Страница:
Борис помнил, насколько измученным чувствовал он себя после каждой мастурбации — что же должно было испытывать это волосатое животное в зеркальной комнате? Казалось, сперма исходит из него непрекращающимся потоком и с каждым новым ее извержением он стонал от удовольствия, но при этом он совершенно не чувствовал усталости, наоборот приходил во все большее возбуждение. Борис думал, что его в любой момент может хватить удар.
Борис наконец нашел в себе силы сдвинуться с места и попятила от двери. И тут он услышал голос тетушки, словно прочитавшей его мысли:
"Нет, нет, вы, двое, давайте не будем торопиться и утомлять Дмитрия. Почему бы вам не пойти и не поиграть с Борисом? Но не слишком увлекайтесь, не то испугаете его. Бедняжка, он, кажется, из тех, кто боится всего на свете. Он слаб, как листик салата”.
Этого было достаточно, чтобы Борис опрометью бросился вверх по лестнице, влетел в свою комнату и, поспешно раздевшись, нырнул в кровать. Съежившись в своей постели и зная, что дверь его не заперта, что он не может ее запереть, он ждал... ждал чего-то такого, что сам представить не мог. Другое дело, если он останется наедине с одной из кузин, с одной обыкновенной девушкой. Тогда, возможно, Борис взял бы инициативу на себя и постепенно, нежно и естественно они пришли бы к сексу — настоящему сексу.
До сих пор мечты и желания Бориса в сексуальном аспекте были вполне заурядными. Иногда он воображал себя вместе с тетушкой, наедине с ней — в мечтах он зарывался лицом и гладил ее грудь, белое тело, и это не казалось ему чем-то позорным или противоестественным. Во всяком случае до сих пор.
Но теперь, после того как он все это увидел, невинные мечты рассеялись как дым. О каком естественном, здоровом сексе вообще может идти речь? Да и существует ли он? Да, теперь он все видел!
Здесь, в этом доме, он видел, как три женщины (он уже не мог думать о кузинах, как о молодых девушках) совокуплялись с каким-то невообразимым чудовищем. Он видел его огромную жаждущую плоть. Да разве мог он сравниться с тем чудищем? Да разве может он после этого считать себя мужчиной? Былинка в сравнении с толстым суком! Если ему когда-нибудь придется принять участие в подобной оргии, он будет чувствовать себя, словно заяц в окружении огромных псов. Сама мысль о возможности находиться рядом с подобным чудовищем приводила его в ужас.
Пока он размышлял, закутавшись в одеяло, лежа неподвижно и едва дыша, в комнату в поисках его вошли кузины. Заслышав их шаги, он замер.
— Борис, ты здесь? — позвала Анна, хихикая.
— Ну что, здесь он, здесь он? — нетерпеливо спрашивала Катрина.
— Нет, кажется, его здесь нет, — в голосе слышалось явное разочарование.
— Но... у него же горит свет.
— Борис? — Он почувствовал, как Анна опустилась на кровать рядом с ним. — Ты точно спишь?
Притворяясь спящим, хотя сердце его бешено колотилось, Борис чуть повернулся и сонно пробормотал:
— Что такое?.. Что?.. Уходите. Я очень устал. Это было ошибкой. Теперь захихикали обе кузины — их голоса были хриплыми от возбуждения.
— Борис, ты не хочешь поиграть с нами в одну интересную игру, — спросила Катрина. — Да высунь же наконец голову из-под одеяла! Я хочу кое-что... — (вновь раздались смешки) — кое-что тебе показать...
Борис едва не задыхался. Он так плотно завернулся в одеяло, что ему нечем стало дышать. Ему ничего не оставалось делать, кроме как высунуться хоть на мгновение.
— Пожалуйста, уходите, не мешайте мне спать.
— Борис... — (он вновь в своем воображении увидел ее изящные руки, гладящие живот чудовища и ее саму, скачущую верхом на огромном пенисе) — если мы выключим свет, ты вылезешь из-под одеяла?
На секунду... только на секунду... чтобы глотнуть воздуха... чтобы наполнить воздухом легкие...
— Да! — хрипло выдохнул он. Он услышал щелчок выключателя и почувствовал, что Анна встала с его кровати.
— Ну вот, свет погашен.
Да, свет действительно не горел — Борис смог убедиться в этом через секунду. Высунувшись из-под одеяла, он окунулся в окружавшую темноту и начал хватать ртом воздух, наполняя им легкие и задыхаясь.
И тут же под веселые смешки, раздавшиеся из другого конца комнаты, зажегся свет.
Возле него стояла одна из кузин (он даже не понял, которая), а голову его накрывал ее свободный белый балахон. В лицо ему ударил густой запах тела, и он вдруг увидел над собой черный треугольник волос с блестевшими на них капельками спермы. Под ее одеянием было достаточно темно, но он все же мог разглядеть их и увидеть, что она намеренно слегка раздвинула ноги, — это было похоже на вертикально повернутую алчную ухмылку.
— Вот так, — услышал Борис хрипловатый голос, доносившийся до него сквозь грубоватые смешки. — Мы же говорили, что хотим показать тебе кое-что.
Больше они не произнесли ни слова, потому что Борис вдруг с ненавистью нанес удар. Что происходило дальше, он помнил плохо. Помнил смешки, перешедшие вскоре в вопли, и тупую боль в ободранных пальцах. Однако он хорошо помнил, что на следующий день его мучительницы старались держаться подальше от него — у обеих были явственно видны кровоподтеки, у Анны к тому же разбита губа, а у Катрины светился синяк под глазом. Возможно, тетя была в какой-то степени права, сравнив его с листом салата. Однако свирепости и способности сопротивляться Борису было не занимать.
Следующий день прошел ужасно. Совершенно измотанный бессонной ночью, Борис забаррикадировался от всего мира в своей комнате. Ему пришлось выдержать гневный натиск тети и обвинительные речи (правда, звучавшие с безопасного расстояния) ее сексуально озабоченных дочерей. Тетя Хильдегард в наказание отказала ему в еде, заставив его голодать, да еще и пообещала обо всем рассказать приемному отцу, если он немедленно не исправится. Под словом “исправится” она подразумевала, что он должен спуститься вниз, побеседовать с ней и извиниться перед кузинами, сделав вид, что ничего особенного в доме не произошло. Он отказался и продолжал оставаться в своей комнате, лишь изредка покидая ее, чтобы сходить в туалет или в ванную. Он решил еще до заката уехать из дома и вернуться в Бухарест.
Беда только в том, что отец непременно захочет узнать причину его поспешного отъезда, а Борис не мог рассказать ему правду. С ним всегда было нелегко разговаривать, в такое он просто не поверит. Но даже если и поверит, все равно у него могут остаться сомнения относительно роли Бориса в происшедшем. Он может подумать, что Борис сам этого хотел, стремился к этому...
Были и другие сложности. У Бориса не было денег, и ему не было забронировано место на лето в колледже. Вот почему, когда наступил вечер, а угрозы тетушки уступили место мольбам, Борис отодвинул от двери кровать и шкаф, позволил тете войти в комнату, а затем вместе с ней спустился вниз. Она сказала, что ей очень жаль, что девочки обошлись с ним так нехорошо, заставили его поволноваться. Ей совершенно непонятно, что же они сделали, как оскорбили его, если он так жестоко наказал их. Но, как бы то ни было, все теперь позади, и Борису следует постараться обо всем забыть. К тому же случившееся может поссорить ее с братом. Да-да, потому что он всегда и во всем считает виноватой только ее.
Борис молча согласился с ней. Да, действительно, это может привести к большим неприятностям, особенно если приемный отец узнает о чудовище. Тетя не подозревала, что Борису о нем известно, — и это к лучшему, пусть лучше она об этом не знает. В противном случае... все пойдет прахом. Так или иначе, сатира больше не было в доме, и Борис надеялся, что он сюда не вернется. Тетя Хильдегард накормила Бориса, а затем он услышал, как она велит Анне и Катрине оставить его в покое, говорит, что он им совершенно не подходит и что они должны неукоснительно выполнять ее распоряжения. Вопрос, кажется, был исчерпан, и Борис был очень благодарен тете за это.
Пока не наступила та ночь...
Совершенно измученный, Борис спал в своей кровати, придвинутой к самой двери. Вместо шкафа, который он в последнее время также придвигал к двери, он прислонился к ней сам, однако этого оказалось недостаточно. Около трех часов ночи его разбудили какие-то странные шорохи, и он вдруг услышал голос тетушки, неуклюже пытающейся качать и баюкать его. Она что-то невнятно бормотала и тяжело дышала. Когда Борис вытянул в темноте руки, то обнаружил, что она совершенно голая и к тому же пьяна. Обнаружив, что ненасытная женщина собирается лечь с ним в постель, Борис от ужаса проснулся окончательно. И в тот же миг его охватил гнев, начисто изгнавший все страхи, словно чья-то холодная освежающая рука коснулась его пылающего лба.
— Тетя Хильдегард, — садясь и отворачиваясь от запаха алкоголя, произнес он в темноту, — пожалуйста, включите свет.
— Ах, мой дорогой мальчик! Ты проснулся и хочешь видеть меня. Но... зачем? Я уже легла спать, Борис, и, боюсь, совершенно раздета. Этим летом так жарко! Я встала, чтобы выпить глоток воды, но, должно быть, попала сюда, к тебе, по ошибке.
Не успела она закончить, как Борис ощутил, что ее груди гладят его по лицу.
Сжав зубы и снова отворачиваясь, Борис повторил:
— Включите свет!
— Как это нехорошо с твоей стороны, Борис, — игриво, словно молоденькая девушка, произнесла она, делая вид, что протестует, и одновременно ища выключатель.
Внезапно его ослепил свет, и он увидел, что она стоит совершенно голая, возле приотворенной двери, от которой она отодвинула кровать, чтобы войти. Она пьяно улыбнулась — вид у нее был туповатый и отталкивающий — и, протянув руки, направилась прямо к нему.
И только тут она увидела, что Борис полностью одет, и заметила на его лице странное, поразившее ее выражение. Прижав руки ко рту, она выдохнула:
— Борис... я...
Борис спустил ноги с кровати и надел шлепанцы:
— Тетя, вы немедленно выйдете из комнаты и больше сюда не войдете. Если нет, уйду я, если дверь внизу заперта, я вышибу окно. А дальше я при первой же возможности сообщу своему приемному отцу обо всем, что происходит в этом доме, и...
— Происходит? — Часто всхлипывая, она пыталась поймать его за руку — похоже, она заволновалась.
— О тех мужчинах, которые приходят сюда, чтобы похотливо обслуживать вас и ваших дочерей, совсем как быки обслуживают коров на ферме моего отца.
— Разве ты!.. — Она отпрянула от него, и лицо ее побелело. — Ты видел?!
— Вон отсюда! — Борис насмешливо посмотрел на нее, но затем его взгляд стал поистине испепеляющим — именно так он с тех пор смотрел на всех женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он попытался вытолкнуть ее в дверь.
Ее глаза превратились в щелочки, и она выкрикнула прямо ему в лицо:
— Так, значит, вот как обстоят дела! Мальчики в колледже добрались до тебя первыми. Ты любишь их больше, чем девочек?
Обернувшись к окну, Борис схватил стул.
— Уходите! — прорычал он. — Вон! Или уйду я, сейчас же! И расскажу обо всем не только отцу, но каждому полицейскому, которого встречу на пути отсюда до Бухареста. Я расскажу им не только о грязных книжонках в вашей так называемой библиотеке — а уже одного этого достаточно, чтобы засадить вас в тюрьму, — но и о ваших дочерях, которые хоть и девочки, но уже законченные потаскухи...
— Потаскухи? — шипя, как кошка, оборвала его дна, готовая броситься на Бориса.
— И которым никогда не сравниться с такой развратной женщиной, как вы, — закончил фразу Борис.
При этих словах она словно сломалась и горько разрыдалась, без всякого сопротивления позволив Борису вытолкать ее из комнаты. Оставшуюся часть ночи он крепко спал.
На этом все и закончилось. На следующий день, когда Борис в одиночестве молча ел завтрак, за ним приехал приемный отец, чтобы забрать домой. Неприятности со скотом были позади — слава Богу, болезнь оказалась не такой уж серьезной. Еще никого в жизни Борис не был так рад видеть, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ничем не выдать свою радость. Пока он собирал вещи, тетя Хильдегард изо всех сил старалась проявить радушие и заботу о брате, который в свою очередь пожелал увидеть племянниц, однако их не оказалось дома. Наконец Борис и его приемный отец отправились в деревню.
Уже возле ворот, в тот момент, когда они садились в машину, тете Хильдегард удалось-таки поймать взгляд Бориса. Это длилось всего лишь секунду, но в глазах ее, прежде чем она принялась махать им рукой, Борис заметил умоляющее выражение. Она молила его о молчании. В ответ на лице его вновь появилось насмешливое выражение, которое было страшнее любой угрозы и которое лучше любых слов продемонстрировало его отношение к ней.
Так или иначе, но он никогда и никому не рассказывал о визите в этот дом. Ни единой живой душе и даже тому, кто лежал под землей на холме.
"Драгошани? Я чувствую твой запах, Драгошани! Ты пришел, чтобы снова мучить меня? Ты снова будешь задавать мне вопросы и требовать от меня что-то? Ты хочешь украсть все мои секреты? Постепенно, один за одним, до тех пор пока у меня не останется ничего? А что потом? Каким образом ты можешь отплатить мне, пока я лежу здесь, в холодной земле? Кровью этого поросенка? Да-а-а-а. Думаю, что так. Еще один поросенок тому, кто часто купался в крови мужчин, девственниц и целых армий!
— Кровь — кровь и есть, старый дракон, — ответил Драгошани. — После того как ты выпил ее прошлой ночью, ты кажешься гораздо более энергичным.
"После того как я выпил? — раздался вздох, но трудно было определить, искренним ли он был. — Нет, она досталась земле, Драгошани, а не этим старым костям”.
— Я не верю тебе.
«Мне нет до этого дела, уходи, оставь меня, ты меня бесчестишь. У меня для тебя ничего нет, и от тебя мне ничего не нужно. Я не хочу с тобой разговаривать. Убирайся!»
Драгошани усмехнулся:
— Да, я действительно принес еще одного поросенка, достанется он тебе или земле — не знаю. Но у меня есть кое-что еще, кое-что особенное. Разве что...
Старик заинтересовался, он был заинтригован:
«Разве что?..»
Драгошани пожал плечами.
— Возможно, прошло слишком много времени. Может, тебе это неведомо. Наверное, это не по силам даже тебе. В конце концов ты не более чем мертвец... — и прежде чем старик смог ответить, добавил:
— Или бессмертный, если тебе так хочется.
«Да, я настаиваю на этом. Ты издеваешься надо мной, Драгошани? Что именно принес ты сегодня ночью? Что ты хочешь мне дать? Что ты... предлагаешь?»
— Может быть, больше, чем мы способны друг другу дать.
«Говори же!»
Драгошани рассказал ему о том, что было у него на уме, о том, что хотел он сделать.
"Ты станешь торговаться? Что бы ты хотел в обмен на эту... совместную работу?” — Драгошани почти явственно увидел, как вампир облизывается.
— Знание, — быстро ответил Драгошани. — Я мужчина и, как мужчина, конечно, знаю женщин, — солгал он, — и...
Он смущенно умолк, потому что старик в этот момент насмешливо захихикал. Лгать ему было ошибкой.
«О, даже так? Ты знаешь женщин как мужчина? Ты хорошо их знаешь? Так ли, Драгошани?»
Сжав зубы, Борис процедил:
— У меня не было времени... моя работа, учеба... у меня не было возможности...
"Время? Учеба? Возможность? Драгошани, ты же не ребенок! Мне было всего одиннадцать лет, когда я впервые лишил девушку невинности — это случилось тысячу лет назад. После этого для меня не имело значения — девственница, шлюха, проститутка... Я имел их всех и по-всякому, но мне всегда хотелось еще и еще... А ты? Ты даже ни разу не пробовал? Ты никогда не окунался в пот, в сок, в горячую сладкую кровь женщины? Ни одной? И ты смеешь называть меня мертвецом?
Старик расхохотался — хохот его был громким, неистовым и непристойным. Все это казалось ему чрезвычайно забавным. Старик все хохотал и хохотал, и Борису померещилось, что он сейчас оглохнет, волна хохота обрушилась на него словно шквал, словно волны ревущего океана.
— Будь ты проклят! — он встал и, топнув ногой, сплюнул. — Будь ты проклят!
Борис бил кулаками по земле и обломкам плит, не переставая повторять:
— Будь ты проклят! Проклят! Проклят!!!
Старейший на минуту затих, а затем словно в кошмарном сне Борис услышал раздавшийся в его голове голос:
«Но я давно уже проклят, сын мой! Так же как и ты...»
Борис, выхватив нож, бросился к оглушенному поросенку.
«Подожди! Не так быстро, Драгошани! Я же не отказываюсь. Только скажи, почему это должно случиться сейчас, после того как ты столько лет жил в воздержании, словно монах?»
Подумав, Драгошани решил сказать правду. Все равно старый дьявол и из-под земли видит его насквозь:
— Все дело в женщине: она провоцирует меня, дразнит, выставляя напоказ свое тело.
"А-а-а! Я знаю таких женщин”.
— К тому же, мне кажется, она считает, что я предпочитаю мужчин, во всяком случае она об этом спрашивала.
«Как турки? — реакция старика была свирепой и полной ненависти. — Это же оскорбление!»
— Я тоже так думаю, — кивнул Драгошани. — Так... ты сделаешь это?
«Насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы сегодня ночью, когда эта женщина придет к тебе, я вошел в твое сознание?»
— Да.
«Ты приглашаешь меня по доброй воле?»
Драгошани насторожился:
— Только в этот раз. Продолжения не будет. “Ты снова себе льстишь, — усмехнулся старик. — У меня есть — или будет — свое собственное тело, Драгошани, и оно совсем не такое хилое, как твое”.
— Так ты сможешь сделать это? И ты научишь меня? “О, конечно же, я смогу это сделать, да-а-а-а! Разве ты уже забыл о птенце? И разве ты тогда кое-чему не научился? Кто сделал тебя некромантом, Драгошани? И в этот раз ты узнаешь очень, много!"
— Тогда мне от тебя больше ничего не нужно — во всяком случае сейчас.
Он повернулся и стал спускаться вниз по склону, покидая место, где обитал вековой ужас. И тут...
"А как же поросенок, Драгошани? — раздался в голове густой раскатистый голос. И быстро добавил:
— Для земли, Драгошани, для земли”.
Остановившись, Драгошани прищурился в кромешной тьме.
— Ах да, чуть не забыл, — ехидно произнес он. — Поросенок... конечно... Для земли...
Поспешно вернувшись обратно, он перерезал горло бесчувственного животного и швырнул его на землю. А затем, не оборачиваясь, молча ушел.
Чуть ниже по склону холма, в том месте, где корни одного из деревьев выступали из земли особенно высоко, возле ствола, он увидел нечто, что заставило его остановиться. Подойдя ближе, он понял, что это его вчерашнее приношение, вернее, то, что от него осталось, — торчавшие корни не позволили останкам скатиться дальше по склону. Туго скрученная розовая шкура и переломанные кости, облепленные жуками, тщетно пытавшимися найти хоть какие-нибудь крохи пропитания. Драгошани отшвырнул эти останки, и они покатились вниз по склону.
«Ну, конечно, — подумал он, но предпочел сдерживать свои мысли, пока находится здесь, в тени темных сосен. — О да, конечно. Для земли! Только для земли...»
Когда позднее, шагая из угла в угол комнаты, он размышлял о происходящем, в нем закипел гнев на самого себя, и гнев этот все возрастал, по мере того как приближался назначенный час. За время, прошедшее после ужина, он три или четыре раза доставал полдюжины привезенных с собой книг о вампирах, просматривал, перечитывал отдельные абзацы, а затем снова прятал их обратно в чемодан. Легенды утверждали, что никто и никогда не должен принимать приглашение вампира и уж тем более никто и никогда не должен ни о чем вампира просить. В данном случае очень важное значение имело осознанное желание самой жертвы (принятое ею приглашение или просьба с ее стороны). Фактически это означало, что решение стать жертвой было добровольно. Воля служила своего рода барьером, преодолеть который не мог ни один вампир, если только жертва сама не помогала ему сделать это. Возможно, речь шла о своего рода психологическом барьере, который необходимо было преодолеть самой жертве — прежде чем жертва станет жертвой, она должна поверить...
В случае с Драгошани речь прежде всего шла о глубине его веры. Он знал, что Нечто в земле существует на самом деле, поэтому такого рода вопрос перед ним просто не стоял. Но он не знал, какой силой обладает это существо, каковы масштабы его могущества. Может быть, еще важнее было то, что, пригласив к себе Нечто, он не мог с уверенностью сказать, какова была сила его способности сопротивляться, да и может ли он вообще оказать сопротивление. Захочет ли он его оказать?..
Но ему вскоре представится случай выяснить это... Время между полуночью и часом ночи тянулось бесконечно медленно, и, по мере того как час испытания приближался, Драгошани начал надеяться, что Илзе сочтет за благо вообще не приходить. Возможно, она в данный момент уже крепко спит и даже не собирается встречаться с ним. Может быть, для нее это просто своего рода игра, в которую она играет со всеми постояльцами отца — для того, чтобы посмеяться над ними. Вполне вероятно, что она относится к мужчинам так же, как Драгошани по известным причинам до сих пор относился к женщинам.
Ему не раз приходила в голову мысль, что девушка дурачит его, и он, уже направлялся к распахнутому окну, чтобы закрыть его и задернуть шторы, на которых играли блики лунного света. Но каждый раз его что-то останавливало, и, проклиная про себя собственное невежество в данном вопросе, он в темноте вновь возвращался к кровати.
В две минуты второго, ругая себя за то, что позволил девчонке превратить его в форменного тута, он опять бросился к окну и уже готов был захлопнуть его, когда...
Он увидел, как через залитый лунным светом двор движется какая-то тень, темная неясная фигура, и что окно спальни Илзе Кинковши чуть приоткрыто — казалось, что оно улыбается ему все понимающей улыбкой своей хозяйки. Илзе Кинковши направлялась к нему!
Боже, как нужен был в этот момент Драгошани старейший! И как он не хотел иметь с ним дело! Так ли уж он нуждается в нем? Однако... Хватит ли у него смелости, чтобы обойтись без него?
В душе Драгошани возбуждение боролось со страхом, и страх вскоре одержал победу. Боязнь не была связана с самим фактом предстоящего свидания или даже с его целью, но с тем, сможет или нет Драгошани выполнить задуманное. Да, он был вполне взрослым мужчиной, но в вопросах такого рода чувствовал себя маленьким мальчиком. Та единственная плоть, которая была известна ему и чьими секретами он обладал, была холодной, неживой и не испытывала никаких желаний. А ее тело было живым, горячим и чересчур жаждущим.
В нем снова поднялось и буквально потоком захлестнуло возбуждение. Он был мальчиком... обыкновенным мальчиком... в голове кошмарной чередой сменялись картины событий, казалось бы, давно забытых, вычеркнутых из памяти... жизнь в доме тетушки... его кузины... чудовище, оказавшееся в действительности всего лишь сексуально озабоченным самцом. О Боже... это был... просто... какой-то кошмар!
Неужели все повторится снова? Только на этот раз чудовищем будет он сам?
Невозможно! Он не способен на такое!
Услышав скрип ступенек внизу, он рванулся к окну и ничего не видящими глазами уставился в ночь. Вот снова скрипнула ступенька, уже ближе, — Борис бросился к выключателю. Она была здесь, на лестнице, за дверью его комнаты!
Порыв ветра, шевельнув занавески, проник через открытое окно и затем прямо в сердце Драгошани. В ту же минуту исчезли страх и неуверенность. Выйдя из полосы лунного света, он спрятался в тени и стал ждать.
Дверь тихо открылась — и она вошла в комнату. В лунном свете ее тонкое сероватое одеяние казалось почти прозрачным. Прикрыв за собой дверь, она направилась к кровати.
— Господин Драгошани? — позвала она слегка дрожавшим голосом.
— Я здесь, — откликнулся он из темноты. Не оборачиваясь в его сторону, Илзе сказала:
— Так, значит... я не правильно думала о вас. Подняв вверх руки, она стянула с себя тонкое одеяние. Лунный свет делал ее грудь и бедра мраморно белыми.
— Да... — прошептал он, покидая свое укрытие.
— Ну что ж, — теперь она повернулась к нему лицом, — я пришла.
Она стояла перед ним, словно статуя, изваянная из молока, и во взгляде ее не было и намека на невинность. Его темный силуэт двинулся прямо к ней. Днем его глаза казались ей водянисто-голубыми, безжизненными, лишенными всякого выражения, а взгляд их мягким, почти женственным, как у кинозвезд, но сейчас...
Борис наконец нашел в себе силы сдвинуться с места и попятила от двери. И тут он услышал голос тетушки, словно прочитавшей его мысли:
"Нет, нет, вы, двое, давайте не будем торопиться и утомлять Дмитрия. Почему бы вам не пойти и не поиграть с Борисом? Но не слишком увлекайтесь, не то испугаете его. Бедняжка, он, кажется, из тех, кто боится всего на свете. Он слаб, как листик салата”.
Этого было достаточно, чтобы Борис опрометью бросился вверх по лестнице, влетел в свою комнату и, поспешно раздевшись, нырнул в кровать. Съежившись в своей постели и зная, что дверь его не заперта, что он не может ее запереть, он ждал... ждал чего-то такого, что сам представить не мог. Другое дело, если он останется наедине с одной из кузин, с одной обыкновенной девушкой. Тогда, возможно, Борис взял бы инициативу на себя и постепенно, нежно и естественно они пришли бы к сексу — настоящему сексу.
До сих пор мечты и желания Бориса в сексуальном аспекте были вполне заурядными. Иногда он воображал себя вместе с тетушкой, наедине с ней — в мечтах он зарывался лицом и гладил ее грудь, белое тело, и это не казалось ему чем-то позорным или противоестественным. Во всяком случае до сих пор.
Но теперь, после того как он все это увидел, невинные мечты рассеялись как дым. О каком естественном, здоровом сексе вообще может идти речь? Да и существует ли он? Да, теперь он все видел!
Здесь, в этом доме, он видел, как три женщины (он уже не мог думать о кузинах, как о молодых девушках) совокуплялись с каким-то невообразимым чудовищем. Он видел его огромную жаждущую плоть. Да разве мог он сравниться с тем чудищем? Да разве может он после этого считать себя мужчиной? Былинка в сравнении с толстым суком! Если ему когда-нибудь придется принять участие в подобной оргии, он будет чувствовать себя, словно заяц в окружении огромных псов. Сама мысль о возможности находиться рядом с подобным чудовищем приводила его в ужас.
Пока он размышлял, закутавшись в одеяло, лежа неподвижно и едва дыша, в комнату в поисках его вошли кузины. Заслышав их шаги, он замер.
— Борис, ты здесь? — позвала Анна, хихикая.
— Ну что, здесь он, здесь он? — нетерпеливо спрашивала Катрина.
— Нет, кажется, его здесь нет, — в голосе слышалось явное разочарование.
— Но... у него же горит свет.
— Борис? — Он почувствовал, как Анна опустилась на кровать рядом с ним. — Ты точно спишь?
Притворяясь спящим, хотя сердце его бешено колотилось, Борис чуть повернулся и сонно пробормотал:
— Что такое?.. Что?.. Уходите. Я очень устал. Это было ошибкой. Теперь захихикали обе кузины — их голоса были хриплыми от возбуждения.
— Борис, ты не хочешь поиграть с нами в одну интересную игру, — спросила Катрина. — Да высунь же наконец голову из-под одеяла! Я хочу кое-что... — (вновь раздались смешки) — кое-что тебе показать...
Борис едва не задыхался. Он так плотно завернулся в одеяло, что ему нечем стало дышать. Ему ничего не оставалось делать, кроме как высунуться хоть на мгновение.
— Пожалуйста, уходите, не мешайте мне спать.
— Борис... — (он вновь в своем воображении увидел ее изящные руки, гладящие живот чудовища и ее саму, скачущую верхом на огромном пенисе) — если мы выключим свет, ты вылезешь из-под одеяла?
На секунду... только на секунду... чтобы глотнуть воздуха... чтобы наполнить воздухом легкие...
— Да! — хрипло выдохнул он. Он услышал щелчок выключателя и почувствовал, что Анна встала с его кровати.
— Ну вот, свет погашен.
Да, свет действительно не горел — Борис смог убедиться в этом через секунду. Высунувшись из-под одеяла, он окунулся в окружавшую темноту и начал хватать ртом воздух, наполняя им легкие и задыхаясь.
И тут же под веселые смешки, раздавшиеся из другого конца комнаты, зажегся свет.
Возле него стояла одна из кузин (он даже не понял, которая), а голову его накрывал ее свободный белый балахон. В лицо ему ударил густой запах тела, и он вдруг увидел над собой черный треугольник волос с блестевшими на них капельками спермы. Под ее одеянием было достаточно темно, но он все же мог разглядеть их и увидеть, что она намеренно слегка раздвинула ноги, — это было похоже на вертикально повернутую алчную ухмылку.
— Вот так, — услышал Борис хрипловатый голос, доносившийся до него сквозь грубоватые смешки. — Мы же говорили, что хотим показать тебе кое-что.
Больше они не произнесли ни слова, потому что Борис вдруг с ненавистью нанес удар. Что происходило дальше, он помнил плохо. Помнил смешки, перешедшие вскоре в вопли, и тупую боль в ободранных пальцах. Однако он хорошо помнил, что на следующий день его мучительницы старались держаться подальше от него — у обеих были явственно видны кровоподтеки, у Анны к тому же разбита губа, а у Катрины светился синяк под глазом. Возможно, тетя была в какой-то степени права, сравнив его с листом салата. Однако свирепости и способности сопротивляться Борису было не занимать.
Следующий день прошел ужасно. Совершенно измотанный бессонной ночью, Борис забаррикадировался от всего мира в своей комнате. Ему пришлось выдержать гневный натиск тети и обвинительные речи (правда, звучавшие с безопасного расстояния) ее сексуально озабоченных дочерей. Тетя Хильдегард в наказание отказала ему в еде, заставив его голодать, да еще и пообещала обо всем рассказать приемному отцу, если он немедленно не исправится. Под словом “исправится” она подразумевала, что он должен спуститься вниз, побеседовать с ней и извиниться перед кузинами, сделав вид, что ничего особенного в доме не произошло. Он отказался и продолжал оставаться в своей комнате, лишь изредка покидая ее, чтобы сходить в туалет или в ванную. Он решил еще до заката уехать из дома и вернуться в Бухарест.
Беда только в том, что отец непременно захочет узнать причину его поспешного отъезда, а Борис не мог рассказать ему правду. С ним всегда было нелегко разговаривать, в такое он просто не поверит. Но даже если и поверит, все равно у него могут остаться сомнения относительно роли Бориса в происшедшем. Он может подумать, что Борис сам этого хотел, стремился к этому...
Были и другие сложности. У Бориса не было денег, и ему не было забронировано место на лето в колледже. Вот почему, когда наступил вечер, а угрозы тетушки уступили место мольбам, Борис отодвинул от двери кровать и шкаф, позволил тете войти в комнату, а затем вместе с ней спустился вниз. Она сказала, что ей очень жаль, что девочки обошлись с ним так нехорошо, заставили его поволноваться. Ей совершенно непонятно, что же они сделали, как оскорбили его, если он так жестоко наказал их. Но, как бы то ни было, все теперь позади, и Борису следует постараться обо всем забыть. К тому же случившееся может поссорить ее с братом. Да-да, потому что он всегда и во всем считает виноватой только ее.
Борис молча согласился с ней. Да, действительно, это может привести к большим неприятностям, особенно если приемный отец узнает о чудовище. Тетя не подозревала, что Борису о нем известно, — и это к лучшему, пусть лучше она об этом не знает. В противном случае... все пойдет прахом. Так или иначе, сатира больше не было в доме, и Борис надеялся, что он сюда не вернется. Тетя Хильдегард накормила Бориса, а затем он услышал, как она велит Анне и Катрине оставить его в покое, говорит, что он им совершенно не подходит и что они должны неукоснительно выполнять ее распоряжения. Вопрос, кажется, был исчерпан, и Борис был очень благодарен тете за это.
Пока не наступила та ночь...
Совершенно измученный, Борис спал в своей кровати, придвинутой к самой двери. Вместо шкафа, который он в последнее время также придвигал к двери, он прислонился к ней сам, однако этого оказалось недостаточно. Около трех часов ночи его разбудили какие-то странные шорохи, и он вдруг услышал голос тетушки, неуклюже пытающейся качать и баюкать его. Она что-то невнятно бормотала и тяжело дышала. Когда Борис вытянул в темноте руки, то обнаружил, что она совершенно голая и к тому же пьяна. Обнаружив, что ненасытная женщина собирается лечь с ним в постель, Борис от ужаса проснулся окончательно. И в тот же миг его охватил гнев, начисто изгнавший все страхи, словно чья-то холодная освежающая рука коснулась его пылающего лба.
— Тетя Хильдегард, — садясь и отворачиваясь от запаха алкоголя, произнес он в темноту, — пожалуйста, включите свет.
— Ах, мой дорогой мальчик! Ты проснулся и хочешь видеть меня. Но... зачем? Я уже легла спать, Борис, и, боюсь, совершенно раздета. Этим летом так жарко! Я встала, чтобы выпить глоток воды, но, должно быть, попала сюда, к тебе, по ошибке.
Не успела она закончить, как Борис ощутил, что ее груди гладят его по лицу.
Сжав зубы и снова отворачиваясь, Борис повторил:
— Включите свет!
— Как это нехорошо с твоей стороны, Борис, — игриво, словно молоденькая девушка, произнесла она, делая вид, что протестует, и одновременно ища выключатель.
Внезапно его ослепил свет, и он увидел, что она стоит совершенно голая, возле приотворенной двери, от которой она отодвинула кровать, чтобы войти. Она пьяно улыбнулась — вид у нее был туповатый и отталкивающий — и, протянув руки, направилась прямо к нему.
И только тут она увидела, что Борис полностью одет, и заметила на его лице странное, поразившее ее выражение. Прижав руки ко рту, она выдохнула:
— Борис... я...
Борис спустил ноги с кровати и надел шлепанцы:
— Тетя, вы немедленно выйдете из комнаты и больше сюда не войдете. Если нет, уйду я, если дверь внизу заперта, я вышибу окно. А дальше я при первой же возможности сообщу своему приемному отцу обо всем, что происходит в этом доме, и...
— Происходит? — Часто всхлипывая, она пыталась поймать его за руку — похоже, она заволновалась.
— О тех мужчинах, которые приходят сюда, чтобы похотливо обслуживать вас и ваших дочерей, совсем как быки обслуживают коров на ферме моего отца.
— Разве ты!.. — Она отпрянула от него, и лицо ее побелело. — Ты видел?!
— Вон отсюда! — Борис насмешливо посмотрел на нее, но затем его взгляд стал поистине испепеляющим — именно так он с тех пор смотрел на всех женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он попытался вытолкнуть ее в дверь.
Ее глаза превратились в щелочки, и она выкрикнула прямо ему в лицо:
— Так, значит, вот как обстоят дела! Мальчики в колледже добрались до тебя первыми. Ты любишь их больше, чем девочек?
Обернувшись к окну, Борис схватил стул.
— Уходите! — прорычал он. — Вон! Или уйду я, сейчас же! И расскажу обо всем не только отцу, но каждому полицейскому, которого встречу на пути отсюда до Бухареста. Я расскажу им не только о грязных книжонках в вашей так называемой библиотеке — а уже одного этого достаточно, чтобы засадить вас в тюрьму, — но и о ваших дочерях, которые хоть и девочки, но уже законченные потаскухи...
— Потаскухи? — шипя, как кошка, оборвала его дна, готовая броситься на Бориса.
— И которым никогда не сравниться с такой развратной женщиной, как вы, — закончил фразу Борис.
При этих словах она словно сломалась и горько разрыдалась, без всякого сопротивления позволив Борису вытолкать ее из комнаты. Оставшуюся часть ночи он крепко спал.
На этом все и закончилось. На следующий день, когда Борис в одиночестве молча ел завтрак, за ним приехал приемный отец, чтобы забрать домой. Неприятности со скотом были позади — слава Богу, болезнь оказалась не такой уж серьезной. Еще никого в жизни Борис не был так рад видеть, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ничем не выдать свою радость. Пока он собирал вещи, тетя Хильдегард изо всех сил старалась проявить радушие и заботу о брате, который в свою очередь пожелал увидеть племянниц, однако их не оказалось дома. Наконец Борис и его приемный отец отправились в деревню.
Уже возле ворот, в тот момент, когда они садились в машину, тете Хильдегард удалось-таки поймать взгляд Бориса. Это длилось всего лишь секунду, но в глазах ее, прежде чем она принялась махать им рукой, Борис заметил умоляющее выражение. Она молила его о молчании. В ответ на лице его вновь появилось насмешливое выражение, которое было страшнее любой угрозы и которое лучше любых слов продемонстрировало его отношение к ней.
Так или иначе, но он никогда и никому не рассказывал о визите в этот дом. Ни единой живой душе и даже тому, кто лежал под землей на холме.
* * *
Нечто под землей... старый дьявол... Вамфир... Он ждал (а что еще ему оставалось делать, кроме как ждать?), когда Драгошани придет наконец к его могиле, к мрачным плитам гробницы, и принесет в мешке еще одного поросенка. Он не спал, злился, лежа у себя под землей и закипая от гнева. И когда край солнца коснулся края земли, а горизонт окрасился в кроваво-красный цвет, он заговорил первым:"Драгошани? Я чувствую твой запах, Драгошани! Ты пришел, чтобы снова мучить меня? Ты снова будешь задавать мне вопросы и требовать от меня что-то? Ты хочешь украсть все мои секреты? Постепенно, один за одним, до тех пор пока у меня не останется ничего? А что потом? Каким образом ты можешь отплатить мне, пока я лежу здесь, в холодной земле? Кровью этого поросенка? Да-а-а-а. Думаю, что так. Еще один поросенок тому, кто часто купался в крови мужчин, девственниц и целых армий!
— Кровь — кровь и есть, старый дракон, — ответил Драгошани. — После того как ты выпил ее прошлой ночью, ты кажешься гораздо более энергичным.
"После того как я выпил? — раздался вздох, но трудно было определить, искренним ли он был. — Нет, она досталась земле, Драгошани, а не этим старым костям”.
— Я не верю тебе.
«Мне нет до этого дела, уходи, оставь меня, ты меня бесчестишь. У меня для тебя ничего нет, и от тебя мне ничего не нужно. Я не хочу с тобой разговаривать. Убирайся!»
Драгошани усмехнулся:
— Да, я действительно принес еще одного поросенка, достанется он тебе или земле — не знаю. Но у меня есть кое-что еще, кое-что особенное. Разве что...
Старик заинтересовался, он был заинтригован:
«Разве что?..»
Драгошани пожал плечами.
— Возможно, прошло слишком много времени. Может, тебе это неведомо. Наверное, это не по силам даже тебе. В конце концов ты не более чем мертвец... — и прежде чем старик смог ответить, добавил:
— Или бессмертный, если тебе так хочется.
«Да, я настаиваю на этом. Ты издеваешься надо мной, Драгошани? Что именно принес ты сегодня ночью? Что ты хочешь мне дать? Что ты... предлагаешь?»
— Может быть, больше, чем мы способны друг другу дать.
«Говори же!»
Драгошани рассказал ему о том, что было у него на уме, о том, что хотел он сделать.
"Ты станешь торговаться? Что бы ты хотел в обмен на эту... совместную работу?” — Драгошани почти явственно увидел, как вампир облизывается.
— Знание, — быстро ответил Драгошани. — Я мужчина и, как мужчина, конечно, знаю женщин, — солгал он, — и...
Он смущенно умолк, потому что старик в этот момент насмешливо захихикал. Лгать ему было ошибкой.
«О, даже так? Ты знаешь женщин как мужчина? Ты хорошо их знаешь? Так ли, Драгошани?»
Сжав зубы, Борис процедил:
— У меня не было времени... моя работа, учеба... у меня не было возможности...
"Время? Учеба? Возможность? Драгошани, ты же не ребенок! Мне было всего одиннадцать лет, когда я впервые лишил девушку невинности — это случилось тысячу лет назад. После этого для меня не имело значения — девственница, шлюха, проститутка... Я имел их всех и по-всякому, но мне всегда хотелось еще и еще... А ты? Ты даже ни разу не пробовал? Ты никогда не окунался в пот, в сок, в горячую сладкую кровь женщины? Ни одной? И ты смеешь называть меня мертвецом?
Старик расхохотался — хохот его был громким, неистовым и непристойным. Все это казалось ему чрезвычайно забавным. Старик все хохотал и хохотал, и Борису померещилось, что он сейчас оглохнет, волна хохота обрушилась на него словно шквал, словно волны ревущего океана.
— Будь ты проклят! — он встал и, топнув ногой, сплюнул. — Будь ты проклят!
Борис бил кулаками по земле и обломкам плит, не переставая повторять:
— Будь ты проклят! Проклят! Проклят!!!
Старейший на минуту затих, а затем словно в кошмарном сне Борис услышал раздавшийся в его голове голос:
«Но я давно уже проклят, сын мой! Так же как и ты...»
Борис, выхватив нож, бросился к оглушенному поросенку.
«Подожди! Не так быстро, Драгошани! Я же не отказываюсь. Только скажи, почему это должно случиться сейчас, после того как ты столько лет жил в воздержании, словно монах?»
Подумав, Драгошани решил сказать правду. Все равно старый дьявол и из-под земли видит его насквозь:
— Все дело в женщине: она провоцирует меня, дразнит, выставляя напоказ свое тело.
"А-а-а! Я знаю таких женщин”.
— К тому же, мне кажется, она считает, что я предпочитаю мужчин, во всяком случае она об этом спрашивала.
«Как турки? — реакция старика была свирепой и полной ненависти. — Это же оскорбление!»
— Я тоже так думаю, — кивнул Драгошани. — Так... ты сделаешь это?
«Насколько я понимаю, ты хочешь, чтобы сегодня ночью, когда эта женщина придет к тебе, я вошел в твое сознание?»
— Да.
«Ты приглашаешь меня по доброй воле?»
Драгошани насторожился:
— Только в этот раз. Продолжения не будет. “Ты снова себе льстишь, — усмехнулся старик. — У меня есть — или будет — свое собственное тело, Драгошани, и оно совсем не такое хилое, как твое”.
— Так ты сможешь сделать это? И ты научишь меня? “О, конечно же, я смогу это сделать, да-а-а-а! Разве ты уже забыл о птенце? И разве ты тогда кое-чему не научился? Кто сделал тебя некромантом, Драгошани? И в этот раз ты узнаешь очень, много!"
— Тогда мне от тебя больше ничего не нужно — во всяком случае сейчас.
Он повернулся и стал спускаться вниз по склону, покидая место, где обитал вековой ужас. И тут...
"А как же поросенок, Драгошани? — раздался в голове густой раскатистый голос. И быстро добавил:
— Для земли, Драгошани, для земли”.
Остановившись, Драгошани прищурился в кромешной тьме.
— Ах да, чуть не забыл, — ехидно произнес он. — Поросенок... конечно... Для земли...
Поспешно вернувшись обратно, он перерезал горло бесчувственного животного и швырнул его на землю. А затем, не оборачиваясь, молча ушел.
Чуть ниже по склону холма, в том месте, где корни одного из деревьев выступали из земли особенно высоко, возле ствола, он увидел нечто, что заставило его остановиться. Подойдя ближе, он понял, что это его вчерашнее приношение, вернее, то, что от него осталось, — торчавшие корни не позволили останкам скатиться дальше по склону. Туго скрученная розовая шкура и переломанные кости, облепленные жуками, тщетно пытавшимися найти хоть какие-нибудь крохи пропитания. Драгошани отшвырнул эти останки, и они покатились вниз по склону.
«Ну, конечно, — подумал он, но предпочел сдерживать свои мысли, пока находится здесь, в тени темных сосен. — О да, конечно. Для земли! Только для земли...»
* * *
Драгошани возвратился в дом Кинковши как раз к ужину и поужинал вместе со всеми — в последний раз, хотя тогда он не мог это знать. Во время еды Илзе почти не обращала на него внимания, что вполне устраивало Бориса, поскольку нервы его были на пределе. Он отнюдь не был уверен в том, что поступил правильно, — старый дьявол был совсем не глуп, он намеренно подчеркнул, что придет по приглашению самого Драгошани. Прежнее отвращение к женщинам вновь поднялось в нем, и в то же время его тело жаждало наконец освободиться от напряжения, накопленного за многие годы воздержания. Впервые с тех пор, как он сюда приехал, пища показалась ему совершенно безвкусной, и даже пиво было пресным.Когда позднее, шагая из угла в угол комнаты, он размышлял о происходящем, в нем закипел гнев на самого себя, и гнев этот все возрастал, по мере того как приближался назначенный час. За время, прошедшее после ужина, он три или четыре раза доставал полдюжины привезенных с собой книг о вампирах, просматривал, перечитывал отдельные абзацы, а затем снова прятал их обратно в чемодан. Легенды утверждали, что никто и никогда не должен принимать приглашение вампира и уж тем более никто и никогда не должен ни о чем вампира просить. В данном случае очень важное значение имело осознанное желание самой жертвы (принятое ею приглашение или просьба с ее стороны). Фактически это означало, что решение стать жертвой было добровольно. Воля служила своего рода барьером, преодолеть который не мог ни один вампир, если только жертва сама не помогала ему сделать это. Возможно, речь шла о своего рода психологическом барьере, который необходимо было преодолеть самой жертве — прежде чем жертва станет жертвой, она должна поверить...
В случае с Драгошани речь прежде всего шла о глубине его веры. Он знал, что Нечто в земле существует на самом деле, поэтому такого рода вопрос перед ним просто не стоял. Но он не знал, какой силой обладает это существо, каковы масштабы его могущества. Может быть, еще важнее было то, что, пригласив к себе Нечто, он не мог с уверенностью сказать, какова была сила его способности сопротивляться, да и может ли он вообще оказать сопротивление. Захочет ли он его оказать?..
Но ему вскоре представится случай выяснить это... Время между полуночью и часом ночи тянулось бесконечно медленно, и, по мере того как час испытания приближался, Драгошани начал надеяться, что Илзе сочтет за благо вообще не приходить. Возможно, она в данный момент уже крепко спит и даже не собирается встречаться с ним. Может быть, для нее это просто своего рода игра, в которую она играет со всеми постояльцами отца — для того, чтобы посмеяться над ними. Вполне вероятно, что она относится к мужчинам так же, как Драгошани по известным причинам до сих пор относился к женщинам.
Ему не раз приходила в голову мысль, что девушка дурачит его, и он, уже направлялся к распахнутому окну, чтобы закрыть его и задернуть шторы, на которых играли блики лунного света. Но каждый раз его что-то останавливало, и, проклиная про себя собственное невежество в данном вопросе, он в темноте вновь возвращался к кровати.
В две минуты второго, ругая себя за то, что позволил девчонке превратить его в форменного тута, он опять бросился к окну и уже готов был захлопнуть его, когда...
Он увидел, как через залитый лунным светом двор движется какая-то тень, темная неясная фигура, и что окно спальни Илзе Кинковши чуть приоткрыто — казалось, что оно улыбается ему все понимающей улыбкой своей хозяйки. Илзе Кинковши направлялась к нему!
Боже, как нужен был в этот момент Драгошани старейший! И как он не хотел иметь с ним дело! Так ли уж он нуждается в нем? Однако... Хватит ли у него смелости, чтобы обойтись без него?
В душе Драгошани возбуждение боролось со страхом, и страх вскоре одержал победу. Боязнь не была связана с самим фактом предстоящего свидания или даже с его целью, но с тем, сможет или нет Драгошани выполнить задуманное. Да, он был вполне взрослым мужчиной, но в вопросах такого рода чувствовал себя маленьким мальчиком. Та единственная плоть, которая была известна ему и чьими секретами он обладал, была холодной, неживой и не испытывала никаких желаний. А ее тело было живым, горячим и чересчур жаждущим.
В нем снова поднялось и буквально потоком захлестнуло возбуждение. Он был мальчиком... обыкновенным мальчиком... в голове кошмарной чередой сменялись картины событий, казалось бы, давно забытых, вычеркнутых из памяти... жизнь в доме тетушки... его кузины... чудовище, оказавшееся в действительности всего лишь сексуально озабоченным самцом. О Боже... это был... просто... какой-то кошмар!
Неужели все повторится снова? Только на этот раз чудовищем будет он сам?
Невозможно! Он не способен на такое!
Услышав скрип ступенек внизу, он рванулся к окну и ничего не видящими глазами уставился в ночь. Вот снова скрипнула ступенька, уже ближе, — Борис бросился к выключателю. Она была здесь, на лестнице, за дверью его комнаты!
Порыв ветра, шевельнув занавески, проник через открытое окно и затем прямо в сердце Драгошани. В ту же минуту исчезли страх и неуверенность. Выйдя из полосы лунного света, он спрятался в тени и стал ждать.
Дверь тихо открылась — и она вошла в комнату. В лунном свете ее тонкое сероватое одеяние казалось почти прозрачным. Прикрыв за собой дверь, она направилась к кровати.
— Господин Драгошани? — позвала она слегка дрожавшим голосом.
— Я здесь, — откликнулся он из темноты. Не оборачиваясь в его сторону, Илзе сказала:
— Так, значит... я не правильно думала о вас. Подняв вверх руки, она стянула с себя тонкое одеяние. Лунный свет делал ее грудь и бедра мраморно белыми.
— Да... — прошептал он, покидая свое укрытие.
— Ну что ж, — теперь она повернулась к нему лицом, — я пришла.
Она стояла перед ним, словно статуя, изваянная из молока, и во взгляде ее не было и намека на невинность. Его темный силуэт двинулся прямо к ней. Днем его глаза казались ей водянисто-голубыми, безжизненными, лишенными всякого выражения, а взгляд их мягким, почти женственным, как у кинозвезд, но сейчас...