Лау Миллер. Талискер

   — Госпожа, — обратилась к ней Уна, — не могли бы вы поговорить с вашей сестрой?
   — Ее что-то печалит?
   — Нет-нет, просто она… все время твердит, что хочет мальчика. И очень готовится к его рождению.
   — Ну?
   — Судя по расположению плода во чреве, у нее будет девочка. Дочка.
   Лицо Ибистер засветилось радостью.
   — Да… — покачала она головой, а потом заметила встревоженное лицо Уны. — Хорошо, я поговорю с ней. Лично я считаю, что нет ничего лучше, чем принести Сутре еще одну девочку. — Тан печально посмотрела на спящих женщин. — Чудесно и странно, не правда ли? С одной стороны, коранниды, твари из темной бездны… а здесь — еще не родившаяся жизнь. Здесь будущее нашей земли. Заботься о них как следует.
   Уна снова сделала реверанс, и Ибистер вышла из комнаты.
 
   Чтобы добраться в Сулис Мор до конца года, всего лишь за неделю, предстояло ехать рысью не менее чем по восемь часов в сутки. Первые несколько дней Талискер, Чаплин и Малки ни словом не упоминали о своей почти недостижимой цели, просто ехали и ехали, стиснув зубы. На третье утро со свинцового неба полил дождь. Одежда легко промокала — Чаплин проклинал себя за то, что не надел плащ, — вересковая пустошь постепенно превратилась в болото. С каждым шагом копыта лошадей все глубже погружались в грязь, и скакуны начинали пугаться. Около полудня Талискер предложил сделать привал, указав на группку деревьев, которая могла хоть немного укрыть их от ветра.
   — Мы не успеем, Дункан, — проворчал Малки, спускаясь с коня. Он первый из всех произнес эту мысль вслух. Его рыжие, обычно непослушные волосы прилипли к лицу, бело-голубая кожа, блестевшая от воды, казалась особенно бледной на фоне темно-красной рубахи. — В такую-то погоду. Я уверен, что Корвус начнет без нас. Не так уж мы теперь и важны.
   Талискер нахмурился, не понимая, к чему клонит друг.
   — Теперь у нас нет Бразнаира. Его доставит Деме. И хорошо, все равно мы не знаем, что делать с этим дурацким камнем… — Горец неожиданно рассмеялся. — Мы напоминаем трех мокрых крыс!
   Остальные промолчали. Настроение было такое же пасмурное, как и небо. Конечно, Малки прав — с тех пор, как они отдали камень и договорились о помощи богов, трое друзей стали более или менее ненужными. Трудно представить, почему бы битве не начаться без них — всего лишь трех лишних воинов против кораннидов.
   Талискер часто думал об Уне с тех пор, как решил остаться в Сутре. На самом деле они ничего не обещали друг другу. Краткий миг любви в темной тени битвы был ярок, словно пламя, но теперь, вспоминая холодное расставание, Дункану казалось, что девушка забыла о нем, как только стих стук копыт его коня.
 
   Полночь того же дня. Неясная тень движется по вересковой пустоши к небольшой рощице, где путники остались до самого вечера и даже на ночь, надеясь на улучшение погоды. Тень то появляется, то исчезает, будто скользит между мирами. Так оно и есть. Постепенно ее очертания проясняются, и видно, что это черный конь, на спине которого сидит всадница, широко раскинув ноги. Фирр. Не обращая внимания на дождь и ветер, она не спускает единственного глаза с рощицы. Богиня останавливается неподалеку от лагеря, спрыгивает на ходу и, как и прежде, привязывает коня к себе магией. Голубая вспышка, и он исчезает.
   В палатке Талискера горит свет. Фирр принюхивается. Дары Мирранон — от них пахнет орлом. Богиня зла замирает, мысленно ощупывает весь лагерь, ища друзей Дункана, проверяет, крепко ли они спят. Что ж, пусть спят еще крепче. Войдя в палатку, богиня смотрит на фигуру на кровати. В голове всплывает обещание, данное Корвусу — принести голову Талискера. Она не простила брата, но этот последний жест необходим, чтобы показать, как она ему нужна. Фирр задумчиво смотрит на свою будущую жертву.
   Талискер лежит на груде одежды и одеял на боку, согнув колени. Рука, как всегда, тянется к мечу. Интересно, думает Фирр, где же он мог научиться такой осторожности и подозрительности в своем мире?.. Она обнажает кинжал и садится рядом со спящим на корточки, бесстрастно глядя на его лицо. Вот человек, само существование которого напугало ее брата, исполнило его бессмысленной ярости. Красивое лицо, хотя даже во сне черты тронуты горечью. Ярко-рыжий цвет волос будто воплощает все противоречия характера.
   Фирр вспоминает тот момент их поединка в Руаннох Вере, когда оба поняли, что Талискеру пришел конец. Ей случалось видеть безрассудную храбрость, убивать людей, когда они изображали из себя героев, но такого взгляда… Огонь, что горел в каждом из них — в ней ярость, в нем горечь, — на миг замер. Мгновение мира и покоя, настоящее чудо для обоих.
   Практичность — еще одна их общая черта — взывает к немедленным действиям, но богиня все же тянет руку, чтобы откинуть прядку у него с лица.
   Дункан просыпается и хватает ее за запястье, открывая глаза. Она пытается отдернуть руку; он не выпускает.
   — Фирр? — Талискер озадачен. Он не видит кинжала в ее руке, и пальцы богини сильнее сжимают рукоять, но удар она не наносит, сидит неподвижно несколько секунд, тяжело дыша. Разум упрекает ее за нерешительность.
   — Талискер. — Она смотрит ему прямо в глаза, ожидая, когда Дункан отпустит ее руку.
   Взгляд богини такой же пронзительный и холодный, как и в прошлый раз. Черная грива волос закрывает почти все лицо. Что же с ней не так? Дункан тянет ее на себя, мягко откидывает пряди и видит левый глаз. В неясном свете он вспыхивает как лунно-белый опал среди узора царапин и синяков.
   — Что случи…
   Она рычит, как зверь, черты искажает ярость, ярость за то, что он смеет жалеть ее, ярость на собственную слабость. Фирр высоко поднимает кинжал, и — увы, слишком поздно — Талискер видит блеск стали. Но она так же неожиданно исчезает, и клинок падает на землю. Богиня зла пощадила его жизнь, и ни он, ни даже она не знают почему.
 
   Дункан сидел на ложе еще много часов, вертя в руках кинжал и слушая холодный мягкий звук дождя.
 
   …и все звери есть лишь один зверь,
   зверь Лизмаира. Реки серебряных
   снов текут и струятся
   по огненным жилам. Весть
   несется по земле такой похожей
   и непохожей. И к ней мы летим
   и бежим. Нас ведет
   яркая музыка сыновей Лиз,
   обреченных вечно странствовать
   на пути к дому.
 
   Макпьялута парил по ночному небу на крыльях бури. Он знал, что эта поэма, рассказанная ему матерью, на самом деле куда длиннее, однако с каждым новым поколением легенды отступали во тьму. Некоторые сиды уже считали Лизмаир сказкой.
   Там, внизу, где-то среди вереска и камней, бежала одна из таких молодых сидов. Маленькая серебристая рысь по просьбе Мирранон бесшумно уносила наследие Старшего Народа — Бразнаир — в Сулис Мор.
   Еще утром, путешествуя с Уллой и так называемыми героями, принц принял решение последовать за ней. С тех пор как они встретились с Талискером и Малки, Макпьялута знал, что камень теперь несет Деме — мысли недалекого горца читались легко. Он надеялся, что Эскариусу это неизвестно, хотя был почти уверен в обратном — серые волки вездесущи. Теперь по крайней мере принц принял решение, которое считал верным, «Я не предатель. По крайней мере не предатель феинов» . Когда он произнес эти слова, семя выбора было посажено. Загляни Талискер ему в разум — на что он был вполне способен, — обязательно увидел бы, как удивлен Макпьялута собственной твердой уверенностью. Бразнаир принадлежит сидам, и если Талискер сумеет заручиться поддержкой младших богов, феинам он не понадобится. Нужда народа Макпьялуты, о которой забывали поколениями, куда сильнее.
   Он шевельнул крыльями и начал спускаться. Вон она, Деме из клана рыси. Жаль будет, если сида не отдаст ему Бразнаир по доброй воле.
   — Приветствую тебя, Деме.
   Орел опустился на камень в нескольких шагах от рыси. Та села, ожидая объяснений, и не ответила, как было принято. В желтом свете убывающей луны Макпьялута видел у нее на шее мешочек, в котором лежало сокровище.
   Над пустошью повисла тишина, только ветер одиноко завывал вокруг двух фигур, стоящих лицом к лицу.
   — Макпьялута? — наконец промолвила Деме. — Мирранон, Белая Орлица, предупредила меня о твоем появлении.
   — Если ты знала, что я прилечу, то знаешь и почему. Так же как и то, что многие считают Мирранон предательницей, а ты вступила с ней в союз.
   — Такое могут сказать изгнавшие ее, те, кто верит в старые сказки о Лизмаире, коего больше нет.
   Макпьялута встопорщил перья.
   — Деме, отдай мне Бразнаир, и я прощу твою дерзость, хотя люди и сиды умирали за подобное святотатство. Ты не можешь…
   — Ошибаешься, могу. Мне сказала Мирранон. Такая красивая сказка — сиды возвращаются в Лизмаир благодаря волшебному камню. Жаль только, что позабыли об одном маленьком обстоятельстве. Вернуться могут только сиды определенного происхождения. Их очень мало, Мирранон насчитала сорок восемь — включая тебя, разумеется. — Она поднялась. — Простите, ваше высочество, мне пора бежать на помощь тем, кто в ней нуждается.
   — Нет! — запротестовал Макпьялута. Его смутило и расстроило только что услышанное трактование пророчества. — Мирранон лжет. Ей безразлична судьба сидов.
   — Учти, что сама Белая Орлица могла бы вернуться — со стороны матери она принадлежит к избранному роду.
   Деме побежала дальше, а Макпьялута запрыгал ей вслед, неловко чувствуя себя на земле.
   — Это неправда! Вернуться смогут все сиды!
   Вокруг завывал ветер, и инстинкты подсказывали ему взлететь — сверху он без труда разодрал бы нахальную рысь на куски. Расправив крылья, Макпьялута поднялся в воздух.
   — Деме! Отдай мне Бразнаир!
   Подобно серебряной тени, рысь мелькнула среди камней и вереска и исчезла.
 
   Деме без устали бежала через пустошь, и принц летел ей вслед еще много часов, не пытаясь напасть. Макпьялута не мог разобраться в собственных мыслях. Если маленькая сида права и Мирранон сказала правду, то сидам лгали долгие годы. Зачем? Немыслимо! И все же некоторый смысл в этом был. Легенды о Лизмаире помогали сидам держаться вместе, хранить свою культуру…
   Его внимание привлекло движение далеко внизу. То была не Деме. У каждого, животного есть определенная манера двигаться, о которой они и не подозревают, и только птицы, глядящие из поднебесья, могли бы рассказать им об этом. Даже когда рысь скрывал вереск или камень, Макпьялута мог предсказать, где она появится в следующий момент. Зверь, кравшийся внизу, двигался широкими кругами, таясь в тени деревьев и кустов, а не камней, как Деме. Волк. Даже с такой высоты принц видел черные и белые перья, прикрепленные к кольцу в ухе. Эскариус.
   Макпьялута сложил крылья и устремился вниз, не зная еще, что собирается делать, но прекрасно понимая намерения Эскариуса.
 
   Талискеру не спалось. Шла следующая ночь после появления Фирр. Расслабиться и задремать не помогала даже тихая спокойная песня дождя, бьющего по крыше и стенкам палатки. Дункан ничего не сказал Малки и Чаплину, хотя был совершенно уверен, что богиня зла вернется. В некотором роде он даже желал этого — тогда по крайней мере представится шанс посмотреть ей в глаза. Несмотря на холод ночи, по его телу струился пот, руки и ноги не слушались.
   Он попытался вызвать в памяти образ Уны, чтобы защитить себя от… чего? Припомнилось предупреждение Мирранон, что Фирр может убить его в любой момент. В тот миг, когда сквозь прекрасное обличье Рианнон Дункан увидел первозданный хаос, он окончательно убедился: они носят избранные ими маски.
   Фирр не обязательно красться к нему в шатер, как тать в нощи; куда проще убить его колдовством или призвать на помощь кораннидов. Ответ на вопрос «тогда зачем» очевиден. Таких людей Талискер встречал в тюрьме — но не думал, что увидит женщину, которая любит убивать. Должно быть, она каждый раз испытывает опьяняющее чувство триумфа. Вчера ночью он остался жив лишь потому, что богиня зла желает его. Впрочем, воины Руаннох Вера у костров поговаривают, будто Фирр порой развлекается и с мертвыми… Люди западных кланов звали ее Морриган, Ворона Битвы, ее тень часто замечали на поле боя.
   — Очень проницательно.
   Насмешливый голос, казалось, доносился из ниоткуда. Потом снаружи палатки возникли очертания огромной темной птицы. Голос принадлежал Фирр, но фигура, появившаяся в углу, ничем ее не напоминала. Там стояла женщина, старая и сморщенная.
   — Я пришла отплатить тебе за жалость, Талискер, — отвратительно ухмыльнулась она. — А теперь ты меня жалеешь?
   Без лишних слов старуха сбросила оборванное тряпье на землю и шагнула вперед. Дункана передернуло — желтоватая кожа висела складками, остатки груди свисали до самого живота, как сморщенные высохшие плоды. Он хотел попятиться — и понял, что не в силах шевельнуться. Фирр засмеялась и схватила его за ногу.
   — Дурак, никогда не жалей меня! Ты прав, мы носим избранные нами маски.
   Ее охватил зеленоватый свет, и она приняла новый облик. Талискер вскрикнул, когда тощая рука, державшая его за ногу, стала когтистой лапой. Над ним нависла огромная волчица — с рычанием склонилась к его лицу. Не важно, что Фирр хочет обладать им — изнасиловать его; важно другое: до того, как убьет, или после?
   Волчица поднесла морду к самому его носу. По щеке Талискера потекла слюна.
   — Фирр! — выдохнул он. — Фирр, послушай меня. Пожалуйста. Я должен кое-что тебе сказать.
   Волчица перестала рычать и внимательно заглянула ему в лицо — хорошо, значит, она рассматривает его не просто как жертву. Богиня вновь изменила обличье, и хруст костей вторил мягкой песне дождя. На сей раз ее превращение напугало его куда сильнее.
   — Уна?.. О нет, Фирр…
   — Этот облик тебе больше нравится? — рассмеялась она.
   Хотя разум и говорил ему, что перед ним отнюдь не его возлюбленная, а само воплощение зла, Талискер радовался теплу и аромату Уны, и тело не повиновалось ему. С радостной улыбкой Уна-Фирр приняла его в себя. Дункана окатила волна стыда.
   — Нет… — прошептал он.
   Глядя на нее из-под прикрытых ресниц, Талискер все больше поддавался обману. Она сидела почти неподвижно и касалась его лица не с нежностью, а скорее с любопытством. При каждом прикосновении его пронзало током, будто замыкался какой-то контакт… Ее дух поглотил Дункана.
   То, что происходило с телом, всего лишь вторило музыке души. Талискер чувствовал, что неизмеримо слабее богини и она раздавит его, если только поймет, что он коснулся ее божественной сути. Никогда в жизни Дункан не был так бессилен прервать свое видение. В этот короткий миг он воспринял все, что составляло душу богини зла, — черные образы, не связанные ни с чем, переплетались друг с другом, сверкали зубами и когтями на грани бытия. Духи, демоны, джинны хаоса — весь тлен вселенной, не облеченный плотью… Талискер закричал от страха за свою душу и рассудок, а Фирр, приняв вопль за стон страсти, вонзила ему в грудь ногти, расцарапав до крови.
   — Нет…
   Дункан закрыл глаза, но тьма вокруг оставалась, охватывая его черно-лиловой волной, в которой угадывалась чья-то вневременная душа, решившая воплотиться в Фирр. Она все близилась и близилась, пока ничего не подозревающая богиня наслаждалась своей властью. По мере приближения душа становилась ярче, и Талискера захлестнуло сияние. Он вновь открыл глаза — и увидел рыжие волосы любимой: она сидела на нем и двигалась, обнаженная, с его кровью на губах. А в центре сияющей сферы билось хрупкое сердце, некогда бывшее душой новорожденного, обреченного стать богом. Дункан потянулся туда и духом, и телом и изверг свою страсть, глядя на сердце, в котором отражались все страхи и вера феинов.
   Неожиданно Фирр поняла, что он видит, закричала от ярости и страха, и Талискера охватило пламя.
   Малки услышал крик из палатки друга, похожий на рык большой кошки, и инстинкты подсказали ему правду.
   — Дункан!
   Палатка горела серным огнем, пламя шипело, когда на него капал дождь. Внутри был виден простертый на земляном полу Талискер.
   — Дункан! Дункан, просыпайся! — закричал Малки.
   Рядом появился Чаплин и стал тушить пламя одеялом. Ничего не выходило. Огонь был очень странный — он горел с яростью, не уступавшей гневу богини. Друзья отскочили в сторону, кашляя.
   — Бесполезно, — проговорил Малки. — Дункан… Давай, Сандро, мы должны вытащить его, или он умрет.
   Чаплин закрыл лицо плащом, и мужчины бросились внутрь. Их тут же окутал дым, и они поняли, что совершили ошибку. Плащ Чаплина вспыхнул; инспектор закричал, упал на пол и принялся кататься по сырой земле.
   Малки бросился к Талискеру, потом остановился, видя, что Чаплин тоже в смертельной опасности. Неожиданно палатка обрушилась, и горящие ивовые подпорки пригвоздили горца к земле. Он слышал крики Чаплина; Талискер не издавал ни звука. Малки сунул руку в мешочек и вытащил камень Деме, сиявший слабым, неверным светом. Камень терял силы.
   — Пожалуйста, — прошептал Малки. — Пожалуйста…
   Он потерял сознание от боли и окружившего его дыма.

ГЛАВА 21

 
   На сей раз все по-другому. Он чувствует запах гари, слышит крики ярости и проклятия. Но здесь, в Ничто, она не в силах дотянуться до него. Он лежит во тьме, кашляя, когда в легкие попадает дым, принесенный из мира живых, думает о ней. На самом деле не о ней, а об Уне. Дункан пытается убедить себя, что Фирр заставила его изменить Уне, хотя если честно — а Ничто подходящее место, чтобы говорить себе правду, — богиня всего лишь использовала его слабость. Будь он хоть капельку сильнее…
   — Дункан? — Говорящего скрутил приступ кашля. — Где мы?
   Это Чаплин. Он лежит на спине, его одежда обгорела. Талискер чувствует отвратительный запах паленой плоти и с трудом подползает к другу.
   — Мы в Ничто, Сандро. Это место, где, как мне кажется, моя душа ждет подходящей возможности вернуться в тело в Эдинбурге.
   Чаплин с трудом говорит — так ему больно.
   — Но я никогда здесь не был, просто приходил в себя в другом мире.
   — На сей раз… — Талискер поколебался, прежде чем продолжить. — Прости, Сандро, на сей раз твоя жизнь в опасности.
   Тот молчит — слишком сильно болят ожоги, он почти теряет сознание. Дункан берет его за руку.
   — Не беспокойся, тьма не длится долго.
   Понимание, что жизнь Чаплина ускользает, неожиданно наполняет его страхом одиночества, и он оглядывается, ища Малки.
   — Не думал, что ты будешь рисковать из-за меня головой, Сандро, это был очень отважный поступок. — Талискер смотрит на друга и видит, что тот улыбается. — Твой отец гордился бы. — Он не знает, почему говорит все это. — Я не хочу возвращаться в Эдинбург, мне страшно. Шулы нет, все меня ненавидят. Ты тоже ненавидишь меня там… — У Дункана нет сил, он не хочет продолжать путь.
   — Я никогда не питал к тебе ненависти, — шепчет Чаплин. — Просто мною владели ярость и тоска. Я…
   — Сандро! Сандро! — Талискер хватает друга за плечи и трясет его. Ответа нет, тот в лучшем случае без сознания.
   — Дункан, идем. — Рядом появляется Малки и кладет ему руку на плечо.
   — Где ты был?
   — Что за вопрос? Я и сам не знаю, где я был, неужели не ясно? Ты же просто появляешься тут, и все. Но нам надо идти. Камешек Мирранон… в нем почти не осталось силы. Смотри. — Он показывает Талискеру тускло мерцающий изумруд. — Если мы быстро отсюда не выберемся, то попадем в ловушку. Ну же, я видел того зайца, который всегда тебя выводил.
   — Я не могу бросить Сандро.
   — Надо спешить. Послушай, есть шанс, что, если выберешься ты, выберется и он — ведь раньше было именно так.
   — Но мы не знаем наверняка. Он никогда не был здесь.
   — Торопись, Дункан.
   Талискер поднимается и кладет Чаплина на плечо, как делают пожарники. Горец удивленно смотрит на своего потомка и качает головой.
   — После всего…
   — Он мой друг, Малки.
 
   Сначала он решил, что все же умер на этот раз, затем понял, что темнота настоящая, земная. Талискер сел и стал ждать, когда глаза привыкнут к царящему вокруг мраку. Странно, подумал он, на губах по-прежнему вкус пепла и огня Сутры, хотя левая рука туго забинтована.
   Рядом раздался стон.
   — Талискер, ты? Что происходит? Почему мое плечо замотано какой-то дрянью?
   — Забинтовано — должно быть, там, где я тебя прострелил. Мы в Эдинбурге. Малки?
   — Я здесь, Дункан. — Голос горца раздавался всего в нескольких футах справа, там, где Талискер начинал различать очертания двери. — Прости, что снова притащил тебя сюда. Я понимаю, что тебе нечего делать в этом мире. Но выбора у меня не было.
   — Ничего, Малки, порядок. Я так устал, что мне все равно.
   Снаружи шел сильный дождь, откуда-то доносилось утробное ворчание воды в канализации или сточной трубе. Стук капель заставил Талискера вспомнить произошедшее в Сутре. Словно прочитав его мысли, Чаплин задал вопрос:
   — А что случилось там? В палатке?
   — Фирр. Она и я… Не важно. Скажем так, богиня не слишком хорошо принимает отказы.
   — По крайней мере ты жив, — спокойно ответил Чаплин. — Хотя и еле-еле.
   — Да и ты тоже. Ужасно хочу вымыться как следует, причем изнутри. Я…
   — Эй, ребята, — перебил Малки, — по-моему, здесь есть кто-то еще.
   — Что? Где?
   — За тобой, Сандро. Это ведь человек?
   — Эй, здесь есть кто-нибудь?
   Все принялись вглядываться в угол, где виднелись очертания человека. Талискер подумал, не манекен ли это… впрочем, нет, поза слишком неподходящая для пластиковой куклы.
   Чаплин порылся в кармане и извлек зажигалку. В желтом свете они увидели такое, что оба резко выдохнули.
   — Ох, — вырвалось у Малки.
   Скелет был прикован к стене — потому и стоял. Он высох в сухом теплом воздухе подвала, и кое-где на костях осталось немного плоти, в том числе и на черепе. Бездумно смотрели пустые глазницы.
   Талискер коснулся останков лица.
   — Что ты делаешь? — поинтересовался Чаплин.
   — Думал, может, чего увижу… Здесь я всегда был эмпатом. Надеялся понять что-нибудь про него, а заодно и про этот подвал. — Он дотронулся до виска скелета. — Нет, ничего не осталось.
   — Похоже, он умер мучительной смертью. — Чаплин поднес зажигалку поближе к полу, на котором остались ржаво-красные следы крови жертвы. — Судя по количеству пятен, у него было ранение паха; бедняга долго мучился, если только кто не сжалился и не пристрелил его.
   — Бедняга, да? — выговорил Малки.
   — Талискер, посмотри-ка сюда, — странным голосом произнес Чаплин, и у Дункана зашевелилось дурное предчувствие, как тогда, когда умерла Шула.
   Чаплин нашел огарок свечи, зажег его и указал на предмет, стоящий в углу.
   Это была ржавая жестяная банка из-под песочного печенья. Талискер сел на корточки рядом с ней и заглянул внутрь.
   — Боже мой, — прошептал он.
   Малки склонился над ними и хмурился, не понимая значения находки.
   — Какие-то побрякушки?..
   Талискер и Чаплин не ответили.
   Наконец Алессандро взял в руки серебряный браслет.
   — Это ведь ее, верно?
   — Салли Уиллис, — кивнул Талискер. — А это, — он поднял пряжку для пояса, украшенную довольно безвкусной металлической маргариткой, — принадлежало Розалинд Бакстер. — Он хотел было положить пряжку назад, как застонал. — Ох нет, я снова вижу…
   — Дункан! — Чаплин вырвал побрякушку у него из рук и швырнул в жестянку. — Перестань. Тебе не кажется, что ты и так довольно пострадал?
   — Кто-нибудь, если не трудно, объясните мне, что происходит! — довольно сварливо потребовал Малки. Чаплин показал ему банку.
   — Убийца брал у каждой жертвы какой-нибудь сувенир. Это одна из причин, по которой приговорили Талискера: он знал о браслете Салли, а о нем упоминания в прессе не было.
   Малки ткнул пальцем в скелет.
   — Значит, еще одна жертва?..
   — Я не…
   Дверь неожиданно распахнулась, и в проеме возникла фигура.
   — А, вы уже познакомились с моим папочкой? Если вы присмотритесь, то заметите, где я прикрепил его голову. — Раздался легкий щелчок, и комнату залил электрический свет. Перед ними стоял Финн.
   — Что происходит? — немедленно спросил Чаплин.
   — Это вы мне объясните, инспектор. Именно поэтому вы оба здесь. — Финн часто моргал. Его крашеные волосы свалялись, лицо и глаза покраснели. Что особенно неприятно, в дрожащей руке журналист держал пистолет.
   — Нас будут искать.
   — Нет. Пока не будут. Вы повезли заключенного на обследование в психиатрическую лечебницу.
   Талискер и Чаплин переглянулись.
   — Да, не исключено, — неохотно признал Дункан. — Я совершил попытку самоубийства в камере. Знаешь, после смерти Шулы…
   — Положи пистолет, — мягко велел Чаплин.
   — Не подходи! — Журналист взмахнул оружием.
   — Финн, посмотри на меня. — Талискер шагнул к нему. — Помнишь, однажды ты предложил поговорить? Там, на берегу?
   — Ты опять за свое! — закричал журналист. — Я не дурак. Делаешь вид, будто это было давным-давно, а прошло всего два дня! Потом ты начнешь говорить с кем-то… с каким-то горцем. — Он махнул пистолетом в сторону Чаплина. — Даже полицейский тебе верит.
   — Но мы можем поговорить?
   — Да. — Финн нервно облизал губы.
   — Это ты убил их? Всех этих девушек?
   — Нет! — На лице журналиста были написаны удивление и возмущение. Он перевел взгляд на Чаплина — Значит, так вы думаете? Я…
   Талискеру представился шанс. Пока Финн почти умоляюще смотрел на инспектора, Дункан бросился вперед и сбил его с ног. Пистолет отлетел в сторону. Но журналистом владело безумие, и он отчаянно дрался. Талискер не успел ничего сделать — к нему явилось видение, он узнал о душе напавшего на него куда больше, чем хотел.