Страница:
Представив себе Лидию в прозрачной римской тунике, раскинувшуюся, как сильфида, на кушетке, Роза все-таки не удержалась и хихикнула.
Должно быть, в конце концов она все-таки задремала, потому что следующим, что привлекло ее внимание, был неприятный металлический скрежет тормозов, достаточно громкий, чтобы разбудить крепко спящего человека. Роза села и поправила одежду, хотя прикасаться к грязной юбке ей было ужасно неприятно.
Как только поезд остановился, в дверь постучали. Роза поднялась на ноги, и в этот момент, не дожидаясь ответа, в вагон вошел мужчина.
Он вполне мог бы сойти за героя романа Бронте. Ростом немного выше Розы, он был изящен и смугл. Черные волосы, слишком длинные по чикагским маркам, доходили до плеч, создавая весьма романтическое впечатление. Мрачное лицо с высокими скулами и определенно римским носом, задумчивые карие глаза. Только подбородок не соответствовал романтическому образу — слишком решительно он выдавался вперед, словно его обладатель имел привычку использовать его как таран против тех, кто вставал на его пути. Мужчина был одет в безукоризненный темно-синий костюм с неброским галстуком.
— Мистер Камерон? — сказала Роза, протягивая руку. — Я Розалинда Хокинс…
— Рад познакомиться, мисс Хокинс, но, боюсь, я не Ясон Камерон, — ответил молодой человек, небрежно пожимая ей руку. Его голос оказался глубоким тенором, в котором звучала властность; никакого акцента Роза не заметила. — Мистер Камерон мой хозяин, и он послал меня проводить вас в дом. Меня зовут Поль Дюмон, я его личный секретарь и камердинер, — Он улыбнулся, но тепла в этой улыбке не было. — Вы можете называть меня по имени.
— Конечно, — ответила Роза, чувствуя, что ее отчитали, хоть и не понимая, отчего у нее возникло такое впечатление. — Пожалуйста, зовите меня… Розалиндой.
Не позволит она этому источающему холод человеку называть себя Розой!
— Благодарю, Розалинда. Ах нет, — остановил он девушку, когда та нерешительно протянула руку к своему саквояжу, — насчет багажа не беспокойтесь. Его доставят. Не пройдете ли вы со мной?
Розе ничего не оставалось, кроме как спуститься за ним по лесенке. Она плохо представляла себе, чего ожидать. Спустившись, она оказалась на мраморной платформе, откуда вверх вела врезанная в утес беломраморная лестница. Роза попятилась и прижала руку к горлу, ежась от холода и сырости. Над платформой проплывали полосы тумана; должно быть, близился рассвет.
Вид лестницы привел Розу в уныние. Никогда ей не вскарабкаться на такую высоту!
Заметив ее смущение, Поль улыбнулся, как будто оно доставило ему удовольствие.
— Не беспокойтесь, Розалинда. Сегодня мы не будем подниматься по лестнице. Хозяин не ожидает такого подвига от усталой путешественницы. Лестница предназначена только для того, чтобы производить впечатление, — и для тех гостей, кто желает продемонстрировать свою силу и выносливость.
Он подвел Розу к двери, которую та в темноте не заметила, и отворил ее. За дверью оказалась прозаическая решетка лифта. Поль жестом предложил Розе войти.
Лифт поднимался очень плавно — это даже смутило Розу, не услышавшую звука работающего механизма. Если бы не скользящие за решеткой каменные стены, она решила бы, что кабина не движется. Поль Дюмон не делал попыток занять ее разговором, Роза тоже молчала, хотя молчание через некоторое время стало весьма неловким.
Наконец над дверью лифта показалась постепенно расширяющаяся полоска света, и Роза поняла, что они прибыли. Дверь лифта вела в холл с полом из черного мрамора, стенами, обитыми винно-красной парчой и панелями из темного дерева. Холл был ярко освещен начищенными медными лампами с абажурами из рубинового стекла.
Поль открыл перед Розой дверь, но сам из лифта не вышел.
— Мне нужно заняться еще кое-какими делами, — сказал он, — но я уверен, что такая разумная и образованная леди сумеет найти дорогу и сама. — Его улыбка говорила о том, что он скорее уверен в обратном. — Сверните направо и поднимитесь по лестнице на третий этаж. В ваши апартаменты ведет первая дверь слева.
Роза несколько растерялась от столь нелюбезного обхождения. Прежде чем она успела что-нибудь ответить, Поль закрыл дверь лифта, и кабина скользнула вниз. Теперь оставалось только последовать указаниям.
Впрочем, все оказалось не так уж и сложно. Единственное, что смущало Розу, — полная тишина в доме. Этого, правда, следовало ожидать: в конце концов, ночь еще не кончилась. Не станет же Ясон Камерон или его слуги бодрствовать ради приезда гувернантки. Достаточно уже и того, что ее встретили Поль Дюмон и тот слуга, который занимается ее багажом, и что для нее все-таки приготовлена комната.
Роза ожидала, что подниматься ей придется по темной задней лестнице, предназначенной для слуг, но все оказалось не так: перед ней были широкие дубовые ступени, покрытые красным ковром. Здесь тоже ярко горели медные лампы, но теперь уже с белыми фарфоровыми абажурами. Лестница огибала квадратный холл; на каждой площадке виднелись двери.
Роза открыла дверь на третьем этаже, на этот раз совершенно уверенная: перед ней окажется тесный темный коридор, — и снова ошиблась.
Помещение было оклеено красными обоями с тиснеными лилиями, посередине его тянулась бордовая ковровая дорожка. Лампы на стенах снова сияли рубиновыми абажурами — красный и золотой были, по-видимому, любимыми цветами Ясона Камерона. Первая слева дверь, о которой говорил Поль Дюмон, была в нескольких шагах от входа с лестничной площадки, и Роза, уже коснувшись ручки, заметила на ней медную табличку с единственным словом: «Розалинда».
Изумленная, она застыла на месте, но ручка двери под ее пальцами, казалось, повернулась сама, и дверь распахнулась.
Увидев комнату, Роза невольно ахнула. В самых безудержных фантазиях о том, что может ее ожидать, такого она не могла себе представить.
На мгновение она усомнилась. Наверняка тут какая-то ошибка: эта комната не могла быть предназначена для гувернантки! Однако имя на табличке… И Поль Дюмон направил ее именно сюда. Она робко сделала шаг вперед, и дверь бесшумно закрылась.
Если бы кто-нибудь предоставил Розе абсолютную свободу выбора и неограниченные средства для того, чтобы обставить гостиную полностью по ее вкусу, результат был бы именно таким. В камине горел огонь, разгонявший предрассветный холод, хотя наличие современной батарей парового отопления говорило о том, что камин выполняет главным образом роль украшения. Яркие отблески пламени и свет двух ламп не оставляли в комнате ни одного темного угла.
В отличие от красно-золотого великолепия салон-вагона и остального дома эта комната была отделана в глубоких синих и темно-серебристых тонах — очень приятных для глаз, по мнению Розы. Около огромного окна стояла кушетка, обитая бархатом цвета крыльев селезня, и два вольтеровских кресла. Между ними располагался столик, на котором горела лампа. Другая лампа стояла на письменном столе. На полу лежал мягкий турецкий ковер, а стены были оклеены голубыми обоями с тонкими серебряными полосками.
В конце комнаты виднелась открытая дверь. Ноги сами, как во сне, понесли Розу вперед. Заглянув в дверь, она лишь широко распахнула глаза: эта комната была таким же совершенством, как и гостиная.
В ней был не один, а целых три гардероба, все одинаковые; по бокам от них стояли два комода из темного клена с серебряными ручками. У стены, по обе стороны огромного зеркала, в котором Роза видела себя в полный рост, располагались два кресла, а еще одна батарея парового отопления обещала, что в этой спальне никогда не будет холодно. Ковер, обои и занавеси оказались такими же, как в гостиной. Однако главным предметом в комнате была кровать — необыкновенно огромная. Роза поразилась тому, что кровать именно такая, о какой она втайне мечтала, — в средневековом стиле, с пологом из синей парчи и таким же покрывалом, сейчас гостеприимно откинутым и демонстрирующим белоснежные простыни.
Однако это было еще не все. Свет, льющийся из третьей двери, заставил Розу двинуться дальше, и она оказалась в ванной, роскошь которой не уступала всему остальному.
Стены ванной были облицованы светло-серым, бледно-голубым и серебристым кафелем. Розу ожидала полная благоухающей лавандой воды ванна — огромная, квадратная, мраморная — в древнеримском стиле. В помещении были также две раковины, множество зеркал, кушетка, два кресла и туалетный столик с зеркалом в резной раме. На туалетном столике громоздились бутылочки и баночки из зеленого стекла с серебряными крышками, содержимое которых Розе немедленно захотелось испробовать. Белоснежные полотенца свисали с подогретых труб вешалки, а «удобство» обладало наисовременнейшим спуском. Ванная не уступала размером спальне Розы в родном доме; в ней даже был собственный небольшой гардероб, через открытую дверцу которого виднелся соблазнительный ряд ночных рубашек и пеньюаров.
Роза не стала колебаться. Она разделась с непостижимой для себя быстротой, сбросив все — юбку, блузку, чулки, рубашку, корсет, нижние юбки, панталоны, — и со вздохом наслаждения погрузилась в воду. Она терла и терла себя губкой, смывала мыло и снова намыливалась, пока кожа не покраснела. Потом она распустила волосы и вымыла и их тоже.
Впрочем, она не решилась надеть на себя что-либо из прелестных вещиц из гардероба. Роза была уверена, что они принадлежат кому-то другому и оставлены здесь случайно. Она заплела еще влажные волосы в косу, завернулась в полотенце и пошла искать свой саквояж.
Его в спальне не оказалось, но кто-то побывал в комнате, пока Роза принимала ванну, — полог постели был откинут, а на подушке лежала ночная рубашка.
Такое явное приглашение было слишком соблазнительным, чтобы Роза могла устоять, — тем более что от одного взгляда на постель она начала зевать.
Она взяла ночную рубашку и направилась в ванную, чтобы переодеться, — на случай, если неизвестный помощник вернется. Рубашка оказалась шелковой, и после грубого хлопка дорожной одежды прикосновение ее к коже было блаженством. Роза задула лампы в ванной, вернулась в спальню и обнаружила, что все лампы, кроме ночника у постели, уже погашены.
Девушка слишком устала, чтобы беспокоиться о том, что слуги в этом доме имеют привычку проскальзывать в комнаты незаметно. Она слишком устала, чтобы думать о чем-либо, кроме возможности отдохнуть на этой великолепной кровати… Роза осторожно положила очки на столик, задула ночник, задернула занавеси, чтобы дневной свет ее не потревожил, и провалилась в сон.
Глава 3
Должно быть, в конце концов она все-таки задремала, потому что следующим, что привлекло ее внимание, был неприятный металлический скрежет тормозов, достаточно громкий, чтобы разбудить крепко спящего человека. Роза села и поправила одежду, хотя прикасаться к грязной юбке ей было ужасно неприятно.
Как только поезд остановился, в дверь постучали. Роза поднялась на ноги, и в этот момент, не дожидаясь ответа, в вагон вошел мужчина.
Он вполне мог бы сойти за героя романа Бронте. Ростом немного выше Розы, он был изящен и смугл. Черные волосы, слишком длинные по чикагским маркам, доходили до плеч, создавая весьма романтическое впечатление. Мрачное лицо с высокими скулами и определенно римским носом, задумчивые карие глаза. Только подбородок не соответствовал романтическому образу — слишком решительно он выдавался вперед, словно его обладатель имел привычку использовать его как таран против тех, кто вставал на его пути. Мужчина был одет в безукоризненный темно-синий костюм с неброским галстуком.
— Мистер Камерон? — сказала Роза, протягивая руку. — Я Розалинда Хокинс…
— Рад познакомиться, мисс Хокинс, но, боюсь, я не Ясон Камерон, — ответил молодой человек, небрежно пожимая ей руку. Его голос оказался глубоким тенором, в котором звучала властность; никакого акцента Роза не заметила. — Мистер Камерон мой хозяин, и он послал меня проводить вас в дом. Меня зовут Поль Дюмон, я его личный секретарь и камердинер, — Он улыбнулся, но тепла в этой улыбке не было. — Вы можете называть меня по имени.
— Конечно, — ответила Роза, чувствуя, что ее отчитали, хоть и не понимая, отчего у нее возникло такое впечатление. — Пожалуйста, зовите меня… Розалиндой.
Не позволит она этому источающему холод человеку называть себя Розой!
— Благодарю, Розалинда. Ах нет, — остановил он девушку, когда та нерешительно протянула руку к своему саквояжу, — насчет багажа не беспокойтесь. Его доставят. Не пройдете ли вы со мной?
Розе ничего не оставалось, кроме как спуститься за ним по лесенке. Она плохо представляла себе, чего ожидать. Спустившись, она оказалась на мраморной платформе, откуда вверх вела врезанная в утес беломраморная лестница. Роза попятилась и прижала руку к горлу, ежась от холода и сырости. Над платформой проплывали полосы тумана; должно быть, близился рассвет.
Вид лестницы привел Розу в уныние. Никогда ей не вскарабкаться на такую высоту!
Заметив ее смущение, Поль улыбнулся, как будто оно доставило ему удовольствие.
— Не беспокойтесь, Розалинда. Сегодня мы не будем подниматься по лестнице. Хозяин не ожидает такого подвига от усталой путешественницы. Лестница предназначена только для того, чтобы производить впечатление, — и для тех гостей, кто желает продемонстрировать свою силу и выносливость.
Он подвел Розу к двери, которую та в темноте не заметила, и отворил ее. За дверью оказалась прозаическая решетка лифта. Поль жестом предложил Розе войти.
Лифт поднимался очень плавно — это даже смутило Розу, не услышавшую звука работающего механизма. Если бы не скользящие за решеткой каменные стены, она решила бы, что кабина не движется. Поль Дюмон не делал попыток занять ее разговором, Роза тоже молчала, хотя молчание через некоторое время стало весьма неловким.
Наконец над дверью лифта показалась постепенно расширяющаяся полоска света, и Роза поняла, что они прибыли. Дверь лифта вела в холл с полом из черного мрамора, стенами, обитыми винно-красной парчой и панелями из темного дерева. Холл был ярко освещен начищенными медными лампами с абажурами из рубинового стекла.
Поль открыл перед Розой дверь, но сам из лифта не вышел.
— Мне нужно заняться еще кое-какими делами, — сказал он, — но я уверен, что такая разумная и образованная леди сумеет найти дорогу и сама. — Его улыбка говорила о том, что он скорее уверен в обратном. — Сверните направо и поднимитесь по лестнице на третий этаж. В ваши апартаменты ведет первая дверь слева.
Роза несколько растерялась от столь нелюбезного обхождения. Прежде чем она успела что-нибудь ответить, Поль закрыл дверь лифта, и кабина скользнула вниз. Теперь оставалось только последовать указаниям.
Впрочем, все оказалось не так уж и сложно. Единственное, что смущало Розу, — полная тишина в доме. Этого, правда, следовало ожидать: в конце концов, ночь еще не кончилась. Не станет же Ясон Камерон или его слуги бодрствовать ради приезда гувернантки. Достаточно уже и того, что ее встретили Поль Дюмон и тот слуга, который занимается ее багажом, и что для нее все-таки приготовлена комната.
Роза ожидала, что подниматься ей придется по темной задней лестнице, предназначенной для слуг, но все оказалось не так: перед ней были широкие дубовые ступени, покрытые красным ковром. Здесь тоже ярко горели медные лампы, но теперь уже с белыми фарфоровыми абажурами. Лестница огибала квадратный холл; на каждой площадке виднелись двери.
Роза открыла дверь на третьем этаже, на этот раз совершенно уверенная: перед ней окажется тесный темный коридор, — и снова ошиблась.
Помещение было оклеено красными обоями с тиснеными лилиями, посередине его тянулась бордовая ковровая дорожка. Лампы на стенах снова сияли рубиновыми абажурами — красный и золотой были, по-видимому, любимыми цветами Ясона Камерона. Первая слева дверь, о которой говорил Поль Дюмон, была в нескольких шагах от входа с лестничной площадки, и Роза, уже коснувшись ручки, заметила на ней медную табличку с единственным словом: «Розалинда».
Изумленная, она застыла на месте, но ручка двери под ее пальцами, казалось, повернулась сама, и дверь распахнулась.
Увидев комнату, Роза невольно ахнула. В самых безудержных фантазиях о том, что может ее ожидать, такого она не могла себе представить.
На мгновение она усомнилась. Наверняка тут какая-то ошибка: эта комната не могла быть предназначена для гувернантки! Однако имя на табличке… И Поль Дюмон направил ее именно сюда. Она робко сделала шаг вперед, и дверь бесшумно закрылась.
Если бы кто-нибудь предоставил Розе абсолютную свободу выбора и неограниченные средства для того, чтобы обставить гостиную полностью по ее вкусу, результат был бы именно таким. В камине горел огонь, разгонявший предрассветный холод, хотя наличие современной батарей парового отопления говорило о том, что камин выполняет главным образом роль украшения. Яркие отблески пламени и свет двух ламп не оставляли в комнате ни одного темного угла.
В отличие от красно-золотого великолепия салон-вагона и остального дома эта комната была отделана в глубоких синих и темно-серебристых тонах — очень приятных для глаз, по мнению Розы. Около огромного окна стояла кушетка, обитая бархатом цвета крыльев селезня, и два вольтеровских кресла. Между ними располагался столик, на котором горела лампа. Другая лампа стояла на письменном столе. На полу лежал мягкий турецкий ковер, а стены были оклеены голубыми обоями с тонкими серебряными полосками.
В конце комнаты виднелась открытая дверь. Ноги сами, как во сне, понесли Розу вперед. Заглянув в дверь, она лишь широко распахнула глаза: эта комната была таким же совершенством, как и гостиная.
В ней был не один, а целых три гардероба, все одинаковые; по бокам от них стояли два комода из темного клена с серебряными ручками. У стены, по обе стороны огромного зеркала, в котором Роза видела себя в полный рост, располагались два кресла, а еще одна батарея парового отопления обещала, что в этой спальне никогда не будет холодно. Ковер, обои и занавеси оказались такими же, как в гостиной. Однако главным предметом в комнате была кровать — необыкновенно огромная. Роза поразилась тому, что кровать именно такая, о какой она втайне мечтала, — в средневековом стиле, с пологом из синей парчи и таким же покрывалом, сейчас гостеприимно откинутым и демонстрирующим белоснежные простыни.
Однако это было еще не все. Свет, льющийся из третьей двери, заставил Розу двинуться дальше, и она оказалась в ванной, роскошь которой не уступала всему остальному.
Стены ванной были облицованы светло-серым, бледно-голубым и серебристым кафелем. Розу ожидала полная благоухающей лавандой воды ванна — огромная, квадратная, мраморная — в древнеримском стиле. В помещении были также две раковины, множество зеркал, кушетка, два кресла и туалетный столик с зеркалом в резной раме. На туалетном столике громоздились бутылочки и баночки из зеленого стекла с серебряными крышками, содержимое которых Розе немедленно захотелось испробовать. Белоснежные полотенца свисали с подогретых труб вешалки, а «удобство» обладало наисовременнейшим спуском. Ванная не уступала размером спальне Розы в родном доме; в ней даже был собственный небольшой гардероб, через открытую дверцу которого виднелся соблазнительный ряд ночных рубашек и пеньюаров.
Роза не стала колебаться. Она разделась с непостижимой для себя быстротой, сбросив все — юбку, блузку, чулки, рубашку, корсет, нижние юбки, панталоны, — и со вздохом наслаждения погрузилась в воду. Она терла и терла себя губкой, смывала мыло и снова намыливалась, пока кожа не покраснела. Потом она распустила волосы и вымыла и их тоже.
Впрочем, она не решилась надеть на себя что-либо из прелестных вещиц из гардероба. Роза была уверена, что они принадлежат кому-то другому и оставлены здесь случайно. Она заплела еще влажные волосы в косу, завернулась в полотенце и пошла искать свой саквояж.
Его в спальне не оказалось, но кто-то побывал в комнате, пока Роза принимала ванну, — полог постели был откинут, а на подушке лежала ночная рубашка.
Такое явное приглашение было слишком соблазнительным, чтобы Роза могла устоять, — тем более что от одного взгляда на постель она начала зевать.
Она взяла ночную рубашку и направилась в ванную, чтобы переодеться, — на случай, если неизвестный помощник вернется. Рубашка оказалась шелковой, и после грубого хлопка дорожной одежды прикосновение ее к коже было блаженством. Роза задула лампы в ванной, вернулась в спальню и обнаружила, что все лампы, кроме ночника у постели, уже погашены.
Девушка слишком устала, чтобы беспокоиться о том, что слуги в этом доме имеют привычку проскальзывать в комнаты незаметно. Она слишком устала, чтобы думать о чем-либо, кроме возможности отдохнуть на этой великолепной кровати… Роза осторожно положила очки на столик, задула ночник, задернула занавеси, чтобы дневной свет ее не потревожил, и провалилась в сон.
Глава 3
Роза проснулась в темноте, но на этот раз, оказавшись в непривычной обстановке, не испытала страха. Она точно знала, где находится; даже будь это не так, слабый аромат какого-то незнакомого цветка, исходящий от ее волос, напомнил бы ей о событиях прошлой ночи.
Она наконец добралась до цели — дома Ясона Камерона. Темно было потому, что она задернула тяжелый парчовый полог, так что даже самый настойчивый солнечный лучик не мог бы проникнуть к ней.
Роза с наслаждением потянулась в теплой постели, получая почти чувственное удовольствие от прикосновения к телу шелка. Следующей ночью, конечно, она снова будет спать в собственной грубой хлопчатобумажной рубашке, но сейчас можно притвориться, будто эта роскошь предназначена для нее.
Притвориться? Едва ли — ее комнаты так великолепны! Это она сама бедно одета, а все окружающее напоминает дворец.
«Интересно, сколько сейчас времени?»
Наверняка не очень поздно: от нее, конечно, ожидают, что она немедленно приступит к исполнению обязанностей, да и наниматель пожелает сначала с ней поговорить. Как ни хотелось Розе поваляться в этой изумительной постели с книгой, ее время больше ей не принадлежало. Неохотно подчиняясь чувству долга, она раздвинула полог и обнаружила, что керосиновые лампы в спальне снова горят — сквозь окна еле сочился серый дневной свет. Без очков Роза ничего больше разглядеть не могла.
Она потянулась за очками, и комната приобрела четкие очертания. Роза села на кровати и обнаружила, что на кресле для нее приготовлен халат — из такого же бледно-розового шелка, отделанного тонкими кружевами, как и ее ночная рубашка. Слуги явно снова позаботились о ней, хоть она и не слышала, чтобы кто-то входил в комнату. Слегка нахмурившись, Роза завернулась в халат и вышла в гостиную; ковер под босыми ногами напоминал густой мох. Почему она не слышала шагов горничной? Ведь обычно она спит очень чутко…
И к тому же эти невидимые слуги проникли в ее комнату, пока она накануне принимала ванну, — она и тогда ничего не слышала. Должно быть, они передвигаются сверхъестественно тихо.
Ее сундук и баул доставили, пока она спала, но, открыв их, Роза с ужасом обнаружила, что ее одежда исчезла. В панике она стала перебирать все — ни одной мелочи не пропало, за исключением одежды.
Роза заставила себя успокоиться и постараться найти разумное объяснение. В конце концов, в ее комнатах одежда была — Камерон явно не собирался держать ее в заточении, лишив возможности прикрыть наготу.
«Надо обдумать все не спеша. Я веду себя неразумно. Должно быть, одежду забрали, чтобы выстирать».
Конечно же! Совершенно очевидное объяснение! Розе приходилось слышать, что именно так обслуживают гостей в богатых домах. «Даже кого-то, кто немногим выше обычной служанки?» Роза отогнала беспокойную мысль и повернулась к стоящему у окна столику. Портьеры были раздвинуты, открывая вид на лужайку, обрамленную густыми деревьями. За деревьями, показалось Розе, шумел океан, хоть сам берег не был виден. Не стоит ли дом на прибрежных утесах?
На столике Розу снова ждал поднос под серебряной крышкой, но на этот раз он был почти такого же размера, как сам столик. Когда Роза подняла крышку, под ней оказался завтрак, горячий и свежий, как будто только что доставленный с кухни. От кофейника исходил божественный аромат свежего кофе; два яйца были сварены как раз в меру, золотистый тост сочился маслом, а ветчина была нежной и розовой. На другой тарелке лежал кусок яблочного пирога с корицей и мускатным орехом, а рядом стоял крошечный молочник со сливками. Все это было так непохоже на жалкую овсянку и черствый хлеб, которые подавали на завтрак в пансионе, что Роза чуть не расплакалась. К кофейной чашке был прислонен конверт — такой же, как тот, в котором было письмо Камерона профессору Каткарту.
Прежде чем приступить к великолепному завтраку, Роза вынула записку из конверта, хоть в животе у нее бурчало от голода. Почерк был тот же самый и чернила те же — странного серого оттенка.
«Дорогая мисс Хокинс, — прочла Роза. — Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы слуги забрали вашу одежду и выстирали и выгладили ее».
Ну вот! Именно так, как она и думала!
«Надеюсь, вы воспользуетесь одеждой, которую я для вас заказал, и, если она вам понравится, будете носить ее и впредь».
Вспомнив, с какой завистью она смотрела на шелковые наряды в гардеробе, сравнив то, что было надето на ней сейчас, с собственными вещами, представив себе, что еще может ожидать ее в шкафах и комодах, Роза почувствовала, что вполне обойдется без юбок и блузок от Сирса, Роубака и компании.
«Прошу вас, завтракайте не торопясь. Я свяжусь с вами, когда вы устроитесь».
И подпись — «Ясон Камерон» — такая же, как на письме.
Часть рассудка Розы немедленно наполнилась подозрениями. Другая часть нашла все происходящее вполне естественным. В конце концов, почему бы хозяину не обходиться с ней уважительно и заботливо? Она ведь и в самом деле обладает уникальными знаниями и умениями. А Ясон Камерон, несомненно, человек чрезвычайно богатый, для него подобные траты — мелочь.
Роза села к столу, взяла нож и вилку и обнаружила, что ветчина настолько нежна, что ее почти не нужно резать.
«Представь себе хотя бы лифт! — говорила она подозрительной части своего рассудка, наслаждаясь завтраком. — Подобное удобство не мог бы позволить себе даже и самый дорогой отель! У этого человека в собственности частная железнодорожная ветка, а свой поезд он посылает, чтобы встретить кого-то, как другой человек послал бы коляску. Он просто ведет себя как джентльмен; знает, каково мне пришлось в дороге, и дает время освоиться».
Что же касается платьев и всего остального… Будь она на месте Ясона Камерона, ей определенно не захотелось бы, чтобы по роскошному дому разгуливала гувернантка, выглядящая… выглядящая оборванкой.
«Покупают же богатые люди картины, чтобы украсить свой дом! Так почему бы не купить своим служащим подходящую одежду? Не принято, чтобы гувернантка носила униформу, как горничная или другие слуги».
Поль Дюмон, например, был одет не менее элегантно, чем любой известный Розе джентльмен. Может быть, его костюм — тоже результат щедрости их общего нанимателя?
Эти рассуждения немного успокоили подозрения, хоть сдалась она и не без ворчания. Роза закончила завтрак и вернулась в спальню, намереваясь выяснить, какие наслаждения сулит ей содержимое гардеробов.
Вскоре она обнаружила, что к выбору того, что лежало в ящиках и висело в шкафах, определенно приложила руку женщина: здесь было абсолютно все необходимое, от самых деликатных предметов нижнего белья до платьев, юбок и блузок, которые словно кричали: «Импортное! Французского производства!» Даже самая подозрительная женщина при виде таких сокровищ временно забыла бы о здравом смысле, и Роза не составила исключения.
Выбор был так велик, что она с трудом остановилась наконец на белье, отделанном настоящими брюссельскими кружевами, и шелковых чулках. Для первой встречи со своим нанимателем Роза решила надеть юбку из мягчайшей шерсти глубокого сапфирово-синего цвета и бледно-голубую шелковую блузку с жабо, отделанную такими же бледно-голубыми кружевами на воротнике и манжетах. В шкафу оказались даже туфли и ботинки — в точности ее размера, и Роза не колеблясь выбрала пару лайковых полуботинок, подходящих к юбке.
Девушка унесла свою добычу в ванную комнату и провела незабываемый час, приводя себя в порядок. Закончив, она осмотрела себя в зеркале и осталась более чем довольна результатом.
Что было не менее важно, Роза не испытывала теперь застенчивости перед встречей с Камероном. Одежда была своего рода доспехами, и раньше ее доспехи были жалкими, латаными, опасно тонкими. Красивая одежда была в определенном смысле невидимой; люди замечали, только если человек одет бедно или неряшливо, и вели себя соответственно. Теперь же Роза была готова встретиться с кем угодно, чувствуя уверенность, что судить ее будут по ее истинным заслугам, а не по одежде. Уверенность в себе крепла с каждой секундой. Вот теперь Роза была самой собой, теперь она была Розалиндой Хокинс, ученой-лингвисткой, работающей над диссертацией, равной любому гражданину Америки, даже Ясону Камерону! В конце концов, она обладала чем-то, нужным ему, и это делало ее продавцом, а его — покупателем.
Роза вышла из ванной. Неслышные и невидимые слуги снова побывали здесь, Постель была застлана, разбросанная одежда убрана, ночная рубашка и халат исчезли.
«Как, интересно, им это удается? — гадала Роза со смешанным чувством восхищения и раздражения. — Уж не отразился ли на моем слухе постоянный грохот локомотива?»
Она вышла в гостиную — остатки завтрака со стола исчезли тоже. Однако появилось и кое-что новое: на письменном столе возвышалась стопка книг, лампа для чтения была зажжена, рядом с книгами находилась переговорная трубка. Поверх книг лежал еще один конверт.
Что-то во всем этом было такое, от чего по спине Розы пробежал озноб, хотя она и не могла понять, чем он вызван. Она подошла к столу и взяла письмо. Когда она разворачивала лист бумаги, руки ее дрожали.
«Дорогая мисс Хокинс, — прочла она. — Теперь я должен сделать признание: вас заманили сюда обманом».
Роза чуть не выронила записку, но что-то заставило ее читать дальше.
«В этом доме нет детей — я никогда не был женат. Однако мне действительно нужны услуги компетентного ученого — именно те, которые я перечислил в письме вашему учителю, профессору Каткарту. Я — инвалид; из-за несчастного случая я не могу сам читать книги, нужные для моих изысканий. К тому же я недостаточно знаком со средневековым немецким и гэльским языками. Мне нужна ваша помощь — и как чтицы, и как переводчицы».
Роза вытаращила глаза на записку, ее рот открылся от совсем не подобающего леди изумления. Из всех возможностей эта никогда не приходила ей на ум.
«Ваше жалованье останется прежним; работать, возможно, придется дольше и часто по ночам, потому что именно ночью я нуждаюсь в отвлечении от мучительной боли. Боюсь, вы не сможете посещать Сан-Франциско так часто, как вы, возможно, хотели бы, — но только потому, что на дорогу уходит три часа и вам пришлось бы там ночевать. В настоящий момент моя потребность в ваших услугах такова, что это было бы нежелательно, однако через месяц или два я непременно организую для вас поездку в город. В компенсацию такого ограничения вашей свободы я предлагаю вам пользоваться моим городским домом, а также ложей в Опере или Тиволи — в зависимости от того, какой спектакль покажется вам более достойным».
Роза почувствовала, что ей не хватает воздуха; она не знала, что и думать.
«Я беру на себя обязательство обеспечить вам возможность услышать Карузо, даже если это вступит в противоречие с моими собственными нуждами».
«Откуда он знает, что я так мечтала услышать Карузо?»
«Вы можете свободно пользоваться домом и садом, хотя, боюсь, найдете здесь мало развлечений. Я никого не принимаю, а мои слуги — такие же отшельники, как и их хозяин. Вы будете, однако, время от времени встречать моего секретаря Поля Дюмона. Он доставит вам все, в чем у вас возникнет нужда. Если вы найдете неудобным для себя обращаться с личными делами к постороннему мужчине, просто напишите записку и оставьте на подносе после еды; моя домоправительница сделает все что нужно».
Роза села на кушетку; у нее внезапно закружилась голова. Если такова форма заточения, то это — самая странная вещь, которую только можно себе вообразить. И ради чего? Чтобы она читала книги?
«Несчастный случай изуродовал меня так, что я не могу показаться никому, кто не знал меня раньше. Вам поэтому придется читать мне с помощью переговорной трубки, и свои пожелания я буду сообщать вам тем же способом».
Даже лихорадочное, больное воображение Мэри Шелли не могло бы изобрести подобный сюжет! Наверняка сами издатели грошовых романов сочли бы ситуацию слишком не правдоподобной!
«Вы можете, конечно, отказать мне в своих услугах, и в этом случае вас немедленно отвезут в Сан-Франциско со всем вашим багажом. Было несправедливо с моей стороны обмануть вас, и я приношу вам самые искренние сожаления. Однако спросите себя; если бы я сообщил вам правду, поверили ли бы вы мне? Думаю, что нет. Полагаю, что даже Конан Доил и Редьярд Киплинг постеснялись бы сочинить столь не правдоподобную историю».
Он был прав. Если бы он написал о чем-то подобном в Чикаго, и сама Роза, и профессор Каткарт сочли бы это бредом сумасшедшего и отказали.
Она могла немедленно, сейчас же уехать. Так говорилось в письме. Ей нет необходимости оставаться здесь ни минуты.
Однако если она предпочтет сбежать, что ждет ее с двумя долларами в кармане в незнакомом городе? Нет, такая перспектива Розу не привлекала. Здесь — если даже Ясон Камерон оказался бы более опасным безумцем, чем можно предположить по его письму, — ей противостоял бы один человек, в худшем случае — два. Пока что не было никаких свидетельств того, что и сам Камерон, и его секретарь интересуются чем-либо, кроме ее знаний. Не было оснований считать, будто здесь что-то грозит ее безопасности. На двери имелась задвижка, Роза могла запереться в своих комнатах, и хотя секретные проходы и потайные двери встречались в большинстве мерзких дешевых романов, Роза обладала достаточными представлениями об архитектуре, чтобы знать, насколько трудно создать подобные вещи; а уж скрыть их было бы и вовсе почти невозможно.
«Я буду ждать вашего решения, — заканчивалась записка. — Просто скажите о нем в переговорную трубку, и я подчинюсь вашей воле. Однако прошу вас: примите во внимание то обстоятельство, что, решив занять предложенный вам пост, вы откроете изуродованному калеке путь в мир знаний, который он считал для себя потерянным, и дадите ему возможность, хотя бы на несколько часов, забыть о боли».
Записка была подписана просто — «Ясон».
Ну, это уж попытка манипулировать ею! Последняя фраза явно была рассчитана на то, чтобы пробудить сочувствие; Камерон взывал к самой благородной части ее натуры. И в этом, надо отдать ему должное, преуспел, хоть Роза и поняла его замысел. Она даже почувствовала восхищение человеком, которому хватило силы и изобретательности использовать собственное увечье в качестве оружия. Большинство мужчин на его месте никогда не признались бы в том, что остро нуждаются в ком-то или в чем-то. Ясон Камерон оказался мастером, не колеблясь использующим для достижения цели любое средство, в том числе и собственную слабость.
Однако Роза ясно понимала и еще одно обстоятельство: из двух возможных путей — уехать или остаться — второй намного привлекательнее. Нет никаких оснований сомневаться в том, что теперь Ясон Камерон открыл ей правду. Его история была настолько фантастической, что, как ни странно, казалась более правдоподобной, чем предполагаемое присутствие двоих детей.
Она наконец добралась до цели — дома Ясона Камерона. Темно было потому, что она задернула тяжелый парчовый полог, так что даже самый настойчивый солнечный лучик не мог бы проникнуть к ней.
Роза с наслаждением потянулась в теплой постели, получая почти чувственное удовольствие от прикосновения к телу шелка. Следующей ночью, конечно, она снова будет спать в собственной грубой хлопчатобумажной рубашке, но сейчас можно притвориться, будто эта роскошь предназначена для нее.
Притвориться? Едва ли — ее комнаты так великолепны! Это она сама бедно одета, а все окружающее напоминает дворец.
«Интересно, сколько сейчас времени?»
Наверняка не очень поздно: от нее, конечно, ожидают, что она немедленно приступит к исполнению обязанностей, да и наниматель пожелает сначала с ней поговорить. Как ни хотелось Розе поваляться в этой изумительной постели с книгой, ее время больше ей не принадлежало. Неохотно подчиняясь чувству долга, она раздвинула полог и обнаружила, что керосиновые лампы в спальне снова горят — сквозь окна еле сочился серый дневной свет. Без очков Роза ничего больше разглядеть не могла.
Она потянулась за очками, и комната приобрела четкие очертания. Роза села на кровати и обнаружила, что на кресле для нее приготовлен халат — из такого же бледно-розового шелка, отделанного тонкими кружевами, как и ее ночная рубашка. Слуги явно снова позаботились о ней, хоть она и не слышала, чтобы кто-то входил в комнату. Слегка нахмурившись, Роза завернулась в халат и вышла в гостиную; ковер под босыми ногами напоминал густой мох. Почему она не слышала шагов горничной? Ведь обычно она спит очень чутко…
И к тому же эти невидимые слуги проникли в ее комнату, пока она накануне принимала ванну, — она и тогда ничего не слышала. Должно быть, они передвигаются сверхъестественно тихо.
Ее сундук и баул доставили, пока она спала, но, открыв их, Роза с ужасом обнаружила, что ее одежда исчезла. В панике она стала перебирать все — ни одной мелочи не пропало, за исключением одежды.
Роза заставила себя успокоиться и постараться найти разумное объяснение. В конце концов, в ее комнатах одежда была — Камерон явно не собирался держать ее в заточении, лишив возможности прикрыть наготу.
«Надо обдумать все не спеша. Я веду себя неразумно. Должно быть, одежду забрали, чтобы выстирать».
Конечно же! Совершенно очевидное объяснение! Розе приходилось слышать, что именно так обслуживают гостей в богатых домах. «Даже кого-то, кто немногим выше обычной служанки?» Роза отогнала беспокойную мысль и повернулась к стоящему у окна столику. Портьеры были раздвинуты, открывая вид на лужайку, обрамленную густыми деревьями. За деревьями, показалось Розе, шумел океан, хоть сам берег не был виден. Не стоит ли дом на прибрежных утесах?
На столике Розу снова ждал поднос под серебряной крышкой, но на этот раз он был почти такого же размера, как сам столик. Когда Роза подняла крышку, под ней оказался завтрак, горячий и свежий, как будто только что доставленный с кухни. От кофейника исходил божественный аромат свежего кофе; два яйца были сварены как раз в меру, золотистый тост сочился маслом, а ветчина была нежной и розовой. На другой тарелке лежал кусок яблочного пирога с корицей и мускатным орехом, а рядом стоял крошечный молочник со сливками. Все это было так непохоже на жалкую овсянку и черствый хлеб, которые подавали на завтрак в пансионе, что Роза чуть не расплакалась. К кофейной чашке был прислонен конверт — такой же, как тот, в котором было письмо Камерона профессору Каткарту.
Прежде чем приступить к великолепному завтраку, Роза вынула записку из конверта, хоть в животе у нее бурчало от голода. Почерк был тот же самый и чернила те же — странного серого оттенка.
«Дорогая мисс Хокинс, — прочла Роза. — Я взял на себя смелость распорядиться, чтобы слуги забрали вашу одежду и выстирали и выгладили ее».
Ну вот! Именно так, как она и думала!
«Надеюсь, вы воспользуетесь одеждой, которую я для вас заказал, и, если она вам понравится, будете носить ее и впредь».
Вспомнив, с какой завистью она смотрела на шелковые наряды в гардеробе, сравнив то, что было надето на ней сейчас, с собственными вещами, представив себе, что еще может ожидать ее в шкафах и комодах, Роза почувствовала, что вполне обойдется без юбок и блузок от Сирса, Роубака и компании.
«Прошу вас, завтракайте не торопясь. Я свяжусь с вами, когда вы устроитесь».
И подпись — «Ясон Камерон» — такая же, как на письме.
Часть рассудка Розы немедленно наполнилась подозрениями. Другая часть нашла все происходящее вполне естественным. В конце концов, почему бы хозяину не обходиться с ней уважительно и заботливо? Она ведь и в самом деле обладает уникальными знаниями и умениями. А Ясон Камерон, несомненно, человек чрезвычайно богатый, для него подобные траты — мелочь.
Роза села к столу, взяла нож и вилку и обнаружила, что ветчина настолько нежна, что ее почти не нужно резать.
«Представь себе хотя бы лифт! — говорила она подозрительной части своего рассудка, наслаждаясь завтраком. — Подобное удобство не мог бы позволить себе даже и самый дорогой отель! У этого человека в собственности частная железнодорожная ветка, а свой поезд он посылает, чтобы встретить кого-то, как другой человек послал бы коляску. Он просто ведет себя как джентльмен; знает, каково мне пришлось в дороге, и дает время освоиться».
Что же касается платьев и всего остального… Будь она на месте Ясона Камерона, ей определенно не захотелось бы, чтобы по роскошному дому разгуливала гувернантка, выглядящая… выглядящая оборванкой.
«Покупают же богатые люди картины, чтобы украсить свой дом! Так почему бы не купить своим служащим подходящую одежду? Не принято, чтобы гувернантка носила униформу, как горничная или другие слуги».
Поль Дюмон, например, был одет не менее элегантно, чем любой известный Розе джентльмен. Может быть, его костюм — тоже результат щедрости их общего нанимателя?
Эти рассуждения немного успокоили подозрения, хоть сдалась она и не без ворчания. Роза закончила завтрак и вернулась в спальню, намереваясь выяснить, какие наслаждения сулит ей содержимое гардеробов.
Вскоре она обнаружила, что к выбору того, что лежало в ящиках и висело в шкафах, определенно приложила руку женщина: здесь было абсолютно все необходимое, от самых деликатных предметов нижнего белья до платьев, юбок и блузок, которые словно кричали: «Импортное! Французского производства!» Даже самая подозрительная женщина при виде таких сокровищ временно забыла бы о здравом смысле, и Роза не составила исключения.
Выбор был так велик, что она с трудом остановилась наконец на белье, отделанном настоящими брюссельскими кружевами, и шелковых чулках. Для первой встречи со своим нанимателем Роза решила надеть юбку из мягчайшей шерсти глубокого сапфирово-синего цвета и бледно-голубую шелковую блузку с жабо, отделанную такими же бледно-голубыми кружевами на воротнике и манжетах. В шкафу оказались даже туфли и ботинки — в точности ее размера, и Роза не колеблясь выбрала пару лайковых полуботинок, подходящих к юбке.
Девушка унесла свою добычу в ванную комнату и провела незабываемый час, приводя себя в порядок. Закончив, она осмотрела себя в зеркале и осталась более чем довольна результатом.
Что было не менее важно, Роза не испытывала теперь застенчивости перед встречей с Камероном. Одежда была своего рода доспехами, и раньше ее доспехи были жалкими, латаными, опасно тонкими. Красивая одежда была в определенном смысле невидимой; люди замечали, только если человек одет бедно или неряшливо, и вели себя соответственно. Теперь же Роза была готова встретиться с кем угодно, чувствуя уверенность, что судить ее будут по ее истинным заслугам, а не по одежде. Уверенность в себе крепла с каждой секундой. Вот теперь Роза была самой собой, теперь она была Розалиндой Хокинс, ученой-лингвисткой, работающей над диссертацией, равной любому гражданину Америки, даже Ясону Камерону! В конце концов, она обладала чем-то, нужным ему, и это делало ее продавцом, а его — покупателем.
Роза вышла из ванной. Неслышные и невидимые слуги снова побывали здесь, Постель была застлана, разбросанная одежда убрана, ночная рубашка и халат исчезли.
«Как, интересно, им это удается? — гадала Роза со смешанным чувством восхищения и раздражения. — Уж не отразился ли на моем слухе постоянный грохот локомотива?»
Она вышла в гостиную — остатки завтрака со стола исчезли тоже. Однако появилось и кое-что новое: на письменном столе возвышалась стопка книг, лампа для чтения была зажжена, рядом с книгами находилась переговорная трубка. Поверх книг лежал еще один конверт.
Что-то во всем этом было такое, от чего по спине Розы пробежал озноб, хотя она и не могла понять, чем он вызван. Она подошла к столу и взяла письмо. Когда она разворачивала лист бумаги, руки ее дрожали.
«Дорогая мисс Хокинс, — прочла она. — Теперь я должен сделать признание: вас заманили сюда обманом».
Роза чуть не выронила записку, но что-то заставило ее читать дальше.
«В этом доме нет детей — я никогда не был женат. Однако мне действительно нужны услуги компетентного ученого — именно те, которые я перечислил в письме вашему учителю, профессору Каткарту. Я — инвалид; из-за несчастного случая я не могу сам читать книги, нужные для моих изысканий. К тому же я недостаточно знаком со средневековым немецким и гэльским языками. Мне нужна ваша помощь — и как чтицы, и как переводчицы».
Роза вытаращила глаза на записку, ее рот открылся от совсем не подобающего леди изумления. Из всех возможностей эта никогда не приходила ей на ум.
«Ваше жалованье останется прежним; работать, возможно, придется дольше и часто по ночам, потому что именно ночью я нуждаюсь в отвлечении от мучительной боли. Боюсь, вы не сможете посещать Сан-Франциско так часто, как вы, возможно, хотели бы, — но только потому, что на дорогу уходит три часа и вам пришлось бы там ночевать. В настоящий момент моя потребность в ваших услугах такова, что это было бы нежелательно, однако через месяц или два я непременно организую для вас поездку в город. В компенсацию такого ограничения вашей свободы я предлагаю вам пользоваться моим городским домом, а также ложей в Опере или Тиволи — в зависимости от того, какой спектакль покажется вам более достойным».
Роза почувствовала, что ей не хватает воздуха; она не знала, что и думать.
«Я беру на себя обязательство обеспечить вам возможность услышать Карузо, даже если это вступит в противоречие с моими собственными нуждами».
«Откуда он знает, что я так мечтала услышать Карузо?»
«Вы можете свободно пользоваться домом и садом, хотя, боюсь, найдете здесь мало развлечений. Я никого не принимаю, а мои слуги — такие же отшельники, как и их хозяин. Вы будете, однако, время от времени встречать моего секретаря Поля Дюмона. Он доставит вам все, в чем у вас возникнет нужда. Если вы найдете неудобным для себя обращаться с личными делами к постороннему мужчине, просто напишите записку и оставьте на подносе после еды; моя домоправительница сделает все что нужно».
Роза села на кушетку; у нее внезапно закружилась голова. Если такова форма заточения, то это — самая странная вещь, которую только можно себе вообразить. И ради чего? Чтобы она читала книги?
«Несчастный случай изуродовал меня так, что я не могу показаться никому, кто не знал меня раньше. Вам поэтому придется читать мне с помощью переговорной трубки, и свои пожелания я буду сообщать вам тем же способом».
Даже лихорадочное, больное воображение Мэри Шелли не могло бы изобрести подобный сюжет! Наверняка сами издатели грошовых романов сочли бы ситуацию слишком не правдоподобной!
«Вы можете, конечно, отказать мне в своих услугах, и в этом случае вас немедленно отвезут в Сан-Франциско со всем вашим багажом. Было несправедливо с моей стороны обмануть вас, и я приношу вам самые искренние сожаления. Однако спросите себя; если бы я сообщил вам правду, поверили ли бы вы мне? Думаю, что нет. Полагаю, что даже Конан Доил и Редьярд Киплинг постеснялись бы сочинить столь не правдоподобную историю».
Он был прав. Если бы он написал о чем-то подобном в Чикаго, и сама Роза, и профессор Каткарт сочли бы это бредом сумасшедшего и отказали.
Она могла немедленно, сейчас же уехать. Так говорилось в письме. Ей нет необходимости оставаться здесь ни минуты.
Однако если она предпочтет сбежать, что ждет ее с двумя долларами в кармане в незнакомом городе? Нет, такая перспектива Розу не привлекала. Здесь — если даже Ясон Камерон оказался бы более опасным безумцем, чем можно предположить по его письму, — ей противостоял бы один человек, в худшем случае — два. Пока что не было никаких свидетельств того, что и сам Камерон, и его секретарь интересуются чем-либо, кроме ее знаний. Не было оснований считать, будто здесь что-то грозит ее безопасности. На двери имелась задвижка, Роза могла запереться в своих комнатах, и хотя секретные проходы и потайные двери встречались в большинстве мерзких дешевых романов, Роза обладала достаточными представлениями об архитектуре, чтобы знать, насколько трудно создать подобные вещи; а уж скрыть их было бы и вовсе почти невозможно.
«Я буду ждать вашего решения, — заканчивалась записка. — Просто скажите о нем в переговорную трубку, и я подчинюсь вашей воле. Однако прошу вас: примите во внимание то обстоятельство, что, решив занять предложенный вам пост, вы откроете изуродованному калеке путь в мир знаний, который он считал для себя потерянным, и дадите ему возможность, хотя бы на несколько часов, забыть о боли».
Записка была подписана просто — «Ясон».
Ну, это уж попытка манипулировать ею! Последняя фраза явно была рассчитана на то, чтобы пробудить сочувствие; Камерон взывал к самой благородной части ее натуры. И в этом, надо отдать ему должное, преуспел, хоть Роза и поняла его замысел. Она даже почувствовала восхищение человеком, которому хватило силы и изобретательности использовать собственное увечье в качестве оружия. Большинство мужчин на его месте никогда не признались бы в том, что остро нуждаются в ком-то или в чем-то. Ясон Камерон оказался мастером, не колеблясь использующим для достижения цели любое средство, в том числе и собственную слабость.
Однако Роза ясно понимала и еще одно обстоятельство: из двух возможных путей — уехать или остаться — второй намного привлекательнее. Нет никаких оснований сомневаться в том, что теперь Ясон Камерон открыл ей правду. Его история была настолько фантастической, что, как ни странно, казалась более правдоподобной, чем предполагаемое присутствие двоих детей.