— Веди себя смирно, проклятый, иначе я снова надену на тебя кандалы! — проворчал палач и сорвал с арестанта рубаху.
   Его помощник веревкой привязал запястья Бреандана к жердям, прикрепленным на боковых стенках телеги, и взял лошадь под уздцы. Пока Джек Кетч расправлял пять спутанных ремней розог, на которых на одинаковом расстоянии были завязаны узелки, к нему подъехал сэр Джон Дин и кинул монету.
   — Не ленитесь, палач! Всыпьте ему от души.
   Джек Кетч понимающе кивнул ему и приказал помощнику:
   — Давай, но не слишком быстро.
   Ален с отвращением поморщился.
   — Данный вид наказания не предусматривает точного количества ударов, — печально сказал он. — А значит, чем медленнее будет двигаться телега, тем больше ударов он получит. И ничего не поделаешь. Арестант полностью находится во власти палача. Дин — просто бессердечная свинья! И дался ему этот бедняга.
   — Я думаю, он не может перенести, что необразованный потрепанный ирландец голыми руками без особых усилий поборол его и двух его друзей, как детей, хотя они были вооружены, — задумчиво ответил Иеремия. — Он унизил их и выставил на посмешище. Этого они никогда не забудут.
   Телега тронулась, и палач взмахнул розгами. Они мелькнули в воздухе и со свистом опустились на голую спину ирландца. Тот резко дернулся, но не издал ни звука. Места, где розги коснулись кожи, тут же вздулись и покраснели. А когда удары посыпались один за другим и ремни спутались, кожа лопнула.
   Бреандан до крови искусал себе губы, чтобы не кричать. Но в конце концов железная воля оставила его, и при каждом ударе он рычал от боли и гнева.
   Его крики раздирали сердце Иеремии, вместе с Аленом следовавшего за телегой. Спустя какое-то время сэр Джон Дин и Томас Мастерс развернули лошадей и уехали. Судя по всему, они вполне насладились местью.
   Палач, чья рука начала уставать, заметил это и поторопил помощника, так как до Тайберна было далеко, а ему следовало еще все приготовить для двух экзекуций, назначенных на следующий день.
   Ноги Бреандана начали дрожать, он уже с трудом шел за телегой. Тело сильно накренилось вперед, его удерживали только веревки, привязывавшие руки к жердям. И когда наконец показалась виселица Тайберна, спина и плечи ирландца представляли собой одну сплошную рану. Джек Кетч приказал помощнику остановиться и отвязал Бреандану руки. Шатаясь как пьяный, ирландец попытался сделать шаг, но с глухим стоном упал.
   Иеремия и Ален, предвидевшие обморок, подскочили и подхватили его. Не мешкая они положили руки Бреандана себе на плечи, но палач остановил их:
   — Эй, вы не можете его просто так забрать. Парню придется вернуться в Ньюгейт. Он еще не заплатил за тюрьму.
   — И вы отправите человека, который уже получил свое, обратно в тюрьму только потому, что он не заплатил по вашим грабительским расценкам? — в ужасе вскричал Ален. — Сколько он вам должен?
   — Тринадцать шиллингов и четыре пенса.
   — Вот ваши деньги, головорез!
   — Благодарю вас, сэр, — ухмыльнулся Джек Кетч. — Надеюсь, у вас тоже найдутся друзья, которые столь щедро заплатят за вас, когда вы будете моим клиентом.
   Его наглость возмутила Алена, но вдруг он почувствовал, словно ледяная рука схватила его за сердце и оно сжалось, как от пророчества.
   Иеремия накрыл потерявшего сознание ирландца своим плащом, друзья снова взвалили его на плечи и с огромным облегчением удалились от трехногой виселицы. Холм Тайберн находился за пределами Вестминстера, на дороге, ведущей в Оксфорд, посреди лугов и полей. Ален остановил груженную сеном повозку, ехавшую в Лондон, и попросил возницу прихватить их. Обморок Бреандана был таким глубоким, что он не пошевелился до самого дома. Только на Патерностер-роу, когда друзья снимали ирландца с повозки, он на мгновение пришел в себя. Но боль была такой сильной, что в операционной он опять лишился чувств.
   Алену и Иеремии показалось, что это был один из тех дней, когда несчастья сыплются, как из подарочного мешка. Возвращения цирюльника нетерпеливо дожидался пациент. Он стонал и держался за вздувшуюся щеку. Вокруг него хлопотали Джон и Тим. Мистрис Брустер вполголоса сообщила Иеремии, что недавно проводила в его комнату некую даму.
   — Положим его на операционный стол, — решил Ален. — Обработайте ему раны, а я пока займусь зубом мистера Бунса.
   Сопровождаемые сочувственными взглядами, друзья отнесли ирландца в заднюю часть помещения и положили животом вниз на длинный стол. В этот момент, услышав, что подъехали хозяева, с лестницы спустилась леди Сент-Клер. Ален как раз отгораживая стол деревянной ширмой, чтобы пациент с больным зубом не мог видеть раненого.
   — Что случилось? Несчастный случай? — спросила Аморе, подходя к Иеремии, осторожно снимавшему плащ, прикрывавший раны Бреандана. — Боже милостивый! — в ужасе воскликнула Аморе. В глазах у нее вдруг потемнело, и она пошарила рукой в поисках опоры.
   Иеремия неодобрительно посмотрел на нее и строго сказал:
   — Это зрелище не для вас, мадам, идите обратно в мою комнату. Я приду к вам, как только смогу.
   Но она отрицательно покачала головой:
   — Нет, уже все в порядке. Я просто еще никогда не видела таких страшных ран. Кто же так изувечил беднягу?
   — Палач, — мрачно ответил Иеремия. — Или, точнее, безжалостное судопроизводство.
   — Но что он сделал?
   — Ничего! Просто оказался в ненужном месте в ненужное время и наступил на больную мозоль нескольким господам.
   Иеремия отвернулся, чтобы вымыть руки в приготовленной лохани. Он пытался таким образом избежать ее потрясенного взгляда, но чувствовал его спиной, смотреть на Аморе ему было необязательно. Ему не нравилось, что она не послушалась его и не вернулась в комнату, он не хотел, чтобы она стала свидетельницей страданий и жестокости. Ее, живущую в роскоши, это только лишило бы душевного мира и радости бытия. Повернувшись, он увидел, что она стояла у стола и рассматривала раненого. Почувствовав исходивший от него запах грязи, пота и крови, она, поморщившись, зажата нос:
   — Фу, от него несет как от свиньи!
   — Простите меня, мадам, но от вас бы несло точно так же, если бы вы несколько недель провели в Ньюгейтской тюрьме! — невозмутимо заметил Иеремия. Выплеснув воду и взяв с полки бутылку, он вылил в миску часть ее содержимого.
   — Чти это? — с интересом спросила Аморе.
   — Спирт. Уже греки использовали уксусную воду или вино для промывания ран. Я сам пользовался только спиртом.
   Аморе с интересом наблюдала, как священник смял чистую льняную повязку, смочил ее в спирте и крайне осторожно принялся промокать следы розог. К счастью, Бреандан все еще не пришел в сознание и не чувствовал боли. Его раны казались Аморе такими страшными, что она с трудом могла себе представить, как они когда-нибудь заживут. Она чувствовала безграничное сострадание и безудержный гнев, он не давал ей дышать. Есть же, оказывается, люди, позволяющие себе безжалостно мучить и калечить беззащитных. Ее сильные переживания вытеснили всякое отвращение к грязи и вони, и, когда Иеремия обрабатывал раны на плечах молодого человека, Аморе рукой отвела его волосы, помогая иезуиту промыть шею несчастному.
   Все это время до них доносились стоны и вздохи пациента с зубной болью. К столу подошел сосредоточенный Ален и тихо сказал Иеремии:
   — Мне нужна ваша помощь. Зуб сидит очень крепко, а мистер Бунс извивается как угорь, я даже не могу ухватить его клещами.
   — Иду, — сказал Иеремия, коротко кивнув. — Мадам, останьтесь, пожалуйста, с ним на случай, если он очнется.
   Он положил набухшую кровью тряпку в таз и исчез вместе с Аленом за ширмой. Испуганный вой пациента возобновился.
   Аморе захотелось что-нибудь сделать. Недолго думая она выплеснула миску в стоявшее под столом ведро, налила новую порцию спирта и взяла из стопки свежую повязку. Она не рискнула заняться глубокими ранами на спине и плечах и принялась за руки, безвольно свисавшие со стола, осторожно промыв ссадины на запястьях, где кандалы и веревки содрали кожу. Ей было приятно делать полезную работу, хотя при запахе крови у нее все переворачивалось внутри и слабели колени.
   Судя по всему, цирюльнику наконец удалось ухватить инструментом больной зуб, так как равномерное поскуливание пациента резко перешло в леденящий душу рев, такой громкий, что разбудил бы и мертвого.
   Аморе почувствовала, как по телу молодого человека прошла конвульсивная дрожь: крик вывел его из обморока. Он резко поднял голову, и широко раскрытые голубые глаза в ужасе посмотрели на нее. Она испугалась, что он вскочит и поранится еще больше, и невольно стиснула его руку, пытаясь успокоить и удержать.
   — Ш-ш-ш, все в порядке, — мягко сказала она. — Вы в операционной цирюльника, мастера Риджуэя, а крик, который вы слышите, издает нетерпеливый пациент, которому удаляют зуб. Лежите спокойно, а не то ваши раны опять начнут кровоточить.
   Большие голубые глаза в удивлении смотрели на нее. Слова не дошли до его сознания, но ее вид рассеял внезапный страх, вызванный воспоминаниями. Из-за резкого движения на ранах на плечах снова показалась кровь. Со стоном он опустил голову, и правая щека коснулась гладкой столешницы. Аморе, все еще держа его руку, с сочувствием смотрела на его покрытый грязью, кровью и щетиной профиль.
   — Сейчас подойдет мастер Риджуэй и обработает раны. Он, конечно же, даст вам и что-нибудь от боли.
   Он посмотрел на нее, не поднимая головы, и пробормотал:
   — Вы жена мастера Риджуэя?
   — Нет, — улыбнулась Аморе. — Я здесь в гостях. Меня попросили присмотреть за вами.
   Она продолжила промывать истерзанные запястья и заметила, что, невзирая на боль, он повернул голову и смотрел на нее. Аморе поймала себя на том, что сама не может отвести взгляда от его лица, как ни старалась.
   Когда Иеремия и Ален, вернувшись, увидели прилежную юную леди за работой, оба улыбнулись.
   — Мадам, вы оставите меня без куска хлеба, — пошутил цирюльник.
   Аморе удивленно обернулась к ним, как будто ее застали врасплох. Неохотно она выпустила руку ирландца и положила повязку в миску.
   — Простите, мадам, что мы заставили вас ждать, но теперь я в вашем распоряжении, — сказал Иеремия, указав на лестницу. — Мастер Риджуэй позаботится о пациенте.
   В комнате он, как всегда, предложил ей стул, а сам сел на табуретку.
   — В принципе я пришла только принести вам денег, — улыбаясь, произнесла Аморе. — Мастер Риджуэй дал мне понять, что в последнее время у вас было больше расходов, чем обычно, так как вы хотели помочь несправедливо обвиненному заключенному. Это и есть тот самый человек?
   — Да, его имя Бреандан Мак-Матуна. Я упоминал о нем в связи с покушением на судью Трелонея, если помните.
   Аморе кивнула.
   — Расскажите мне о нем поподробнее, — попросила она.
   Иеремия удивился ее интересу. Но она уже девочкой проявляла любознательность, и он коротко рассказал все, что знал о молодом ирландце, про судебный процесс и приговор, чьи ужасные последствия она только что видела собственными глазами.
   — Вы оставите его здесь? — спросила Аморе.
   — Мастер Риджуэй поручился за него, иначе бы его отправили в исправительный дом. Когда раны заживут, он может быть полезен в доме, а за это получит бесплатное жилье и еду.
   Аморе встала, достала из-под плаща с капюшоном, который, войдя, положила на кровать, кожаную мошну и протянула ее Иеремии:
   — Я бы хотела просить вас часть денег использовать для мистера Мак-Матуны. Ему, конечно, потребуется одежда и многое другое. В следующий раз я принесу больше.
   — Очень великодушно с вашей стороны, мадам. Особенно по отношению к человеку, которого вы сегодня увидели впервые. — Иеремия взял с кровати плащ и помог ей одеться. — Надеюсь, вы пришли не одна, мадам. Мне было бы спокойнее, если бы вы приезжали сюда в экипаже, а не ходили пешком по улицам.
   — Вы прекрасно знаете, что экипаж леди Сент-Клер, слишком часто стоящий у дверей простого цирюльника, будет всем бросаться в глаза. Намного безопаснее приходить переодетой простой горожанкой. Но я не легкомысленна. Сопровождающий меня слуга вооружен двумя пистолетами.
   — А где он? Я его не видел.
   — Его кормят на прекрасно оснащенной кухне мастера Риджуэя.
   — Которой мы, как мне теперь известно, обязаны вам, мадам.
   Аморе улыбнулась ему своей невинной улыбкой, всегда его обезоруживающей.
   — Я провожу вас до двери, — наконец сказал он.
   Проходя по операционной, Аморе остановилась и бросила взгляд на отгороженную ширмой часть комнаты. Раненый сидел на деревянной скамье, возле него стоял чан с горячей водой, из которого поднимался пар. Он был голым, только на бедра было накинуто полотенце. Поскольку раны не позволяли ему принять ванну, Ален с ног до головы помыл его, соскребая грязь и вонь Ньюгейта, побрил и теперь выводил вшей. Длинные волосы так безнадежно спутались, что Алену пришлось их остричь. Теперь мокрые пряди доходили ирландцу только до затылка и падали на лоб. Бреандан поднял голову, и она встретила проницательный взгляд его ясных голубых глаз. Теперь в них не было ни страха, ни беспомощности, а только упорная воля к жизни. Она удивилась, как молодо он выглядит без щетины, засохшей крови на искусанных губах и грязи, придававшей лицу болезненный сероватый оттенок. Аморе было непросто оторвать от него взгляд и заставить себя пройти дальше. У двери она еще раз обернулась, но уже не увидела молодого человека: теперь его закрывала ширма. Расстроившись, она в сопровождении слуги вышла на шумную улицу и направилась к Блэкфрайарской переправе.
   Иеремия вернулся к Бреандану, который, опустив голову, сидел на скамье и молча терпел все, что с ним проделывал цирюльник.
   — Я дал ему маковый сок от боли, — сказал Ален. — Отнесем-ка его в постель, пока он не заснул.
   Вдвоем они помогли Бреандану подняться в каморку под крышей, где до этого жил один Джон, и положили его животом вниз на свободную сторону широкой кровати с балдахином. Подмастерье был не в восторге, когда хозяин сообщил ему, что отныне он будет делить свою комнату с осужденным преступником, и Алену стоило приличной порции стружки лакричника заставить его замолчать.
   — Надеюсь только, мне не придется пожалеть о моем добросердечии, — пошутил Ален, возвращаясь к работе.

Глава шестнадцатая

   Бреандан погрузился в глубокий целительный сон и проспал целые сутки. Когда Иеремия заглянул к нему на следующий вечер, он только-только просыпался. Иезуит принес ему горячую еду, но не разрешил вставать с постели.
   — Чем меньше вы будете двигаться, тем меньше у вас останется шрамов, — объяснил он молодому человеку. — А у вас их и без того хватает. Сколько раз вас уже ранили?
   — Я почти десять лет служил наемником, — ответил Бреандан.
   — Я тоже был на войне, сын мой, и знаю, как это страшно. Вам здорово повезло, что вы живы и руки-ноги на месте. Сколько людей возвращаются калеками.
   — Да, многих моих ирландских товарищей постигла худшая участь. Испанцы обещали им пансион, но большинство его так и не увидели. Они просили милостыню и помирали с голоду прямо на улице. Я боялся, что со мной случится то же самое. Поэтому решил уйти из армии, пока хватает здоровья, и искать другую работу. Но трудно удержаться на плаву одной черной работой, не зная, удастся ли тебе завтра заработать на хлеб.
   — Пока вы у мастера Риджуэя, можете об этом не думать, — подбодрил Иеремия, услышав некоторое уныние в его голосе. — Он не сможет платить вам, но вы будете здесь спать и есть сколько хотите.
   Но его слова отнюдь не подбодрили молодого человека, скорее наоборот.
   — Это больше, чем у меня когда-нибудь было. Патер, я не понимаю, почему вы так печетесь обо мне. То, что вы для меня сделали, стоило вам, наверно, больших денег! Как я смогу отплатить вам?
   — Ведите богобоязненную жизнь и не позорьте мастера Риджуэя! — серьезно ответил Иеремия. — Старайтесь в будущем не попадать в подобные ситуации и не ввязывайтесь в драки с первым встречным. Большинство по собственной вине попадает на виселицу. Во всем случившемся есть доля и вашей вины. Судья Трелоней спас вас от петли, но в следующий раз все может кончиться иначе.
   Бреандан слушал его внимательно, хотя и не смиренно, как надеялся Иеремия. В молодом человеке оставалось что-то загадочное, что-то непроницаемое, чего священник не мог понять. Его лицо оставалось неподвижным, он кипел за спрятанным негодованием, глубокой горечью, отнимавшей у него всякую радость жизни. Бреандан был благодарен цирюльнику за то, что тот так великодушно приютил его, но чувство, что он теперь ему обязан, вселяло в него неуверенность и отдаляло от новых друзей. Он не подпускал к себе. Иеремия уже в Ньюгейте пытался исповедовать его, чтобы заглянуть ему в душу, но до сих пор ирландец отнекивался. Он-де последний раз исповедовался так давно, что потребуется много часов для перечисления всех накопившихся грехов. Иеремия понимал, что лучше на него не давить, и в последующие дин лишь регулярно смазывал заживающие раны ирландца мазью и давал ему травяной отвар, стараясь поскорее поставить на ноги.
   Только когда тонкая короста на спине Бреандана затвердела и стала не такой болезненной, он позволил ему встать с постели.
   — Я купил одежду, которая должна вам подойти, — сказал он, протягивая ему по очереди белую льняную рубашку, коричневые бумазейные бриджи, белые чулки и черные башмаки. — Сколько вы служили во французской армии? — спросил Иеремия по-французски, проверяя Бреандана.
   Молодой человек разгадал хитрость и ответил на том же языке:
   — Достаточно долго, чтобы поболтать с французами.
   — А что вы делали на Иберийском полуострове? — Этот вопрос Иеремия задал по-испански.
   Бреандан принял условия игры и ответил:
   — Мне всегда легко давались языки, падре. Мне нравится слушать и запоминать чужие слова.
   — Ваша способность к языкам впечатляет, сын мой. Вам следует помочь. Пойдемте.
   Иеремия знаком велел ирландцу следовать за ним и провел его в свою комнату. Бреандан, не понимая, наблюдал, как иезуит придвинул к заваленному бумагами столу второй табурет и вежливым жестом пригласил его сесть. Несколькими ловкими движениями, говорившими о многолетнем навыке, Иеремия заточил перо, обмакнул его в чернильницу и начал писать на чистом листе бумаги латинский алфавит.
   — Самое время вам научиться читать и писать, — сказал Иеремия и тепло посмотрел на молодого человека. — К сожалению, я не могу показать вам, как пишется ваше имя, так как не знаю ирландского алфавита. Но один из моих братьев по ордену — он работает в Сент-Джайлсе — ирландец. При случае попрошу его научить меня.
   Бреандан смотрел на него недоверчиво:
   — Вы правда хотите научить меня писать?
   — А почему бы и нет? Раз вы говорите на четырех языках, вы должны уметь читать и писать на них. Что требует строгой дисциплины, само собой разумеется. Но если вы действительно этого хотите, то у вас получится.
   — Я думал, мне придется работать на мастера Риджуэя, — в замешательстве ответил Бреандан.
   Иеремия отмахнулся:
   — Не думайте об этом. В данный момент работы немного. У вас будет оставаться достаточно времени для учебы.
   — Патер, меня не покидает чувство, будто вы чего-то недоговариваете.
   — Может быть, но, в конце концов, вам необязательно все знать. Используйте представившиеся вам возможности и постарайтесь что-нибудь извлечь для себя.
   Бреандан задумчиво посмотрел на буквы, написанные иезуитом. Да, он всем сердцем хотел бы уметь расшифровывать эти таинственные знаки, он хотел учиться, понимать, разгадывать тайны знания и был бесконечно благодарен сидевшему рядом с ним человеку за то, что тот давал ему такую возможность.
   — Когда вы научитесь писать, я начну учить вас латыни, — продолжал Иеремия. — За это вы можете учить меня ирландскому. Кто знает, может быть, мои дороги когда-нибудь приведут меня в Ирландию!
 
   На пути в королевскую капеллу находился двор. Аморе, как всегда, незаметно отстала, так как, будучи католичкой, не участвовала в англиканских богослужениях, а ходила на мессы в капеллу королевы в Сент-Джеймсский дворец. Карлу все равно было не до нее. Уже давно он не спускал глаз с Франс Стюарт, «красавицы Стюарт», как он называл ее, невинной молодой полудевушки-полуребенка из хорошей шотландской семьи, неумолимо отклонявшей все его домогательства, желая сохранить девственность до брака.
   Аморе была не уверена, действительно ли король влюблен во Франс, или ему только так казалось, потому что она не давалась ему. Она только знала, что он страдает, и жалела его. Когда Карл приходил к ней, Аморе как могла старалась утешить его, и теперь он все чаше навещал ее только для того, чтобы поговорить с ней и отвлечься от своих огорчений.
   — Вы удивительная женщина, моя милая Аморе, — как-то сказал король. — Никогда ничего не требуете. Единственная при дворе, кто ни разу ни о чем не попросил меня. Не терзаете меня ревностью и никогда не гоните. То, что вы довольны всем, прямо-таки пугает. Вы либо ангел, либо шпионка моего кузена Людовика. Должен же у вас быть какой-нибудь недостаток!
   Аморе лукаво улыбнулась:
   — Сир, почему вы прямо не скажете, что находите меня скучной?
   Король подошел к ней и поцеловал в затылок.
   — Как все же несправедлива судьба! — пылко сказал он. — Почему я влюблен не в вас? Вы так восхитительно несложны.
   — Может быть, я слишком проста, сир. Часто хотят именно того, что недоступно.
   — Возможно, — печально согласился Карл. — Но бывают мгновения, когда я искренне сожалею, что вы внушаете мне скорее дружеские, чем любовные чувства. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Если вы хотите с кем-то вступить в брак, я не стану чинить вам никаких препятствий.
   — Такого человека нет, сир.
   — Вы знаете, я бы предпочел видеть вас замужем, особенно учитывая ваше положение, но не буду принуждать вас, мой милый друг. Вы всегда были моим талисманом. Когда мы спасались бегством от ищеек Кромвеля, вы в свои десять лет так страстно признали меня своим королем и так плакали, когда был распущен слух о моей смерти, что вдохнули в меня новое мужество. Кстати, как дела у вашего иезуита? Я прекрасно помню, как он, будучи еще полевым хирургом моей армии, лечил мои в кровь стертые ноги... как подделал рекомендательное письмо для вас и для себя, чтобы убежать из Англии. Любопытный человек! А может быть, вы влюблены в него, бедняжка?
   — Нет, — улыбнулась Аморе. — Я действительно очень люблю его, но по-другому. Это мой самый лучший друг.
   Возвращаясь в свои покои, Аморе еще раз прокручивала в голове разговор с королем. Она почувствовала облегчение, когда король перестал настаивать на ее замужестве. Его дружба делала Аморе свободной и независимой, и, поскольку у нее не было близких родственников в Англии, Карл оставался единственным, кто мог решать ее судьбу.
   Придя в комнаты, Аморе позвала камеристку и велела ей достать серое платье горожанки и запереть драгоценности. Закутавшись в плащ и взяв маску, Аморе кивнула так же неприметно одетому слуге и вышла из Уайтхолла через кухню. Так ее примут за служанку, отправляющуюся по поручению какой-нибудь придворной дамы. Ей пришлось пройтись до Вестминстерской переправы, где она села в лодку до Блэкфрайарса — это по-прежнему был самый удобный способ передвижения по Лондону.
   Когда в дверях появилась леди Сент-Клер, Ален как раз лечил одному бочару руку после несчастного случая. Удивившись, что она пришла так скоро, он, не отрываясь от работы, поздоровался с ней и сказал:
   — Мистера Фоконе нет дома. Но поднимайтесь, вы ведь знаете дорогу.
   Аморе улыбкой поблагодарила его. После первой стычки, когда она проверяла его, у них сложились прекрасные отношения. Ей нравился обаятельный и остроумный цирюльник. Когда ей приходилось ждать патера Блэкшо, он развлекал ее смешными историями. Ей также нравилось его вежливое, но без тени подобострастия обращение с ней. Он принадлежал к числу тех крепких лондонских буржуа, которые не очень уважали аристократию за распущенность и не боялись этого показывать.
   Отослав, как обычно, слугу на кухню, Аморе поднялась по скрипучей лестнице на третий этаж и без стука вошла в комнату патера Блэкшо, полагая, что там никого нет. В удивлении она остановилась, встретив взгляд голубых глаз молодого ирландца, Он сидел за столом и при ее появлении смущенно обернулся. Аморе сняла маску и вместе с плащом положила ее на кровать.
   — Я очень рада, что вы уже на ногах, мистер Мак-Матуна, — приветливо сказала она, подходя к нему.
   Бреандан неловко перевернул лист бумаги, на котором пытался выписывать буквы алфавита. Он не хотел, чтобы она видела его неуклюжие каракули. Иеремия разрешал ему заниматься в комнате, когда его самого не было дома, и молодой человек изо всех сил старался выводить на бумаге совершенно непривычные для него разборчивые значки. Водить пером оказалось настолько трудно, что он скоро отчаялся. Бреандан отличался нетерпеливым нравом и не мог часами неподвижно сидеть за столом, сосредоточенно выполняя письменные упражнения. Под внимательным взглядом молодой женщины все его честолюбие испарилось, и Бреандан безвольно положил перо на стол.