Левашов Виктор. Рискнуть и победить

-- Начнем с середины, чтобы тебе было легче, -- проговорил маленький.
-- Губернатор провел разговор с хозяином дома номер семнадцать по улице
Строителей. Кто это был?
-- Николай Иванович Комаров, преподаватель института.
-- Откуда ты знаешь?
-- Случайно. Слышал, как секретутка сказала, когда созванивалась с ним.
-- Губернатор пожал хозяину дома руку и сел в машину. Как он сел?
-- Ну как? Нормально.
-- Сколько лет ты возишь губернатора?
-- Скоро четыре.
-- Значит, успел изучить его привычки, манеру поведения?
-- В общем, да.
-- Вот и вспомни, как он после того разговора сел в машину. Дверцу
сильно захлопнул?
Водитель глубоко задумался и решил, что откровенность в этом
постороннем вопросе не сможет принести ему вреда, но подтвердит его
искренность.
-- А ведь и верно! -- воскликнул он. -- Так саданул дверцей, что я даже
удивился. Обычно он закрывает -- ну, нормально. И сразу закурил. Обычно он в
машине не курит, старается только в кабинете. И сразу скомандовал: езжай.
-- А как обычно говорит? -- спросил Боцман.
-- Домой. Или в контору. Или еще куда. А тут сказал: езжай. И все.
Только минут через пятнадцать приказал: на работу.
-- Значит ли это, что губернатор остался недовольным результатами
разговора с Комаровым? -- спросил маленький.
-- Пожалуй, да, -- покивал водитель. -- Да, недоволен. Это точно.
Хмурый он был.
-- И ты обратил на это внимание?
-- Водители -- народ приметливый. Если четыре года ездишь с одним и тем
же человеком, невольно узнаешь его характер.
-- Зафиксируем достигнутое, -- предложил маленький. -- Губернатор
остался недоволен разговором с Комаровым, а ты обратил на это внимание.
-- Но не придал значения, -- уточнил водитель. -- В один день у
человека может быть одно настроение, в другой день другое.
-- Ты мог и не придать значения настроению губернатора, потому что был
не в курсе его дел. Но некто, назовем его пока мистер X., был в курсе и этим
настроением чрезвычайно интересовался. И этому человеку ты дал знак о том, в
каком настроении находится шеф. А конкретно -- о том, что переговоры были
безуспешными. Скажу больше: ты подал этот знак в течение примерно пятнадцати
минут после того, как губернатор сел в машину и вы отъехали от дома
Комарова. Ты мог сразу мигнуть фарами или подфарником, мог сделать это или
нечто такое же позже, но ты это сделал. И если ты сейчас назовешь этого
человека, будем считать, что самая трудная часть нашей беседы уже позади.
-- Понятия не имею, о чем ты говоришь, -- заявил водитель.
И тотчас, без всякой задержки, маленький как-то странно махнул рукой, и
на голову водителя обрушилась такая лавина боли, какой он не испытывал даже
тогда, когда попал в аварию и его зажатую искореженным железом ногу вырезали
автогеном. При этом он не терял сознания, каждая крупица боли находила свое
место и не исчезала, пока не источала свою силу. Он не знал, сколько
продолжался этот ад -- десять минут или час. Но скорее всего -- не больше
трех или пяти минут, потому что за это время его собеседники никак не
сменили своих поз.
Когда боль наконец отпустила и он получил возможность все видеть и
слышать, маленький заметил, обращаясь к высокому:
-- Извини, Боцман. Я знаю, что ты не сторонник таких методов. Я тоже.
Но это гораздо эстетичнее, чем зажимать яйца в дверях, а иногда оказывается
и эффективнее. Страшна не боль. Страшен страх боли. Он его испытал. И
испытает еще, если будет продолжать нести чушь, а не давать прямые и точные
ответы на наши вопросы. Что успокаивает мою совесть? Я тебе скажу. Если бы
мы попали в его руки, он не озадачивался бы морально-этическими проблемами.
Нет, не озадачивался. Но в данный момент, Костя, повезло нам, а не тебе.
Поэтому кончай строить из себя Зою Космодемьянскую, если ты знаешь, о ком я
говорю, и отвечай на наши вопросы. Коротко и точно. И правдиво, разумеется.
Итак, когда ты подал знак?
-- Сразу, как только отъехали.
-- Какой?
-- Мигнул левым подфарником. Хотя поворачивали мы направо.
-- Сигнал был заранее оговорен?
-- Да.
-- Кому ты подал сигнал?
-- Не знаю.
-- Это не текст в нашем разговоре. Костя. В нашем разговоре не может
быть слов "не знаю".
-- Но я действительно не знаю! Было почти темно, туман. Я и понятия не
имею, кто увидел мой сигнал.
-- А кто должен был увидеть?
-- Этого я тоже не знаю. Маленький обернулся к товарищу.
-- Боцман, выйди на три минуты, а? Не могу я издеваться над твоей
изнеженной психикой. Клянусь, я не сделаю ему слишком больно. Я сделаю
только так, чтобы он вспомнил, что такое боль. Заодно принеси полведра воды.
Она может понадобиться.
-- Нет! -- сказал водитель. -- Нет! Пожалуйста, не нужно! Я все скажу.
Все, что знаю. Я действительно не знаю, кому подал знак, когда мы отъехали
от дома Комарова. От меня ничего и не требовалось. Лишь мигнуть не повороте
левым подфарником, если переговоры закончатся неудачей.
-- Кому ты подал сигнал -- не вопрос, -- заметил маленький. -- Ты подал
сигнал убийце. Через двадцать минут Николай Иванович Комаров был застрелен.
-- Я не имею к этому никакого отношения! -- воскликнул водитель. --
Клянусь жизнью моих детей! Клянусь всем, чем только можно!
-- Я склонен поверить, -- заметил Боцман, когда водитель перестал бить
себя в грудь.
-- А у меня и сомнений на этот счет не было, -- ответил Мухин. --
Нерационально. Для чего вводить в горячую схему лишнего человека? Его
использовали для другого. И практически втемную. А вот кто использовал --
это он знает и сейчас нам подробно расскажет. Ну, Костя? В какой-то из дней
накануне убийства Комарова, а еще вернее -- за неделю или даже за две, ты
встретился с человеком, с которым раньше никогда не встречался. И встреча
эта произошла по его инициативе, хотя и могла выглядеть совершенно
случайной. Чтобы ты не перенапрягал свою память, подскажу, что именно этот
человек приказал тебе дать сигнал, о котором мы только что говорили. Ты
помнишь, конечно, этого человека?
-- Да. Но я не знаю, кто он. Он никогда не представлялся и не называл
себя. И губернатор его не называл. Однажды, примерно за неделю до всех этих
событий, он вызвал меня и сказал: "Поговори с этим человеком". Мы спустились
в холл первого этажа и поговорили.
-- О чем? -- спросил маленький.
-- Разговор был пустой и дурацкий. Он спросил, нравится ли мне эта
работа. Я сказал: да. А что? Зарплата нормальная, под машиной ночами не
нужно лежать. А что не подхалтуришь -- ну, сейчас с халтурой негусто,
столько частников навалило, что по улицам не проехать. Он спросил, понимаю
ли я, что на должности водителя губернатора должен быть человек, проверенный
во всех отношениях. Я сказал: проверяйте. Сидеть я никогда не сидел, прав по
пьянке не лишался, всего одна серьезная авария была в жизни, да и то не по
моей вине. Принимаю тоже в меру, и с этой стороны ко мне не подкопаешься. Он
сказал, что речь идет не о прошлом, и по биографии ко мне никаких претензий
нет. Речь о будущем. Губернатор -- серьезная политическая фигура, и он может
стать объектом внимания криминальных группировок и даже западных разведок.
-- Таким образом он дал понять, что представляет ФСБ? -- уточнил Мухин.
-- Вот именно -- дал понять, -- подтвердил водитель. -- Никаких
документов не показал, ни на кого не сослался.
-- А ты не спросил его документы?
-- Нет. Как-то неловко было. К тому же представил ему меня сам
губернатор. Как я мог ему не доверять?
-- Продолжай, -- кивнул Боцман.
-- А нечего продолжать. Побазарили и разошлись. Я пообещал сообщать
ему, если замечу вокруг губернатора что-нибудь подозрительное.
-- Он тебе дал телефон?
-- Нет. Сказал, что сам будет звонить.
-- Звонил?
-- Нет. За неделю -- ни разу. А потом пошла эта катавасия.
-- Какая?
-- Ну, выборы. Собрания, митинги, выступления по телевидению.
-- Когда он тебе позвонил?
-- Этот день я хорошо помню. Когда Комаров был зарегистрирован
кандидатом в губернаторы. Все в конторе ходили и хохотали. У него не было ни
одного шанса.
-- О чем тебе сообщил этот человек?
-- Попросил о встрече. Мы встретились в парке, в глухом месте. Он
приказал мне отслеживать все, что связывает губернатора с Комаровым. И
вообще, все, что у нас станет известно о Комарове. Я пообещал. А мне что?
Это же не военная тайна, верно?
-- Что ты ему сообщал?
-- Ну, время от времени он звонил мне домой или в служебку, и я
передавал то, о чем у нас треплются -- больше и нечего было. Ну, а дня за
три до того дня он приказал мне быть наготове и выполнить приказ, который он
мне передаст -- либо сам, либо через посредника.
-- Приказ о сигнале?
-- Да.
-- Он передал его сам?
-- Да.
-- Опиши его, -- вмешался в разговор Боцман. -- Рост, вес,
телосложение, особые приметы.
Водитель задумался. У него была хорошая зрительная память, и он неплохо
запомнил таинственного незнакомца. Беспокоило его сейчас другое: стоит ли
рассказывать про него этим парням, несущим в себе какую-то опасность,
гораздо более серьезную, чем морду набить или даже покалечить в драке.
Водитель всем своим опытным нутром чувствовал, что столкнулся с тем, с чем в
жизни никогда не сталкивался, и самое разумное было дистанцироваться от этой
опасной странности, вернуться в мирный и безопасный быт. Что для этого
лучше: соврать этим парням или сказать правду?
-- Лучше не врать, -- словно бы угадав его мысли, подсказал маленький.
-- Во-первых, нехорошо. А во-вторых, опасно. Мы же узнаем правду, согласен?
И водитель решился. Да что он мне, брат или сват? Опасность, исходящая
от незнакомца, была мнимая: ну, формальности в анкете будут копать, да
копай, копай! А опасность, исходящая от этих парней, была настолько
очевидной, что и думать о ней нечего было. Их дела -- не анкеты и туманные
разговоры про иностранные разведки. Их дела вот они, тут, в метре -- боль и
смерть. Да еще какая, твою мать, смерть! Если они не врали про этого
Махмуд-хана, а очень не похоже, что они врали... Нет, не врали. По очень
простой причине: им незачем врать. И если так...
-- Записывайте, -- сказал водитель.
-- Мы запомним, -- успокоил его Боцман.
-- Лет тридцати пяти, самую малость выше среднего роста, среднего
телосложения, очень хорошо тренирован. Не накачан, как нынче молодежь, а
по-настоящему тренирован.
-- Почему ты так решил? -- спросил маленький.
-- Просто я видел, как он перепрыгнул через поваленный ствол липы. Я
говорил, что первый раз мы встречались в парке. Так вот, он эту липу не стал
обходить. Он просто взмыл над землей с места без всякого разбега и оказался
на другой стороне. Потом, после встречи, я вернулся к этой липе. Раз пять
разбегался, чтобы перепрыгнуть через нее -- ни хрена. А он -- одним
движением.
-- Вооружен?
-- Да, что-то под мышкой торчит. Что -- не знаю.
-- Вам с губернатором приходится бывать в МВД, в ФСБ. Видел ты его там
хоть раз? -- задал вопрос маленький.
-- Нет, ни разу. Даю дальше приметы, -- продолжал водитель. --
Темноволосый, с легкой сединой, довольно коротко постриженный. Одежда
обычная, не ширпотреб, но и не фирма. И есть особая примета, из-за которой
его ни с кем не спутаешь. На левой брови -- небольшой шрамик. И как бы
продолжение этого шрамика -- на верхней левой губе. От этого у него всегда
словно бы слегка насмешливое выражение. Такое, знаете, снисходительное.
Думаю, что шрам на брови и на губе одного происхождения. Даже не знаю, чем
можно так садануть человека, чтобы оставить такие памятки. Вот и все, что я
знаю.
Маленький некоторое время пребывал в задумчивости, а потом весело
похлопал водителя по плечу.
-- Молоток, Костя. Ты сделал правильный выбор. Теперь только один,
последний, вопрос, и уже ничто не сможет омрачить нашу дружбу.
-- Давайте, -- кивнул водитель.
Он уже не боялся никаких вопросов. Этого, со шрамом, как-то связанного
с убийством Комарова, он уже сдал и чувствовал, что очень правильно сделал,
а частные неясности, какие у этих ребят оставались, его ничуть не тревожили.
Но вопрос, который он услышал от Боцмана, заставил его помертветь:
-- Кому, кроме этого малого со шрамом, ты сливал информацию о
губернаторе?
-- Клянусь, никому!
-- Не клянись, -- предупредил маленький. -- А то будет очень больно.
Гораздо больней, чем в прошлый раз.
-- Никому! -- с трудом шевеля губами, повторил водитель.
-- По-моему, ты не понял главного, -- рассудительно проговорил
маленький. -- Ты пропал, Костик. Понимаешь? Пропал. Ты сейчас полностью
зависишь от нас. Если у нас будет достаточно информации, мы выиграем эту
игру, и ты останешься цел и невредим. Если нам не хватит информации, мы
проиграем, и тебе тогда -- кранты. Без вариантов. И у тебя сейчас только
один выход: работать на нас без отгулов и выходных дней. Я даю тебе две
минуты, чтобы осмыслить свое положение и принять решение. Добавлю: фигура, о
которой я тебя спрашиваю, кажется тебе очень крупной. Но это не так. В этой
игре задействованы такие тузы, что по сравнению с ними твой фигурант --
просто таракан. И он будет раздавлен. Такова участь всех тараканов. А теперь
думай. Даю тебе две минуты.
Ровно через две минуты водитель сказал:
-- Согласен. Вы не даете мне выбора.
-- Не даем, -- подтвердил маленький. -- Потому что и у нас самих выбора
нет. Кто же он?
-- Кэп.
-- Кто такой Кэп?
-- Кличка. Но его все так зовут. Когда-то очень давно он был капитаном
траулера. Сейчас он держит весь порт и практически все железные дороги. Ему
нужно знать, что происходит вокруг губернатора, потому что его бизнес
напрямую связан с политикой. Поэтому я и давал ему информацию. Думаю, не
только я. Но кто еще -- этого я не знаю, честно, даже не спрашивайте. Так
оказалось, что моя жизнь напрямую связана с вашей. Но я дам вам совет: не
связывайтесь с Кэпом. Вы даже не представляете, какая у него власть. И у
нас, и в Москве. На предстоящих выборах Кэп ставит на Хомутова. И Хомутов
выиграет, что бы там Эдик Чемоданов ни говорил в своей программе "Голосуй
сердцем".
-- А что он говорил?
-- Что "Яблоко" решило призвать своих последователей во втором туре
выборов голосовать "против всех". Значит, у НДР -- минус почти пятнадцать
процентов избирателей "Яблока". И губернатор остается со своим двадцать
одним процентом против Антонюка и ЛДПР. Завтра в вечерней программе Мазур
объявит о позиции "Яблока" всем телезрителям.
-- Расклад не в пользу губернатора, -- заметил Боцман.
-- Я же вам сказал, что на губернатора ставит Кэп! Вы никак не въедете,
что это за фигура. Вы таких и у себя в Москве не видели. Не связывайтесь с
Кэпом, ребята. Даже не пересекайтесь. Это и совет, и просьба, как угодно. Я
хочу жить. Вы молодые, тоже хотите. А связаться с ним -- конец только один.
-- Скажу тебе честно. Костя, -- проговорил Мухин. -- У нас нет ни
малейшего желания усложнять себе жизнь. А тем более связываться с каким-то
могущественным и таинственным Кэпом. Извини, что мы тебя слегка облили и
самую малость помяли. Ну, сам виноват, нужно было вникать в ситуацию сразу.
Поехали.
-- Куда? -- растерянно спросил водитель.
-- Ты -- домой, а мы в пансионат "Европа", мы там остановились. Мы тебя
довезем, только ты потом подробно расскажешь нам, как вернуться. Завтра на
работе встретимся. Все никак въехать не можешь? Все очень просто. Костя. Все
разговоры, которые мы сегодня вели, они так и остались в этом полуподвале.
Понял? Все. А мы -- новые охранники губернатора. И с завтрашнего дня
приступаем к исполнению служебных обязанностей. Меня можешь звать Олегом.
Его -- Димкой или Дмитрием. Можно и Боцманом, но он предпочитает, чтобы так
его звали только свои. Есть вопросы, Костя?
Вопросов у водителя было воз и маленькая тележка, но он счел за благо
оставить все их при себе. Задал лишь один:
-- А старые охранники куда денутся?
-- Ну, Костик! -- укоризненно проговорил маленький. -- Хороший охранник
всегда найдет себе работу.
-- А не очень хороший?
-- А не очень хороший на хрен никому не нужен. Потому что охранник --
как скрипач: или он умеет играть, или нет. Среднего не существует.
На той же "тойоте" Мухин довез несколько ошалевшего от множества
неожиданностей этого вечера водителя до его дома, потом загнал машину на
стоянку пансионата "Европа". Но ни он, ни Боцман вылезать не спешили.
-- Мало нам этого хрена со шрамом, так тут еще и Кэп вылез, -- заметил
Мухин.
-- Лихо ты его с этим Кэпом прокачал, -- одобрительно проговорил
Боцман. -- Я бы не допер. Поделись опытом.
-- А хрен его знает! Я чувствую: боится он чего-то. Даже больше всех
этих губернаторских дел и фээсбэшника, если он действительно фээсбэшник.
Нутром чую: боится. А чего -- понять не могу. Пришлось блефануть. Если бы он
был уже не в такой кондиции, могло и не получиться.
-- Даже не знаю, хорошо это, что получилось, или плохо.
-- Информация никогда не бывает лишней. Даже плохая. Или тем более
плохая, -- поправился Мухин. -- Проверь запись.
Боцман пощелкал кнопками диктофона, кивнул:
-- Нормально.
-- По телефону связываться с Пастухом нам нет резона, -- подумав,
заключил Мухин. -- Мы просто не знаем, что тут важно, а что нет, а он
разберется. Значит, пленку нужно передать ему сегодня же. -- Он немного
подумал и добавил: -- Сейчас же.
"Тойота" вырулила со стоянки и минут через пять притормозила возле
уличного телефона, у которого каким-то чудом не был раскурочен аппарат и не
была оборвана телефонная трубка.
Глава пятая. Чужак
I
Политикой в городе К. занимались му...
Трейлер резко затормозил. Я ушел вправо, и "чероки" впечатался в литой
бампер. Куда хотел впечатать меня. Слева мелькнула серебристая бочина
трейлера, мой "пассат" швырнуло на каменистой обочине и выбросило на
открытое шоссе. Я вбил педаль газа в пол.
Сто.
Сто десять.
Сто двадцать.
Сто тридцать.
"Яблочник" оглянулся на быстро удалявшуюся морду трейлера и закончил
фразу, которую начал километра четыре назад:
-- ...гораздо сложней, чем кажется. -- И только после этого спросил: --
Что это было?
...Поэтому я и говорю: политикой в городе К. занимались мужественные
люди.
-- Коробочка, -- объяснил я. -- Это когда вашу тачку блокируют спереди
и сзади. А если еще и с боков, то это называется сундук. Или гроб.
-- Очень выразительно, -- подумав с полкилометра, сказал он.
Надо же. Антонюк оказался крепким мужиком.
А теперь вот и "яблочник".
Игорь Борисович Мазур. Белорус. Уроженец города К. Сорок четыре года.
Женат, двое детей. После армии закончил экономический факультет МГУ и
заочную аспирантуру. Доктор наук. Заведующий кафедрой экономики КГТУ --
Государственного технического университета города К.
Там я его и отловил. Последняя лекция у него заканчивалась в 14.30, а
его выступление в программе Эдуарда Чемоданова "Голосуй сердцем" было
назначено на 17.20.
Сто пятьдесят.
Сто пятьдесят пять.
Сто шестьдесят.
Из-за трейлера вырвался наконец красный "понтиак" и начал быстро
сокращать разрыв. "Чероки" не было видно. Похоже, приехал. "Понтиак" пер под
двести. Низкая посадка, длинная хищная морда. Пятилитровый движок,
турбонаддув. А из "пассата" уже ничего не выжмешь. Нет, выжималось.
Сто шестьдесят пять.
Давай, милок, давай!
Сто семьдесят.
Ну, и за это спасибо.
-- В вашей машине можно курить? -- спросил Мазур.
-- Это не моя машина.
-- А чья?
-- Банка "Народный кредит". Мне дали ее на время. Покататься.
-- И мы катаемся?
-- Вроде того.
-- Тогда я, с вашего позволения, закурю. Он охлопал карманы, извлек
мятую пачку "Примы" и закурил. "Прима". Надо же. Редко кто сейчас курит
"Приму". Работяги. Но не интеллигенты. Особенно такие, как Мазур. Он был
интеллигентом даже не внешне, хотя тут все было на месте: неухоженная
бородка, криво подстриженные усы, взлохмаченная шевелюра. Нет, по
внутреннему устройству мозгов. Такой никогда не скажет "нет" или "да". Он
скажет: "боюсь, что нет", "полагаю, что да". Он так и сказал мне, когда я
перехватил его на выходе из главного корпуса университета, втолкнул в
"пассат" и шустрой весенней куропаткой выпорхнул из-под морды
"гранд-чероки", пока его водила пялился на ляжки студенток:
-- Вы уверены, что мне следовало садиться в вашу машину?
А чуть позже, когда "чероки" и "понтиак" гнали меня по городу, как
борзые зайца, поинтересовался:
-- Вам не кажется, что мы не совсем корректны по отношению к другим
участникам дорожного движения?
Вот тогда я его и спросил, почему он так сложно объясняет свою
предвыборную программу. Чтобы отвлечь от мелочей жизни. И он охотно
отвлекся.
А вот курил он совсем не как интеллигент. Сигарету держал не между
пальцами, а как бы в горсти. И затягивался коротко, быстро.
Ничего не понимаю. "Зеки" так курят. Из диссидентов? Но в его
биографии, напечатанной в предвыборных листовках, ничего про это не было. А
такое не скрывают. На нынешнем политическом рынке отсидка за клеветнические
измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, --
знак качества.
"Понтиак" доставал. И дорога, как на грех, была пустая. Двое. И в
"чероки" было тоже двое. По колесам будут палить? Или не по колесам? Раньше
не могли, было много машин. Теперь смогут.
-- Я не до конца ответил на ваш вопрос, -- проговорил Мазур, аккуратно
погасив окурок в пепельнице. -- То, что наша экономическая программа гораздо
сложней, чем я ее излагал, это лишь часть ответа. Важней другое. Мы
намеренно не хотим ее упрощать. Безнравственно заигрывать с простым народом.
Кухарка не может управлять государством. Это уже поняли. Но не до конца. Все
еще жива иллюзия, что вот придет тот, кто все знает. Не придет. Потому что
его нет. Экономика больна. Болезнь тяжелая, с множеством осложнений. Только
шарлатан может сказать, что он знает, как вылечить эту болезнь. Мы не знаем.
И честно об этом говорим. Мы знаем лишь подходы к лечению...
Сто пятьдесят метров разрыва.
Сто.
-- Но чтобы эти подходы реализовать...
Пятьдесят.
...Боковое стекло "понтиака" опустилось. Высунулся локоть в черном
кожане. Потом плечо. Сейчас и ствол появится, если я хоть что-нибудь понимаю
в жизни.
Двадцать.
-- Держитесь!
Я дал по тормозам. И тут же по газу. "Пассат" запнулся и рванул вперед.
"Понтиак" вильнул, но в кювет не вылетел, надежду на что я лелеял в глубине
души. Лишь встал поперек дороги. И ни одной машины навстречу. Такая жалость.
Одно утешало: за рулем был не Михаэль Шумахер. Явно не Шумахер. Как,
кстати сказать, и за рулем "чероки".
У "понтиака" так крутанулись передние ведущие, что задымилась резина.
Разрыв пошел нарастать. Ненадолго, но все-таки.
-- С такими подходами вы никогда не станете губернатором, -- заметил я.
-- А ваш главный "яблочник" -- президентом России.
-- Станем. Когда люди объедятся простыми решениями. Сейчас для нас
гораздо важней укрепить позиции в законодательной ветви. Потому что пока не
созданы макроэкономические предпосылки...
Далеко впереди появилась какая-то каракатица. Самоходный комбайн с
высокой будкой. Льноуборочный. Здесь, видно, тоже лен выращивают, как и в
наших краях. Он трюхал, приподняв над дорогой жатку и теребилку, заняв ими
всю проезжую часть, Похоже, это был мой единственный шанс. Я сбросил
скорость. "Понтиак" стремительно приближался. Мазур оглянулся и спросил:
-- Что это за автомобиль?
-- Спортивный "понтиак". Восемь цилиндров. Четыреста лошадиных сил.
-- Быстрая машина, -- оценил Мазур.
-- Пригнитесь. И держитесь покрепче. Вовремя я это сказал. В заднем
стекле появилась дырка. Пуля застряла в обшивке потолка. И снова: дзинь --
шмяк. Из чего же он, сволочь, лупит? Не ПМ. И не ТТ. Начальная скорость пули
будь здоров. Иначе триплекс осыпался бы, а тут стоит себе, только сквознячок
загулял по салону.
"Понтиак" пошел на обгон. Запас скорости у него был приличный. Но и у
меня было кое-что в резерве. Снова грохнуло. Уже слева, почти в упор. И еще.
Сука. Я только успевал пригибаться. Боковые стекла "пассата" тоже
заискрились пробоинами. Водилу "понтиака" эта пальба наверняка отвлекала. Ну
как, интересно же, блин.
Сто шестьдесят.
Сто шестьдесят пять.
Комбайн стремительно вырастал в размерах. Я до упора всадил педаль газа
в пол и начал отжимать "понтиак" влево.
Сто семьдесят.
Водила "понтиака" быстро все понял. Но поздно. Рывка у него уже не
было, а отстать я ему не дал. Он крутанул руль вправо. Заскрежетало железо о
железо.
Нет, не Шумахер.
Быстрая машина "понтиак". Но легкая.
...-- Можете подняться, -- сказал я Мазуру.
-- А где "понтиак"? -- спросил он.
-- Сейчас посмотрим.
Я развернул "пассат" и погнал к городу. "Понтиак" был где надо. Под
комбайном. Крышу ему начисто срезало. Ножами жатки. И не только крышу. А
комбайнер даже не успел вылезти из своей будки. Верней, пытался, но не мог.
От удара будку перекосило и заклинило дверцу.
Я обогнул комбайн, не снижая скорости.
-- Вернитесь! -- запротестовал Мазур. -- Им, возможно, нужна помощь!
-- Им уже не нужна. А вам в семнадцать двадцать выходить в эфир.
-- Мы обязаны немедленно сообщить милиции!
-- О чем? -- спросил я.
-- О том, что видели!
-- А что вы видели?
-- Я слышал выстрелы!
-- Серьезно? А я не слышал. Значит, вы твердо намерены призвать своих
избирателей голосовать "против всех"? Вас не останавливает, что это откроет
путь в губернаторы Антонюку?
-- На все вопросы я отвечу в передаче, -- сухо сказал Мазур.
-- С интересом послушаю.
Он некоторое время молчал, потом спросил:
-- После передачи мы снова поедем, как вы это называете, кататься?
-- Нет. После передачи вам уже ничего не будет грозить.
-- Вы полагаете, мне что-то грозило?
Достал он меня своими "полагаете". Поэтому я ответил резче, чем,
наверное, следовало:
-- А вы полагаете -- нет?
-- Что? -- спросил Мазур.