Страница:
и Егоров тоже, хотя и в гораздо меньшей степени. Но они же живут на нашей
грешной земле, не в облаках витают. А не задались элементарными вопросами,
которыми задастся любой лейтенант контрразведки. Почему? Случайность? Не
многовато ли случайностей набирается?
Я снова пустил запись.
* * *
"Профессор. Когда он был в Японии?
Егоров. С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым
рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до
Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в
рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, "рефами".
За бабки, конечно. Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все
складывается как надо..
Профессор. Эти "рефы" смогут его опознать?
Егоров. Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?.."
* * *
Я снова остановил запись.
Япония. При чем тут Япония?
Я немного прокрутил текст вперед и нашел еще одно важное место.
* * *
"Профессор. Заменяем?
Егоров. Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное -- Япония.
Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?.."
* * *
"Стоп".
Далась им эта Япония! Почему, черт возьми, моя невинная поездка в
Японию -- это благоприятное стечение обстоятельств? Причем редкое. Для них,
понятно. При чем тут "рефы", в вагоне которых я действительно сопровождал
"ниссан-террано", чтобы по дороге местные умельцы не сдрючили с него все,
что можно сдрючить? Почему этих "рефов", как называют себя механики и
экспедиторы рефрижераторных секций, нужно или не нужно искать и допрашивать?
Из этой своей поездки я не делал никакого секрета. Да и не было в ней
никакого секрета. Поэтому их информационная служба без труда выяснила, когда
я вылетел в Токио, когда вернулся во Владивосток и как добрался до Москвы.
Почему же вдруг эта поездка становится делом первостепенной важности?
Такой важности, что мельчайшими деталями ее интересуется не кто-нибудь, а
сам Профессор?
Я еще немного покрутил пленку в разных концах беседы и выключил плеер.
Нет, не понимал я сути разговора. Видно, еще слишком мало получил
информации. Пойму, конечно. Со временем. Когда знать буду больше. Вопрос
тут, как всегда, был только один: не будет ли это слишком поздно?
* * *
Был второй час ночи. Гостиница притихла. Даже ресторанный оркестр
умерил свой пыл и был практически не слышен. Я осторожно выглянул в коридор:
никого. Если за моей дверью и следили, то не из коридора, а со стороны
лифтов. Да и вряд ли, пожалуй, следили. У Егорова и его ребят и без меня
было сегодня довольно забот. От меня он уже никаких выкрутасов не ждал. Но
осторожность никогда не бывает лишней. Поэтому я зашел в ванную, сбросил всю
свою обычную одежду, в любой шов которой мог быть вшит чип (а они сейчас
бывают какой-угодно формы, даже ниткообразные), переоделся в шмотки,
купленные вчера на одной из городских ярмарок, натянул до ушей черную
вязаную шапочку, стараясь по мере возможности скрыть синяк, расползшийся на
всю левую щеку, напялил светозащитные "хамелеоны" и выскользнул из номера.
Но спустился вниз не лифтом и не по лестнице, а пешком по служебному ходу,
которым в этот ночной час никто не пользовался.
У парадного входа отеля "Висла" стояли две-три машины такси, да пара
частников, но я не рискнул привлекать к себе их внимание. Поэтому почти
полчаса я перся пешком в тумане до железнодорожного вокзала, а там уж поймал
случайную тачку. Услышав, что нужно ехать за город, водитель сначала
закапризничал. Но я положил на приборный щиток две сотенные (очень неплохие
бабки даже для портового города), и он сдался.
Через сорок минут он высадил меня на окраине пригородного поселка
Зеленодольский, а дальше я уж знал дорогу сам. Еще через четверть часа я
стоял возле дачи, казавшейся сейчас, в ночи, совершенно необитаемой. Но
после пары мелких камешков, брошенных в одно из стекол второго этажа, окно
осветилось изнутри, а еще через несколько минут на крыльце появилась
высокая, хорошо знакомая мне фигура.
Еще бы не знакомая -- почти три года вместе пробыли в Чечне, да и после
Чечни нечасто надолго расставались.
На крыльце стоял бывший старший лейтенант спецназа Семен Злотников по
кличке Артист.
Не задавая мне никаких вопросов, он ввел меня в комнату на втором
этаже, коротко пояснил, что старики, хозяева дачи, беспробудно спят внизу
после снотворного, а звукоизоляция в этих старых немецких домах такая, что
лучше не бывает. После этого сел против меня за квадратный обеденный стол и
спросил:
-- А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?
Глава шестая. Промежуточное убийство
I
Я вызвал в город К. Артиста раньше, чем Муху с Боцманом, -- через три
дня после своего приезда, когда убедился, что меня плотно, круглые сутки,
пасут подполковник Егоров (или кавторанг, хрен его разберет) и смуглый малый
с приплюснутым носом. И если кавторанг позволял себе некоторые вольности
вроде получасовых отлучек по неотложным делам (а ему же нужно было и
командой своей управлять, куда от этих неотложных дел денешься), то смуглый,
которого, как выяснилось позже при весьма нерядовых обстоятельствах, звали
Матвеем Салаховым, никаких вольностей себе не позволял. Он прекрасно знал
город, все проходные дворы и проезды, я чувствовал в нем природное волчье
чутье, какое никакой практикой не внедришь в психику человека. Матвей
Салахов был очень опасным человеком, ему бы еще чуть выучки -- цены бы не
было такому контрразведчику. Но с выучкой у Матвея было неважно --
общепехотное училище, не более того, а до всего остального он добирался сам.
Наблюдая, как он работает, я иногда лишь головой качал: в мою бы команду
такого. Впрочем, так я думал только в первые дни. А потом понял, что не взял
бы Матвея к себе, кто бы мне это ни приказывал. Это был по сути своей волк,
ненавидящий жертву и вызывающий ответную ненависть, почти всегда даже
неосознанную. А это не боец в команде. Убийца -- да. Умелый и дерзкий
диверсант-одиночка -- да. Но в команду он не вписывался. Ни в какую.
Артист поселился в некотором отдалении от меня, в небольшом
пятизвездочном отеле "Мрия", где успешно выдавал себя за московского
кинорежиссера. И на второй же день он просек и Егорова, и смуглого. А на
третий преподнес мне сюрприз: оказывается, егоровская "наружка" снабжена еще
и машиной сопровождения. И это не просто "рафик". А "рафик", начиненный
самой современной радиотехникой. Понятное дело, он не мог подробно
рассматривать эту радиотехнику, но то, что она была современной, не
требовало доказательств. Какой же смысл было использовать технику вчерашнего
или даже позавчерашнего поколения?
Все это заставило меня крепко призадуматься, но никаких выводов я
сделать не смог. Кроме того, какой уже сделал: меня ввели в какую-то
комбинацию и не намерены посвящать в ее суть. Более того, намерены
использовать втемную. Для этого, собственно, я и понадобился.
Что из этого следовало?
Неизвестно.
На всякий случай я приказал Артисту перебраться из "Мрии" куда-нибудь в
ближний пригород, на дачу, сменить бросающийся в глаза имидж преуспевающего
кинорежиссера и плотно сесть на хвост смуглому. Где живет, что делает, с кем
встречается. И Боже сохрани засветиться. Моим решением Артист остался крайне
недоволен. Ему нравилось жить в роскошном отеле с бассейном, тренажерным
залом и прекрасной европейской кухней. Но он не стал спорить. Понимал, что
это не моя прихоть. Он лишь выторговал себе пару дней, чтобы его отъезд не
показался внезапным. Я согласился. И позже, когда думал о том, что
произошло, понимал, что это была самая большая наша удача.
Общеизвестно, что случайную удачу запланировать невозможно. Случайность
-- на то она и случайность. Но люди опытные знают, что можно создать условия
для возникновения счастливой случайности, незапланированной удачи. Чем
меньше людей знают об операции, чем уже их частные знания, чем более люди
функциональны, тем меньше шансов, что эта счастливая случайность вдруг
вторгнется в строго разработанную схему. И слишком много говорить тоже
нельзя, еще неизвестно, что хуже: утечка оперативной информации или
отсутствие незапланированной удачи. В этом и заключается искусство
аналитика-разработчика: обеспечить максимальную секретность операции и в то
же время не пережать, дать возможность вторгнуться счастливой случайности. А
они гораздо чаще случаются в жизни, чем это принято думать, гораздо чаще.
Впрочем, давая Артисту два дня на прощание с роскошным образом жизни, я
не думал ни о каких счастливых случайностях. Просьба разумная? Разумная.
Выполнимая? Выполнимая. Ну, пусть повыпендривается, если ему так хочется.
Вот и все, что я подумал. Но получилось совсем по-другому.
В день отъезда, когда у подъезда отеля уже ждал заранее заказанный
лимузин и Артист стоял у конторки менеджера, дожидаясь, пока тот оформит
компьютерную распечатку счета, он от нечего делать разболтался с портье,
похвалил кухню и обслуживание отеля и упомянул, что недаром его друг
рекомендовал ему этот отель и теперь он сам будет с чистой совестью
рекомендовать его всем своим знакомым, кого судьба занесет в город К.
Портье, средних лет дама, очень дорожащая, судя по всему, своим местом,
расплылась от такой похвалы и спросила -- тоже, как понял Артист, от нечего
делать и от желания продолжить разговор, -- кто этот друг и давно ли он
здесь жил.
-- Пастухов, -- без всяких задних мыслей ответил Артист.
Во-первых, я и в самом деле дня четыре прожил в этом отеле, пока не
понял, что просторные окна на втором этаже -- это не самое большое
достоинство жилья. Во-вторых, я действительно посоветовал Артисту поселиться
в этом отеле, так как он вполне соответствовал выбранному Артистом имиджу
кинорежиссера.
-- Пастухов? -- неожиданно включился в разговор менеджер, возвращая
Артисту кредитную карточку. -- Сергей Сергеевич? Да, у нас жил этот
господин. И, кстати, не оплатил один междугородний телефонный разговор.
-- Пастухов?! Не оплатил разговор?! -- вполне искренне изумился Артист.
-- Этого не может быть!
-- Представьте себе, было, -- возразил менеджер. -- Секунду, сейчас
найду.
Он пошелестел клавиатурой компьютера и положил перед Артистом
распечатку, из которой следовало, что господин Пастухов разговаривал три
минуты с российским городом с таким-то кодом и этот разговор не был оплачен.
-- Мы могли бы позвонить ему и попросить оплатить счет, -- объяснил
менеджер. -- Но это не в наших правилах. Счет небольшой, клиент мог просто
забыть, а наш звонок заставил бы его подумать о том, что мы подозреваем его
в мошенничестве. Так что будем считать, что ничего не случилось.
-- Нет, я не согласен! -- заявил Артист. -- Получите с меня за этот
звонок. А счет отдайте. Он человек не просто порядочный, а даже щепетильный,
и ему будет неприятно знать, что он не оплатил свой звонок. И не спорьте со
мной.
Менеджер и не спорил. Он получил с Артиста около двадцати тысяч,
аккуратно дал сдачу и вместе с деньгами протянул ему листочек компьютерной
распечатки со штампом "Оплачено". Возле лимузина Артист остановился и
внимательно всмотрелся в счет. Он не сразу понял, что его насторожило. И
только когда перечитал его внимательно еще раз, до него дошло: оказывается,
мой разговор из отеля "Мрия" с каким-то российским городом состоялся 12
октября 1997 года.
* * *
Как раз в тот день, когда я погрузил во Владивостоке свой новенький
"ниссан-террано" на железнодорожную платформу, договорился с "рефами" и
двинулся в путь до Москвы.
И как раз в тот день, когда в городе К. был убит Николай Иванович
Комаров.
Этим же вечером Артист вылетел во Владивосток. И вот, вернувшись
наконец из своей поездки, он спрашивал меня:
-- А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?
* * *
Он хотел поставить чайник, но я возразил: некогда, Сеня, давай
рассказывай, мне нужно как можно быстрей вернуться в гостиницу.
-- Тогда слушай, -- кивнул Артист. -- Одиннадцатого октября в десять
тридцать утра ты прибыл во Владивосток на автопароме из Осаки. В тот же день
ты погрузил "ниссан-террано" на платформу и договорился с "рефами", что
поедешь с ними. Состав отправился в Москву в шесть утра двенадцатого
октября. Но тебя с "рефами" не было.
-- То есть? -- не понял я. -- Как это не было?
-- А очень просто. Ночью ты сел на рейс Владивосток -- Москва и в шесть
тридцать утра был уже в столице. Рейсом в восемь тридцать ты вылетел в город
К. Вечером двенадцатого октября ты закончил там свои дела и ночью вернулся в
Москву. После чего сел в самолет и через три часа оказался в Тюмени. Там ты
дождался подхода грузового состава, который вез твой "террано", и
присоединился к "рефам". И вместе с ними прибыл в Москву. Это не мои
предположения. Вот доказательства. Копия твоего авиабилета из Владивостока
до Москвы. Копия твоего билета от Москвы до города К. Обратный билет от К.
до Москвы. И наконец -- копия твоего авиабилета от Москвы до Тюмени. А это,
кстати, телефонный счет за разговор, который ты вел из отеля "Мрия" с
Затопино. Как раз двенадцатого октября. Только не спрашивай меня, как мне
эти билеты удалось раздобыть. Это было непросто и недешево.
Я внимательно рассмотрел копии авиабилетов. Подлинные, без вопросов. Ни
о какой подделке не могло идти и речи. Это были настоящие компьютерные копии
настоящих авиационных билетов.
-- Вопрос только один, -- продолжал Артист, когда я отложил документы.
-- Для чего тебе понадобилось создавать себе такое алиби? Я думаю, ответ как
раз в том, что произошло в городе К. двенадцатого октября. А двенадцатого
октября был убит историк Комаров. Убит весьма профессионально. Тебе не
кажется, что этот костюм сшит точно на тебя? И сшит первоклассным портным.
Как влитой сидит, нигде ни одной морщинки.
-- Двенадцатого октября я не мог звонить из "Мрии" в Затопино, --
заметил я. -- Хотя бы потому, что я жил в "Мрии" в начале ноября.
-- Это ты говоришь мне или следователю прокуратуры? -- поинтересовался
Артист. -- Ты мог и не жить в "Мрии". Просто зашел и позвонил из холла. И не
оплатил счета, что характеризует тебя как человека не слишком порядочного.
-- Зачем мне убивать Комарова?
-- Заказ.
-- Из чего я его убил?
-- А это мы выясним в процессе следствия.
-- Что ты еще раскопал?
-- "Рефов", с которыми ты ехал из Владика.
-- Они подтвердили, что я ехал с ними?
-- Они не могут ничего подтвердить, потому что оба разбились на машине
вскоре после возвращения из этой поездки. Еще я нашел помощника машиниста в
Хабаровске. Он помогал тебе подтянуть крепеж твоего "террано". В Хабаровске
как раз менялась тепловозная бригада.
-- Он жив?
-- Да. Но только потому, что о нем никто не знает. Кроме нас с тобой. У
тебя потрясающая способность оказываться в самом неподходящем месте в самое
неподходящее время. Я тебе уже об этом говорил?
-- И не раз. Как им удалось вставить эти билеты в компьютеры
аэропортов?
-- Не проблема. Даже для средней руки хакера. А для самой захудалой
спецслужбы -- тем более. А здесь, между прочим, не захудалой спецслужбой
пахнет. Тебе не кажется? Что все это значит, Сережа?
-- Пойму -- скажу, -- пообещал я.
-- Пока не понимаешь?
-- Только начинаю. Туман, но кое-что уже проясняется.
-- У меня для тебя есть еще подарочек, -- проговорил Артист. -- Не знаю
только, прояснит он что-нибудь или еще больше запутает...
Он выложил на стол разрешение московской милиции на "Токагипт-58". (Я
передал его Артисту перед самым его отлетом.)
-- Вот твоя ксива. Не думаю, что тебе стоит ею размахивать на всех
перекрестках. Потому что это фальшивка. Разрешение на этот ствол никому и
никогда не выдавалось. Она сделана профессионально, на настоящей бумаге, на
подлинном оборудовании, но от этого ее суть не меняется. Этот ствол грязный,
Сережа. И тебе его для чего-то подсунули. Думаю, не очень ошибусь, если
предположу, что как раз из этого "тэтэшника" был убит Комаров. Меньше стало
тумана или больше?
-- Меньше, -- подумав, сказал я. -- Намного меньше.
...Да, начало проясняться. Не все, но многое. Вернувшись в гостиницу, я
отмотал начало кассеты с Би Би Кингом и еще раз внимательно прослушал запись
разговора Профессора и Егорова. Ну вот, теперь почти все стало на свои
места. Все понятно, кроме одного: зачем?
Но сейчас меня больше всего волновало другое: Кэп.
II
Подполковник Егоров прилетел на военный аэродром Чкаловский около семи
утра на военно-транспортном "Ане". На КПП его уже ждали. Двое молодых людей
в штатском, но с явно военной выправкой попросили его предъявить
удостоверение и показали на черную "Волгу", которая стояла на подъездной
площадке. Примерно через час "Волга" остановилась у неприметного особнячка в
старой части Москвы, штатские передали Егорова двум другим молодым людям,
тоже штатским и с такой же выправкой, те провели его в здание, и через
несколько минут подполковника пригласили зайти в кабинет, перед которым была
всего лишь крошечная, с хрущобную шестиметровую кухню, приемная, оснащенная,
впрочем, новейшим компьютером и другой оргтехникой, о назначении которой
Егоров мог только догадываться.
В тесноватом и очень просто обставленном кабинете за обыкновенным
письменным столом сидел Профессор. Он был в своем коричневом, топорщившемся
на плечах и груди костюме, жилистая шея была втянута в плечи, большой нос с
горбинкой и узкий череп придавали ему, как всегда, сходство со старым, но
еще сильным грифом.
Он молча кивнул на жесткое полукресло, стоявшее возле приставного
столика, и коротко приказал:
-- Докладывайте.
Доклад Егорова занял около двадцати минут. Он еще в самолете решил
ничего не скрывать и ни о чем не умалчивать. Ситуация складывалась
неопределенная, нельзя было исключать, что любая мелочь вылезет наружу, а
Профессор был не из тех, кто прощает вранье. Он мог простить неудачу, но не
вранье. И в этом Егоров был с ним вполне согласен. Решит Профессор
отстранить его от операции и отправить служить в какой-нибудь дальний
гарнизон -- ну, так тому, выходит, и быть. Но попасться на мелком вранье --
это было противно сути Егорова. Он и от своих подчиненных всегда требовал
предельной честности, и сам был честен с начальством. Это было заложено в
самом понятии флотской чести, которая была для капитана второго ранга
Егорова самой высокой, самой емкой нравственной категорией.
Профессор слушал, не перебивая и не уточняя деталей. Просто сидел, как
старый гриф на скале, и слушал. И лишь когда подполковник закончил доклад,
произнес:
-- Вы правильно сделали, что прилетели и доложили. Это был трудный
выбор?
-- Не слишком, -- ответил Егоров. -- В операции появились проблемы,
которые я не имел права решать. Операция не того масштаба, чтобы я мог
принимать окончательные решения. Поэтому я и прилетел.
-- Как я понимаю, от нашего первоначального плана не осталось ничего?
-- Почти ничего, -- согласился Егоров. -- Кроме общей идеи. Все карты
перемешаны, и я уже не очень понимаю, какая идет игра и по каким правилам.
-- И сделал все это наш фигурант Пастухов.
-- Так точно, -- подтвердил Егоров, хотя в тоне Профессора не было
никакого вопроса.
-- Значит, вы были правы, когда сомневались, нужно ли его
задействовать. Я не прислушался. А зря. Но ничего страшного, подполковник.
Ничего страшного. Вы сами прекрасно знаете, что ни одна операция не идет по
заранее намеченному плану. Всегда что-нибудь мешает. Всегда что-нибудь не
так. И самое глупое -- это переть быком в намеченном направлении. Наша
задача -- достичь конечной цели. А как мы будем менять свою тактику по ходу
дела -- это никого не интересует. Давайте отсюда и танцевать. Меня волнуют
три аспекта. Первый. Как Пастухов узнал, кто я такой.
-- Не могу знать, -- по-военному ответил Егоров. -- Не от меня. И не от
моих людей. Я сам не знал, кто вы. Верней, знал, но очень немногое.
Необходимый минимум. А мои люди о вас понятия не имеют. Они вообще не знают,
что вы существуете.
-- У меня и мысли не было вас обвинять. В разговоре с этим Кэпом
Пастухов сказал, что меня знают человек десять у нас в стране и человека
два-три в ЦРУ. Я правильно вас понял?
-- Так точно.
Профессор поморщился:
-- Оставьте вы эти "так точно" и "не могу знать". Вы же не с адмиралом
разговариваете, а с человеком, можно сказать, вполне штатским. Насчет Лэнгли
он, возможно, прав. Человека два-три там меня знают. И то больше
догадываются, чем знают.
-- Пастухов не может быть человеком ЦРУ. Не та биография, не та
психофизика, все не то. Даже методы его действий чисто русские.
-- Согласен, -- кивнул Профессор. -- Именно потому, в частности, что он
знает обо мне больше, чем ЦРУ. Насчет того, что у нас в стране меня знает не
больше десяти человек, -- тут, я думаю, Пастухов или ошибся или соврал
намеренно. Меня знают человек двадцать. И я знаю всех, кто меня знает.
Информация обо мне к Пастухову могла уйти только от них. И у меня есть
возможность проверить, от кого именно. Я это сделаю. Так что этот аспект
проблемы, будем считать, закрыт. Он бы и не имел решающего значения, если бы
Пастухов не поделился этими знаниями с Кэпом. При этом вполне отдавая себе
отчет, что разговор прослушивается вами или вашими людьми. Он не сомневался,
что после этого вы уничтожите и Кэпа и его охрану?
-- Он был в этом уверен на все сто. Он сам мне об этом сказал.
Профессор покачал своей голой головой старого грифа.
-- Остроумное решение. Интересный парень. Досадно, что мы вынуждены
использовать его в этой роли. Как он воспринял ваше решение не спешить с
определением участи Кэпа?
-- Попытался давить.
-- Как?
-- Намекнул, что для меня лучше сначала закончить всю операцию, а потом
докладывать о ее ходе. И о том, что я могу оказаться где-нибудь в
дальневосточном морском дивизионе.
Профессор засмеялся:
-- Не дурак. Очень не дурак. Его ошибка в том, что он не знает истинных
масштабов операции.
-- Об этом я ему и сказал, -- проговорил Егоров.
-- А вы их знаете?
-- В полном объеме -- нет. Поэтому и прилетел к вам с этим докладом.
-- Давайте сначала решим первую проблему, а потом займемся другими, --
предложил Профессор. -- Кэп. Никаких акций. Немедленно освободить и
предоставить возможность действовать по его собственному усмотрению.
Извиняться не обязательно.
-- Но он уже знает, кто вы, -- предупредил Егоров. -- И что вы
руководите всей операцией.
Профессор отмахнулся:
-- Не имеет значения. Об этом он будет молчать, как мертвый. И сам
найдет способ заставить молчать своих охранников. К сожалению, он нам нужен.
Вы понимаете, почему я говорю "к сожалению"?
-- Да, понимаю, -- подтвердил Егоров.
-- Грязное дело. -- Профессор поморщился. -- Но мы вынуждены работать с
тем материалом, который у нас есть. Это не доставляет удовольствия ни вам,
ни мне. Но кто-то должен делать это дело. Выпало нам. Примем это с достойным
смирением.
Профессор вызвал, из приемной помощника и приказал связать Егорова с
его людьми в городе К.
Через три минуты в трубке раздался голос капитана-лейтенанта Козлова:
-- Слушаю, шеф. У нас полный порядок, объекты на месте.
-- Можете говорить открытым текстом, линия защищена, -- подсказал
Профессор.
-- Всех освободить, -- приказал Егоров. -- Проводить до их "линкольна",
и пусть валят на все четыре. Извиняться за причиненные неудобства не нужно.
-- Это приказ? -- уточнил Козлов.
-- Правильно понял.
-- Ну, хоть за то, что не нужно извиняться, спасибо. А морду напоследок
набить нельзя?
-- Раньше нужно было, -- буркнул Егоров. -- Пастухов?
-- Всю ночь был в номере, сейчас тоже. Спит. Машина его на месте, на
стоянке. Никого постороннего в номере не было, ни с кем по телефону не
говорил. Данные наружного наблюдения подтверждены с базы телеметристами. Так
что никаких сомнений.
-- Все, до связи, -- проговорил Егоров и отключил селектор.
-- Продолжим, -- предложил Профессор. -- Салахов. Что же все-таки с ним
случилось?
-- Второй день ломаю над этим голову и не могу понять, -- признался
Егоров. -- Был найден мертвым в редакторской комнате телецентра. Сломана
шея. По заключению судмедэксперта, очень необычным и профессиональным
приемом. Смерть наступила мгновенно. Ориентировочно между семнадцатью и
семнадцатью сорока. Минут без пяти семнадцать ведущий Чемоданов вышел из
редакторской и направился к проходной, чтобы встретить Мазура. Он опаздывал
на передачу в прямом эфире. Передача началась в семнадцать двадцать и
закончилась в семнадцать сорок одну. Вместе с Мазуром он пришел из студии в
редакторскую, и тут все и обнаружилось.
-- Подробнее. Что? -- уточнил Профессор.
-- Я не был на осмотре места происшествия с оперативниками. Это
привлекло бы ко мне ненужное внимание. Но позже ознакомился и с местом
происшествия, и со всеми материалами уголовного розыска. Оперативники в
полном недоумении. В полу обнаружено восемь отверстий от пистолетных пуль
калибра 9 миллиметров, найдено столько же гильз, плюс пустая обойма. Но нет
никаких признаков того, что кто-то этими выстрелами был ранен. Ни капли
крови, ничего. Не обнаружено самого пистолета. Можно предположить, что
Салахов пытался защищаться, но нападавший оказался проворнее.
-- И намного, -- заметил Профессор.
-- На порядок, -- подтвердил Егоров. -- Это притом, что Салахов был
настоящим профессионалом.
-- Он не выполнил задания.
грешной земле, не в облаках витают. А не задались элементарными вопросами,
которыми задастся любой лейтенант контрразведки. Почему? Случайность? Не
многовато ли случайностей набирается?
Я снова пустил запись.
* * *
"Профессор. Когда он был в Японии?
Егоров. С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым
рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до
Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в
рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, "рефами".
За бабки, конечно. Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все
складывается как надо..
Профессор. Эти "рефы" смогут его опознать?
Егоров. Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?.."
* * *
Я снова остановил запись.
Япония. При чем тут Япония?
Я немного прокрутил текст вперед и нашел еще одно важное место.
* * *
"Профессор. Заменяем?
Егоров. Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное -- Япония.
Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?.."
* * *
"Стоп".
Далась им эта Япония! Почему, черт возьми, моя невинная поездка в
Японию -- это благоприятное стечение обстоятельств? Причем редкое. Для них,
понятно. При чем тут "рефы", в вагоне которых я действительно сопровождал
"ниссан-террано", чтобы по дороге местные умельцы не сдрючили с него все,
что можно сдрючить? Почему этих "рефов", как называют себя механики и
экспедиторы рефрижераторных секций, нужно или не нужно искать и допрашивать?
Из этой своей поездки я не делал никакого секрета. Да и не было в ней
никакого секрета. Поэтому их информационная служба без труда выяснила, когда
я вылетел в Токио, когда вернулся во Владивосток и как добрался до Москвы.
Почему же вдруг эта поездка становится делом первостепенной важности?
Такой важности, что мельчайшими деталями ее интересуется не кто-нибудь, а
сам Профессор?
Я еще немного покрутил пленку в разных концах беседы и выключил плеер.
Нет, не понимал я сути разговора. Видно, еще слишком мало получил
информации. Пойму, конечно. Со временем. Когда знать буду больше. Вопрос
тут, как всегда, был только один: не будет ли это слишком поздно?
* * *
Был второй час ночи. Гостиница притихла. Даже ресторанный оркестр
умерил свой пыл и был практически не слышен. Я осторожно выглянул в коридор:
никого. Если за моей дверью и следили, то не из коридора, а со стороны
лифтов. Да и вряд ли, пожалуй, следили. У Егорова и его ребят и без меня
было сегодня довольно забот. От меня он уже никаких выкрутасов не ждал. Но
осторожность никогда не бывает лишней. Поэтому я зашел в ванную, сбросил всю
свою обычную одежду, в любой шов которой мог быть вшит чип (а они сейчас
бывают какой-угодно формы, даже ниткообразные), переоделся в шмотки,
купленные вчера на одной из городских ярмарок, натянул до ушей черную
вязаную шапочку, стараясь по мере возможности скрыть синяк, расползшийся на
всю левую щеку, напялил светозащитные "хамелеоны" и выскользнул из номера.
Но спустился вниз не лифтом и не по лестнице, а пешком по служебному ходу,
которым в этот ночной час никто не пользовался.
У парадного входа отеля "Висла" стояли две-три машины такси, да пара
частников, но я не рискнул привлекать к себе их внимание. Поэтому почти
полчаса я перся пешком в тумане до железнодорожного вокзала, а там уж поймал
случайную тачку. Услышав, что нужно ехать за город, водитель сначала
закапризничал. Но я положил на приборный щиток две сотенные (очень неплохие
бабки даже для портового города), и он сдался.
Через сорок минут он высадил меня на окраине пригородного поселка
Зеленодольский, а дальше я уж знал дорогу сам. Еще через четверть часа я
стоял возле дачи, казавшейся сейчас, в ночи, совершенно необитаемой. Но
после пары мелких камешков, брошенных в одно из стекол второго этажа, окно
осветилось изнутри, а еще через несколько минут на крыльце появилась
высокая, хорошо знакомая мне фигура.
Еще бы не знакомая -- почти три года вместе пробыли в Чечне, да и после
Чечни нечасто надолго расставались.
На крыльце стоял бывший старший лейтенант спецназа Семен Злотников по
кличке Артист.
Не задавая мне никаких вопросов, он ввел меня в комнату на втором
этаже, коротко пояснил, что старики, хозяева дачи, беспробудно спят внизу
после снотворного, а звукоизоляция в этих старых немецких домах такая, что
лучше не бывает. После этого сел против меня за квадратный обеденный стол и
спросил:
-- А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?
Глава шестая. Промежуточное убийство
I
Я вызвал в город К. Артиста раньше, чем Муху с Боцманом, -- через три
дня после своего приезда, когда убедился, что меня плотно, круглые сутки,
пасут подполковник Егоров (или кавторанг, хрен его разберет) и смуглый малый
с приплюснутым носом. И если кавторанг позволял себе некоторые вольности
вроде получасовых отлучек по неотложным делам (а ему же нужно было и
командой своей управлять, куда от этих неотложных дел денешься), то смуглый,
которого, как выяснилось позже при весьма нерядовых обстоятельствах, звали
Матвеем Салаховым, никаких вольностей себе не позволял. Он прекрасно знал
город, все проходные дворы и проезды, я чувствовал в нем природное волчье
чутье, какое никакой практикой не внедришь в психику человека. Матвей
Салахов был очень опасным человеком, ему бы еще чуть выучки -- цены бы не
было такому контрразведчику. Но с выучкой у Матвея было неважно --
общепехотное училище, не более того, а до всего остального он добирался сам.
Наблюдая, как он работает, я иногда лишь головой качал: в мою бы команду
такого. Впрочем, так я думал только в первые дни. А потом понял, что не взял
бы Матвея к себе, кто бы мне это ни приказывал. Это был по сути своей волк,
ненавидящий жертву и вызывающий ответную ненависть, почти всегда даже
неосознанную. А это не боец в команде. Убийца -- да. Умелый и дерзкий
диверсант-одиночка -- да. Но в команду он не вписывался. Ни в какую.
Артист поселился в некотором отдалении от меня, в небольшом
пятизвездочном отеле "Мрия", где успешно выдавал себя за московского
кинорежиссера. И на второй же день он просек и Егорова, и смуглого. А на
третий преподнес мне сюрприз: оказывается, егоровская "наружка" снабжена еще
и машиной сопровождения. И это не просто "рафик". А "рафик", начиненный
самой современной радиотехникой. Понятное дело, он не мог подробно
рассматривать эту радиотехнику, но то, что она была современной, не
требовало доказательств. Какой же смысл было использовать технику вчерашнего
или даже позавчерашнего поколения?
Все это заставило меня крепко призадуматься, но никаких выводов я
сделать не смог. Кроме того, какой уже сделал: меня ввели в какую-то
комбинацию и не намерены посвящать в ее суть. Более того, намерены
использовать втемную. Для этого, собственно, я и понадобился.
Что из этого следовало?
Неизвестно.
На всякий случай я приказал Артисту перебраться из "Мрии" куда-нибудь в
ближний пригород, на дачу, сменить бросающийся в глаза имидж преуспевающего
кинорежиссера и плотно сесть на хвост смуглому. Где живет, что делает, с кем
встречается. И Боже сохрани засветиться. Моим решением Артист остался крайне
недоволен. Ему нравилось жить в роскошном отеле с бассейном, тренажерным
залом и прекрасной европейской кухней. Но он не стал спорить. Понимал, что
это не моя прихоть. Он лишь выторговал себе пару дней, чтобы его отъезд не
показался внезапным. Я согласился. И позже, когда думал о том, что
произошло, понимал, что это была самая большая наша удача.
Общеизвестно, что случайную удачу запланировать невозможно. Случайность
-- на то она и случайность. Но люди опытные знают, что можно создать условия
для возникновения счастливой случайности, незапланированной удачи. Чем
меньше людей знают об операции, чем уже их частные знания, чем более люди
функциональны, тем меньше шансов, что эта счастливая случайность вдруг
вторгнется в строго разработанную схему. И слишком много говорить тоже
нельзя, еще неизвестно, что хуже: утечка оперативной информации или
отсутствие незапланированной удачи. В этом и заключается искусство
аналитика-разработчика: обеспечить максимальную секретность операции и в то
же время не пережать, дать возможность вторгнуться счастливой случайности. А
они гораздо чаще случаются в жизни, чем это принято думать, гораздо чаще.
Впрочем, давая Артисту два дня на прощание с роскошным образом жизни, я
не думал ни о каких счастливых случайностях. Просьба разумная? Разумная.
Выполнимая? Выполнимая. Ну, пусть повыпендривается, если ему так хочется.
Вот и все, что я подумал. Но получилось совсем по-другому.
В день отъезда, когда у подъезда отеля уже ждал заранее заказанный
лимузин и Артист стоял у конторки менеджера, дожидаясь, пока тот оформит
компьютерную распечатку счета, он от нечего делать разболтался с портье,
похвалил кухню и обслуживание отеля и упомянул, что недаром его друг
рекомендовал ему этот отель и теперь он сам будет с чистой совестью
рекомендовать его всем своим знакомым, кого судьба занесет в город К.
Портье, средних лет дама, очень дорожащая, судя по всему, своим местом,
расплылась от такой похвалы и спросила -- тоже, как понял Артист, от нечего
делать и от желания продолжить разговор, -- кто этот друг и давно ли он
здесь жил.
-- Пастухов, -- без всяких задних мыслей ответил Артист.
Во-первых, я и в самом деле дня четыре прожил в этом отеле, пока не
понял, что просторные окна на втором этаже -- это не самое большое
достоинство жилья. Во-вторых, я действительно посоветовал Артисту поселиться
в этом отеле, так как он вполне соответствовал выбранному Артистом имиджу
кинорежиссера.
-- Пастухов? -- неожиданно включился в разговор менеджер, возвращая
Артисту кредитную карточку. -- Сергей Сергеевич? Да, у нас жил этот
господин. И, кстати, не оплатил один междугородний телефонный разговор.
-- Пастухов?! Не оплатил разговор?! -- вполне искренне изумился Артист.
-- Этого не может быть!
-- Представьте себе, было, -- возразил менеджер. -- Секунду, сейчас
найду.
Он пошелестел клавиатурой компьютера и положил перед Артистом
распечатку, из которой следовало, что господин Пастухов разговаривал три
минуты с российским городом с таким-то кодом и этот разговор не был оплачен.
-- Мы могли бы позвонить ему и попросить оплатить счет, -- объяснил
менеджер. -- Но это не в наших правилах. Счет небольшой, клиент мог просто
забыть, а наш звонок заставил бы его подумать о том, что мы подозреваем его
в мошенничестве. Так что будем считать, что ничего не случилось.
-- Нет, я не согласен! -- заявил Артист. -- Получите с меня за этот
звонок. А счет отдайте. Он человек не просто порядочный, а даже щепетильный,
и ему будет неприятно знать, что он не оплатил свой звонок. И не спорьте со
мной.
Менеджер и не спорил. Он получил с Артиста около двадцати тысяч,
аккуратно дал сдачу и вместе с деньгами протянул ему листочек компьютерной
распечатки со штампом "Оплачено". Возле лимузина Артист остановился и
внимательно всмотрелся в счет. Он не сразу понял, что его насторожило. И
только когда перечитал его внимательно еще раз, до него дошло: оказывается,
мой разговор из отеля "Мрия" с каким-то российским городом состоялся 12
октября 1997 года.
* * *
Как раз в тот день, когда я погрузил во Владивостоке свой новенький
"ниссан-террано" на железнодорожную платформу, договорился с "рефами" и
двинулся в путь до Москвы.
И как раз в тот день, когда в городе К. был убит Николай Иванович
Комаров.
Этим же вечером Артист вылетел во Владивосток. И вот, вернувшись
наконец из своей поездки, он спрашивал меня:
-- А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?
* * *
Он хотел поставить чайник, но я возразил: некогда, Сеня, давай
рассказывай, мне нужно как можно быстрей вернуться в гостиницу.
-- Тогда слушай, -- кивнул Артист. -- Одиннадцатого октября в десять
тридцать утра ты прибыл во Владивосток на автопароме из Осаки. В тот же день
ты погрузил "ниссан-террано" на платформу и договорился с "рефами", что
поедешь с ними. Состав отправился в Москву в шесть утра двенадцатого
октября. Но тебя с "рефами" не было.
-- То есть? -- не понял я. -- Как это не было?
-- А очень просто. Ночью ты сел на рейс Владивосток -- Москва и в шесть
тридцать утра был уже в столице. Рейсом в восемь тридцать ты вылетел в город
К. Вечером двенадцатого октября ты закончил там свои дела и ночью вернулся в
Москву. После чего сел в самолет и через три часа оказался в Тюмени. Там ты
дождался подхода грузового состава, который вез твой "террано", и
присоединился к "рефам". И вместе с ними прибыл в Москву. Это не мои
предположения. Вот доказательства. Копия твоего авиабилета из Владивостока
до Москвы. Копия твоего билета от Москвы до города К. Обратный билет от К.
до Москвы. И наконец -- копия твоего авиабилета от Москвы до Тюмени. А это,
кстати, телефонный счет за разговор, который ты вел из отеля "Мрия" с
Затопино. Как раз двенадцатого октября. Только не спрашивай меня, как мне
эти билеты удалось раздобыть. Это было непросто и недешево.
Я внимательно рассмотрел копии авиабилетов. Подлинные, без вопросов. Ни
о какой подделке не могло идти и речи. Это были настоящие компьютерные копии
настоящих авиационных билетов.
-- Вопрос только один, -- продолжал Артист, когда я отложил документы.
-- Для чего тебе понадобилось создавать себе такое алиби? Я думаю, ответ как
раз в том, что произошло в городе К. двенадцатого октября. А двенадцатого
октября был убит историк Комаров. Убит весьма профессионально. Тебе не
кажется, что этот костюм сшит точно на тебя? И сшит первоклассным портным.
Как влитой сидит, нигде ни одной морщинки.
-- Двенадцатого октября я не мог звонить из "Мрии" в Затопино, --
заметил я. -- Хотя бы потому, что я жил в "Мрии" в начале ноября.
-- Это ты говоришь мне или следователю прокуратуры? -- поинтересовался
Артист. -- Ты мог и не жить в "Мрии". Просто зашел и позвонил из холла. И не
оплатил счета, что характеризует тебя как человека не слишком порядочного.
-- Зачем мне убивать Комарова?
-- Заказ.
-- Из чего я его убил?
-- А это мы выясним в процессе следствия.
-- Что ты еще раскопал?
-- "Рефов", с которыми ты ехал из Владика.
-- Они подтвердили, что я ехал с ними?
-- Они не могут ничего подтвердить, потому что оба разбились на машине
вскоре после возвращения из этой поездки. Еще я нашел помощника машиниста в
Хабаровске. Он помогал тебе подтянуть крепеж твоего "террано". В Хабаровске
как раз менялась тепловозная бригада.
-- Он жив?
-- Да. Но только потому, что о нем никто не знает. Кроме нас с тобой. У
тебя потрясающая способность оказываться в самом неподходящем месте в самое
неподходящее время. Я тебе уже об этом говорил?
-- И не раз. Как им удалось вставить эти билеты в компьютеры
аэропортов?
-- Не проблема. Даже для средней руки хакера. А для самой захудалой
спецслужбы -- тем более. А здесь, между прочим, не захудалой спецслужбой
пахнет. Тебе не кажется? Что все это значит, Сережа?
-- Пойму -- скажу, -- пообещал я.
-- Пока не понимаешь?
-- Только начинаю. Туман, но кое-что уже проясняется.
-- У меня для тебя есть еще подарочек, -- проговорил Артист. -- Не знаю
только, прояснит он что-нибудь или еще больше запутает...
Он выложил на стол разрешение московской милиции на "Токагипт-58". (Я
передал его Артисту перед самым его отлетом.)
-- Вот твоя ксива. Не думаю, что тебе стоит ею размахивать на всех
перекрестках. Потому что это фальшивка. Разрешение на этот ствол никому и
никогда не выдавалось. Она сделана профессионально, на настоящей бумаге, на
подлинном оборудовании, но от этого ее суть не меняется. Этот ствол грязный,
Сережа. И тебе его для чего-то подсунули. Думаю, не очень ошибусь, если
предположу, что как раз из этого "тэтэшника" был убит Комаров. Меньше стало
тумана или больше?
-- Меньше, -- подумав, сказал я. -- Намного меньше.
...Да, начало проясняться. Не все, но многое. Вернувшись в гостиницу, я
отмотал начало кассеты с Би Би Кингом и еще раз внимательно прослушал запись
разговора Профессора и Егорова. Ну вот, теперь почти все стало на свои
места. Все понятно, кроме одного: зачем?
Но сейчас меня больше всего волновало другое: Кэп.
II
Подполковник Егоров прилетел на военный аэродром Чкаловский около семи
утра на военно-транспортном "Ане". На КПП его уже ждали. Двое молодых людей
в штатском, но с явно военной выправкой попросили его предъявить
удостоверение и показали на черную "Волгу", которая стояла на подъездной
площадке. Примерно через час "Волга" остановилась у неприметного особнячка в
старой части Москвы, штатские передали Егорова двум другим молодым людям,
тоже штатским и с такой же выправкой, те провели его в здание, и через
несколько минут подполковника пригласили зайти в кабинет, перед которым была
всего лишь крошечная, с хрущобную шестиметровую кухню, приемная, оснащенная,
впрочем, новейшим компьютером и другой оргтехникой, о назначении которой
Егоров мог только догадываться.
В тесноватом и очень просто обставленном кабинете за обыкновенным
письменным столом сидел Профессор. Он был в своем коричневом, топорщившемся
на плечах и груди костюме, жилистая шея была втянута в плечи, большой нос с
горбинкой и узкий череп придавали ему, как всегда, сходство со старым, но
еще сильным грифом.
Он молча кивнул на жесткое полукресло, стоявшее возле приставного
столика, и коротко приказал:
-- Докладывайте.
Доклад Егорова занял около двадцати минут. Он еще в самолете решил
ничего не скрывать и ни о чем не умалчивать. Ситуация складывалась
неопределенная, нельзя было исключать, что любая мелочь вылезет наружу, а
Профессор был не из тех, кто прощает вранье. Он мог простить неудачу, но не
вранье. И в этом Егоров был с ним вполне согласен. Решит Профессор
отстранить его от операции и отправить служить в какой-нибудь дальний
гарнизон -- ну, так тому, выходит, и быть. Но попасться на мелком вранье --
это было противно сути Егорова. Он и от своих подчиненных всегда требовал
предельной честности, и сам был честен с начальством. Это было заложено в
самом понятии флотской чести, которая была для капитана второго ранга
Егорова самой высокой, самой емкой нравственной категорией.
Профессор слушал, не перебивая и не уточняя деталей. Просто сидел, как
старый гриф на скале, и слушал. И лишь когда подполковник закончил доклад,
произнес:
-- Вы правильно сделали, что прилетели и доложили. Это был трудный
выбор?
-- Не слишком, -- ответил Егоров. -- В операции появились проблемы,
которые я не имел права решать. Операция не того масштаба, чтобы я мог
принимать окончательные решения. Поэтому я и прилетел.
-- Как я понимаю, от нашего первоначального плана не осталось ничего?
-- Почти ничего, -- согласился Егоров. -- Кроме общей идеи. Все карты
перемешаны, и я уже не очень понимаю, какая идет игра и по каким правилам.
-- И сделал все это наш фигурант Пастухов.
-- Так точно, -- подтвердил Егоров, хотя в тоне Профессора не было
никакого вопроса.
-- Значит, вы были правы, когда сомневались, нужно ли его
задействовать. Я не прислушался. А зря. Но ничего страшного, подполковник.
Ничего страшного. Вы сами прекрасно знаете, что ни одна операция не идет по
заранее намеченному плану. Всегда что-нибудь мешает. Всегда что-нибудь не
так. И самое глупое -- это переть быком в намеченном направлении. Наша
задача -- достичь конечной цели. А как мы будем менять свою тактику по ходу
дела -- это никого не интересует. Давайте отсюда и танцевать. Меня волнуют
три аспекта. Первый. Как Пастухов узнал, кто я такой.
-- Не могу знать, -- по-военному ответил Егоров. -- Не от меня. И не от
моих людей. Я сам не знал, кто вы. Верней, знал, но очень немногое.
Необходимый минимум. А мои люди о вас понятия не имеют. Они вообще не знают,
что вы существуете.
-- У меня и мысли не было вас обвинять. В разговоре с этим Кэпом
Пастухов сказал, что меня знают человек десять у нас в стране и человека
два-три в ЦРУ. Я правильно вас понял?
-- Так точно.
Профессор поморщился:
-- Оставьте вы эти "так точно" и "не могу знать". Вы же не с адмиралом
разговариваете, а с человеком, можно сказать, вполне штатским. Насчет Лэнгли
он, возможно, прав. Человека два-три там меня знают. И то больше
догадываются, чем знают.
-- Пастухов не может быть человеком ЦРУ. Не та биография, не та
психофизика, все не то. Даже методы его действий чисто русские.
-- Согласен, -- кивнул Профессор. -- Именно потому, в частности, что он
знает обо мне больше, чем ЦРУ. Насчет того, что у нас в стране меня знает не
больше десяти человек, -- тут, я думаю, Пастухов или ошибся или соврал
намеренно. Меня знают человек двадцать. И я знаю всех, кто меня знает.
Информация обо мне к Пастухову могла уйти только от них. И у меня есть
возможность проверить, от кого именно. Я это сделаю. Так что этот аспект
проблемы, будем считать, закрыт. Он бы и не имел решающего значения, если бы
Пастухов не поделился этими знаниями с Кэпом. При этом вполне отдавая себе
отчет, что разговор прослушивается вами или вашими людьми. Он не сомневался,
что после этого вы уничтожите и Кэпа и его охрану?
-- Он был в этом уверен на все сто. Он сам мне об этом сказал.
Профессор покачал своей голой головой старого грифа.
-- Остроумное решение. Интересный парень. Досадно, что мы вынуждены
использовать его в этой роли. Как он воспринял ваше решение не спешить с
определением участи Кэпа?
-- Попытался давить.
-- Как?
-- Намекнул, что для меня лучше сначала закончить всю операцию, а потом
докладывать о ее ходе. И о том, что я могу оказаться где-нибудь в
дальневосточном морском дивизионе.
Профессор засмеялся:
-- Не дурак. Очень не дурак. Его ошибка в том, что он не знает истинных
масштабов операции.
-- Об этом я ему и сказал, -- проговорил Егоров.
-- А вы их знаете?
-- В полном объеме -- нет. Поэтому и прилетел к вам с этим докладом.
-- Давайте сначала решим первую проблему, а потом займемся другими, --
предложил Профессор. -- Кэп. Никаких акций. Немедленно освободить и
предоставить возможность действовать по его собственному усмотрению.
Извиняться не обязательно.
-- Но он уже знает, кто вы, -- предупредил Егоров. -- И что вы
руководите всей операцией.
Профессор отмахнулся:
-- Не имеет значения. Об этом он будет молчать, как мертвый. И сам
найдет способ заставить молчать своих охранников. К сожалению, он нам нужен.
Вы понимаете, почему я говорю "к сожалению"?
-- Да, понимаю, -- подтвердил Егоров.
-- Грязное дело. -- Профессор поморщился. -- Но мы вынуждены работать с
тем материалом, который у нас есть. Это не доставляет удовольствия ни вам,
ни мне. Но кто-то должен делать это дело. Выпало нам. Примем это с достойным
смирением.
Профессор вызвал, из приемной помощника и приказал связать Егорова с
его людьми в городе К.
Через три минуты в трубке раздался голос капитана-лейтенанта Козлова:
-- Слушаю, шеф. У нас полный порядок, объекты на месте.
-- Можете говорить открытым текстом, линия защищена, -- подсказал
Профессор.
-- Всех освободить, -- приказал Егоров. -- Проводить до их "линкольна",
и пусть валят на все четыре. Извиняться за причиненные неудобства не нужно.
-- Это приказ? -- уточнил Козлов.
-- Правильно понял.
-- Ну, хоть за то, что не нужно извиняться, спасибо. А морду напоследок
набить нельзя?
-- Раньше нужно было, -- буркнул Егоров. -- Пастухов?
-- Всю ночь был в номере, сейчас тоже. Спит. Машина его на месте, на
стоянке. Никого постороннего в номере не было, ни с кем по телефону не
говорил. Данные наружного наблюдения подтверждены с базы телеметристами. Так
что никаких сомнений.
-- Все, до связи, -- проговорил Егоров и отключил селектор.
-- Продолжим, -- предложил Профессор. -- Салахов. Что же все-таки с ним
случилось?
-- Второй день ломаю над этим голову и не могу понять, -- признался
Егоров. -- Был найден мертвым в редакторской комнате телецентра. Сломана
шея. По заключению судмедэксперта, очень необычным и профессиональным
приемом. Смерть наступила мгновенно. Ориентировочно между семнадцатью и
семнадцатью сорока. Минут без пяти семнадцать ведущий Чемоданов вышел из
редакторской и направился к проходной, чтобы встретить Мазура. Он опаздывал
на передачу в прямом эфире. Передача началась в семнадцать двадцать и
закончилась в семнадцать сорок одну. Вместе с Мазуром он пришел из студии в
редакторскую, и тут все и обнаружилось.
-- Подробнее. Что? -- уточнил Профессор.
-- Я не был на осмотре места происшествия с оперативниками. Это
привлекло бы ко мне ненужное внимание. Но позже ознакомился и с местом
происшествия, и со всеми материалами уголовного розыска. Оперативники в
полном недоумении. В полу обнаружено восемь отверстий от пистолетных пуль
калибра 9 миллиметров, найдено столько же гильз, плюс пустая обойма. Но нет
никаких признаков того, что кто-то этими выстрелами был ранен. Ни капли
крови, ничего. Не обнаружено самого пистолета. Можно предположить, что
Салахов пытался защищаться, но нападавший оказался проворнее.
-- И намного, -- заметил Профессор.
-- На порядок, -- подтвердил Егоров. -- Это притом, что Салахов был
настоящим профессионалом.
-- Он не выполнил задания.