Квятковский Тадеуш. Семь смертных грехов

   – Ой, спасите! – Ясько, как ошпаренный, отскочил от квестаря.
   – Беги и успокой достойных отцов-иезуитов.
   – Бегу! – Ясько выскочил в дверь и понесся по двору; слышен был лишь стук его деревянных башмаков о камни мостовой.
   Брат Макарий зевнул, завернулся поплотнее в рясу, немного поворочался на жесткой скамье и захрапел.

Глава третья

   Солнце еще не успело скрыться за холмами Звежиньца^[14], а Краков уже укладывался спать. Стражники заперли городские ворота и перегородили улицы цепями. Стихла суета на рынке. Купцы подсчитывали дома барыши, вырученные за день. Матери скликали ребят, которые разбежались по переулкам, играя в квартяное войско, ^[15] в турецкий плен и в сожжение безбожников на костре. Городская стража начала свой обход.
   Алебардщики веселыми песнями приветствовали медленно приближающуюся ночь. Около домов, где жили смазливые вдовушки или девицы, пусть не первой молодости, но без мужа под боком, храбрые воины отпускали непристойные шутки, распевали похабные куплеты или делали весьма соблазнительные предложения. Тогда богобоязненные матроны высовывались из окон и грозили карой божьей, а иногда выливали алебардщикам на головы содержимое подозрительных сосудов, столь зловонное, что хоть нос затыкай.
   Из винного погребка вылезали последние гуляки – пьяницы и моты. Жены, ожидавшие на улице, приветствовали их громкой бранью, гулким эхом разносившейся по опустевшим улицам. В лужах на рынке нежились свиньи – хозяева еще не успели загнать их в хлева.
   Спустились сумерки, всходила луна из-за городских стен. Брат Макарий шел по улице с туго набитым мешком за спиной. Он то и дело подправлял его, ругаясь на чем свет стоит.
   На Шевской улице его остановил седой старичок. Он сидел на табурете у ворот и, увидев квестаря, поманил его пальцем.
   – А ну-ка, батюшка, подойди сюда, – тоненьким голоском пропищал он.
   – Здравствуйте, Шимон, – приветствовал его брат Макарий. – Отчего это у вас щеки горят, как, скажем, у того башмачника, когда у него ирод-баба из дома сбежала. Может, у вас внук родился или в кошелек попала увесистая монета?
   – Хе-хе-хе, – засмеялся старичок, – нет, случилось кое-что получше, кое-что получше.
   – Так рассказывайте, мастер, скорее, а то я высохну от любопытства.
   – Куда это ты, батюшка, торопишься? Зачем спешить да людей смешить.
   – Тороплюсь я, дорогой мастер, потому что меня отцы-кармелиты ждут, сухой хлеб жуют, так что кое-какой приварок им не помешает, – потряс квестарь мешком.
   Старичок схватил брата Макария за рукав и привлек к себе.
   – У святой Анны три дня назад чудо совершилось.
   Квестарь опустил мешок на землю и подбоченился.
   – Опять эти мошенники-школяры что-нибудь придумали. Ой, не слишком ли много чудес случается, дорогой мастер?
   – Тебе бы, батюшка, – рассердился старик, – бантиком быть, а не монастырским слугой.
   Брат Макарий прикинулся обиженным, схватился за мешок, делая вид, что хочет взвалить его на спину, и с упреком сказал:
   – Я вижу, мастер, что вам нечего рассказать, раз вы так тянете свою историю. Ну, с богом.
   Старик подскочил к нему.
   – Нет, в самом деле случилось чудо: выздоровел бондарь Ржепка, у которого голова болела. Я сам, своими глазами видел.
   Брат Макарий поправил на спине мешок, который тянул его назад.
   – Наверное, цирюльник поставил ему пиявки к голове, вот он и выздоровел, – засмеялся квестарь, подмигивая старичку.
   – Да ну вас, – вспылил тот, – так наши бабки-знахарки лечили. Вы, отец, монашескую рясу носите, а шутки шутить любите.
   – Ну а как же иначе вылечишь эту болезнь?
   – Не скажу, отец, не скажу, выздоровел человек, и все.
   – Ну, значит, ему обручем голову стянули, – засмеялся брат Макарий.
   – Э-э! – мастер чуть не плача повернулся спиной к квестарю.
   – Значит, не скажете, как было дело?
   – Значит, не скажу.
   Квестарь громко крякнул, согнулся под тяжестью мешка и зашагал посредине улицы.
   – Оставайтесь с богом. Стало быть, не судьба мне об этом узнать. Впрочем, я обо всем у отцов-кармелитов доведаюсь.
   Старик вскочил и побежал за ним вдогонку.
   – Смотри, какой горячий. Видите ли, он у отцов-кармелитов доведается, будто они лучше меня знают. Ведь я не для себя секреты держу.
   Брат Макарий с трудом отыскал сухой клочок земли, так как кругом лежала никогда не просыхавшая грязь, поставил мешок и облегченно вздохнул. Старичок подбежал к нему, попискивая по-крысиному:
   – Бондарь Ржепка молился святой Анне и вымолил себе исцеление. И когда после вечерни купцы и ремесленники запели басами, а женщины…
   – Дискантами, – в тон ему продолжал брат Макарий.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я все знаю, – ответил квестарь, – продолжай.
   – Сейчас, сейчас. Тогда бондарь Ржепка схватился за голову – за ту самую, что болела несколько лет подряд, – да как отмахнет колтун ножом, тут и чудо свершилось: боль-то, значит, прекратилась. Он и запел от радости на весь костел.
   Квестарь слушал, благодушно улыбаясь.
   – Значит, говорите, колтун себе отхватил?
   – Колтун, твердый, как полено.
   – И что же он с ним сделал?
   – Как что сделал? – удивился старик. – Да повесил его у алтаря в благодарность за свершившееся чудо.
   – Варвар! – воскликнул брат Макарий.
   – Да не у святой Варвары, а у святой Анны, говорю же я вам.
   – Ну, мастер, я пойду, а то ворота закроют, придется мне ночевать на улице.
   – Иди, отец. Только знаешь, кто-то ночью колтун этот на свалку выбросил.
   – Вот еретик, – сокрушенно сказал квестарь.
   – Верно? Но бондарь-то колтун все-таки нашел, и сейчас он у него висит. Теперь к нему соседи ходят, просят исцелить.
   Квестарь с трудом отделался от старика, у которого в запасе было еще много рассказов о чудесах, и быстро зашагал в направлении Гродской улицы. Собаки рыскали по дворам, с громким лаем носились за ошалевшими от страха котами.
   Из окон на улицу то и дело выплескивались потоки зловонной жидкости. В этих случаях брат Макарий проворно отскакивал в сторону, вбирая голову в плечи, и как можно скорее устремлялся прочь от вонючей лужи, разлившейся по улице.
   Когда он постучал в монастырские ворота, было уже совсем темно. Дождевые тучи низко нависли над башнями костелов. Было душно. Квестарь заранее радовался прохладе монастырских стен.
   В воротах долго никто не отзывался. Лишь когда квестарь застучал что было силы и эхо прокатилось по всему переулку, послышался стук деревянных башмаков и звон ключей.
   – Кто тревожит ночью святой монастырь?
   Брат Макарий узнал голос привратника, отца Поликарпа.
   – Это я, преподобный отец, – кротко ответил Макарий, – слуга монастырский и квестарь милостью божьей.
   – Так это ты, брат Макарий?
   – Я, отец мой, и падаю от усталости.
   Небольшое окошко в калитке с треском отворилось. Оттуда выглянула всклокоченная голова старого монаха.
   – Покажись-ка, не сатана ли ты, дышащий огнем?
   Брат Макарий сунул физиономию в окошко.
   – Действительно, это ты. Твою бородавку на носу я сразу узнал. Такой гадостью не станет украшать себя даже самый хитрый дьявол. Входи, брат.
   Заскрежетал ключ в замке, и брат Макарий с трудом протиснулся через узкую щель на монастырский двор.
   – Ну как, брат, принес что-нибудь хорошее? Ведь
   милосердных людей становится все меньше в этой земной юдоли.
   Брат Макарий показал на мешок, затем вытащил кошель и потряс им над ухом привратника.
   – Ого! – изумленно прищелкнул языком отец Поликарп. – Придется переменить свое мнение о ближних.
   – Не спеши, преподобный отец, мне удалось пока только схватить быка за рога.
   – Молодец, – похлопал привратник квестаря по щеке, – таких бычков да побольше бы.
   – Я присмотрел, отец мой, довольно большое стадо бычков, и кто знает, не будем ли мы их доить с помощью божьей.
   – Бычков – доить? Ах ты, язычник! – Привратник погрозил пальцем. – Ну а мне, братец, принес что-нибудь?
   Квестарь почесал бородавку.
   – А что бы ты хотел?
   – Ну, это самое… – Привратник внимательно осмотрелся, нет ли поблизости кого-нибудь, и, убедившись в том, что они одни, приложил сложенную трубочкой ладонь ко рту, а голову закинул назад.
   Брат Макарий вытащил из мешка небольшой бочонок и передал его отцу Поликарпу. Тот блаженно улыбнулся.
   – Бог тебе заплатит, братец, – радостно закивал он. – Бог вознаградит тебя. А я-то напугался, как бы ты меня не подвел. Водочка?
   – Она самая.
   – Превосходно! – воскликнул привратник, но тут же, спохватившись, приложил палец ко рту: – Ни-ни!
   – Ни-ни!
   – А то, знаешь, отцы наши не одобряют моих наклонностей. А я ведь не греха ради, а лишь для подкрепления здоровья.
   – Понимаю, – ответил брат Макарий, – иначе бы я не старался.
   – Ах ты, золотой мой, – расчувствовался привратник, – какой же ты умный! Какой ты добрый! Тебя бы аббатом сделать!
   – Каждый сам себе аббат. А где же преподобные отцы?
   – Молятся, брат.
   – А ужинали?
   – Поужинали, брат, каши ни крупинки не осталось.
   – Ну ничего, – сказал квестарь, видя озабоченное лицо привратника. – Пойду в сад, подышу на сон грядущий свежим воздухом.
   – Иди, брат мой! Да только смотри – ни-ни!
   Брат Макарий жестом успокоил его. Привратник поднял бочонок и, оглядываясь, осторожно двинулся вперед, за ним с мешком на спине потащился квестарь. Когда отец Поликарп скрылся в своей келье, квестарь направился в сад, в поисках укромного уголка, где можно было бы перекусить кое-что из принесенных запасов. Вдруг он чуть не вскрикнул от страха: перед ним стояла высокая фигура, широко растопырив руки.
   – Всякое дыхание да хвалит!… – Брат Макарий перекрестился, выпустив из рук мешок.
   – Отойди, сатана! – зарычал кто-то резким голосом.
   Услышав это, отец Макарий расхохотался. Фигура попятилась и закрыла лицо руками.
   – Отец Пафнутий! Ну и перепугал же ты меня!
   – Отойди, сатана, и не вводи меня в соблазн!
   Квестарь приблизился к монаху, упорно повторявшему заклятия.
   – Опять эти адские выродки терзают преподобного отца? Вот подлая шайка!
   Отец Пафнутий медленно открыл лицо и с беспокойством рассматривал брата Макария, беззвучно шевеля губами. Наконец он прошептал:
   – Сил больше нет.
   – Где же они теперь?
   – А ты кто?
   – Брат Макарий, квестарь.
   Отец Пафнутий схватил его за рукав и притянул к себе.
   – Раньше они были вот тут, – и он ударил себя в грудь, – а теперь перешли сюда, – он показал на дерево.
   – На яблоню?
   Раздраженный монах прошептал злобно:
   – Тут, – показал он на яблоки, в изобилии висевшие на ветвях. – Но я их бью. – Отец Пафнутий схватил палку, лежавшую у его ног, и начал колотить по ветвям. – Вот вам, бесы, окаянные, вот вам!
   Яблоки градом посыпались на землю. Монах, тяжело дыша от усталости, бил все сильнее и сильнее.
   – Так им и надо, – поддержал его брат Макарий и хотел было обойти монаха, но тот вновь преградил ему дорогу.
   – Пойдем-ка, – хитро прищуриваясь, сказал он, словно задумал какую-то важную операцию.
   Квестарь шагнул за ним. Они вошли в небольшую беседку, стоявшую в углу сада. Монах сел на землю и заплакал.
   Квестарь сделал вид, будто не замечает слез отца Пафнутия. Он похлопотал около своего мешка, достал оттуда кусок мяса, понюхал, вкусно ли пахнет, потом вытащил лепешку и все это аккуратно разложил на доске. Отец Пафнутий продолжал всхлипывать, но одним глазом внимательно следил за действиями квестаря: когда тот уселся поудобнее, опершись спиной о стену, монах открыл глаза и закончил свои рыдания глубоким вздохом.
   – Как ты полагаешь, – спросил он, – принятие пищи – грех?
   – Какой же это грех, если здоровье – величайший дар небес?
   – Верно, – сказал отец Пафнутий, вдыхая запах жаркого. – А ты дашь мне что-нибудь для подкрепления тела?
   Квестарь разделил мясо пополам и протянул кусок монаху, который с жадностью принялся за еду.
   – Ладно, сказал он минуту спустя. – Пусть бесы сидят в яблоках, а я буду есть говядину.
   – И правильно! А скажи мне, отец мой, что слышно в нашем любезном монастыре?
   Отец Пафнутий отмахнулся, продолжая рвать зубами мясо.
   – Отец Розмарин здоров?
   – Здоров!
   – А отец Гиацинт?
   – Здоров!
   – Хвала богу во веки веков!
   Монах быстро уничтожил свою долю и не спускал глаз с квестаря, который ел медленно, тщательно пережевывая каждый кусок.
   – Только есть нечего, – прервал отец Пафнутий минутное молчание. – Каша да каша, а больше ничего.
   Брат Макарий подвинул ему лепешку. Монах жадно схватил ее и засунул в рот. Проглотив последний кусок, он вновь начал плакать. Брат Макарий сочувственно кивал головой.
   – А тут еще столько работы, – прошептал отец Пафнутий. – Бесы на каждом шагу подстерегают меня, а на остальную братию плюют. – Но я их прогоню. – Проговорив это, он выбежал из беседки.
   Закончив ужин, квестарь взвалил мешок на спину и вышел в сад. Монах бегал под деревьями и самозабвенно сбивал яблоки. Увидев квестаря, он подбежал и прошептал ему на ухо:
   – Тебя отцы преподобные ждут. Очень они на тебя злы. Видать, ты что-то натворил, брат мой.
   Квестарь с видом заговорщика спросил:
   – На что же они злятся, преподобный отец?
   – Ха, ты хочешь знать?
   Брат Макарий перекрестился и указал монаху на крупное яблоко, висевшее ближе других. Отец Пафнутий бросился и сорвал его с победным возгласом. Потом, согнувшись в три погибели, тихо промолвил:
   – Я тебе расскажу, потому что ты спас меня от злого духа, который иначе сожрал бы меня. Они знают, что ты не отдаешь им пожертвований, которые люди Дают тебе для нашего монастыря.
   Квестарь улыбнулся, но спросил серьезно:
   – А кто им это сказал?
   Монах пожал плечами.
   – Тут был один заморыш, одетый в черную свитку, говорил с отцом-настоятелем по-латыни.
   – Заморыш, говоришь, и меня знал?
   – Рассказывал, что ты в корчме над ним издевался.
   – Пан Литера, – воскликнул квестарь. – Вот прохвост!
   Монах надвинул на глаза капюшон.
   – В наказание преподобные отцы хотят оставить тебя здесь, в монастыре, а квестарем послать другого.
   – Вон там еще один бес, – протянул руку брат Макарии.
   Монах быстро повернулся и стремительно побежал в указанном направлении. Брат Макарий направился к монастырским строениям. Только что окончилась вечерня, и настоятель, отец Розмарин, важно шествовал ему навстречу в окружении монахов. Квестарь приветствовал его, как положено, на коленях, ожидая благословения. Однако отец Розмарин не торопился благословить квестаря. Сопровождавшие настоятеля монахи замерли в молчании.
   – Слава Иисусу…
   – Аминь, – подтянули присутствующие.
   – Отец-настоятель, прошу выслушать меня, – скромно сказал брат Макарий.
   – Ты хочешь сказать мне что-нибудь, сын мой? – сухо и холодно спросил отец Розмарин. – Почему же ты не сделал этого раньше?
   – Не смел, отец мой, прерывать святое созерцание, в которое вы были погружены и которое принесет нам всем помощь.
   – Правильно поступил, брат мой: ничем не возмутимое созерцание делает нас одухотворенными существами, и этим мы отличаемся от всех животных, а также и от других орденов, преследующих личные выгоды и стремящихся к личным благам.
   – Именно так я и понимаю, отец мой. Наш избранный орден более всех других приспособлен к духовной жизни. Об этом, преподобный отец, свидетельствуют твои минуты задумчивости, в которых, как я по скудоумию своему разумею, заключается многая мудрость, которой пользуемся и мы. Где бы нога моя ни ступила, уста мои не перестают возносить хвалу нашему ордену.
   – Тем более легким будет для тебя чистилище, брат мой. И мне легче будет протянуть с небес руку твоей душе. А теперь рассказывай, что ты там натворил?
   Монастырская братия столпилась в ожидании исповеди.
   – Здесь говорить? – спросил квестарь, не вставая с коленей.
   Отец-настоятель нерешительно топтался на одном месте. Но тут к нему приблизился отец Гиацинт и что-то шепнул на ухо. Тогда настоятель, не говоря ни слова, повернулся и пошел, сопровождаемый остальными монахами, в трапезную.
   В длинном, узком зале каждый занял место, соответствующее его достоинству. Брат Макарий остался стоять посредине.
   – Говори, – приказал отец Розмарин, удобно располагаясь в кресле.
   Брат Макарий откашлялся, проглотил слюну и, сложив на груди руки, приступил к рассказу:
   – Был я, дорогие отцы мои, в разных краях и местах. Мир, скажу я вам, погряз в мерзостях и недостоин наших беспрестанных и горячих молитв.
   – А мы все равно будем молиться, – прервал отец Розмарин, – правда, братия?
   – Будем, – подтвердили хором монахи, – будем молиться, сколько сил хватит, во все дни живота нашего.
   – Я тоже так считаю, – склонил голову квестарь. – Знаю, что вы, благочестивые отцы мои, избавили от мук адовых и от вечного скрежета зубовного сто тысяч душ.
   – Сто семь тысяч, – поправил отец-настоятель.
   – Тем большая честь вам и слава. Меня долго не было в монастыре, и поэтому точного счета я не знаю, за что заслуживаю наказания.
   – Грешнику наказание нелишне. Вот ты, братец, и расскажи о своих грехах, которые, как я вижу, гнетут тебя непомерно, – благосклонно заметил отец Розмарин.
   – Откуда ты узнал, святой отец, что я хочу говорить о своих грехах? – притворно изумился брат Макарий.
   Отец-настоятель устремил очи кверху и, снисходительно улыбаясь, ответил, цедя слова:
   – Мне было видение, что ты нарушаешь основы добродетельного поведения, брат мой.
   – Знаем мы, что ты за птичка! – выкрикнул отец Ипполит, а все остальные согласно закивали головами,
   – Ничего я от тебя, отец мой, не скрою! – воскликнул брат Макарий, воздев руки. – Во всем исповедуюсь перед вами, отцы мои, ибо я совершил большой грех.
   Монахи подтолкнули друг друга локтями, а настоятель обвел собравшихся гордым взглядом. Потом он поправил полы своей рясы, подпер рукой подбородок и приготовился слушать.
   – Однажды, благочестивые отцы мои, встретил я на своем пути одного бездельника, который показался мне человеком ученым, так как болтал по-латыни, как по-нашему. Он был голоден, и я дал ему кусок хлеба и горсть каши – мое обычное пропитание на каждый день. До этого в какой-то корчме он выклянчил у жалостливых людей водки и, будучи навеселе, признался, что часто занимался обманом, плутовством и гнусным мошенничеством. Вскоре после этого он стал предлагать мне, чтобы я разделил с ним все то, что собрал для монастыря, для вас, святые отцы. Тогда я воспылал гневом и прогнал его прочь. А он, пригрозив мне кулаком, поклялся отомстить и сказал, что всяческими происками очернит меня перед людьми, и особенно перед достойными отцами нашего монастыря.
   Усмешка с лица отца Розмарина улетучилась. Отец Ипполит странно закашлялся, а остальные монахи опустили головы, ожидая, что скажет на это настоятель. Квестарь тем временем вытащил на середину трапезной оставленный в углу мешок и высыпал из него несколько десятков серебряных монет, среди которых кое-где сверкали и золотые дукаты.
   – Но я грешен, – продолжал брат Макарий, – ведь я прогнал голодного человека, разгневавшись на него за плутовство. А мог пожертвовать этому бездельнику дукат, и ему больше не нужно было бы лгать.
   – Ну и негодяй! – воскликнул отец-настоятель. – Негодяй и мазурик! Ты, брат, хорошо сделал, что не дал ему и ломаного гроша.
   – Прошу вас, отцы преподобные, отпустите мои грехи, потому что мне тяжко на душе.
   Монахи смотрели на отца Розмарина. Тот, не отрывая глаз от рассыпанных монет, благословил квестаря.
   Брат Макарий облегченно вздохнул, и глазки его при этом весело забегали:
   – Если он когда-нибудь зайдет сюда, преподобные отцы, прогоните его, хотя я уверен, что он не осмелится и носа показать в наш святой монастырь, где каждый из вас, отцы мои, сумел бы сразу узнать в нем обманщика и мерзавца.
   – Я его сразу узнал! – вырвалось у отца Поликарпа, но под уничтожающими взглядами остальных монахов он умолк и поспешно стал.перебирать четки.
   – Зато у меня для монастыря есть другая новость, – сказал квестарь, понизив голос и сделав знак монахам приблизиться к нему. Когда они тесным кольцом окружили брата Макария, он продолжал: – Я был в прекрасном поместье, в таком богатом замке, что его ни царь Ирод не взял бы, ни гром труб иерихонских не мог бы разрушить. Там живет одна достойная госпожа, имеющая благородное желание стать святой или получить благословение при жизни. Около нее вертятся отцы-иезуиты, они всячески пекутся о ее душе и творят чудеса в ее присутствии.
   При слове «иезуиты» отец Розмарин, испытывавший особую неприязнь к этому ордену, беспокойно заерзал а кресле и нетерпеливо прервал квестаря:
   – Не бывало еще такого случая, чтобы иезуитам далось совершить какое-нибудь чудо. Господь бог знает, что делает, и не допустит этого никогда.
   Брат Макарий кивнул головой в знак полного согласия с мнением престарелого отца, но не сдавался:
   – Однако я видел собственными глазами, как двое святых танцевали с этой добродетельной дамой.
   – Танцевать-то они могли, – заявил отец Розмарин, – но, вероятно, по молитвам набожной госпожи иезуиты не имеют такой силы. Это я отлично знаю.
   – Я тоже так думаю, – согласился брат Макарий, – однако за эти чудеса госпожа отписала им столь большие угодья, что и за два дня не обойти.
   Отец Розмарин оживился; нетерпеливым жестом приказал он отцу Гиацинту подать ему кружку воды. Утолив жажду, иссушившую горло, он удовлетворенно причмокнул и сложил руки на животе.
   – Рассказывай, брат. Это очень интересно. – Квестарь перевел дух и, наморщив лоб, помолчал с минуту.
   – Эта госпожа, почтеннейшая из женщин, – продолжил он свой рассказ, – закатывает им пиры и обещала построить монастырь из тесаного камня за ту духовную пищу, которую получает от них каждый божий день.
   – Из тесаного камня! – изумленно воскликнул настоятель. – Какая достойная особа!
   – Монастырь и значительные угодья, – повторил квестарь.
   – Святая женщина! – с восхищением воскликнули монахи.
   – Монастырь и угодья? – изумлялся отец Розмарин. – И все это за такие пустячные чудеса! Если бы мы молились, бог послал бы ей чудеса более значительные. Ведь всем известно, что господь бог терпеть не может иезуитов – так они ему опротивели.
   – Правильно, отец мой, – подтвердил брат Макарий, – поэтому я и предлагаю вымолить какое-нибудь другое чудо для пани Фирлеевой, а также и для нашего преславного монастыря.
   – Ты сообразил правильно, – похвалили его монахи, – небеса относятся благосклонно лишь к нашим просьбам.
   – Но богу надо в этом как-нибудь помочь, – продолжал брат Макарий, – ведь у него в голове так много разных забот, что всего он и не упомнит.
   – У тебя, брат, философский ум, – констатировал отец-настоятель, – хотя ты и не образован и тяготы монашеской службы тебе не знакомы.
   Квестарь размахнулся и с такой силой стукнул себя в грудь, что стоявший рядом отец Ипполит в испуге отскочил от него.
   – Неразумен я, признаюсь, – согласился брат Макарий, – но когда нахожусь среди вас, преподобные отцы, по вашей милости я получаю способность мыслить. Если же я предоставлен самому себе, то мешок с навозом во всем разбирается лучше меня.
   – Это всем известная истина, – подтвердил отец Розмарин. – Наше влияние пробуждает к жизни все: и яблони в нашем саду, и наших поросят, и закоренелых грешников. Пани Фирлеева нашими молитвами и богослужениями, особо приятными богу, выстлала бы себе прямой путь на небо.
   – Надо ее спасти, и как можно скорее, – воскликнул монастырский келарь отец Лаврентий. – У меня руки так и чешутся дать ей благословение.
   – А местность там здоровая? – спросил отец-настоятель, любивший смотреть в корень и страдавший множеством недугов.
   – Здоровее быть не может. Рассказывают, что тамошние женщины живут в добром здравии долгие годы.
   – А леса там есть? Я люблю густые леса.
   Отец Розмарин закрыл глаза и предался благочестивым мечтаниям.
   Квестарь расплылся в улыбке.
   – Ну, есть там леса или нет? – допытывался престарелый настоятель.
   – Есть, святой отец, есть, да еще какие густые.
   – Чего же ты смеешься, как дурак?
   – Да говорят, что там – чем глубже в лес, тем меньше дров: все мужики вырубают.
   Отец Розмарин задрожал от гнева.
   – Ах они, распутники! Не позволю, не позволю!
   Тут святой отец закашлялся, глаза у него от злости полезли на лоб, он покраснел, поперхнулся и не мог вымолвить ни слова. Монахи бросились к нему. Отец Поликарп полой рясы начал обмахивать преподобного настоятеля, отец Гиацинт щипал его за щеки, отец Гауденций изо всех сил дул в нос, а отец Лаврентий упал на колени и начал читать за здравие настоятеля молитву. Наконец отец Розмарин пришел в себя. Он хлопал глазами и тяжело дышал.
   – Ну, продолжай, – приказал он квестарю, – только больше не напоминай об этих своевольниках, а то мне кровь в голову ударит раньше, чем ты окончишь рассказ.