Ламли Брайан. Некроскоп

   Вот в этом-то для него и заключалась главная идея кошмара: вдруг обнаружить хитрость и коварство там, где их не должно быть. Именно потому, что их там быть не должно...
   «А, — еще громче произнес голос. — А, ты мой! Ты пришел сюда именно потому, что ты один из моих. Потому что ты знал, где найти меня...»
   Именно в этот момент Борис понял, что он в полном сознании и что голос существует на самом деле, а не звучит только в его голове. И что он такой же зловещий, как скользкое прикосновение жабы, как скачки сверчков в темноте, как медленное тиканье ненавистных часов, которые, кажется, разговаривают с тобой в ночи, издеваются над твоими страхами и бессонницей. Он был уверен, что в этом голосе заключено куда больше зла, но у него не было ни знаний, ни опыта, чтобы найти слова, способные его описать.
   Но он ясно представил себе рот, из которого доносились эти гортанные, невнятные звуки, вкрадчиво произносивший коварные слова, звучавшие в его голове. И он знал, почему звуки были такие невнятные, булькающие. Картина, возникшая перед его мысленным взором, была отчетливой и одновременно ужасной: изо рта словно жидкие рубины падали капли крови, а блестящие передние зубы были острыми, как у огромного пса!
   «Как... твое имя, мальчик?»
   — Драгошани, — ответил Борис, или ему показалось, что ответил, потому что у него так пересохло во рту, что он едва ли мог произнести хоть что-нибудь. Однако и этого было достаточно.
   «А-а-а... Драгошани» — теперь это был уже шумный вздох, напоминавший шелест сухих осенних листьев по камням. Вздох понимания и удовлетворения. — Тогда ты действительно один из моих. Но, черт возьми, слишком мал, слишком мал! В тебе нет силы, мальчик! Ребенок, еще ребенок. Что ты можешь сделать для меня? Ничего! В твоих венах течет вода, а не кровь. В ней нет железа..."
   Борис сел и испуганно уставился в темноту, в глазах у него мелькало, голова кружилась. Он находился ниже середины склона, на каком-то плоском уступе скалы под деревьями. Он никогда раньше не бывал в этом месте и даже не подозревал о его существовании. Чуть позже, когда глаза его попривыкли к темноте и к нему вернулась способность чувствовать, он обнаружил, что в действительности сидит на заросших лишайником каменных плитах, разбросанных перед сооружением, которое могло быть только... мавзолеем!..
   Борис видел нечто подобное. Месяц назад умер его дядя (точнее, брат приемного отца), и его похоронили в таком же месте, но только там была освященная земля — за оградой церкви в Слатине. Это место было совсем другим... Это было не святое место — оно ничуть не походило на него...
   Какие-то невидимые существа двигались вокруг, заставляя шевелиться затхлый, отдающий плесенью воздух, но не задевая при этом ни кружевной паутины, ни тонких сухих травинок и веточек, свисавших отовсюду. Здесь было холодно, смертельно холодно — солнце не проникало сюда, наверное, лет пятьсот.
   Сама гробница находилась за спиной у Бориса. Она была высечена в огромном выступе скалы, вероятно, очень давно, а крыша ее была сложена из массивных плит. Во время своего стремительного падения Борис, вероятно, наткнулся на эту груду камней и несомненно разбил себе голову. Конечно, так и есть. Иначе почему он чувствовал и слышал то, что невозможно было чувствовать и слышать. По крайней мере, всего этого быть просто не могло.
   Он прислушался и, скосив глаза, пытался рассмотреть хоть что-нибудь в окружавшей его мгле, но... ничего не увидел и не услышал.
   Борис попытался встать, однако это ему удалось только после третьей попытки. Весь дрожа, он навалился на покосившуюся плиту, служившую, вероятно, перемычкой входа в склеп. Напрягая зрение и слух, он вновь постарался хоть что-нибудь увидеть или услышать в кромешной тьме.
   Не было больше ни голоса, ни страшного окровавленного рта, привидевшегося ему. Он шумно с облегчением вздохнул.
   Из-под руки неожиданно упал большой кусок грязи, смешанный с сосновыми иглами и лишайником, и глазам открылась часть не то какого-то украшения, не то герба. Борис стал расчищать дальше, смахивая вековую пыль, и вдруг...
   Борис резко отдернул руку, отшатнулся и, споткнувшись обо что-то, снова сел, тяжело дыша. На гербе был щит с изображением дракона, передняя лапа которого была угрожающе приподнята и на спине у которого сидела летучая мышь с треугольной формы глазами, сделанными из сердолика. А надо всем этим царила злобная рогатая голова самого дьявола, с высунутого раздвоенного языка которого стекали сердоликовые капли крови!
   Эти три символа — дракон, летучая мышь и дьявол — слились в голове Бориса воедино. Они стали воплощением того самого голоса, который звучал в его голове. И именно в этот момент голос заговорил снова:
   «Беги, малыш, беги... убирайся подальше отсюда! Ты слишком молод, слишком мал, слишком невинен, а я уже чересчур слаб и очень, очень стар...»
   Борис вскочил и попятился — ноги так дрожали от страха, что ему казалось, он вот-вот упадет. Потом он повернулся и бросился прочь — подальше от усыпанных сосновыми иглами каменных плит, вывернутых из земли древними узловатыми корнями, подальше от полуразрушенного склепа со всеми его тайнами, подальше от тьмы, такой зловещей, что он почти физически ощущал ее.
   Он бежал вниз по склону, под толстыми вековыми деревьями, ветки которых били и царапали его, падал и вновь поднимался. И все это время в его голове звучал насмешливый голос, похожий на скрежет по стеклу напильника или скрип мела по классной доске, отвратительный в своей старческой убежденности:
   «А-а-а... беги, беги! Но не забывай обо мне, Драгошани! И будь уверен, уж я-то тебя не забуду! Нет, я буду ждать, пока ты вырастешь и станешь сильным, пока в твоей крови появится железо и ты сам будешь знать, что тебе делать. Потому что ты должен сделать это по собственной воле — и тогда мы посмотрим.. А теперь я должен спать...»
   Борис выскочил наконец из-под деревьев у подножия холма, перелез через низкую изгородь в том месте, где у нее была сломана верхняя перекладина, и упал в высокую траву и заросли чертополоха, благословляя свет. Но задерживаться здесь он не стал, снова вскочил на ноги и бросился домой. Только где-то на середине поля, окончательно выдохшись и не в силах больше бежать, он рухнул на землю и, обернувшись, посмотрел на неясно видневшиеся позади холмы. Далеко на западе садилось солнце и его последние огненно-желтые лучи золотили вершины самых высоких сосен. Но Борис знал, что в том таинственном месте, окруженная деревьями гробница была липкой и скользкой, такой жуткой, что мурашки бегали по телу, а вокруг было ужасающе темно. И только сейчас ему пришло в голову спросить:
   — Что... кто... кто вы?
   Словно за тысячи миль легкий вечерний ветерок, с незапамятных времен овевавший холмы и поля Трансильвании, донес до него ответ, прозвучавший словно на периферии его сознания:
   «А-а-а! Но, ведь ты это знаешь и так, Драгошани! Ты знаешь это. Ты должен спрашивать не “кто ты?”, а “кто я?” Но какое это имеет значение? Ответ все равно один. Я твое прошлое, Драгошани! А ты... мое... бу-у-у-у-дущее!»

* * *

   — Господин Драгошани?
   — Что... кто... кто вы? — повторив вопрос из своего сна, Драгошани проснулся.
   В сумерках комнаты на него не мигая смотрели чьи-то горящие глаза почти треугольной формы. На минуту ему показалось, что он вновь очутился в том самом склепе. Но эти глаза были зелеными, как у кошки. Он уставился в них, но в ответном взгляде не было никакого смущения. Теперь он мог разглядеть бледное овальное лицо в окружении черных, как вороново крыло, волос. Женское лицо.
   Он сел, потянулся и спустил ноги на пол. Владелица глаз присела в реверансе, но сделала это чисто по-деревенски, без какой-либо элегантности, подумал Драгошани, Сразу после пробуждения он всегда чувствовал себя раздраженным, особенно если его будили не вовремя, вторгались в его сон, как сейчас.
   — Вы что, глухая? — он снова потянулся и почти ткнул ее пальцем в нос. — Я спросил, кто вы. И почему меня разбудили так поздно?
   (С таким же успехом он мог сказать и “так рано”). Его сурово указующий перст, казалось, не произвел на девушку никакого впечатления. Она улыбнулась, слегка приподняв одну бровь; можно сказать, этот жест был даже слегка вызывающим.
   — Меня зовут Илзе, господин Драгошани, Илзе Кинковши. Вы проспали три часа. Поскольку мы с отцом понимали, что вы очень устали, мы сочли за благо позволить вам поспать, а за это время приготовили для вас комнату в мансарде. Все уже готово.
   — О, даже так? А теперь что вы от меня хотите? Драгошани даже не пытался быть любезным. И в данном случае он вовсе не играл, как это было ранее с отцом девушки. Нет, в ней действительно было что-то такое, что очень раздражало его. Во-первых, она была слишком уж самоуверенной, слишком проницательной. А во-вторых, она была хорошенькой. Ей, наверное, около... двадцати. Трудно сказать, замужем ли она, но кольца на ее пальце не было.
   Драгошани еще не до конца проснулся и его немного трясло — организм не успел адаптироваться к окружающему миру. Заметив это, она сказала:
   — Наверху теплее. Там еще солнце. Подъем по лестнице поможет вам разогнать кровь.
   Драгошани огляделся, кончиками пальцев прочистил уголки глаз, изгоняя оттуда остатки сна. Затем поднялся и похлопал по карманам пиджака, висевшего на стуле.
   — Где мой ключи? И... мои чемоданы? Девушка снова улыбнулась:
   — Отец отнес ваши чемоданы наверх. А вот ваши ключи.
   Когда она коснулась его холодной рукой, Драгошани неожиданно охватил озноб. Увидев, как он вздрогнул, девушка на этот раз просто рассмеялась:
   — А... девственник!
   — Что? — прошипел Драгошани, совершенно выходя из себя. — Что... вы... сказали?
   Повернувшись, она вышла в холл и направилась к лестнице. Драгошани, схватив пиджак, в ярости бросился вслед за ней. Дойдя до деревянной лестницы, она обернулась:
   — Просто у нас здесь так говорят. Это только такое выражение...
   — Что это значит? — резко спросил он, поднимаясь за ней по ступенькам.
   — Ну, это если парня трясет от возбуждения, мы говорим, что он девственник. Вынужденный девственник.
   — Ужасно глупое выражение! — Драгошани бросил на нее сердитый взгляд. Она в ответ улыбнулась:
   — К вам это не относится, господин Драгошани. Вы уже не мальчик и не кажетесь мне таким уж застенчивым и невинным. В любом случае это всего лишь выражение.
   — Вы слишком фамильярно обращаетесь с гостями, — проворчал Драгошани, чувствуя, что девушка перестала подтрунивать над ним, словно пожалев его.
   На площадке второго этажа она остановилась, поджидая его, а затем сказала:
   — Я просто старалась быть дружелюбной с вами. Плохо, если люди не разговаривают друг с другом. Отец велел спросить у вас, будете ли вы ужинать вместе с нами, поскольку вы здесь единственный гость, или вам принести еду в комнату?
   — Я буду есть в своей комнате, — не медля ни секунды, резко ответил он, — если мы когда-нибудь до нее доберемся.
   Пожав плечами, она стала подниматься дальше. Лестница, ведущая на третий этаж, была достаточно крутой.
   Илзе Кинковши была одета так, как уже давно не одевались в городах, но в деревнях и маленьких поселках эта мода еще сохранилась. Ее плиссированное платье, доходящее до колен, было туго стянуто возле груди; черный плотно прилегающий лиф с короткими пышными рукавами застегивался на груди на пуговицы. На ней также были надеты (и это показалось Драгошани очень смешным) резиновые ботики — в них было удобно ходить по ферме. Зимой она надела бы еще и чулки, но сейчас не зима...
   Он старался отвести глаза, но ему больше некуда было смотреть. А она как назло двигалась слишком быстро. Узкая черная полоска в виде буквы “V” разделяла белоснежные округлости ее ягодиц.
   На площадке третьего этажа она остановилась, поджидая его, без сомнения специально встав на самом краю ступеней. Драгошани замер, как вкопанный, у него перехватило дыхание. Глядя на него сверху вниз, совершенно спокойно и невозмутимо, широко открытыми зелеными глазами, она переступила с ноги на ногу, а затем потерлась коленом о внутреннюю сторону бедра.
   — Уверена, что вам понравится... здесь... — произнесла она и медленно перенесла вес на другую ногу. Драгошани отвернулся.
   — Да, да... Я уверен, я... я...
   Илзе заметила, что лоб его покрылся капельками пота. Она, фыркнув, тоже отвернулась. Судя по всему, ее первое впечатление о нем оказалось правильным. А жаль...

Глава 5

   Нигде больше не задерживаясь, Илзе Кинковши проводила Драгошани прямо в мансарду, показала ему ванную (которая, к его удивлению, была оборудована "вполне современно) и сделала вид, что собирается уходить. Комнаты были очень милыми: чисто побеленные, отделанные старым дубовым брусом; по углам стояли покрытые лаком шкафы и полки. У Драгошани поднялось настроение. Поскольку девушка, вроде бы, несколько умерила свой пыл, его отношение к ней — точнее говоря, ко всему еще не знакомому ему семейству Кинковши — изменилось в лучшую сторону. После того, как она и ее отец проявили по отношению к нему такое гостеприимство, Борис подумал, что с его стороны будет крайне бестактным ужинать здесь, в своей комнате, в одиночестве.
   — Илзе, — неожиданно окликнул он, — э... мисс Кинковши... я передумал. Я бы предпочел, пожалуй, поужинать на ферме. Когда я был еще ребенком, я жил на ферме. Для меня это будет не в новинку, а я в свою очередь постараюсь не показаться слишком чужим вашей семье. Так что... когда мы будем ужинать?
   Уже спускаясь по ступеням, она оглянулась:
   — Как только вы умоетесь и сойдете вниз. Мы ждем вас, — теперь она уже не улыбалась.
   — А!.. Тогда я приду через пару минут. Благодарю вас. Как только ее шаги затихли, Борис быстро скинул рубашку и, распахнув один из чемоданов, достал бритву, полотенце, чистые отглаженные брюки и новые носки.
   Десять минут спустя он быстро сбежал вниз и вышел из гостиницы. У дверей фермерского дома его встретил Кинковши.
   — Прошу извинить меня, я спешил как мог, — сказал Борис.
   — Ничего страшного, — пожимая его руку, ответил хозяин. — Добро пожаловать в мой дом, входите, пожалуйста. Мы сразу же садимся за стол.
   Внутренность дома производила впечатление слишком уж замкнутого пространства. Комнаты были большими, но потолки чересчур низкими, а отделка очень темной, выдержанной в старинном румынском стиле. За огромным квадратным столом, за которым свободно могла разместиться добрая дюжина людей, Борис оказался сидящим лицом к окну — рядом с ним никого не было. Напротив, закончив помогать матери по хозяйству, села Илзе. На фоне льющегося из окна света лицо ее казалось неясным силуэтом. Справа от Драгошани сидел Гзак Кинковши, чуть позже, завершив все дела, к нему присоединилась жена; слева — двое сыновей, примерно двенадцати и шестнадцати лет. По деревенским меркам, семья была небольшая.
   Еда была простой, но ее изобилие достойно было пира после обряда посвящения в рыцари. Именно так выразился Драгошани. Илзе в ответ лишь улыбнулась, а ее мать просто расцвела от удовольствия и ответила:
   — Я подумала, что вы, должно быть, очень голодны. Такой долгий путь! До Москвы ведь очень далеко. Сколько же дней вы ехали?
   — Но я же останавливался, чтобы перекусить, — улыбнулся он в ответ, но тут же, словно что-то вспомнив, неожиданно нахмурился:
   — Я ел дважды, и оба раза еда была отвратительной и очень дорогой. Я даже поспал пару часов прямо в машине — уже после того, как проехал Киев. А дальше я ехал, конечно, через Галац, Бухарест и Питешти, главным образом, чтобы избежать горных дорог.
   — Да, путь длинный, — согласно кивнул Гзак Кинковши, — тысяча шестьсот километров.
   — Если ехать по прямой, как летит ворона, — ответил Драгошани. — Но я же не ворона. Больше двух тысяч километров, если верить приборам в моей машине.
   — Проделать такой путь лишь затем, чтобы изучать не слишком богатую событиями историю наших мест!.. — покачал головой Кинковши.
   Они как раз закончили ужинать. Старик (на самом деле он был не стар, просто был более мудрым и опытным, а не иссушенным годами) раскурил глиняную трубку с восхитительно ароматным табаком, а Драгошани закурил “Ротманс”, целый блок которых купил ему в Москве, в специальном закрытом магазине для партийной элиты, Боровиц. Мальчики отправились заниматься вечерними делами на ферме, а женщины стали мыть посуду.
   Замечание Кинковши относительно “истории здешних мест” сначала несколько удивило Боровица, но он тут же вспомним, что это было официальным поводом для его приезда сюда. Делая одну затяжку за другой, он размышлял о том, насколько откровенным можно здесь быть. В то же время он представился сотрудником похоронного бюро, поэтому его несколько необычные интересы не должны показаться слишком уж странными.
   — Да, меня действительно интересует местная история. Правда, с тем же успехом я мог бы поехать изучать историю в Венгрию, остановиться в Молдавии или перебраться через Альпы в Орадею. Я мог бы отправиться в Югославию или на восток — в Монголию. Все эти страны для меня одинаково интересны, но здесь моя родина — вот почему местная история привлекает меня больше всего.
   — Но что конкретно вас интересует? Горы? Или, может быть, сражения и битвы? Клянусь Богом, эти места были свидетелями великих битв! — Кинковши не просто проявлял вежливость, он был в высшей степени заинтригован. Он подлил вина в бокал Драгошани и наполнил свой (вино было собственного изготовления — из лучших сортов местного винограда).
   — Думаю, что в какой-то степени и горы тоже, — ответил Драгошани. — И битвы, происходившие в здешних местах. Но само интересующее меня предание, пожалуй, гораздо древнее тех событий, о которых мы вообще можем помнить. Оно, возможно, такое же древнее, как сами эти холмы. Оно чрезвычайно загадочно и ужасно.
   Перегнувшись через стол, он неподвижным взглядом уставился в глаза Кинковши.
   — Ну, продолжайте же, не заставляйте меня мучиться от неизвестности. Что же это за таинственный предмет вашего интереса, что за древнее предание?
   Вино было очень крепким и лишило Драгошани обычной для него осторожности. Солнце за окном уже зашло, и кругом все было затянуто голубой дымкой тумана. Из кухни доносилось позвякивание тарелок и невнятный шум голосов. В соседней комнате гулко тикали часы. Обстановка была вполне подходящей. А деревенские жители настолько суеверны...
   Драгошани не выдержал.
   — Легенда, о которой я говорю, — медленно, отчетливо и со значением начал он, — это легенда о вампире!
   В первый момент Кинковши ничего не ответил — он казался озадаченным. Но затем со смехом откинулся на стуле и хлопнул себя по бедрам:
   — Ха-ха-ха! Вампир! Мне следовало бы догадаться! С каждым годом приезжает все больше и больше людей, мечтающих найти Дракулу!
   Драгошани сидел как громом пораженный. Он не знал, какой реакции он ожидал, но уж точно не этой.
   — Все больше людей? — наконец повторил он. — Каждый год? Мне кажется, я не совсем понимаю...
   — Ну, сейчас, когда запретов и ограничений стало меньше, — начал объяснять Кинковши. — Когда ваш драгоценный “железный занавес” несколько приподнялся, люди приезжают из Америки, из Англии, из Франции, один или двое были даже из Германии. В основном, конечно, любопытные туристы, но иногда и весьма образованные люди, даже ученые. И все они гоняются за этой не правдоподобной “легендой”. Скольким же я морочил голову вот в этой самой комнате, делая вид, что панически боюсь этого... Дракулы! Боже, ну и дураки! Ведь всем известно, даже таким “невежественным крестьянам”, как я, что это всего лишь персонаж одного из романов остроумного англичанина, написавшего его на рубеже веков. Да, а месяц назад в одном из кинотеатров нашего городка шел даже фильм с таким названием. Нет, Драгошани, вам не удастся одурачить меня! Я не удивлюсь, если вдруг окажется, что вы приехали сюда в качестве гида группы английских туристов, которых я жду в пятницу на следующей неделе. Да-да, они тоже ищут этого огромного, нехорошего вампира!
   — Ученые, вы говорите? — Драгошани безуспешно старался скрыть смущение. — Образованные люди?
   Кинковши поднялся и включил свет — комнату тускло осветила лампочка, скрытая под потрепанным абажуром, висевшим посередине потолка. Затем снова разжег трубку.
   — Да-да, ученые — профессора из Кельна, Бухареста, Парижа... Они приезжают сюда последние три года, до зубов вооруженные записными книжками, фотокопиями старинных, ветхих карт и документов, фотоаппаратами, этюдниками и кучей всяческих подобных вещей.
   Драгошани наконец пришел в себя:
   — И, безусловно, чековыми книжками, да? Он понимающе улыбнулся. Кинковши снова расхохотался:
   — О, да, конечно! И деньгами тоже! А что, я слышал даже, что в горных деревушках в маленьких магазинчиках продают землю из замка Дракулы в крошечных стеклянных бутылочках. Бог мой! Можно ли поверить в это? Следующим, наверное, станет Франкенштейн. Я его тоже в кино видел, и, должен сказать, выглядит он действительно ужасающе!
   Драгошани почувствовал, как в нем закипает гнев. Сам не зная почему, он вдруг почувствовал себя главным объектом шуток Кинковши. Итак, этот простофиля с кривыми зубами не верит в существование вампиров — они для него все равно что Йети или Лох-Несское чудовище, они вызывают у него приступы смеха, и он считает, что это бабкины сказки и выдумки, служащие для привлечения" журналистов...
   ...В этот-то момент, именно здесь, в этой комнате, Драгошани и поклялся себе в том, что...
   — Что это вы тут заговорили о чудовищах, — Маура Кинковши, вытирая руки о передник, вышла из кухни. — Будь осторожен, Гзак! Имей в виду, ты говоришь о дьяволе! А что касается вас, господин Драгошани.. В пустынных и заброшенных местах нашего края происходит много непонятных вещей.
   — О каких это пустынных местах ты говоришь, женщина? — насмешливо спросил Кинковши. — Человек еще дня не прошло, как приехал из Москвы, он ехал сюда неделю, если не больше, а ты ему толкуешь о каких-то безлюдных местах. Нет у нас больше безлюдных мест!
   «Нет, есть, — подумал Драгошани. — И это безлюдное место — ваша могила. Я почувствовал в них это: они даже не представляют себе, насколько там одиноко, — до тех пор пока я не прикоснусь к ним и не разбужу!»
   — Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — резко оборвала Кинковши жена. — Ходят слухи, что в некоторых горных поселках до сих пор втыкают колья в сердца тех, кто умер слишком молодым или по непонятной причине, потому что хотят быть уверенными в том, что они никогда больше не вернутся. И никто не видит в этом ничего плохого. — (Последние слова предназначались Драгошани.) — Это просто обычай — все равно что снять шляпу при виде похоронной процессии.
   В комнату вошла Илзе.
   — А что, разве вы тоже охотитесь за вампирами, господин Драгошани? Они такие мрачные и ужасные! Вы, конечно же, не один из них?
   — Нет, нет, конечно, нет! — на лице Драгошани застыла натянутая улыбка. — Я просто шутил с вашим отцом, вот и все. Однако, кажется, моя шутка обернулась против меня же.
   Он поднялся.
   — Что, уже уходите? — Кинковши был явно разочарован. — Понимаю, вы, наверное, очень устали. Очень жаль, а мне так хотелось побеседовать с вами. Ну, что поделаешь, у меня тоже много работы. Возможно, завтра...
   — О, я уверен у нас еще будет время для беседы, — ответил Драгошани, следуя за хозяином к двери.
   — Илзе, — позвал Кинковши, — будь добра, возьми факел и проводи господина до гостиницы. Туман еще хуже, чем кромешная тьма, ничего не видно под ногами.
   Девушка выполнила просьбу отца и провела Драгошани через двор и ворота к гостинице. Включив свет на лестнице, прежде чем попрощаться, она обратилась к гостю:
   — Господин Драгошани, возле вашей кровати есть кнопка звонка. Нажмите ее, если вам что-нибудь понадобится ночью. К сожалению, звонок может разбудить и моих родителей. Потому лучше будет, если вы просто приподнимете шторы, — я увижу это из окна своей спальни...
   — Что? — притворяясь, что не совсем ее понимает, спросил Драгошани. — Посреди ночи?
   Однако Илзе Кинковши не оставила ему никаких сомнений в значении своих слов:
   — Я плохо сплю. Моя комната расположена на первом этаже. Мне нравится открывать окно и дышать ночным воздухом. Иногда я даже выхожу прогуляться при лунном свете — чаще всего около часа ночи.
   Драгошани молча кивнул головой. Девушка стояла к нему слишком близко. Прежде чем она успела внести дальнейшую ясность в то, что имела виду, он повернулся и буквально побежал вверх по лестнице, спиной чувствуя ее насмешливый взгляд, пока не завернул за угол на втором этаже.

* * *

   Войдя в комнату, Драгошани первым делом опустил шторы, затем распаковал чемоданы и налил в ванну воды. Согретая газовой колонкой вода манила к себе. Драгошани добавил в ванну соли и разделся.
   Лежа в пенистой мыльной воде, Драгошани наслаждался ее теплом и медленным кружением при каждом движении его руки. Прошло совсем немного времени, когда он вдруг почувствовал, что голова его склоняется на грудь, а вода становится холодной. Встряхнувшись, он закончил мыться и стал готовиться ко сну.
   Было только десять часов вечера, когда Драгошани скользнул в постель, но через минуту или две он уже крепко спал.
   Перед самой полуночью он проснулся. В просвет между шторами в комнату лился лунный свет — яркая в несколько дюймов шириной вертикальная полоса напоминала блестящее древко копья. Вспомнив о разговоре с Илзе Кинковши, он взял булавку и плотно скрепил края штор. Он, правда, надеялся, что имеет какое-то значение, наполовину или нет раскрыты шторы, но... это могло и не иметь никакого значения.