Квятковский Тадеуш. Семь смертных грехов

   – Расскажи еще что-нибудь, расскажи, – стали просить свою подругу дамы, – разгони тоску сегодняшнего вечера.
   – Это скорее может сделать гость, – ответила старая греховодница с плутовским видом, – он ведь стал ругать наши нравы. Может быть, он закончит то, что начал.
   – Отец наш, мы ждем, – стали упрашивать дамы, располагаясь за столом.
   Квестарь подвинул, к себе жбан и перевернул его вверх дном. Оттуда не упала ни одна капля. Он взял другой – тот же результат. Все было пусто. Огорченный квестарь махнул рукой.
   – Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь рассказал, ждете удовольствий, забыв о том, что случилось здесь недавно. Да, да, дорогие мои. Это неудивительно, ведь в писании говорится: «И нашелся в городе муж убогий, но мудрый, и спас город мудростью своей, и никто не вспомнил потом этого убогого человека». Так и теперь. Разве не я избавил вас от иезуитов? И разве не вы забыли обо мне? – И он показал на пустые жбаны. – Так не годится выполнять библейские заповеди, написанные людям в назидание и для исправления нравов.
   – Я не сомневаюсь, – заметила пожилая дама, – что ты, отец мой, вознаградишь себя за пустые жбаны завтра, когда будешь любоваться архитектурой винных погребов. Надо было пораньше прекратить развлечения отцов-иезуитов, тогда бы уцелело все вино до капли.
   Квестарь приподнял край своей голубой ризы.
   – Я бы поступил именно так, как ты, уважаемая пани, говоришь, но пришлось немного задержаться в поисках зеркала: надо было взглянуть, хорошо ли сидит на мне одеяние святого Петра и не подведет ли оно меня из-за какого-нибудь недосмотра.
   – Если бы привратник небесный был похож на тебя, меня первую охватило бы сомнение, действительно ли на небе все приобретают вечную красоту, как этому учат божественные книги, – засмеялась пожилая дама. – Однако же и ты, пани, упала на колени.
   – Падают и перед уродством.
   – Это верно; меня колени так и тянут к земле.
   – Никак не могу этому поверить. Ты, отец мой, недавно вел себя совсем неплохо.
   – Признаюсь, я слаб глазами.
   – Зато обладаешь ловкостью и проворством рук.
   – Эй, милая пани, не дразни собаку, а то укусит.
   – Собаки кусают, лишь когда голодны.
   – Я тридцать лет несу монастырскую службу.
   – Значит, ты сыт и опытен в достаточной степени.
   Дамы засмеялись, всем стало весело. Брат Макарий почувствовал, что его охватывает блаженное состояние, и он собрался продолжить беседу, но в зал вошел управитель, гремя доспехами. Дамы умолкли. Управитель почтительно обратился к квестарю.
   – Иезуиты уже собрали свои вещи и выехали в Краков. Ох, и злы же они на тебя: ругали на чем свет стоит, грозили вечными муками в аду.
   Квестарь пренебрежительно махнул рукой и, поудобнее расположился в кресле, вытянул ноги.
   – Я не собираюсь в ад, потому что очень люблю жизнь, и господь бог знает, что делает, оставляя меня в этой юдоли печали. Кто любит жизнь – тот достойный сын земли, а кто умеет взять от жизни самое лучшее, что она может дать, – достоин пережить всех отшельников и пустынников, которые хотят заполучить милость божью более легким путем. Ведь гораздо труднее жить полной жизнью, чем в уединении избегать соблазнов мира сего. Разве богу приятно, что человек не борется с превратностями судьбы, а отгораживается от мира, бубнит молитвы да вздыхает по делу и без дела?
   Управитель расхохотался, покрутил ус и в восторге хлопнул себя по колену.
   – Вот и я так считаю!
   – Значит, ты, благородный пан, умен.
   Придворные дамы прыснули со смеху, но под суровым взглядом управителя смолкли и потупились.
   – А скажи, отец мой, – обратился управитель к брату Макарию, еще раз бросив взгляд на дам, – не противно ли это догматам?
   Квестарь, сложив на животе руки и оглядев всех из-под опущенных век, ответил:
   – Просвещенный ум отвергает все то, что противно разуму. Поэтому я никогда не занимался догматами, в которые нам предлагают верить, их так много, что нет такого мудреца, который смог бы все запомнить и прочитать единым духом.
   – А вот отец Игнатий знал наизусть все до единого.
   Квестарь поморщился.
   – Отец Игнатий – самый обыкновенный бездельник. Он наплел вам с три короба. В свое время я беседовал с ним – редкостный остолоп и невежда. Единственно, что он любил делать, так это осушать бутыли с вином.
   Управитель сел в кресло и попустил ремни, стягивавшие кольчугу, так как они врезались в тело, причиняя жестокую боль.
   – А скажи, отец мой, какое твое любимое занятие?
   – Мое занятие? Люблю собирать мед из ульев, кормить голубей, люблю затянуть песенку за работой, но больше всего мне нравится размышлять. Не знаю большего удовольствия, чем размышление. Вот, например, ваша милость, начнешь размышлять о семи смертных грехах. Воображение подскажет тебе то, чего не испытал сам, а когда вспомнишь то, что когда-то вкусил в жизни, душа так и загорится, а это под старость не малое удовольствие.
   – Верно, отец наш, – подтвердили дамы.
   – Да ну вас, – разозлился брат Макарий, – вы ведь, стрекотухи, меча от кухонного ножа не отличите.
   – Как только начнешь вспоминать, – живо вставила самая юная дама, – все тело зудит и в глазах круги огненные.
   При этих словах управитель покачал головой и подкрутил ус, словно юноша, тщеславию которого приятно польстили.
   – Тебя, наверное, блохи кусают, – сказал брат Макарий, – поэтому у тебя и зудит. Вас, женщин, блохи особенно донимают.
   Раздался взрыв смеха, и застыдившаяся дама закрыла лицо. Управитель громче всех смеялся и подшучивал над девушкой, которая спаслась от насмешек, лишь выбежав на крыльцо. Брат Макарий почесывал бородавку и корчил смешные рожи. Управитель по очереди проверил содержимое жбанов, но, как и квестарь, не обнаружил в них ничего.
   – Мы должны переменить место, отец мой, – сказал он, – тут ничего интересного больше не осталось, а хотелось бы еще немного помечтать.
   – И мне тоже было бы очень приятно.
   – Во мне ты найдешь отзывчивого друга.
   – Если так, пан управитель, отдаюсь в твое полное распоряжение!
   – Для меня большая честь угощать человека, который усмирил почтенных отцов-иезуитов.
   – А есть ли у тебя вино, соответствующее моим заслугам?
   Управитель подмигнул квестарю.
   – Замок, его подвалы и стража в моем распоряжении.
   – В таком случае я уверен, что мы сможем хорошо помечтать.
   Брат Макарий встал, пригладил бороду и оправил парадную рясу.
   – Я готов ко всему самому лучшему.
   Управитель поклонился дамам и пропустил квестаря вперед.
   – Вы уже уходите? – закричали дамы. – А нам было так интересно!
   – Ничего не поделаешь, – развел руками брат Макарий. – Я бессилен перед старопольским гостеприимством. Это такая неволя, которую я предпочитаю даже вольному странствованию по прекрасным местам. Почтенный управитель, бери меня в полон.

Глава восьмая

   Два дня пани Фирлеева не покидала своей спальни. Ожидая прибытия новых пастырей духовных, которые должны были направить ее на путь райского блаженства, она молилась. Доносившиеся из ее спальни стоны свидетельствовали о безутешной скорби старой вдовы, которую иезуиты, вкравшись в доверие, так подло обманули. Придворные дамы скучали без дела; никаких распоряжений от госпожи они не получали, к себе она их тоже не допускала. Поэтому, чтобы наиболее целесообразно использовать время, которое теперь освободилось от молитв и богослужений, они старались проводить его в веселой компании. С тех пор как пани Фирлеева осознала свой грех, она не смела переступить порога часовни. А у остальных и вовсе не было желания просиживать там. Придворные дамы слонялись без дела по замку, заглядывали во все уголки, ходили в слободу, присматривались к полевым работам и впервые в жизни остановили свои взоры на дворовых, не имевших доступа в замок. Однако наибольшее удовольствие дамам доставляло общество брата Макария, настроение которого в результате активного изучения архитектурных особенностей погребов и подвалов с каждым часом улучшалось, а истории, которые он рассказывал, были одна интереснее другой. Его епископский^[40] совершенно фиолетовый нос утопал в пышной растительности, глаза блестели, как факелы, он то и дело выкидывал какие-нибудь штучки, и все животики надрывали от смеха. То он связывал своим поясом двух дам, отдыхавших на скамье, да так, что, встав, они никак не могли разъединиться. То незаметно подсовывал под крышку блюда зеленую жабу, и та неожиданно выпрыгивала на стол, к великому ужасу дам. То, поймав воробья, выпускал его ночью в женскую спальню, пугая отдыхавших и вызывая страшный переполох. Брат Макарий командовал всем замком, его ценили больше, чем кого бы то ни было.
   – Послушай, отец, – покатывались со смеху солдаты, – принимай-ка нас в свой монастырь, мы не раздумывая оставим военную службу. – Они похлопывали квестаря по плечу и отсыпали ему пороху из своих пороховниц на фейерверк в честь какой-нибудь прекрасной панны из числа придворных.
   – Отец, – крутил ус управитель, – да мы вдвоем все подвалы перекопали бы, чтобы проверить, не скрыты ли там клады в виде бочек с вином.
   – Отец, – рукоплескали дамы, – ведь нам жизнь казалась такой скучной, мы думали, что в ней нет никаких утех. Оставайся с нами, мы тебя выберем королем и будем тебе преданно служить.
   Дамы дарили ему венки из полевых цветов, бросали на него томные взгляды, которые у любого храбреца могли вызвать сердцебиение.
   А брат Макарий словно помолодел в этом окружении. Ходил, гордо выпятив живот, забавно похлопывая по нему, и никого не пропускал, не сказав веселого словечка. Он поближе познакомился с поварами и, пробуя различные кушанья, рассказывал кухмистерам о том, какие приправы уничтожают дьяволов, избравших пищу своим пристанищем. Его ряса пропиталась запахом лучших вин и настоек и разнообразнейшими ароматами паштетов, сухих грибов, соусов из овощей и заморских кореньев, поджаренного сала и масла. Иногда, желая сделать себе приятное, он вспоминал, что ел накануне; для этого он, закусив ус, обсасывал его и, обнаружив следы кушаний, восклицал:
   – Так, так! Вчера была грудка каплуна, политая сбитыми сливками с желтками. Это было неплохо, но та, что будет сегодня, лучше потому, что она еще впереди.
   Через два дня вернулся Ясько и сообщил, что отцы-кармелиты уже в пути и вот-вот прибудут в Тенчинский замок. Старая вдова с еще большим усердием стала бить себя в грудь. Придворные дамы старались принять серьезный вид, управитель приказал вычистить оружие до блеска, а повара не покладая рук жарили и варили для пира, который готовился в честь приезда отцов-кармелитов. Брат Макарий приказал переправить бочонок с вином во флигель и поместить в одной из укромных комнат, которую он выбрал для себя.
   К вечеру замковые слуги доложили, что по большаку движется какой-то странный возок, который тащат четыре худые клячи. Квестарь, сложив руки на животе, с опущенными глазами и одухотворенным лицом, вышел навстречу приезжим. Облако пыли, поднимавшееся вдали, возвещало о приближении монахов.
   Встреча произошла у Тенчинской горы. Из возка, устланного сеном, первым выбрался отец Лаврентий и, расплакавшись от волнения, упал в объятия квестаря.
   – Это ты, брат, такое чудо сотворил?
   Квестарь скромно потупил глаза и отступил на шаг.
   – Не я, – ответил он, глотая слюну, – а ваши труды, молитвы и хлопоты перед небесами.
   Один за другим из возка медленно вылезли отцы Гауденций, Поликарп, Ипполит, Гиацинт, Пафнутий и Барабаш. Последним выбрался отец Розмарин.
   – Ну, как? – спросил он, схватив квестаря за рукав. – Иезуиты ничего не забрали с собой? Рассказывай, брат, это меня очень беспокоит.
   – Все осталось, как было.
   – И свинки в хлевах? – настоятель испытующе смотрел на квестаря.
   – Все до одной, преподобный отец.
   – И коровки, и бычки?
   – И те, и другие, и все остальные.
   Отец-настоятель возвел взор к небу и, облегченно вздохнув, похлопал квестаря по щеке.
   – Умен ты, брат мой, хоть и необразован. Устроил неплохо, хвалю тебя за это. Меня удивляет лишь одно, как это иезуиты не причинили ущерба нашему добру, ведь они народ хитрый и лукавый.
   Квестарь озабоченно почесал бороду.
   – У них времени совсем не было.
   Отцы-кармелиты окружили квестаря и стали расспрашивать наперебой:
   – А комнатки здесь удобные?
   – Сколько слуг в замке?
   – А как амбары, полны?
   – А управитель не страшен?
   Брат Макарий давал каждому исчерпывающие ответы; эти ответы привели монахов в восторг и вызвали необыкновенную радость. Отцы-кармелиты весело поднимались в гору, напевая песенки, прославляющие мудрое устройство жизни сей.
   Отца Розмарина вели под руки его любимец отец Ипполит и квестарь, удостоенный этой чести за исключительные заслуги перед монастырем в деле спасения души бедной пани Фирлеевой, так подло обманутой отцами-иезуитами.
   Возок, нагруженный принадлежностями для богослужения и монастырским имуществом, скрипя и громыхая, медленно полз по дороге. Лошади обливались потом, а кучер громко ругался, нимало не стесняясь присутствия преподобных отцов.
   Когда прибывшие взобрались на вершину холма, перед ними открылся великолепный вид. Огромный замок был залит лучами заходящего солнца. Ночь уже положила первые тени на темный лес в долине. Перед сторожевой башней плотными рядами стояли солдаты, за ними толпились дворня и крестьяне, успевшие сбежаться из ближайших деревень и хуторов. В воротах на турецком ковре стояла на коленях владелица замка в черном платье, на голове у нее было вдовье покрывало. Она жалобно рыдала, закрыв руками лицо. За ней тоже на коленях разместились придворные дамы. Несколько поодаль находился управитель в панцыре с золотой инкрустацией. Он внимательно наблюдал за порядком.
   Отец Розмарин остановился на вершине, полюбовался прекрасным зрелищем и дернул брата Макария за руку.
   – Неплохо, брат, неплохо, – причмокивал он, довольный оказанным приемом.
   Отцы-кармелиты, подталкивая друг друга, шепотом выражали свое изумление.
   В вышине над замком раздался звон колокольчика из часовни. Этот звук нарушил внезапно воцарившуюся тишину. Это разнесло его по склонам холма, по виноградникам, уступами спускавшимся в долину, и дальше по всей слободе.
   – Неплохо, брат, неплохо, – бормотал настоятель. – Ну а теперь ты отойди. Пусть для большей торжественности возьмет меня под руку и поведет к воротам отец Гауденций.
   Квестарь отошел. В молчании все двинулись к замку, медленно, с достоинством, осторожно. Когда подошли к пани Фарлеевой, отец Розмарин важно поднял руку и благословил старую вдову и всех собравшихся. Пани Фирлеева нарочито громко зарыдала, за ней разревелись вовсю придворные дамы, стоявшие рядом солдаты скрипели доспехами.
   – Что ты хочешь от нас, милостивая госпожа? – торжественно заговорил отец Розмарин. – Зачем вызвала нас с такой поспешностью?
   – Хочу милости божией и избавления от тяжких грехов.
   – Как же случилось, – спросил настоятель, – что ты жаждешь избавления, если твою душу спасали отцы-иезуиты?
   – Я впала в грех гордыни, преподобные отцы, а иезуиты поддались проискам сатаны и вовлекли меня в соблазн.
   – Как это так? Ведь отцы-иезуиты изощряются в заклинании бесов и легко изгоняют дьяволов. Подумай, милостивая пани, не следует ли тебе вернуть преподобных отцов-иезуитов?
   Фирлеева беспокойно заерзала, но от стыда не смогла поднять головы.
   – Не хочу и слышать о них.
   Отец-настоятель развел руками.
   – Ну, раз так, милостивая пани, воля твоя. Встань же и вниди с нами в жилище твое. Мы поможем вознестись твоей душе к вершинам вечного блаженства.
   – Поможете?
   – Мы даже беднякам не отказываем в царствии небесном.
   Отец-настоятель наклонился и коснулся плеча пани Фирлеевой. Старая вдова встала с коленей, почтительно поцеловала руку настоятеля, которую тот подсунул ей под нос. Затем по очереди к его руке приложились придворные дамы. Благословляя направо и налево, народ и стражников, отец Розмарин последовал за вдовой в замок. Позади всех с благочестивой улыбкой шел квестарь.
   Отец Пафнутий с лихорадочным блеском в глазах дернул его за рукав.
   – Брат, а сады тут есть?
   – Оком не окинешь, отец мой, – ответил квестарь.
   – Наверное, дьяволы посиживают без помех в яблочках. Уж я до них доберусь, конец их господству, конец, – старичок, забавно подпрыгивая на тонких ногах, начал грозить адским силам.
   Принятие духовной власти над Тенчином произошло удивительно торжественно. Часовня была озарена огнями, звучали молитвы, раздавалось песнопение. Началась новая жизнь.
   Отцы-кармелиты наложили на владелицу замка тяжелую епитимью, не ограничив ее сроком. Выслушав исповедь пани Фирлеевой, отец Розмарин схватился за голову и долго молчал, пораженный тяжестью содеянных грехов. Старая вдова тем временем для спасения души своей прибавляла одну деревню за другой. Когда земли и всякого добра набралось достаточно, отец-настоятель пообещал, что ей будет испрошена милость в небесах. Начались бесконечные богослужения. Грешница не выходила из часовни, где преподобные отцы, непрерывно сменяя друг друга, служили с особым усердием. Островерхая часовня утопала в цветах и была наполнена тошнотворным запахом ладана и расплавленного воска.
   Квестарь тем временем отдыхал, забыв и думать о том, что пора вновь собираться в путь за подаянием.
   Ему намекнули, что он не выполняет своих обязанностей и лишает монастырь новых доходов. Однако управитель весьма дорожил его обществом, и брат Макарий не мог пожаловаться на недостаток удовольствий, которые получают любители поесть и выпить. Он ответил отцам-кармелитам, что хочет отдохнуть от пережитых волнений, и повесил мешок на гвоздь.
   Отца-настоятеля такой ответ не очень обрадовал.
   – Что-то наш квестарь слишком нос задрал, – сказал он отцу Ипполиту, когда об этом зашла речь. – Боюсь, как бы не подложил он нам свинью и не испортил все дело.
   – Я тоже так думаю, преподобный отец, – поддакнул отец Ипполит. – Мне что-то не нравится его выражение лица и нос, который с каждым днем становится все краснее и краснее. Ты помнишь, преподобный отец, того замухрышку, который сказал про него верное слово? Ведь подаяние-то брат Макарий в свой кошелек кладет.
   – Он подает дурной пример людям, того и гляди взбунтует их, – говорил настоятель, прохаживаясь по комнате.
   – Все вино выпьет, – добавил любимец отца Розмарина.
   – Нет, с этим надо кончать! – скорбно воскликнул отец-настоятель. – Но как? Придумай-ка, отец мой, я на тебя в этом деле возлагаю большие надежды.
   – Надо против него настроить милостивую госпожу.
   – Э-э, вдова к нему очень расположена. Он втерся к ней в доверие.
   – Обвинить его в безбожии?
   – Он для нее святой. Старуху не переубедишь. Надо придумать что-нибудь другое.
   Отец-настоятель необычайно оживился, и ничто не напоминало в нем дряхлого, едва волочившего ноги старика. Теперь он шагал по комнате так энергично, что ряса с шумом развевалась за ним.
   – Ну, с квестарем мы справимся, – решил он. – Сначала надо придумать милостивой госпоже новую епитимью, чтобы она продолжала умерщвлять свою плоть и не вышла бы из повиновения.
   – Это было бы полезно, – ответил отец Ипполит, – только мне ничего в голову не приходит.
   Настоятель сел на скамью у окна и погрузился в размышления. Отец Ипполит затаил дыхание, боясь прервать его думы. Когда в комнату настоятеля заглядывал кто-либо из проходящих по двору, отец Ипполит, прикладывая палец ко рту и показывая на сидевшего неподвижно отца Розмарина, требовал тишины. Вошедший удалялся на цыпочках.
   Наконец настоятель знаком подозвал к себе отца Ипполита и, подвинувшись, усадил рядом на скамью.
   – Послушай-ка, отец мой, – начал он, – скажи, как тебе понравится мысль, которая пришла мне в голову.
   – Я знаю заранее, преподобный отец, что мысль эта очень хороша.
   – Слушай же внимательно. Как по-твоему, нужно ли подражать хорошим примерам?
   – Конечно, преподобный отец. Ведь подражаем же мы житию святых.
   – Вот и я так думаю, хотя в данном случае придется нам подражать отцам-иезуитам.
   Отец Ипполит молча потер руки и весь превратился в слух.
   – Отцы-иезуиты не бог весть какие мудрецы, но некоторые их идеи неплохи. Вот я вспомнил, что они однажды наложили на одну грешницу такую епитимью: совершить паломничество в святую землю, а их провинциал^[41] выхлопотал ей в Риме милостивое разрешение заменить эту епитимью паломничеством в другое, им назначенное, место. Затем подсчитали, сколько шагов будет от местожительства грешницы до самого Иерусалима, сколько шагов она пройдет в день, и вышло, что ее путешествие должно продлиться пять лет.
   Отец Ипполит, сложив руки, с восторгом слушал речь настоятеля и смотрел на него, как на чудотворную икону.
   – Для грешницы сшили дорожное одеяние, проложили тропинки по ольховой роще, и паломничество началось, к великому удовольствию обеих сторон. Это тебе ничего не говорит?
   – Только то, что грешница, наверное, была очень довольна таким оборотом дела, преподобный отец.
   – И ничего больше?
   – Постой, постой, преподобный отец, – хлопнул себя по лбу отец Ипполит. – У меня блестящая мысль.
   – Ну-ка, выскажи ее, – улыбнулся благодушно настоятель, взяв молодого монаха за подбородок. – Любопытно, что ты придумал.
   – Путь до святой земли далек и очень дорог, преподобный отец. Очень дорог.
   – Хорошо, – одобрительно кивнул отец Розмарин. – Что же дальше?
   – Можно наложить и такую епитимью, чтобы расходы, предусмотренные на совершение этого паломничества, передать на какие-нибудь благочестивые цели.
   – Хорошо.
   – Например, на какой-нибудь монастырь.
   – Отлично, мой милый.
   – И обязать ее творить щедрую милостыню для искупления грехов.
   – Хорошо, очень хорошо! А дальше?
   Отец Ипполит вскочил со скамейки и начал подпрыгивать, как школяр, который рад похвальному листу, полученному при переходе в следующий класс.
   – И чтобы грешница, придя через пять лет в Иерусалим, не получила бы сразу отпущения грехов, а должна была бы для этого проделать обратный путь.
   Отец Ипполит упал в объятия отца-настоятеля, и они нежно и трогательно облобызались.
   – Я всегда думал, мой милый, что ты будешь моим преемником. Ты сообразителен и нашему монастырю принесешь немалую радость.
   Отец Ипполит, развеселившись, как щегол, прощебетал:
   – И чтобы подсчитать расходы на всю свиту, ведь такой знатной даме неприлично одной совершать паломничество…
   – Очень хорошо, дорогой отец.
   – И чтобы этой грешницей была наша милостивая добродетельница, высокородная пани Фирлеева.
   – Вот-вот! Попал в самую суть!
   – Поэтому приступим сразу к делу. И умереть нашей добродетельнице раньше срока никак нельзя.
   – Она, правда, стара, но еще крепка и жилиста и немалый срок протянет.
   – Да хранят ее святые ангелы.
   – Стало быть, отец мой, ты эту иезуитскую идею одобряешь?
   – Смиренно думаю, преподобный отец, что ты обладаешь исключительно проницательным умом.
   Отец Розмарин приподнялся и слегка подтолкнул отца Ипполита к дверям.
   – А о квестаре, дорогой отец, не беспокойся, мы и на него найдем управу. Ведь когда дело идет об уважении к монастырю и о его благосостоянии, любые препятствия должны быть устранены! У меня есть некоторые соображения, как от него избавиться.
   Они расцеловались и разошлись: приближался час молитв и чтения святого писания.
   Брат Макарий в это время был у управителя; он сидел на бочке, которую в целях сокращения пути к винному погребу поставили посредине комнаты, и барабанил по ней ногами. Управитель оседлал, как боевого коня, стул, и оба энергично орудовали кубками. Наконец квестарь, стукнув посильнее пяткой в днище бочки, произнес:
   – У этой бочки прекрасный характер: она так мило отвечает на наши ухаживания.
   Управитель громко расхохотался:
   – А по мне, какая-нибудь бабенка была бы лучше.
   – Это совсем другое дело. Однако редко какая женщина дарит столько наслаждений.
   – Ну, отец, ты говоришь, как слепой, что силится описать восход солнца.
   Квестарь спрыгнул, налил себе полный кубок, потом вновь взобрался на бочку.
   – Говорю тебе, – продолжал он, – когда одолевает жажда и сосет червяк под ложечкой, то, будь тут самая раскрасивая женщина, ты смотришь не на нее, а на этот чудо-экстракт солнца и думаешь о глотке доброго вина, а красотой любуешься лишь тогда, когда сыт. Отсюда неоспоримо вытекает, что женщина тут никакой роли не играет.
   – А я, святой отец, готов заглянуть в женские покои в любое время.
   – А все-таки прежде ты осушишь кубок.
   – Ну что там – один кубок, – махнул рукой управитель. – Я одного кубка даже не почувствую.
   – Отсюда вытекает, что нельзя пить кое-как. Только тогда и жизнь мила, когда налижешься как следует.
   – А по мне, говорю, женщина лучше.
   Квестарь почесал нос.
   – Утверждаю вновь, что хорошая бочка лучше любой женщины, какого бы та ни была рода и положения. – Сдается мне, святой отец, что ты лжешь.