Страница:
Не то чтобы Драгошани ненавидел или боялся женщин, — дело было не в этом. Просто он их не понимал, а поскольку у него было много дел и многое еще предстояло узнать и понять, у него абсолютно не было времени на сомнительные и непредсказуемые по своим последствиям удовольствия. Во всяком случае, он старался убедить себя в этом. Так или иначе, его потребности отличались от потребностей других мужчин, его чувства были менее легкомысленными. По крайней мере за исключением тех случаев, когда он сам хотел, чтобы они были поверхностными. Однако недостаток свойственной каждому человеку плотской чувственности с лихвой восполнялся его необыкновенной духовной чувствительностью. Хотя каждому, кто его знал по работе, такое утверждение показалось бы более чем странным.
Что же касается тех вещей, которые ему необходимо изучить или по крайней мере постараться понять, то их было великое множество. Боровица он вполне устраивал таким, каков он есть, но сам Драгошани отнюдь не был доволен собой. Он чувствовал, что в данный момент талант его проявлялся поверхностно, ему не хватало истинной глубины. Прекрасно, теперь-то он придаст своему таланту величайшую глубину, такую, какая не открывалась еще никому за последние полтысячи лет. Там, в ночной тишине лежал обладатель уникальных тайн, тот, кто при жизни властвовал над темными силами и кто даже сейчас, после смерти, все еще оставался живым. Именно там был заключен источник знаний для Драгошани. Только после того, как он осушит этот источник до дна, у него, возможно, появится время на так безоговорочно ныне отвергаемое “образование” иного рода.
Наступила полночь, колдовской час. Драгошани размышлял о том, насколько далеко способен мысленно проникать тот, кто спит сейчас в мрачном склепе, могут ли они встретиться друг с другом на полпути. Полная луна стояла высоко в небе, ярко светили звезды, далеко в горах рыскали во тьме и выли волки, точно так же как и пятьсот лет назад, — все предзнаменования были благоприятными.
Он снова лег в постель и лежал совершенно неподвижно, стараясь мысленно представить себе наглухо запертый склеп, застывшие, словно окаменелые щупальца, корни деревьев и сами деревья, склоняющиеся низко над гробницей, будто стремясь охранить от любопытных глаз ее тайны. Когда эта картина ясно предстала перед его мысленным взором, он громко, но тоже только в своем воображении произнес:
— Старейший, я вернулся. Я принес тебе надежду в обмен на знание. Я прихожу к тебе уже третий год, осталось еще четыре. Как твои дела?
В ночной тишине легкий ветерок подул откуда-то с гор. Слегка шевельнулись и склонились ветки деревьев, над головой у Драгошани вздохнул кто-то между стропилами крыши. Но так же быстро, как и возник, ветерок вдруг стих, и Драгошани услышал:
«А-а-а-а! Драгош-а-а-а-ни! Это ты, сын мой? Значит, ты вновь посетил меня в моем одиночестве, Драгош-а-а-а-ни?..»
— А кто же еще это может быть, старый дьявол? Да, это я, Драгошани! Я стал сильнее, я уже обладаю определенной властью в мире. Но хочу большего! Ты хранишь основные секреты, дающие власть, вот почему я вернулся и вот почему я буду возвращаться к тебе снова и снова, до тех пор... до тех пор, пока...
«Еще четыре года, Драгошани. А потом... потом ты займешь свое место, станешь моей правой рукой, и я научу тебя всему, что знаю сам. Четыре года, Драгошани. Четыре года. А-а-а!»
— Время для меня тянется слишком медленно, старое чудовище, потому что я должен вставать каждое утро, спать каждую ночь и считать часы между ними. Четыре года для меня — это очень много. А для тебя?.. Как прошел для тебя последний год?
«Если бы ты не тревожил меня, Драгошани, время пролетело бы как один миг. Но ты пробудил во мне... желания, стремления. Пятьдесят лет я лежал здесь, ненавидя и мечтая отомстить тем, кто заключил меня сюда. Еще пятьдесят лет я желал только одного — выполнить свою задачу, то есть уничтожить своих врагов. А потом... а потом я вдруг сказал себе: все мои убийцы уже мертвы. Их кости либо покоятся в могилах, либо пылью развеяны по ветру. А еще через сто лет... что случилось с сыновьями моих врагов? Ах! У меня были все основания спросить об этом! Где легионы тех, кто приходил сюда, в эти горы, и против кого сражались мои предки? Где ломбардцы, где булгары, аварцы... турки? О, турки были очень храбрыми воинами в те времена, но теперь уже нет. Так пролетели пять сотен лет, я постепенно забывал прошлые славные победы, подобно тому как старик не вспоминает о своих младенческих годах. В конце концов я стер их из своей памяти — почти что окончательно. Обо мне почти забыли. Вскоре от меня не останется ничего, кроме нескольких слов в книге, а позже и книга истлеет и превратится в прах. Тогда я перестану существовать. И, возможно, буду рад этому. Но вдруг появился ты, просто мальчик, но мальчик, имя которого... Драгош-а-а-а-ни!..»
Голос постепенно затихал, а легкий ветерок поднялся снова. Потом оба они одновременно исчезли. Лежа в постели и дрожа как от озноба, Драгошани думал о том, что ему предстоит сделать. Но он сам избрал этот путь, он сам выбрал свою судьбу. Боясь, что потеряет своего собеседника, Драгошани вновь настойчиво обратился к нему:
— Старейший, обладатель знамени Дракона, обладатель летучей мыши, дракона и дьявола, ты здесь?
«Где же еще мне быть, Драгошани? — голос, казалось, насмехался над ним. — Да, я здесь. Я вновь ожил в забытой всеми могиле, на земле, которая была моей жизнью. Я думал, что никто не помнит больше обо мне, но семя было брошено в землю и пышно расцвело — ты узнал меня и вспомнил. А я узнал тебя благодаря твоему имени, Драгош-а-а-а-ни...»
— Расскажи мне все снова, — нетерпеливо и возбужденно попросил Драгошани. — Расскажи, как все было. О моей матери, о моем отце, о том, как они встретились. Расскажи мне...
«Ты уже дважды слышал об этом, — вздохнул голос в голове у Драгошани. — Хочешь услышать обо всем снова? Надеешься разыскать их? Но я не могу помочь тебе в этом. Их имена не имели для меня никакого значения, я никогда не знал их, я ничего не знал о них самих, кроме того, что кровь их была горяча. Да, и я ощутил ее вкус, одной-единственной капли, маленького красного пятнышка. Но после этого они стали частью меня, а я частью их, и в результате появился на свет ты. Не спрашивай о них, не ищи их, Драгошани. Я — твой отец!..»
— Старейший, хочешь ли ты снова очутиться на земле, вдохнуть полной грудью и утолить жажду? Станешь ли ты, как прежде, уничтожать и гнать со своей земли врагов — так же, как это делали твои предки, — только на этот раз как свободный человек, а не как наемник всяких неблагодарных князьков вроде Дракулы? Если ты этого хочешь, то можешь иметь дело со мной. Расскажи мне о моих родителях.
«Иногда предложение о сделке бывает очень уж похоже на угрозу, Драгошани. Ты станешь мне угрожать? — голос в голове Драгошани скрежетал словно кусок стекла по струнам вконец расстроенной скрипки. — Ты смеешь так разговаривать со мной? Ты осмеливаешься напоминать мне о Владах, Раду, Дракулах и Мирси? Ты меня называешь наемником? Мальчик мой, в конце концов мои так называемые “хозяева” боялись меня больше, чем турков! Именно поэтому они заковали меня в железо и серебро и похоронили здесь, в этом никому не ведомом месте, в центре тех самых крестообразных холмов, которые я защищал ценою собственной крови. Я дрался за них, да, — во имя их “святого креста”, во имя Христианства. Но теперь я борюсь за то, чтобы быть свободным от всего этого. Их вероломство — моя непреходящая боль, а их крест — кинжал в моем сердце!»
— Кинжал, который я могу вытащить! Твои враги снова здесь, старый дьявол, — и кроме тебя, некому их прогнать прочь. А ты лежишь здесь ни на что не способный! Турецкий полумесяц превратился у них в серп, а то, что они не могут срезать серпом, они разбивают всмятку молотом. Я такой же валах, как и ты, чья кровь древнее, чем даже сама Валахия! И я тоже не могу смириться с вторжением завоевателей. Они снова на нашей земле, а наши вожди — снова марионетки в их руках. Так что же ты решил? Ты смиришься или будешь драться? Летучая мышь, дракон и дьявол — против серпа и молота?!
Вздох и шепот снова сплелись с ветром, гулявшим между стропилами.
"Хорошо, я расскажу тебе, как все было и как ты... стал тем, кто ты есть... Это было... весной. Я ощущал это по земле. Все начинало расти. В каком году?.. Впрочем, что такое годы для меня? Так или иначе, это случилось примерно четверть века назад”.
— Это было в 1945-м, — уточнил Драгошани. — Война почти что закончилась. Здесь были зганы. Они бежали сюда тысячами, спасаясь от немецкой военной машины и, как и в прежние века, искали убежища в горах. Как всегда, горы Трансильвании защитили и спрятали их. Немцы отправляли их всех — зганов, румынов, зекелов, цыган — называй как хочешь, в лагеря смерти, чтобы там уничтожить, как и евреев. Сталин, обвинив малые народности Крыма и Кавказа в “коллаборационизме”, изгнал их оттуда. Вот когда это было, тогда же все и закончилось, весной 1945-го. Но мы сдались За шесть месяцев до этого. Но так или иначе, конец был уже близок, немцы бежали. В конце апреля Гитлер покончил с собой.
"Я знаю об этом только то, что ты мне рассказал. Сдались? Ха! Я вовсе этому не удивляюсь! 1945-й, говоришь? Да-а-а! Спустя более чем четыре с половиной столетия снова пришли завоеватели, а у меня не было возможности испить вино войны. Ты действительно пробуждаешь во мне прежние желания, Драгошани!
Как бы то ни было, эти двое появились здесь весной. Думаю, что они были беглецами. Возможно, они бежали от войны — кто знает? Так или иначе они были молоды и принадлежали к древнему племени. Цыгане? Возможно. В те времена, когда я был великим боярином, тысячи таких, как они, боготворили меня и клялись в верноподданнических чувствах, как и все эти марионетки бессарабы, Влады и Владиславы. Интересно, станут ли они поклоняться мне теперь, думал я. Имею ли я прежнее влияние?
Мой склеп был тогда разрушен, так же как и сейчас, здесь никто не бывал с тех самых пор, как я был погребен, за исключением монахов в первые пятьдесят лет, которые регулярно приходили и проклинали землю, в которой я лежу. Так вот, однажды ночью, едва только луна показалась над горами, они пришли сюда. Молодые зекелы, юноша и девушка. Наступала весна, было уже тепло, но ночи все еще были холодными. У них с собой были одеяла и маленький масляный светильник. А еще им владел страх. И страсть. Именно она, я думаю, и потревожила мой сон. А возможно, я и так уже к тому времени почти проснулся. Канонада войны гулким эхом отдавалась в земле, так что, может быть, ее грохот разбудил мои старые кости...
Я ощущал все, что они делали. За четыре с половиной века я научился различать звуки падения на землю листа с дерева и плавного приземления пера вальдшнепа. Они набросили одеяло на покосившиеся камни, устроив таким образом что-то вроде шалаша, потом зажгли лампу, чтобы лучше видеть друг друга и немного согреться. Ха! Зекелы! Им не нужна была лампа, чтобы греть их.
Они... скажем так, заинтересовали меня. Многие годы, столетия, я звал кого-нибудь, но никто не пришел, никто даже не ответил. Возможно, люди были напуганы священниками, разного рода предостережениями, рассказами, за долгие годы превратившимися в легенды. А может быть, в моей жизни было нечто такое...
Ты сам рассказал мне, Драгошани, сколько славных дел, совершенных мною, теперь приписывают Владам и что сам я превратился в привидение, которым пугают маленьких детей. Мое имя вычеркнуто из всех древних летописей. То, что их пугало, они уничтожали и делали вид, что этого никогда не было. Но неужели они вообразили, что я единственный в своем роде? Я не был единственным, я и теперь не один! Я один из немногих, а когда-то таких, как я, было великое множество. Когда-нибудь слухи о том положении, в котором я нахожусь, должны были достичь ушей тех, кто был таким же, как я. Сотни лет меня злило, что никто не приходит, чтобы освободить меня или хотя бы отомстить. И вот наконец кто-то появился... цыгане, зекелы!
Девушка была очень напугана, и ему никак не удавалось успокоить ее. И тогда я проник в ее сознание, с тем чтобы придать ей силы, помочь справиться с мучившими ее страхами и слиться с ним в страстном порыве плоти. Ах! Да-да, она была девственницей! Ее чистота была непорочна! Я чуть было во второй раз не умер в своей могиле от вожделения! Непорочная девственность! Как говорится в старых книгах, вот так и рушится могущество! За свою жизнь я лишил девственности более двух тысяч непорочных девиц. Ха-ха-ха! А они называли “пронзающим” юного Влада.
Так вот... они еще не были любовниками в полном смысле этого слова. Он был мальчишка, молокосос, и не успел еще познать женщину, а она была девственницей. Тогда я проник и в его сознание. Ах! Я подарил им ту ночь. Я брал силу у них, а они у меня. Они получили от меня только одну ночь — только одну! — а затем ушли, еще до рассвета. После этого (он будто бы пожал плечами) я ничего о них больше не слышал...
— Кроме того, что она родила меня, — ответил Драгошани, — и подкинула на порог чужого дома.
Ответа на эти слова долго не было, слышались только тяжелые вздохи, доносимые ветром. Старик устал, у него осталось слишком мало сил — их едва хватало на то, чтобы размышлять. Земля держала его запертым в своем чреве и, медленно вращаясь вокруг воображаемой оси, убаюкивала его. Наконец он со вздохом ответил:
«Да-а-а. Да, это так, но она по крайней мере знала, куда принести тебя. Не забудь, что она была цыганкой. Кочевницей. И все-таки, когда ты родился, она принесла тебя именно сюда. Она принесла тебя... домой! Она сделала это именно потому, что знала, кто был твоим настоящим отцом, Драгошани. Можно сказать, что та ночь была единственной ночью любви за всю мою жизнь, в которой крови было больше всякой меры. Да, и моей единственной наградой стала капелька крови. Одна-единственная капелька, Драгоша-а-а-ни...»
— Крови моей матери.
"Твоя мать уронила ее на землю в том месте, где я лежал. Но капельке этой цены нет! Потому что это была и твоя кровь, Драгошани, та самая кровь, которая сейчас течет в твоих венах. И именно она привела тебя сюда, когда ты был ребенком, привела обратно ко мне”.
Драгошани лежал совершенно неподвижно. В его голове теснились мысли, видения, смутные воспоминания, которые пробудили в нем слова воображаемого собеседника. Наконец он произнес:
— Я приду к тебе завтра. Тогда мы еще поговорим. “Как тебе будет угодно, сын мой”.
— А сейчас спи... отец.
Последний порыв ветра прошумел в оторванной черепице, и вместе с ним до Драгошани донесся долгий вздох. “Спи спокойно, Драгоша-а-а-а-ни!"
Десятью минутами позже в фермерском доме Илзе Кинковши встала с кровати, подошла к окну и выглянула наружу. Ей показалось, что ее разбудил ветер, но за окном было совершенно тихо, не было слышно даже слабого дуновения ветерка. Впрочем, это не имело значения, потому что она и так собиралась проснуться около часа ночи. Все вокруг было залито серебром лунного света, а в гостинице, в мансарде, где поселился Борис Драгошани, шторы были задернуты так плотно, как никогда еще не видела Илзе. Свет у него не горел.
Драгошани быстро позавтракал и, прежде чем пробило половину девятого, уехал на машине по дороге, ведущей к крестообразным холмам. К западу от них в широкой лощине находилась ферма, на которой он провел свое детство. Последние девять или десять лет ее владельцами были совсем другие люди. Найдя удобное место на дороге, которой мало кто пользовался, он остановился и некоторое время обозревал окрестности. Теперь открывшийся перед ним вид не произвел на него никакого впечатления — ну разве что он почувствовал небольшой комок в горле, хотя, возможно, виной тому была дорожная пыль или цветочная пыльца, летавшая в сухом летнем воздухе.
Повернувшись к ферме спиной, он взглянул на холмы. Он точно знал, куда следует смотреть. Его глаза, точно бинокуляры, сфокусировались на нужном месте, словно увеличивая его в размерах и тщательно, в мельчайших деталях его исследуя. Ему казалось, что он видит полуразрушенные плиты под сенью густой листвы и землю под ними, а если постараться, то увидит и то, что в глубине.
Борис отвел взгляд. В любом случае раньше прихода ночи идти туда бесполезно, в крайнем случае — с наступлением сумерек.
И тут он вспомнил другой вечер, когда он был еще маленьким мальчиком...
Прошло шесть месяцев с тех пор, как он впервые побывал там. И вот он пришел снова. Он пошел кататься на санках, рядом с ним бежала собачка. Бубба жил на ферме, но считал своим долгом повсюду сопровождать Бориса, куда бы тот ни отправился. На склоне холма, расположенного между фермой и деревней, местные ребятишки каждую зиму играли в снежки и катались на санках.. Борису следовало бы тоже пойти туда, но он знал место, где спуск был гораздо интереснее, — конечно же, просека. Также ему было известно, что ходить туда строго запрещено, и летом он имел возможность понять почему. Людям там иногда видятся странные вещи, которые овладевают их сознанием и потом тревожат по ночам. Вот в этом-то, наверное, и причина. Однако это его не остановило, скорее, наоборот — его еще больше тянуло туда.
Глубокий снег скрипел под ногами. Благодаря этому холмы уже не казались такими запретными, а спуск по просеке становился почти что идеальным. Борис умел спускаться на санях с этих гор. Он приходил сюда прошлой зимой и даже позапрошлой, когда был еще совсем маленьким. Сегодня, однако, он скатился по склону только один раз, попытавшись на полпути разглядеть уже знакомое ему место среди деревьев. Оставив салазки у подножия холма, он стал взбираться по склону между черневшими на снегу соснами. Собака следовала за ним. Он убеждал себя в том, что идет к склепу только затем, чтобы доказать себе, что это не более чем склеп, и больше ничего, — место захоронения какого-то старого, всеми забытого землевладельца. То, что случилось в тот вечер, когда он впервые побывал здесь, было страшным сном — результатом удара головой о дерево, когда его выбросило из картонной коробки. Как бы то ни было, но сейчас рядом бежит Бубба, всегда готовый его защитить. Точнее, Бубба должен был его защитить, если бы он вдруг не заскулил и тревожно не залаял в тот момент, когда они приблизились к таинственному месту, после чего бросился по склону вниз. Потом Борис сквозь деревья увидел, как он бегает возле салазок у подножия холма, нервно виляя хвостом, резко бросаясь из стороны в сторону и время от времени лая.
Когда он наконец добрался до места, то убедился в том, что здесь ничего не изменилось. Разве что стало еще темнее, поскольку снег, лежавший на ветвях деревьев, не позволял проникать даже тому небольшому количеству света, которое попадало сюда в иное время. Здесь как будто и вовсе не было зимы, и земля казалась еще вернее привыкшим к яркому белому снегу глазам. Было как никогда душно, создавалось впечатление, что воздух почти отсутствует, а в темноте витали невидимые тени и непонятные существа. Да, именно здесь должны возникать страшные видения. Особенно по вечерам. А сейчас как раз приближался вечер...
Издалека до Бориса доносился отрывистый лай Буббы, больше похожий на сухие отдельные выстрелы в морозном воздухе.
Однако звуки эти он слышал как бы на периферии сознания, поскольку все его мысли и ощущения были связаны с тем местом, в котором он сейчас находился. Лучше бы пес замолчал, думал он, карабкаясь туда, где склонились друг к другу покосившиеся плиты, а упавшая перемычка повредила старинный склеп.
Глаза его постепенно привыкли к темноте. Холодными пальцами он стал ощупывать высеченные в камне символические изображения летучей мыши, дракона и дьявола, и в памяти его вновь возник тот поистине дьявольский голос, который, ему показалось, он слышал здесь в прошлый раз. Что это было? Сон? Но такой явственный, что он целых полгода старался держаться подальше от поросшего лесом склона.
И в самом деле, чего он так испугался? Полуразрушенной старой гробницы? Нашептываний невежественных крестьян, их россказней и таинственных вздохов? Голоса, возникшего в его больном воображении? Отвратительного, но при этом такого настойчивого! Как часто с тех пор слышал он этот голос по ночам, лежа в безопасности в своей постели. Он приходил к нему во сне и шептал:
«Никогда не забывай обо мне, Драгоша-а-а-ни!..»
Словно повинуясь какому-то импульсу, он вдруг вслух произнес:
— Ты видишь, я не забыл. Я вернулся. Я пришел сюда, к тебе. Нет, это мое место, мое тайное место!
Его дыхание на морозе превращалось в пар, который плыл белыми облачками и рассеиваясь исчезал. Борис прислушивался к окружающему всеми фибрами своей души. Голубоватые сосульки, свисавшие с края покосившейся плиты, были похожи на блестящие, светящиеся зубы; под его ногами, обутыми в сапоги из свиной кожи, замерзшие сосновые иглы образовали причудливые узоры; пар от его дыхания успевал осесть на землю застывшими кристаллами, прежде чем он осмеливался вздохнуть еще раз. Он продолжал прислушиваться. Но... ничего не слышал. Солнце садилось. Борису нужно было возвращаться домой. Он повернулся к гробнице спиной. Однако кристаллы его дыхания, падавшие на землю, донесли туда его слова.
"А-а-а-ах!” — раздался вздох.
Вполне возможно, что это ветер прошумел высоко в ветвях деревьев, но, услышав этот вздох, Борис буквально прирос к месту, словно кто-то пригвоздил его ноги к земле.
— Ты!.. — услышал Борис свой голос, обращенный ни к кому, к пустоте, к мраку. — Это... ты?
«А-а-а-х! Драгоша-а-а-а-ни! В твоей крови появилось железо? Поэтому ты вернулся?»
Сотни раз Борис представлял себе этот момент: свой ответ, свою реакцию, если голос вдруг снова обратится к нему. Но сейчас от его прежней бравады ничего не осталось.
"Ну так что? У тебя язык примерз к зубам от холода? Ответь мне мысленно, если не можешь ничего сказать вслух, мальчик. Ну же, разве ты превратился в пустоту? Волки воют на горных тропах, ветры все также дуют над горами и морем. Даже падающий снег, кажется, дышит. А ты, всегда такой разговорчивый, полный вопросов и жаждущий знаний, ты что, вдруг онемел?
"Эти холмы мои. Это место принадлежит только мне. А ты просто похоронен здесь. Поэтому лучше молчи”, намеревался ответить Борис. Сколько раз он мысленно репетировал эти слова! Однако вместо этого он, неуверенно запинаясь, произнес:
— Ты... настоящий? Кто... что... как... ты? Как можешь ты существовать на самом деле?
«Как могут существовать горы? Как может существовать полная луна? Горы растут и разрушаются. Луна прибывает и убывает. Они существуют на самом деле, точно также и я...»
Ничего не понимая, Борис тем не менее осмелел. В любом случае он твердо знал, что таинственное существо находится глубоко под землей и оттуда никак не может причинить кому-либо вред.
— Если ты и в самом деле существуешь, тогда покажись. “Ты что, смеешься надо мной? Ты же знаешь, что это невозможно. Разве ты в состоянии облечь меня плотью? Я сам не могу это сделать. Во всяком случае пока. И к тому же я вижу, что в твоих венах все еще течет вода вместо крови. И если ты увидишь меня в моей могиле, Драгошани, она застынет словно лед."
— Ты же... мертвец? “Я бессмертный”.
— Я знаю, кто ты! — Борис неожиданно захлопал в ладоши. — Ты то самое, что мой приемный отец называет “воображением”! Ты мое воображение! Он говорит, что у меня очень богатое воображение!
"Это действительно так. Но я... я нечто иное. Нет, я не просто плод твоего воображения. Не обольщайся на этот счет”.
Борис безуспешно пытался что-либо понять. Наконец он спросил:
— Но что ты делаешь? “Я жду”.
— Чего?
"Тебя, сын мой”.
— Но я же здесь!
На какой-то момент стало вдруг еще темнее, как будто ветви деревьев сошлись и полностью закрыли свет. Прикосновения невидимых существ были мягкими, словно прикосновения птичьих перьев, но неожиданно колкими, как иней. Борис успел забыть о своих страхах, но теперь они вернулись к нему снова. Правильно говорят, что близкое знакомство рождает презрение — Борис почти не помнил, сколько зла было заключено в голосе, звучавшем в его голове. Теперь он снова вспомнил об этом.
"Не испытывай мое терпение, мальчик! Это может случиться скоро, это будет приятно, но все будет бесполезно. Ты еще слишком мал, Драгошани, а кровь твоя чересчур жидкая. Я голоден и хотел бы попировать, но от тебя тогда останутся только огрызки”.
— Я... я пойду...
"Да, иди. И возвращайся тогда, когда станешь настоящим мужчиной, и не тревожь меня без толку”.
Весь дрожа, Борис быстро пошел вниз по склону просеки, но, не выдержав, обернувшись через плечо, прокричал:
— Ты всего лишь мертвец! Ты ничего не знаешь! Что ты можешь мне рассказать?
"Я бессмертен. Я знаю все, что следует знать. Я могу рассказать тебе все”.
— О чем?
«О жизни, о смерти, о бессмертии!»
— Я ничего не хочу об этом знать! “Но ты захочешь! Захочешь?
— И когда ты расскажешь мне об этом?
«Когда ты будешь в состоянии это понять, Драгошани!»
— Ты сказал, что я — твое будущее. Ты сказал, что ты — мое прошлое. Это не правда. У меня нет прошлого. Я еще маленький мальчик!
"Да? Ха-ха-ха! Это так, это действительно так. Но в твоей жиденькой крови, Драгошани, заключена история целого племени. Моя кровь течет в тебе, а твоя во мне. И наш род... очень древний! Мне известно все, что ты хочешь знать, все, что ты еще захочешь узнать. Да, и все мои знания станут твоими, ты будешь принадлежать к лучшим из нас, к элите, станешь одним из членов старинного рода”.
Что же касается тех вещей, которые ему необходимо изучить или по крайней мере постараться понять, то их было великое множество. Боровица он вполне устраивал таким, каков он есть, но сам Драгошани отнюдь не был доволен собой. Он чувствовал, что в данный момент талант его проявлялся поверхностно, ему не хватало истинной глубины. Прекрасно, теперь-то он придаст своему таланту величайшую глубину, такую, какая не открывалась еще никому за последние полтысячи лет. Там, в ночной тишине лежал обладатель уникальных тайн, тот, кто при жизни властвовал над темными силами и кто даже сейчас, после смерти, все еще оставался живым. Именно там был заключен источник знаний для Драгошани. Только после того, как он осушит этот источник до дна, у него, возможно, появится время на так безоговорочно ныне отвергаемое “образование” иного рода.
Наступила полночь, колдовской час. Драгошани размышлял о том, насколько далеко способен мысленно проникать тот, кто спит сейчас в мрачном склепе, могут ли они встретиться друг с другом на полпути. Полная луна стояла высоко в небе, ярко светили звезды, далеко в горах рыскали во тьме и выли волки, точно так же как и пятьсот лет назад, — все предзнаменования были благоприятными.
Он снова лег в постель и лежал совершенно неподвижно, стараясь мысленно представить себе наглухо запертый склеп, застывшие, словно окаменелые щупальца, корни деревьев и сами деревья, склоняющиеся низко над гробницей, будто стремясь охранить от любопытных глаз ее тайны. Когда эта картина ясно предстала перед его мысленным взором, он громко, но тоже только в своем воображении произнес:
— Старейший, я вернулся. Я принес тебе надежду в обмен на знание. Я прихожу к тебе уже третий год, осталось еще четыре. Как твои дела?
В ночной тишине легкий ветерок подул откуда-то с гор. Слегка шевельнулись и склонились ветки деревьев, над головой у Драгошани вздохнул кто-то между стропилами крыши. Но так же быстро, как и возник, ветерок вдруг стих, и Драгошани услышал:
«А-а-а-а! Драгош-а-а-а-ни! Это ты, сын мой? Значит, ты вновь посетил меня в моем одиночестве, Драгош-а-а-а-ни?..»
— А кто же еще это может быть, старый дьявол? Да, это я, Драгошани! Я стал сильнее, я уже обладаю определенной властью в мире. Но хочу большего! Ты хранишь основные секреты, дающие власть, вот почему я вернулся и вот почему я буду возвращаться к тебе снова и снова, до тех пор... до тех пор, пока...
«Еще четыре года, Драгошани. А потом... потом ты займешь свое место, станешь моей правой рукой, и я научу тебя всему, что знаю сам. Четыре года, Драгошани. Четыре года. А-а-а!»
— Время для меня тянется слишком медленно, старое чудовище, потому что я должен вставать каждое утро, спать каждую ночь и считать часы между ними. Четыре года для меня — это очень много. А для тебя?.. Как прошел для тебя последний год?
«Если бы ты не тревожил меня, Драгошани, время пролетело бы как один миг. Но ты пробудил во мне... желания, стремления. Пятьдесят лет я лежал здесь, ненавидя и мечтая отомстить тем, кто заключил меня сюда. Еще пятьдесят лет я желал только одного — выполнить свою задачу, то есть уничтожить своих врагов. А потом... а потом я вдруг сказал себе: все мои убийцы уже мертвы. Их кости либо покоятся в могилах, либо пылью развеяны по ветру. А еще через сто лет... что случилось с сыновьями моих врагов? Ах! У меня были все основания спросить об этом! Где легионы тех, кто приходил сюда, в эти горы, и против кого сражались мои предки? Где ломбардцы, где булгары, аварцы... турки? О, турки были очень храбрыми воинами в те времена, но теперь уже нет. Так пролетели пять сотен лет, я постепенно забывал прошлые славные победы, подобно тому как старик не вспоминает о своих младенческих годах. В конце концов я стер их из своей памяти — почти что окончательно. Обо мне почти забыли. Вскоре от меня не останется ничего, кроме нескольких слов в книге, а позже и книга истлеет и превратится в прах. Тогда я перестану существовать. И, возможно, буду рад этому. Но вдруг появился ты, просто мальчик, но мальчик, имя которого... Драгош-а-а-а-ни!..»
Голос постепенно затихал, а легкий ветерок поднялся снова. Потом оба они одновременно исчезли. Лежа в постели и дрожа как от озноба, Драгошани думал о том, что ему предстоит сделать. Но он сам избрал этот путь, он сам выбрал свою судьбу. Боясь, что потеряет своего собеседника, Драгошани вновь настойчиво обратился к нему:
— Старейший, обладатель знамени Дракона, обладатель летучей мыши, дракона и дьявола, ты здесь?
«Где же еще мне быть, Драгошани? — голос, казалось, насмехался над ним. — Да, я здесь. Я вновь ожил в забытой всеми могиле, на земле, которая была моей жизнью. Я думал, что никто не помнит больше обо мне, но семя было брошено в землю и пышно расцвело — ты узнал меня и вспомнил. А я узнал тебя благодаря твоему имени, Драгош-а-а-а-ни...»
— Расскажи мне все снова, — нетерпеливо и возбужденно попросил Драгошани. — Расскажи, как все было. О моей матери, о моем отце, о том, как они встретились. Расскажи мне...
«Ты уже дважды слышал об этом, — вздохнул голос в голове у Драгошани. — Хочешь услышать обо всем снова? Надеешься разыскать их? Но я не могу помочь тебе в этом. Их имена не имели для меня никакого значения, я никогда не знал их, я ничего не знал о них самих, кроме того, что кровь их была горяча. Да, и я ощутил ее вкус, одной-единственной капли, маленького красного пятнышка. Но после этого они стали частью меня, а я частью их, и в результате появился на свет ты. Не спрашивай о них, не ищи их, Драгошани. Я — твой отец!..»
— Старейший, хочешь ли ты снова очутиться на земле, вдохнуть полной грудью и утолить жажду? Станешь ли ты, как прежде, уничтожать и гнать со своей земли врагов — так же, как это делали твои предки, — только на этот раз как свободный человек, а не как наемник всяких неблагодарных князьков вроде Дракулы? Если ты этого хочешь, то можешь иметь дело со мной. Расскажи мне о моих родителях.
«Иногда предложение о сделке бывает очень уж похоже на угрозу, Драгошани. Ты станешь мне угрожать? — голос в голове Драгошани скрежетал словно кусок стекла по струнам вконец расстроенной скрипки. — Ты смеешь так разговаривать со мной? Ты осмеливаешься напоминать мне о Владах, Раду, Дракулах и Мирси? Ты меня называешь наемником? Мальчик мой, в конце концов мои так называемые “хозяева” боялись меня больше, чем турков! Именно поэтому они заковали меня в железо и серебро и похоронили здесь, в этом никому не ведомом месте, в центре тех самых крестообразных холмов, которые я защищал ценою собственной крови. Я дрался за них, да, — во имя их “святого креста”, во имя Христианства. Но теперь я борюсь за то, чтобы быть свободным от всего этого. Их вероломство — моя непреходящая боль, а их крест — кинжал в моем сердце!»
— Кинжал, который я могу вытащить! Твои враги снова здесь, старый дьявол, — и кроме тебя, некому их прогнать прочь. А ты лежишь здесь ни на что не способный! Турецкий полумесяц превратился у них в серп, а то, что они не могут срезать серпом, они разбивают всмятку молотом. Я такой же валах, как и ты, чья кровь древнее, чем даже сама Валахия! И я тоже не могу смириться с вторжением завоевателей. Они снова на нашей земле, а наши вожди — снова марионетки в их руках. Так что же ты решил? Ты смиришься или будешь драться? Летучая мышь, дракон и дьявол — против серпа и молота?!
Вздох и шепот снова сплелись с ветром, гулявшим между стропилами.
"Хорошо, я расскажу тебе, как все было и как ты... стал тем, кто ты есть... Это было... весной. Я ощущал это по земле. Все начинало расти. В каком году?.. Впрочем, что такое годы для меня? Так или иначе, это случилось примерно четверть века назад”.
— Это было в 1945-м, — уточнил Драгошани. — Война почти что закончилась. Здесь были зганы. Они бежали сюда тысячами, спасаясь от немецкой военной машины и, как и в прежние века, искали убежища в горах. Как всегда, горы Трансильвании защитили и спрятали их. Немцы отправляли их всех — зганов, румынов, зекелов, цыган — называй как хочешь, в лагеря смерти, чтобы там уничтожить, как и евреев. Сталин, обвинив малые народности Крыма и Кавказа в “коллаборационизме”, изгнал их оттуда. Вот когда это было, тогда же все и закончилось, весной 1945-го. Но мы сдались За шесть месяцев до этого. Но так или иначе, конец был уже близок, немцы бежали. В конце апреля Гитлер покончил с собой.
"Я знаю об этом только то, что ты мне рассказал. Сдались? Ха! Я вовсе этому не удивляюсь! 1945-й, говоришь? Да-а-а! Спустя более чем четыре с половиной столетия снова пришли завоеватели, а у меня не было возможности испить вино войны. Ты действительно пробуждаешь во мне прежние желания, Драгошани!
Как бы то ни было, эти двое появились здесь весной. Думаю, что они были беглецами. Возможно, они бежали от войны — кто знает? Так или иначе они были молоды и принадлежали к древнему племени. Цыгане? Возможно. В те времена, когда я был великим боярином, тысячи таких, как они, боготворили меня и клялись в верноподданнических чувствах, как и все эти марионетки бессарабы, Влады и Владиславы. Интересно, станут ли они поклоняться мне теперь, думал я. Имею ли я прежнее влияние?
Мой склеп был тогда разрушен, так же как и сейчас, здесь никто не бывал с тех самых пор, как я был погребен, за исключением монахов в первые пятьдесят лет, которые регулярно приходили и проклинали землю, в которой я лежу. Так вот, однажды ночью, едва только луна показалась над горами, они пришли сюда. Молодые зекелы, юноша и девушка. Наступала весна, было уже тепло, но ночи все еще были холодными. У них с собой были одеяла и маленький масляный светильник. А еще им владел страх. И страсть. Именно она, я думаю, и потревожила мой сон. А возможно, я и так уже к тому времени почти проснулся. Канонада войны гулким эхом отдавалась в земле, так что, может быть, ее грохот разбудил мои старые кости...
Я ощущал все, что они делали. За четыре с половиной века я научился различать звуки падения на землю листа с дерева и плавного приземления пера вальдшнепа. Они набросили одеяло на покосившиеся камни, устроив таким образом что-то вроде шалаша, потом зажгли лампу, чтобы лучше видеть друг друга и немного согреться. Ха! Зекелы! Им не нужна была лампа, чтобы греть их.
Они... скажем так, заинтересовали меня. Многие годы, столетия, я звал кого-нибудь, но никто не пришел, никто даже не ответил. Возможно, люди были напуганы священниками, разного рода предостережениями, рассказами, за долгие годы превратившимися в легенды. А может быть, в моей жизни было нечто такое...
Ты сам рассказал мне, Драгошани, сколько славных дел, совершенных мною, теперь приписывают Владам и что сам я превратился в привидение, которым пугают маленьких детей. Мое имя вычеркнуто из всех древних летописей. То, что их пугало, они уничтожали и делали вид, что этого никогда не было. Но неужели они вообразили, что я единственный в своем роде? Я не был единственным, я и теперь не один! Я один из немногих, а когда-то таких, как я, было великое множество. Когда-нибудь слухи о том положении, в котором я нахожусь, должны были достичь ушей тех, кто был таким же, как я. Сотни лет меня злило, что никто не приходит, чтобы освободить меня или хотя бы отомстить. И вот наконец кто-то появился... цыгане, зекелы!
Девушка была очень напугана, и ему никак не удавалось успокоить ее. И тогда я проник в ее сознание, с тем чтобы придать ей силы, помочь справиться с мучившими ее страхами и слиться с ним в страстном порыве плоти. Ах! Да-да, она была девственницей! Ее чистота была непорочна! Я чуть было во второй раз не умер в своей могиле от вожделения! Непорочная девственность! Как говорится в старых книгах, вот так и рушится могущество! За свою жизнь я лишил девственности более двух тысяч непорочных девиц. Ха-ха-ха! А они называли “пронзающим” юного Влада.
Так вот... они еще не были любовниками в полном смысле этого слова. Он был мальчишка, молокосос, и не успел еще познать женщину, а она была девственницей. Тогда я проник и в его сознание. Ах! Я подарил им ту ночь. Я брал силу у них, а они у меня. Они получили от меня только одну ночь — только одну! — а затем ушли, еще до рассвета. После этого (он будто бы пожал плечами) я ничего о них больше не слышал...
— Кроме того, что она родила меня, — ответил Драгошани, — и подкинула на порог чужого дома.
Ответа на эти слова долго не было, слышались только тяжелые вздохи, доносимые ветром. Старик устал, у него осталось слишком мало сил — их едва хватало на то, чтобы размышлять. Земля держала его запертым в своем чреве и, медленно вращаясь вокруг воображаемой оси, убаюкивала его. Наконец он со вздохом ответил:
«Да-а-а. Да, это так, но она по крайней мере знала, куда принести тебя. Не забудь, что она была цыганкой. Кочевницей. И все-таки, когда ты родился, она принесла тебя именно сюда. Она принесла тебя... домой! Она сделала это именно потому, что знала, кто был твоим настоящим отцом, Драгошани. Можно сказать, что та ночь была единственной ночью любви за всю мою жизнь, в которой крови было больше всякой меры. Да, и моей единственной наградой стала капелька крови. Одна-единственная капелька, Драгоша-а-а-ни...»
— Крови моей матери.
"Твоя мать уронила ее на землю в том месте, где я лежал. Но капельке этой цены нет! Потому что это была и твоя кровь, Драгошани, та самая кровь, которая сейчас течет в твоих венах. И именно она привела тебя сюда, когда ты был ребенком, привела обратно ко мне”.
Драгошани лежал совершенно неподвижно. В его голове теснились мысли, видения, смутные воспоминания, которые пробудили в нем слова воображаемого собеседника. Наконец он произнес:
— Я приду к тебе завтра. Тогда мы еще поговорим. “Как тебе будет угодно, сын мой”.
— А сейчас спи... отец.
Последний порыв ветра прошумел в оторванной черепице, и вместе с ним до Драгошани донесся долгий вздох. “Спи спокойно, Драгоша-а-а-а-ни!"
Десятью минутами позже в фермерском доме Илзе Кинковши встала с кровати, подошла к окну и выглянула наружу. Ей показалось, что ее разбудил ветер, но за окном было совершенно тихо, не было слышно даже слабого дуновения ветерка. Впрочем, это не имело значения, потому что она и так собиралась проснуться около часа ночи. Все вокруг было залито серебром лунного света, а в гостинице, в мансарде, где поселился Борис Драгошани, шторы были задернуты так плотно, как никогда еще не видела Илзе. Свет у него не горел.
* * *
Следующий день был среда.Драгошани быстро позавтракал и, прежде чем пробило половину девятого, уехал на машине по дороге, ведущей к крестообразным холмам. К западу от них в широкой лощине находилась ферма, на которой он провел свое детство. Последние девять или десять лет ее владельцами были совсем другие люди. Найдя удобное место на дороге, которой мало кто пользовался, он остановился и некоторое время обозревал окрестности. Теперь открывшийся перед ним вид не произвел на него никакого впечатления — ну разве что он почувствовал небольшой комок в горле, хотя, возможно, виной тому была дорожная пыль или цветочная пыльца, летавшая в сухом летнем воздухе.
Повернувшись к ферме спиной, он взглянул на холмы. Он точно знал, куда следует смотреть. Его глаза, точно бинокуляры, сфокусировались на нужном месте, словно увеличивая его в размерах и тщательно, в мельчайших деталях его исследуя. Ему казалось, что он видит полуразрушенные плиты под сенью густой листвы и землю под ними, а если постараться, то увидит и то, что в глубине.
Борис отвел взгляд. В любом случае раньше прихода ночи идти туда бесполезно, в крайнем случае — с наступлением сумерек.
И тут он вспомнил другой вечер, когда он был еще маленьким мальчиком...
Прошло шесть месяцев с тех пор, как он впервые побывал там. И вот он пришел снова. Он пошел кататься на санках, рядом с ним бежала собачка. Бубба жил на ферме, но считал своим долгом повсюду сопровождать Бориса, куда бы тот ни отправился. На склоне холма, расположенного между фермой и деревней, местные ребятишки каждую зиму играли в снежки и катались на санках.. Борису следовало бы тоже пойти туда, но он знал место, где спуск был гораздо интереснее, — конечно же, просека. Также ему было известно, что ходить туда строго запрещено, и летом он имел возможность понять почему. Людям там иногда видятся странные вещи, которые овладевают их сознанием и потом тревожат по ночам. Вот в этом-то, наверное, и причина. Однако это его не остановило, скорее, наоборот — его еще больше тянуло туда.
Глубокий снег скрипел под ногами. Благодаря этому холмы уже не казались такими запретными, а спуск по просеке становился почти что идеальным. Борис умел спускаться на санях с этих гор. Он приходил сюда прошлой зимой и даже позапрошлой, когда был еще совсем маленьким. Сегодня, однако, он скатился по склону только один раз, попытавшись на полпути разглядеть уже знакомое ему место среди деревьев. Оставив салазки у подножия холма, он стал взбираться по склону между черневшими на снегу соснами. Собака следовала за ним. Он убеждал себя в том, что идет к склепу только затем, чтобы доказать себе, что это не более чем склеп, и больше ничего, — место захоронения какого-то старого, всеми забытого землевладельца. То, что случилось в тот вечер, когда он впервые побывал здесь, было страшным сном — результатом удара головой о дерево, когда его выбросило из картонной коробки. Как бы то ни было, но сейчас рядом бежит Бубба, всегда готовый его защитить. Точнее, Бубба должен был его защитить, если бы он вдруг не заскулил и тревожно не залаял в тот момент, когда они приблизились к таинственному месту, после чего бросился по склону вниз. Потом Борис сквозь деревья увидел, как он бегает возле салазок у подножия холма, нервно виляя хвостом, резко бросаясь из стороны в сторону и время от времени лая.
Когда он наконец добрался до места, то убедился в том, что здесь ничего не изменилось. Разве что стало еще темнее, поскольку снег, лежавший на ветвях деревьев, не позволял проникать даже тому небольшому количеству света, которое попадало сюда в иное время. Здесь как будто и вовсе не было зимы, и земля казалась еще вернее привыкшим к яркому белому снегу глазам. Было как никогда душно, создавалось впечатление, что воздух почти отсутствует, а в темноте витали невидимые тени и непонятные существа. Да, именно здесь должны возникать страшные видения. Особенно по вечерам. А сейчас как раз приближался вечер...
Издалека до Бориса доносился отрывистый лай Буббы, больше похожий на сухие отдельные выстрелы в морозном воздухе.
Однако звуки эти он слышал как бы на периферии сознания, поскольку все его мысли и ощущения были связаны с тем местом, в котором он сейчас находился. Лучше бы пес замолчал, думал он, карабкаясь туда, где склонились друг к другу покосившиеся плиты, а упавшая перемычка повредила старинный склеп.
Глаза его постепенно привыкли к темноте. Холодными пальцами он стал ощупывать высеченные в камне символические изображения летучей мыши, дракона и дьявола, и в памяти его вновь возник тот поистине дьявольский голос, который, ему показалось, он слышал здесь в прошлый раз. Что это было? Сон? Но такой явственный, что он целых полгода старался держаться подальше от поросшего лесом склона.
И в самом деле, чего он так испугался? Полуразрушенной старой гробницы? Нашептываний невежественных крестьян, их россказней и таинственных вздохов? Голоса, возникшего в его больном воображении? Отвратительного, но при этом такого настойчивого! Как часто с тех пор слышал он этот голос по ночам, лежа в безопасности в своей постели. Он приходил к нему во сне и шептал:
«Никогда не забывай обо мне, Драгоша-а-а-ни!..»
Словно повинуясь какому-то импульсу, он вдруг вслух произнес:
— Ты видишь, я не забыл. Я вернулся. Я пришел сюда, к тебе. Нет, это мое место, мое тайное место!
Его дыхание на морозе превращалось в пар, который плыл белыми облачками и рассеиваясь исчезал. Борис прислушивался к окружающему всеми фибрами своей души. Голубоватые сосульки, свисавшие с края покосившейся плиты, были похожи на блестящие, светящиеся зубы; под его ногами, обутыми в сапоги из свиной кожи, замерзшие сосновые иглы образовали причудливые узоры; пар от его дыхания успевал осесть на землю застывшими кристаллами, прежде чем он осмеливался вздохнуть еще раз. Он продолжал прислушиваться. Но... ничего не слышал. Солнце садилось. Борису нужно было возвращаться домой. Он повернулся к гробнице спиной. Однако кристаллы его дыхания, падавшие на землю, донесли туда его слова.
"А-а-а-ах!” — раздался вздох.
Вполне возможно, что это ветер прошумел высоко в ветвях деревьев, но, услышав этот вздох, Борис буквально прирос к месту, словно кто-то пригвоздил его ноги к земле.
— Ты!.. — услышал Борис свой голос, обращенный ни к кому, к пустоте, к мраку. — Это... ты?
«А-а-а-х! Драгоша-а-а-а-ни! В твоей крови появилось железо? Поэтому ты вернулся?»
Сотни раз Борис представлял себе этот момент: свой ответ, свою реакцию, если голос вдруг снова обратится к нему. Но сейчас от его прежней бравады ничего не осталось.
"Ну так что? У тебя язык примерз к зубам от холода? Ответь мне мысленно, если не можешь ничего сказать вслух, мальчик. Ну же, разве ты превратился в пустоту? Волки воют на горных тропах, ветры все также дуют над горами и морем. Даже падающий снег, кажется, дышит. А ты, всегда такой разговорчивый, полный вопросов и жаждущий знаний, ты что, вдруг онемел?
"Эти холмы мои. Это место принадлежит только мне. А ты просто похоронен здесь. Поэтому лучше молчи”, намеревался ответить Борис. Сколько раз он мысленно репетировал эти слова! Однако вместо этого он, неуверенно запинаясь, произнес:
— Ты... настоящий? Кто... что... как... ты? Как можешь ты существовать на самом деле?
«Как могут существовать горы? Как может существовать полная луна? Горы растут и разрушаются. Луна прибывает и убывает. Они существуют на самом деле, точно также и я...»
Ничего не понимая, Борис тем не менее осмелел. В любом случае он твердо знал, что таинственное существо находится глубоко под землей и оттуда никак не может причинить кому-либо вред.
— Если ты и в самом деле существуешь, тогда покажись. “Ты что, смеешься надо мной? Ты же знаешь, что это невозможно. Разве ты в состоянии облечь меня плотью? Я сам не могу это сделать. Во всяком случае пока. И к тому же я вижу, что в твоих венах все еще течет вода вместо крови. И если ты увидишь меня в моей могиле, Драгошани, она застынет словно лед."
— Ты же... мертвец? “Я бессмертный”.
— Я знаю, кто ты! — Борис неожиданно захлопал в ладоши. — Ты то самое, что мой приемный отец называет “воображением”! Ты мое воображение! Он говорит, что у меня очень богатое воображение!
"Это действительно так. Но я... я нечто иное. Нет, я не просто плод твоего воображения. Не обольщайся на этот счет”.
Борис безуспешно пытался что-либо понять. Наконец он спросил:
— Но что ты делаешь? “Я жду”.
— Чего?
"Тебя, сын мой”.
— Но я же здесь!
На какой-то момент стало вдруг еще темнее, как будто ветви деревьев сошлись и полностью закрыли свет. Прикосновения невидимых существ были мягкими, словно прикосновения птичьих перьев, но неожиданно колкими, как иней. Борис успел забыть о своих страхах, но теперь они вернулись к нему снова. Правильно говорят, что близкое знакомство рождает презрение — Борис почти не помнил, сколько зла было заключено в голосе, звучавшем в его голове. Теперь он снова вспомнил об этом.
"Не испытывай мое терпение, мальчик! Это может случиться скоро, это будет приятно, но все будет бесполезно. Ты еще слишком мал, Драгошани, а кровь твоя чересчур жидкая. Я голоден и хотел бы попировать, но от тебя тогда останутся только огрызки”.
— Я... я пойду...
"Да, иди. И возвращайся тогда, когда станешь настоящим мужчиной, и не тревожь меня без толку”.
Весь дрожа, Борис быстро пошел вниз по склону просеки, но, не выдержав, обернувшись через плечо, прокричал:
— Ты всего лишь мертвец! Ты ничего не знаешь! Что ты можешь мне рассказать?
"Я бессмертен. Я знаю все, что следует знать. Я могу рассказать тебе все”.
— О чем?
«О жизни, о смерти, о бессмертии!»
— Я ничего не хочу об этом знать! “Но ты захочешь! Захочешь?
— И когда ты расскажешь мне об этом?
«Когда ты будешь в состоянии это понять, Драгошани!»
— Ты сказал, что я — твое будущее. Ты сказал, что ты — мое прошлое. Это не правда. У меня нет прошлого. Я еще маленький мальчик!
"Да? Ха-ха-ха! Это так, это действительно так. Но в твоей жиденькой крови, Драгошани, заключена история целого племени. Моя кровь течет в тебе, а твоя во мне. И наш род... очень древний! Мне известно все, что ты хочешь знать, все, что ты еще захочешь узнать. Да, и все мои знания станут твоими, ты будешь принадлежать к лучшим из нас, к элите, станешь одним из членов старинного рода”.