Страница:
Иеремия почувствовал, как от лица у него отхлынула кровь.
— Вы не можете так поступить, мадам. Это слишком опасно.
— Меньше, чем ваши визиты к чумным.
— Мадам, вы должны быть рядом с королем. Только с ним вы будете в безопасности. Прошу вас, послушайтесь меня!
Глаза Аморе засверкали. Она ответила тихо, но голос ее дрожал:
— Я знаю точно — если сейчас уеду, то никогда больше вас не увижу!
Слова застряли у Иеремии в горле. Он не мог ее больше обманывать, да и не хотел. Говорить дальше было бесполезно. Он слишком хорошо знал ее упорство, чтобы продолжать этот разговор. Возражения только подстегнут ее упрямство.
— Прощайте, миледи, — сказал он и вышел.
Остаток дня Иеремии было трудно сосредоточиться на работе. Он ревизовал свои запасы лекарственных растений и выяснил, что у него почти все кончилось. Так что на следующее утро первым делом он отправился к аптекарю. К его огорчению, мастер Блаундель сообщил, что из-за чумы запасы лекарств во всем Лондоне весьма скудны. Всего три дня назад большой заказ сделал советник сэр Генри Краудер.
— По распоряжению лорд-мэра и городского совета советники и магистраты не имеют права покидать Лондон. Поэтому сэр Генри решил запастись основательно, моя жена даже ходила вместе с подмастерьем относить лекарства, — рассказывал мастер Блаундель. Мне очень жаль, доктор, но у меня нет ни крошки коры китайского дерева. И не знаю, когда будет.
— А кора ивы? — мрачно спросил Иеремия.
— Могу дать вам две унции, но это все.
Иеремия упаковал ценное лекарство и положил деньги в миску с уксусом, для этих целей стоявшую на прилавке. Сам он не верил в возможность заразиться через монеты, потому что металл не имеет пор, в которых гнездится чума, но торговцы принимали все возможные меры предосторожности, опасаясь заразы. Даже письма перед вскрытием обрабатывали уксусным паром или несколько дней проветривали на бельевой веревке.
Небольшого количества лекарства было явно недостаточно, и Иеремия часами бродил по Лондону и обивал пороги всех аптек. Но улов оказался небогатым. Так и не отдохнув, он, как обычно, отправился к больным в Сент-Джайлс. Утром Иеремия в мрачном настроении вернулся на Патерностер-роу и тщательно выстирал платье, как он делал всякий раз после общения с чумными. Пока такая мера профилактики против чумы оберегала его. Однако дома бедняков Сент-Джайлса были такими грязными и кишели таким количеством насекомых, что даже тщательная стирка не избавляла его от голодных блох и вшей. Казалось, число мелких носителей чумы увеличилось в несколько раз. Вот и сейчас Иеремия обнаружил нескольких блох и платяных вшей, которых раздавил ногтями. Искусанные ноги сильно чесались. Он натер их успокоительной мазью, и зуд несколько утих. Чтобы избавиться от блох, он опрыскивал полы и мебель в доме водой с кориандром. Но скоро Иеремия забыл о своих неприятностях: его мысли вернулись к Аморе. Он ревностно молился Богу, чтобы неразумная упрямица одумалась и, пока не поздно, уехала из города.
Глава сорок пятая
— Вы не можете так поступить, мадам. Это слишком опасно.
— Меньше, чем ваши визиты к чумным.
— Мадам, вы должны быть рядом с королем. Только с ним вы будете в безопасности. Прошу вас, послушайтесь меня!
Глаза Аморе засверкали. Она ответила тихо, но голос ее дрожал:
— Я знаю точно — если сейчас уеду, то никогда больше вас не увижу!
Слова застряли у Иеремии в горле. Он не мог ее больше обманывать, да и не хотел. Говорить дальше было бесполезно. Он слишком хорошо знал ее упорство, чтобы продолжать этот разговор. Возражения только подстегнут ее упрямство.
— Прощайте, миледи, — сказал он и вышел.
Остаток дня Иеремии было трудно сосредоточиться на работе. Он ревизовал свои запасы лекарственных растений и выяснил, что у него почти все кончилось. Так что на следующее утро первым делом он отправился к аптекарю. К его огорчению, мастер Блаундель сообщил, что из-за чумы запасы лекарств во всем Лондоне весьма скудны. Всего три дня назад большой заказ сделал советник сэр Генри Краудер.
— По распоряжению лорд-мэра и городского совета советники и магистраты не имеют права покидать Лондон. Поэтому сэр Генри решил запастись основательно, моя жена даже ходила вместе с подмастерьем относить лекарства, — рассказывал мастер Блаундель. Мне очень жаль, доктор, но у меня нет ни крошки коры китайского дерева. И не знаю, когда будет.
— А кора ивы? — мрачно спросил Иеремия.
— Могу дать вам две унции, но это все.
Иеремия упаковал ценное лекарство и положил деньги в миску с уксусом, для этих целей стоявшую на прилавке. Сам он не верил в возможность заразиться через монеты, потому что металл не имеет пор, в которых гнездится чума, но торговцы принимали все возможные меры предосторожности, опасаясь заразы. Даже письма перед вскрытием обрабатывали уксусным паром или несколько дней проветривали на бельевой веревке.
Небольшого количества лекарства было явно недостаточно, и Иеремия часами бродил по Лондону и обивал пороги всех аптек. Но улов оказался небогатым. Так и не отдохнув, он, как обычно, отправился к больным в Сент-Джайлс. Утром Иеремия в мрачном настроении вернулся на Патерностер-роу и тщательно выстирал платье, как он делал всякий раз после общения с чумными. Пока такая мера профилактики против чумы оберегала его. Однако дома бедняков Сент-Джайлса были такими грязными и кишели таким количеством насекомых, что даже тщательная стирка не избавляла его от голодных блох и вшей. Казалось, число мелких носителей чумы увеличилось в несколько раз. Вот и сейчас Иеремия обнаружил нескольких блох и платяных вшей, которых раздавил ногтями. Искусанные ноги сильно чесались. Он натер их успокоительной мазью, и зуд несколько утих. Чтобы избавиться от блох, он опрыскивал полы и мебель в доме водой с кориандром. Но скоро Иеремия забыл о своих неприятностях: его мысли вернулись к Аморе. Он ревностно молился Богу, чтобы неразумная упрямица одумалась и, пока не поздно, уехала из города.
Глава сорок пятая
Комната оглашалась страдальческими стонами больного, их сопровождало неустанное бормотание сидевшего у постели священника. Когда дверь распахнулась и вошел Иеремия, священник умолк.
— Хорошо, что вы пришли, брат, — сказал он, — ему хуже.
Иеремия поставил сумку с лекарствами и инструментами и подошел к иезуиту. Патер Эдвард Лашер в самом начале эпидемии добровольно вызвался ходить за бедными, хотя ему уже было за семьдесят. Иеремия не мог не восхищаться неутомимой энергией и выносливостью старика, хотя его лицо избороздили глубокие морщины, а согбенное тело было похоже на старое узловатое дерево.
Больной, лежавший на нищей кровати, издал хрип, перешедший в сухой кашель. Из носа вытекала темная кровь и доносилось гнилостное дыхание. Иеремия откинул со скорченного от боли тела испачканную простыню и осмотрел его сверху донизу. Вся кожа была покрыта черноватыми пустулами, а в некоторых местах образовались воспаленные карбункулы. В паху с правой стороны он увидел бубон размером с куриное яйцо. Иеремия осторожно пощупал твердый нарыв. Больной истошно закричал, как будто до него дотронулись раскаленным железом. Иеремия и патер Лашер удержали его за руки и за ноги, чтобы обезумевший от боли человек не спрыгнул с кровати.
— Как у него дела, брат? — спросил Лашер, когда больной успокоился.
— Вы видите подкожные черные пятна? Их число увеличивается, — прошептал Иеремия, так как никто не знал, что способен воспринимать человек в состоянии горячечного бреда.
Лашер кивнул. До сих пор он не обращал внимания на темные пятна, но теперь заметил их. Это были признаки близкой смерти, которые за последние недели стали ему так хорошо знакомы.
— Понятно, — пробормотал он. — Идите, брат. Я останусь. Может, он еще придет в себя.
Иеремия повесил через плечо сумку и взял белый жезл, который, войдя, поставил у стены. Все, кто соприкасался с чумными, были обязаны, выходя на улицу, брать такой жезл, дабы предупредить прохожих и дать им возможность вовремя посторониться. Отправившись два дня назад в Уайтхолл поговорить с Аморе о Бреандане, он в волнении совершенно забыл об этом. Хотя с жезлом стражи просто не пустили бы его во дворец. Потом Иеремия ругал себя за то, что вообще пошел к Аморе, подвергая риску ее здоровье, так как он до конца не знал, как все-таки передается болезнь. По крайней мере к леди Сент-Клер он решил больше не ходить.
Иеремия постучал в дверь и подождал, пока ему отопрет сторож, дежуривший на улице. Никто, кроме врачей и осматривающих, обязанных сообщать приходским писцам о причине смерти, не имел права заходить в заразный дом, но сторожа, как правило, пропускали священников.
— Подогнать погребальную телегу, доктор? — спросил сторож, вооруженный алебардой.
— Пока нет, — ответил Иеремия. — Я думаю, к утру.
Не оборачиваясь, иезуит направился к следующему пациенту. Сколько раз он уже наблюдал мучительную смерть! Перенесли чуму немногие, и лишь единицы не заболели вообще. Одному Богу было известно почему. Узкие улочки, по которым шел Иеремия, были мрачными и призрачно тихими. Изредка мерцали коптящие фонари, по которым он ориентировался. Кроме стражей, расставленных у запертых домов, на улицах не было ни души, не слышалось ни собачьего лая, ни кошачьего мяуканья. По распоряжению городского совета истребили тысячи собак и кошек. Редкой дворняге удалось улизнуть от живодеров. На грязных улицах встречались лишь крысы. Хотя с ними пытались бороться с помощью крысиного яда, их развелось слишком много. Говорили, во всем Лондоне не осталось мышьяка. Крысам, которые избавились от своих естественных врагов, будто море стало по колено: иногда средь бела дня на глазах у всех они как-то странно отплясывали на навозных кучах, словно пьяные, и тут же подыхали ужасной смертью. Должно быть, и они умирали от чумы, как и их измученные соседи — люди.
Мертвую тишину ночи нарушил скрип колес. Обитые железом ободья катились по сухой земле, поднимая густые тучи пыли; уже несколько недель не было дождя, и город в летнюю жару умирал от засухи. От грохота приближающейся телеги у Иеремии мурашки побежали по спине. В ужасе он остановился и обернулся. Это была одна из тех погребальных телег, что каждую ночь разъезжали по городу, собирали тела умерших от чумы и свозили их к местам массовых захоронений за городом. До Иеремии донесся монотонный голос рыцаря чумы:
— Выносите своих мертвецов!
Он видел, как двухколесная телега с факелом, запряженная единственной лошадью, остановилась перед домом, помеченным красным крестом. Головы возниц были окутаны густым табачным дымом из глиняных трубок, в руках они держали красные жезлы, подобные белому у Иеремии. Словно зачарованный, священник смотрел, как возницы зашли в заразный дом и вынесли труп. Без всяких церемоний они сбросили мертвое тело на уже полную телегу. Тело угодило на самый верх и скатилось вниз с другой стороны. Под ругательства возниц оно с глухим стуком упало на землю. В дверях дома вскрикнула и зарыдала женщина. Иеремия не мог оторваться от этого зрелища, хотя почти каждую ночь наблюдал подобные сцены. Они разрывали ему сердце.
Телега снова двинулась в путь и проскрипела мимо Иеремии. Он заметил, как возницы обшарили труп и принялись раздевать его. Они были выходцами из самых бедных слоев населения, и продажа одежды, даже саванов, означала для них приличный побочный заработок.
В немом ужасе Иеремия не сводил взгляда с проклятой ночной телеги, пока она не свернула за угол. Как каждый лондонец, имевший несчастье ее встретить, иезуит с неприятным ощущением в груди спросил себя, когда же придет его очередь. При этой мысли у него сдавило грудь и к горлу подступила тошнота. Жадно хватая воздух, он прислонился к стене дома, но через несколько минут приступ слабости прошел и он снова задышал ровно. Он знал, это была не усталость, его парализовал страх, глубокий, неуклонно растущий страх, не перед смертью как таковой, а перед страшными мучениями, сопровождавшими ее. Горячечный бред, боль, гниение всего тела — сколько раз он уже это видел! Ужасная смерть!
С усилием передвигая ноги, тяжело опираясь на белый жезл, Иеремия побрел дальше. Ощущение тяжести не оставляло сердце почему-то билось быстро и неровно.
Вдруг Иеремия резко обернулся, но было уже поздно. Мощный удар, который должен быт стать смертельным, пришелся не на затылок, а на шею. У пего подкосились ноги, но сознание он не потерял. Падая, Иеремия рефлекторно выбросил правую руку, защищая голову. Второй удар пришелся на предплечье, отчего резкая боль прошила его до плеча. Иеремия ничего не видел, но точно знал — убийца замахнулся опять и не остановится, пока не добьет его. Иеремия не мог защищаться и попытался откатиться в сторону. Следующий страшной силы удар угодил ему между лопаток. Из глаз посыпались искры. Он услышал еще стук колес и монотонный голос: «Выносите своих мертвецов! Выносите своих мертвецов!» Затем потерял сознание.
Первое, что он почувствовал, придя в себя, была давящая боль, но он точно не мог сказать где. Он попытался пошевелиться, но это ему не удалось. Что-то удерживало его руки и ноги, как будто они были связаны, он даже не мог повернулся. Подчиняясь инстинкту, Иеремия попытался набрать побольше воздуха, но не мог сделать даже этого. И он пришел в ужас. В панике он попытался свалить с себя придавивший сто груз, перекрывший воздух. На глаза снова опускалась пелена, предвестник нового обморока, но ему все-таки удалось резко повернуться и сбросить тяжесть с груди. С хрипом он втянул воздух, наполнил легкие, но тут же зашелся в приступе судорожного кашля. Вонь, которую он вдохнул, была так отвратительна, что его вывернуло. Его рвало, он кашлял, плевался и изо всех сил пытался дышать. Ему было очень больно, он бился из последних сил и опять едва не потерял сознание.
Но разум не угас. Какие-то образы всплывали в сознании, дрожали, как в мареве, перед внутренним взором; некоторые вдруг приобрели смысл. Трупный запах, дым, от которого першило в горле и разъедало глаза... Это был вечер после Уорчестерской битвы, сгоревший порох все еще тяжело висел в воздухе. Его ранило во время сражения, отсюда непереносимая боль в затылке. Он лежал между холодными телами своих товарищей и врагов. Открыв глаза, он увидел над собой усыпанное бесчисленными звездами ночное небо. Да, то же самое небо, которое видел тогда, придя в себя на улицах Уорчестера. От слабости он не мог двигаться и только покосился в сторону. В темноте мерцал слабый свет. Перед ним поднималась крутая стена, и вдруг трупное зловоние перебил запах свежевырытой земли. Он лежал не на улице, не напротив домов, а в яме.
Его померкшее сознание попыталось осмыслить этот факт, но он не улавливал в нем никакого значения и снова и снова обводил взглядом окружавшие его предметы в поисках объяснения, отправной точки, чего-то, что могло бы подсказать ему, где он находится и что с ним произошло. Наверху, у края ямы, возле фонаря, в котором горела свеча, что-то зашевелилось. Это были два человека: девушка, а может быть, молодая женщина, закутанная в белую простыню, и склонившийся над ней мужчина. Он откинул простыню, и стало видно ее нагое тело. Затем мужчина спустил брюки, встал на колени и раздвинул женщине ноги. Но ни крика, ни сопротивления не последовало, только его сладострастное пыхтенье. Сатир совокуплялся с трупом.
Не в состоянии отвести взгляда от чудовищной сцены, Иеремия почувствовал, как ему снова становится дурно. Но поднявшееся в нем отвращение несколько прояснило его мысли. И он наконец понял, где находится — посреди чумных трупов в свежевырытой могиле.
Бездонный ужас окатил его и сдавил сердце. Он должен выбраться отсюда! Он должен встать!
Наверху раздались голоса. Могильщик в испуге оторвался от трупа и хотел бежать, но его уже окружили. Констебль пнул его концом жезла в живот, и насильник упал.
— Арестуйте его! — приказал чей-то голос, показавшийся Иеремии знакомым.
Он видел, как констебль схватил арестованного за ворот и поволок прочь. Скоро они исчезли — он слышал удалявшиеся от могилы голоса. Они уходили! В отчаянии Иеремия собрал последние силы и открыл рот, пытаясь закричать. Но голос не слушался его, и он испустил лишь хрип. Вторая попытка удалась. Еще и еще раз он позвал на помощь, но ответа не было, и он в изнеможении откинулся. Его не слышали.
— Констебль, что там за звуки? — вдруг раздался знакомый голос.
— Сэр, лучше пойдемте. Здесь как-то жутко, — ответил тот, к кому обращались.
— Нет-нет, я точно что-то слышал.
Исполнившись новой надежды, Иеремия закричал изо всех сил:
— На помощь! Помогите!
— Кто-то зовет, констебль. Надо посмотреть.
— Духи мертвецов, сэр.
— Суеверный дурак! Мне что, дать вам пинка?
К своей неописуемой радости, скоро Иеремия увидел на краю ямы фигуру человека.
— Есть кто живой? — Мужчина присел, чтобы лучше видеть.
— Я здесь. Пожалуйста, помогите мне выбраться.
— Констебль, посветите мне фонарем, я ничего не вижу. Ну скорее же, трус!
Напуганный страж порядка нехотя приблизился и осторожно посветил вниз. Иеремии удалось сесть и протянуть руку к слабому свету.
— Один из трупов жив, — сказал знакомый голос. — Бедняга! — Он нагнулся и протянул Иеремии руку. — Держитесь. Я вас вытащу.
Иезуит отодрал ноги от окоченевших тел и, превозмогая подступавшую тошноту, на четвереньках взобрался по ним наверх. С трудом он дотянулся до спасительной руки, которая крепко обхватила его за кисть и рывком выдернула наверх. Шатаясь и дрожа всем телом, Иеремия встал на ноги. Острая боль пронзила ему позвоночник и будто лезвием прорезала мозг.
— Боже милостивый, доктор Фоконе, что с вами произошло? — пораженно воскликнул вытащивший его человек.
Услышав свой псевдоним, Иеремия всмотрелся в лицо спасителя. Его обладателем оказался мировой судья Эдмунд Берри Годфри. Радость спасения лишила Иеремию последних сил. Он опустился на колени и обеими руками оперся о траву, стараясь не упасть. Только теперь он заметил, что совсем голый. Пока он был без сознания, у него украли одежду. Он почувствовал, как что-то легло ему на плечи. Годфри присед на корточки и посмотрел на него с ужасом и сочувствием.
— Как же это, доктор?
— Это тот же человек, что покушался на судью Трелонея, убил барона Пеккема, сэра Джона Дина и других, — слабо ответит Иеремия. — Он напал на меня сзади на улице и хотел убить. Теряя сознание, я слышал погребальную телегу. Вероятно, она спугнула убийцу.
— А могильщики вас подобрали, решив, что вы мертвы, — закончил Эдмунд Годфри. — И сняли с вас одежду. Вы тяжело ранены?
Иеремия пощупал затылок, но раны не оказалось — только шишка. Боль несколько уменьшилась. Рука, которой он пытался защититься от ударов, покраснела и опухла, но, кажется, перелома не было. Это называется — повезло в несчастье. Он остался жив, но слишком хорошо понимал, какие последствия может иметь его пребывание между чумных трупов.
— Нет, ничего. Сэр, вам не следовало отдавать мне свой плащ, — с печальной улыбкой сказал Иеремия. — Вы ведь видели где я лежал. Я не смогу вернуть его вам с легким сердцем.
— Оставьте его, — сочувственно ответил Годфри. — Вы друг моего хорошего друга. Я с удовольствием помогу вам, чем могу. А что с преступником? Вы его видели?
— Нет, не видел и не слышал. Он напал на меня совершенно внезапно. Должно быть, чувствует, что я иду по его следу, иначе бы не пытался устранить меня.
— В таком случае он опять сделает это.
— Вероятно. Но теперь я начеку. Буду более острожен.
— А что же вы делали ночью на улице? — с интересом спросил магистрат.
— Навещал больных, — ответит Иеремия с чистой совестью. Ему не нужно было лгать, так как в эту ночь он выполнял обязанности врача, а не католического священника.
— Вы можете встать?
Иеремия кивнул. После того как боль несколько отступила, у него прибавилось сил.
Мировой судья кивнул на связанного могильщика, которого охранял констебль.
— Этот негодяй уже давно делает свое черное дело. Он разграбил множество могил, раздевая тела несчастных, умерших от чумы. Я твердо решил наконец арестовать его, поэтому и подстерегал здесь с констеблем. На ваше счастье. Где вы живете, доктор?
— На Патерностер-роу.
— То есть в Сити. Ворота в это время закрыты. А стражник в таком виде вас, конечно, не пропустит. Лучше мне пойти с вами, меня они послушаются. К сожалению, у меня нет ни лошади, ни экипажа. Я люблю гулять, даже когда дежурю. Как вам кажется, вы одолеете путь?
— Продержусь, сэр, благодарю вас за помощь, — ответит Иеремия, смутившись от столь любезного предложения.
Магистрат решил ему помочь, так как они оба были друзьями судьи Трелонея. Но как бы поступил Годфри, узнай он тайну доктора Фоконе? Мировые судьи были обязаны требовать от подозрительных католиков и диссентеров принесения церковной и светской присяги и подвергать их наказанию в случае отказа. Магистраты имели также право по собственному усмотрению смягчать наказание, предусмотренное законом, если правительство не требовало его применения по всей строгости.
Отправляясь с Иеремией, Годфри отослал констебля с арестованным в Гейтхаусскую тюрьму. Они проделали приличный путь пешком, так как ночью невозможно было найти ни извозчика, ни лодки.
— Вы сказали, что идете по следу убийцы юристов, — вспомнил Годфри. — Полагаете, вам удастся в конце концов его разоблачить?
— Иначе я не успокоюсь, — заверил Иеремия. — Он очень опасен и не знает никакого сострадания. Его необходимо обезвредить.
Магистрат посмотрел на босого человека, шедшего рядом с ним в плаще, накинутом прямо на голое тело.
— Я восхищаюсь вашим мужеством, сэр, — со значением сказал он. — Вы не только не боитесь ухаживать за чумными, но и схватились с опасным преступником, только что коварно пытавшимся вас убить. К тому же это не входит в ваши непосредственные обязанности.
— Позвольте мне ответить вам тем же восхищением, — скромно ответил Иеремия. — Вы один из немногих состоятельных людей, кто не бежал в деревню и продолжает исполнять свой долг.
Годфри ответил ему смущенным взглядом:
— Мне не стоит этим хвастаться.
— Но в отличие от многих других вы остались на своем посту.
— Да, и я осуждаю этих других за то, что они уклонились от выполнения своего долга и не потратились на пособие для бедных как раз тогда, когда столько людей из-за чумы разорились и впали в нищету. Но должен признаться, я остался не только из самопожертвования. Я торгую углем и, следовательно, принадлежу к тем немногим купцам, которые и в эти мрачные времена могут увеличить состояние. — В голосе Годфри слышался легкий стыд и вместе с тем потребность оправдаться.
Иеремия с любопытством посмотрел на него. Несмотря на такое признание, магистрат был ему симпатичен.
— Вы давно знаете сэра Орландо?
— Несколько лет, с момента восшествия на престол нашего короля, когда я принес присягу мирового судьи, — рассказал Годфри. — Сначала я собирался зарабатывать на хлеб адвокатурой, но после нескольких лет учебы в «Грейз инн» меня сразил недуг, сделавший для меня юридическую практику невозможной. — В ответ на вопросительный взгляд Иеремии он добавил: — Я плохо слышу. Последствие тифа. Вам повезло — я не слишком далеко отошел от ямы, иначе я бы вас не услышал.
Он говорил об этом спокойно, с покорностью человека, примирившегося с судьбой. Иеремия не мог понять, сожалеет он об отказе от юридической карьеры или вполне доволен участью зажиточного торговца.
Тем временем они дошли до Чаринг-кросс и свернули на Стрэнд. Проходя мимо дома Хартфорда, Иеремия украдкой бросил взгляд на темные окна. От боли и физической слабости он на мгновение впал в искушение и подумал, а может, ему зайти и пусть Аморе позаботится о нем, но тут же подавил едва возникшее желание. Он даже не знал, где находится леди Сент-Клер, однако надеялся, что она вместе со двором уже уехала из города. Хотя даже если бы она была дома, в своем нынешнем состоянии он ни за что на свете не пошел бы к ней. Запах чумных трупов пристал к нему хуже яда, и, вероятно, он уже болен. Нужно держаться подальше от здоровых людей, и прежде всего от Аморе.
Улицы как будто вымерли. На Стрэнде им встретился лишь одинокий страж, который, узнав мирового судью, приветливо с ним поздоровался. Было очевидно, что Годфри в Вестминстере очень любят.
На углу Флит-стрит магистрат вдруг остановился. Из перпендикулярной Миддл-темпл-лейн, преградив им путь, вынырнули две мрачные фигуры в грязной изодранной одежде и с дубинками в руках. Не было никаких сомнений — это были обитатели соседнего округа Уайтфрайарс, пристанища воров и жуликов.
— Встаньте за мной, — сказал магистрат Иеремии, обнажая шпагу.
Клинок ничуть не устрашил грабителей — напротив, они уверенно размахивали дубинками. В полумраке их лиц почти не было видно, но Иеремия не сомневался — на них лежала печать голода и нужды, как у всех бедняков. Чума пожинала в Уайтфрайарсе богатую жатву.
— Прочь, бродяги! — грозно сказал Эдмунд Годфри и направил острие шпаги на того, кто стоял ближе.
— Только прихватив ваши ценности! — ничуть не испугавшись, пригрозил тот.
— Предупреждаю в последний раз! — так же хладнокровно ответил мировой судья.
Поскольку противник вовсе не собирался ретироваться, Годфри без дальнейших предупреждений перешел в наступление. Не успел тот размахнуться, как магистрат шпагой ранил его в руку, державшую дубинку. Разбойник вскрикнул от боли и выругался.
— Уилл, разделайся с этими проклятыми псами.
Дружка не надо было уговаривать. Взревев, он занес над головой дубину и бросился на магистрата. Годфри ловко увернулся и заодно оттолкнул в сторону стоявшего за ним Иеремию. Разбойник не задел ни одного из них и по инерции продолжал нестись вперед, так что мировой судья успел процарапать ему бок острием шпаги. Ругаясь и скрипя зубами, тот нерешительно обернулся, но, увидев, что его напарник оправился, снова занес дубину и пошел на Годфри. Другой последовал его примеру. Теснимый с двух сторон магистрат отчаянно сопротивлялся, парировал удары разбойников и наносил им неглубокие раны. Однако было ясно: один мощный удар — и он останется без оружия. Не отрывая глаз от схватки, Иеремия вышел из-под выступающего фронтона, под которым укрывался, и во все горло позвал на помощь. Разбойники тем временем уже почти прижали Годфри к стене дома. Но магистрат не собирался сдаваться. Он упорно сопротивлялся превосходящей силе. Наконец одному из нападающих удалось выбить у него из рук шпагу, и она со звоном упала на землю. Второй удар метил в голову, но Годфри, не теряя самообладания, нагнулся и отскочил в сторону. Дубинка лишь содрала ему кожу. Воры не успели закрепить свое преимущество, как послышались голоса и быстрые шаги. Иеремия обернулся и, увидев двух подбегавших к ним стражей с алебардами, с облегчением вздохнул. И вот уже разбойников приперли к стене, и они не отрываясь яростно смотрели на смертоносные острия, нацеленные им в грудь.
Эдмунд Годфри облегченно вытер тыльной стороной ладони пот со лба и поднял шпагу.
— Спасибо, ребята, — задыхаясь, сказал он. — Вы подоспели вовремя.
— Рады служить, мастер Годфри, — хором ответили стражи.
— Отведите этих разбойников в Гейтхаус. Я займусь ими завтра. — Годфри обеспокоенно посмотрел на Иеремию. — Вы в порядке, доктор?
— Да, простите, сэр. Не очень-то я оказался вам полезен.
Магистрат отмахнулся:
— Вы были без оружия. Зато очень пригодился ваш голос.
Годфри вложил шпагу в ножны, и они продолжили путь. Скоро перед ними выросла массивная тень Ладгейта. Годфри велел стражнику пропустить их. Хотя Иеремия уверял, что оставшуюся часть пути он без труда пройдет один, магистрат проводил его до Патерностер-роу, сказав на прощание:
— Если у вас появятся новые данные об убийце юристов, дайте мне знать. Я бы очень хотел лично арестовать этого негодяя и засадить его в тюрьму.
Иеремия еще раз поблагодарил его за помощь и, падая от изнеможения, зашел в дом. Ему хотелось только одного — рухнуть в постель и заснуть, но прежде он непременно должен был кое-что сделать. Из последних сил он побрел на кухню и с трудом наполнил водой из насоса чан, в котором регулярно принимал ванны. Затем развел огонь, бросил в него плащ Годфри и сел в чан. Полчаса Иеремия тер себя с головы до ног грубым мылом, пытаясь смыть чумной яд, прилипший к коже. Но втайне он боялся, что уже поздно.
— Хорошо, что вы пришли, брат, — сказал он, — ему хуже.
Иеремия поставил сумку с лекарствами и инструментами и подошел к иезуиту. Патер Эдвард Лашер в самом начале эпидемии добровольно вызвался ходить за бедными, хотя ему уже было за семьдесят. Иеремия не мог не восхищаться неутомимой энергией и выносливостью старика, хотя его лицо избороздили глубокие морщины, а согбенное тело было похоже на старое узловатое дерево.
Больной, лежавший на нищей кровати, издал хрип, перешедший в сухой кашель. Из носа вытекала темная кровь и доносилось гнилостное дыхание. Иеремия откинул со скорченного от боли тела испачканную простыню и осмотрел его сверху донизу. Вся кожа была покрыта черноватыми пустулами, а в некоторых местах образовались воспаленные карбункулы. В паху с правой стороны он увидел бубон размером с куриное яйцо. Иеремия осторожно пощупал твердый нарыв. Больной истошно закричал, как будто до него дотронулись раскаленным железом. Иеремия и патер Лашер удержали его за руки и за ноги, чтобы обезумевший от боли человек не спрыгнул с кровати.
— Как у него дела, брат? — спросил Лашер, когда больной успокоился.
— Вы видите подкожные черные пятна? Их число увеличивается, — прошептал Иеремия, так как никто не знал, что способен воспринимать человек в состоянии горячечного бреда.
Лашер кивнул. До сих пор он не обращал внимания на темные пятна, но теперь заметил их. Это были признаки близкой смерти, которые за последние недели стали ему так хорошо знакомы.
— Понятно, — пробормотал он. — Идите, брат. Я останусь. Может, он еще придет в себя.
Иеремия повесил через плечо сумку и взял белый жезл, который, войдя, поставил у стены. Все, кто соприкасался с чумными, были обязаны, выходя на улицу, брать такой жезл, дабы предупредить прохожих и дать им возможность вовремя посторониться. Отправившись два дня назад в Уайтхолл поговорить с Аморе о Бреандане, он в волнении совершенно забыл об этом. Хотя с жезлом стражи просто не пустили бы его во дворец. Потом Иеремия ругал себя за то, что вообще пошел к Аморе, подвергая риску ее здоровье, так как он до конца не знал, как все-таки передается болезнь. По крайней мере к леди Сент-Клер он решил больше не ходить.
Иеремия постучал в дверь и подождал, пока ему отопрет сторож, дежуривший на улице. Никто, кроме врачей и осматривающих, обязанных сообщать приходским писцам о причине смерти, не имел права заходить в заразный дом, но сторожа, как правило, пропускали священников.
— Подогнать погребальную телегу, доктор? — спросил сторож, вооруженный алебардой.
— Пока нет, — ответил Иеремия. — Я думаю, к утру.
Не оборачиваясь, иезуит направился к следующему пациенту. Сколько раз он уже наблюдал мучительную смерть! Перенесли чуму немногие, и лишь единицы не заболели вообще. Одному Богу было известно почему. Узкие улочки, по которым шел Иеремия, были мрачными и призрачно тихими. Изредка мерцали коптящие фонари, по которым он ориентировался. Кроме стражей, расставленных у запертых домов, на улицах не было ни души, не слышалось ни собачьего лая, ни кошачьего мяуканья. По распоряжению городского совета истребили тысячи собак и кошек. Редкой дворняге удалось улизнуть от живодеров. На грязных улицах встречались лишь крысы. Хотя с ними пытались бороться с помощью крысиного яда, их развелось слишком много. Говорили, во всем Лондоне не осталось мышьяка. Крысам, которые избавились от своих естественных врагов, будто море стало по колено: иногда средь бела дня на глазах у всех они как-то странно отплясывали на навозных кучах, словно пьяные, и тут же подыхали ужасной смертью. Должно быть, и они умирали от чумы, как и их измученные соседи — люди.
Мертвую тишину ночи нарушил скрип колес. Обитые железом ободья катились по сухой земле, поднимая густые тучи пыли; уже несколько недель не было дождя, и город в летнюю жару умирал от засухи. От грохота приближающейся телеги у Иеремии мурашки побежали по спине. В ужасе он остановился и обернулся. Это была одна из тех погребальных телег, что каждую ночь разъезжали по городу, собирали тела умерших от чумы и свозили их к местам массовых захоронений за городом. До Иеремии донесся монотонный голос рыцаря чумы:
— Выносите своих мертвецов!
Он видел, как двухколесная телега с факелом, запряженная единственной лошадью, остановилась перед домом, помеченным красным крестом. Головы возниц были окутаны густым табачным дымом из глиняных трубок, в руках они держали красные жезлы, подобные белому у Иеремии. Словно зачарованный, священник смотрел, как возницы зашли в заразный дом и вынесли труп. Без всяких церемоний они сбросили мертвое тело на уже полную телегу. Тело угодило на самый верх и скатилось вниз с другой стороны. Под ругательства возниц оно с глухим стуком упало на землю. В дверях дома вскрикнула и зарыдала женщина. Иеремия не мог оторваться от этого зрелища, хотя почти каждую ночь наблюдал подобные сцены. Они разрывали ему сердце.
Телега снова двинулась в путь и проскрипела мимо Иеремии. Он заметил, как возницы обшарили труп и принялись раздевать его. Они были выходцами из самых бедных слоев населения, и продажа одежды, даже саванов, означала для них приличный побочный заработок.
В немом ужасе Иеремия не сводил взгляда с проклятой ночной телеги, пока она не свернула за угол. Как каждый лондонец, имевший несчастье ее встретить, иезуит с неприятным ощущением в груди спросил себя, когда же придет его очередь. При этой мысли у него сдавило грудь и к горлу подступила тошнота. Жадно хватая воздух, он прислонился к стене дома, но через несколько минут приступ слабости прошел и он снова задышал ровно. Он знал, это была не усталость, его парализовал страх, глубокий, неуклонно растущий страх, не перед смертью как таковой, а перед страшными мучениями, сопровождавшими ее. Горячечный бред, боль, гниение всего тела — сколько раз он уже это видел! Ужасная смерть!
С усилием передвигая ноги, тяжело опираясь на белый жезл, Иеремия побрел дальше. Ощущение тяжести не оставляло сердце почему-то билось быстро и неровно.
Вдруг Иеремия резко обернулся, но было уже поздно. Мощный удар, который должен быт стать смертельным, пришелся не на затылок, а на шею. У пего подкосились ноги, но сознание он не потерял. Падая, Иеремия рефлекторно выбросил правую руку, защищая голову. Второй удар пришелся на предплечье, отчего резкая боль прошила его до плеча. Иеремия ничего не видел, но точно знал — убийца замахнулся опять и не остановится, пока не добьет его. Иеремия не мог защищаться и попытался откатиться в сторону. Следующий страшной силы удар угодил ему между лопаток. Из глаз посыпались искры. Он услышал еще стук колес и монотонный голос: «Выносите своих мертвецов! Выносите своих мертвецов!» Затем потерял сознание.
Первое, что он почувствовал, придя в себя, была давящая боль, но он точно не мог сказать где. Он попытался пошевелиться, но это ему не удалось. Что-то удерживало его руки и ноги, как будто они были связаны, он даже не мог повернулся. Подчиняясь инстинкту, Иеремия попытался набрать побольше воздуха, но не мог сделать даже этого. И он пришел в ужас. В панике он попытался свалить с себя придавивший сто груз, перекрывший воздух. На глаза снова опускалась пелена, предвестник нового обморока, но ему все-таки удалось резко повернуться и сбросить тяжесть с груди. С хрипом он втянул воздух, наполнил легкие, но тут же зашелся в приступе судорожного кашля. Вонь, которую он вдохнул, была так отвратительна, что его вывернуло. Его рвало, он кашлял, плевался и изо всех сил пытался дышать. Ему было очень больно, он бился из последних сил и опять едва не потерял сознание.
Но разум не угас. Какие-то образы всплывали в сознании, дрожали, как в мареве, перед внутренним взором; некоторые вдруг приобрели смысл. Трупный запах, дым, от которого першило в горле и разъедало глаза... Это был вечер после Уорчестерской битвы, сгоревший порох все еще тяжело висел в воздухе. Его ранило во время сражения, отсюда непереносимая боль в затылке. Он лежал между холодными телами своих товарищей и врагов. Открыв глаза, он увидел над собой усыпанное бесчисленными звездами ночное небо. Да, то же самое небо, которое видел тогда, придя в себя на улицах Уорчестера. От слабости он не мог двигаться и только покосился в сторону. В темноте мерцал слабый свет. Перед ним поднималась крутая стена, и вдруг трупное зловоние перебил запах свежевырытой земли. Он лежал не на улице, не напротив домов, а в яме.
Его померкшее сознание попыталось осмыслить этот факт, но он не улавливал в нем никакого значения и снова и снова обводил взглядом окружавшие его предметы в поисках объяснения, отправной точки, чего-то, что могло бы подсказать ему, где он находится и что с ним произошло. Наверху, у края ямы, возле фонаря, в котором горела свеча, что-то зашевелилось. Это были два человека: девушка, а может быть, молодая женщина, закутанная в белую простыню, и склонившийся над ней мужчина. Он откинул простыню, и стало видно ее нагое тело. Затем мужчина спустил брюки, встал на колени и раздвинул женщине ноги. Но ни крика, ни сопротивления не последовало, только его сладострастное пыхтенье. Сатир совокуплялся с трупом.
Не в состоянии отвести взгляда от чудовищной сцены, Иеремия почувствовал, как ему снова становится дурно. Но поднявшееся в нем отвращение несколько прояснило его мысли. И он наконец понял, где находится — посреди чумных трупов в свежевырытой могиле.
Бездонный ужас окатил его и сдавил сердце. Он должен выбраться отсюда! Он должен встать!
Наверху раздались голоса. Могильщик в испуге оторвался от трупа и хотел бежать, но его уже окружили. Констебль пнул его концом жезла в живот, и насильник упал.
— Арестуйте его! — приказал чей-то голос, показавшийся Иеремии знакомым.
Он видел, как констебль схватил арестованного за ворот и поволок прочь. Скоро они исчезли — он слышал удалявшиеся от могилы голоса. Они уходили! В отчаянии Иеремия собрал последние силы и открыл рот, пытаясь закричать. Но голос не слушался его, и он испустил лишь хрип. Вторая попытка удалась. Еще и еще раз он позвал на помощь, но ответа не было, и он в изнеможении откинулся. Его не слышали.
— Констебль, что там за звуки? — вдруг раздался знакомый голос.
— Сэр, лучше пойдемте. Здесь как-то жутко, — ответил тот, к кому обращались.
— Нет-нет, я точно что-то слышал.
Исполнившись новой надежды, Иеремия закричал изо всех сил:
— На помощь! Помогите!
— Кто-то зовет, констебль. Надо посмотреть.
— Духи мертвецов, сэр.
— Суеверный дурак! Мне что, дать вам пинка?
К своей неописуемой радости, скоро Иеремия увидел на краю ямы фигуру человека.
— Есть кто живой? — Мужчина присел, чтобы лучше видеть.
— Я здесь. Пожалуйста, помогите мне выбраться.
— Констебль, посветите мне фонарем, я ничего не вижу. Ну скорее же, трус!
Напуганный страж порядка нехотя приблизился и осторожно посветил вниз. Иеремии удалось сесть и протянуть руку к слабому свету.
— Один из трупов жив, — сказал знакомый голос. — Бедняга! — Он нагнулся и протянул Иеремии руку. — Держитесь. Я вас вытащу.
Иезуит отодрал ноги от окоченевших тел и, превозмогая подступавшую тошноту, на четвереньках взобрался по ним наверх. С трудом он дотянулся до спасительной руки, которая крепко обхватила его за кисть и рывком выдернула наверх. Шатаясь и дрожа всем телом, Иеремия встал на ноги. Острая боль пронзила ему позвоночник и будто лезвием прорезала мозг.
— Боже милостивый, доктор Фоконе, что с вами произошло? — пораженно воскликнул вытащивший его человек.
Услышав свой псевдоним, Иеремия всмотрелся в лицо спасителя. Его обладателем оказался мировой судья Эдмунд Берри Годфри. Радость спасения лишила Иеремию последних сил. Он опустился на колени и обеими руками оперся о траву, стараясь не упасть. Только теперь он заметил, что совсем голый. Пока он был без сознания, у него украли одежду. Он почувствовал, как что-то легло ему на плечи. Годфри присед на корточки и посмотрел на него с ужасом и сочувствием.
— Как же это, доктор?
— Это тот же человек, что покушался на судью Трелонея, убил барона Пеккема, сэра Джона Дина и других, — слабо ответит Иеремия. — Он напал на меня сзади на улице и хотел убить. Теряя сознание, я слышал погребальную телегу. Вероятно, она спугнула убийцу.
— А могильщики вас подобрали, решив, что вы мертвы, — закончил Эдмунд Годфри. — И сняли с вас одежду. Вы тяжело ранены?
Иеремия пощупал затылок, но раны не оказалось — только шишка. Боль несколько уменьшилась. Рука, которой он пытался защититься от ударов, покраснела и опухла, но, кажется, перелома не было. Это называется — повезло в несчастье. Он остался жив, но слишком хорошо понимал, какие последствия может иметь его пребывание между чумных трупов.
— Нет, ничего. Сэр, вам не следовало отдавать мне свой плащ, — с печальной улыбкой сказал Иеремия. — Вы ведь видели где я лежал. Я не смогу вернуть его вам с легким сердцем.
— Оставьте его, — сочувственно ответил Годфри. — Вы друг моего хорошего друга. Я с удовольствием помогу вам, чем могу. А что с преступником? Вы его видели?
— Нет, не видел и не слышал. Он напал на меня совершенно внезапно. Должно быть, чувствует, что я иду по его следу, иначе бы не пытался устранить меня.
— В таком случае он опять сделает это.
— Вероятно. Но теперь я начеку. Буду более острожен.
— А что же вы делали ночью на улице? — с интересом спросил магистрат.
— Навещал больных, — ответит Иеремия с чистой совестью. Ему не нужно было лгать, так как в эту ночь он выполнял обязанности врача, а не католического священника.
— Вы можете встать?
Иеремия кивнул. После того как боль несколько отступила, у него прибавилось сил.
Мировой судья кивнул на связанного могильщика, которого охранял констебль.
— Этот негодяй уже давно делает свое черное дело. Он разграбил множество могил, раздевая тела несчастных, умерших от чумы. Я твердо решил наконец арестовать его, поэтому и подстерегал здесь с констеблем. На ваше счастье. Где вы живете, доктор?
— На Патерностер-роу.
— То есть в Сити. Ворота в это время закрыты. А стражник в таком виде вас, конечно, не пропустит. Лучше мне пойти с вами, меня они послушаются. К сожалению, у меня нет ни лошади, ни экипажа. Я люблю гулять, даже когда дежурю. Как вам кажется, вы одолеете путь?
— Продержусь, сэр, благодарю вас за помощь, — ответит Иеремия, смутившись от столь любезного предложения.
Магистрат решил ему помочь, так как они оба были друзьями судьи Трелонея. Но как бы поступил Годфри, узнай он тайну доктора Фоконе? Мировые судьи были обязаны требовать от подозрительных католиков и диссентеров принесения церковной и светской присяги и подвергать их наказанию в случае отказа. Магистраты имели также право по собственному усмотрению смягчать наказание, предусмотренное законом, если правительство не требовало его применения по всей строгости.
Отправляясь с Иеремией, Годфри отослал констебля с арестованным в Гейтхаусскую тюрьму. Они проделали приличный путь пешком, так как ночью невозможно было найти ни извозчика, ни лодки.
— Вы сказали, что идете по следу убийцы юристов, — вспомнил Годфри. — Полагаете, вам удастся в конце концов его разоблачить?
— Иначе я не успокоюсь, — заверил Иеремия. — Он очень опасен и не знает никакого сострадания. Его необходимо обезвредить.
Магистрат посмотрел на босого человека, шедшего рядом с ним в плаще, накинутом прямо на голое тело.
— Я восхищаюсь вашим мужеством, сэр, — со значением сказал он. — Вы не только не боитесь ухаживать за чумными, но и схватились с опасным преступником, только что коварно пытавшимся вас убить. К тому же это не входит в ваши непосредственные обязанности.
— Позвольте мне ответить вам тем же восхищением, — скромно ответил Иеремия. — Вы один из немногих состоятельных людей, кто не бежал в деревню и продолжает исполнять свой долг.
Годфри ответил ему смущенным взглядом:
— Мне не стоит этим хвастаться.
— Но в отличие от многих других вы остались на своем посту.
— Да, и я осуждаю этих других за то, что они уклонились от выполнения своего долга и не потратились на пособие для бедных как раз тогда, когда столько людей из-за чумы разорились и впали в нищету. Но должен признаться, я остался не только из самопожертвования. Я торгую углем и, следовательно, принадлежу к тем немногим купцам, которые и в эти мрачные времена могут увеличить состояние. — В голосе Годфри слышался легкий стыд и вместе с тем потребность оправдаться.
Иеремия с любопытством посмотрел на него. Несмотря на такое признание, магистрат был ему симпатичен.
— Вы давно знаете сэра Орландо?
— Несколько лет, с момента восшествия на престол нашего короля, когда я принес присягу мирового судьи, — рассказал Годфри. — Сначала я собирался зарабатывать на хлеб адвокатурой, но после нескольких лет учебы в «Грейз инн» меня сразил недуг, сделавший для меня юридическую практику невозможной. — В ответ на вопросительный взгляд Иеремии он добавил: — Я плохо слышу. Последствие тифа. Вам повезло — я не слишком далеко отошел от ямы, иначе я бы вас не услышал.
Он говорил об этом спокойно, с покорностью человека, примирившегося с судьбой. Иеремия не мог понять, сожалеет он об отказе от юридической карьеры или вполне доволен участью зажиточного торговца.
Тем временем они дошли до Чаринг-кросс и свернули на Стрэнд. Проходя мимо дома Хартфорда, Иеремия украдкой бросил взгляд на темные окна. От боли и физической слабости он на мгновение впал в искушение и подумал, а может, ему зайти и пусть Аморе позаботится о нем, но тут же подавил едва возникшее желание. Он даже не знал, где находится леди Сент-Клер, однако надеялся, что она вместе со двором уже уехала из города. Хотя даже если бы она была дома, в своем нынешнем состоянии он ни за что на свете не пошел бы к ней. Запах чумных трупов пристал к нему хуже яда, и, вероятно, он уже болен. Нужно держаться подальше от здоровых людей, и прежде всего от Аморе.
Улицы как будто вымерли. На Стрэнде им встретился лишь одинокий страж, который, узнав мирового судью, приветливо с ним поздоровался. Было очевидно, что Годфри в Вестминстере очень любят.
На углу Флит-стрит магистрат вдруг остановился. Из перпендикулярной Миддл-темпл-лейн, преградив им путь, вынырнули две мрачные фигуры в грязной изодранной одежде и с дубинками в руках. Не было никаких сомнений — это были обитатели соседнего округа Уайтфрайарс, пристанища воров и жуликов.
— Встаньте за мной, — сказал магистрат Иеремии, обнажая шпагу.
Клинок ничуть не устрашил грабителей — напротив, они уверенно размахивали дубинками. В полумраке их лиц почти не было видно, но Иеремия не сомневался — на них лежала печать голода и нужды, как у всех бедняков. Чума пожинала в Уайтфрайарсе богатую жатву.
— Прочь, бродяги! — грозно сказал Эдмунд Годфри и направил острие шпаги на того, кто стоял ближе.
— Только прихватив ваши ценности! — ничуть не испугавшись, пригрозил тот.
— Предупреждаю в последний раз! — так же хладнокровно ответил мировой судья.
Поскольку противник вовсе не собирался ретироваться, Годфри без дальнейших предупреждений перешел в наступление. Не успел тот размахнуться, как магистрат шпагой ранил его в руку, державшую дубинку. Разбойник вскрикнул от боли и выругался.
— Уилл, разделайся с этими проклятыми псами.
Дружка не надо было уговаривать. Взревев, он занес над головой дубину и бросился на магистрата. Годфри ловко увернулся и заодно оттолкнул в сторону стоявшего за ним Иеремию. Разбойник не задел ни одного из них и по инерции продолжал нестись вперед, так что мировой судья успел процарапать ему бок острием шпаги. Ругаясь и скрипя зубами, тот нерешительно обернулся, но, увидев, что его напарник оправился, снова занес дубину и пошел на Годфри. Другой последовал его примеру. Теснимый с двух сторон магистрат отчаянно сопротивлялся, парировал удары разбойников и наносил им неглубокие раны. Однако было ясно: один мощный удар — и он останется без оружия. Не отрывая глаз от схватки, Иеремия вышел из-под выступающего фронтона, под которым укрывался, и во все горло позвал на помощь. Разбойники тем временем уже почти прижали Годфри к стене дома. Но магистрат не собирался сдаваться. Он упорно сопротивлялся превосходящей силе. Наконец одному из нападающих удалось выбить у него из рук шпагу, и она со звоном упала на землю. Второй удар метил в голову, но Годфри, не теряя самообладания, нагнулся и отскочил в сторону. Дубинка лишь содрала ему кожу. Воры не успели закрепить свое преимущество, как послышались голоса и быстрые шаги. Иеремия обернулся и, увидев двух подбегавших к ним стражей с алебардами, с облегчением вздохнул. И вот уже разбойников приперли к стене, и они не отрываясь яростно смотрели на смертоносные острия, нацеленные им в грудь.
Эдмунд Годфри облегченно вытер тыльной стороной ладони пот со лба и поднял шпагу.
— Спасибо, ребята, — задыхаясь, сказал он. — Вы подоспели вовремя.
— Рады служить, мастер Годфри, — хором ответили стражи.
— Отведите этих разбойников в Гейтхаус. Я займусь ими завтра. — Годфри обеспокоенно посмотрел на Иеремию. — Вы в порядке, доктор?
— Да, простите, сэр. Не очень-то я оказался вам полезен.
Магистрат отмахнулся:
— Вы были без оружия. Зато очень пригодился ваш голос.
Годфри вложил шпагу в ножны, и они продолжили путь. Скоро перед ними выросла массивная тень Ладгейта. Годфри велел стражнику пропустить их. Хотя Иеремия уверял, что оставшуюся часть пути он без труда пройдет один, магистрат проводил его до Патерностер-роу, сказав на прощание:
— Если у вас появятся новые данные об убийце юристов, дайте мне знать. Я бы очень хотел лично арестовать этого негодяя и засадить его в тюрьму.
Иеремия еще раз поблагодарил его за помощь и, падая от изнеможения, зашел в дом. Ему хотелось только одного — рухнуть в постель и заснуть, но прежде он непременно должен был кое-что сделать. Из последних сил он побрел на кухню и с трудом наполнил водой из насоса чан, в котором регулярно принимал ванны. Затем развел огонь, бросил в него плащ Годфри и сел в чан. Полчаса Иеремия тер себя с головы до ног грубым мылом, пытаясь смыть чумной яд, прилипший к коже. Но втайне он боялся, что уже поздно.