Страница:
Иеремия взял ее руку, прощупал слабый нерегулярный пульс, затем приподнял руку, чтобы лучше рассмотреть опухоль под мышкой величиной с куриное яйцо. Иеремия почувствовал, как холод сковывает его члены и проникает внутрь.
— Мои опасения подтверждаются? — нетерпеливо спросил О'Мурчу замершего Иеремию.
Тот на секунду закрыл глаза, как будто пытаясь прогнать кошмарный сон.
— Да, — мрачно ответил он, — никакого сомнения. Это чума.
Хотя О'Мурчу и предполагал нечто подобное, он непроизвольно вздрогнул. Чума, самая страшная из всех болезней, бич Божий!..
— Вы еще можете что-нибудь для нее сделать? — спросил он, и голос его вдруг стал хриплым и низким.
— Нет, против чумы нет никаких лекарств.
О'Мурчу повернулся к семье, в оцепенении стоявшей сзади, чтобы сообщить им известие, подобное смертному приговору. Иеремия, оставшийся у постели, услышал горький плач и несколько раз перекрестился. О'Мурчу пытался успокоить людей, но потребовалось немало времени, прежде чем громкие рыдания перешли в глухой плач.
— Это первый случай в Сент-Джайлсе? — спросил Иеремия, прикидывая, в какой мере уже могла распространиться зараза.
— Насколько мне известно, да, — ответил ирландец. — Но в декабре два случая чумы, кажется, были в Лонг-Эйкре, то есть недалеко отсюда.
— Тогда нам только остается надеяться, что их больше не будет.
— Но вы опасаетесь этого, не так ли?
— Последняя эпидемия чумы свирепствовала в Лондоне в 1636 году. Опыт показывает, что она повторяется примерно каждые двадцать — тридцать лет. А, как вам известно, два года назад чума появилась в Голландии, до этого — в Италии и на Левантийском побережье.
О'Мурчу в ужасе перекрестился:
— Что мы можем сделать?
— Ничего, Педрейг, ничего, только молиться, — сказал Иеремия, покорно смиряясь перед судьбой.
Ирландский священник остался с больной, чтобы причастить ее. Иеремия простился с ним и направился домой. Вернувшись на Патерностер-роу, он ни с кем не говорил. Как следует помывшись, он удалился в свою комнату и в мрачном настроении погрузился в медицинские книги.
Глава тридцатая
Глава тридцать первая
Глава тридцать вторая
— Мои опасения подтверждаются? — нетерпеливо спросил О'Мурчу замершего Иеремию.
Тот на секунду закрыл глаза, как будто пытаясь прогнать кошмарный сон.
— Да, — мрачно ответил он, — никакого сомнения. Это чума.
Хотя О'Мурчу и предполагал нечто подобное, он непроизвольно вздрогнул. Чума, самая страшная из всех болезней, бич Божий!..
— Вы еще можете что-нибудь для нее сделать? — спросил он, и голос его вдруг стал хриплым и низким.
— Нет, против чумы нет никаких лекарств.
О'Мурчу повернулся к семье, в оцепенении стоявшей сзади, чтобы сообщить им известие, подобное смертному приговору. Иеремия, оставшийся у постели, услышал горький плач и несколько раз перекрестился. О'Мурчу пытался успокоить людей, но потребовалось немало времени, прежде чем громкие рыдания перешли в глухой плач.
— Это первый случай в Сент-Джайлсе? — спросил Иеремия, прикидывая, в какой мере уже могла распространиться зараза.
— Насколько мне известно, да, — ответил ирландец. — Но в декабре два случая чумы, кажется, были в Лонг-Эйкре, то есть недалеко отсюда.
— Тогда нам только остается надеяться, что их больше не будет.
— Но вы опасаетесь этого, не так ли?
— Последняя эпидемия чумы свирепствовала в Лондоне в 1636 году. Опыт показывает, что она повторяется примерно каждые двадцать — тридцать лет. А, как вам известно, два года назад чума появилась в Голландии, до этого — в Италии и на Левантийском побережье.
О'Мурчу в ужасе перекрестился:
— Что мы можем сделать?
— Ничего, Педрейг, ничего, только молиться, — сказал Иеремия, покорно смиряясь перед судьбой.
Ирландский священник остался с больной, чтобы причастить ее. Иеремия простился с ним и направился домой. Вернувшись на Патерностер-роу, он ни с кем не говорил. Как следует помывшись, он удалился в свою комнату и в мрачном настроении погрузился в медицинские книги.
Глава тридцатая
На Филиппа и Иакова вечером в цирюльне появился Мэлори и, задыхаясь, спросил доктора Фоконе.
— Лорд послал меня. Он просит вас немедленно прийти в здание Королевского суда на Флит-стрит. Умер лорд верховный судья Хайд!
Иеремия немедля пошел с Мэлори. Ожидавшая коляска быстро доставила их на Флит-стрит, где у каждого судьи были свои комнаты. Сэр Орландо ожидал их в кабинете сэра Роберта Хайда.
— Спасибо, что вы быстро приехали! — с облегчением воскликнул он. — Дело совершенно выходит из-под контроля.
Иеремия спокойно посмотрел на него в надежде, что хотя бы доля его благоразумия перейдет взволнованному судье.
— Где он?
— Камердинер положил его на кровать в соседней комнате.
Сэр Орландо указал на открытую дверь, разделявшую комнаты, в дверном проеме виднелась кровать с балдахином. Темно-красные занавеси были задернуты. Подле на табурете неподвижно сидел молодой человек с бледным лицом — вероятно, камердинер.
Иеремия поднял полог и начал осматривать тело лорда верховного судьи. Не обнаружив ни наружных ран, ни явных признаков отравления, он еще раз тщательно осмотрел покойного и выпрямился, на лице его были заметны признаки неудовлетворенности.
— Трудно сказать. Я бы не исключал естественных причин. При каких обстоятельствах он умер?
Трелоней обратился к молодому человеку, который в явном замешательстве ерзал на табуретке.
— Пауэлл, расскажи доктору Фоконе то, что говорил мне.
Камердинер несколько раз перевел взгляд с одного на другого и начал говорить. Голос его звучал подавленно.
— Лорд целый день находился в суде. После ужина он удалился в кабинет, намереваясь ознакомиться с еще несколькими делами, но дверь оставил открытой, чтобы иметь возможность позвать меня, когда я ему понадоблюсь. Через некоторое время я услышал глухой стон и тяжелый удар. Я тут же поспешил к нему. Он лежал на полу без сознания. Так как один я не мог его поднять, то позвал на помощь камердинера судьи Трелонея. Вместе мы перенесли его на кровать. Мэлори сообщил своему хозяину, и тот послал за врачом. Но сэр Роберт умер до того, как пришел доктор.
— Он жаловался на боли перед тем, как удалился в кабинет? — спросил Иеремия.
— Сэр Роберт попросил меня принести ему вина. При этом он сказал, что у него болит голова, шумит в ушах и немеют руки.
— Сколько времени прошло с того момента, как он это сказал, до того, как упал?
— Немного. Я только-только принес ему вино.
— Может быть, вино было отравлено? — вмешался сэр Орландо.
Пауэлл испуганно посмотрел на него:
— Это невозможно, сэр. Я собственноручно наполнил графин, и он ни на секунду не оставался без присмотра. Никто не мог отравить вино.
— Никто, кроме тебя! — бросил Трелоней.
Предательство собственного посыльного породило в нем недоверие ко всей прислуге. И хотя Уокер в последний момент одумался, было ясно, насколько опасно доверять слугам.
— Клянусь вам, милорд, я не отравлял вино! — возразил Пауэлл.
— Где графин? — спросил Иеремия, желая положить конец бессмысленному препирательству.
— Все еще на столе, в кабинете.
В сопровождении Трелонея Иеремия вышел из спальни и осмотрел кабинет. На столе темного орехового дерева, за которым работал сэр Роберт Хайд, стояли графин и цинковая кружка. Они оставались почти полными. Значит, лорд верховный судья не мог выпить много. Иеремия осторожно перелил содержимое кружки в графин и внимательно осмотрел дно. Никакого подозрительного осадка он не увидел.
— Я докажу вам, что вино нормальное, — сказал подошедший Пауэлл.
Он хладнокровно взял графин и снова наполнил кружку вином. Сэр Орландо и Иеремия изумленно смотрели, как камердинер поднес ее к губам и выпил в несколько глотков.
— Теперь вы мне верите, милорд? — спросил он.
В его голосе слышалась некоторая надменность. Иеремия улыбнулся:
— Я думаю, он говорит правду. Но вернемся к тому, как сэр Роберт упал. Опишите мне точно, как он выглядел. Цвет лица, как он дышал, какие совершал движения?
Перед тем как ответить, Пауэлл сосредоточенно подумал:
— Дышал он хрипло и с трудом, лицо было сине-красным, одну его сторону свело судорогой, другая — онемела, как будто ее парализовало. Щека тряслась, а веко опустилось, рот искривился в сторону.
— Каким было тело, когда вы с Мэлори переносили его в постель?
— Странно, правые рука и нога казались совершенно бессильными, как будто он ими уже не владел.
Трелоней в полной растерянности посмотрел на Иеремию:
— Это действительно не похоже на отравление, как вы думаете, доктор?
— Нет. Очевидная гемиплегия тела скорее указывает на кровоизлияние.
— Но это лишь предположение, которое невозможно проверить.
— Почему же, милорд, — не смутился Иеремия. — Вам нужно только дать инспектору поручение произвести вскрытие. Вскрыв череп, вероятно, он обнаружит кровоизлияние в левой половине мозга.
Трелоней недоуменно смотрел на своего собеседника:
— Как же так, доктор? Откуда вы можете знать, что у сэра Роберта было кровоизлияние в мозг? Конечно, я не силен в медицине, но мне все же известно, что причиной удара является закупорка доли мозга вязкой слизью.
— Так думали раньше, милорд, — объяснил Иеремия судье. — Пару лет назад шафхаузский городской врач Иоганн Якоб Вепфер убедительно показал в своем трактате, что новое учение Уильяма Гарвея о кровообращении распространяется и на мозг. Подвергнув вскрытию тела умерших от удара, Вепфер обнаружил сильные кровоизлияния в мозг, вызванные разрывом мозговых артерий. Последствиями являются паралич и потеря сознания.
— Но откуда вы знаете, что кровоизлияние произошло в левой половине мозга? — с сомнением спросил сэр Орландо.
— Поскольку парализована была правая сторона тела сэра Роберта, — терпеливо пояснил иезуит. — Уже в трудах Аретея Каппадокийского, жившего более пятнадцати веков назад, вы найдете, что нервы долей мозга соединены с нервами тела перекрестно. Велите инспектору исследовать мозг покойного. Тогда нам будет ясно, действительно ли сэр Роберт умер от падучей, как я предполагаю.
Трелоней опустился в кресло и потер себе лоб. Иеремии было не вполне ясно, тяжело ли ему при мысли о вскрытии его брата или он испытывает облегчение от того, что это не очередное убийство.
— Простите, я сделал слишком поспешные выводы, — сказал сэр Орландо, глубоко вздохнув.
— Вовсе нет, милорд, — возразил священник. — Вы просто проявили бдительность, и это хорошо. Любая неожиданная кончина каждого судьи подозрительна.
— Не понимаю. После покушения на мастера Риджуэя и убийства Уокера прошло несколько месяцев. Почему преступник не дает о себе знать? Может быть, он выполнил свою миссию или отступил?
— Полагаю, скорее затаился до тех пор, пока ему не представится возможность нанести удар без риска для себя.
— Как мне не хочется соглашаться с вашими пессимистическими выводами, доктор, — поморщился сэр Орландо. — Как бы я хотел, чтобы все кончилось. Мне надоело жить с занесенным над головой дамокловым мечом.
— Знаю, милорд. Но нельзя усыплять бдительность, — настойчиво сказал Иеремия. — Я убежден, убийца не отступит, пока либо не завершит задуманное, либо не будет пойман. Значит, вы по-прежнему в опасности. Обещайте мне и в дальнейшем быть крайне осторожным.
Трелоней в который раз удивился его искреннему беспокойству, ведь этот католик и священник мог бы стать его врагом. В кругу сэра Орландо настоящая дружба являлась редкостью, так как большинство юристов стремилось лишь к обогащению и усилению своего влияния. По этой причине он так дорожил дружбой иезуита.
— Обещаю вам не быть легкомысленным, — улыбнулся он.
Иеремия взял его за руку:
— Пойдемте к вам. Там мы можем спокойно поговорить.
Сэр Орландо кивнул и провел спутника в свои комнаты. Они разместились в кабинете, обитом темным дубом.
— Что-нибудь выяснилось при проверке семей убийц? — спросил иезуит.
— К сожалению, нет. Конечно, в каждой семье кто-нибудь поклялся отомстить, но почти все эти люди живут в деревне, и в момент убийства барона Пеккема или покушения на меня их не было в Лондоне.
— Это точно?
— Я привожу показания независимых свидетелей, давших клятву. Хотя, конечно, не исключено, что преступление совершил сообщник. Как бы то ни было, всех этих лиц я взял под наблюдение. Если наш убийца снова нанесет удар, я, по всей видимости, об этом узнаю.
— А что с семьей Джорджа Джеффриса? — спросил Иеремия.
— Его отец, Джон Джеффрис из Эктона, был и есть преданный роялист. Во время гражданской войны он поддерживал Карла Первого деньгами и при Содружестве ему пришлось заплатить за это немалый штраф. Мне не удалось установить какие-либо его связи с родными убийц королей. У Джорджа Джеффриса нет ни малейшего мотива для мести.
— Понятно, — вздохнул Иеремия. — Таким образом, мы опять в тупике. Постепенно я начинаю думать, что версия с убийцами, возможно, завела нас не туда.
— Но эго единственное, что мы имеем, хоть что-то, похожее на мотив.
— Да, к сожалению, но, может быть, именно это умозаключение искажает нам истинную перспективу.
— И что же делать? — растерянно спросил Трелоней.
— Искать дальше, милорд, и ждать, пока преступник сделает следующий ход.
— Лорд послал меня. Он просит вас немедленно прийти в здание Королевского суда на Флит-стрит. Умер лорд верховный судья Хайд!
Иеремия немедля пошел с Мэлори. Ожидавшая коляска быстро доставила их на Флит-стрит, где у каждого судьи были свои комнаты. Сэр Орландо ожидал их в кабинете сэра Роберта Хайда.
— Спасибо, что вы быстро приехали! — с облегчением воскликнул он. — Дело совершенно выходит из-под контроля.
Иеремия спокойно посмотрел на него в надежде, что хотя бы доля его благоразумия перейдет взволнованному судье.
— Где он?
— Камердинер положил его на кровать в соседней комнате.
Сэр Орландо указал на открытую дверь, разделявшую комнаты, в дверном проеме виднелась кровать с балдахином. Темно-красные занавеси были задернуты. Подле на табурете неподвижно сидел молодой человек с бледным лицом — вероятно, камердинер.
Иеремия поднял полог и начал осматривать тело лорда верховного судьи. Не обнаружив ни наружных ран, ни явных признаков отравления, он еще раз тщательно осмотрел покойного и выпрямился, на лице его были заметны признаки неудовлетворенности.
— Трудно сказать. Я бы не исключал естественных причин. При каких обстоятельствах он умер?
Трелоней обратился к молодому человеку, который в явном замешательстве ерзал на табуретке.
— Пауэлл, расскажи доктору Фоконе то, что говорил мне.
Камердинер несколько раз перевел взгляд с одного на другого и начал говорить. Голос его звучал подавленно.
— Лорд целый день находился в суде. После ужина он удалился в кабинет, намереваясь ознакомиться с еще несколькими делами, но дверь оставил открытой, чтобы иметь возможность позвать меня, когда я ему понадоблюсь. Через некоторое время я услышал глухой стон и тяжелый удар. Я тут же поспешил к нему. Он лежал на полу без сознания. Так как один я не мог его поднять, то позвал на помощь камердинера судьи Трелонея. Вместе мы перенесли его на кровать. Мэлори сообщил своему хозяину, и тот послал за врачом. Но сэр Роберт умер до того, как пришел доктор.
— Он жаловался на боли перед тем, как удалился в кабинет? — спросил Иеремия.
— Сэр Роберт попросил меня принести ему вина. При этом он сказал, что у него болит голова, шумит в ушах и немеют руки.
— Сколько времени прошло с того момента, как он это сказал, до того, как упал?
— Немного. Я только-только принес ему вино.
— Может быть, вино было отравлено? — вмешался сэр Орландо.
Пауэлл испуганно посмотрел на него:
— Это невозможно, сэр. Я собственноручно наполнил графин, и он ни на секунду не оставался без присмотра. Никто не мог отравить вино.
— Никто, кроме тебя! — бросил Трелоней.
Предательство собственного посыльного породило в нем недоверие ко всей прислуге. И хотя Уокер в последний момент одумался, было ясно, насколько опасно доверять слугам.
— Клянусь вам, милорд, я не отравлял вино! — возразил Пауэлл.
— Где графин? — спросил Иеремия, желая положить конец бессмысленному препирательству.
— Все еще на столе, в кабинете.
В сопровождении Трелонея Иеремия вышел из спальни и осмотрел кабинет. На столе темного орехового дерева, за которым работал сэр Роберт Хайд, стояли графин и цинковая кружка. Они оставались почти полными. Значит, лорд верховный судья не мог выпить много. Иеремия осторожно перелил содержимое кружки в графин и внимательно осмотрел дно. Никакого подозрительного осадка он не увидел.
— Я докажу вам, что вино нормальное, — сказал подошедший Пауэлл.
Он хладнокровно взял графин и снова наполнил кружку вином. Сэр Орландо и Иеремия изумленно смотрели, как камердинер поднес ее к губам и выпил в несколько глотков.
— Теперь вы мне верите, милорд? — спросил он.
В его голосе слышалась некоторая надменность. Иеремия улыбнулся:
— Я думаю, он говорит правду. Но вернемся к тому, как сэр Роберт упал. Опишите мне точно, как он выглядел. Цвет лица, как он дышал, какие совершал движения?
Перед тем как ответить, Пауэлл сосредоточенно подумал:
— Дышал он хрипло и с трудом, лицо было сине-красным, одну его сторону свело судорогой, другая — онемела, как будто ее парализовало. Щека тряслась, а веко опустилось, рот искривился в сторону.
— Каким было тело, когда вы с Мэлори переносили его в постель?
— Странно, правые рука и нога казались совершенно бессильными, как будто он ими уже не владел.
Трелоней в полной растерянности посмотрел на Иеремию:
— Это действительно не похоже на отравление, как вы думаете, доктор?
— Нет. Очевидная гемиплегия тела скорее указывает на кровоизлияние.
— Но это лишь предположение, которое невозможно проверить.
— Почему же, милорд, — не смутился Иеремия. — Вам нужно только дать инспектору поручение произвести вскрытие. Вскрыв череп, вероятно, он обнаружит кровоизлияние в левой половине мозга.
Трелоней недоуменно смотрел на своего собеседника:
— Как же так, доктор? Откуда вы можете знать, что у сэра Роберта было кровоизлияние в мозг? Конечно, я не силен в медицине, но мне все же известно, что причиной удара является закупорка доли мозга вязкой слизью.
— Так думали раньше, милорд, — объяснил Иеремия судье. — Пару лет назад шафхаузский городской врач Иоганн Якоб Вепфер убедительно показал в своем трактате, что новое учение Уильяма Гарвея о кровообращении распространяется и на мозг. Подвергнув вскрытию тела умерших от удара, Вепфер обнаружил сильные кровоизлияния в мозг, вызванные разрывом мозговых артерий. Последствиями являются паралич и потеря сознания.
— Но откуда вы знаете, что кровоизлияние произошло в левой половине мозга? — с сомнением спросил сэр Орландо.
— Поскольку парализована была правая сторона тела сэра Роберта, — терпеливо пояснил иезуит. — Уже в трудах Аретея Каппадокийского, жившего более пятнадцати веков назад, вы найдете, что нервы долей мозга соединены с нервами тела перекрестно. Велите инспектору исследовать мозг покойного. Тогда нам будет ясно, действительно ли сэр Роберт умер от падучей, как я предполагаю.
Трелоней опустился в кресло и потер себе лоб. Иеремии было не вполне ясно, тяжело ли ему при мысли о вскрытии его брата или он испытывает облегчение от того, что это не очередное убийство.
— Простите, я сделал слишком поспешные выводы, — сказал сэр Орландо, глубоко вздохнув.
— Вовсе нет, милорд, — возразил священник. — Вы просто проявили бдительность, и это хорошо. Любая неожиданная кончина каждого судьи подозрительна.
— Не понимаю. После покушения на мастера Риджуэя и убийства Уокера прошло несколько месяцев. Почему преступник не дает о себе знать? Может быть, он выполнил свою миссию или отступил?
— Полагаю, скорее затаился до тех пор, пока ему не представится возможность нанести удар без риска для себя.
— Как мне не хочется соглашаться с вашими пессимистическими выводами, доктор, — поморщился сэр Орландо. — Как бы я хотел, чтобы все кончилось. Мне надоело жить с занесенным над головой дамокловым мечом.
— Знаю, милорд. Но нельзя усыплять бдительность, — настойчиво сказал Иеремия. — Я убежден, убийца не отступит, пока либо не завершит задуманное, либо не будет пойман. Значит, вы по-прежнему в опасности. Обещайте мне и в дальнейшем быть крайне осторожным.
Трелоней в который раз удивился его искреннему беспокойству, ведь этот католик и священник мог бы стать его врагом. В кругу сэра Орландо настоящая дружба являлась редкостью, так как большинство юристов стремилось лишь к обогащению и усилению своего влияния. По этой причине он так дорожил дружбой иезуита.
— Обещаю вам не быть легкомысленным, — улыбнулся он.
Иеремия взял его за руку:
— Пойдемте к вам. Там мы можем спокойно поговорить.
Сэр Орландо кивнул и провел спутника в свои комнаты. Они разместились в кабинете, обитом темным дубом.
— Что-нибудь выяснилось при проверке семей убийц? — спросил иезуит.
— К сожалению, нет. Конечно, в каждой семье кто-нибудь поклялся отомстить, но почти все эти люди живут в деревне, и в момент убийства барона Пеккема или покушения на меня их не было в Лондоне.
— Это точно?
— Я привожу показания независимых свидетелей, давших клятву. Хотя, конечно, не исключено, что преступление совершил сообщник. Как бы то ни было, всех этих лиц я взял под наблюдение. Если наш убийца снова нанесет удар, я, по всей видимости, об этом узнаю.
— А что с семьей Джорджа Джеффриса? — спросил Иеремия.
— Его отец, Джон Джеффрис из Эктона, был и есть преданный роялист. Во время гражданской войны он поддерживал Карла Первого деньгами и при Содружестве ему пришлось заплатить за это немалый штраф. Мне не удалось установить какие-либо его связи с родными убийц королей. У Джорджа Джеффриса нет ни малейшего мотива для мести.
— Понятно, — вздохнул Иеремия. — Таким образом, мы опять в тупике. Постепенно я начинаю думать, что версия с убийцами, возможно, завела нас не туда.
— Но эго единственное, что мы имеем, хоть что-то, похожее на мотив.
— Да, к сожалению, но, может быть, именно это умозаключение искажает нам истинную перспективу.
— И что же делать? — растерянно спросил Трелоней.
— Искать дальше, милорд, и ждать, пока преступник сделает следующий ход.
Глава тридцать первая
Бреандан балансировал на ступеньках приставной лестницы, пытаясь поставить пузатую банку с мазью обратно на верхнюю полку. Удержаться на шатающейся лестнице с тяжелой банкой в руках было непросто и требовало определенной концентрации. Бреандан оторвал руки от ступенек, чтобы водрузить банку на полку, как вдруг неожиданный толчок качнул лестницу. Как удар молнии, страх прошил его до кончиков пальцев. Он снова схватился за лестницу и негромко вскрикнул. Даже не глядя вниз, Бреандан понял, что это злая шутка Джона. Когда банка с мазью выскользнула у него из рук и с громким стуком вдребезги разбилась на деревянном полу, он едва удержался от грязного ругательства. Бреандан попытался нащупать опору, но было слишком поздно — лестница опрокинулась и увлекла его за собой. Он постарался правильно упасть, перекатившись по полу на спине, но при этом больно ударился об угол операционного стола. Кипя от гнева, он вскочил на ноги и бросился на злорадно ухмыляющегося подмастерья.
— Проклятый выродок! — закричал он, одним ударом сбил Джона с ног, набросился на него и в слепом негодовании принялся бить его головой о деревянный пол.
— Бреандан, хватит! Отпусти его! — Ален крепко схватил Бреандана за плечи и попытался оттащить от Джона, что ему удалось, правда, только со второй попытки.
Испуганный Джон отполз подальше от Бреандана.
— Он хотел меня убить! Мерзавец хотел проломить мне голову.
— И поделом! — воскликнул Ален. — Ты с ума сошел, Джон? Он мог бы сломать себе шею.
Выражение лица подмастерья говорило о том, что он бы ничуть не пожалел об этом.
Ален пристально посмотрел на Бреандана, потиравшего руку:
— Вы ранены?
Ирландец покачал головой:
— Не страшно. Пройдет.
— Если хотите, можете на сегодня закончить, — предложил Ален. — Мне больше не понадобится ваша помощь. Увидимся завтра.
Бреандан, не говоря ни слова, вышел из операционной и поднялся в мансарду, собираясь взять пистолет, который ему подарила Аморе и без которого он не выходил из дома. Идя по Ладгейт-хилл, он кипел от гнева и оскорбленной гордости. Если бы мастер Риджуэй его не удержал, он бы размозжил Джону голову, как спелый орех. Бреандан испугался, поняв, что не справляется с гневом. Он был беспомощен перед своей ранимостью и вспыльчивостью, они, как некая неуправляемая сила, определяли его поступки.
Хотя наступила уже середина мая, иногда было еще по-настоящему холодно. Бреандан почувствовал, что замерзает. На нем не было жилета, только тонкая льняная рубашка. С тех пор как он жил у Аморе и нашел с ней счастье, он замечал в себе перемены. Он на все смотрел другими глазами, радовался красивым мелочам, которых раньше просто не замечал, и иначе, чем прежде, относился к своему телу. Во время службы в армии ежедневные лишения притупили все ощущения, его тело превратилось в послушное орудие, способное переносить боль, голод и холод. Ласки Аморе, сытная еда и мягкая постель снова наполнили жизнью окаменевшие нервы Бреандана. Он научился получать удовольствие от прикосновения нежных рук, теплой удобной кровати и чувства сытости. Но эта медаль имела и оборотную сторону. Раньше Бреандан просто не чувствовал ни холода, ни голода, а теперь все чаще замечал, когда ему было холодно, урчат живот или перехватывало горло от жажды. Он стал более чувствительным к лишениям, и это его беспокоило. Сладкая жизнь совершенно изнежила его. И если когда-нибудь ему снова придется соприкоснуться с жестокой реальностью, он не справится с ней и бесславно погибнет.
Потирая плечи руками, чтобы немного согреться, Бреандан свернул на Стрэнд и пошел вдоль дворцов и садов знати, тянувшихся до самой Темзы. Дойдя до большого роскошного черно-белого фахверкового особняка, отписанного королем своей любовнице, ирландец остановился и задумался, прежде чем пройти ко входу для слуг. Леди Сент-Клер не только из-за короля старалась сохранить мезальянс в тайне. Она боялась скандала при дворе, который, несомненно, последовал бы за разоблачением и мог стоить ей королевский милости.
Открывая дверь заднего входа, чтобы не привлекать внимания, Бреандан почувствовал некоторое раздражение. Он принял эти условия, но они уязвляли его самолюбие. Хоть он и спал с дочерью графа, но оставался лакеем, зависимым от благосклонности других. Он никогда не встанет на одну ступень с ней.
Слуги в доме делали вид, что не обращают внимания на молчаливого новичка, но, поднимаясь на верхний этаж, ирландец слышал, как они перешептываются у него за спиной. Конечно, они все знали. В известном смысле господа зависели от своей челяди, от любопытных глаз слуг ничего нельзя было утаить.
Перед будуаром рядом со спальней Бреандан помедлил. Аморе сидела перед горящим камином и расчесывала волосы. Рубашка, обшитая кружевами и душистыми рюшами, и пеньюар скрывали ее потерявшее формы тело и помогали забыть о предстоящих вскоре родах. Когда взгляд Аморе упал на неожиданного посетителя, лицо ее засветилось радостью.
— Ты уже пришел? — воскликнула она и поспешила ему навстречу, однако из-за своего бремени не так легко, как ей бы хотелось.
Бреандан молча смотрел на нее, не переставая удивляться, почему она так счастлива видеть его. Он никак не мог этого понять. Что он мог ей дать? Он не был особо умелым любовником, не обладал талантом остроумной беседы, ничего не понимал ни в литературе, ни в искусстве, не знал, какие пьесы идут в театре, и не разбирался в музыке. Аморе просила его рассказывать о родине и расспрашивала о прежней жизни. Но многие воспоминания о прошлом были так болезненны, что он отвечал отрывисто, а иногда вообще замолкал. И в какой-то момент Аморе перестала теребить его, смирившись с его молчанием. Но у Бреандана осталось чувство, что он ее обидел.
Здороваясь с ним, Аморе положила ему руки на плечи. И хотя она совсем легонько сжала их, он вздрогнул от боли.
— Что с тобой? — с беспокойством спросила она, пристально осматривая его с ног до головы.
— Ничего. Во время работы я вывихнул руку.
— Дай посмотреть. Пожалуйста!
Она уговаривала его до тех пор, пока он не уступил. Аморе сняла с него рубашку. Кожа на левой руке была содрана, локоть и запястье опухли.
Вздохнув с упреком, Аморе повела Бреандана в спальню и сделала ему холодный компресс.
— Как это случилось? — спросила она.
Бреандан отвернулся:
— Я упал с лестницы.
— Но кто-то тебе помог. Опять этот подмастерье-бездельник, с которым ты спал в одной комнате?
Глаза Бреандана потемнели.
— Он никогда больше не посмеет подойти ко мне.
Он замолчал, а Аморе не настаивала.
— Ты, должно быть, голоден, — сказала она. — Я велю принести нам что-нибудь поесть.
Она хотела было подняться с кровати и позвать камеристку, но Бреандан удержал ее:
— Нет, останься. Я не хочу есть. Я только хочу побыть с тобой.
Он наклонился к ней и горячо поцеловал. С тех пор как ее беременность стала заметной, он не решался приближаться к ней, боясь сделать больно ей или ребенку. Но Аморе во время своего пребывания при двух распущенных христианских дворах научилась доставлять удовольствие мужчине другими способами.
Когда они лежали в постели, прижавшись друг к другу, послышалось легкое поскребывание в дверь. Вошла камеристка, в волнении даже забыв присесть:
— Миледи, простите, что помешала. Только что подъехал король.
Аморе испуганно вскочила.
— Пожалуйста, пройди в соседнюю комнату, — попросила она Бреандана. — Он приехал только справиться о моем здоровье и наверняка пробудет недолго.
Молодой человек молча подчинился, собрал свою одежду и исчез в будуаре. Но дверь закрыл неплотно, оставив щель, чтобы слышать разговор.
Камеристка несколькими движениями привела в порядок постель и взбила подушки. Аморе примет короля лежа. В ее положении это будет естественно.
Хофмейстер ввел его величество без предупреждения. Это был неофициальный визит.
Бреандан с интересом разглядывал в щель высокого мужчину, сердечно поздоровавшегося со своей любовницей. Несмотря на простой темный камзол, из-под которого виднелись тонкое белье и кружева рубашки, он выглядел весьма импозантно. Длинные черные локоны обрамляли резкие черты его смуглого лица, сразу же внушавшего симпатию.
— Как вы себя чувствуете, мой любезный друг? — спросил Карл, сев в кресло возле кровати.
— Не могу пожаловаться. Меня уверяют, будто все идет нормально, — ответила Аморе.
— Под «уверяют» вы подразумеваете вашего иезуита, полагаю. Я знаю, что он изучал медицину, но смыслит ли он что-нибудь в женских делах?
— Я думаю, вряд ли найдется что-нибудь, в чем он не смыслит, сир. И очень переживает, если не может разгадать какой-нибудь загадки. Как эти убийства крупных юристов вашего королевства.
— Да, это очень тревожно, — вздохнул Карл. — Судьи очень обеспокоены, и кто может поставить им это в упрек? Их уже сопровождает охрана, большая, чем у короля. Еще одно убийство поставит под угрозу безопасность и порядок в стране, особенно сейчас, когда мы находимся в состоянии войны с Голландией, а в городе все больше случаев чумы.
— Дайте патеру Блэкшо еще немного времени, сир. Он наверняка разоблачит убийцу.
Король немного помолчал и сменил тему. В его голосе слышалась некоторая обида.
— Мадам, я всегда доверял вам. И полагал, что вы также доверяете мне, тем более я всегда предоставлял вам определенную свободу. Почему же теперь я должен узнавать от Бекингема, что вы завели себе любовника?
Аморе побледнела. Конечно, наивно было думать, что такую тайну удастся сохранить надолго. Она не знала, что сказать. Король обиделся, как маленький мальчик. Любые ее объяснения причинили бы ему боль. И она молчала.
Карл в раздражении встал и принялся ходить взад-вперед по спальне. И тут она вспомнила о Бреандане.
— Разве я не говорил всего несколько месяцев назад, что позволяю вам вступить в брак? — воскликнул он. — Почему вы тогда же не открылись мне?
— Потому что тогда у меня еще не было любовника, — оправдывалась Аморе.
— Кто он? Кто из моих придворных обошел меня?
— Сир, это не придворный. Это простой человек без титула и состояния. Я хранила в тайне свою любовь, так как хотела оградить его от злобных придворных интриг и не желала расстраивать вас.
Карл остановился и пристально посмотрел на нее:
— Вы прекрасно знаете, что скажут — ребенок, которого вы носите, не от меня, а от него, и я сделаюсь посмешищем, если признаю его.
— Сир, я клянусь вам, это ваш ребенок!
— Ну хорошо, я в этом не сомневаюсь, но другие засомневаются. Вы поставили меня в ужасное положение, моя сладкая Аморе.
Но раздражение его унялось. Теперь, когда Карл знал, что его тайно обманывал не придворный, не человек, каждый день злорадно улыбавшийся ему в спину и тайно радовавшийся тому, что наставил его величеству рога, эта мысль стала для него не такой несносной. В принципе он даже понимал — его любовница, окруженная развратными придворными, для разнообразия захотела приблизить к себе неиспорченного человека. Что ж, это его вина, он забросил ее, месяцами не сводя глаз с Франс Стюарт. Несколько примиренный, Карл снова сел в кресло возле кровати. Только он хотел заговорить с Аморе, как легкий шум заставил его обернуться. Его взгляд упал на приоткрытую дверь, ведущую в соседний будуар, и он сразу все понял. Они были не одни. Его соперник находился здесь, за дверью. Невольно в Карле вспыхнули раздражение, ревность и некоторая злость. Он встал, взял руку Аморе и галантно поцеловал ее.
— Я прощу вам измену, мадам, если вы пообещаете вашему суверену вернуться ко двору, как только родится ребенок, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
И тут словно вожжа попала ему под хвост. Зная, что за ним наблюдает соперник, король склонился над своей любовницей, властно поцеловал ее в губы и продел руку между рюшами рубашки к налившейся груди.
Бреандан за дверью резко отвернулся и закрыл глаза. Гнев и боль перехватили ему дыхание, он должен был призвать все свои силы, чтобы не ворваться в спальню и не броситься между королем и Аморе. Каким нужно было быть идиотом, чтобы думать, что обладаешь женщиной, которая никому не принадлежала и которую никто не мог удержать. Она лишь мираж, мерцающий огонек, идя на который ты оказывался в болоте. Огонек исчезал, и ты оставался один.
Бреандан не заметил, как король ушел. Он сидел за дверью на полу, закрыв лицо руками, его мучило непреодолимое желание вырваться из ловушки, в которую он угодил.
— Проклятый выродок! — закричал он, одним ударом сбил Джона с ног, набросился на него и в слепом негодовании принялся бить его головой о деревянный пол.
— Бреандан, хватит! Отпусти его! — Ален крепко схватил Бреандана за плечи и попытался оттащить от Джона, что ему удалось, правда, только со второй попытки.
Испуганный Джон отполз подальше от Бреандана.
— Он хотел меня убить! Мерзавец хотел проломить мне голову.
— И поделом! — воскликнул Ален. — Ты с ума сошел, Джон? Он мог бы сломать себе шею.
Выражение лица подмастерья говорило о том, что он бы ничуть не пожалел об этом.
Ален пристально посмотрел на Бреандана, потиравшего руку:
— Вы ранены?
Ирландец покачал головой:
— Не страшно. Пройдет.
— Если хотите, можете на сегодня закончить, — предложил Ален. — Мне больше не понадобится ваша помощь. Увидимся завтра.
Бреандан, не говоря ни слова, вышел из операционной и поднялся в мансарду, собираясь взять пистолет, который ему подарила Аморе и без которого он не выходил из дома. Идя по Ладгейт-хилл, он кипел от гнева и оскорбленной гордости. Если бы мастер Риджуэй его не удержал, он бы размозжил Джону голову, как спелый орех. Бреандан испугался, поняв, что не справляется с гневом. Он был беспомощен перед своей ранимостью и вспыльчивостью, они, как некая неуправляемая сила, определяли его поступки.
Хотя наступила уже середина мая, иногда было еще по-настоящему холодно. Бреандан почувствовал, что замерзает. На нем не было жилета, только тонкая льняная рубашка. С тех пор как он жил у Аморе и нашел с ней счастье, он замечал в себе перемены. Он на все смотрел другими глазами, радовался красивым мелочам, которых раньше просто не замечал, и иначе, чем прежде, относился к своему телу. Во время службы в армии ежедневные лишения притупили все ощущения, его тело превратилось в послушное орудие, способное переносить боль, голод и холод. Ласки Аморе, сытная еда и мягкая постель снова наполнили жизнью окаменевшие нервы Бреандана. Он научился получать удовольствие от прикосновения нежных рук, теплой удобной кровати и чувства сытости. Но эта медаль имела и оборотную сторону. Раньше Бреандан просто не чувствовал ни холода, ни голода, а теперь все чаще замечал, когда ему было холодно, урчат живот или перехватывало горло от жажды. Он стал более чувствительным к лишениям, и это его беспокоило. Сладкая жизнь совершенно изнежила его. И если когда-нибудь ему снова придется соприкоснуться с жестокой реальностью, он не справится с ней и бесславно погибнет.
Потирая плечи руками, чтобы немного согреться, Бреандан свернул на Стрэнд и пошел вдоль дворцов и садов знати, тянувшихся до самой Темзы. Дойдя до большого роскошного черно-белого фахверкового особняка, отписанного королем своей любовнице, ирландец остановился и задумался, прежде чем пройти ко входу для слуг. Леди Сент-Клер не только из-за короля старалась сохранить мезальянс в тайне. Она боялась скандала при дворе, который, несомненно, последовал бы за разоблачением и мог стоить ей королевский милости.
Открывая дверь заднего входа, чтобы не привлекать внимания, Бреандан почувствовал некоторое раздражение. Он принял эти условия, но они уязвляли его самолюбие. Хоть он и спал с дочерью графа, но оставался лакеем, зависимым от благосклонности других. Он никогда не встанет на одну ступень с ней.
Слуги в доме делали вид, что не обращают внимания на молчаливого новичка, но, поднимаясь на верхний этаж, ирландец слышал, как они перешептываются у него за спиной. Конечно, они все знали. В известном смысле господа зависели от своей челяди, от любопытных глаз слуг ничего нельзя было утаить.
Перед будуаром рядом со спальней Бреандан помедлил. Аморе сидела перед горящим камином и расчесывала волосы. Рубашка, обшитая кружевами и душистыми рюшами, и пеньюар скрывали ее потерявшее формы тело и помогали забыть о предстоящих вскоре родах. Когда взгляд Аморе упал на неожиданного посетителя, лицо ее засветилось радостью.
— Ты уже пришел? — воскликнула она и поспешила ему навстречу, однако из-за своего бремени не так легко, как ей бы хотелось.
Бреандан молча смотрел на нее, не переставая удивляться, почему она так счастлива видеть его. Он никак не мог этого понять. Что он мог ей дать? Он не был особо умелым любовником, не обладал талантом остроумной беседы, ничего не понимал ни в литературе, ни в искусстве, не знал, какие пьесы идут в театре, и не разбирался в музыке. Аморе просила его рассказывать о родине и расспрашивала о прежней жизни. Но многие воспоминания о прошлом были так болезненны, что он отвечал отрывисто, а иногда вообще замолкал. И в какой-то момент Аморе перестала теребить его, смирившись с его молчанием. Но у Бреандана осталось чувство, что он ее обидел.
Здороваясь с ним, Аморе положила ему руки на плечи. И хотя она совсем легонько сжала их, он вздрогнул от боли.
— Что с тобой? — с беспокойством спросила она, пристально осматривая его с ног до головы.
— Ничего. Во время работы я вывихнул руку.
— Дай посмотреть. Пожалуйста!
Она уговаривала его до тех пор, пока он не уступил. Аморе сняла с него рубашку. Кожа на левой руке была содрана, локоть и запястье опухли.
Вздохнув с упреком, Аморе повела Бреандана в спальню и сделала ему холодный компресс.
— Как это случилось? — спросила она.
Бреандан отвернулся:
— Я упал с лестницы.
— Но кто-то тебе помог. Опять этот подмастерье-бездельник, с которым ты спал в одной комнате?
Глаза Бреандана потемнели.
— Он никогда больше не посмеет подойти ко мне.
Он замолчал, а Аморе не настаивала.
— Ты, должно быть, голоден, — сказала она. — Я велю принести нам что-нибудь поесть.
Она хотела было подняться с кровати и позвать камеристку, но Бреандан удержал ее:
— Нет, останься. Я не хочу есть. Я только хочу побыть с тобой.
Он наклонился к ней и горячо поцеловал. С тех пор как ее беременность стала заметной, он не решался приближаться к ней, боясь сделать больно ей или ребенку. Но Аморе во время своего пребывания при двух распущенных христианских дворах научилась доставлять удовольствие мужчине другими способами.
Когда они лежали в постели, прижавшись друг к другу, послышалось легкое поскребывание в дверь. Вошла камеристка, в волнении даже забыв присесть:
— Миледи, простите, что помешала. Только что подъехал король.
Аморе испуганно вскочила.
— Пожалуйста, пройди в соседнюю комнату, — попросила она Бреандана. — Он приехал только справиться о моем здоровье и наверняка пробудет недолго.
Молодой человек молча подчинился, собрал свою одежду и исчез в будуаре. Но дверь закрыл неплотно, оставив щель, чтобы слышать разговор.
Камеристка несколькими движениями привела в порядок постель и взбила подушки. Аморе примет короля лежа. В ее положении это будет естественно.
Хофмейстер ввел его величество без предупреждения. Это был неофициальный визит.
Бреандан с интересом разглядывал в щель высокого мужчину, сердечно поздоровавшегося со своей любовницей. Несмотря на простой темный камзол, из-под которого виднелись тонкое белье и кружева рубашки, он выглядел весьма импозантно. Длинные черные локоны обрамляли резкие черты его смуглого лица, сразу же внушавшего симпатию.
— Как вы себя чувствуете, мой любезный друг? — спросил Карл, сев в кресло возле кровати.
— Не могу пожаловаться. Меня уверяют, будто все идет нормально, — ответила Аморе.
— Под «уверяют» вы подразумеваете вашего иезуита, полагаю. Я знаю, что он изучал медицину, но смыслит ли он что-нибудь в женских делах?
— Я думаю, вряд ли найдется что-нибудь, в чем он не смыслит, сир. И очень переживает, если не может разгадать какой-нибудь загадки. Как эти убийства крупных юристов вашего королевства.
— Да, это очень тревожно, — вздохнул Карл. — Судьи очень обеспокоены, и кто может поставить им это в упрек? Их уже сопровождает охрана, большая, чем у короля. Еще одно убийство поставит под угрозу безопасность и порядок в стране, особенно сейчас, когда мы находимся в состоянии войны с Голландией, а в городе все больше случаев чумы.
— Дайте патеру Блэкшо еще немного времени, сир. Он наверняка разоблачит убийцу.
Король немного помолчал и сменил тему. В его голосе слышалась некоторая обида.
— Мадам, я всегда доверял вам. И полагал, что вы также доверяете мне, тем более я всегда предоставлял вам определенную свободу. Почему же теперь я должен узнавать от Бекингема, что вы завели себе любовника?
Аморе побледнела. Конечно, наивно было думать, что такую тайну удастся сохранить надолго. Она не знала, что сказать. Король обиделся, как маленький мальчик. Любые ее объяснения причинили бы ему боль. И она молчала.
Карл в раздражении встал и принялся ходить взад-вперед по спальне. И тут она вспомнила о Бреандане.
— Разве я не говорил всего несколько месяцев назад, что позволяю вам вступить в брак? — воскликнул он. — Почему вы тогда же не открылись мне?
— Потому что тогда у меня еще не было любовника, — оправдывалась Аморе.
— Кто он? Кто из моих придворных обошел меня?
— Сир, это не придворный. Это простой человек без титула и состояния. Я хранила в тайне свою любовь, так как хотела оградить его от злобных придворных интриг и не желала расстраивать вас.
Карл остановился и пристально посмотрел на нее:
— Вы прекрасно знаете, что скажут — ребенок, которого вы носите, не от меня, а от него, и я сделаюсь посмешищем, если признаю его.
— Сир, я клянусь вам, это ваш ребенок!
— Ну хорошо, я в этом не сомневаюсь, но другие засомневаются. Вы поставили меня в ужасное положение, моя сладкая Аморе.
Но раздражение его унялось. Теперь, когда Карл знал, что его тайно обманывал не придворный, не человек, каждый день злорадно улыбавшийся ему в спину и тайно радовавшийся тому, что наставил его величеству рога, эта мысль стала для него не такой несносной. В принципе он даже понимал — его любовница, окруженная развратными придворными, для разнообразия захотела приблизить к себе неиспорченного человека. Что ж, это его вина, он забросил ее, месяцами не сводя глаз с Франс Стюарт. Несколько примиренный, Карл снова сел в кресло возле кровати. Только он хотел заговорить с Аморе, как легкий шум заставил его обернуться. Его взгляд упал на приоткрытую дверь, ведущую в соседний будуар, и он сразу все понял. Они были не одни. Его соперник находился здесь, за дверью. Невольно в Карле вспыхнули раздражение, ревность и некоторая злость. Он встал, взял руку Аморе и галантно поцеловал ее.
— Я прощу вам измену, мадам, если вы пообещаете вашему суверену вернуться ко двору, как только родится ребенок, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
И тут словно вожжа попала ему под хвост. Зная, что за ним наблюдает соперник, король склонился над своей любовницей, властно поцеловал ее в губы и продел руку между рюшами рубашки к налившейся груди.
Бреандан за дверью резко отвернулся и закрыл глаза. Гнев и боль перехватили ему дыхание, он должен был призвать все свои силы, чтобы не ворваться в спальню и не броситься между королем и Аморе. Каким нужно было быть идиотом, чтобы думать, что обладаешь женщиной, которая никому не принадлежала и которую никто не мог удержать. Она лишь мираж, мерцающий огонек, идя на который ты оказывался в болоте. Огонек исчезал, и ты оставался один.
Бреандан не заметил, как король ушел. Он сидел за дверью на полу, закрыв лицо руками, его мучило непреодолимое желание вырваться из ловушки, в которую он угодил.
Глава тридцать вторая
Остаток вечера Бреандан был молчаливее, чем обычно. Аморе тщетно тормошила его. На следующее утро он проснулся рано и посмотрел на спящую рядом с ним женщину. Беременность придавала ей что-то уютное, домашнее и будила в нем безрассудное желание создать с ней семью. Но видимость была обманчива. Когда родится ребенок, она опять станет тем, чем была — придворной дамой, одной из любовниц короля, потаскухой... Роман с ним, неотесанным увальнем, был для нее только развлечением. Король потребовал, чтобы она вернулась ко двору, и она вернется. Но для него при дворе не было места.
Стараясь не шуметь, Бреандан спустился с кровати и тихо оделся. Аморе почувствовала, что его нет рядом, и открыла глаза.
— Уже пора? — сонно спросила она.
— Да, скоро откроют городские ворота.
— Почему ты всегда так рано уходишь?
— Я нужен мастеру Риджуэю в цирюльне.
Аморе с трудом села в кровати и пристально посмотрела на него:
— Почему ты не скажешь, что тебя гнетет?
Стараясь не шуметь, Бреандан спустился с кровати и тихо оделся. Аморе почувствовала, что его нет рядом, и открыла глаза.
— Уже пора? — сонно спросила она.
— Да, скоро откроют городские ворота.
— Почему ты всегда так рано уходишь?
— Я нужен мастеру Риджуэю в цирюльне.
Аморе с трудом села в кровати и пристально посмотрела на него:
— Почему ты не скажешь, что тебя гнетет?