Страница:
* * *
Возле Бухареста Драгошани остановился, чтобы заправиться, и попытался разбудить Тибора. День был в самом разгаре, но все же он сумел кое что уловить: слабый отклик, легкое шевеление в голове. В Брайде, уже в сумерках, он попытался снова. Теперь, с приближением ночи, присутствие Тибора ощущалось отчетливее. Тибор появился, он мог бы ответить, если бы Драгошани позволил ему это сделать. Однако он не позволил. Борис вновь исключил его из своего сознания и продолжил путь. Покончив с таможенными формальностями в Рени, Борис отключил защитные силы сознания и предложил Тибору войти в него. Была глубокая ночь, но он услышал лишь слабый шепот, словно доносящийся за тысячи миль:«Драгоша-а-а-а-ни! Трус! Ты сбежал от меня! От сидящего в ловушке под землей старика!»
— Я не трус! И я не убегаю. Я просто хочу быть недостижимым для тебя, быть там, где ты не сможешь до меня добраться. А если тебе это все-таки удастся, я буду знать об этом. Ты, Тибор, нуждаешься во мне больше, чем я в тебе. А пока полежи и все обдумай. Может быть, в один прекрасный день я вернусь к тебе, а может быть, и нет. Но если я вернусь, то поставлю тебе свои условия.
«Драгошани... — (шепот был слабым, но настойчивым) — я...»
— Прощай, Тибор!
Шепот Тибора Ференци растаял вдали, и вскоре Драгошани решил, что пришла пора остановиться и спокойно поспать.
И увидеть во сне свои собственные сны.
Глава 10
Весна 1976 года...
Виктор Шукшин был почти что разорен. Он промотал доставшиеся ему в наследство от Мэри Киф — Снайтс имение, вложив деньги в несколько сомнительных финансовых предприятий, которые благополучно провалились. Ему приходилось платить, высокие налоги за большой дом в Бонниригге, и тех грошей, которые он получал за частные уроки, было недостаточно. Он с удовольствием продал бы дом, но тот пришел в такое ужасное состояние, что не приходилось надеяться получить за него приличную сумму. К тому же дом обеспечивал необходимое уединение. Можно было бы сдать внаем несколько комнат, но в этом случае он непременно лишился бы возможности жить втайне от окружающих, а кроме того, прежде чем сдавать, комнаты следовало отремонтировать, а денег на это не было.
Лингвистические способности были не единственными, которыми он обладал. Поэтому за последние годы он предпринял несколько коротких поездок в Лондон, где ему удалось получить кое-какую интересующую его информацию и проверить сведения, добытые им ранее, за время, проведенное на Британских островах. Эти сведения могли заинтересовать некоторых людей за рубежом, а следовательно, принести кучу денег.
Иными словами, Виктор Шукшин был шпионом, или, во всяком случае, должен был им стать, — именно с этой целью Григорий Боровиц впервые выслал его за пределы СССР в 1957 году. В те годы отношения между Востоком и Западом были очень напряженными, а внутри СССР ужесточили меры, направленные против диссидентов. Поэтому на волне политической эмиграции Виктору Шукшину не составило особого труда попасть на Британские острова.
Однако вскоре после этого, а особенно после встречи с Мэри Киф, женитьбы на ней и ее убийства, Шукшин почувствовал себя настолько уверенно, что отрекся от своего шефа и стал британским гражданином. При этом он никогда не забывал о первоначальной цели приезда в Великобританию и в качестве гарантии на будущее все это время продолжал собирать информацию, которая могла бы когда-нибудь пригодиться его родной стране. И вот теперь, испытывая серьезные финансовые затруднения, он вдруг осознал, что его положение не так уж и безнадежно. Если в СССР ему откажутся заплатить требуемую сумму, он может пригрозить им раскрытием перед британскими спецслужбами секретов тайной русской организации.
Вот почему ясным майским утром Шукшин написал и тщательно зашифровал письмо, адресованное его старому корреспонденту в Берлине, с которым он не переписывался более пятнадцати лет и который, скорее всего, уже не рассчитывал что-либо от него получить. Тот человек имел возможность переправить его письмо дальше — в Восточную Германию, а оттуда в Москву, лично Григорию Боровицу. Шукшин отвез письмо в Бонниригг на почту и на потрепанном “Форде” возвратился обратно домой.
Однако, когда он переезжал через реку по старому каменному мосту, он вдруг с удивлением почувствовал внутри давно знакомый трепет, прилив сверхъестественной энергии, от которого спина покрылась холодным потом, а волосы на голове зашевелились словно под воздействием статического электричества. На мосту, облокотившись на парапет и глядя на воды спокойно текущей реки, стоял стройный молодой человек. На нем было пальто, на шее повязан шарф. Когда Шукшин подъехал ближе, молодой человек поднял голову и уставился на машину Шукшина. Серьезные бледно-голубые глаза, казалось, насквозь прожигали боковые дверцы автомобиля, и холодный взгляд пронзал Шукшина. Шукшин тут же почувствовал, что незнакомец обладает сверхъестественными способностями, не свойственной обычному человеку проницательностью. Он определил это абсолютно точно, поскольку сам был человеком неординарным. Он был “наблюдателем”: его талант заключался в немедленном выявлении особо одаренных людей.
Кем был этот молодой человек и почему он появился здесь именно сейчас, оставалось только гадать. Эта встреча могла быть случайностью, простым совпадением. Шукшину не однажды приходилось сталкиваться с подобными людьми. Однако, если оценивать с точки зрения силы и цвета, то этот человек был очень силен и окрашен в алый цвет — в сознании Шукшина он предстал грозной ярко-красной тучей. Вполне возможно, что он появился здесь преднамеренно, его мог кто-нибудь прислать. В британской разведке тоже имелись свои “наблюдатели”, они могли обнаружить и выследить Виктора. В свете недавних поездок в Лондон и того, что ему впоследствии удалось узнать о британском отделе экстрасенсорики, такое предположение никак нельзя было назвать невероятным. От этих мыслей его охватила паника. И не только паника. Он почувствовал в себе нечто такое, с чем необходимо было немедленно справиться. Он вдруг подумал, что нет ничего легче, чем, чуть повернув руль, пригвоздить человека машиной к парапету. Им овладела ненависть, непреодолимая и всепоглощающая ненависть ко всем экстрасенсам.
Ярость потихоньку прошла, и Шукшин взглянул на свои руки. Он так крепко вцепился в края стола, что костяшки пальцев побелели. Он заставил себя разжать руки, откинулся в кресле и глубоко вздохнул. Подобное с ним случалось не впервые, и он умел справляться с эмоциями, ему это удавалось почти всегда. И зачем только он послал это письмо Боровицу! Возможно, он совершил большую ошибку. Наверное, лучше было бы сразу предложить свои услуги англичанам. Ему следует немедленно сделать это. Пока они не выследили его...
За такими мыслями и застал его звонок в дверь, заставивший Виктора вздрогнуть.
Кабинет Шукшина располагался на нижнем этаже в задней части дома, окна его выходили во внутренний дворик. Он встал из-за стола и, покинув залитую солнцем комнату, торопливо направился через сумрачные помещения первого этажа к входной двери. Примерно на полпути звонок раздался снова, и он опять резко дернулся — нервы его были напряжены до предела.
— Иду! Иду! — крикнул он, но при этом замедлил шаги и остановился перед внутренним входом в длинную застекленную крытую галерею. Снаружи за матовыми стеклами входной двери он увидел закутанного в шарф человека, которого сразу же узнал. Это был молодой человек с моста.
У Шукшина было два предположения на его счет. Одно, основанное на чисто внешнем впечатлении, вполне могло оказаться ошибочным. Второе было более вероятным и очевидным: он вновь ощутил воздействие энергетических полей и почувствовал горячий прилив ненависти к этим специфически одаренным людям. В душе его вновь поднялась паника, но усилием воли он подавил ее и направился к входной двери. Ну что ж, он хочет узнать наконец, кто этот молодой человек. Теперь, похоже, он не останется в неведении. Так или иначе, но он вскоре выяснит, что происходит.
Он открыл дверь...
— Здравствуйте! — улыбаясь и протягивая руку, сказал Гарри Киф. — Вы, должно быть, Виктор Шукшин и, насколько мне известно, даете частные уроки русского и немецкого?
Шукшин не принял предложенной Кифом руки, а просто стоял, пристально глядя на гостя. Гарри, со своей стороны, тоже не сводил с него глаз. И несмотря на то что он продолжал улыбаться, все его существо содрогалось от мысли, что он стоит лицом к лицу с убийцей своей матери. Однако он отбросил эти мысли в сторону, так как сейчас ему было достаточно просто рассмотреть и составить впечатление об этом почти незнакомом ему человеке, которого он намерен уничтожить.
Русскому было далеко за сорок, но выглядел он лет на десять старше. У него было заметное брюшко, темные с сединой волосы, он носил бачки, плавно переходившие в острую бородку, обрамлявшую снизу толстогубый рот. Морщинистое лицо с серой кожей, глубоко посаженные темные глаза с покрасневшими, воспаленными веками свидетельствовали о том, что он обладал далеко не идеальным здоровьем, но Гарри почувствовал, что отчим обладает опасной силой. Его догадку подтверждали внушительных размеров руки, широкие, хотя и несколько сутулые плечи, а также рост, составлявший никак не менее шести футов. В целом фигура отчима производила внушительное впечатление. И к тому же (Гарри вновь вспомнил об этом) перед Кифом стоял хладнокровный убийца.
— Так вы обучаете языкам или нет? На лице Шукшина появилось слабое подобие улыбки, уголки мясистых губ нервно дернулись.
— Да, я действительно даю уроки, — голос Шукшина был густым и глубоким, в его речи заметно ощущался легкий русский акцент. — Полагаю, вам кто-то порекомендовал ко мне обратиться? Кто же... гм... послал вас ко мне?
— Порекомендовал? Нет, это не совсем так. Просто я увидел в газете ваше объявление. Никто меня не посылал.
— А... а... — осторожно протянул Шукшин. — А вы хотите брать уроки? Простите мне мою непонятливость, но в наше время мало кто интересуется языками. У меня всего пара постоянных учеников. Вот как обстоят дела. Но сейчас я не могу позволить себе взять больше — у меня мало времени. И к тому же мои уроки стоят довольно дорого. Разве вам недостаточно тех знаний, которые вы получили в школе? Я имею в виду языки.
— Не в школе, — поправил его Киф, — в колледже. — Он пожал плечами. — Боюсь, это старая история: у меня не хватало времени на занятия языками, когда была возможность учить их бесплатно, поэтому теперь я вынужден платить за это. Я собираюсь отправиться в путешествие, видите ли, так что я подумал...
— Вы хотите улучшить свой немецкий?
— И русский тоже.
В голове Шукшина прозвенел тревожный звонок, еще более усилив его беспокойство. Молодой человек лгал, и он знал это. К тому же помимо того, что юноша обладал несомненным талантом к сверхъестественному, к экстрасенсорике, Шукшин испытывал какую-то странную уверенность в том, что откуда-то уже знает своего гостя.
— О, даже так? — наконец произнес он. — Тогда вы поистине редкий человек. В наше время мало кто из англичан рискует поехать в Россию, а уж тем более хочет выучить русский язык. Вы едете туда по делам, или?..
— Исключительно ради собственного удовольствия, — прервал его Киф. — Вы позволите войти?
Шукшину совсем не хотелось впускать его в дом, он с гораздо большим удовольствием захлопнул бы дверь перед носом гостя. Но он должен наконец выяснить, кто же этот юноша на самом деле. Шукшин отступил в сторону, а Гарри вошел. Звук захлопнувшейся за спиной двери был похож на стук крышки гроба. Он явственно ощущал враждебность русского, чувствовал его ненависть. Но с какой стати Шукшину ненавидеть его? Ведь он его совсем не знает.
— Я не расслышал ваше имя, — сказал русский, провожая Гарри в кабинет.
Киф был готов к такому вопросу. Он помедлил еще минуту, следуя по пятам за хозяином дома, и, лишь когда они вошли в залитый светом и воздухом, струившимся через открытые окна, кабинет, произнес:
— Меня зовут Гарри. Гарри Киф... отчим. Шедший впереди Шукшин споткнулся о письменный стол. Он замер, превратившись на какое-то мгновение в каменное изваяние, потом резко обернулся. Киф ожидал подобной реакции, но даже он был удивлен ее резкостью. В обрамлении темных бакенбардов и бороды лицо казалось белым, как мел, а толстые губы тряслись не то от страха, не то от потрясения... а возможно, и от ярости.
— Что? — в хриплом голосе Шукшина слышалось неподдельное изумление. — Что вы такое говорите? Гарри Киф? Это что, шутка?..
Однако, приглядевшись повнимательнее, он вдруг понял, почему этот молодой человек показался ему знакомым. В последний раз он видел его еще ребенком, но черты лица были определенно те же самые. И он был очень похож на свою мать. Во всяком случае теперь, когда Шукшин узнал, кто он, их сходство не вызывало у него сомнений. И что самое главное, мальчик, кажется, унаследовал природные способности матери.
Ее талант! Мальчик, как и его мать, был экстрасенсом, медиумом! Так вот в чем дело! Вот что ощутил в нем Шукшин — отголосок дара матери!
— Отчим? — Гарри изобразил участие. — С вами все в порядке?
Он протянул руку, но Шукшин отпрянул, прижавшись спиной к столу. Кое-как обойдя стол, он плюхнулся в кресло.
— Это я... от потрясения, — наконец выдавил он. — Увидеть тебя здесь, через столько лет! — Он взял себя в руки, облегченно вздохнул и, кажется, почувствовал себя свободнее. — Величайшее потрясение!
— Я не хотел испугать вас, — солгал Гарри. — Я подумал, вам будет приятно увидеть меня, узнать, как я живу. Мне казалось, что настало наконец время познакомиться с вами поближе — ведь вы единственная ниточка, связывающая меня с прошлым, с моим детством, с мамой.
— С твоей матерью? — Шукшин немедленно перешел к обороне. Он быстро собрался с мыслями, лицо его вновь обрело цвет. Совершенно очевидно, что опасения быть раскрытым британским отделом экстрасенсорики абсолютно безосновательны. Киф просто решил нанести ему запоздалый визит, возвратиться в родной дом. Он проявлял искренний интерес к своему прошлому. Но если так...
— К чему тогда вся эта чепуха относительно того, что ты хочешь учить немецкий, русский?.. — рявкнул он. — Если уж ты захотел повидаться со мной, то разве нельзя было обойтись без этой ерунды?
Киф пожал плечами.
— Да, конечно же, это было лишь предлогом для встречи с вами, но в моем поведении не было никакого злого умысла. Мне просто захотелось проверить, узнаете ли вы меня, прежде чем я скажу вам, кто я.
Гарри продолжал улыбаться. Шукшин уже вполне пришел в себя, и лицо его исказилось от гнева, отчего он стал казаться еще более уродливым. Гарри понял, что настало время нанести второй удар.
— В любом случае, я знаю немецкий и русский лучше вас, говорю на них свободнее и сам могу дать вам несколько уроков.
Шукшин очень гордился своими лингвистическими способностями. И теперь он не мог поверить своим ушам. О чем говорит этот щенок? Он собирается учить его? Он что, с ума сошел? Шукшин преподавал языки, когда Гарри и на свете не было! Гордость собой заслонила в душе русского остальные эмоции, даже ненависть, которую он испытывал по отношению к любому экстрасенсу.
— Ха-ха-ха! — хрипло рассмеялся он. — Это смешно! Я по национальности русский. Я получал награды за знание родного языка еще в семнадцать лет! Я получил диплом за знание немецкого в двадцать! Я не знаю, откуда в твоей голове возникли эти глупые идеи, Гарри Киф, но то, что ты говоришь, — это сущая ерунда. Неужели ты и вправду так думаешь? Или ты намеренно дразнишь меня?
Гарри продолжал улыбаться, на этот раз уже недобро. Взяв стул, он сел напротив Шукшина продолжая улыбаться прямо ему в лицо. Затем он обратился мыслями к своему старому Другу Клаусу Грюнбауму, бывшему военнопленному, женившемуся на англичанке и после войны осевшему в Хартлпуле. Грюнбаум умер от инфаркта в 1955 году и был похоронен на кладбище поселка Грейфилдс. Тот факт, что их разделяли 150 миль, не имел никакого значения. Грюнбаум откликнулся и заговорил с ним, точнее через него с Виктором Шукшиным, на чистейшем немецком языке:
— Как вам нравится мой немецкий? Вы узнаете, именно так говорят немцы, живущие в Гамбурге? — Гарри минуту помолчал, а затем сменив свой (или, точнее, Грюнбаума) акцент, заговорил снова:
— Может быть, вам больше по душе вот это? Так говорит образованная немецкая элита, интеллигенция, а остальные лишь слепо пытаются подражать этой манере. Или вы хотите, чтобы я выполнил какое-нибудь трудное задание, например, грамматическое? Возможно, это убедит вас?
— Неплохо, — насмешливо признал Шукшин. Глаза его, поначалу, когда Киф заговорил, широко раскрывшиеся от удивления, сузились вновь. — Прекрасное упражнение на знание немецких диалектов, вы хорошо с ним справились. Но заучить, как попугай, несколько фраз может любой, потратив на это полчаса. Вот русский язык — это совсем другое дело.
Усмешка Кифа стала еще более напряженной. Он поблагодарил Клауса Грюнбаума, и мысли его обратились в другую сторону — на кладбище в окрестностях Эдинбурга. Гарри побывал там недавно, чтобы навестить свою русскую бабушку, умершую за несколько месяцев до его рождения. Теперь он вновь мысленно отыскал ее, прося о помощи в разговоре с отчимом На ее родном языке. На присущем Наташе великолепном русском, фактически излагая ее мысли, Гарри для начала произнес обличительную речь по поводу “скорейшего падения репрессивного коммунистического режима”. На несколько минут потеряв дар речи от удивления, Шукшин наконец воскликнул:
— А это еще что, Гарри? Опять какая-то вызубренная чепуха? Зачем ты меня разыгрываешь?
Но несмотря на грозный тон, Шукшин все же почувствовал, что сердце его часто и тяжело забилось. Речь Кифа напомнила ему о ком-то... о ком-то, кого он люто ненавидел.
По-прежнему говоря на безукоризненном русском языке, свойственном бабушке, но излагая теперь уже свои мысли, Киф ответил:
— А как по-вашему, мог ли я вызубрить вот это? Неужели вы настолько слепы, что не способны увидеть истину, столкнувшись с нею лицом к лицу? Я человек одаренный. Возможно настолько одаренный, что вам даже трудно представить это. Я намного талантливее, чем моя несчастная матушка...
Шукшин вскочил, перегнулся через стол, и клокотавшая внутри его ненависть вырвалась наружу и обрушилась на голову Кифа.
— Ну что ж, ты действительно очень умен, ублюдок. Ну и что из того? И к чему это ты дважды упомянул о своей матери? Чего ты добиваешься, Гарри Киф, к чему ты клонишь? Такое впечатление, что ты пытаешься мне угрожать?
Гарри по-прежнему отвечал ему по-русски:
— Угрожать? А с чего мне угрожать вам? Я приехал лишь затем, чтобы повидаться с вами. И попросить об одолжении...
— Что? Сначала ты из меня делаешь дурака, а потом имеешь наглость простить об одолжении? Чего ты хочешь от меня?
Наступил подходящий момент для третьего удара. Гарри тоже поднялся со стула и все на том же безукоризненном русском языке ответил:
— Мне говорили, что матушка очень любила кататься на коньках. За нашим садом протекает река. Мне хотелось бы вернуться сюда зимой и навестить вас еще раз. Возможно, тогда вы будете менее раздражены, и мы сможем спокойно побеседовать. Может быть, я привезу с собой коньки и покатаюсь по льду замерзшей реки, как это любила делать моя матушка. Как раз там, где заканчивается сад.
Лицо Шукшина стало пепельно-серым, он отпрянул и ухватился руками за стол. В глазах его загорелся яростный огонь, а толстые губы застыли в зверином оскале. Он больше не в силах был сдерживать гнев и ненависть. Он должен уничтожить самонадеянного щенка, избавиться от него. Он должен... должен... должен!..
Заметив, что Шукшин стал обходить стол, направляясь в его сторону, Гарри понял, что ему угрожает опасность, и попятился к двери. Он еще не закончил. Он должен успеть сделать еще одну вещь. Сунув руку в карман пальто, он достал оттуда какой-то предмет.
— Я кое-что принес вам, — на этот раз Гарри говорил по-английски. — Это принадлежит вам и осталось со времен моего детства.
— Убирайся! — зарычал Шукшин. — Убирайся, пока цел! Вместе со своими проклятыми выдумками! Ты хочешь приехать ко мне зимой? Я запрещаю тебе делать это! Я больше ничего не хочу о тебе слышать, чертов пасынок! Убирайся и дурачь кого-нибудь другого. Выметайся, пока...
— Не беспокойтесь, — ответил Гарри. — Я сейчас же уйду. Но сначала... ловите!
И он швырнул что-то Шукшину. Потом повернулся и, пройдя через сумеречные комнаты, скрылся из вида.
Шукшин автоматически поймал брошенный предмет и секунду молча Вглядывался в него. В голове у него помутилось, и он упал на колени. После того как за Гарри захлопнулась входная дверь, он еще долго неотрывно смотрел на предмет, лежавший в его руке, которою давно не существовало.
Отполированное золото блестело как новое, а огромный “кошачий глаз” уставился на него, словно размышляя о чем-то своем...
Пристройки — да, именно так они и выглядели отсюда, сверху, — старые амбары и сараи, заброшенные, разрушающиеся, оставленные без присмотра, оседающие и разваливающиеся. Такое впечатление они должны были производить опять же по указанию Боровица. На самом деле это были защитные сооружения с расположенными в них огневыми точками, оснащенными пулеметами. Они были прекрасно оборудованы, отсюда просматривалось и простреливалось все пространство между особняком и наружной стеной. Наблюдательные пункты были оборудованы и внутри самой стены, а ее внешняя сторона простым щелчком выключателя превращалась в электрический барьер.
Отдел Боровица располагался в одной из наиболее хорошо укрепленных крепостей в СССР, сравниться с ним мог, пожалуй, лишь Байконур. Поместье в Бронницах так же успешно могло соперничать с центром по атомным исследованиям, затерянным в Уральских горах в целях сохранения строжайшей секретности. Но в одном отдел Боровица безусловно превосходил и Байконур, и уральский центр — он был секретным в полном смысле этого слова.
Помимо сотрудников самого отдела о существовании особняка было известно едва ли десятку людей, но лишь трое или четверо знали о том, что здесь, в Бронницах, располагается секретный отдел разведки. В число этих избранных входил, конечно же, сам генсек, несколько раз побывавший здесь. Знал о нем и Юрий Андропов, но ему повезло меньше: он никогда здесь не был и никогда сюда не попадет — во всяком случае, по приглашению Боровица.
Вертолет наконец приземлился, и, едва лопасти замедлили вращение, Боровиц открыл дверцу и свесил наружу ноги. Один из охранников, низко пригибаясь, подбежал к вертолету, чтобы помочь Боровицу выйти. Придерживая рукой шляпу, Боровиц спустился на землю и, пройдя под аркой, оказался в той части поместья, которая некогда была внутренним двориком. Теперь над ним была построена крыша, а сам он разделен на просторные оранжереи и лаборатории, где в максимально комфортных условиях работали сотрудники отдела, обеспеченные всем необходимым для своих исследований.
Боровиц проснулся сегодня поздно и только поэтому, чтобы поскорее оказаться на работе, вызвал на дачу служебный вертолет. Однако на встречу с Драгошани он все же опоздал на целый час. Пройдя через комплекс зданий, примыкающих непосредственно к главному зданию, он вошел, поднялся по отполированным временем ступеням на второй этаж, где в одной из башен располагался его кабинет. Все это время с лица его не сходила характерная волчья ухмылка, вызванная мыслью о том, что Драгошани вынужден был ждать его. Будучи человеком до крайности пунктуальным, Драгошани, должно быть, в ярости. Но это и к лучшему. Его ум и язык будут остры как никогда, а следовательно он будет работать максимально точно. Время от времени полезно доводить людей до крайности, а в этом Боровиц был большим мастером.
На ходу сняв шляпу и пиджак, Боровиц наконец вошел в крошечную приемную, служившую одновременно кабинетом его секретаря, и увидел там Драгошани, который нервно ходил из угла в угол и что-то мрачно бормотал под нос. Некромант даже не пытался скрыть раздражение, когда, бросив ему на ходу “Доброе утро”, Боровиц быстро прошел мимо в свой просторный кабинет. Наглухо захлопнув дверь, Боровиц повесил на место пиджак и шляпу и стоял, поскребывая подбородок и размышляя, как бы ему наилучшим образом преподнести принесенные им плохие новости. А они действительно были чрезвычайно плохими, и Боровиц находился в гораздо более ужасном настроении, чем можно было судить по его внешнему виду. Правда, людям, хорошо знавшим характер Боровица, было известно, что в прекрасном расположении духа он находится лишь тогда, когда ему предоставляется возможность проявить свою беспощадность.
Виктор Шукшин был почти что разорен. Он промотал доставшиеся ему в наследство от Мэри Киф — Снайтс имение, вложив деньги в несколько сомнительных финансовых предприятий, которые благополучно провалились. Ему приходилось платить, высокие налоги за большой дом в Бонниригге, и тех грошей, которые он получал за частные уроки, было недостаточно. Он с удовольствием продал бы дом, но тот пришел в такое ужасное состояние, что не приходилось надеяться получить за него приличную сумму. К тому же дом обеспечивал необходимое уединение. Можно было бы сдать внаем несколько комнат, но в этом случае он непременно лишился бы возможности жить втайне от окружающих, а кроме того, прежде чем сдавать, комнаты следовало отремонтировать, а денег на это не было.
Лингвистические способности были не единственными, которыми он обладал. Поэтому за последние годы он предпринял несколько коротких поездок в Лондон, где ему удалось получить кое-какую интересующую его информацию и проверить сведения, добытые им ранее, за время, проведенное на Британских островах. Эти сведения могли заинтересовать некоторых людей за рубежом, а следовательно, принести кучу денег.
Иными словами, Виктор Шукшин был шпионом, или, во всяком случае, должен был им стать, — именно с этой целью Григорий Боровиц впервые выслал его за пределы СССР в 1957 году. В те годы отношения между Востоком и Западом были очень напряженными, а внутри СССР ужесточили меры, направленные против диссидентов. Поэтому на волне политической эмиграции Виктору Шукшину не составило особого труда попасть на Британские острова.
Однако вскоре после этого, а особенно после встречи с Мэри Киф, женитьбы на ней и ее убийства, Шукшин почувствовал себя настолько уверенно, что отрекся от своего шефа и стал британским гражданином. При этом он никогда не забывал о первоначальной цели приезда в Великобританию и в качестве гарантии на будущее все это время продолжал собирать информацию, которая могла бы когда-нибудь пригодиться его родной стране. И вот теперь, испытывая серьезные финансовые затруднения, он вдруг осознал, что его положение не так уж и безнадежно. Если в СССР ему откажутся заплатить требуемую сумму, он может пригрозить им раскрытием перед британскими спецслужбами секретов тайной русской организации.
Вот почему ясным майским утром Шукшин написал и тщательно зашифровал письмо, адресованное его старому корреспонденту в Берлине, с которым он не переписывался более пятнадцати лет и который, скорее всего, уже не рассчитывал что-либо от него получить. Тот человек имел возможность переправить его письмо дальше — в Восточную Германию, а оттуда в Москву, лично Григорию Боровицу. Шукшин отвез письмо в Бонниригг на почту и на потрепанном “Форде” возвратился обратно домой.
Однако, когда он переезжал через реку по старому каменному мосту, он вдруг с удивлением почувствовал внутри давно знакомый трепет, прилив сверхъестественной энергии, от которого спина покрылась холодным потом, а волосы на голове зашевелились словно под воздействием статического электричества. На мосту, облокотившись на парапет и глядя на воды спокойно текущей реки, стоял стройный молодой человек. На нем было пальто, на шее повязан шарф. Когда Шукшин подъехал ближе, молодой человек поднял голову и уставился на машину Шукшина. Серьезные бледно-голубые глаза, казалось, насквозь прожигали боковые дверцы автомобиля, и холодный взгляд пронзал Шукшина. Шукшин тут же почувствовал, что незнакомец обладает сверхъестественными способностями, не свойственной обычному человеку проницательностью. Он определил это абсолютно точно, поскольку сам был человеком неординарным. Он был “наблюдателем”: его талант заключался в немедленном выявлении особо одаренных людей.
Кем был этот молодой человек и почему он появился здесь именно сейчас, оставалось только гадать. Эта встреча могла быть случайностью, простым совпадением. Шукшину не однажды приходилось сталкиваться с подобными людьми. Однако, если оценивать с точки зрения силы и цвета, то этот человек был очень силен и окрашен в алый цвет — в сознании Шукшина он предстал грозной ярко-красной тучей. Вполне возможно, что он появился здесь преднамеренно, его мог кто-нибудь прислать. В британской разведке тоже имелись свои “наблюдатели”, они могли обнаружить и выследить Виктора. В свете недавних поездок в Лондон и того, что ему впоследствии удалось узнать о британском отделе экстрасенсорики, такое предположение никак нельзя было назвать невероятным. От этих мыслей его охватила паника. И не только паника. Он почувствовал в себе нечто такое, с чем необходимо было немедленно справиться. Он вдруг подумал, что нет ничего легче, чем, чуть повернув руль, пригвоздить человека машиной к парапету. Им овладела ненависть, непреодолимая и всепоглощающая ненависть ко всем экстрасенсам.
Ярость потихоньку прошла, и Шукшин взглянул на свои руки. Он так крепко вцепился в края стола, что костяшки пальцев побелели. Он заставил себя разжать руки, откинулся в кресле и глубоко вздохнул. Подобное с ним случалось не впервые, и он умел справляться с эмоциями, ему это удавалось почти всегда. И зачем только он послал это письмо Боровицу! Возможно, он совершил большую ошибку. Наверное, лучше было бы сразу предложить свои услуги англичанам. Ему следует немедленно сделать это. Пока они не выследили его...
За такими мыслями и застал его звонок в дверь, заставивший Виктора вздрогнуть.
Кабинет Шукшина располагался на нижнем этаже в задней части дома, окна его выходили во внутренний дворик. Он встал из-за стола и, покинув залитую солнцем комнату, торопливо направился через сумрачные помещения первого этажа к входной двери. Примерно на полпути звонок раздался снова, и он опять резко дернулся — нервы его были напряжены до предела.
— Иду! Иду! — крикнул он, но при этом замедлил шаги и остановился перед внутренним входом в длинную застекленную крытую галерею. Снаружи за матовыми стеклами входной двери он увидел закутанного в шарф человека, которого сразу же узнал. Это был молодой человек с моста.
У Шукшина было два предположения на его счет. Одно, основанное на чисто внешнем впечатлении, вполне могло оказаться ошибочным. Второе было более вероятным и очевидным: он вновь ощутил воздействие энергетических полей и почувствовал горячий прилив ненависти к этим специфически одаренным людям. В душе его вновь поднялась паника, но усилием воли он подавил ее и направился к входной двери. Ну что ж, он хочет узнать наконец, кто этот молодой человек. Теперь, похоже, он не останется в неведении. Так или иначе, но он вскоре выяснит, что происходит.
Он открыл дверь...
— Здравствуйте! — улыбаясь и протягивая руку, сказал Гарри Киф. — Вы, должно быть, Виктор Шукшин и, насколько мне известно, даете частные уроки русского и немецкого?
Шукшин не принял предложенной Кифом руки, а просто стоял, пристально глядя на гостя. Гарри, со своей стороны, тоже не сводил с него глаз. И несмотря на то что он продолжал улыбаться, все его существо содрогалось от мысли, что он стоит лицом к лицу с убийцей своей матери. Однако он отбросил эти мысли в сторону, так как сейчас ему было достаточно просто рассмотреть и составить впечатление об этом почти незнакомом ему человеке, которого он намерен уничтожить.
Русскому было далеко за сорок, но выглядел он лет на десять старше. У него было заметное брюшко, темные с сединой волосы, он носил бачки, плавно переходившие в острую бородку, обрамлявшую снизу толстогубый рот. Морщинистое лицо с серой кожей, глубоко посаженные темные глаза с покрасневшими, воспаленными веками свидетельствовали о том, что он обладал далеко не идеальным здоровьем, но Гарри почувствовал, что отчим обладает опасной силой. Его догадку подтверждали внушительных размеров руки, широкие, хотя и несколько сутулые плечи, а также рост, составлявший никак не менее шести футов. В целом фигура отчима производила внушительное впечатление. И к тому же (Гарри вновь вспомнил об этом) перед Кифом стоял хладнокровный убийца.
— Так вы обучаете языкам или нет? На лице Шукшина появилось слабое подобие улыбки, уголки мясистых губ нервно дернулись.
— Да, я действительно даю уроки, — голос Шукшина был густым и глубоким, в его речи заметно ощущался легкий русский акцент. — Полагаю, вам кто-то порекомендовал ко мне обратиться? Кто же... гм... послал вас ко мне?
— Порекомендовал? Нет, это не совсем так. Просто я увидел в газете ваше объявление. Никто меня не посылал.
— А... а... — осторожно протянул Шукшин. — А вы хотите брать уроки? Простите мне мою непонятливость, но в наше время мало кто интересуется языками. У меня всего пара постоянных учеников. Вот как обстоят дела. Но сейчас я не могу позволить себе взять больше — у меня мало времени. И к тому же мои уроки стоят довольно дорого. Разве вам недостаточно тех знаний, которые вы получили в школе? Я имею в виду языки.
— Не в школе, — поправил его Киф, — в колледже. — Он пожал плечами. — Боюсь, это старая история: у меня не хватало времени на занятия языками, когда была возможность учить их бесплатно, поэтому теперь я вынужден платить за это. Я собираюсь отправиться в путешествие, видите ли, так что я подумал...
— Вы хотите улучшить свой немецкий?
— И русский тоже.
В голове Шукшина прозвенел тревожный звонок, еще более усилив его беспокойство. Молодой человек лгал, и он знал это. К тому же помимо того, что юноша обладал несомненным талантом к сверхъестественному, к экстрасенсорике, Шукшин испытывал какую-то странную уверенность в том, что откуда-то уже знает своего гостя.
— О, даже так? — наконец произнес он. — Тогда вы поистине редкий человек. В наше время мало кто из англичан рискует поехать в Россию, а уж тем более хочет выучить русский язык. Вы едете туда по делам, или?..
— Исключительно ради собственного удовольствия, — прервал его Киф. — Вы позволите войти?
Шукшину совсем не хотелось впускать его в дом, он с гораздо большим удовольствием захлопнул бы дверь перед носом гостя. Но он должен наконец выяснить, кто же этот юноша на самом деле. Шукшин отступил в сторону, а Гарри вошел. Звук захлопнувшейся за спиной двери был похож на стук крышки гроба. Он явственно ощущал враждебность русского, чувствовал его ненависть. Но с какой стати Шукшину ненавидеть его? Ведь он его совсем не знает.
— Я не расслышал ваше имя, — сказал русский, провожая Гарри в кабинет.
Киф был готов к такому вопросу. Он помедлил еще минуту, следуя по пятам за хозяином дома, и, лишь когда они вошли в залитый светом и воздухом, струившимся через открытые окна, кабинет, произнес:
— Меня зовут Гарри. Гарри Киф... отчим. Шедший впереди Шукшин споткнулся о письменный стол. Он замер, превратившись на какое-то мгновение в каменное изваяние, потом резко обернулся. Киф ожидал подобной реакции, но даже он был удивлен ее резкостью. В обрамлении темных бакенбардов и бороды лицо казалось белым, как мел, а толстые губы тряслись не то от страха, не то от потрясения... а возможно, и от ярости.
— Что? — в хриплом голосе Шукшина слышалось неподдельное изумление. — Что вы такое говорите? Гарри Киф? Это что, шутка?..
Однако, приглядевшись повнимательнее, он вдруг понял, почему этот молодой человек показался ему знакомым. В последний раз он видел его еще ребенком, но черты лица были определенно те же самые. И он был очень похож на свою мать. Во всяком случае теперь, когда Шукшин узнал, кто он, их сходство не вызывало у него сомнений. И что самое главное, мальчик, кажется, унаследовал природные способности матери.
Ее талант! Мальчик, как и его мать, был экстрасенсом, медиумом! Так вот в чем дело! Вот что ощутил в нем Шукшин — отголосок дара матери!
— Отчим? — Гарри изобразил участие. — С вами все в порядке?
Он протянул руку, но Шукшин отпрянул, прижавшись спиной к столу. Кое-как обойдя стол, он плюхнулся в кресло.
— Это я... от потрясения, — наконец выдавил он. — Увидеть тебя здесь, через столько лет! — Он взял себя в руки, облегченно вздохнул и, кажется, почувствовал себя свободнее. — Величайшее потрясение!
— Я не хотел испугать вас, — солгал Гарри. — Я подумал, вам будет приятно увидеть меня, узнать, как я живу. Мне казалось, что настало наконец время познакомиться с вами поближе — ведь вы единственная ниточка, связывающая меня с прошлым, с моим детством, с мамой.
— С твоей матерью? — Шукшин немедленно перешел к обороне. Он быстро собрался с мыслями, лицо его вновь обрело цвет. Совершенно очевидно, что опасения быть раскрытым британским отделом экстрасенсорики абсолютно безосновательны. Киф просто решил нанести ему запоздалый визит, возвратиться в родной дом. Он проявлял искренний интерес к своему прошлому. Но если так...
— К чему тогда вся эта чепуха относительно того, что ты хочешь учить немецкий, русский?.. — рявкнул он. — Если уж ты захотел повидаться со мной, то разве нельзя было обойтись без этой ерунды?
Киф пожал плечами.
— Да, конечно же, это было лишь предлогом для встречи с вами, но в моем поведении не было никакого злого умысла. Мне просто захотелось проверить, узнаете ли вы меня, прежде чем я скажу вам, кто я.
Гарри продолжал улыбаться. Шукшин уже вполне пришел в себя, и лицо его исказилось от гнева, отчего он стал казаться еще более уродливым. Гарри понял, что настало время нанести второй удар.
— В любом случае, я знаю немецкий и русский лучше вас, говорю на них свободнее и сам могу дать вам несколько уроков.
Шукшин очень гордился своими лингвистическими способностями. И теперь он не мог поверить своим ушам. О чем говорит этот щенок? Он собирается учить его? Он что, с ума сошел? Шукшин преподавал языки, когда Гарри и на свете не было! Гордость собой заслонила в душе русского остальные эмоции, даже ненависть, которую он испытывал по отношению к любому экстрасенсу.
— Ха-ха-ха! — хрипло рассмеялся он. — Это смешно! Я по национальности русский. Я получал награды за знание родного языка еще в семнадцать лет! Я получил диплом за знание немецкого в двадцать! Я не знаю, откуда в твоей голове возникли эти глупые идеи, Гарри Киф, но то, что ты говоришь, — это сущая ерунда. Неужели ты и вправду так думаешь? Или ты намеренно дразнишь меня?
Гарри продолжал улыбаться, на этот раз уже недобро. Взяв стул, он сел напротив Шукшина продолжая улыбаться прямо ему в лицо. Затем он обратился мыслями к своему старому Другу Клаусу Грюнбауму, бывшему военнопленному, женившемуся на англичанке и после войны осевшему в Хартлпуле. Грюнбаум умер от инфаркта в 1955 году и был похоронен на кладбище поселка Грейфилдс. Тот факт, что их разделяли 150 миль, не имел никакого значения. Грюнбаум откликнулся и заговорил с ним, точнее через него с Виктором Шукшиным, на чистейшем немецком языке:
— Как вам нравится мой немецкий? Вы узнаете, именно так говорят немцы, живущие в Гамбурге? — Гарри минуту помолчал, а затем сменив свой (или, точнее, Грюнбаума) акцент, заговорил снова:
— Может быть, вам больше по душе вот это? Так говорит образованная немецкая элита, интеллигенция, а остальные лишь слепо пытаются подражать этой манере. Или вы хотите, чтобы я выполнил какое-нибудь трудное задание, например, грамматическое? Возможно, это убедит вас?
— Неплохо, — насмешливо признал Шукшин. Глаза его, поначалу, когда Киф заговорил, широко раскрывшиеся от удивления, сузились вновь. — Прекрасное упражнение на знание немецких диалектов, вы хорошо с ним справились. Но заучить, как попугай, несколько фраз может любой, потратив на это полчаса. Вот русский язык — это совсем другое дело.
Усмешка Кифа стала еще более напряженной. Он поблагодарил Клауса Грюнбаума, и мысли его обратились в другую сторону — на кладбище в окрестностях Эдинбурга. Гарри побывал там недавно, чтобы навестить свою русскую бабушку, умершую за несколько месяцев до его рождения. Теперь он вновь мысленно отыскал ее, прося о помощи в разговоре с отчимом На ее родном языке. На присущем Наташе великолепном русском, фактически излагая ее мысли, Гарри для начала произнес обличительную речь по поводу “скорейшего падения репрессивного коммунистического режима”. На несколько минут потеряв дар речи от удивления, Шукшин наконец воскликнул:
— А это еще что, Гарри? Опять какая-то вызубренная чепуха? Зачем ты меня разыгрываешь?
Но несмотря на грозный тон, Шукшин все же почувствовал, что сердце его часто и тяжело забилось. Речь Кифа напомнила ему о ком-то... о ком-то, кого он люто ненавидел.
По-прежнему говоря на безукоризненном русском языке, свойственном бабушке, но излагая теперь уже свои мысли, Киф ответил:
— А как по-вашему, мог ли я вызубрить вот это? Неужели вы настолько слепы, что не способны увидеть истину, столкнувшись с нею лицом к лицу? Я человек одаренный. Возможно настолько одаренный, что вам даже трудно представить это. Я намного талантливее, чем моя несчастная матушка...
Шукшин вскочил, перегнулся через стол, и клокотавшая внутри его ненависть вырвалась наружу и обрушилась на голову Кифа.
— Ну что ж, ты действительно очень умен, ублюдок. Ну и что из того? И к чему это ты дважды упомянул о своей матери? Чего ты добиваешься, Гарри Киф, к чему ты клонишь? Такое впечатление, что ты пытаешься мне угрожать?
Гарри по-прежнему отвечал ему по-русски:
— Угрожать? А с чего мне угрожать вам? Я приехал лишь затем, чтобы повидаться с вами. И попросить об одолжении...
— Что? Сначала ты из меня делаешь дурака, а потом имеешь наглость простить об одолжении? Чего ты хочешь от меня?
Наступил подходящий момент для третьего удара. Гарри тоже поднялся со стула и все на том же безукоризненном русском языке ответил:
— Мне говорили, что матушка очень любила кататься на коньках. За нашим садом протекает река. Мне хотелось бы вернуться сюда зимой и навестить вас еще раз. Возможно, тогда вы будете менее раздражены, и мы сможем спокойно побеседовать. Может быть, я привезу с собой коньки и покатаюсь по льду замерзшей реки, как это любила делать моя матушка. Как раз там, где заканчивается сад.
Лицо Шукшина стало пепельно-серым, он отпрянул и ухватился руками за стол. В глазах его загорелся яростный огонь, а толстые губы застыли в зверином оскале. Он больше не в силах был сдерживать гнев и ненависть. Он должен уничтожить самонадеянного щенка, избавиться от него. Он должен... должен... должен!..
Заметив, что Шукшин стал обходить стол, направляясь в его сторону, Гарри понял, что ему угрожает опасность, и попятился к двери. Он еще не закончил. Он должен успеть сделать еще одну вещь. Сунув руку в карман пальто, он достал оттуда какой-то предмет.
— Я кое-что принес вам, — на этот раз Гарри говорил по-английски. — Это принадлежит вам и осталось со времен моего детства.
— Убирайся! — зарычал Шукшин. — Убирайся, пока цел! Вместе со своими проклятыми выдумками! Ты хочешь приехать ко мне зимой? Я запрещаю тебе делать это! Я больше ничего не хочу о тебе слышать, чертов пасынок! Убирайся и дурачь кого-нибудь другого. Выметайся, пока...
— Не беспокойтесь, — ответил Гарри. — Я сейчас же уйду. Но сначала... ловите!
И он швырнул что-то Шукшину. Потом повернулся и, пройдя через сумеречные комнаты, скрылся из вида.
Шукшин автоматически поймал брошенный предмет и секунду молча Вглядывался в него. В голове у него помутилось, и он упал на колени. После того как за Гарри захлопнулась входная дверь, он еще долго неотрывно смотрел на предмет, лежавший в его руке, которою давно не существовало.
Отполированное золото блестело как новое, а огромный “кошачий глаз” уставился на него, словно размышляя о чем-то своем...
* * *
С высоты могло показаться, что особняк в Бронницах за прошедшие годы ничуть не изменился. Никому и в голову не могло прийти, что здесь располагается лучшая в мире шпионская организация — отдел Григория Боровица, — с виду это было огромное старое здание. Именно этого и добивался Боровиц, поэтому он мысленно похвалил себя за прекрасно спланированную и выполненную работу, пока его вертолет, плавно снижаясь, пролетал над башнями и крышами особняка. Вертолет сел на маленькой площадке, расположенной между особняком и пристройками и представлявшей собой участок выкрашенного белой краской с зеленым кругом посередине бетона.Пристройки — да, именно так они и выглядели отсюда, сверху, — старые амбары и сараи, заброшенные, разрушающиеся, оставленные без присмотра, оседающие и разваливающиеся. Такое впечатление они должны были производить опять же по указанию Боровица. На самом деле это были защитные сооружения с расположенными в них огневыми точками, оснащенными пулеметами. Они были прекрасно оборудованы, отсюда просматривалось и простреливалось все пространство между особняком и наружной стеной. Наблюдательные пункты были оборудованы и внутри самой стены, а ее внешняя сторона простым щелчком выключателя превращалась в электрический барьер.
Отдел Боровица располагался в одной из наиболее хорошо укрепленных крепостей в СССР, сравниться с ним мог, пожалуй, лишь Байконур. Поместье в Бронницах так же успешно могло соперничать с центром по атомным исследованиям, затерянным в Уральских горах в целях сохранения строжайшей секретности. Но в одном отдел Боровица безусловно превосходил и Байконур, и уральский центр — он был секретным в полном смысле этого слова.
Помимо сотрудников самого отдела о существовании особняка было известно едва ли десятку людей, но лишь трое или четверо знали о том, что здесь, в Бронницах, располагается секретный отдел разведки. В число этих избранных входил, конечно же, сам генсек, несколько раз побывавший здесь. Знал о нем и Юрий Андропов, но ему повезло меньше: он никогда здесь не был и никогда сюда не попадет — во всяком случае, по приглашению Боровица.
Вертолет наконец приземлился, и, едва лопасти замедлили вращение, Боровиц открыл дверцу и свесил наружу ноги. Один из охранников, низко пригибаясь, подбежал к вертолету, чтобы помочь Боровицу выйти. Придерживая рукой шляпу, Боровиц спустился на землю и, пройдя под аркой, оказался в той части поместья, которая некогда была внутренним двориком. Теперь над ним была построена крыша, а сам он разделен на просторные оранжереи и лаборатории, где в максимально комфортных условиях работали сотрудники отдела, обеспеченные всем необходимым для своих исследований.
Боровиц проснулся сегодня поздно и только поэтому, чтобы поскорее оказаться на работе, вызвал на дачу служебный вертолет. Однако на встречу с Драгошани он все же опоздал на целый час. Пройдя через комплекс зданий, примыкающих непосредственно к главному зданию, он вошел, поднялся по отполированным временем ступеням на второй этаж, где в одной из башен располагался его кабинет. Все это время с лица его не сходила характерная волчья ухмылка, вызванная мыслью о том, что Драгошани вынужден был ждать его. Будучи человеком до крайности пунктуальным, Драгошани, должно быть, в ярости. Но это и к лучшему. Его ум и язык будут остры как никогда, а следовательно он будет работать максимально точно. Время от времени полезно доводить людей до крайности, а в этом Боровиц был большим мастером.
На ходу сняв шляпу и пиджак, Боровиц наконец вошел в крошечную приемную, служившую одновременно кабинетом его секретаря, и увидел там Драгошани, который нервно ходил из угла в угол и что-то мрачно бормотал под нос. Некромант даже не пытался скрыть раздражение, когда, бросив ему на ходу “Доброе утро”, Боровиц быстро прошел мимо в свой просторный кабинет. Наглухо захлопнув дверь, Боровиц повесил на место пиджак и шляпу и стоял, поскребывая подбородок и размышляя, как бы ему наилучшим образом преподнести принесенные им плохие новости. А они действительно были чрезвычайно плохими, и Боровиц находился в гораздо более ужасном настроении, чем можно было судить по его внешнему виду. Правда, людям, хорошо знавшим характер Боровица, было известно, что в прекрасном расположении духа он находится лишь тогда, когда ему предоставляется возможность проявить свою беспощадность.