Кузнецов Сергей Юрьевич. Серенький волчок

   На пару с Иваном мы протратили уже двенадцать лет. Сначала пять лет вместе в университете, я внимание обратил, еще когда списки поступивших изучал. Бывают имена, которые сразу запоминаешь. Иван Билибинов, представляете? Едва прочитал – сразу почему-то картинка в голове: Иван-Царевич на Сером Волке. Позже сообразил – Билибин, художник, Серебряный век. Потом уже познакомились, оказался вполне былинного вида: высок, строен, широк в плечах, рукопожатие такое, что костяшки трещат. Сейчас бы подумал, что качок, может, голубой даже, есть среди них такие, с рельефной мускулатурой, а тогда и в голову не приходило. Значит, пять лет в университете, потом – пару лет в каких-то конторах, а потом совсем уже по отдельности. Лет пять назад я прибился к "Нашему дому", страховой компании, а Иван тратил эти годы совсем по-другому.
   Помню, давно было. Тоже, сидим на кухне, пьем пиво. Я пиво уже тогда, кстати, не любил. Иван говорит: "Такие возможности, ты не представляешь! Можно армейское имущество скупать совсем за гроши. Конверсия, представь? Вот, смотри, у меня даже список есть". Вынимает список, показывает, а я спрашиваю: "Иван, а не боишься? Ведь грохнут за милую душу". Он мне отвечает: "Ты что, какое грохнут! Чего тут бояться, все схвачено". Давно это было, сейчас бы не спросил. Кто я такой, чтобы лезть в чужую жизнь? Тем более в жизнь человека, который во всех отношениях более продвинутое существо, чем я. Хотя мы никогда не занимались армреслингом, я почему-то в Иване уверен.
   Дождь за окном, Иван с золотыми часами на руке, цепочкой на шее, сидим, пьем пиво, он говорит: "Это надо так, иначе пацаны уважать не будут. Нет, что ты, какие бандиты, просто – пацаны, ну, с которыми дела делаются". Рука у него крепкая, красивая, девушкам должна нравиться, золотые часы хорошо смотрятся. Нет, какой криминал, мы мясом торгуем в регионы, чистый бизнес, ты что, пол-лимона чистой прибыли за первые три месяца, я четыре костюма себе купил, за три штуки грина каждый, "мерседес" пригонят из Германии на следующей неделе, девочки у меня только лучшие, хочешь, я тебе тоже закажу, по дружбе? У меня деньги есть, не волнуйся. Отказываюсь, говорю, нет, спасибо, я как-нибудь сам.
   Вот смотрите, как получается. Золотые часы на крепкой руке, четыре костюма, "мерседес" из Германии, девочки лучшие, а я все равно его люблю. Не то потому, что протратили вместе уже столько лет, не то потому, что кроме меня ему не к кому пойти с пивом, даже если учесть, что я не люблю пиво, но особенно если дождливый день, не хочется лучших девочек, а "мерседес" будет только на следующей неделе. Из Германии, в смысле, пригонят.
   Вдруг – как отрезало. Целый год – ничего. Звонил по всем номерам, отвечают невнятно. Да, конечно, помним, знаем, наверное, сейчас вышел, да, перезвонит, конечно, Сергей Волков, мы записали. Так проходит, мы понимаем, год. Сижу на кухне, пью чай, звонок в дверь. На пороге – Иван, исхудавший немного, в свитерке таком драном, в руке бутылка пива.
   – Хочешь? – говорит.
   – Давай, – говорю, хоть я и не люблю пива.
   Рассказывает, что с мясом его кинули. Деньги взяли, а мясо не отгрузили. А когда он туда своих бойцов послал, их местный РУБОП повинтил. Или как он тогда назывался? Давно уже было, не помню. От кредиторов теперь бегает, от бандитов то есть. Сидит на краешке стула, пьет маленькими глотками. Но руки все такие же, крепкие. При встрече пожимает – костяшки хрустят. Сидим на кухне, за окном – солнце, допивает бутылку. Спрашивает: "А ты чего делаешь?"
   Я отвечаю, что работаю в "Нашем доме", страховой компании, помогаю людям тратить деньги, но на самом деле – натягиваю вроде такой сетки страховочной, чтобы если кто упадет – то не насмерть. Слушает, кивает, ставит в угол бутылку, спрашивает: "Пива нет еще?" – "Нет, – говорю, – ты же знаешь, я не люблю. Хочешь, пойдем, купим, у меня деньги есть, не волнуйся". Говорит, ну, давай сходим, что ли.
   Тут телефон звонит, старый еще, на стене висит, провод колечками. Иду в комнату, говорю по телефону с девушкой, девушка плачет, я утешаю, не спешу, за пивом идти неохота, пива я не люблю. Протратил минут пятнадцать, Иван сидит как сидел, только снял куртку, на колени положил. Я, говорит, уже идти должен. Прости, коли что не так. Чего уж там, говорю, это ты меня прости. Заходи еще, я же скучаю, столько лет вместе протратили, как же я без тебя. Обнялись на прощание, куртку под мышку и ушел. А вечером открываю холодильник: полкило сосисок исчезло, еще сыра грамм триста и палка салями "Золотой викинг".
   Я ему никогда об этом не говорил. С каждым бывает, и тем более, кто я такой, чтобы напоминать?
   Снова дождь, снова сидим на кухне, пьем пиво. Иван приободрился, принес еды какой-то, пива опять-таки, хоть я пиво и не люблю. Говорит, отдал долги, еле отбился, теперь новое дело надо начинать, не знает, чем бы заняться. Вот ты, спрашивает, чем занимаешься. Я, говорю, менеджер среднего звена в компании "Наш дом". Мы страхуем имущество, помогаем людям тратить деньги, растягиваем страховочную сетку, чтобы если кто упадет – то не насмерть. Так ты, говорит, все там же? Три года уже? Да ты что? Я говорю: А почему нет? Ну как же, говорит, тут же такие возможности были, я столько заработал, столько протратил, от кредиторов бегал, то есть от бандитов, отдал долги, еле отбился, новое дело надо начинать, а ты все там же? Что ты за человек, Серега? Я пожимаю плечами, что я могу сказать, особенно существу, во всех отношениях более продвинутому? Так как-то получилось, говорю. И как платят? спрашивает. Нормально, говорю, платят, все вовремя, в конверте, долларами плюс премия. Он в окно смотрит, а там дождь, и говорит: "А может, мне у вас пересидеть пока?"
   Вот мы и работаем в "Нашем доме", страховой компании, я уже года четыре, а Иван – всего год. Тоже менеджером стал, начал с сейла, за год поднялся. Я всегда знал – во всех отношениях более продвинутое существо, что говорить. Если бы мы занимались армреслингом, он бы меня, наверное, даже левой уложил. Но мы никогда не пробовали.
   Сегодня утром сижу на кухне, за окном дождь, пью кофе, звонок в дверь. На пороге – Иван, под глазами – круги, в руках – большой пакет, мороженые креветки, пиво, орешки. Поставили креветок вариться, сидим на кухне, за окном дождь, пьем пиво, Иван говорит: У меня такой случай был сегодня ночью, до сих пор поверить не могу. Пошел в "Вермель", девушку снять, вечер субботы, надо протратить. Сижу, пью пиво, танцую. Замечаю, мне девочка улыбается. Ну, не красавица, но милая. Студентка, наверное. Подсаживаюсь к ней, а там еще компания, человек пять. Разговорились, о том, о сем, музыка, кино, я еще пива заказал, говорю: у меня деньги есть, не волнуйтесь. Смотрю, девушка поближе ко мне придвинулась, а сидим мы через угол стола, как с тобой сейчас. И тогда я ей коленку между ног аккуратно просовываю, вот так примерно, извини, что на тебе показываю. Ты меня знаешь, я с девушками говорить не особо умею, все больше с мужиками, и то – если пива взять. И вот сижу я молча, разговор слушаю, иногда сам чего-нибудь говорю. А девушка так же молча к моей коленке прижимается. Чувствую я: есть контакт, коленка моя ей прямо в лобок уперлась. И начинает она тихонько так раскачиваться. На меня не смотрит, и я на нее не смотрю, а только руку вниз опустил, и она тоже, пальцы мы так сжали, а она все сильнее и сильнее, я уж не знаю, что там все остальные за столом думают, может, не замечают просто, сидят, пьют пиво, говорят про музыку. Вдруг девушка моя в руку мне вцепилась, замерла прямо как сидела, вздохнула так, всей грудью – ну, ты знаешь. Кончила, в общем. Руку мою выпустила, встала, типа в туалет. Я поворачиваюсь к ней, говорю: вы ведь не насовсем уходите? Она говорит: нет. Ушла. Сидим, пьем пиво, говорим про музыку. Минут десять проходит – нет моей девушки. Встаю, извиняюсь, обхожу весь клуб, чуть не в туалет заглядываю – нету. А уже представлял, как мы с ней до утра будем. Сбежала, представляешь, а? Ну как так можно, скажи? Кончила – и сбежала.
   Сидим на кухне, пьем пиво, дождь за окном. Я говорю: понимаешь, я считаю, что ты существо, превосходящее меня во всех отношениях, если, конечно, можно говорить "существо" про другого человека, в особенности – своего друга. Со мной вот таких историй никогда не случалось. Это же значит, что ты ее за эти пять минут полностью удовлетворил. И весь смысл твоего похода в этот клуб был ровно в этом: чтобы незнакомая девушка села рядом, потерлась о твое колено, кончила и ушла счастливой. Потому что я обычно тружусь целую ночь и, когда прощаюсь наутро, так и не знаю, как оно все, было ли ей хорошо, ну, понимаешь. А вот этот момент – ты говоришь, замерла и выдохнула всей грудью, – это же счастье и есть, смотришь и видишь – счастье, не зря, значит, трудился. Ведь когда их в кровать укладываешь, это потому, что хочется отдать им что-то, потому что жалко их, потому что они красивые, а что еще с этой красотой делать – не знаешь, и тыркаешься туда-сюда членом, как слепой кутенок мордой.
   Трезвый я бы этого говорить не стал, кто я такой, чтобы такие вещи объяснять? Вот за это я пиво и не люблю – за разговорчивость.
   Он говорит: а удовольствие? А самому кончить? А я отвечаю: ну, сам-то кончить я и так могу, руки еще не отсохли. Смеется, говорит: вот за что тебя, значит, девки любят. А я-то все гадал.
   Сидим на кухне, пьем пиво, нет, не люблю все-таки, жаль, креветки кончились. Спрашивает: а сколько у тебя женщин было? Задумался, говорю: не считал никогда, но навскидку шестьдесят-семьдесят, если еще со школы считать, с двоюродной сестры из Киева, хотя там дальше минета дело не пошло. Говорит: счастливчик ты, вон сколько, а я отвечаю: да ладно тебе. Ты вот спросил, а я задумался. Ведь шестьдесят – это же полное моральное падение. Остановиться надо бы.
   Смеется, говорит: ну, ты меня порадовал. Меня депрессуха после вчерашнего прихватила, а сейчас как рукой сняло. Не зря ты в "Нашем доме" на хорошем счету. Я говорю: а это тут при чем? – а он спрашивает: а чем мы занимаемся, помнишь? Я отвечаю: конечно. Мы работаем в страховой компании "Наш дом", страхуем имущество, помогаем людям тратить деньги, растягиваем страховочную сетку, чтобы если кто упадет – то не насмерть.
   А он говорит: вот ты и есть моя страховочная сетка. Помнишь, когда я голодал, я к тебе пришел и весь холодильник обчистил – а ты мне это ни разу не помянул. А потом, год назад, когда я долги отдал, еле отбился, новое дело хотел начинать, тоже пришел, ты меня к вам пристроил. Вот и получается, ты же спас меня тогда, понимаешь? Спас.
   Я отвечаю: да ладно, брось, какое там спас, просто фишка так легла, рядом оказался, руку протянул, а он говорит: давай я еще за пивом сгоняю, у меня деньги есть, не волнуйся. Я отвечаю: давай.
   Хотя вообще-то не люблю пиво.

27

   Иван приглашал пообедать в "Старлайт", но Маша отказалась. Заезжай за мной, сказала она, тут и решим. Внезапно ее стало раздражать, что москвичи все время едят. В Израиле тоже культ еды, но это еда, которой чрезмерно заботливая еврейская мать – аидише-мама – кормит своих детей. Никому не приходит в голову часами обсуждать, что и в каком ресторане надо сегодня есть. Может, какие-нибудь безумные хай-тековские яппи так и жили, но среди Машиных знакомых их не было.
   Иван позвонил с ресепшена, и Маша сказала, чтобы он поднялся к ней: мол, она уже одета, но еще не скоро выйдет. Он появился на пороге, высокий и стройный, в обтягивающей футболке с длинными рукавами и темно-синих джинсах.
   – Проходи, – сказала Маша, – я сейчас.
   Как и всякий раз, когда он был рядом, она немного волновалась. Какого черта, сказала себе Маша, я что, школьница что ли? Иван стоял к ней спиной, опершись руками о подоконник. Подойдя сзади, Маша его обняла – и Иван сразу замер, тело будто окаменело. Очень бережно взял ее руки, развел в стороны. На секунду она почувствовала, как пальцы судорожно сжались, будто он хотел покрепче удержать ее кисть и уже не отпускать – но в то же мгновение выпустил и повернулся.
   – Не надо, – сказал он, и Машу больше всего потрясли его глаза – совершенно пустые, остекленевшие. – Не надо, – повторил он, мягко отодвигая Машу. – Я подожду тебя внизу.
   Когда за Иваном захлопнулась дверь, Маша пнула кресло и ругнулась – fuck! – почему-то по-английски. Потом открыла косметичку и еще раз накрасила губы – это всегда успокаивало.
   Возможно, чтобы сгладить неловкость, Иван говорил больше обычного.
   – Вот все рассказывают, что эти годы были страшно интересными, что деньги было очень легко заработать, что ты упустила свой шанс, когда уехала в Израиль. А на самом деле это было чудовищно тяжелое время. Ты просто общаешься с людьми, которые выиграли, – но ты не знаешь ничего о неудачниках.
   – Их убили, – сказала Маша.
   – Их не всех убили, понимаешь? Я знаю множество людей, которые сделали миллион, два, три, пять, а потом – оп! – у них нет вообще ничего. Кто-то просадил все в казино, потратил на кокаин и проституток, кого-то кинули партнеры, кого-то выперли из бизнеса бандиты, кто-то развелся с женой, отдал ей все, она все протратила, оба остались ни с чем. На каждого победителя приходится пять лузеров. И почти каждый победитель может тебе рассказать такое, что ты предпочла бы не знать.
   – Например? – спросила Маша. – Что было с тобой? Тебе приходилось убивать?
   – Боже мой, – вздохнул Иван. – Оставь разговоры про "убивать" "Московскому комсомольцу". Все это ерунда. Я никогда никого не убивал, и никто не убивал по моей просьбе. Зато я голодал, полгода, по-настоящему. У меня не было денег – совсем, у меня висели на хвосте кредиторы, мои должники думали, что им дешевле убить меня, чем отдать хоть что-нибудь, я боялся появляться в своей квартире, а к родителям на всякий случай не заходил уже полгода. Ночевал у друзей и иногда утром, когда они спали, залезал в холодильник и клал себе в сумку сыра, колбасы или хлеба, на обед. Потом, когда все наладилось, они надо мной смеялись: мол, что же ты не попросил? А как я мог попросить? Мне стыдно было, я же не нищий в метро, чтобы жить подаянием. Я всегда старался все сам.
   – А Сережа? – спросила Маша.
   – Сережа вообще был какой-то удивительный, – сказал Иван. – Ты, наверное, знаешь это лучше меня, девушки это чувствуют. Он вообще ничего не делал, с ним все происходило само собой. Он не дергался, не искал больших денег, не искал женской любви, принимал все, что с ним происходило. Не пойму, как его могли убить.
   – Помнишь, ты говорил про деньги, – сказала Маша. – И Лиза мне тоже рассказала. Деньги были у него в тот вечер, все триста шестьдесят тысяч. Ведь многие в конторе могли об этом знать?
   – Мне Сережа сам рассказал, – задумался Иван. – Еще знали Гена и Лиза, могла знать Аля, потому что наверно, видела бумаги, еще Светка, потому что она вообще все обо всех знает, скорее всего, знал Безуглов, а значит, и Таня могла.
   – Погоди, – встрепенулась Маша. – Ты говорил, что Безуглов лазил в Сережин компьютер, и Сережа его потом отмазал.
   – Ну да, – сказал Иван. – Я думаю, потому что ему было неудобно из-за Тани, ты понимаешь.
   Маша кивнула.
   – Извини, что я об этом говорю, но ты, похоже, все равно уже все знаешь. Сережу женщины любили, тут уж ничего не поделать.
   – А ты не пробовал спросить Безуглова, что он делал в Сережином компьютере? – спросила Маша. – Теперь, когда Сережа умер? В конце концов, если он откажется говорить, можно рассказать следователю.
   – Следователь куда-то запропастился, – сказал Иван. – Я понимаю, ему заплатили, чтобы он не поднимал шум, но все-таки он мог быть поактивней. А то поговорил со мной и с Вадимом по полчаса – и все.
   – Так кризис же.
   – Потому и кризис, – с неожиданной злостью сказал Иван, – что все берут деньги черным налом, думают только о себе и работают кое-как. Но ты права: надо Паше позвонить.
   – Что мы ему скажем? – спросила Маша, но Иван уже набирал номер.
   – Привет, – сказал он, – это Иван. Что ты сейчас делаешь? Это все как мертвому припарки. Лучше приезжай-ка в офис через полчасика. Мне с тобой поговорить надо. Нет, про Сережу Волкова. Да, кое-что выяснить, не по телефону. Короче, жду.
   Сунув трубку в карман, Иван сказал:
   – Тоже мне, занят он. Беседует с другими обманутыми вкладчиками о том, как им вытащить деньги из "СБС-Агро". Флаг им в руки. Я со своими давно распрощался – не первый раз меня кидают. Рыпаться только хуже.
   Как и следовало ожидать, в воскресенье в офисе никого не было. Охранник отпер им дверь, и когда появился Паша, Иван уже вскипятил чайник и разлил чай по кружкам.
   – У нас же не допрос, – сказал он Маше. – Надо создать нормальную обстановку.
   Паша Безуглов бросил куртку, устало сел к столу и подвинул к себе корпоративную кружку с логотипом "Нашего дома". Потом посмотрел на Машу и спросил:
   – Ну?
   – Извини, что мы тебя вытащили. Просто после Сережиной смерти пропало до хрена денег, и мы пытаемся понять, может кто-нибудь знает – куда он мог их девать?
   – Я думаю, убийца знает, – сказал Паша, – но не скажет.
   – Это если убийца их взял, – сказал Иван. – Я же не удивлюсь, если Сережа где-то спрятал деньги. Он мне говорил тем вечером, что их "компактно упаковал". Он вообще не любил держать дома крупные суммы.
   – А я тут при чем?
   – Ты лазил в Сережин компьютер, мог случайно что-нибудь увидеть.
   – Ты тоже можешь сейчас в него залезть и все посмотреть, – сказал Безуглов. – Поверь, Сережины финансовые дела меня интересовали меньше всего.
   – Могу я спросить, что же тебя интересовало?
   – Можешь, но я не отвечу. Это сугубо личное дело.
   – Хорошо, – сказал Иван и, услышав это "хорошо", Маша вдруг поняла, что этот мужчина может быть очень неприятен и агрессивен. Не хотела бы я иметь такого начальника, подумала она.
   – Хорошо, – повторил Иван, – тогда, вероятно, этот вопрос тебе задаст следователь. Потому что Сережа убит, у тебя были с ним личные дела, думай сам, что это может значить.
   Минуту Паша молчал. Иван смотрел на него в упор, и Маше сделалось не по себе. Зря я это затеяла, подумала она.
   – Ладно, – сказал Паша, – я должен это рассказать прямо сейчас, вам двоим?
   – Да.
   – Я бы предпочел, чтобы девушки тут не было. – И он кивнул на Машу, будто она – неодушевленный предмет, который можно вынести в другую комнату.
   – Я могу уйти, – сказала она.
   – Сиди, – отрезал Иван и добавил, обращаясь к Безуглову: – Она имеет право знать правду.
   – Правда никому не нужна, – сказал Безуглов. – Она разрушительна. Я потратил год жизни на то, чтобы не знать правды и, если бы Волков был жив, эта милая девушка так же потратила бы остаток своей жизни. Он был чудовищный бабник, твой Волков. Я бы сказал иначе, если бы мы были вдвоем, но, я думаю, ты понял. Он трахал все, что движется. Все, до чего мог дотянуться. Удивлюсь, если на его похоронах была хотя бы одна девушка, которую бы он не оприходовал. Я научился узнавать запах его спермы, я чувствовал, как им несет от любой, кто прикасалась к его грязному члену.
   – Он умер, – сказал Иван.
   – Мы все умрем, – сказал Безуглов, и Маша увидела, что глаза его стали белесыми, почти прозрачными. Теперь они сидели друг перед другом, словно забыв о ней. – Мы все умрем, но это не повод прожить свою жизнь как последнее говно. Прожить так, чтобы после тебя осталось выжженное поле. Посмотри на Таню, посмотри на Свету, посмотри на нас всех! Что сталось с Вадимом Абросимовым? Что стало с Лизой Парфеновой – на ней лица нет, она выглядит так, будто вот-вот умрет на бегу.
   – Это кризис, – сказал Иван.
   – Это всё кризис, – ответил Безуглов. – Большой кризис, конечно. А ты думаешь, кризис – это финансовые потоки, кредиты МВФ, евробонды, вэбовки и ГКО? Нет, кризис – это большая ложь, маленькая ложь каждого из нас, стремление украсть, а не заработать, трахнуть, а не полюбить, веселиться и ни за что не отвечать. Это дух нашего времени – то есть это был дух нашего времени, потому что, слава богу, оно закончилось.
   Как странно, подумала Маша, полчаса назад Иван говорил почти то же самое.
   – Мы все врали, – продолжал Паша. – Таня врала мне, когда говорила, что задерживается на работе, – словно я не мог позвонить в офис и проверить. Я врал Тане, когда делал вид, что верю, делал вид, что не разбираю тихих слов по телефону, не чувствую волчьего запаха, когда она приходит ночью, не слышу криков "Сереженька!", когда она со мной трахается. Конечно, я ничего не замечал! Я целый год не замечал ничего, потому что я любил ее, потому что люблю ее до сих пор, и если Волкова убили из-за этих денег, я буду благодарить бога, что эти деньги пропали, пусть даже мы все не получим зарплаты, "СБС-Агро" не вернет ни цента, и мы пойдем по миру. Потому что мне не страшно, Иван, понимаешь, не страшно! После того, что было со мной последний год, – мне не страшно ничего! У меня есть жена, которую я люблю, дочь, которая любит меня, мне этого хватает. Это у вас нет за душой ничего, кроме костюма от "Brioni", новой модели "ауди" и секретных, очень важных знаний о том, какой ресторан нынче в моде.
   – Что ты делал в Сережином компьютере? – повторил Иван.
   – Хорошо, я скажу. Я ничего там не нашел. Я убедился, что там ничего нет. Потому что сначала я залез в Танин компьютер и прочитал ее письма Сереже. Я знал, что этого не надо делать, но не мог удержаться. Было воскресенье, в офисе – я один, я к ней залез по работе что-то посмотреть, и вдруг понял, что мышь сама тянется к "Outlook Express". Да, лучше бы мне этого не делать. Но я сделал и тогда… тогда врать стало уже совсем невозможно.
   – Ты читал любовные письма твоей жены, которые она писала другому мужчине? – спросил Иван.
   А что такого, подумала Маша, я бы, наверное, тоже прочла – интересно же.
   – Не любовные письма. Только одно письмо. Ты можешь посмотреть, пожалуйста, вот. – Безуглов вскочил и пошел к своему компьютеру.
   – Ты его переписал себе? – спросил Иван.
   – Да, я его переписал себе, – ответил Паша, – потому что мне казалось, что иначе завтра утром я подумаю, что мне это приснилось. Вот, на, читай.
   – Я не буду читать чужих писем, – сказал Иван. – Тем более – посланных Сереже.
   – Оно не было послано, – сказал Безуглов. – Оно осталось в папке "черновики", я случайно его нашел, увидел, что там неотправленное письмо и заглянул. И только потом, через два дня, подумал, что, может, она все-таки послала, скажем, в понедельник? Это было в среду, перед обедом. Я как раз перечитывал письмо – а я перечитывал его несколько раз на дню – и подумал, что Таня могла прийти после выходных и послать этот мэйл. В тот момент мне почему-то было очень важно знать, так ли это. Все ушли на обед, я подошел к его компьютеру, открыл Inbox, тут появилась Лиза Парфенова и стала на меня орать. Честно говоря, она была последним человеком, которому я стал бы объяснять всю эту историю.
   Безуглов замолчал. Он уже снова сидел за столом и вертел в руках пустую кружку. Маша ясно видела надпись "Наш дом", красным по белому. Когда Паша снова заговорил, голос его был совсем другим – тихим, спокойным и равнодушным.
   – Смешно, – сказал он. – Вы сорвали меня с места, не дали договорить по делу, вытащили сюда в воскресенье – и все для того, чтобы узнать, что моя жена была влюблена в Волкова, а я его ненавидел.
   Он встал и отошел от стола. Маша хотела сказать, что да, ей очень неловко, и она просит их извинить, но она не успела: Иван поднялся, сделал несколько шагов навстречу Безуглову, который, глядя на него, начал пятиться к выходу. И тут Иван заговорил:
   – Извини меня, я не думал, что это – так. Извини меня, и, если можешь, извини Сережу. – На мгновение голос его прервался, и почти шепотом он добавил: – Но ведь он все равно был моим другом, понимаешь?
   – Что уж там, – сказал Паша.
   Некоторое время они стояли, глядя друг на друга. Затем Паша подхватил куртку и не прощаясь пошел к выходу, а Иван, тоже не говоря ни слова, вышел в другую дверь.
   Оставшись одна, Маша минуту колебалась. Этот человек, который называл ее своей невестой, с каждым днем уходил все дальше, оставляя ей только череду отражений в сетчатках чужих глаз. Она подошла к включенному компьютеру и прочла:
   Я пишу, потому что не могу больше смотреть на тебя молча и не могу заговорить с тобой. Я слышу твой голос и я не могу работать. Если бы я встала сейчас, подошла к тебе и сказала "Пожалуйста, помолчи, ты мне мешаешь" или даже "помолчи, пожалуйста, выйди из комнаты, сотри твои файлы с моего компьютера, исчезни куда-нибудь, перезапиши клетки моего мозга, перекомпонуй клетки моего тела, пусть те, что помнят твое касание уйдут куда-нибудь вглубь, в кровеносную систему, в лимфу, в поток body fluids, в сочащуюся слизь, в липкую смазку, в этот признак возбуждения, которого я давно уже не испытываю, глядя на тебя. Надо было сказать тебе, встать и сказать, прямо на всю комнату: "Секс с тобой не был хорош, это был просто секс, выйди, пожалуйста, ты видишь, я не могу работать, даже кавычки закрыть не могу, не то чтобы отправить это письмо.

28

   Первого сентября подорожал проезд в метро. Почему-то об этом говорили все, даже те, кто, как Денис Майбах, уже не помнили, когда спускались под землю. Там, под землей, обитали бомжи и нищие, люди, которые не смогли или не захотели полюбить новую жизнь, такую комфортную, такую безопасную, такую приятную. И вот теперь, когда было объявлено, что цена повышается с двух до трех рублей, Денису показалось, что все эти люди выступили на поверхности города, словно их выдавило наружу из глубин подземки. На днях, стоя в пробке рядом с троллейбусной остановкой, он увидел странную пару: девушка в короткой, почти до трусов юбке, на золотых шпильках, в открытой майке с люрексом, сиськи наружу, боевая раскраска на лице, в руках – том Карлоса Кастанеды, умершего всего несколько месяцев назад, день в день с московским ураганом. Девушка напоминала чудовищную пародию на глянцевый мир женских журналов, на тех, с кого делали свою жизнь сотрудницы "Нашего дома". Таких девушек Денис замечал и раньше, но сегодня впервые увидел подле нее другую фигуру: женщину средних лет, в нелепом пальто и стоптанных кроссовках, с седыми взлохмаченными волосами. Она приближалась к остановке, в руках пакеты с пустыми пивными бутылками, и, похоже, она уже была пьяна – в два часа дня. Ее чуть пошатывало, на губах блуждала рассеянная улыбка, а по ногам текла моча, оставляя извилистую дорожку на пыльном московском асфальте.