я редко звонила, старалась перетерпеть. Если б знала, что так все кончится, – может, звонила бы чаще, нечего было бы терять. А то я все спрашивала себя – когда же это кончится, не может же оно длиться вечно? А теперь я знаю, как оно кончилось – буквально через час после того, как я ушла. И получилось, что любила я его не так уж и долго.
– А как у вас все?… – спросила Маша, не зная, какой глагол подобрать, вообще не зная, удобно ли спрашивать, но Таня все поняла правильно.
– В смысле – как началось? Сразу как я из декрета вышла. Мне казалось, я такая уродливая, растолстевшая, я бы любому дала, кто бы меня захотел. И я напилась в пятницу, а Сережа трахнул меня прямо в своей машине, на заднем дворе офиса. Помню, я еще старалась не кричать, все как раз расходились, я боялась – услышат. Но, кажется, все-таки закричала, открыла глаза и вижу – Наташка стоит посреди двора и смотрит в нашу сторону. Так и не знаю, видела она что-нибудь или нет, был же вечер, машина стояла в тени, но, по-моему, она смотрела как-то странно. Я, впрочем, была сильно пьяна. Первый раз, наверное, за всю жизнь.
Прервав рассказ, Таня окликнула проходящую мимо Петровну:
– А можно у вас водочки попросить? – И, обращаясь к Маше: – Ты будешь?
Маша покачала головой.
– Я не могу трезвой про это говорить, извини, – сказал Таня. – И молчать больше не могу. Раньше я совсем не пила, ты не поверишь. Но сейчас мне уже – все равно, хотя Пашу очень жалко, он сам не свой от этой истории, но что я могу поделать? Могла бы – сама прекратила, но ведь не могла, в том-то и дело. А раньше мы с Пашей были прекрасной парой, просто образцовой, все про нас думали: "вот она, настоящая любовь". Даже Сережа, считал, что он – это так, для развлечения, а на самом деле мужчина моей жизни – это Паша. Помню, я была у Сережи, мы только что трахнулись, и я позвонила Паше, сказать, что я была со Светой в кино и вот, только что вышла. А Паша перенервничал и разорался, мол, он волнуется, я могла бы и позвонить. Мобильного у меня тогда еще не было, он действительно не мог позвонить сам. Наверное, по правде волновался, а не ревновал. Я, конечно, чуть не разрыдалась и шваркнула трубку. Помню, Сережа посмотрел на меня и сказал: "Как вы можете так ссориться, вы же любите друг друга!" – и вот тут я поняла, что могу Сережу убить. Впервые. Я чуть не закричала: "Идиот, как ты можешь так говорить, я люблю – тебя!". Сдержалась, но, мне кажется, он все равно понял – после этого все сразу стало как-то сложно, он стал меня избегать, пару раз не брал трубку, когда звонила на мобильный. И вот тогда я серьезно психанула, как-то посреди рабочего дня вышла за ним в мужской туалет, затащила в кабинку, заперлась и отсосала. Чувствовала себя при этом последней блядью, поверь мне. Раньше я бы не поверила, что я так могу. И это было очень унизительно – отсасывать у мужчины, который совсем тебя не любит, стоя на коленях в туалете, и слышать, как кто-то отливает в соседней кабинке или как мужики болтают у писсуаров. И при этом я была счастлива, потому что понимала, что вот оно, то для чего я родилась: чтобы стоять на коленях перед любимым.
Официантка принесла графинчик, Таня налила и быстро выпила.
– Ничего, что я тебе все это рассказываю? – спросила она. – Ты ведь мне правду сказала, ты не была его невестой, да?
Маша кивнула:
– Честное слово.
– Как тебе повезло, – с чувством сказала Таня. – Ты не представляешь, как тебе повезло! Это такая мука – быть влюбленной в Сережу. Я знала, что все женщины хотят его, потому что он был – он был лучше всех. И никому не умел отказывать, поэтому я знала, что каждый раз, когда меня нету с ним, он с другой женщиной. Я с ума от этого сходила. Нет, ты не думай, я не ревновала. Я знаю, например, что Лиза с ним спала, еще много про кого знаю или догадываюсь – и я их всех хорошо понимаю, Сережа – он же был совершенно чудесный, как можно с ним не спать? Но все равно, иногда мне казалось, что я дошла до предела, уже совсем. Ничего не осталось, кроме него. Мне с Пашей когда-то мне нравилось трахаться, а последний год, когда мы спали, я все думала, что в этот самый момент, кто-то то же самое проделывает с Сережей. И я представляла себе, что я – это вот та другая женщина, а Паша – это Сережа, даже несколько раз кричала "Сереженька!", когда кончала. Хорошо, что Паша не расслышал, но все равно мне было так неудобно, так стыдно. Так унизительно.
– Послушай, – говорила Таня. – Вот Вадим сегодня анекдот рассказал, гениальный. Ельцин просыпается с бодуна, смотрит – какой-то очкарик мельтешит. Ельцин спрашивает: "Ты кто?" – "Я – Кириенко" – "Какой такой Кириенко? Не знаю!" – "Я же ваш премьер-министр!" – "Постой-постой! У нас же Черномырдин премьер-министр!"
Как всегда, с первого раза Маша не поняла. Таня объяснила, что Черномырдин премьерствовал много лет, а в марте был отправлен в отставку. На его место пришел Кириенко, но Ельцин как раз вчера отправил его в отставку и призвал Черномырдина назад.
Теперь анекдот стал немного понятней, но ненамного смешней. Честно говоря, Машу мало волновал российский кризис – ее беспокоило другое: Иван вел себя как-то странно. Не то, чтобы он избегал Машу – они виделись почти каждый вечер, – но, приглашая ее в ресторан, он в последний момент звал туда Дениса, Вадима или Таню, словно боялся оставаться с Машей наедине. Сцена в машине больше не повторялась: Иван использовал всякий предлог, чтобы не оставаться с девушкой наедине. Один раз он даже вызвал такси, сказав, что должен срочно ехать домой, просмотреть очередной договор – и это после того, как они просидели в "Санта Фе" до полпервого ночи!
Вот и сейчас Иван поднялся и, деловито посмотрев на часы, сказал, что ему пора идти, пусть девушки спокойно ужинают, он уже заплатил своей карточкой. Маша разозлилась и демонстративно отвернулась: мол, хочешь уходить – уходи.
– Послушай, – сказала она Тане, – почему он так себя ведет? Уже третий раз – бросает посреди вечера и сбегает куда-то. Как маленький, ей-богу. Если не хочет со мной встречаться – пусть бы не звонил и не звал на ужин, я бы, не знаю, в кино сходила. А так – не понимаю я ничего.
– Я как-то всегда плохо понимала Ивана, – сказала Таня тусклым голосом, памятным Маше по первому вечеру в Москве. – Я, правда, понимаю тебя – и дорого бы дала, чтобы не понимать.
– Знаешь, – сказала Маша, – вы вообще поразили меня, когда я только приехала. Вы оказались совсем не такими, какими я представляла русских бизнесменов. Вы вообще какие-то совершенно неземные, очень дружелюбные, заботливые и, несмотря на все, что вокруг происходит, – позитивные. Я никогда не думала, что найду таких людей в Москве.
– Я в последнее время не чувствую себя особо позитивной, – сказала Таня, снимая кольцо с указательного пальца. – Скорее, наоборот. Мне кажется, мы катимся куда-то, и все хорошее, что было эти годы, вот-вот исчезнет навсегда. Я думаю, мы все это чувствуем – и Иван тоже.
– Это из-за кризиса? – спросила Маша.
– Из-за кризиса тоже, – ответила Таня. – Но прежде всего – из-за Сережиной смерти. Как ты не понимаешь, он был ближайший друг Ивана, ты – Сережина невеста, как Иван может – ну, не знаю, завести с тобой роман? Это же предательство.
За десять дней Маша привыкла, что все вокруг воспринимают ее как Сережину невесту. Она принимала соболезнования от каких-то людей, которых встречала в кафе, выслушивала все новые и новые рассказы о Волкове, и вот уже ей самой кажется, что она в конце концов действительно оказалась его невестой. Но сейчас Маша наконец решилась:
– Я скажу тебе одну вещь, только пусть это останется между нами, хорошо?
– Конечно, – ответила Таня, не прекращая катать серебряное колечко по скатерти.
– Про то, что он собирается на мне жениться, я вообще только в Москве впервые услышала.
Некоторое время Зелинская молчала, потом надела кольцо на палец и не то сказала, не то спросила:
– Но вы были близки. – И, запнувшись, прибавила: – Не в смысле, что спали, а в смысле дружбы?
– Не знаю, что там в смысле дружбы, – ответила Маша. – Но, насколько я помню, мы никогда не спали. Даже в молодости, в Крыму и по пьяни.
Вдруг Таня рассмеялась – резко и отрывисто. Посмотрела на Машу изумленно, будто услышала что-то необычайно смешное и неожиданное.
– Да ну?
– Честное слово. – Маша пожала плечами. – Не могла же я забыть.
– Тогда понятно, почему он решил на тебе жениться, – убежденно сказала Таня. – Ты в самом деле уникальная женщина. Женщина, с которой он не переспал.
И еще раз посмотрела, будто Маша – какая-то диковина, выставленная в музее. Маша смущенно улыбнулась:
– Ну, как-то не сложилось. Наверное, он был не в моем вкусе.
– Как все смешно, – сказала Таня. – Признаться, я тебя ненавидела, пока мы не встретились.
– А теперь?
– Теперь уже как-то не получается. – И она улыбнулась широко и открыто. – Ты оказалась очень милая. Хотя, знаешь, я почему-то до сих пор уверена, что, если бы ты не приезжала, Сережа был бы жив. Хотя, может, я просто себя утешаю, чтобы не думать, будто это я его убила.
Ну вот, подумала Маша. И Абросимов говорил, что, может быть, он убил Сережу. Надо спросить Лизу или Ивана – вдруг они тоже думают, что сами его убили?
– Ты хочешь сказать, что убила в состоянии аффекта и не помнишь этого?
– Да нет, – сказала Таня, – в том-то и беда, что я все помню. Я позвонила ему часов в восемь, он был где-то за городом, мобильный брал плохо, я сказала, что хочу приехать. Иногда я приезжала к нему, когда как-то совсем уже… он почти никогда не говорил "нет", я была ему за это так благодарна, ты просто не поверишь, но я все равно боялась, что вдруг я позвоню невовремя и он скажет, что устал, хочет спать, вообще не может сегодня, и я тогда подумаю, что он не может, потому что у него сейчас как раз другая женщина, и тогда мне станет еще хуже. Поэтому я редко звонила, старалась перетерпеть. Если б знала, что так все кончится, – может, звонила бы чаще, нечего было бы терять. А то я все спрашивала себя – когда же это кончится, не может же оно длиться вечно? А теперь я знаю, как оно кончилось – буквально через час после того, как я ушла. И получилось, что любила я его не так уж и долго.
– А как у вас все?… – спросила Маша, не зная, какой глагол подобрать, вообще не зная, удобно ли спрашивать, но Таня все поняла правильно.
– В смысле – как началось? Сразу как я из декрета вышла. Мне казалось, я такая уродливая, растолстевшая, я бы любому дала, кто бы меня захотел. И я напилась в пятницу, а Сережа трахнул меня прямо в своей машине, на заднем дворе офиса. Помню, я еще старалась не кричать, все как раз расходились, я боялась – услышат. Но, кажется, все-таки закричала, открыла глаза и вижу – Наташка стоит посреди двора и смотрит в нашу сторону. Так и не знаю, видела она что-нибудь или нет, был же вечер, машина стояла в тени, но, по-моему, она смотрела как-то странно. Я, впрочем, была сильно пьяна. Первый раз, наверное, за всю жизнь.
Прервав рассказ, Таня окликнула проходящую мимо Петровну:
– А можно у вас водочки попросить? – И, обращаясь к Маше: – Ты будешь?
Маша покачала головой.
– Я не могу трезвой про это говорить, извини, – сказал Таня. – И молчать больше не могу. Раньше я совсем не пила, ты не поверишь. Но сейчас мне уже – все равно, хотя Пашу очень жалко, он сам не свой от этой истории, но что я могу поделать? Могла бы – сама прекратила, но ведь не могла, в том-то и дело. А раньше мы с Пашей были прекрасной парой, просто образцовой, все про нас думали: "вот она, настоящая любовь". Даже Сережа, считал, что он – это так, для развлечения, а на самом деле мужчина моей жизни – это Паша. Помню, я была у Сережи, мы только что трахнулись, и я позвонила Паше, сказать, что я была со Светой в кино и вот, только что вышла. А Паша перенервничал и разорался, мол, он волнуется, я могла бы и позвонить. Мобильного у меня тогда еще не было, он действительно не мог позвонить сам. Наверное, по правде волновался, а не ревновал. Я, конечно, чуть не разрыдалась и шваркнула трубку. Помню, Сережа посмотрел на меня и сказал: "Как вы можете так ссориться, вы же любите друг друга!" – и вот тут я поняла, что могу Сережу убить. Впервые. Я чуть не закричала: "Идиот, как ты можешь так говорить, я люблю – тебя!". Сдержалась, но, мне кажется, он все равно понял – после этого все сразу стало как-то сложно, он стал меня избегать, пару раз не брал трубку, когда звонила на мобильный. И вот тогда я серьезно психанула, как-то посреди рабочего дня вышла за ним в мужской туалет, затащила в кабинку, заперлась и отсосала. Чувствовала себя при этом последней блядью, поверь мне. Раньше я бы не поверила, что я так могу. И это было очень унизительно – отсасывать у мужчины, который совсем тебя не любит, стоя на коленях в туалете, и слышать, как кто-то отливает в соседней кабинке или как мужики болтают у писсуаров. И при этом я была счастлива, потому что понимала, что вот оно, то для чего я родилась: чтобы стоять на коленях перед любимым.
Официантка принесла графинчик, Таня налила и быстро выпила.
– Ничего, что я тебе все это рассказываю? – спросила она. – Ты ведь мне правду сказала, ты не была его невестой, да?
Маша кивнула:
– Честное слово.
– Как тебе повезло, – с чувством сказала Таня. – Ты не представляешь, как тебе повезло! Это такая мука – быть влюбленной в Сережу. Я знала, что все женщины хотят его, потому что он был – он был лучше всех. И никому не умел отказывать, поэтому я знала, что каждый раз, когда меня нету с ним, он с другой женщиной. Я с ума от этого сходила. Нет, ты не думай, я не ревновала. Я знаю, например, что Лиза с ним спала, еще много про кого знаю или догадываюсь – и я их всех хорошо понимаю, Сережа – он же был совершенно чудесный, как можно с ним не спать? Но все равно, иногда мне казалось, что я дошла до предела, уже совсем. Ничего не осталось, кроме него. Мне с Пашей когда-то мне нравилось трахаться, а последний год, когда мы спали, я все думала, что в этот самый момент, кто-то то же самое проделывает с Сережей. И я представляла себе, что я – это вот та другая женщина, а Паша – это Сережа, даже несколько раз кричала "Сереженька!", когда кончала. Хорошо, что Паша не расслышал, но все равно мне было так неудобно, так стыдно. Так унизительно.