Страница:
— Оставьте его! Немедленно отпустите его, или я проткну вас шпагой!
Руки на шее ослабли. Иеремия, сползая вниз по стене, с хрипом ловил воздух, пытаясь понять, что произошло. Медленно открыв глаза, сквозь темную пелену он различил какие-то силуэты. Увидев, что над ним склонился мировой судья Эдмунд Годфри, он облегченно вздохнул.
— Вы в порядке, доктор Фоконе? Я шел мимо и услышал ваши крики.
Иеремия слабо кивнул, затем поднял руку, указал на матрац, где лежала Аморе, и пробормотал:
— Она жива?
Годфри озабоченно склонился над неподвижным телом. Он не мог разобрать, дышит ли она, поэтому снял шляпу, оторвал кончик одного из украшавших ее перьев и поднес к носу Аморе. Через какое-то время легкий пух зашевелился.
— Она дышит, — сказал мировой судья. — У нее чума?
— Нет, ее отравили! — с болью ответил Иеремия. — Вот эта женщина.
Гвинет, которую за локоть держал охранник, сохраняла спокойствие и самообладание.
— Сэр, это неправда. Я жена аптекаря Блаунделя и живу в нескольких домах отсюда. Доктор Фоконе часто покупал у нас лекарства. Узнав, что он болен чумой, я время от времени приносила ему медикаменты. Сегодня я услышала крики и решила, что ему нужна помощь. Я забралась в дом и увидела, что он потерял рассудок и хочет выброситься из окна. Я сдавила ему горло только для того, чтобы он потерял сознание и не покончил с собой. Вы, конечно, знаете, что чумные иногда в помрачении рассудка пытаются себя убить.
Иеремия всеми силами пытался преодолеть свинцовую слабость.
— Не верьте ей, мастер Годфри. Перед вами убийца юристов. Она убила барона Пеккема, сэра Майкла Роджерса, сэра Роберта Фостера и сэра Джона Дина и пыталась убить сэра Орландо Трелонея. Она хотела отомстить за своего сына Джеффри Эдвардса, несправедливо приговоренного ими к повешению.
— Он бредит! — энергично возразила Гвинет. — Он болен и не знает, что говорит.
— Я был болен! Но сейчас достаточно здоров для того, чтобы положить конец вашим преступлениям.
Гвинет не сдавалась. Она решила выложить свой последний козырь. Обращаясь к Годфри, она тоном прокурора сказала:
— Вы ведь не собираетесь верить обвинениям шпиона и предателя, пробравшегося в нашу страну. Он римский священник, иезуит!
Мировой судья в удивлении поднял брови:
— Как вы можете это утверждать, сударыня? Я знаю его. Он врач.
— Но он практикует, не имея на то лицензии Королевской коллегии врачей. А как вы думаете, почему он не подавал прошение о выдаче лицензии? Потому что он католический священник и не может принести присягу, где папские притязания на власть называются еретическими.
— Не отвлекайтесь. Преступления, в которых обвиняют вас, намного более тяжкие.
— Ваш долг магистрата потребовать от подозрительного священника принести присягу. Если вы мне не верите, попросите его принести обе присяги. Вот увидите, он этого не сделает.
Иеремия ясно видел, что Эдмунд Годфри не верит аптекарше и не хочет тратить время на всякие формальности. Но пока он колебался, вмешался ревностный охранник:
— Она права, сэр. Может быть, он и впрямь папский священник и его обвинения — сплошная клевета.
Иеремия с тревогой смотрел на мирового судью. Если Годфри будет настаивать на присяге, он погиб. Иезуит не мог принести ее, даже спасая свою жизнь. Но отказ равносилен признанию. Его могут арестовать и отвести в тюрьму. А в его нынешнем ослабленном состоянии пребывание в темнице означает верную смерть. И что тогда будет с Аморе, которая нуждается в уходе опытного человека?
— Ну ладно, — сдался Годфри. — Давайте быстро расправимся с этим и займемся обвинениями в убийстве. У вас есть Библия?
Сердце Иеремии опустилось. Он опять почувствовал себя в ловушке, из которой не видел никакого выхода. Магистрат осмотрел комнату и направился к столику возле кровати. Иеремия вздрогнул и проклял свою небрежность. Сегодня утром он читал Библию и оставил ее открытой на столе, чего обычно не делал. Годфри стоило бросить только один взгляд на Священное Писание, чтобы убедиться в том, что он действительно имеет дело с римским священником — это была латинская Библия, запрещенная в протестантской Англии.
Случилось то, что должно было случиться. Мировой судья взял книгу, взглянул на открытую страницу, замер и посмотрел на Иеремию. Сочувствие в его глазах сменилось недовольством. Он помедлил, закрыл Библию, подошел к Иеремии и вложил ее ему в руки.
— Можете ли вы поклясться на этом Священном Писании, что, находясь в Англии, не являетесь шпионом другой державы и не подстрекали подданных его величества к мятежу и предательству?
Иеремия в изумлении поднял на него глаза. Годфри так изменил текст присяги, что даже католический священник с чистой совестью мог ее принести. Он положил правую руку на Библию и произнес:
— Клянусь!
Лицо Гвинет посерело. Она поняла, что проиграла. С криком бросилась она на охранника и хотела оттолкнуть его, но магистрат рванулся к ней и вывернул руку за спину.
— Мистер Купер, свяжите ее и отведите в Гейтхаусскую тюрьму. Поместить в одиночную камеру и охранять круглые сутки. Ну же! Ступайте! И не дайте ей себя перехитрить.
Когда охранник с арестованной удалились, Годфри повернулся к Иеремии, все еще недоуменно смотревшему на него.
— Так вы на самом деле папский священник. Сэр Орландо знает об этом?
— Об этом спросите у него, — уклончиво ответил иезуит.
Годфри понимающе улыбнулся:
— Ваша лояльность делает вам честь. Я не враг католикам, у меня есть среди них друзья, и мне известно, что иезуиты лучше, чем молва о них. Кроме того, вы бог знает чего натерпелись. Вам удалось разоблачить опасную преступницу. Это куда важнее, чем религиозные распри. Я благодарю вас за мужество, которое не раз могло стоить вам жизни.
Иеремии удалось подняться, и он подошел к Аморе.
— Пожалуйста, дайте мне со стола кувшин и кружку. И прошу вас прислать погребальную телегу. Внизу на кухне лежит сиделка. Ее отравила мистрис Блаундель. Кроме того, нужно предупредить сэра Генри Краудера. В лекарствах, купленных им у мастера Блаунделя, содержится мышьяк. Они являются важным вещественным доказательством.
— Не волнуйтесь, я все сделаю, — заверил его магистрат, передавая кувшин и кружку. — Я пошлю вам новую сиделку, надежную, которой можно доверять и которая не будет вымогать у вас деньги. Если вам еще что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, дайте мне знать.
— Большое спасибо за все; сэр! Я никогда этого не забуду, — сердечно сказал Иеремия.
Когда Годфри ушел, иезуит налил в кружку вина и поднес к губам Аморе. Она открыла глаза и слабо улыбнулась.
Глава сорок девятая
Послесловие автора
Руки на шее ослабли. Иеремия, сползая вниз по стене, с хрипом ловил воздух, пытаясь понять, что произошло. Медленно открыв глаза, сквозь темную пелену он различил какие-то силуэты. Увидев, что над ним склонился мировой судья Эдмунд Годфри, он облегченно вздохнул.
— Вы в порядке, доктор Фоконе? Я шел мимо и услышал ваши крики.
Иеремия слабо кивнул, затем поднял руку, указал на матрац, где лежала Аморе, и пробормотал:
— Она жива?
Годфри озабоченно склонился над неподвижным телом. Он не мог разобрать, дышит ли она, поэтому снял шляпу, оторвал кончик одного из украшавших ее перьев и поднес к носу Аморе. Через какое-то время легкий пух зашевелился.
— Она дышит, — сказал мировой судья. — У нее чума?
— Нет, ее отравили! — с болью ответил Иеремия. — Вот эта женщина.
Гвинет, которую за локоть держал охранник, сохраняла спокойствие и самообладание.
— Сэр, это неправда. Я жена аптекаря Блаунделя и живу в нескольких домах отсюда. Доктор Фоконе часто покупал у нас лекарства. Узнав, что он болен чумой, я время от времени приносила ему медикаменты. Сегодня я услышала крики и решила, что ему нужна помощь. Я забралась в дом и увидела, что он потерял рассудок и хочет выброситься из окна. Я сдавила ему горло только для того, чтобы он потерял сознание и не покончил с собой. Вы, конечно, знаете, что чумные иногда в помрачении рассудка пытаются себя убить.
Иеремия всеми силами пытался преодолеть свинцовую слабость.
— Не верьте ей, мастер Годфри. Перед вами убийца юристов. Она убила барона Пеккема, сэра Майкла Роджерса, сэра Роберта Фостера и сэра Джона Дина и пыталась убить сэра Орландо Трелонея. Она хотела отомстить за своего сына Джеффри Эдвардса, несправедливо приговоренного ими к повешению.
— Он бредит! — энергично возразила Гвинет. — Он болен и не знает, что говорит.
— Я был болен! Но сейчас достаточно здоров для того, чтобы положить конец вашим преступлениям.
Гвинет не сдавалась. Она решила выложить свой последний козырь. Обращаясь к Годфри, она тоном прокурора сказала:
— Вы ведь не собираетесь верить обвинениям шпиона и предателя, пробравшегося в нашу страну. Он римский священник, иезуит!
Мировой судья в удивлении поднял брови:
— Как вы можете это утверждать, сударыня? Я знаю его. Он врач.
— Но он практикует, не имея на то лицензии Королевской коллегии врачей. А как вы думаете, почему он не подавал прошение о выдаче лицензии? Потому что он католический священник и не может принести присягу, где папские притязания на власть называются еретическими.
— Не отвлекайтесь. Преступления, в которых обвиняют вас, намного более тяжкие.
— Ваш долг магистрата потребовать от подозрительного священника принести присягу. Если вы мне не верите, попросите его принести обе присяги. Вот увидите, он этого не сделает.
Иеремия ясно видел, что Эдмунд Годфри не верит аптекарше и не хочет тратить время на всякие формальности. Но пока он колебался, вмешался ревностный охранник:
— Она права, сэр. Может быть, он и впрямь папский священник и его обвинения — сплошная клевета.
Иеремия с тревогой смотрел на мирового судью. Если Годфри будет настаивать на присяге, он погиб. Иезуит не мог принести ее, даже спасая свою жизнь. Но отказ равносилен признанию. Его могут арестовать и отвести в тюрьму. А в его нынешнем ослабленном состоянии пребывание в темнице означает верную смерть. И что тогда будет с Аморе, которая нуждается в уходе опытного человека?
— Ну ладно, — сдался Годфри. — Давайте быстро расправимся с этим и займемся обвинениями в убийстве. У вас есть Библия?
Сердце Иеремии опустилось. Он опять почувствовал себя в ловушке, из которой не видел никакого выхода. Магистрат осмотрел комнату и направился к столику возле кровати. Иеремия вздрогнул и проклял свою небрежность. Сегодня утром он читал Библию и оставил ее открытой на столе, чего обычно не делал. Годфри стоило бросить только один взгляд на Священное Писание, чтобы убедиться в том, что он действительно имеет дело с римским священником — это была латинская Библия, запрещенная в протестантской Англии.
Случилось то, что должно было случиться. Мировой судья взял книгу, взглянул на открытую страницу, замер и посмотрел на Иеремию. Сочувствие в его глазах сменилось недовольством. Он помедлил, закрыл Библию, подошел к Иеремии и вложил ее ему в руки.
— Можете ли вы поклясться на этом Священном Писании, что, находясь в Англии, не являетесь шпионом другой державы и не подстрекали подданных его величества к мятежу и предательству?
Иеремия в изумлении поднял на него глаза. Годфри так изменил текст присяги, что даже католический священник с чистой совестью мог ее принести. Он положил правую руку на Библию и произнес:
— Клянусь!
Лицо Гвинет посерело. Она поняла, что проиграла. С криком бросилась она на охранника и хотела оттолкнуть его, но магистрат рванулся к ней и вывернул руку за спину.
— Мистер Купер, свяжите ее и отведите в Гейтхаусскую тюрьму. Поместить в одиночную камеру и охранять круглые сутки. Ну же! Ступайте! И не дайте ей себя перехитрить.
Когда охранник с арестованной удалились, Годфри повернулся к Иеремии, все еще недоуменно смотревшему на него.
— Так вы на самом деле папский священник. Сэр Орландо знает об этом?
— Об этом спросите у него, — уклончиво ответил иезуит.
Годфри понимающе улыбнулся:
— Ваша лояльность делает вам честь. Я не враг католикам, у меня есть среди них друзья, и мне известно, что иезуиты лучше, чем молва о них. Кроме того, вы бог знает чего натерпелись. Вам удалось разоблачить опасную преступницу. Это куда важнее, чем религиозные распри. Я благодарю вас за мужество, которое не раз могло стоить вам жизни.
Иеремии удалось подняться, и он подошел к Аморе.
— Пожалуйста, дайте мне со стола кувшин и кружку. И прошу вас прислать погребальную телегу. Внизу на кухне лежит сиделка. Ее отравила мистрис Блаундель. Кроме того, нужно предупредить сэра Генри Краудера. В лекарствах, купленных им у мастера Блаунделя, содержится мышьяк. Они являются важным вещественным доказательством.
— Не волнуйтесь, я все сделаю, — заверил его магистрат, передавая кувшин и кружку. — Я пошлю вам новую сиделку, надежную, которой можно доверять и которая не будет вымогать у вас деньги. Если вам еще что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, дайте мне знать.
— Большое спасибо за все; сэр! Я никогда этого не забуду, — сердечно сказал Иеремия.
Когда Годфри ушел, иезуит налил в кружку вина и поднес к губам Аморе. Она открыла глаза и слабо улыбнулась.
Глава сорок девятая
Город как будто вымер. Проезжая через ворота Олдерсгейт, Ален был настолько потрясен, что придержал лошадь. На улицах практически не осталось ни души. Почти все окна были заколочены, на дверях то и дело виднелись поблекшие красные кресты. Молча Ален обернулся к своему тоже остановившемуся спутнику. Прежде чем продолжить путь по Сент-Мартин-лейн, они обменялись печальными взглядами. Повсюду из-под камней мостовой пробивалась свежая трава, которую не приминали ни людские ноги, ни лошадиные копыта. Тишина стояла пугающая. Не звонили колокола по умершим, которых уже никто не считал. Везде возвратившиеся путники замечали страшные знаки великой смерти — высокие холмы на церковных папертях, уже не вмещавшие огромного количества тел.
По мере приближения к Патерностер-роу Ален все больше мрачнел, а увидев красный крест на своей собственной двери, почувствовал тупую боль в груди, как будто его кто-то ударил. Торопливо соскользнув с седла, он попытался открыть дверь, но она оказалась заперта. В отчаянии он колотил кулаком о доски:
— Иеремия! Иеремия! Мистрис Брустер! Джон! Ответьте же!
Но все было тихо. Задыхаясь, Ален отступил назад и посмотрел на окна. Ставни были закрыты изнутри.
— Сэр, — настойчиво сказал его спутник, — поедемте в дом Хартфорда. Там наверняка знают, что с ними сталось.
Ален растерянно посмотрел на него. Это был один из слуг леди Сент-Клер, верно служивший ему все это время. Конечно, он был прав. Скорее всего леди оставила в доме нескольких слуг для охраны. Может быть, им что-нибудь известно.
— Да, Уильям, это лучше всего, — согласился Ален и сел на лошадь.
За воротами Ладгейт они свернули на Флит-стрит. Каждый второй дом был помечен крестом. Иногда у дверей стоял сторож, но большинство домов опустело. Стояла середина октября, Ален был поражен, как живой город его воспоминаний за несколько месяцев превратился в город призраков. У поворота на Стрэнд всадников окружили оборванцы, их глаза горели от голода. Ален бросил им остатки снеди, и когда нищие набросились на них, они погнали лошадей галопом и остановились, только въехав во двор дома Хартфорда. К их удивлению, навстречу вышел грум.
Лакей открыл им дверь, Когда Ален назвал свое имя, он кивнул и попросил следовать за ним. Перед комнатой на втором этаже, откуда доносилась музыка, слуга остановился, поскребся в дверь и вошел.
— Мастер Риджуэй, миледи.
Аморе оборвала пьесу, которую исполняла на клавикордах, и радостно обернулась к нему.
— Как хорошо, что вы снова здесь! Мы уже беспокоились.
— Вы остались в Лондоне? Я думал, вы в королевской свите, — удивился Ален.
— Вы ведь знаете, как она упряма, мой добрый друг. Она не хотела ехать без меня, — раздался из дальнего угла комнаты голос Иеремии.
Он сидел на стуле возле окна со стаканом вина в руках.
— Пресвятая Дева Мария! — с облегчением воскликнул Ален. — Увидев крест на двери, я решил, что вы умерли.
— Я был недалек от смерти. Жизнью я обязан леди Сент-Клер. Поверьте мне, Ален, за последние недели я многому научился. Никто не имеет права легкомысленно подвергать себя опасности, причиняя боль своим близким. Это для меня серьезный урок.
— Так вы заболели чумой и выжили?
— Да, я долго от нее оправлялся. Констебль запер нас на сорок дней. После этого мы переселились сюда. Должен признаться, мне вас не хватало; с другой стороны, я радовался, что вы вне опасности.
— И именно поэтому вы сыграли со мной злую шутку, не правда ли? Но я не держу на вас зла, поскольку сам бы скорее всего поступил точно так же. Когда я прибыл в ваше имение и передал запечатанное письмо вашему брату, начали происходить странные вещи. Вдруг, как по мановению чьей-то руки, на семью посыпались несчастья: сначала заболел один; затем с другим произошел несчастный случай; потом вырвало сына хозяина, у дочери появилась сыпь; отелилась корова; упал каменщик... Как будто кто-то наслал на них порчу. Я просто не мог уехать — они бы без меня пропали. Прошло много недель, прежде чем я догадался, что все это придумали вы, чтобы удержать меня подальше от Лондона. Когда я наконец вырвался в Уэльс навести для вас справки, то, к своей досаде, узнал, что там уже побывал посыльный судьи Трелонея. Так что я съездил туда совершенно зря.
Иеремия весело улыбнулся своей выдумке:
— Зато там вы находились в безопасности. Это Гвинет толкнула вас под коляску. Она же пыталась убить судью Трелонея. Она была матерью Джеффри Эдвардса.
— Была?
— Да, на прошлой неделе в Оксфорде, куда на время чумы перенесли судебные заседания, ее судили и казнили. Председательствовал сэр Орландо, он подробно написал мне обо всем.
Алена потрясло это известие.
— Как она могла? Она собиралась хладнокровно убить меня после того, как мы...
— Забудьте ее, Ален. Есть более важные вещи. Мне очень жаль, но ваш дом пришел в ужасное состояние. Сейчас жить в нем нельзя. Комнаты придется прокуривать самое меньшее неделю, все нужно будет отдраить уксусом. Нам придется сжечь одежду и белье.
— А что с остальными?
— Мистрис Брустер умерла. Джон, Тим и Сьюзан сбежали. Вам придется искать новых помощников.
Алену было нелегко переварить свалившиеся на него новости. Наконец Аморе посадила его на стул и заботливо сказала:
— После долгого путешествия вы наверняка голодны. Я велю накрыть стол. Вам это не повредит.
Ален ответил ей благодарным взглядом и кивнул.
— Вы что-нибудь слышали о Бреандане? — вдруг спросил он.
— Нет, к сожалению, нет, — печально ответила она. — Он обещал писать мне, но из-за чумы почтовое сообщение между Англией и Францией прервано. Мне придется потерпеть еще какое-то время, пока я увижу его.
Ален улыбнулся, заметив в ее черных глазах тоску. «Что такое несколько месяцев, если это любовь?» — мечтательно думал он, чувствуя приятную расслабленность. Он был рад видеть своих друзей живыми и здоровыми. Все остальное уже не важно. Эпидемия скоро закончится, и в измученном городе проснется новая жизнь.
По мере приближения к Патерностер-роу Ален все больше мрачнел, а увидев красный крест на своей собственной двери, почувствовал тупую боль в груди, как будто его кто-то ударил. Торопливо соскользнув с седла, он попытался открыть дверь, но она оказалась заперта. В отчаянии он колотил кулаком о доски:
— Иеремия! Иеремия! Мистрис Брустер! Джон! Ответьте же!
Но все было тихо. Задыхаясь, Ален отступил назад и посмотрел на окна. Ставни были закрыты изнутри.
— Сэр, — настойчиво сказал его спутник, — поедемте в дом Хартфорда. Там наверняка знают, что с ними сталось.
Ален растерянно посмотрел на него. Это был один из слуг леди Сент-Клер, верно служивший ему все это время. Конечно, он был прав. Скорее всего леди оставила в доме нескольких слуг для охраны. Может быть, им что-нибудь известно.
— Да, Уильям, это лучше всего, — согласился Ален и сел на лошадь.
За воротами Ладгейт они свернули на Флит-стрит. Каждый второй дом был помечен крестом. Иногда у дверей стоял сторож, но большинство домов опустело. Стояла середина октября, Ален был поражен, как живой город его воспоминаний за несколько месяцев превратился в город призраков. У поворота на Стрэнд всадников окружили оборванцы, их глаза горели от голода. Ален бросил им остатки снеди, и когда нищие набросились на них, они погнали лошадей галопом и остановились, только въехав во двор дома Хартфорда. К их удивлению, навстречу вышел грум.
Лакей открыл им дверь, Когда Ален назвал свое имя, он кивнул и попросил следовать за ним. Перед комнатой на втором этаже, откуда доносилась музыка, слуга остановился, поскребся в дверь и вошел.
— Мастер Риджуэй, миледи.
Аморе оборвала пьесу, которую исполняла на клавикордах, и радостно обернулась к нему.
— Как хорошо, что вы снова здесь! Мы уже беспокоились.
— Вы остались в Лондоне? Я думал, вы в королевской свите, — удивился Ален.
— Вы ведь знаете, как она упряма, мой добрый друг. Она не хотела ехать без меня, — раздался из дальнего угла комнаты голос Иеремии.
Он сидел на стуле возле окна со стаканом вина в руках.
— Пресвятая Дева Мария! — с облегчением воскликнул Ален. — Увидев крест на двери, я решил, что вы умерли.
— Я был недалек от смерти. Жизнью я обязан леди Сент-Клер. Поверьте мне, Ален, за последние недели я многому научился. Никто не имеет права легкомысленно подвергать себя опасности, причиняя боль своим близким. Это для меня серьезный урок.
— Так вы заболели чумой и выжили?
— Да, я долго от нее оправлялся. Констебль запер нас на сорок дней. После этого мы переселились сюда. Должен признаться, мне вас не хватало; с другой стороны, я радовался, что вы вне опасности.
— И именно поэтому вы сыграли со мной злую шутку, не правда ли? Но я не держу на вас зла, поскольку сам бы скорее всего поступил точно так же. Когда я прибыл в ваше имение и передал запечатанное письмо вашему брату, начали происходить странные вещи. Вдруг, как по мановению чьей-то руки, на семью посыпались несчастья: сначала заболел один; затем с другим произошел несчастный случай; потом вырвало сына хозяина, у дочери появилась сыпь; отелилась корова; упал каменщик... Как будто кто-то наслал на них порчу. Я просто не мог уехать — они бы без меня пропали. Прошло много недель, прежде чем я догадался, что все это придумали вы, чтобы удержать меня подальше от Лондона. Когда я наконец вырвался в Уэльс навести для вас справки, то, к своей досаде, узнал, что там уже побывал посыльный судьи Трелонея. Так что я съездил туда совершенно зря.
Иеремия весело улыбнулся своей выдумке:
— Зато там вы находились в безопасности. Это Гвинет толкнула вас под коляску. Она же пыталась убить судью Трелонея. Она была матерью Джеффри Эдвардса.
— Была?
— Да, на прошлой неделе в Оксфорде, куда на время чумы перенесли судебные заседания, ее судили и казнили. Председательствовал сэр Орландо, он подробно написал мне обо всем.
Алена потрясло это известие.
— Как она могла? Она собиралась хладнокровно убить меня после того, как мы...
— Забудьте ее, Ален. Есть более важные вещи. Мне очень жаль, но ваш дом пришел в ужасное состояние. Сейчас жить в нем нельзя. Комнаты придется прокуривать самое меньшее неделю, все нужно будет отдраить уксусом. Нам придется сжечь одежду и белье.
— А что с остальными?
— Мистрис Брустер умерла. Джон, Тим и Сьюзан сбежали. Вам придется искать новых помощников.
Алену было нелегко переварить свалившиеся на него новости. Наконец Аморе посадила его на стул и заботливо сказала:
— После долгого путешествия вы наверняка голодны. Я велю накрыть стол. Вам это не повредит.
Ален ответил ей благодарным взглядом и кивнул.
— Вы что-нибудь слышали о Бреандане? — вдруг спросил он.
— Нет, к сожалению, нет, — печально ответила она. — Он обещал писать мне, но из-за чумы почтовое сообщение между Англией и Францией прервано. Мне придется потерпеть еще какое-то время, пока я увижу его.
Ален улыбнулся, заметив в ее черных глазах тоску. «Что такое несколько месяцев, если это любовь?» — мечтательно думал он, чувствуя приятную расслабленность. Он был рад видеть своих друзей живыми и здоровыми. Все остальное уже не важно. Эпидемия скоро закончится, и в измученном городе проснется новая жизнь.
Послесловие автора
История католиков в Англии известна не очень широко, хотя она крайне интересна. Большинство читателей наслышаны о том, как инквизиция преследовала инакомыслящих в Испании или Франции. Читатель, возможно, не так хорошо знакомый с английской историей, вероятно, будет удивлен, узнав, что в Англии тоже существовала дискриминация по религиозным мотивам. Страдали при этом крайние протестанты — пуритане и квакеры — и католики. Еще при Елизавете I были приняты законы, призванные искоренить католицизм, или, как говорили, папизм. Со временем они все более ужесточались. Католики считались потенциальными предателями, так как подчинялись папе, полновластному правителю далекой страны. Защитники католической веры неустанно подчеркивали, что их верность папе распространяется только на религию и что, если он вторгнется в Англию как светский владыка, католики будут сражаться с ним на стороне английского короля. Однако страх, что маленький протестантский остров может подвергнуться нападению католических держав континента (Испании и позже, при Людовике XIV, Франции), был слишком велик, не оставляя места религиозной терпимости. Антикатолицизм превратился в Англии из политической конъюнктуры в традицию. Преследовалось любое проявление приверженности к католицизму — посещение богослужения, обладание предметами религиозного культа, например, четками, распятием. Закон предусматривал и тюремное заключение, но в первую очередь — высокие денежные штрафы и конфискацию имущества. Скоро целью стало не искоренение католицизма, а финансовая эксплуатация меньшинства, к которому, несмотря ни на что, принадлежал целый ряд знатных зажиточных семейств. Многие католики, разоренные огромными денежными штрафами, отказались от своей веры, другие продолжали втайне исповедовать папизм, исполняя, однако, то, чего от них требовали. И только незначительное меньшинство не смогли запугать никакие драконовские меры. Однако без миссионеров, которых воспитывали в специальных семинариях на континенте и затем тайно переправляли в Англию, католицизм здесь не выжил бы. По этой причине особую беспощадность английское государство проявляло к священникам. По закону каждый англичанин, принявший на континенте сан католического священника и пересекший затем английскую границу, мог быть казнен как государственный изменник, даже если не совершил никакого преступления. Так требовал закон — в теории. На практике же судопроизводство того времени было не таким неповоротливым, как сегодня, и законы издавались не для того, чтобы соблюдалась каждая их буква. Это были гибкие инструменты устрашения, которыми государство могло воспользоваться, когда того требовала политическая ситуация. Но по всей строгости их все же применяли крайне редко. Английское правительство вовсе не было заинтересовано в том, чтобы другие европейские державы считали, что оно преследует граждан по религиозным мотивам, за что так честили инквизицию католических стран.
После восшествия на престол Карла II законы против католиков какое-то время вообще не применялись, хотя их никто и не отменял. Во время гражданской войны Карл узнал, что католики могут быть не менее верными подданными, продолжая в церковных вопросах считать авторитет папы непререкаемым, именно католики приютили Карла после проигранной Уорчестерской битвы, спрятав от солдат Кромвеля, несмотря на крайнюю опасность. Некоторые же дворяне-англикане, дрожа за свое имущество, показали гонимому королю спину. Карл не забыл преданности католиков и мечтал об отмене антикатолических законов, но он не был абсолютным монархом и без риска потерять корону не мог идти против парламента, не признававшего свободу вероисповедания. Так что католические священники того времени, о котором идет речь в романе, могли перевести дух. Однако необходимо было помнить, что любой государственный кризис, ослабив королевскую власть, мог все изменить в мгновение ока, что и произошло несколько лет спустя.
Иезуиты занимали в духовенстве особое место. Даже в католических странах они имели дурную репутацию — их считали властолюбивыми и коварными, завидовали их влиянию при дворах, обвиняли в самых ужасных преступлениях и приписывали им чуть ли не сверхъестественную силу. В Англии ими пугали детей. Но здесь они были исключительно духовными наставниками. Как и семинаристам, им запрещалось вмешиваться в политику. И современные исследователи единодушны в том, что за небольшими исключениями священники не нарушали данного запрета.
В XVII веке европейская (ученая) медицина переживала кризис. Несоблюдение цирюльниками и повивальными бабками санитарно-гигиенических норм, в результате чего пациенты часто умирали от смертельных инфекций, назначение огромных, буквально лошадиных, доз как здоровым, так и больным имели самые печальные последствия. Медицина того времени уже столетия исповедовала античное учение о четырех соках, или гуморальную патологию, родоначальниками которой были Гиппократ и Гален. Согласно этой теории, причиной возникновения болезни является нарушение баланса (дискразия) четырех главных соков тела — крови, слизи, желтой и черной желчи, которые соответствуют четырем стихиям — огню, воде, земле и воздуху. Чтобы восстановить равновесие и тем самым здоровье, необходимо вывести из организма избыточный или отравленный ядами сок. Для этого применяли кровопускания, назначали слабительные и рвотные средства, стимулировали потоотделение и даже чихание. Этой системе нельзя отказать в известной логике, благодаря которой она удерживалась вплоть до XIX века. Ее приверженцы полагали, что, например, слизь образуется в мозгу и оттуда выводится через нос, когда человек чихает. Хотя некоторые врачи и цирюльники говорили о том, что кровопускание и рвота могут стать непосильной нагрузкой для ослабленного пациента и иметь роковые последствия, в университетах учение Галена считалось неприкасаемым. Только этим можно объяснить,что абсолютный монарх, каким был Людовик XIV, безропотно допустил, чтобы врачи медицинского факультета Парижа истребили почти всю королевскую семью.
Медицина неевропейских стран, прежде всего арабских и азиатских, считалась более прогрессивной, хотя и она в Средние века находилась в упадке. Но гигиене там придавалось большее значение.
Обе инфекционные болезни, о которых идет речь в романе, чума и сыпной тиф, наряду с оспой были сущим кошмаром эпохи. Чумы, которая в принципе является болезнью грызунов, из-за высокой смертности (50-80 процентов) страшились начиная со Средневековья. Но она обычно возникала в форме эпидемий, в то время как сыпной тиф никогда не исчезал из бедных кварталов. Великая чума 1665 года была последней крупной эпидемией в Англии. Официальная лондонская статистика приводит цифру в семьдесят тысяч умерших, большинство историков считают более реалистичным число в сто тысяч. И сегодня в Лондоне можно увидеть следы той эпидемии. Во многих церквях паперти расположены заметно выше самой церкви, так как тела умерших от чумы складывали на них в кучи и присыпали лишь тонким слоем земли. Однако население города довольно быстро, уже через несколько лет, благодаря притоку сельчан достигло прежнего уровня. Когда зимой 1665/66 года эпидемия начала спадать, Карл II с двором вернулся из Оксфорда в Лондон. Вернулись также врачи и священники англиканской церкви, бежавшие от чумы из города. По понятным причинам горожане испытывали к ним презрение. Многие же цирюльники, аптекари и священники религиозного меньшинства, оставшись в городе и выполняя свой долг, погибли. Иезуит Эдвард Лашер, который в романе вместе с патером Блэкшо ухаживает за больными, умер от чумы в сентябре, на пике эпидемии. Последующие несколько лет эпидемия бушевала и в других городах Англии, но после 1680 года практически исчезла с острова. В Европе она держалась дольше. В Марселе страшная вспышка чумы была зарегистрирована в 1720-1722 годах. Исследователям не вполне ясны причины, по которым чума исчезла из Европы.
Переносчиком чумы, как и сыпного тифа, являются инфицированные крысиные блохи, но опаснее всего попадание помета вшей под кожу. Поэтому преимущественно тиф возникает там, где множество людей живут в антисанитарных условиях на ограниченном пространстве — в тюрьмах, бедных кварталах, — а также в военно-полевых условиях (поэтому его еще называют вшивым тифом, или окопной лихорадкой). Однажды перенесенное заболевание приводит к длительному иммунитету. До XIX века условия содержания заключенных в тюрьмах оставались настолько ужасными, что нередко заражались тифом и умирали судьи, присяжные и чиновники.
Хотя о заразности болезни знали все, мне не встретилось никаких свидетельств о том, что кто-либо воспользовался этим для совершения преступления. Однако сохранились свидетельства эпохи Великой чумы в Лондоне, что больные, дабы заразить здоровых, сознательно дышали на них или подбрасывали в их дома повязки, пропитанные гноем из бубонов.
Как и король Карл II Стюарт, лорд-канцлер Хайд, герцог Бекингемский и французский посланник де Коменж, судьи, выведенные в романе, кроме сэра Орландо Трелонея и барона Томаса Пеккема, — исторические личности. Лорд верховный судья сэр Роберт Фостер умер во время выездной сессии в Западной Англии, однако факт его отравления родился в моей фантазии. Его преемник сэр Роберт Хайд действительно умер в своем рабочем кабинете в здании Королевского суда на Флит-стрит от апоплексического удара. Но поскольку этим тогда объясняли любую скоропостижную смерть, то трудно с уверенностью утверждать, что являлось причиной смерти. В 1673 году во время торжественной процессии судей к Вестминстер-Холлу судью Твисдена, по воспоминаниям очевидцев, сбросила лошадь, однако он не получил тяжких повреждений. Но в результате инцидента судьи отказались от данной традиции и в дальнейшем предпочитали экипажи. Советник сэр Джон Дин и его друзья вымышлены.
Карл II славился множеством любовниц. Барбара Палмер (леди Каслмейн) и Франс Стюарт действительно существовали. Я наделила его еще одной любовницей — Аморе Сент-Клер. Надеюсь, он не будет на меня за это в претензии.
Историческими личностями также являются палач Джек Кетч, глава гильдии цирюльников Ричард Виземан, иезуит Эдвард Лашер, студент Джордж Джеффрис и мировой судья Эдмунд Берри Годфри. Джордж Джеффрис действительно сделал карьеру. В самое короткое время он стал лордом верховным судьей Королевской скамьи, а при преемнике Карла Якове II — лорд-канцлером. Таким образом, он был самым влиятельным человеком в государстве, так сказать, премьер-министром.
Ухаживания Джеффриса за никогда не существовавшей Мэри Пеккем вымышлены. Совет Иеремии Блэкшо студенту Джорджу Джеффрису подумать о здоровье, можно сказать, предвосхищает его печальный конец. Он умер в возрасте сорока пяти лет после долгой болезни от камней в мочевом пузыре.
Эдмунд Берри Годфри — весьма интересная и трагическая историческая фигура. Сохранились рассказы о том, что он пользовался невероятной популярностью, не щадя своих сил исполнял долг мирового судьи, а также любил прогуливаться ночью по Вестминстеру. Как-то во время Великой чумы он не побоялся зайти в чумной дом для ареста подозреваемого, в другой раз, обнажив шпагу, обратил в бегство уличных разбойников. Годфри снискал печальную славу, погибнув пятнадцать лет спустя. Его смерть принадлежит к числу самых известных нераскрытых убийств в английской истории (хотя нельзя полностью исключать и самоубийство). Кончиной Годфри воспользовались политические противники короля, стремившиеся не допустить восшествия на престол его брата Якова. Во время так называемого папистского заговора казнили нескольких невинных католиков, в их числе пятерых иезуитов. Одним из них мог быть и Иеремия Блэкшо — если бы он действительно существовал.
После восшествия на престол Карла II законы против католиков какое-то время вообще не применялись, хотя их никто и не отменял. Во время гражданской войны Карл узнал, что католики могут быть не менее верными подданными, продолжая в церковных вопросах считать авторитет папы непререкаемым, именно католики приютили Карла после проигранной Уорчестерской битвы, спрятав от солдат Кромвеля, несмотря на крайнюю опасность. Некоторые же дворяне-англикане, дрожа за свое имущество, показали гонимому королю спину. Карл не забыл преданности католиков и мечтал об отмене антикатолических законов, но он не был абсолютным монархом и без риска потерять корону не мог идти против парламента, не признававшего свободу вероисповедания. Так что католические священники того времени, о котором идет речь в романе, могли перевести дух. Однако необходимо было помнить, что любой государственный кризис, ослабив королевскую власть, мог все изменить в мгновение ока, что и произошло несколько лет спустя.
Иезуиты занимали в духовенстве особое место. Даже в католических странах они имели дурную репутацию — их считали властолюбивыми и коварными, завидовали их влиянию при дворах, обвиняли в самых ужасных преступлениях и приписывали им чуть ли не сверхъестественную силу. В Англии ими пугали детей. Но здесь они были исключительно духовными наставниками. Как и семинаристам, им запрещалось вмешиваться в политику. И современные исследователи единодушны в том, что за небольшими исключениями священники не нарушали данного запрета.
В XVII веке европейская (ученая) медицина переживала кризис. Несоблюдение цирюльниками и повивальными бабками санитарно-гигиенических норм, в результате чего пациенты часто умирали от смертельных инфекций, назначение огромных, буквально лошадиных, доз как здоровым, так и больным имели самые печальные последствия. Медицина того времени уже столетия исповедовала античное учение о четырех соках, или гуморальную патологию, родоначальниками которой были Гиппократ и Гален. Согласно этой теории, причиной возникновения болезни является нарушение баланса (дискразия) четырех главных соков тела — крови, слизи, желтой и черной желчи, которые соответствуют четырем стихиям — огню, воде, земле и воздуху. Чтобы восстановить равновесие и тем самым здоровье, необходимо вывести из организма избыточный или отравленный ядами сок. Для этого применяли кровопускания, назначали слабительные и рвотные средства, стимулировали потоотделение и даже чихание. Этой системе нельзя отказать в известной логике, благодаря которой она удерживалась вплоть до XIX века. Ее приверженцы полагали, что, например, слизь образуется в мозгу и оттуда выводится через нос, когда человек чихает. Хотя некоторые врачи и цирюльники говорили о том, что кровопускание и рвота могут стать непосильной нагрузкой для ослабленного пациента и иметь роковые последствия, в университетах учение Галена считалось неприкасаемым. Только этим можно объяснить,что абсолютный монарх, каким был Людовик XIV, безропотно допустил, чтобы врачи медицинского факультета Парижа истребили почти всю королевскую семью.
Медицина неевропейских стран, прежде всего арабских и азиатских, считалась более прогрессивной, хотя и она в Средние века находилась в упадке. Но гигиене там придавалось большее значение.
Обе инфекционные болезни, о которых идет речь в романе, чума и сыпной тиф, наряду с оспой были сущим кошмаром эпохи. Чумы, которая в принципе является болезнью грызунов, из-за высокой смертности (50-80 процентов) страшились начиная со Средневековья. Но она обычно возникала в форме эпидемий, в то время как сыпной тиф никогда не исчезал из бедных кварталов. Великая чума 1665 года была последней крупной эпидемией в Англии. Официальная лондонская статистика приводит цифру в семьдесят тысяч умерших, большинство историков считают более реалистичным число в сто тысяч. И сегодня в Лондоне можно увидеть следы той эпидемии. Во многих церквях паперти расположены заметно выше самой церкви, так как тела умерших от чумы складывали на них в кучи и присыпали лишь тонким слоем земли. Однако население города довольно быстро, уже через несколько лет, благодаря притоку сельчан достигло прежнего уровня. Когда зимой 1665/66 года эпидемия начала спадать, Карл II с двором вернулся из Оксфорда в Лондон. Вернулись также врачи и священники англиканской церкви, бежавшие от чумы из города. По понятным причинам горожане испытывали к ним презрение. Многие же цирюльники, аптекари и священники религиозного меньшинства, оставшись в городе и выполняя свой долг, погибли. Иезуит Эдвард Лашер, который в романе вместе с патером Блэкшо ухаживает за больными, умер от чумы в сентябре, на пике эпидемии. Последующие несколько лет эпидемия бушевала и в других городах Англии, но после 1680 года практически исчезла с острова. В Европе она держалась дольше. В Марселе страшная вспышка чумы была зарегистрирована в 1720-1722 годах. Исследователям не вполне ясны причины, по которым чума исчезла из Европы.
Переносчиком чумы, как и сыпного тифа, являются инфицированные крысиные блохи, но опаснее всего попадание помета вшей под кожу. Поэтому преимущественно тиф возникает там, где множество людей живут в антисанитарных условиях на ограниченном пространстве — в тюрьмах, бедных кварталах, — а также в военно-полевых условиях (поэтому его еще называют вшивым тифом, или окопной лихорадкой). Однажды перенесенное заболевание приводит к длительному иммунитету. До XIX века условия содержания заключенных в тюрьмах оставались настолько ужасными, что нередко заражались тифом и умирали судьи, присяжные и чиновники.
Хотя о заразности болезни знали все, мне не встретилось никаких свидетельств о том, что кто-либо воспользовался этим для совершения преступления. Однако сохранились свидетельства эпохи Великой чумы в Лондоне, что больные, дабы заразить здоровых, сознательно дышали на них или подбрасывали в их дома повязки, пропитанные гноем из бубонов.
Как и король Карл II Стюарт, лорд-канцлер Хайд, герцог Бекингемский и французский посланник де Коменж, судьи, выведенные в романе, кроме сэра Орландо Трелонея и барона Томаса Пеккема, — исторические личности. Лорд верховный судья сэр Роберт Фостер умер во время выездной сессии в Западной Англии, однако факт его отравления родился в моей фантазии. Его преемник сэр Роберт Хайд действительно умер в своем рабочем кабинете в здании Королевского суда на Флит-стрит от апоплексического удара. Но поскольку этим тогда объясняли любую скоропостижную смерть, то трудно с уверенностью утверждать, что являлось причиной смерти. В 1673 году во время торжественной процессии судей к Вестминстер-Холлу судью Твисдена, по воспоминаниям очевидцев, сбросила лошадь, однако он не получил тяжких повреждений. Но в результате инцидента судьи отказались от данной традиции и в дальнейшем предпочитали экипажи. Советник сэр Джон Дин и его друзья вымышлены.
Карл II славился множеством любовниц. Барбара Палмер (леди Каслмейн) и Франс Стюарт действительно существовали. Я наделила его еще одной любовницей — Аморе Сент-Клер. Надеюсь, он не будет на меня за это в претензии.
Историческими личностями также являются палач Джек Кетч, глава гильдии цирюльников Ричард Виземан, иезуит Эдвард Лашер, студент Джордж Джеффрис и мировой судья Эдмунд Берри Годфри. Джордж Джеффрис действительно сделал карьеру. В самое короткое время он стал лордом верховным судьей Королевской скамьи, а при преемнике Карла Якове II — лорд-канцлером. Таким образом, он был самым влиятельным человеком в государстве, так сказать, премьер-министром.
Ухаживания Джеффриса за никогда не существовавшей Мэри Пеккем вымышлены. Совет Иеремии Блэкшо студенту Джорджу Джеффрису подумать о здоровье, можно сказать, предвосхищает его печальный конец. Он умер в возрасте сорока пяти лет после долгой болезни от камней в мочевом пузыре.
Эдмунд Берри Годфри — весьма интересная и трагическая историческая фигура. Сохранились рассказы о том, что он пользовался невероятной популярностью, не щадя своих сил исполнял долг мирового судьи, а также любил прогуливаться ночью по Вестминстеру. Как-то во время Великой чумы он не побоялся зайти в чумной дом для ареста подозреваемого, в другой раз, обнажив шпагу, обратил в бегство уличных разбойников. Годфри снискал печальную славу, погибнув пятнадцать лет спустя. Его смерть принадлежит к числу самых известных нераскрытых убийств в английской истории (хотя нельзя полностью исключать и самоубийство). Кончиной Годфри воспользовались политические противники короля, стремившиеся не допустить восшествия на престол его брата Якова. Во время так называемого папистского заговора казнили нескольких невинных католиков, в их числе пятерых иезуитов. Одним из них мог быть и Иеремия Блэкшо — если бы он действительно существовал.