Иеремия повел Алена на другую сторону Ньюгейта, где содержались заключенные, которые не могли позволить себе никаких удовольствий. Как правило, в камерах было больше тридцати человек. Несколько арестантов делили между собой одну деревянную лавку, другие спали на половиках или прямо на полу.
   Когда Иеремия и Ален проходили мимо кухни палача, им в нос ударил отвратительный, еще более мерзкий запах.
   — Здесь Джек Кетч варит головы и члены четвертованных в Пече, прежде чем посадить их на кол на мосту, — объяснил Иеремия. — Иначе вороны будут рвать мясо с костей.
   Повсюду бегали худые, облезлые собаки и кошки. А некоторые заключенные содержали даже свиней и кур.
   Оставив позади отсек должников, через узкий проход, освещенный одним-единственным факелом, они прошли в нижнюю темницу. Сырой пол был устлан гнилыми половиками из тростника, то и дело блестели глаза крыс, снующих в поисках объедков. На каждом шагу что-то щелкало под ногами. Нагнувшись, чтобы лучше видеть в полумраке, Ален понял: пол буквально кишел вшами и бог знает какими еще насекомыми.
   Скоро посетителей окружили изможденные существа, просительно тянувшие к ним заскорузлые руки. Их лохмотья кишели гадами. Многие были больны тюремным тифом — эти ничего не просили, а только обводили застенок бессмысленным взглядом. Иеремия достал из сумки несколько кусков хлеба и разделил их между несчастными, начавшими драться за них как звери. Он знал — этого слишком мало, чтобы спасти их от печальной участи. Большинство не доживут до суда.
   Иеремия обратился к тюремщику, на поясе которого висела тяжелая связка ключей.
   — Мы ищем человека по имени Макмагон, — сказал он и дал тюремщику шестипенсовую монету.
   — Пойдемте, — ответил тот и провел их еще глубже.
   Помещение без окон заполнял затхлый воздух. Тростниковые половики, устилавшие пол, уже давно потеряли свой первоначальный вид. Заключенные попадали сюда за особые проступки и не могли рассчитывать на снисхождение.
   Тюремщик остановился подле неподвижно лежавшего человека и пнул его ногой. Но несчастный уже ничего не чувствовал. Он был мертв. Тюремщик равнодушно склонился над трупом и принялся снимать с него одежду. Все, что имело хоть какую-то ценность, превращалось в деньги.
   — Ирландская свинья там. — Тюремщик кивнул направо. — Можете поговорить с ним, если хотите, но осторожнее. Он бешеный.
   Ален быстро отвернулся от ужасного зрелища и подошел с Иеремией к заключенному, безучастно лежавшему на сыром каменном полу. Он был бос, в одних потрепанных бриджах. Его заковали в цепи так, что он практически не мог двигаться. Кроме кандалов на руках и ногах, шею ему сдавил железный ошейник, прикрепленный цепью к кольцу, торчавшему из стены.
   — Должно быть, он здорово всех напугал, — заметил Иеремия, присев перед заключенным на корточки. — Ты Макмагон?
   Несмотря на тяжелые цепи, молодой человек сел и оглядел посетителя ясным внимательным взглядом. Его волосы, склеившиеся от грязи, крысиными хвостами свисали на плечи. Неопрятная трехнедельная щетина покрывала бледное лицо. Его тело было таким худым, что под кожей вырисовывались кости.
   — Мое имя Бреандан Мак-Матуна. Англичане называют меня Макмагон.
   — Бреандан Мак-Матуна. Я правильно выговорил?
   — Да. Способный ученик. Что вам от меня надо?
   — Помочь тебе, сын мой, — сказал Иеремия, пытаясь несколько смягчить его.
   Бреандан Мак-Матуна презрительно отвернулся:
   — Зачем вам мне помогать?
   — Затем, что я священник и твое спасение — мое дело.
   Молодой ирландец невесело усмехнулся:
   — Так вы тот самый поп, о котором столько рассказывают Вы, говорят, творите чудеса.
   Но его недоверие все же растаяло. Он знал, как преданно служили своему делу миссионеры, тайком перебравшиеся в Англию. Малодушным здесь не было места, они рисковали своей жизнью.
   Иеремия осмотрел заключенного с головы до ног. Даже под грязью, серым слоем покрывавшей его тело, молено было различить множество кровоподтеков. Садясь, Бреандан Мак-Матуна поддерживал правую руку. Очевидно, она была повреждена.
   — Дай я посмотрю твое плечо, — мягко предложил Иеремия.
   Он осторожно ощупал кости и попытался приподнять руку. Бреандан застонал от боли.
   — Да, они тебя как следует отделали, парень. Вывихнуто плечо, его нужно вправить. Но сначала освободим тебя от этих варварских цепей.
   Иеремия поднялся и подошел к тюремщику, ждавшему на выходе.
   — Сколько вы хотите за более легкие цепи?
   — Вы что! Он сумасшедший. Чуть не придушил одного нашего.
   — После взбучки, которую вы ему устроили, он уже ни для кого не опасен. У него вывихнуто плечо. Кроме того, он оголодал. Судя по всему, он здорово вас напугал.
   — Напугал? Не смешите меня! Ну ладно. За цепи полегче шесть шиллингов.
   — И камеру получше. Я заплачу за него.
   — Как хотите. Но если он еще раз поднимет шум, придется угостить его розгами.
   Иеремия дал тюремщику денег. Вскоре появился один из тех заключенных, что прислуживают надзирателям. Он принес с собой инструменты и снял с Бреандана цепи. Железные браслеты глубоко врезались в тело, и теперь раны кровоточили. Прежде чем помощник наложил на него более легкие цепи, Иеремия с помощью Алена вправил плечо. Ирландец вскрикнул, чуть было не потерял сознание, но все же удержался и не упал.
   Иеремия и Ален помогли ему встать и отвели в отсек повыше, там через зарешеченное окно в камеру по крайней мере проникало немного свежего воздуха. Здесь Бреандан будет делить кровать с другими заключенными, но ему все же не придется спать на голом каменном полу. Легкие цепи на руках и ногах гораздо меньше стесняли его движения. В них он мог передвигаться по тюрьме. В новой камере, кроме нескольких кроватей, стояли расшатанные табуретки. В камине горел огонь.
   Иеремия достал мазь и натер ирландцу израненные запястья и щиколотки. Пристально вглядываясь в исхудавшее лицо, он спросил:
   — Сколько ты уже не ел, сын мой?
   — Четыре дня.
   — Тогда пойдем в таверну.
   Темную таверну освещали несколько тусклых светильников. Здесь можно было почти забыть, что это тюрьма. Арестанты пили и играли в кости. Беспрепятственно общались друг с другом мужчины и женщины. Опытные жулики обучали молодых искусству мошенничества, карманной кражи и взлома. Другие поучали новичков, как на суде проводится перекрестный допрос свидетелей, или помогали им найти «соломенные чучела». Так называли людей, за деньги дававших ложные показания. Как знак своего ремесла, в пряжки башмаков они вдевали соломинки.
   Иеремия заказал пива. Оно было разбавлено и слишком дорого, но по крайней мере утоляло жажду, а надзиратели разносили только гнилую и вонючую воду. Иезуит раздал не весь хлеб и теперь положил оставшийся кусок перед Бреанданом, который с жадностью принялся есть.
   — Почему ты здесь? — наконец спросил Иеремия.
   По лицу ирландца прошла темная тень.
   — Черт побери, я не знаю! Три недели назад за мной вдруг увязались трое. Они приходили в притон Уайтфрайарса, где я иногда ночую, и следили за мной в городе. Я никак не мог понять, чего им нужно, и удрал. Но они выследили меня и притащили-таки к мировому судье. Тот начал расспрашивать меня про троих, с которыми я подрался за несколько дней до этого.
   — Что за трое?
   — Точно не знаю, торговцы или что-то в этом роде. Во всяком случае, при деньгах и одеты прилично. У одного была шпага с дорогими ножнами.
   — Почему ты с ними подрался?
   — Я сцепился с ними вечером, когда они, пьяные, выходили из таверны. Один задрал меня, и я сказал ему все, что думаю. Поняв, что я ирландец, они начали меня оскорблять.
   — И вместо того чтобы уйти, ты отплатил им той же монетой.
   — А что, я должен просто так терпеть оскорбления? — вскинулся молодой человек. — Когда они поняли, что меня не запугать, то разошлись еще больше. Наконец один из них схватился за шпагу. Я был безоружен и испугался, что они меня просто заколют, ведь они были пьяные. Пришлось их опередить. Двоих я уложил кулаками еще до того, как они успели достать оружие. Третий, постарше, чем остальные, до тех пор он сдерживался — обнажил шпагу и пошел на меня. Но я оказался быстрее, схватил его за руку и вывернул так, что он выронил шпагу. Первые двое тем временем оправились, и я схватил его шпагу, чтобы отпугнуть их. И ушел. Они меня не преследовали, а шпагу я выбросил.
   — И мировой судья расспрашивал тебя именно про этот случай?
   — Да, он хотел знать, брал ли я шпагу. Я сказал, у меня не было другого выбора, так как мне угрожали.
   — Понятно, — задумчиво сказал Иеремия. — Такое впечатление, что эти ребята хотят тебе отомстить. Возможно, они рассказали мировому судье совсем другую историю — будто ты их обокрал. Есть свидетели ссоры, которые могут подтвердить твои показания?
   — Нет, я был с ними на улице один.
   — Я попытаюсь выяснить подробнее, в чем тебя обвиняют. Может быть, и смогу тебе помочь.
   Голубые глаза удивленно смотрели на Иеремию.
   — Зачем вы это делаете, патер? Я никогда не смогу оплатить вам расходы. У меня ничего нет.
   — У тебя есть друзья или родственники, которые могли бы поддержать тебя?
   — Я всего полгода в Англии. Я хоть и жил в Уайтфрайарсе, ведь у меня не было денег на квартиру, но не жулик и не бродяга, что там живут. Они мне не помогут.
   — Ты сказал, что всего полгода здесь, а уже побывал в суде, — ухмыльнулся Иеремия, повернув левую ладонь Бреандана вверх так, что стало видно клеймо под большим пальцем. Оно означало, какое именно преступление совершил его обладатель. В данном случае это было убийство.
   — Драка, — объяснил Бреандан. — Тот парень неудачно ударился об угол стены и умер. Три месяца назад.
   — Тебе не советовали в тюрьме воспользоваться привилегией духовного статуса?
   — Да, мне говорили, что это спасет меня от виселицы.
   Привилегия духовного статуса являлась законной лазейкой для тех, кто совершил особо тяжкие преступления. Раньше обвиняемые, облеченные духовным саном, имели право отказаться от светского суда и требовать суда церковного. Церковь не имела права приговаривать к смертной казни, и преступникам лишь выжигали клеймо на руке. Но привилегией духовного статуса можно было воспользоваться всего лишь раз. Веками она распространялась на церковных писцов, затем на тех, кто умел читать. Поэтому на суде проверяли, умеют ли обвиняемые читать.
   — Ты умеешь читать? — спросил Иеремия. — Или тебя заставили наизусть выучить пятьдесят первый псалом?
   Стремясь дать шанс и безграмотным спастись от петли, проверку проводили не очень строго. Более того, тюремный капеллан, как правило, подсказывал осужденному слова так называемого висельного стиха. Эта традиция, на первый взгляд противоречившая здравому смыслу, спасала жизнь тем, кто совершил, например, кражу и для кого безжалостный закон требовал виселицы. Опасные преступники — убийцы и грабители — этого права не имели.
   — Ты можешь помочь мне в другом деле, — наконец сказал Иеремия. — Помнишь, ночью в День святого Освальда ты оказался на Литл-Шир-лейн? Ты тогда говорил с пьяным человеком, лежавшим в парадном. На нем было дорогое платье, длинный плащ и светлый парик.
   Бреандан вспомнил сразу:
   — Да, помню. Он махал шпагой у меня под носом. Но был так пьян, что практически не мог стоять.
   — Расскажи мне подробно, что произошло до этого.
   — Я шел по этой улице и увидел, как он лежит на земле лицом вниз. Над ним стоял второй человек, шаривший в его одежде. Я думал, что он сшиб его и теперь хочет ограбить, поэтому закричал, чтобы отпугнуть. Он испугался и убежал.
   — Ты его знаешь?
   — Да, это Джек Одноглазый, мелкий жулик, он знавал лучшие дни. Пальцы у него уже не такие ловкие. Только все это было немножко странно. Сдается мне, Одноглазый не хотел его ограбить, а как будто укрывал плащом.
   — Я тебе очень признателен, сын мой, — тепло сказал Иеремия. — Ты мне очень помог.
   — Правда?
   — Да, этот пьяный был не кто иной, как судья Трелоней. Плащ принадлежал больному гифом, и его положили на судью, чтобы он заразился. И теперь я наконец знаю, кто это сделал. — Иеремия вдруг положил руку на лоб Бреандана. — А у тебя, я вижу, нет тифа, хот ты был внизу, с другими.
   — Шесть лет назад, когда я служил во французской армии, я уже болел тифом, но с тех пор, к счастью, нет.
   — Это, возможно, и объясняет дело. Я уже не один раз слышал, как однажды переболевшие тифом второй раз не заражаются.
   Ален торопился. Перед уходом Иеремия положил в руку Бреандана несколько монет.
   — Это поддержит тебя, мой мальчик, до моего следующего прихода.

Глава одиннадцатая

   На следующий день после обеда Иеремия отправился в «Иннер темпл», одну из четырех юридических корпораций, где преподавали обычное право.
   Иезуит вошел в квартал с Флит-стрит через низкие ворота. В фахверковом доме напротив располагалась таверна «У герба принца». Здесь он надеялся найти Джорджа Джеффриса. Студент говорил, что он часто бывает в этой таверне.
   Иеремии повезло. Молодой человек с несколькими товарищами проводил время за игрой в кости. Перед ними на столе стояло несколько уже пустых кружек из-под эля. Джеффрис узнал мужчину в черном и помахал ему рукой. Получив свой выигрыш, он распрощался с приятелями и вышел следом за Иеремией из прокуренного помещения на свежий воздух.
   — Вижу по вашему лицу — вы напали на след, — усмехнувшись, сказал Джеффрис.
   — Верно. Давайте немножко прогуляемся, я вам все расскажу.
   Они пошли по Миддл-темпл-лейн. Иеремия рассказал о своем посещении Ньюгейта и разговоре с Бреанданом Мак-Матуном.
   — Я бы хотел просить вас проводить меня в Уайтфрайарс, поискать Одноглазого.
   — Но вы ведь не собираетесь идти туда без оружия, сэр! — воскликнул Джеффрис. — Там полно всякого разбойного сброда, вы прекрасно это знаете.
   — Ненавижу оружие!
   — Очень неразумно. Если позволите, я захвачу шпагу. Я оставил ее в комнате, так как сегодня утром ходил в церковь Темпл. Там запрещены шпаги и плащи.
   Иеремия прошел за студентом мимо библиотеки и Большого зала. Над всеми входными дверями в стены был вмурован символ «Иннер темпла» — пегас.
   В комнате Джеффрис опоясался шпагой и взял еще пистолет с колесным замком.
   — Я готов. Пошли.
   Уайтфрайарс граничил с кварталом Темпл. Первый раз студент попал сюда из чистого любопытства. Он хотел посмотреть на бродяг, которых в один прекрасный день собирался засудить. Со временем он неплохо узнал некоторых из них, а звонкая монета позволяла ему в случае необходимости наводить кое-какие справки.
   Так было и на сей раз. За деньги они узнали, где обитает Джек Одноглазый. Дом принадлежал процентщице, в основном торговавшей краденым. Она знала Джеффриса и охотно ответила на его вопросы.
   — Вы ищете Одноглазого? Так это слишком поздно. Чертяка две недели как помер.
   — От чего? — быстро спросил Иеремия.
   — Жуткий тиф. Просто сгорел. Орал как сумасшедший.
   — Тюремный тиф! — убежденно сказал Иеремия. — Вы не знаете, у него в последнее время водились деньги?
   — Да, он наконец-то расплатился за квартиру. На святого Освальда, насколько я помню.
   — Вы сохранили его вещи?
   — Да я хотела их продать, но если вы говорите, что это тюремный тиф, так лучше сжечь.
   — Непременно лучше сжечь, мадам. Мы можем их осмотреть?
   Иеремия сунул хозяйке шестипенсовик.
   — За шесть пенсов можете даже взять их себе. Все равно одни лохмотья! Джек был нищим.
   Она провела их в комнату, где был свален всяческий хлам, и указала на кучу тряпья. Иеремия пальцами осторожно вынул несколько грязных вещей, кишевших вшами.
   — У него еще что-нибудь было?
   — Вот это он носил на шее. — Хозяйка взяла со стола и протянула Иеремии грецкий орех на веревке.
   Скорлупа раскрывалась. Внутри находился высушенный паук.
   — Старое народное суеверие, — объяснил Иеремия удивленному студенту. — Пауков носят на шее от заразы. Выходит, Джек Одноглазый знал, что рискует.
   Иеремия положил амулет в карман и кивнул студенту. На пути обратно в Темпл молодой человек спросил:
   — Вы думаете, Одноглазый действовал один?
   — Нет. Помните, хозяйка упомянула, что у него неожиданно появились деньги. Ему заплатили за то, чтобы он подменил плащ судье Трелонею. Заказчик дал ему амулет и заверил, что все будет нормально. Но он все-таки заразился и, к сожалению, уже не сможет рассказать нам, кто его нанял.
   — Когда вы собираетесь рассказать судье о своем открытии?
   — Если хотите, можете сделать это сами. Скажите ему, что вас послал я.
   Джордж Джеффрис посмотрел на своего спутника с явным изумлением:
   — Вы не хотите рассказать это лорду сами?
   — Нет. Вы ведь искали случая лично познакомиться с ним, так вот я вам даю эту возможность. Но за это хочу попросить вас об одном одолжении.
   — Я в вашем распоряжении!
   — Речь идет об одном молодом ирландце. Он говорит, что с ним хотят покончить из мести.
   — И вы хотите его спасти! — иронически заключил Джеффрис. — Ну ладно, расскажите мне, что вам известно об обвинении, и я посоветую, как ему можно помочь.
   Иеремия рассказал студенту о том, что узнал от Бреандана.
   — Прежде чем что-нибудь сказать, я должен знать, кто его обвиняет и в чем именно. Дайте мне пару дней, я постараюсь кое-что выяснить, — попросил Джеффрис.
 
   Ален попрощался с последними клиентами и уже хотел закрывать цирюльню, как в дверях показалась женщина в длинном плаще с капюшоном. Ее лицо скрывала маска, но цирюльник сразу же узнал ее.
   — Миледи Сент-Клер... — пробормотал он и невольно подался назад, пропуская ее.
   Аморе небрежно бросила на стул плащ и маску, которую зубами придерживала за пуговицу. На ней было простое, но элегантное платье из черного бархата. Тугой лиф со шнуровкой спереди опускался мысом, закрепленным китовым усом, так что талия казалась еще стройнее. Верхняя юбка спереди была открыта и забрана на бедра, и из-под нее виднелась нижняя юбка, украшенная черными кружевами.
   — Вы мастер Риджуэй? — надменно спросила она.
   Ален, еще не справившись со своим удивлением, кивнул, так как язык его не слушался.
   В отличие от горожанок, демонстрировавших добропорядочность, Аморе не покрывала декольте белыми кружевами — по моде, принятой при дворе, вырез лифа позволял видеть плечи и часть груди.
   Ален смотрел на нее с восхищением. Она показалась ему обворожительно красивой. Но, заметив ее презрительный взгляд, он постарался собраться.
   — Чем я могу быть вам полезен, мадам?
   Она едва заметно кивнула на подмастерье и ученика, тоже бросивших работу и уставившихся на посетительницу.
   — Я хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз, мастер Риджуэй, — сказала она тоном, не допускающим возражений.
   Ален снова кивнул и велел Джону и Тиму помочь мистрис Брустер на кухне. Леди с интересом осмотрела операционную, а ему стало не по себе. Он начинал понимать, что она пришла не ради своего исповедника, а ради него самого.
   Не глядя на него, она заговорила:
   - Когда патер Блэкшо рассказал мне, что переехал к вам, я навела о вас справки. Я хотела знать, кому он доверил свою безопасность и свою жизнь. — Продолжая говорить, она подошла ближе и пристально всмотрелась в его лицо. — Патер Блэкшо заверил меня, что вы принадлежите к Римской церкви. Но это не так. Вы обманули его. Вы не католик! Вы ходите в протестантский храм. И вы приняли супрематную [2]и светскую присягу.
   Она смотрела на него пристальным взглядом. Алену трудно было выдержать его, но он заставил себя не опустить глаз.
   — Я хожу в государственную церковь и причащаюсь по англиканскому обряду, как это предписывает закон, — взволнованно ответил он. — И принял обе присяги, поскольку от меня этого требовали. В сердце же я католик и верую в учение Римской церкви. И таковым полагаю остаться до гроба... Да, я тот, кого называют схизматиком, — «церковный папист». Но патеру Блэкшо это известно.
   — Вы обманщик! — презрительно сказала Аморе.
   — Возможно. Но моя работа значит для меня больше, чем все остальное. Я приму любую присягу, чтобы иметь возможность ею заниматься. И мне доставляет большее удовольствие помогать людям, чем сидеть в тюрьме из-за веры.
   Цирюльник казался искренним, и его слова успокоили Аморе. Для нее была важнее сила его характера, чем твердость веры. Она беспокоилась за патера Блэкшо и хотела удостовериться, что он в надежных руках. Мастера Риджуэя она не знала и пришла составить о нем свое мнение и в случае необходимости принять все меры для того, чтобы он не посмел доставить неприятности своему арендатору. То, что она увидела, сначала вызвало в ней противоречивые чувства. Хотя религиозные убеждения Алена Риджуэя понять было трудно, его профессиональная репутация оказалась безупречной. Он добросовестно выполнял свою работу и нередко пользовал больных, которые не могли платить.
   Тяжелое детство Аморе не дало развиться в ней высокомерию, присущему знати, к которой она принадлежала по своему рождению. После гибели в Уорчестерском сражении своего отца, графа Кэвершема, она осталась полной сиротой. Юный полковой врач Иеремия Блэкшо вызвался отвезти десятилетнюю девочку к ее родным во Францию. Он был младшим сыном лендлорда, но тогда переоделся простолюдином. Сначала Аморе возмутило недостаточное уважение к ней деревенского увальня, но вскоре его ум покорил ее. Он отучил ее от высокомерия и надменности и научил не оценивать людей по наружности или происхождению, а смотреть им в душу. Пребывание в монастыре урсулинок в Пуатье, когда там еще служил Винсент де Поль, которого называли совестью королевства, также немало способствовало ее развитию. Де Поль призывал знать к смирению и милосердию по отношению к бедным, которых он называл образом страдающего Христа. Так, воспитанницы монастыря регулярно посещали госпиталь, ухаживали за больными, мыли им ноги.
   Приняв высокомерный тон, Аморе хотела испытать мастера Риджуэя. И осталась довольна. В нем не было никакого лицемерия. Его оказалось нелегко запугать, и ей это понравилось. Патер Блэкшо не зря доверял такому человеку. Она наблюдала за ним с растущим интересом. Он был значительно выше ее, очень тонкий, из-за чего казался долговязым, и слегка сутулился, как будто из-за своего высокого роста постоянно чувствовал необходимость пригнуться. Узкие подвижные руки словно созданы для его трудной работы. Аморе поймала себя на том, что смотрит на него как женщина и что он ей симпатичен. Его овальное лицо было серьезно. Глубоко посаженные глаза, необычный серо-голубой цвет которых отливал свинцом, и узкие губы усиливали несколько печальное выражение его лица. Аморе заметила это и задумалась.
   Ален чувствовал себя очень неловко под ее испытующим взглядом. Она стояла так близко, что запах духов одурманивал его, он не мог оторвать взгляда от нежной кожи ее плеч и груди. Стол за спиной мешал ему отступить назад. Ее присутствие становилось нестерпимым.
   — Мадам, если вы хотите подождать вашего исповедника, я попрошу экономку проводить вас в его комнату, — сказал Ален. — В противном случае прошу прощения. У меня еще много работы.
   С этими словами он бежал из операционной на кухню.
 
   Когда Иеремия вечером вернулся домой, его друг сидел один на скамейке, с взъерошенными волосами, опершись головой на руки.
   — Что я наделал? — воскликнул Ален. — Как я мог?
   — Что случилось? — забеспокоился Иеремия.
   — Заходила леди Сент-Клер. И что же я, медведь, наделал? Я указал ей на дверь. Но она меня так взволновала, просто прижала к стене, я уже не понимал, что делаю. В этой женщине сидит черт!
   — Не переживайте, мой дорогой, — засмеялся Иеремия. — Она наверняка хотела испытать вас. Хорошо, что вы сопротивлялись. Теперь она убедится в том, что у вас есть характер и вы заслуживаете мое доверие.
   Ален с нескрываемой завистью посмотрел на своего друга:
   — Должно быть, она очень вас любит. Вы никогда не думали...
   — Нет! Я люблю ее как дочь, больше ничего. В этом мы резко отличаемся друг от друга, Ален.
   — Она исполнена твердой решимости защитить вас. Страстно. Как Энн Во.
   — Лучше не говорите об этом при ней. Ведь Энн Во не удалось спасти от мученической смерти своего духовника, настоятеля нашего ордена. Леди Сент-Клер охраняет меня как наседка, не напоминайте ей об опасности.
   — Похоже, вам ее забота в тягость.
   — Именно так. Но, может быть, когда-нибудь я буду ее за это благодарить. — Иеремия присел к Алену на скамью. — Патер Роберт Персоне как-то сказал, что твердостью веры Англия обязана мужеству женщин. И он был прав. Характер миссионерской работы у нас всегда был таков, что наша жизнь зависела от поддержки мирян-католиков. И самыми мужественными и самоотверженными защитниками проявляли себя женщины. Они предоставляли нам убежище, часто против воли мужей, и не боялись ни тюрьмы, ни смерти. Как Маргарет Клитроу, которая подверглась нечеловеческим пыткам, но не выдала священника. Может быть, забота леди Сент-Клер меня порой и тяготит, но я не считаю унизительным зависеть от опеки так называемого слабого пола.