Страница:
– Да, – вздохнул Ясько, поняв, очевидно, в чем дело, и сожалея, что не приобрел подобной святости, так как причин для оглушения бесов у него было хоть отбавляй.
В дверях послышались громкие крики, – это вошедший староста звал слуг в покои пани Фирлеевой. Ясько вскочил, оправил свой кафтан и крикнул остальным:
– А ну, живо! Отец Иероним ждет!
– А кто он, этот отец Иероним? – схватив Ясько за руку спросил брат Макарий.
– Отец Иероним управляет всем замком, – объяснил Ясько, сгоняя со скамей опешивших работников.
– И что же вы теперь будете делать? – расспрашивал квестарь.
– Окончились вечерние молитвы. Сейчас начнется пир. Мы будем подавать кушанья и всякие напитки.
– Хо-хо! – крякнул брат Макарий. – И, наверное, понесете все это с бесами, а?
Ясько улыбнулся, растянув рот до ушей.
– Наверное с бесами, если они сидят там.
– Эх вы, глупцы, только вред приносите почтенной госпоже: ведь ее внутренности определенно стали вместилищем этих мерзких бесов.
Ясько почесал затылок. За ним в недоумении, не зная что делать, остановились и другие. Староста же, стоя в дверях, метал громы и молнии.
– Ну, я могу дать совет, – сказал брат Макарий. – Когда вы понесете кушанья из кухни в залу, проходите через эту комнату. Я лишь взгляну на ваши лакомства и сразу скажу, которые из них больше всего заполонили дьяволы. У меня на них глаз куда как наметан.
– Ладно! – радостно улыбнувшись, воскликнул Ясько. – Этим мы поможем нашей госпоже не хуже иезуитов.
– Поможем! – повторили слуги и побежали на кухню.
Когда комната опустела, квестарь осторожно вынул из-за пазухи кошелек и пересчитал деньги. Одна монета показалась ему сомнительной, он попробовал ее на зуб, но в комнате было так темно, что нельзя было заметить, остался ли на ней какой-нибудь след. Тогда он бросил талер на стол, чтобы определить качество металла по звуку, но монета покатилась и упала. Брат Макарий с тяжким вздохом опустился на колени и полез под скамью. Там было совсем темно, хоть глаз выколи, и квестарь начал поиски, ощупывая руками пол. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Брат Макарий немного приподнялся. Сзади стоял отец Игнатий.
– Молишься, брат?
Недолго думая, квестарь ударил себя кулаком в грудь и пополз на коленях к иезуиту.
– По твоим указаниям, отец мой, я ищу пути в царствие божие.
Иезуит был доволен. Он выпрямился и замер, засунув руки в рукава рясы, как святые на иконах.
– Не посещают ли тебя греховные мысли?
– О, отец мой, сподобившийся венца святости, после нашей беседы одни лишь ангелы витают над моей головой.
Отец Игнатий прикрыл глаза.
– Иногда проклятые бесы принимают ангельский образ, чтобы ввести душу в соблазн, – сказал он. – Ты произнеси «apage», и если после этого они не исчезнут, значит, это настоящие ангелы.
– А у меня, преподобный отче, нет никаких сомнений в их подлинности.
Иезуит иронически усмехнулся.
– Почему ты так уверен, брат мой?
– Да ведь каждый из них лицом похож на тебя, – льстиво сказал брат Макарий.
Монах покраснел, словно его поймали с поличным.
– Похож лицом на меня? – повторил он нерешительно, затем вытянул руки и прикоснулся к своему лицу. – Ты в этом уверен, брат мой?
Квестарь еще немного придвинулся на коленях к монаху, затем поднял руки, закрыл глаза и воскликнул:
– Вот я их ясно вижу в ангельском ореоле пред собой, и у каждого – твое лицо, отец, окруженное лучистым сиянием, у каждого твой благородный нос, а глаза как бусинки из четок святого Антония, в этих глазах видна мудрость святого Августина и страсть первых мучеников. Ни у кого на свете нет таких глаз! Я узнал бы их на краю света, куда бы ни завели меня мои немощные ноги. Отец мой, я готов жизнь за тебя отдать!
Иезуит заморгал, будто его стегнули кнутом по глазам. Он то отступал от квестаря, то вновь приближался к нему. Вся суровость сбежала с его лица, он размяк и ослаб. А квестарь тем временем продолжал свое:
– У меня в келье, в монастыре отцов-кармелитов, есть горсть земли, пропитанной потом святого Иосифа. Позволь мне подарить эту реликвию тебе, святой отец. Ведь твое благочестие – лучшая пристань для нее.
Монах так и присел от восторга. Он схватил квестаря и привлек к себе. Брат Макарий едва не упал, запутавшись в рясе. Не смея поднять глаз, он ждал ответа иезуита.
– У тебя есть столь священная реликвия?
– Есть, отец мой.
– И ты не лжешь?
– Пусть ангелы, что пляшут передо мной, ниспошлют на меня самую страшную кару, если я говорю неправду.
– Ведь есть реликвии, – шепотом продолжал монах, – которые придуманы костелом для поднятия религиозного духа в народе. Не о такой ли реликвии ты мне рассказываешь, брат мой?
– Да что ты, отец святой! – обиделся брат Макарий. – Я это дело досконально знаю и не раз, чтобы вывести людей на путь веры, продавал многим святые сувениры, да еще по хорошей цене, чтобы не думали, что святые предметы легко можно приобрести за бесценок. Ведь чем дороже люди платят за вещь, тем больше они ее ценят. Таким образом, отец мой, многие обрели спасение. А тебе я дарю свое величайшее сокровище. Не какую-нибудь ступеньку от лестницы Иакова и не кусок кишки кита, проглотившего Иону, – такими реликвиями хоть пруд пруди, – а кусок земли, по которой ходили наши учителя.
– Я тебе верю, – сказал отец Игнатий, – ведь, если бы ты надругался над религией, тебя бы давно поглотил адский огонь.
– Безусловно, – подтвердил брат Макарий. – А теперь, отец мой, я открою тебе одну тайну: только ты достоин ее. Когда ты застал меня молящимся, кто-то из ангелов бросил в меня небольшим, круглым и звонким предметом. Я хотел бы найти этот подарок.
– Что ты говоришь? – заинтересовался иезуит. – А тебе не померещилось это во время молитвы? У меня тоже бывают такие видения, а потом начнешь искать и ничего не находишь.
– О нет, мне не померещилось, отец мой. Это был первый знак моего единения с ангелами, поэтому я должен найти его.
– А где же искать этот предмет?
Брат Макарий показал под скамью.
– Дух указывает – здесь! – Он опустился было на колени, но отец Игнатий умоляюще воскликнул:
– Брат, позволь мне поискать!
– Отец мой, а будут ли ангелы этим довольны? Монах гордо выпрямился.
– По-твоему, я недостоин этого?
– Избави боже, – всплеснул руками квестарь. – Я даже думаю, что предмет этот в твоих руках превратится в нечто более ценное.
Иезуит упал на колени и залез под скамью. Он долго шарил руками по полу, не находя ничего.
– Может быть, полевее? – подсказывал брат Макарий.
Монах послушался и подвинулся влево. Спустя минуту он восторженно застонал:
– Есть!
И торжествующе вытянул руку, потрясая большой обглоданной костью.
Брат Макарий посмотрел на находку и решительно возразил:
– Нет, отче преподобный, тот предмет совсем по-другому выглядел.
Монах с отвращением швырнул кость в сторону и продолжал поиски. Квестарь направлял его то в ту, то в другую сторону, пока вконец измученный монах не нашел монету. Брат Макарий воскликнул, захлебываясь от счастья:
– Оно самое, святой отец! Вот то, чем ангелы бросили в меня. Как ты думаешь, серебряная она или нет?
Иезуит подбросил монету на ладони.
– Ангелы имеют дело только с серебром, – убежденно заявил он.
В эту минуту послышался шум, и в дверях появился Ясько с огромным блюдом в руках. Увидев отца Игнатия на коленях перед квестарем, он от неожиданности даже выронил блюдо. Шедшие за ним слуги, толкая друг друга, старались получше рассмотреть такое чудо. Иезуит вскочил с коленей и, дико вскрикнув, бросился в другую дверь. Брат Макарий последовал за ним.
– Отец, ты забыл вернуть мне дар небесный!
Монах бросил талер и скрылся за дверью.
Ясько, собирая с пола куски жаркого, бормотал:
– Ну, ты настоящий святой, раз сам отец Игнатий тебе такие почести воздает!
Остальные слуги стояли разинув рты и вытаращив глаза, а колени у них дрожали, как у пугливых жеребят. Брат Макарий поднял монету, спрятал ее в кошелек под рясой, потом расселся на скамье и приказал:
– Ну, а теперь приступим к освящению блюд. Меня просто мутит от бесовских запахов, издаваемых этими лакомствами. Становитесь в очередь и подходите по одному, чтобы я мог все тщательно исследовать.
Ясько следил за порядком. Он уже не сомневался в необыкновенном могуществе квестаря и ревностно подчинялся ему. Слуги подходили с блюдами к столу, а брат Макарий оценивал кушанья.
– Этот кусок, – сказал он, показывая на корейку, – положите здесь. В нем заключено особенно много бесов, и его нельзя подавать вашей госпоже.
Отложив большой кусок корейки на стол и поправив гарнир, чтобы не было заметно, брат Макарий отпустил слугу. Затем он понюхал корейку, но не подал и виду, что она ему особенно пришлась по душе.
– Следующий! – распорядился он, и Ясько подтолкнул другого слугу, державшего блюдо с только что зажаренной филейной вырезкой, ласкавшей глаз приятным розовым цветом. Брат Макарий и здесь обнаружил в одном месте скопище бесов. Так он просмотрел одно за другим все блюда, тщательно оберегая святую чистоту пани Фирлеевой. От каждого сорта вина он также отливал в кувшины и произносил над ними заклинания: ведь известно, что бесы больше всего любят напитки и именно через них наносят особенно чувствительные удары роду человеческому. Когда все было проверено и слуги гуськом удалились в залу, где происходило пиршество, брат Макарий, оставшись в блаженном одиночестве, принялся уничтожать бесовское отродье. Глаза его светились радостью, а борода, по которой крупными каплями стекал жир, сверкала всеми цветами радуги. Он давно был голоден и теперь отводил душу, заглатывая крупные куски с мастерством, изобличавшим в нем крупного специалиста по части поглощения пищи. После каждого куска он отпускал на один узел веревку, которой был подпоясан, это дало ему возможность абсолютно точно измерить количество принятой им еды. Нежно воркуя, он то и дело прикладывался к разным кувшинам, чтобы еще более улучшить вкус пищи и заодно освежить рот.
Когда стол опустел, а вина не осталось даже на дне, брат Макарий набожно перекрестился, почмокал, извлекая при этом из зубов остатки мяса, несколько раз рыгнул, установив при этом, что пища переваривается нормально, и вдруг почувствовал себя одиноким, ощутил острую тоску по обществу. Но в людской, кроме него, не было ни души, и лишь далекие голоса, доносившиеся через раскрытые окна, свидетельствовали о том, что в замке течет жизнь. Поэтому, не раздумывая, он нахлобучил капюшон на голову и вышел во двор. Уже смеркалось. Вдали сияли ярко освещенные окна замка. Осторожно продвигаясь вдоль стены, квестарь добрался до ворот, в нескольких шагах от которых высилась громада замка. Из верхних окон нежно лились звуки лютни; шум голосов смешивался с лаем собак. В замке происходило какое-то торжество.
Квестарь оперся о каменную стену. Потянул носом. Его предположения подтвердились! Нос его еще никогда не подводил, он прекрасно различил все ароматы, доносившиеся через открытые окна, – запах баранины, филейной колбасы, каплунов и прежде всего вина. Брат Макарий блаженно улыбнулся: он еще ясно ощущал во рту вкус выдержанного венгерского, и он даже причмокнул от удовольствия. Затем поглубже втянул воздух и настороженно вытянул шею.
– Ах, негодники! – сердито пробормотал он, судорожно потянув носом. – Ах, нехристи проклятые, а этот мускат они мне не показали! Пусть же небо покарает их за обман!
И он стал пробираться по лестнице на галерею.
Вдруг мимо него пробежал гайдук, видимо, торопясь куда-то с приказом госпожи. Брат Макарий прижался к стене, а когда шум шагов смолк, вышел из укрытия, подкрался ближе к окну и заглянул одним глазком. Перед ним был просторный, богато украшенный зал, какие встречаются в шляхетских замках; яркий свет ослепительно отражался на блестящем полу. В конце зала полукругом были расставлены столы, за которыми пировали многочисленные гости, там были отцы-иезуиты в праздничных одеяниях и весело смеявшиеся дамы из свиты владелицы замка. На почетном месте, одетая в скромное платье, сидела сама пани Фирлеева, а по обе стороны от нее – двое юношей в голубых рясах, и этим юношам она оказывала особое внимание. Тут же бродили собаки в ожидании подачек.
Квестарь увидел, как Ясько, стоя за креслом старой госпожи, с сосредоточенным видом подносил кушанья и едва заметными жестами давал указания остальным слугам. За всем следил сидевший в конце стола толстый иезуит, очевидно мажордом и главный распорядитель в замке. Он лишь взглядом отдавал Ясько приказы, которые тот схватывал на лету. Брат Макарий залюбовался пиршеством. При каждом тосте он судорожно делал сухим ртом глотательные движения, как бы помогая пьющим. Когда старый иезуит с трясущейся головой, сильно закашлявшись, не допил своего бокала, квестарь чуть не влез в окно, чтобы спасти драгоценную жидкость, но вовремя опомнился, закусил губу и застонал в отчаянии. Одна из собак вскочила и подбежала к окну. Квестарь отшатнулся в темный угол и затаил дыхание. Собака уперлась передними лапами о подоконник и тявкнула. Какая-то молодая женщина нежным голоском позвала ее и бросила большую кость. Собака завиляла хвостом, схватила подачку, но продолжала коситься на окно, ощетинившись и сердито рыча.
Брат Макарий снова осторожно высунулся из убежища и стал наблюдать за тем, что происходило в зале, не спуская глаз с собаки, которая, расправляясь с костью, не переставала поглядывать на окно. К счастью, совсем стемнело, и брат Макарий почувствовал себя увереннее.
Пани Фирлеева переводила благоговейный взгляд с одного юноши на другого. Сама она от сильного волнения почти ничего не ела, но юноши с аппетитом уплетали все, что им подкладывали, и, набив полные рты, пытались что-то говорить. Старая госпожа при этом краснела, как невинная девушка, и молитвенно складывала руки.
Квестарю не понравились розовощекие лица молодых людей. Он охотно отнял бы у них горой лежавшие перед ними яства, которые те с аппетитом поглощали. Злость брала брата Макария за живое, но стоило ему взглянуть на собаку, как он быстро успокаивался.
Иезуиты тоже ухаживали за юношами, что приводило квестаря в недоумение, ведь иезуиты всегда были надменны и весьма пренебрежительно относились к посторонним особам.
Спустя некоторое время в зале все замерли, слуги застыли с кувшинами в руках, пани Фирлеева и ее придворные дамы скрестили руки на груди и склонили головы. Отцы-иезуиты выпрямились на скамьях и руки запрятали в рукава ряс; даже собаки утихомирились. Сидевший за столом худой, как скелет, иезуит с прыщеватым лицом встал и обвел собравшихся суровым взглядом. Все еще ниже склонили головы. Лишь молодые люди не обращали никакого внимания, они оправили полы своих богатых голубых ряс, вытерли губы и, опершись подбородками о ладони, с интересом уставились на монаха.
Тот многозначительно кашлянул и произнес резким, не терпящим возражения голосом:
– In nomine…
Все как по команде перекрестились, от этого прошелся ветерок, пригасивший свечи, и лишь через некоторое время свет их снова разогнал расползшийся по залу мрак.
Монах обвел вокруг рукой, как соборный проповедник, и разразился потоком слов:
– Мы знаем разные чудеса, miracula, и наш убогий мир находится во власти божьей. Мы ощущаем на себе в разных видах благодать вследствие наших молитв и праведной жизни наших благочестивых и любезных сердцу божьему, cordi Dei, дам, из коих наша госпожа в Тенчине – самая благочестивая, самая добродетельная и самая милостивая.
Молодчики отвесили старушке по поклону, а она закрыла лицо руками, как бы стыдясь этих похвал.
– Отец мой, не заслужила я милости божьей, – залепетала она.
– Заслужила, и бог внял тебе.
– Велик бог наш, – воскликнула госпожа, ударив себя в грудь.
– И он знает, что делает, – ответил иезуит. Пани Фирлеева испустила громкий стон, а монах продолжал:
– Известны жизнь и смерть, vita et mors, преподобного Якова Альвареса де Пас, прославившегося при жизни и ставшего святым после смерти.
Из тела его, ex corpore, истекала чудесная и прекрасная жидкость наподобие бальзама. Это знаменитое чудо, miraculum, происшедшее на свете, in mundi, означает, что господь наш не запрещает никаких возлияний, лишь бы они внушали нам возвышенные мысли и ani-mare, воодушевляли нас на богоугодные дела. Другой же святой иезуит – ибо наш благочестивый орден дает небесам огромное число святых – тем приобщился к милости божьей, что из ушей своих изливал в обе стороны самое лучшее вино, чтобы избавить бедных от мора и засухи. Поэтому за госпожу нашу, которой силы небесные показывают наглядно, ad oculos, чудеса при ее жизни, провозгласим тост ad maiorem Dei gloriam.[13]
Монах схватил бокал и чокнулся с пани Фирлеевой, а молодчики встали и в один голос воскликнули:
– Аминь!
Все присутствующие встали и хором повторили вслед за ними:
– Аминь!
Оркестр только и ожидал этого сигнала, сразу же зазвучала чудесная музыка. Юноша, сидевший по правую сторону пани Фирлеевой, подал ей руку и вывел на середину зала. Та, кокетничая и жеманясь, запылала от радости. Позади них встали отцы-иезуиты с придворными дамами. Юноша, подхватив одной рукой облачение, а другой держа старушку за руку, низко поклонился и шаркнул ножкой, на что пани Фирлеева грациозно сделала реверанс. Перевернувшись, как юла, юноша рванулся вперед, вытянул руку и повел госпожу, выкидывая смешные коленца. За ним пустились в пляс и остальные иезуиты. Пары, танцуя, прошли через весь зал, галантно приседая при поворотах. У дам дыхание перехватывало от восторга, когда духовные отцы отпускали им какие-нибудь комплименты, а старая пани Фирлеева сияла от радости.
Тем временем слуги убирали со столов пустые и уже ненужные блюда. Собаки сгрудились в углу, куда им побросали объедки и кости. Оркестр играл не переставая, и брат Макарий с удовольствием слушал музыку.
Заморский танец, начавшийся в медленном темпе, постепенно убыстрялся. Танцующие сплетались в хитроумные цепочки, а проповедник, руководивший танцами, придумывал все новые и новые фигуры. Сыпались такие шутки, что барышни, получившие монастырское воспитание, стыдливо отворачивались, делая вид, будто не понимают намеков и не слышат случайно доносящихся слов. Смешнее всего танцевал толстый иезуит-мажордом. Он высоко поднимал ноги, путался в длинной сутане, то и дело спотыкался и, стремительно наскакивая на свою даму, галантно извинялся перед ней. Иногда при особо сильном прыжке он отрыгивал жирным каплуном или соусом к бараньему жаркому, демонстрируя с улыбкой свою сытость замиравшей от восторга даме.
Брат Макарий, стоя за окном, принимал живое участие в этом изысканном празднестве: притопывал ногой и баском подтягивал мелодию. Он с удовольствием хлопнул бы в ладоши в такт танца, но опасался пса, который, оставив свой ужин, вертелся среди танцующих.
Звуки музыки умолкли, танцоры остановились, с трудом переводя дыхание. Послышался смех, остроумные реплики. Пани Фирлеева, кокетничая, аплодировала молодому человеку в голубой рясе, невинно потупившему взор и ломавшему в смущении пальцы.
Дамы стали наперебой просить владелицу замка:
– А теперь – тарантеллу, ясновельможная пани, пожалуйста, тарантеллу.
Но толстый мажордом подбежал к ней, умоляюще сложил руки и пропел:
– А я прошу краковяк. Тра-ля-ля!
Барышни, кружась около пани Фирлеевой, настаивали на тарантелле. Старуха нерешительно посмотрела на желчного проповедника, который мрачно взирал на все это, хотя за минуту до того плясал вовсю. Иезуит, не меняя выражения своего лица, кивнул в знак согласия. Мажордом подбежал к оркестру и махнул музыкантам. Грянул краковяк. Святые отцы, подоткнув рясы, подхватили дам и, как сумасшедшие, понеслись по залу, притопывая и ухая. Больше всего отличались молодые люди в голубых рясах. В воздухе мелькали шитые золотом платья дам, веревки, которыми были подпоясаны монахи, рясы, ленты и шарфы. Оркестр играл что было сил.
Наконец старый мажордом выскочил на середину залы, выкинул замысловатое коленце, одной рукой подбоченился, другую поднял кверху и скрипучим голосом пропел:
Может быть, брат Макарий, забыв осторожность, показался в окне и тем выдал свое убежище или же собака почуяла его издали, – как бы там ни было, но этот пес вдруг бросился с громким лаем и хватил его за ногу. Брат Макарий взвыл от боли и попытался избавиться от собаки, дав ей сильного пинка, но та вцепилась мертвой хваткой и ни за что не хотела выпускать свою добычу. Поэтому, не ожидая помощи, которая могла стать для него роковой, брат Макарий, ничего не видя, шарахнулся, как ошпаренный, скатился вниз по лестнице и помчался по двору. Пес с хриплым лаем бросился за ним. К счастью, в зале стоял неописуемый шум, оркестр, ничего не подозревая, играл вовсю, танцоры что-то выкрикивали, а иезуиты, испуганные внезапным шумом, не знали что делать.
Брат Макарий благополучно добрался до людской, захлопнул за собой дверь, отделавшись таким образом от разъяренного пса. Но тот кидался на дверь и заливался отчаянным лаем. Напрасно квестарь искал пищу, чтобы унять проклятое животное; все съестное давно покоилось в его желудке. Раздосадованный, махнул он рукой и, не тратя попусту времени, улегся в углу на скамью, подложив кулак под голову, и притворился, будто спит сном праведника.
Вскоре, отогнав волкодава от дверей, в людскую вбежал Ясько. Была страшная темень, хоть глаз выколи, и он, споткнувшись, свалил попавшуюся ему на пути скамью. Брат Макарий, зевая, раздраженно пробормотал:
– Ну, что там случилось?
– Отец! – закричал Ясько. – Разбойники в замке!
– Разбойники? – вскочил брат Макарий. – Да что ты говоришь, дубина стоеросовая?
Ясько ударил себя в грудь, так что гул прокатился по пустой людской.
– Истинную правду говорю.
– Ой, кажется мне, что тебя черти принесли, – протирая глаза, спокойно сказал квестарь. – Ты благочестивого человека будишь ночью, отнимаешь у него чудесный дар сна и поэтому совершаешь непростительный грех.
Ясько вздрогнул, словно его шкворнем по лбу хватили, и забегал по комнате.
– Его собаки спугнули, отец мой, он где-то тут должен быть.
– Ну и ищи его, адово семя, но если ты меня опять разбудишь, я тебя прокляну и превращу в козла или в какую-нибудь другую скотину.
– Отче преподобный! – закричал перепуганный Ясько. – Ты меня проклянешь, а отец Игнатий выгонит из замка да прикажет в придачу дать сто палок.
– Палки тебе не повредят, – заметил квестарь, – они твою кровь от всякой скверны очистят. А как вернешься в деревню, там тебе еще столько же всыплют за то, что ты так усердно бил крестьян у моста.
Ясько не отвечал, он заглядывал под каждую скамью, в каждый угол. Не обнаружив ничего, он со стоном опустился на лавку.
– Что ты огорчаешься? – спросил квестарь. – А может быть, никакого разбойника и не было. Псам тоже иногда мерещится. Я знал такую собаку, которой постоянно снилось, будто она лакомится мягкой грудинкой, и она так щелкала зубами во сне, что всех будила.
Ясько рвал на себе волосы.
– Что на это отцы-иезуиты скажут?
– На что? – наивно спросил брат Макарий.
– На то, что я плохо замок охраняю, позволил разбойникам нагло шататься по замку.
– Да ты просто глуп. Не было никаких разбойников, – твердо сказал квестарь.
– Нет, собаки чуют, я это хорошо знаю, отец мой. Что мне делать? Что скажут святые, прибывшие с неба?
– Да не вали ты в одну кучу святых с собаками, – прикрикнул брат Макарий. – Святые давно уже спят у господа бога за печкой.
– Как спят? Они только что танцевали с нашей госпожой.
– Святые, говоришь, танцевали? – радостно воскликнул квестарь. – Это не те ли ребята, в голубых рясах?
– Они самые, – удивленно сказал Ясько и вдруг настороженно спросил: – А ты, отец, откуда знаешь, в каких они рясах?
Квестарь вспылил:
– Пропащий ты человек, да и невежда к тому же! Ты священной теологии и на грош не нюхал. Знай же, дубина неотесанная, что все святые одеваются в голубые одежды, это у них форма такая. Вот потому-то, когда они восседают на небесах, небо голубого цвета, и ты не можешь их увидеть простым глазом, хоть их там несметное множество. Теперь понял?
– Понял, отец мой, понял.
– А я с отцом Игнатием поговорю завтра, скажу, чтобы он не наказывал тебя за твою провинность.
– Поговори, отец родной, поговори! – Ясько упал квестарю в ноги. – Он лишь одного тебя послушает. Я сам видел, как он стоял перед тобой на коленях, словно перед святой девой.
Брат Макарий поудобнее расположился на скамье.
– Послушай-ка, – сказал он, – эти собачьи сны – дело рук бесов, которые живут в вине.
– Отец мой, ведь ты же их всех изгнал оттуда.
– Остолоп ты, братец мой, и баран, если так думаешь. Один жбан старого муската все-таки ускользнул от моего внимания вследствие дьявольских козней, вот потому так и получилось. В другой раз, братец, запомни: бесов надо изгонять отовсюду.
– Запомню, отец мой.
– А теперь иди спокойно. Если ты меня еще разбудишь, я самого Вельзевула из пекла достану и тебе на вечную муку в брюхо вгоню.
В дверях послышались громкие крики, – это вошедший староста звал слуг в покои пани Фирлеевой. Ясько вскочил, оправил свой кафтан и крикнул остальным:
– А ну, живо! Отец Иероним ждет!
– А кто он, этот отец Иероним? – схватив Ясько за руку спросил брат Макарий.
– Отец Иероним управляет всем замком, – объяснил Ясько, сгоняя со скамей опешивших работников.
– И что же вы теперь будете делать? – расспрашивал квестарь.
– Окончились вечерние молитвы. Сейчас начнется пир. Мы будем подавать кушанья и всякие напитки.
– Хо-хо! – крякнул брат Макарий. – И, наверное, понесете все это с бесами, а?
Ясько улыбнулся, растянув рот до ушей.
– Наверное с бесами, если они сидят там.
– Эх вы, глупцы, только вред приносите почтенной госпоже: ведь ее внутренности определенно стали вместилищем этих мерзких бесов.
Ясько почесал затылок. За ним в недоумении, не зная что делать, остановились и другие. Староста же, стоя в дверях, метал громы и молнии.
– Ну, я могу дать совет, – сказал брат Макарий. – Когда вы понесете кушанья из кухни в залу, проходите через эту комнату. Я лишь взгляну на ваши лакомства и сразу скажу, которые из них больше всего заполонили дьяволы. У меня на них глаз куда как наметан.
– Ладно! – радостно улыбнувшись, воскликнул Ясько. – Этим мы поможем нашей госпоже не хуже иезуитов.
– Поможем! – повторили слуги и побежали на кухню.
Когда комната опустела, квестарь осторожно вынул из-за пазухи кошелек и пересчитал деньги. Одна монета показалась ему сомнительной, он попробовал ее на зуб, но в комнате было так темно, что нельзя было заметить, остался ли на ней какой-нибудь след. Тогда он бросил талер на стол, чтобы определить качество металла по звуку, но монета покатилась и упала. Брат Макарий с тяжким вздохом опустился на колени и полез под скамью. Там было совсем темно, хоть глаз выколи, и квестарь начал поиски, ощупывая руками пол. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Брат Макарий немного приподнялся. Сзади стоял отец Игнатий.
– Молишься, брат?
Недолго думая, квестарь ударил себя кулаком в грудь и пополз на коленях к иезуиту.
– По твоим указаниям, отец мой, я ищу пути в царствие божие.
Иезуит был доволен. Он выпрямился и замер, засунув руки в рукава рясы, как святые на иконах.
– Не посещают ли тебя греховные мысли?
– О, отец мой, сподобившийся венца святости, после нашей беседы одни лишь ангелы витают над моей головой.
Отец Игнатий прикрыл глаза.
– Иногда проклятые бесы принимают ангельский образ, чтобы ввести душу в соблазн, – сказал он. – Ты произнеси «apage», и если после этого они не исчезнут, значит, это настоящие ангелы.
– А у меня, преподобный отче, нет никаких сомнений в их подлинности.
Иезуит иронически усмехнулся.
– Почему ты так уверен, брат мой?
– Да ведь каждый из них лицом похож на тебя, – льстиво сказал брат Макарий.
Монах покраснел, словно его поймали с поличным.
– Похож лицом на меня? – повторил он нерешительно, затем вытянул руки и прикоснулся к своему лицу. – Ты в этом уверен, брат мой?
Квестарь еще немного придвинулся на коленях к монаху, затем поднял руки, закрыл глаза и воскликнул:
– Вот я их ясно вижу в ангельском ореоле пред собой, и у каждого – твое лицо, отец, окруженное лучистым сиянием, у каждого твой благородный нос, а глаза как бусинки из четок святого Антония, в этих глазах видна мудрость святого Августина и страсть первых мучеников. Ни у кого на свете нет таких глаз! Я узнал бы их на краю света, куда бы ни завели меня мои немощные ноги. Отец мой, я готов жизнь за тебя отдать!
Иезуит заморгал, будто его стегнули кнутом по глазам. Он то отступал от квестаря, то вновь приближался к нему. Вся суровость сбежала с его лица, он размяк и ослаб. А квестарь тем временем продолжал свое:
– У меня в келье, в монастыре отцов-кармелитов, есть горсть земли, пропитанной потом святого Иосифа. Позволь мне подарить эту реликвию тебе, святой отец. Ведь твое благочестие – лучшая пристань для нее.
Монах так и присел от восторга. Он схватил квестаря и привлек к себе. Брат Макарий едва не упал, запутавшись в рясе. Не смея поднять глаз, он ждал ответа иезуита.
– У тебя есть столь священная реликвия?
– Есть, отец мой.
– И ты не лжешь?
– Пусть ангелы, что пляшут передо мной, ниспошлют на меня самую страшную кару, если я говорю неправду.
– Ведь есть реликвии, – шепотом продолжал монах, – которые придуманы костелом для поднятия религиозного духа в народе. Не о такой ли реликвии ты мне рассказываешь, брат мой?
– Да что ты, отец святой! – обиделся брат Макарий. – Я это дело досконально знаю и не раз, чтобы вывести людей на путь веры, продавал многим святые сувениры, да еще по хорошей цене, чтобы не думали, что святые предметы легко можно приобрести за бесценок. Ведь чем дороже люди платят за вещь, тем больше они ее ценят. Таким образом, отец мой, многие обрели спасение. А тебе я дарю свое величайшее сокровище. Не какую-нибудь ступеньку от лестницы Иакова и не кусок кишки кита, проглотившего Иону, – такими реликвиями хоть пруд пруди, – а кусок земли, по которой ходили наши учителя.
– Я тебе верю, – сказал отец Игнатий, – ведь, если бы ты надругался над религией, тебя бы давно поглотил адский огонь.
– Безусловно, – подтвердил брат Макарий. – А теперь, отец мой, я открою тебе одну тайну: только ты достоин ее. Когда ты застал меня молящимся, кто-то из ангелов бросил в меня небольшим, круглым и звонким предметом. Я хотел бы найти этот подарок.
– Что ты говоришь? – заинтересовался иезуит. – А тебе не померещилось это во время молитвы? У меня тоже бывают такие видения, а потом начнешь искать и ничего не находишь.
– О нет, мне не померещилось, отец мой. Это был первый знак моего единения с ангелами, поэтому я должен найти его.
– А где же искать этот предмет?
Брат Макарий показал под скамью.
– Дух указывает – здесь! – Он опустился было на колени, но отец Игнатий умоляюще воскликнул:
– Брат, позволь мне поискать!
– Отец мой, а будут ли ангелы этим довольны? Монах гордо выпрямился.
– По-твоему, я недостоин этого?
– Избави боже, – всплеснул руками квестарь. – Я даже думаю, что предмет этот в твоих руках превратится в нечто более ценное.
Иезуит упал на колени и залез под скамью. Он долго шарил руками по полу, не находя ничего.
– Может быть, полевее? – подсказывал брат Макарий.
Монах послушался и подвинулся влево. Спустя минуту он восторженно застонал:
– Есть!
И торжествующе вытянул руку, потрясая большой обглоданной костью.
Брат Макарий посмотрел на находку и решительно возразил:
– Нет, отче преподобный, тот предмет совсем по-другому выглядел.
Монах с отвращением швырнул кость в сторону и продолжал поиски. Квестарь направлял его то в ту, то в другую сторону, пока вконец измученный монах не нашел монету. Брат Макарий воскликнул, захлебываясь от счастья:
– Оно самое, святой отец! Вот то, чем ангелы бросили в меня. Как ты думаешь, серебряная она или нет?
Иезуит подбросил монету на ладони.
– Ангелы имеют дело только с серебром, – убежденно заявил он.
В эту минуту послышался шум, и в дверях появился Ясько с огромным блюдом в руках. Увидев отца Игнатия на коленях перед квестарем, он от неожиданности даже выронил блюдо. Шедшие за ним слуги, толкая друг друга, старались получше рассмотреть такое чудо. Иезуит вскочил с коленей и, дико вскрикнув, бросился в другую дверь. Брат Макарий последовал за ним.
– Отец, ты забыл вернуть мне дар небесный!
Монах бросил талер и скрылся за дверью.
Ясько, собирая с пола куски жаркого, бормотал:
– Ну, ты настоящий святой, раз сам отец Игнатий тебе такие почести воздает!
Остальные слуги стояли разинув рты и вытаращив глаза, а колени у них дрожали, как у пугливых жеребят. Брат Макарий поднял монету, спрятал ее в кошелек под рясой, потом расселся на скамье и приказал:
– Ну, а теперь приступим к освящению блюд. Меня просто мутит от бесовских запахов, издаваемых этими лакомствами. Становитесь в очередь и подходите по одному, чтобы я мог все тщательно исследовать.
Ясько следил за порядком. Он уже не сомневался в необыкновенном могуществе квестаря и ревностно подчинялся ему. Слуги подходили с блюдами к столу, а брат Макарий оценивал кушанья.
– Этот кусок, – сказал он, показывая на корейку, – положите здесь. В нем заключено особенно много бесов, и его нельзя подавать вашей госпоже.
Отложив большой кусок корейки на стол и поправив гарнир, чтобы не было заметно, брат Макарий отпустил слугу. Затем он понюхал корейку, но не подал и виду, что она ему особенно пришлась по душе.
– Следующий! – распорядился он, и Ясько подтолкнул другого слугу, державшего блюдо с только что зажаренной филейной вырезкой, ласкавшей глаз приятным розовым цветом. Брат Макарий и здесь обнаружил в одном месте скопище бесов. Так он просмотрел одно за другим все блюда, тщательно оберегая святую чистоту пани Фирлеевой. От каждого сорта вина он также отливал в кувшины и произносил над ними заклинания: ведь известно, что бесы больше всего любят напитки и именно через них наносят особенно чувствительные удары роду человеческому. Когда все было проверено и слуги гуськом удалились в залу, где происходило пиршество, брат Макарий, оставшись в блаженном одиночестве, принялся уничтожать бесовское отродье. Глаза его светились радостью, а борода, по которой крупными каплями стекал жир, сверкала всеми цветами радуги. Он давно был голоден и теперь отводил душу, заглатывая крупные куски с мастерством, изобличавшим в нем крупного специалиста по части поглощения пищи. После каждого куска он отпускал на один узел веревку, которой был подпоясан, это дало ему возможность абсолютно точно измерить количество принятой им еды. Нежно воркуя, он то и дело прикладывался к разным кувшинам, чтобы еще более улучшить вкус пищи и заодно освежить рот.
Когда стол опустел, а вина не осталось даже на дне, брат Макарий набожно перекрестился, почмокал, извлекая при этом из зубов остатки мяса, несколько раз рыгнул, установив при этом, что пища переваривается нормально, и вдруг почувствовал себя одиноким, ощутил острую тоску по обществу. Но в людской, кроме него, не было ни души, и лишь далекие голоса, доносившиеся через раскрытые окна, свидетельствовали о том, что в замке течет жизнь. Поэтому, не раздумывая, он нахлобучил капюшон на голову и вышел во двор. Уже смеркалось. Вдали сияли ярко освещенные окна замка. Осторожно продвигаясь вдоль стены, квестарь добрался до ворот, в нескольких шагах от которых высилась громада замка. Из верхних окон нежно лились звуки лютни; шум голосов смешивался с лаем собак. В замке происходило какое-то торжество.
Квестарь оперся о каменную стену. Потянул носом. Его предположения подтвердились! Нос его еще никогда не подводил, он прекрасно различил все ароматы, доносившиеся через открытые окна, – запах баранины, филейной колбасы, каплунов и прежде всего вина. Брат Макарий блаженно улыбнулся: он еще ясно ощущал во рту вкус выдержанного венгерского, и он даже причмокнул от удовольствия. Затем поглубже втянул воздух и настороженно вытянул шею.
– Ах, негодники! – сердито пробормотал он, судорожно потянув носом. – Ах, нехристи проклятые, а этот мускат они мне не показали! Пусть же небо покарает их за обман!
И он стал пробираться по лестнице на галерею.
Вдруг мимо него пробежал гайдук, видимо, торопясь куда-то с приказом госпожи. Брат Макарий прижался к стене, а когда шум шагов смолк, вышел из укрытия, подкрался ближе к окну и заглянул одним глазком. Перед ним был просторный, богато украшенный зал, какие встречаются в шляхетских замках; яркий свет ослепительно отражался на блестящем полу. В конце зала полукругом были расставлены столы, за которыми пировали многочисленные гости, там были отцы-иезуиты в праздничных одеяниях и весело смеявшиеся дамы из свиты владелицы замка. На почетном месте, одетая в скромное платье, сидела сама пани Фирлеева, а по обе стороны от нее – двое юношей в голубых рясах, и этим юношам она оказывала особое внимание. Тут же бродили собаки в ожидании подачек.
Квестарь увидел, как Ясько, стоя за креслом старой госпожи, с сосредоточенным видом подносил кушанья и едва заметными жестами давал указания остальным слугам. За всем следил сидевший в конце стола толстый иезуит, очевидно мажордом и главный распорядитель в замке. Он лишь взглядом отдавал Ясько приказы, которые тот схватывал на лету. Брат Макарий залюбовался пиршеством. При каждом тосте он судорожно делал сухим ртом глотательные движения, как бы помогая пьющим. Когда старый иезуит с трясущейся головой, сильно закашлявшись, не допил своего бокала, квестарь чуть не влез в окно, чтобы спасти драгоценную жидкость, но вовремя опомнился, закусил губу и застонал в отчаянии. Одна из собак вскочила и подбежала к окну. Квестарь отшатнулся в темный угол и затаил дыхание. Собака уперлась передними лапами о подоконник и тявкнула. Какая-то молодая женщина нежным голоском позвала ее и бросила большую кость. Собака завиляла хвостом, схватила подачку, но продолжала коситься на окно, ощетинившись и сердито рыча.
Брат Макарий снова осторожно высунулся из убежища и стал наблюдать за тем, что происходило в зале, не спуская глаз с собаки, которая, расправляясь с костью, не переставала поглядывать на окно. К счастью, совсем стемнело, и брат Макарий почувствовал себя увереннее.
Пани Фирлеева переводила благоговейный взгляд с одного юноши на другого. Сама она от сильного волнения почти ничего не ела, но юноши с аппетитом уплетали все, что им подкладывали, и, набив полные рты, пытались что-то говорить. Старая госпожа при этом краснела, как невинная девушка, и молитвенно складывала руки.
Квестарю не понравились розовощекие лица молодых людей. Он охотно отнял бы у них горой лежавшие перед ними яства, которые те с аппетитом поглощали. Злость брала брата Макария за живое, но стоило ему взглянуть на собаку, как он быстро успокаивался.
Иезуиты тоже ухаживали за юношами, что приводило квестаря в недоумение, ведь иезуиты всегда были надменны и весьма пренебрежительно относились к посторонним особам.
Спустя некоторое время в зале все замерли, слуги застыли с кувшинами в руках, пани Фирлеева и ее придворные дамы скрестили руки на груди и склонили головы. Отцы-иезуиты выпрямились на скамьях и руки запрятали в рукава ряс; даже собаки утихомирились. Сидевший за столом худой, как скелет, иезуит с прыщеватым лицом встал и обвел собравшихся суровым взглядом. Все еще ниже склонили головы. Лишь молодые люди не обращали никакого внимания, они оправили полы своих богатых голубых ряс, вытерли губы и, опершись подбородками о ладони, с интересом уставились на монаха.
Тот многозначительно кашлянул и произнес резким, не терпящим возражения голосом:
– In nomine…
Все как по команде перекрестились, от этого прошелся ветерок, пригасивший свечи, и лишь через некоторое время свет их снова разогнал расползшийся по залу мрак.
Монах обвел вокруг рукой, как соборный проповедник, и разразился потоком слов:
– Мы знаем разные чудеса, miracula, и наш убогий мир находится во власти божьей. Мы ощущаем на себе в разных видах благодать вследствие наших молитв и праведной жизни наших благочестивых и любезных сердцу божьему, cordi Dei, дам, из коих наша госпожа в Тенчине – самая благочестивая, самая добродетельная и самая милостивая.
Молодчики отвесили старушке по поклону, а она закрыла лицо руками, как бы стыдясь этих похвал.
– Отец мой, не заслужила я милости божьей, – залепетала она.
– Заслужила, и бог внял тебе.
– Велик бог наш, – воскликнула госпожа, ударив себя в грудь.
– И он знает, что делает, – ответил иезуит. Пани Фирлеева испустила громкий стон, а монах продолжал:
– Известны жизнь и смерть, vita et mors, преподобного Якова Альвареса де Пас, прославившегося при жизни и ставшего святым после смерти.
Из тела его, ex corpore, истекала чудесная и прекрасная жидкость наподобие бальзама. Это знаменитое чудо, miraculum, происшедшее на свете, in mundi, означает, что господь наш не запрещает никаких возлияний, лишь бы они внушали нам возвышенные мысли и ani-mare, воодушевляли нас на богоугодные дела. Другой же святой иезуит – ибо наш благочестивый орден дает небесам огромное число святых – тем приобщился к милости божьей, что из ушей своих изливал в обе стороны самое лучшее вино, чтобы избавить бедных от мора и засухи. Поэтому за госпожу нашу, которой силы небесные показывают наглядно, ad oculos, чудеса при ее жизни, провозгласим тост ad maiorem Dei gloriam.[13]
Монах схватил бокал и чокнулся с пани Фирлеевой, а молодчики встали и в один голос воскликнули:
– Аминь!
Все присутствующие встали и хором повторили вслед за ними:
– Аминь!
Оркестр только и ожидал этого сигнала, сразу же зазвучала чудесная музыка. Юноша, сидевший по правую сторону пани Фирлеевой, подал ей руку и вывел на середину зала. Та, кокетничая и жеманясь, запылала от радости. Позади них встали отцы-иезуиты с придворными дамами. Юноша, подхватив одной рукой облачение, а другой держа старушку за руку, низко поклонился и шаркнул ножкой, на что пани Фирлеева грациозно сделала реверанс. Перевернувшись, как юла, юноша рванулся вперед, вытянул руку и повел госпожу, выкидывая смешные коленца. За ним пустились в пляс и остальные иезуиты. Пары, танцуя, прошли через весь зал, галантно приседая при поворотах. У дам дыхание перехватывало от восторга, когда духовные отцы отпускали им какие-нибудь комплименты, а старая пани Фирлеева сияла от радости.
Тем временем слуги убирали со столов пустые и уже ненужные блюда. Собаки сгрудились в углу, куда им побросали объедки и кости. Оркестр играл не переставая, и брат Макарий с удовольствием слушал музыку.
Заморский танец, начавшийся в медленном темпе, постепенно убыстрялся. Танцующие сплетались в хитроумные цепочки, а проповедник, руководивший танцами, придумывал все новые и новые фигуры. Сыпались такие шутки, что барышни, получившие монастырское воспитание, стыдливо отворачивались, делая вид, будто не понимают намеков и не слышат случайно доносящихся слов. Смешнее всего танцевал толстый иезуит-мажордом. Он высоко поднимал ноги, путался в длинной сутане, то и дело спотыкался и, стремительно наскакивая на свою даму, галантно извинялся перед ней. Иногда при особо сильном прыжке он отрыгивал жирным каплуном или соусом к бараньему жаркому, демонстрируя с улыбкой свою сытость замиравшей от восторга даме.
Брат Макарий, стоя за окном, принимал живое участие в этом изысканном празднестве: притопывал ногой и баском подтягивал мелодию. Он с удовольствием хлопнул бы в ладоши в такт танца, но опасался пса, который, оставив свой ужин, вертелся среди танцующих.
Звуки музыки умолкли, танцоры остановились, с трудом переводя дыхание. Послышался смех, остроумные реплики. Пани Фирлеева, кокетничая, аплодировала молодому человеку в голубой рясе, невинно потупившему взор и ломавшему в смущении пальцы.
Дамы стали наперебой просить владелицу замка:
– А теперь – тарантеллу, ясновельможная пани, пожалуйста, тарантеллу.
Но толстый мажордом подбежал к ней, умоляюще сложил руки и пропел:
– А я прошу краковяк. Тра-ля-ля!
Барышни, кружась около пани Фирлеевой, настаивали на тарантелле. Старуха нерешительно посмотрела на желчного проповедника, который мрачно взирал на все это, хотя за минуту до того плясал вовсю. Иезуит, не меняя выражения своего лица, кивнул в знак согласия. Мажордом подбежал к оркестру и махнул музыкантам. Грянул краковяк. Святые отцы, подоткнув рясы, подхватили дам и, как сумасшедшие, понеслись по залу, притопывая и ухая. Больше всего отличались молодые люди в голубых рясах. В воздухе мелькали шитые золотом платья дам, веревки, которыми были подпоясаны монахи, рясы, ленты и шарфы. Оркестр играл что было сил.
Наконец старый мажордом выскочил на середину залы, выкинул замысловатое коленце, одной рукой подбоченился, другую поднял кверху и скрипучим голосом пропел:
И, словно помолодев сразу на десяток-другой лет, бодро пустился с дамой в пляс.
Лучше нет на свете
Водочки на мяте.
Как стаканчик выпью,
Всех готов обнять я!
Может быть, брат Макарий, забыв осторожность, показался в окне и тем выдал свое убежище или же собака почуяла его издали, – как бы там ни было, но этот пес вдруг бросился с громким лаем и хватил его за ногу. Брат Макарий взвыл от боли и попытался избавиться от собаки, дав ей сильного пинка, но та вцепилась мертвой хваткой и ни за что не хотела выпускать свою добычу. Поэтому, не ожидая помощи, которая могла стать для него роковой, брат Макарий, ничего не видя, шарахнулся, как ошпаренный, скатился вниз по лестнице и помчался по двору. Пес с хриплым лаем бросился за ним. К счастью, в зале стоял неописуемый шум, оркестр, ничего не подозревая, играл вовсю, танцоры что-то выкрикивали, а иезуиты, испуганные внезапным шумом, не знали что делать.
Брат Макарий благополучно добрался до людской, захлопнул за собой дверь, отделавшись таким образом от разъяренного пса. Но тот кидался на дверь и заливался отчаянным лаем. Напрасно квестарь искал пищу, чтобы унять проклятое животное; все съестное давно покоилось в его желудке. Раздосадованный, махнул он рукой и, не тратя попусту времени, улегся в углу на скамью, подложив кулак под голову, и притворился, будто спит сном праведника.
Вскоре, отогнав волкодава от дверей, в людскую вбежал Ясько. Была страшная темень, хоть глаз выколи, и он, споткнувшись, свалил попавшуюся ему на пути скамью. Брат Макарий, зевая, раздраженно пробормотал:
– Ну, что там случилось?
– Отец! – закричал Ясько. – Разбойники в замке!
– Разбойники? – вскочил брат Макарий. – Да что ты говоришь, дубина стоеросовая?
Ясько ударил себя в грудь, так что гул прокатился по пустой людской.
– Истинную правду говорю.
– Ой, кажется мне, что тебя черти принесли, – протирая глаза, спокойно сказал квестарь. – Ты благочестивого человека будишь ночью, отнимаешь у него чудесный дар сна и поэтому совершаешь непростительный грех.
Ясько вздрогнул, словно его шкворнем по лбу хватили, и забегал по комнате.
– Его собаки спугнули, отец мой, он где-то тут должен быть.
– Ну и ищи его, адово семя, но если ты меня опять разбудишь, я тебя прокляну и превращу в козла или в какую-нибудь другую скотину.
– Отче преподобный! – закричал перепуганный Ясько. – Ты меня проклянешь, а отец Игнатий выгонит из замка да прикажет в придачу дать сто палок.
– Палки тебе не повредят, – заметил квестарь, – они твою кровь от всякой скверны очистят. А как вернешься в деревню, там тебе еще столько же всыплют за то, что ты так усердно бил крестьян у моста.
Ясько не отвечал, он заглядывал под каждую скамью, в каждый угол. Не обнаружив ничего, он со стоном опустился на лавку.
– Что ты огорчаешься? – спросил квестарь. – А может быть, никакого разбойника и не было. Псам тоже иногда мерещится. Я знал такую собаку, которой постоянно снилось, будто она лакомится мягкой грудинкой, и она так щелкала зубами во сне, что всех будила.
Ясько рвал на себе волосы.
– Что на это отцы-иезуиты скажут?
– На что? – наивно спросил брат Макарий.
– На то, что я плохо замок охраняю, позволил разбойникам нагло шататься по замку.
– Да ты просто глуп. Не было никаких разбойников, – твердо сказал квестарь.
– Нет, собаки чуют, я это хорошо знаю, отец мой. Что мне делать? Что скажут святые, прибывшие с неба?
– Да не вали ты в одну кучу святых с собаками, – прикрикнул брат Макарий. – Святые давно уже спят у господа бога за печкой.
– Как спят? Они только что танцевали с нашей госпожой.
– Святые, говоришь, танцевали? – радостно воскликнул квестарь. – Это не те ли ребята, в голубых рясах?
– Они самые, – удивленно сказал Ясько и вдруг настороженно спросил: – А ты, отец, откуда знаешь, в каких они рясах?
Квестарь вспылил:
– Пропащий ты человек, да и невежда к тому же! Ты священной теологии и на грош не нюхал. Знай же, дубина неотесанная, что все святые одеваются в голубые одежды, это у них форма такая. Вот потому-то, когда они восседают на небесах, небо голубого цвета, и ты не можешь их увидеть простым глазом, хоть их там несметное множество. Теперь понял?
– Понял, отец мой, понял.
– А я с отцом Игнатием поговорю завтра, скажу, чтобы он не наказывал тебя за твою провинность.
– Поговори, отец родной, поговори! – Ясько упал квестарю в ноги. – Он лишь одного тебя послушает. Я сам видел, как он стоял перед тобой на коленях, словно перед святой девой.
Брат Макарий поудобнее расположился на скамье.
– Послушай-ка, – сказал он, – эти собачьи сны – дело рук бесов, которые живут в вине.
– Отец мой, ведь ты же их всех изгнал оттуда.
– Остолоп ты, братец мой, и баран, если так думаешь. Один жбан старого муската все-таки ускользнул от моего внимания вследствие дьявольских козней, вот потому так и получилось. В другой раз, братец, запомни: бесов надо изгонять отовсюду.
– Запомню, отец мой.
– А теперь иди спокойно. Если ты меня еще разбудишь, я самого Вельзевула из пекла достану и тебе на вечную муку в брюхо вгоню.