Лау Миллер. Талискер

   Из расселины вырвался белый луч света. Существо моргнуло, но не отступило. Настала тишина, в воздухе повисло ощущение присутствия кого-то еще, усиливающееся с каждым мгновением. И верно, из сияющей белизны выползло существо, подобное черному пятну. Оно мало напоминало хоть что-то живое. Жизнь не могла зародиться в этом месте, и все же черная тварь решительно двигалась к вызвавшему ее.
   Осторожно отступив назад, человек в черном наклонился и коснулся холодной массы у ног. Пустоту осветила желто-зеленая вспышка, и перед человеком-вороном возникло его подобие, сгорбленное, напоминающее животное, но с теми же чертами, хотя в глазах была лишь пустота. Руки свисали до колен, и пальцы мелко дрожали. Тем не менее тварь вполне подходила для неких целей.
   Человек-ворон холодно улыбнулся.
   — Добро пожаловать, демон. — Пустоту заполнили жуткие отзвуки его злобного смеха. Дух промолчал, ожидая приказаний. — Нельзя отправляться в такое далекое путешествие обнаженным. Минуточку…
   Он положил руки на грудь демону, ухватился тонкими пальцами за складки плоти и потянул. Форма существа начала меняться. Через некоторое время на нем появилась одежда такого же безжиненно-серого цвета, как и кожа. Демон явно испытывал боль — он моргал и даже поморщился, однако стоял спокойно и тихо, не пытаясь отойти от своего создателя, даже когда тот потянул за складки на бедрах, чтобы создать подобие штанов.
   Наконец дело было сделано, и художник отступил на шаг, чтобы оценить плоды своих трудов.
   — Добавим немного цвета, — пробормотал он, взмахнул рукой, и в пустоте снова вспыхнул желто-зеленый свет. Теперь демон был готов к путешествию — на нем оказались синие штаны, черный жилет и свободная черная куртка. Не хватало только ботинок — на огромных лапах не было складок кожи.
   — Ага. — Человек-ворон еще раз окинул его критическим взглядом. — Головной убор скроет эти глаза. — Из волос демона вышла вполне сносная серая кепка, бросавшая тень на лицо. — А теперь, тварь, слушай меня. Я Корвус, твой создатель, и ты должен повиноваться мне, иначе я не позволю тебе вернуться во тьму. Существование — это боль, не правда ли?
   Демон кивнул, явно соглашаясь. Черты лица начали таять, будто кожа была сделана из воска, а внутри бушевало пламя. Начало проступать совсем другое лицо, более близкое к истинной природе твари, красно-зеленое, гниющее, Человеческие черты неестественно исказились. Губ не осталось. Из челюсти торчало несколько желтых клыков, а глаза превратились в черные бездны ярости и боли.
   — Нет, — прошипел Корвус. — Оставайся таким, каким я тебя сделал. Иначе я тебя на солнце отправлю, и ты будешь там вечно гореть в истинном свете.
   Лицо вновь обрело человеческие черты, а глаза — пустоту. Корвус знал, что, потеряй он власть над демоном хоть на мгновение, тот попытается уничтожить его, что здесь, в Ничто, их силы почти равны. На лбу Корвуса выступила испарина. Подняв руки, он показал неверному слуге, куда собирается отправить его — ночной город, залитый странным светом каменных и железных столбов, с яркими коробками, везущими многих людей, словно по волшебству. Сидящие внутри не смотрели друг другу в глаза, будто опасались чего-то. Картина сменилась. Море, на побережье тоже живут люди. И наконец, маленький железный мост. Улица не так ярко освещена, и здесь трудно распознать магию, чуждую миру. Да, там можно посеять семя, которое разрушит надежды феинов и сидов, прежде чем они обретут голос или форму, прежде чем прозвучит имя их так называемого спасителя.
   Корвус поглядел на демона. Он чувствовал боль несчастной твари. Хорошее оружие. Любого духа из бездны постоянно сжигает огонь ненависти.
   Корвус послал приказания прямо в сознание демона — так было куда безопаснее.
   — Теперь иди. Я буду наблюдать за тобой и помогать. Если ты меня подведешь, я тебя уничтожу. Нет… подожди-ка. — Корвус взмахнул рукой, и на черной жилетке появились очертания ворона с острым кривым клювом. Он улыбнулся. — Просто шутка.
   Демон исчез.
   Вздохнув, человек-ворон вытер пот со лба, обернулся черной птицей и отправился в относительную безопасность своей темницы.
 
   Шел дождь. В сером свете октябрьского утра мир казался коричнево-серым. Рабочую атмосферу расследования убийства под железным мостом нарушал только молодой полицейский, тихо плакавший в сторонке. Сверкали ярко-белые вспышки фотоаппаратов.
   Чаплин сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки, и поманил к себе сержанта. Очередная вспышка ярко осветила его, на мгновение выхватив из общего сумрака. Он принадлежал к тому редкому типу высоких, широкоплечих, мускулистых мужчин, которые умудрились не растолстеть. Длинные черные волосы, собранные на затылке в хвост, и смуглая кожа выдавали итальянское происхождение — его отец был родом с Сицилии, а мать чистокровная шотландка. На нем был смокинг, уже изрядно помятый, рубаха с расстегнутым воротом и без галстука. Казалось, его не смущает несколько неопрятная одежда, он рассеянно жевал бутерброд.
   Большинство сказало бы, что Алессандро Чаплин чересчур самонадеян, но только не в его присутствии. Инспектора полиции многие уважали и почти никто не любил.
   — Неприятное дело, сэр, — заметил сержант.
   Его явно удивляло появление Чаплина в смокинге, и он не мог скрыть свои чувства — брови сами собой поползли вверх.
   — Какие-то проблемы, сержант? — Чаплин поправил лацкан и бросил хлебную корку в озеро. Тут же подплыла утка, решившая ухватить нежданное угощение.
   Чаплин нахмурился совершенно без видимой на то причины, а потом улыбнулся.
   — Значит, утки?
   Холодный порыв ветра отнес вожделенную добычу в сторону, однако птица упорно гребла лапками и вытягивала длинную шею, так что в конце концов ей удалось ухватить корку клювом. Чаплин поежился от холода и запахнул поплотнее смокинг, хоть это оказалось непросто сделать.
   — Молодец утка, прямо на лету схватила. Пойдемте, сержант, попробуем заняться тем же… ха-ха-ха! Поняли шутку? — Он отвернулся и отправился осматривать тело. На лице не было и тени улыбки.
   Сержант покачал головой и пошел следом.
   Под мостом несколько человек фотографировали и описывали место преступления. Смерть молоденькой девушки всегда особенно сильно действовала на группу следователей, быть может, из-за того, что все они принадлежали к сильному полу.
   Чаплину это напоминало то, как люди отвечают на банальный вопрос — вы хотите мальчика или девочку? «Все равно, лишь бы здоровенький…» Может, некоторые говорят это искренне, но большинство людей боятся искушать судьбу — вдруг сглазят. Подобная атмосфера витала и над всеми сценами преступления, где бывал Чаплин. Какой пол жертвы вы предпочли бы? Конечно, мальчика… Тяжелее вынести, когда на земле сломанной безвольной куклой валяется прекрасное женское тело.
   Он прислонился к холодной стали арки моста, глядя на оторванную голову и в очередной раз удивляясь, как люди могут делать такие вещи. Сержант что-то говорил про опознание и необходимость сообщить родителям. «Боже, — подумал Чаплин, — уж лучше провести еще пару часов возле расчлененного тела, чем нанести людям такой страшный удар». В этот миг он почувствовал, как под ложечкой нехорошо засосало и по телу начал распространяться неприятный холодок. Инспектор удивился — на него давно не действовали зрелища и более отвратительные. Через пару секунд он осознал: это чувство узнавания. Перед ним мелькнули тени прошлого, и, закрыв глаза, Чаплин застонал, как от удара.
   — С вами все в порядке, сэр? — Сержант с тревогой посмотрел на старшего по званию.
   Голову подняли и положили в пластиковый пакет. Она смотрела пустыми, мертвыми глазами, как поверженная Медуза Горгона.
   Чаплин собрался с силами и промолвил:
   — Я знаю, кто сделал это.
   — Но… — начал сержант. Инспектор его не дослушал.
   — Говорю же, я знаю, кто сделал это. — Чаплин молча устремил взгляд на сержанта. На его лице не дрогнул ни один мускул, оно напоминало маску, в глазах читались отчаяние и боль. — Это она…
   По железному мосту проехал автобус, и рев дизельного двигателя заглушил последние слова.
   — Она, — продолжил Чаплин, — та тьма, которая поглощает нас. Вы никогда не видели его, сержант. Он несет в себе семя разрушения… Убийца — Дункан Талискер.
   — С вами все в порядке, сэр?
 
   — Просыпайся, парень! Просыпайся!
   Талискер застонал бы, но язык прилип к небу. Такое впечатление, что из тела волшебным образом испарилась вся жидкость. Похмелье? Не может быть, у него сроду не бывало похмелья. Наверное, он сходит с ума. Даже смешно: умудрился хранить рассудок все эти годы, а выйдя из тюрьмы, утратил его за десять дней.
   Талискер закрыл глаза.
   — Если это ты, Малки, то отвали и преследуй кого-нибудь другого.
   Ответа не последовало, и Дункан рискнул приоткрыть один глаз.
   Малки стоял у него в ногах и широко улыбался. В солнечном свете призрак казался еще менее реальным. Лучи пролизывали его насквозь, от чего становилось не по себе.
   — Не очень вежливо с твоей стороны так разговаривать со старшим, — упрекнул дух. — Хорошо, что я не обидчивый.
   Талискер застонал.
   — Так или иначе, сейчас не время со мной препираться. Тебя идут арестовывать.
   — Что? — Талискер резко сел.
   — Прости. Я тебя огорошил? Но они правда выехали.
   — Но за что? Что я сделал?
   — Ничего особенного, дурак ты этакий. Разве что нажрался вчера в моем обществе. — Малки был совершенно серьезен. — Ночью убили девушку, совсем молоденькую. Похоже на твой «почерк» — уж не знаю, что они имели в виду.
   — Кто они?
   — Полицейские. А что это значит?
   — Не важно. Откуда ты знаешь, Малки? — Талискер вылез из постели и, не обращая внимания на холод, принялся сдирать с себя пропотевшую одежду, в которой ходил весь вчерашний день.
   — Ну, я в некотором роде настроен на тебя, и все, что относится к тебе, касается и меня. Как круги на воде, понимаешь? — Малки явно гордился своим объяснением. — Они говорили о тебе, вот я и услышал. — Призрак пожал плечами.
   Талискеру снова представилось, как голова Малки слетает с плеч, и его замутило.
   — Кто?
   — Полицейские. Один был иностранец.
   — Чаплин?
   — Да. Ты куда, Дункан? — Талискер направился к двери, натягивая на ходу бежевую куртку.
   — Делаю ноги, пока не поздно, — мрачно отозвался тот, не оборачиваясь.
   — Это не выход. Настоящий горец никогда бы так не поступил.
   Талискер остановился у двери, изумленно глядя на призрака.
   — На дворе двадцать первый век, Малки. Я не могу разрубить их на мелкие части своим верным палашом. Ты не понимаешь, о чем говоришь.
   — Прекрасно понимаю, — возразил тот. — Я знаю, Дункан. Я знаю все. Ты невиновен.
   Талискер не верил своим ушам. Он пятнадцать лет мечтал, чтобы хоть кто-нибудь, кроме него, произнес эти слова. Надеялся услышать их от Шулы. Неожиданно Дункан осознал, что их произнес тот, кого он считает плодом своего воображения, и устыдился.
   — Теперь ясно, кто ты. Ты — какая-то часть моего эго. Проекция моих собственных желаний. Я так хотел, чтобы кто-нибудь мне это сказал… — Талискер опустил взгляд, цепляясь за медную дверную ручку как за последний оплот достоинства. — А я думал, что только дети придумывают себе друзей…
   Малки в ужасе уставился на него.
   — Господи Христе, ну, парень, и проблем с тобой! Слушай, не могу поручиться за других жертв, но вчера ты был со мной. Я не знаю, прости… да и знай я, все равно не имел бы права тебе рассказать. А сам ты не помнишь? Такие вещи не забывают.
   — Раньше помнил, — прошептал Талискер. — Но слишком запутался. Очень трудно объяснить. Одно я, должно быть, знаю точно.
   — Что?
   Талискер снова посмотрел на призрака и попытался улыбнуться.
   — Я невиновен, Малки. Да, я в этом уверен. — Он вернулся в комнату и швырнул куртку на спинку стула.
   — А теперь повтори, только более твердо.
   В дверь постучали. Талискер замер в ужасе.
   — Боже мой, Малки, что делать?
   — Вариантов у тебя немного, — пожал плечами призрак. — Помни, что ты невиновен. И держись своего. Я отправлюсь с тобой в участок, чтобы тебя поддержать.
   — Спасибо, — пробормотал бывший заключенный.
   Он подошел к двери, открыл ее и встретился взглядом с полными ярости глазами Чаплина. Однако Дункана это не слишком волновало — он тоже не пылал любовью к инспектору полиции. Они стояли лицом к лицу, не сводя друг с друга глаз, и так сильна оказалась их взаимная ненависть, что сержант почувствовал что-то и даже сделал шаг назад. Некоторое время оба молчали. Пятнадцать лет простирались между ними высокой стеной обиды и презрения. Многое они не успели сказать друг другу тогда, давным-давно.
   В конце концов Талискер отступил и поманил пришедших за собой.
   — Входите.
   Острое чувство ненависти сменилось серой пеленой покорности. Оба полицейских хорошо знали это выражение лица, характерное для отсидевших большой срок, но Чаплина оно всегда злило. Ему хотелось побольнее ударить.
   — Чем могу быть полезен? — спросил бывший заключенный.
   — Боюсь, придется отвезти вас в участок, мистер Талискер. — Чаплин окинул комнату взглядом. Его внимание привлек плакат на стене, и он подошел к нему поближе. — Сержант, наденьте на мистера Талискера наручники. А, Микеланджело. Красота! Его надо смотреть в оригинале, Талискер.
   — Совершенно не обязательно, — пробормотал тот, когда сержант подошел к нему, доставая наручники из кармана.
   — Боюсь, так положено по инструкции… Репродукции не в силах полноценно передать цвет. На самом деле самые яркие цвета — белый и красный, они наполняют всю картину жизнью.
   Малки стоял на кровати в стороне от всех, то слегка взмывая в воздух, то опускаясь.
   — Разве они имеют право так поступать? Разве не нужны доказательства?
   Талискер невольно задумался, что случится, если кто-нибудь пройдет сквозь призрака.
   — Нет, не обязательно, — пробормотал он.
   — Что? — резко спросил сержант. — Я надеюсь, вы не будете сопротивляться, мистер Талискер? На вашем месте я бы не стал. Мы с коллегами провели утро возле канала, собирая по кусочкам труп девушки, так что пребываем не в самом лучшем настроении.
   Он натянул на руки арестованному что-то вроде полиэтиленового пакета и туго его затянул. Талискер нахмурился.
   — Ну что, готовы? — спросил Чаплин, улыбнувшись. Белоснежные зубы сверкнули в лучах утреннего солнца. Этот человек умудрялся напоминать хищного зверя даже в смокинге.
   Талискер открыл было рот, желая что-то сказать, но передумал.
   — Что такое? — ровным голосом спросил Чаплин.
   — Все начинается сначала, да?
   Чаплин глубоко вздохнул. Он окинул арестованного внимательным взглядом и кивнул:
   — Да.
 
   По отделению пронесся слух, что Чаплин взял Талискера, и не меньше пятидесяти пар глаз внимательно наблюдали, как арестованного выводят из машины.
   Внутри участка никто им и слова не сказал, словно дурная слава Талискера коснулась и Чаплина. Полицейские занимались своими делами, связанными и не связанными с задержанием подозреваемых. Мимо вели грабителей в наручниках, прошла парочка угонщиков автомобилей. И всем было не по себе от присутствия в участке предполагаемого маньяка-убийцы.
   Талискер ничего не замечал — мир был как в тумане. Он шел куда вели, тихо радуясь, что Чаплин его не трогает и ничего не говорит. Но почему? Что ему надо?
   Молодая женщина-полицейский, попавшаяся им навстречу, была вынуждена уступить им дорогу, чтобы разойтись в узком коридоре. Она первая среди всех встреченных мило и естественно улыбнулась. Наверное, не знала, кого ведут. Талискер устало поглядел ей вслед. Обернувшись, он увидел, что Чаплин смотрит на него с плохо скрытым отвращением. Ясно, что тот подумал, но какая, в конце концов, разница?
   Участок, несмотря на мрачную атмосферу, казался более реальным, чем квартира Талискера. Стены здесь всякого навидались на своем веку.
   Малки был не более чем тенью своего потомка, и все равно его присутствие утешало. Приятно иметь за спиной верного друга. Призрак шел рядом с арестованным в мрачном молчании, настороженно оглядываясь, то и дело касаясь рукояти меча.
   Оставшись на несколько минут один в комнате для допросов, Талискер положил голову на прохладную поверхность стола из огнеупорной пластмассы. Кажется, именно сюда его привели пятнадцать лет назад. Пахло так же — рвотой и политурой, отчаянием, вырванными из жизни годами, незаслуженным позором. И все-таки ему удавалось сохранять внешнее спокойствие.
   Малки побегал туда-сюда по комнате, а потом остановился перед Талискером и заявил все с тем же чудовищным акцентом:
   — Выйди из оцепенения, Дункан. Они должны понять, что арестовали невиновного.
   — Что я могу поделать, Малки? Что мне им сказать?
   — Не знаю. Но ты уже бежишь — ну, не в физическом смысле слова… Сдаешься, иными словами. Меня это просто бесит.
   Воцарилось молчание. Оба мужчины смотрели себе под ноги. Когда в коридоре послышались шаги, Малки встрепенулся.
   — Слушай, ты не можешь просто заявить, что был со мной?
   — Не говори чепухи, — раздраженно ответил Талискер.
   Дверь распахнулась, и вошел незнакомый полицейский, следом за ним — Чаплин с подносом в руках. Рядом с чашками кофе лежала пачка сигарет «Джи-пи-эс».
   Чаплин явно нервничал, из-за ситуации в целом или из-за присутствия другого полицейского — сказать было трудно. Он повозился с кассетами, потом раздал кофе, как радушный хозяин, принимающий гостей. Убедившись, что магнитофон включен, посмотрел прямо в глаза Талискеру. Тот даже не моргнул. Все начинается сначала, да?
   — Мистер Талискер, это старший инспектор Стерлинг. Он решил поприсутствовать на нашей… милой встрече, потому что, по его мнению, в данном случае я могу быть пристрастен.
   Талискер перевел взгляд на незнакомого следователя. Невысокий, с черными горящими глазами и аккуратно подстриженными усиками, он очень напоминал лучшего героя Агаты Кристи — Пуаро. Дункан почти улыбнулся ему и тут понял, что на лице старшего инспектора написано: «Виновен». Однако глаза тот не отвел, за что Талискер его зауважал.
   — Пристрастен? Потому что посадил меня за решетку пятнадцать лет назад? Потому что добился признания от невиновного человека? Не льсти себе — ты просто помог им сделать из меня козла отпущения. На эту роль годился любой. Мне не давали спать тогда трое суток подряд. Я признался после семидесяти шести часов бодрствования. — Талискер криво усмехнулся. — Я признался бы в убийстве Джона Ф. Кеннеди, если бы меня о нем спросили. Что ты имеешь в виду? Что в некотором роде тебе не совсем на меня наплевать? Или это новая уловка? Иди в задницу, Алессандро. Не верю, что тебе есть до меня дело.
   Чаплин коснулся резинки, стягивающей его волосы в хвост. Талискер помнил эту привычку; выходит, инспектору стало не по себе.
   — В один прекрасный день, Чаплин, я докажу свою невиновность. — Голос звенел от сдерживаемых эмоций. Он с трудом сглотнул. — И что тогда? Компенсируешь мне потерянное время? Купишь кружку пива, извинишься? Скажешь, что всего лишь делал свою работу? Разве не так оправдывались нацисты на Нюрнбергском процессе?
   Чаплин резко поднялся, и пластиковые ножки стула противно заскрипели. На виске инспектора билась синяя жилка, на скулах играли желваки.
   — По-моему, — наклонился вперед Стирлинг, — там говорили, что просто исполняли приказы.
   Талискеру не дали возможности ответить.
   — Извинюсь? — прошипел Чаплин. — Буду сожалеть?.. Да. Верно. Скажите, мистер Талискер, полагаете, вы один, кому дали пятнадцать лет? — Он навис над арестованным так, что тот чувствовал запах одеколона, исходящий от него. — Позвольте сообщить вам, мистер Талискер, что есть и другие виды тюрьмы.
   — Чушь собачья.
   Чаплин развернулся, отошел в другую часть комнаты и закурил сигарету. При этом он прошел прямо сквозь Малки, который стоял за его спиной.
   — Ничего, что я здесь? — съязвил горец.
   — Я считал, — начал Чаплин, — что ты невиновен, Талискер. Удивлен? Думал, никто тебе не верит? Ну так вот, я верил. — Он сделал паузу, чтобы дать собеседнику хорошо осознать последнюю фразу, потом глубоко затянулся сигаретой и продолжил: — Это был сущий ад. Может, ты и через худшее прошел, не спорю, но мне пришлось не сладко.
   — Это имеет отношение к делу, инспектор Чаплин? — перебил его Стирлинг. — Мы должны допросить подозреваемого, а не копаться в вашем общем прошлом.
   — Да, — сказали оба мужчины хором.
   — Да, — повторил Чаплин. — Имеет. Пожалуйста, позвольте мне закончить, сэр.
   Стирлинг кивнул.
   — Я буквально жил твоим делом, Талискер. Приносил его домой, читал за едой, оно мне снилось. Мы все были на грани — те, кто не работал с нами тогда, не поймут. Столько свидетельств — а ты все отрицал. Ты ведь знаешь, что обвинение основывалось на косвенных уликах. Шесть убийств, Талискер. Шесть девушек…
   — Да. — Талискер закрыл глаза.
   — Мы были так уверены, что поймали убийцу. Так чертовски уверены…
   — Инспектор. — Стирлинг бросил на Чаплина укоризненный взгляд, но тот не обратил внимания.
   — А потом я допросил тебя. Помнишь? И через тридцать секунд убедился — или думал, что убедился, — в твоей невиновности. Я сказал это всем, кто спрашивал, и некоторым из тех, кто не спрашивал… Однако было поздно. Ты почти признался, и машина правосудия сделала свое дело. Остальное уже вошло в историю. Но я не мог смотреть тебе в глаза в зале суда.
   Он перестал расхаживать взад-вперед и снова коснулся волос. Сигаретный дым витал вокруг его головы облаком.
   — Я пытался забыть. Говорил себе, что такова система, что все мы порой ошибаемся. Но я сильно изменился с тех пор, стал циником. Я как будто отравлен той мерзкой историей. Я жил с ней почти шестнадцать лет. До сегодняшнего утра…
   Выражение его лица резко изменилось. Чаплин бросился к столу, откинув в сторону пластиковый стул, и принялся вытаскивать что-то из кармана смокинга. Талискер понимал, что он делает. Не надо, подумал арестованный, не показывай мне…
   — Черт возьми, парень! Они были правы! — закричал Чаплин, потеряв самообладание, и вывалил на стол кипу фотографий.
   Черно-белые снимки рассыпались по пластику, ужасные и в то же время угрюмо-величественные. Фотограф умудрился передать некоторую гордость и даже величавость поверженной, изуродованной девушки.
   — Пес! Ублюдок! Они были правы, так ведь? Ты виновен! Я мучился пятнадцать лет напрасно!
   Талискер не слушал. Он скользнул взглядом по фотографиям с такой опаской, словно они могли убить, потом закрыл лицо руками.
   — Пожалуйста, Чаплин. Не надо…
   — Ты был виновен, ублюдок! Посмотри! Только взгляни, что ты сделал с ней!
   Талискер снова застонал.
   — Нет, — пробормотал он. — Нет, нет, нет…

ГЛАВА 4

 
   — Малки, что происходит?
   — Ты спишь, парень.
   Они стояли на горе. Шел снег — не мягкий и пушистый, а холодный, колючий. Острые льдинки били по лицу, застилали глаза и падали в бездонную пропасти. Талискер с трудом держался за крохотный выступ на почти гладком отвесном утесе. Вены на руке вздулись от напряжения. Он знал, что должен лезть вверх. Надо напрячь силы и подтянуться. Ногами, обутыми в странные сапоги, Талискер упирался в маленькую трещинку в скале. Казалось, каждая мышца кричит от боли. Он застонал.
   — Я не могу. Малки. Не могу двинуться. Где ты?
   — Рядом с тобой, Дункан. Я тоже не знаю, как сюда попал. Обычно призраки не попадают в сны живых людей без особого разрешения.
   — Разрешения… Впрочем, не важно. Я скоро упаду, Малки. Упаду…
   Он отпустил руки. Камни и снег проносились мимо в пугающей тишине. На вершине скалы вспыхнул свет — сначала зеленый, потом серебряный. Ветер донес до него голос Малки:
   — Это только сон, парень! Подожди!
   Талискер решил, что проснется, коснувшись земли. Ему и раньше снились падения. Успокоившись, он принялся смотреть на снег и камни.
   Не проснулся.
   Там была женщина. На самом деле не совсем женщина, хотя трудно понять, когда тело с головы до ног закутано в зеленое одеяние. Лицо скрывал низко надвинутый капюшон, из-под него сверкали изумрудные глаза. Она сидела среди снегов, а рядом с ней стоял большой медный котел. Он был полон, но от удивления она перевернула его, и снег усеяли фиолетовые лепестки. Женщина направилась к Талискеру, протянула ему руку, и было видно, что она напугана.
   — Проснись, Дункан.
   Рука оказалась золотистой. На нее упал свет солнца, восходящего из-за гор. Пальцы напоминали когти; она молитвенно сложила их.
   — Я не могу проснуться.
   — Та-лиис-кер? — донесся мягкий голос из-под складок ткани. — Неужели я вызвала Избранного?
   Завыл ветер, подхватив снег, успевший осесть на землю, и снова началась метель. Талискеру вспомнились одуванчики. Несколько секунд они оба стояли неподвижно: Талискер на коленях в снегу, она — с протянутыми к нему золотистыми руками.
   — Просыпайся, черт тебя дери!
   Женщина опустила руки, и даже сквозь метель и ткань, закрывающую лицо, стало видно, что она улыбается. Ее окутало зеленое, как изумруд, сияние. Как тот самый изумруд. Она явно превращалась в кого-то. Талискер не хотел дожидаться конца превращения, однако не мог оторвать взгляда. Сразу стало ясно, что ей вовсе не больно, что это естественно для нее, самая суть ее бытия. Руки покрыли перья — белее, чем снег. Фигура все росла и росла.